3.1.1. Понятие нормы в лингвистике

Активное использование термина норма в лингвистических исследованиях обусловлено значимостью для языка / речи критерия «нормативно – ненормативно». С одной стороны, языковая система является источником норм, особой «нормативной системой» (Ф. де Соссюр), нормативной идеологией (см. об этом [114, с. 550–555]). В процессе усвоения языка последний выступает для человека «некоторой внешней нормой, к которой он должен приноравливаться» [121, с. 21]. С другой стороны, нормы поддерживают равновесное состояние системы языка, а речь является объектом нормативных оценок.

Как и для других гуманитарных наук, для лингвистики характерно использование термина норма применительно к широкому кругу явлений. Наиболее отчетливо противопоставлено два способа употребления.

Во-первых, норма изучается в рамках культурно-речевого подхода, где понимается как наиболее пригодные, правильные и предпочитаемые для обслуживания общества средства языка (С. И. Ожегов, Г. О. Винокур, Р. И. Аванесов, Б. Н. Головин, Л. И. Скворцов, Б. С. Шварцкопф, Н. Н. Семенюк, К. С. Горбачевич, Е. Н. Ширяев и др.). Примыкают к культурно-речевому подходу исследования, направленные на установление соотношения «система – норма» (Э. Косериу, Л. Ельмслев, А. А. Леонтьев и др.). Норма в этой оппозиции представляет собой совокупность реализованных возможностей языковой системы, причем конфликт системы и нормы относится к числу факторов развития языка. Для современных исследований, оперирующих дихотомией «система – норма» (Г. Г. Хазагеров, Э. Г. Куликова), характерно сближение лингвистики и синергетики и, как следствие, понимание нормы как механизма, стабилизирующего систему.

Во-вторых, термин норма используется в семантических исследованиях, при этом, с одной стороны, семантический элемент «норма» считается в метаязыке семантики принципиально неопределяемым (Ю. Д. Апресян, Е. В. Урысон), а с другой – регулярно употребляемым при описании как значений отдельных слов и разрядов слов (А. Н. Шрамм, Н. Д. Арутюнова, Е. В. Урысон, Г. И. Кустова), так и семантических категорий. Так, норма рассматривается как один из компонентов, формирующих категории градуальности (Ю. Л. Воротников, С. М. Колесникова), интенсивности (И. И. Туранский, Е. В. Бельская), оценки (Е. М. Вольф, Т. В. Маркелова, Н. Д. Арутюнова). Обобщая характеристики нормы, можно утверждать, что в рамках семантического подхода норма понимается как коллективно-субъективное представление о признаковых характеристиках стереотипа оцениваемого объекта, с которым соотносится реальный признак воспринимаемого предмета.

Учитывая существенные различия двух пониманий нормы, предлагаем терминологическое решение, которое позволило бы и указать на общность явлений (в частности, на общность функций), и противопоставить их друг другу. На наш взгляд, нормы, исследуемые в рамках культурно-речевого подхода, можно было бы назвать социальными языковыми нормами, подчеркнув определением социальный их изоморфность другим социальным нормам. Нормы, к которым обращаются в семантических исследованиях, можно квалифицировать как когнитивные языковые нормы, определение когнитивный акцентирует внимание на том, что эти нормы – результат осмысления, познания мира.

Социальные языковые нормы – это традиционно понимаемые нормы литературного языка, являющиеся по природе одной из разновидностей социальных норм.

Когнитивные языковые нормы – это отображенные в семантике языка представления о нормальных (=обычных, правильных, распространенных) проявлениях тех или иных объектов.

Если прилагательные социальный и когнитивный противопоставляют обозначаемые ими явления друг другу, то существительное норма подчеркивает общность последних. По нашему мнению, для социальных и когнитивных языковых норм характерен тот комплекс функций, который характерен для норм вообще.

Регулятивная функция рекомендует носителю языка, что и как ему следует сказать. Применительно к когнитивным нормам такой регулирующей силой можно назвать семантику языка: «языковое сознание поворачивает отражательный процесс языковых элементов в сторону управления поведением» [52, с. 25], а критерием нормативности – соответствие выбранной единицы обозначаемому, знаниям о нем. В случае с социальными языковыми нормами регулирующим фактором являются культурные традиции употребления языка: ортологическая, стилистическая, жанровая и т. п.

Создавая модель речевой деятельности, Г. В. Ейгер видит основой регулятивных процессов чувство языка, под которым понимается сумма знаний о языке, полученная в результате бессознательного обобщения многочисленных актов речи, функционирующая в виде языковых представлений индивида и регулирующая правильность речи [52, с. 11]. В целом соглашаясь с подобной версией, мы предлагаем внести уточнение: чувство языка базируется не только на знаниях о языке, к которым относятся и знания об употреблении языка, но и на знаниях о мире, воплощенных в языке (в терминологии Е. С. Кубряковой на знаниях языковых и объектных [83, с. 10]). Так как, по сути, знания о языке

– составная часть знаний о мире, в исследованиях регуляции речевой деятельности не следует игнорировать один из этих видов когниций. С одной стороны, на человека через семантику языка воздействует весь колоссальный жизненный опыт предшествующих поколений. Таким образом действуют когнитивные языковые нормы. С другой стороны, традиции употребления языка составляют содержание социальных языковых норм.

Обратной стороной регулятивной функции является функция оценочная: метаязыковая рефлексия носителя языка позволяет ему оценить любое свое или чужое высказывание как нормативное или ненормативное и в когнитивном, и в социальном аспекте. Оценочный механизм действует в структуре речевой деятельности и формирует как у говорящего, так и у слушающего представление о правильности, уместности, адекватности речевой единицы. Для обозначения этого механизма Г. В. Ейгер предлагает термин механизм контроля языковой правильности, который обозначает механизм сличения и оценки соответствия значения и/или формы языковой структуры эталону в языковой памяти индивида и замыслу в целом [52, с. 10]. Выше мы подчеркивали, что нормы, с одной стороны, являются регуляторами, внешними по отношению к системе, но с другой – будучи усвоенными и освоенными, составляют личный опыт человека и становятся регуляторами внутренними. Эта двойственность объясняет, на наш взгляд, тот факт, что человек лишь частично осознает норму: упомянутое сличение с эталоном в большом числе случаев проходит на бессознательном уровне. Частичная осознанность, как следствие, характерна и для аномалий. Заметим, что соотношение осознанного и неосознанного различает социальные (осознаны в большей степени) и когнитивные (осознаны в меньшей степени) нормы. Так, любой носитель языка знает, что правила употребления единиц языка существуют (норма «работает» как внешний регулятор), но, не зная конкретного правила, не заметит и его нарушения в собственной или чужой речи. Существование когнитивных норм, действующих как внутренний регулятор, не является очевидным, однако их нарушение сразу бросается в глаза из-за конфликта речевой единицы и познавательного опыта носителя языка.

Унифицирующая функция когнитивных норм реализуется через сведение многообразия вариантов к наивной категории-инварианту, к которой могут быть отнесены объекты, не только обладающие сходством, но и различающиеся. В языке категориальный инвариант закреплен в значении языковой единицы, позволяющем использовать ее для обозначения широкого круга объектов. Категоризация действительности отражает познавательный опыт как отдельного носителя языка, так и всей лингвокультурной общности, а также человечества в целом. Унифицирующая функция социальных языковых норм проявляется в сведении многообразия способов употребления языковой единицы к одному эталонному варианту. Заметим, что применительно к социокультурным нормам речь, в сущности, идет не об инварианте, а именно о варианте, признаваемом эталоном. Принципиальное различие заключается в том, что эталонный вариант, в отличие от нематериального инварианта, действительно существует. Закрепление за одним из вариантов статуса эталона является результатом осмысления языковой традиции.

Селективная функция когнитивных языковых норм заключается в том, что выбор основывается на соответствии языковой единицы вне-языковой ситуации, а также познавательному опыту членов коммуникации и этнокультурной общности в целом. Социальные языковые нормы закрепляют один из вариантов как социально одобряемый.

Наконец, стабилизирующая функция проявляется в том, что языковые нормы поддерживают равновесие системы языка, характер которого, по Э. Косериу, таков: это, с одной стороны, «внутреннее равновесие между комбинаторными и дистрибутивными вариантами и между различными системными изофункциональными средствами, а с другой – внешнее (социальное и территориальное) равновесие между различными реализациями, допускаемыми системой» [77, с. 174]. Заметим, что это определение может быть вполне успешно применено как к социальным языковым нормам, так и к когнитивным.

Итак, общность функций объединяет исследуемые социальные и когнитивные явления, в связи с чем и те, и другие могут быть охарактеризованы как нормы.

Далее мы рассмотрим особенности социальных языковых норм, раскрывающиеся в сравнении с другими социальными нормами, и охарактеризуем когнитивные языковые нормы через понятие категории.

 

3.1.2. Языковая норма как социальный феномен

Нормы литературного языка, представляющие собой традиционные и одобряемые обществом реализации возможностей системы, могут быть рассмотрены в ряду норм социальных. Признание этого факта не является новым для лингвистики (так, авторы монографии «Основы теории речевой деятельности» [121], указывая на принципиальное сходство норм поведенческих и языковых, предлагали определять последние через понятия конвенциональной роли и социальных экспектаций), однако систематическое описание языковой нормы в этом аспекте до сих пор не было предпринято. Разумеется, перенос на лингвистическую почву достижений социологии не может осуществляться буквально, однако социальный характер норм языка позволяет делать обобщения.

Как и другие социальные нормы, нормы языковые:

а) имеют своим источником традицию.

В социальном опыте носителей языка складывается традиция употребления тех или иных языковых средств, которая становится предпосылкой формирования нормы – «совокупности наиболее устойчивых традиционных (курсив мой. – Н. Ф.) реализаций языковой системы, отобранных закрепленных в процессе общественной коммуникации» [149, с. 337]. Как указывал еще Ф. де Соссюр, традиционность – один из важнейших признаков языкового знака: «Именно потому, что знак произволен, он не знает иного закона, кроме закона традиции, и только потому он может быть произвольным, что опирается на традицию». Исторический характер языка, «солидарность с прошлым давит на свободу выбора» (цит. по [114, с. 550]). В современном языкознании под языковой традицией (иначе – сохраняемостью нормативных явлений в истории языка) понимают адекватность усвоения языковых явлений новым поколением носителей языка [89, с. 83].

б) порождают систему запретов.

В общенародном языке, его нелитературных разновидностях почти всегда, а в литературном языке регулярно норма имеет запрещающий характер. «Так не говорят», «нельзя», «не следует», «не рекомендуется» – часть вариантов, вполне соответствующих системе, запрещена нормой, словно табуирована;

в) конкретизируются в понятиях правила, предписания, порядка, образца.

Своеобразное понятийное поле языковой нормы можно представить, работая с классическими определениями феномена. В толкованиях обнаруживаются частные понятия поля нормы: правило, регламент, традиция, порядок, образец, установление, социальное одобрение и др. В рамках так называемого культурно-речевого подхода сущность нормы усматривается именно в предписании, следование которому социально одобряемо;

г) социально и семиотически закрепляются в культуре, причем в процессе становления и развития нормы происходит смена таких этапов, как хабитуализация (установление привычки) и кодификация (семиотическое закрепление нормы).

Нормализационные процессы, подчеркивается в монографии «Общее языкознание», представляют собой единство стихийного отбора и сознательной кодификации явлений, включаемых в норму [114, с. 574]. Результат стихийного отбора запечатлен в речевых привычках социума. В данном случае мы имеем дело с социально закрепленными нормами-схемами, встроенными в речевую деятельность носителей языка. Сознательная кодификация нормы осуществляется через ее семиотическое закрепление в специальных источниках: словарях, справочниках, хрестоматиях, эталонных текстах и др. «История литературной нормы – это история языковой традиции, действующей в рамках структурных возможностей языковой системы и опирающейся, вместе с тем, на процессы сознательного регулирования отдельных способов и форм традиционной реализации языка» [114, с. 580];

д) развиваются в связи с историей принявшего их социума.

Так, центры общественной жизни государства, как правило, являются и центрами формирования языковых норм; историческое взаимодействие территорий, межэтнические контакты могут явиться фактором, определяющим специфику нормы; некие слои населения выступают как эталонные носители нормы; смена идеологии, государственного строя (например, от демократии к тоталитаризму или наоборот) влечет за собой изменение нормы; социальные катаклизмы изменяют круг носителей нормы и т. д. Таким образом, рассмотрение языковой нормы в связи с историей социума правомерно и продуктивно;

е) могут стать отклонением от нормы.

Частноисторический аспект развития нормы, представленный историей отдельных норм, как и для прочих норм, для норм языка характеризуется изменением отношения «норма – не-норма». «Норма как динамический процесс есть выбор инварианта из многих вариантов, выработанных системой в ее развитии» [72, с. 8]. Любой учебник по культуре речи содержит многочисленные показательные примеры смены нормативного статуса явлений: из «запрещено» через «допустимо» в «рекомендуется» и наоборот;

ж) имеют в своей структуре такие компоненты, как императив и диспозиция, соотношение которых определяет жесткость нормы.

Языковая норма с доминирующим императивным компонентом действует как непреложное правило, маркируя один вариант, предложенный системой, как единственно правильный, другие – как безусловно неправильные. Норма с выраженным диспозитивным компонентом позволяет выбирать из нескольких допустимых вариантов, при этом сферы нормирования различаются по степени жесткости действующих норм (ср., например, орфографические, пунктуационные нормы, с одной стороны, и лексические – с другой). Заметим также, что поле нормы градуируется: «норма определяет не только внешние границы литературного языка, но и устанавливает разного рода градации внутри правильных нормативных реализаций» [114, с. 569]. Такое положение дел находится в полном соответствии с тезисом о норме как

о границах, задающих диапазон допустимых отклонений;

з) регулируют деятельность человека.

Регулятивная функция связана с предписывающим характером нормы, которая устанавливает правила употребления языковых единиц, регулирует это употребление. Регулирующий характер позволяет языковым нормам формировать ожидания участников коммуникации. Так, от носителя литературного языка ожидают хотя бы относительно правильной речи, а формы типа ложит, текет и подобные обманывают ожидания. Подобные нарушения могут повлечь за собой негативные для говорящего социальные последствия. Разумеется, это не уголовная ответственность, однако и социальное неодобрение может быть весьма неприятно. Заметим, кстати, что забота о повышении культуры речи наших современников заставляет политиков разрабатывать систему мер против нарушителей норм, например, внедрять штрафные санкции. Иными словами, используется устоявшаяся социальная система наказаний. Осознание нормы и последствий ее нарушения регулирует поведение человека «изнутри». В этом аспекте языковая норма – форма самоконтроля говорящего, соотнесенная с его представлениями об ожиданиях других членов группы относительно особенностей его речи [121, с. 306]. Таким образом, в зависимости от того, «извне» или «изнутри» осуществляется контроль, можно выделить частные разновидности регулятивной функции – санкционирующую и самоконтроля;

и) находятся в сложных отношениях с аномалиями.

Выше уже говорилось о том, что в процессе развития норма и отклонение от нормы могут меняться местами и оценочными знаками.

Однако и синхронное рассмотрение нормы дает пищу для размышлений о соотношении нормативных и ненормативных реализаций. В социокультурном аспекте нарушения языковых норм являются аномалиями (неправильностями) и девиациями (в узком смысле – нарушениями, не имеющими уголовных последствий). Между тем, с одной стороны, нарушения нормы могут стать предметом социального осуждения (см. выше), в том числе причиной неприятия говорящего важной для него социальной группой. Хрестоматийно известна история о произношении слова километр. «На обращенный к покойному вицепрезиденту АН СССР И. П. Бардину вопрос В. Г. Костомарова, как он говорит – километр или километр? – был получен такой ответ: “Когда как. На заседании Президиума академии – километр, иначе академик Виноградов морщиться будет. Ну, а на Новотульском заводе, конечно, километр, а то подумают, что зазнался Бардин”» [Там же]. История показательна тем, что эксплицирует обоснование выбора неправильного варианта и его ситуативного перемещения в статус нормы. С другой стороны, нарушения нормы могут быть и стилистически значимы. Намеренные ошибки в таком случае становятся результатом языковой игры и приобретают особую экспрессию. Таким образом, среди нарушения языковой нормы можно выявить непреднамеренные ошибки (неправильности) и интенциональные девиации. Впрочем, использование последних должно быть в меру, иными словами, иметь свою норму;

к) обеспечиваются санкциями и процедурами контроля.

Процедура контроля заключается в наблюдении за выполнением той или иной нормы, а результаты наблюдений определяют последующее санкционирование. Под санкцией обычно понимается некоторое наказание за нарушение нормы и поощрение – за соблюдение [194, с. 40]. Среди механизмов санкционирования соблюдения / нарушения норм языка можно назвать следующие. Во-первых, это механизм общественного одобрения: общество в целом, социальный круг одобряют человека, соблюдающего нормы, и порицают – нарушающего. Здесь, кстати, уместно упомянуть о возможном конфликте между группами, вызванным возможным расхождением оценок нормы и аномалии. Вспомним, в этой связи настороженное отношение соседей к Евгению Онегину, который «все да да нет; не скажет да-с иль нет-с». Во-вторых, это механизм балльного оценивания в учебных заведениях: «отлично» – выражение одобрения, «неудовлетворительно» – порицания. Наконец, можно говорить о типичных санкциях в виде штрафов и т. п. Так, в 2007 г., объявленном годом русского языка, среди глав областных и городских администраций стало чрезвычайно популярным проверять грамотность своих сотрудников и угрожать штрафами в случае плохих результатов. Приведем в этой связи типичное для последнего времени сообщение в СМИ:

Мэр города Апатиты Михаил Антропов решил проверить знание русского языка у сотрудников городской администрации.

По словам пресс-секретаря администрации города Алексея Мазурова, такое решение глава города объяснил тем, что 2007 г. в России объявлен годом русского языка. Кроме того, мэра города беспокоит уровень грамотности среди руководящего состава местных чиновников. Тем более, что приближается весенняя аттестация сотрудников. Итоги проверки сотрудников аппарата администрации на знание русского языка будут иметь реальные последствия для всех, кто их не выдержит, передает Мурманский бизнес-портал [46]URL: www.regnum.ru/news/783740.html 13:53 16.02.2007.
.

Таким образом, соблюдение норм языка, являющееся социально одобряемым, поддерживается, как и соблюдение других норм, системой социальных санкций;

л) характеризуют поведение человека.

Отношение говорящего к нормам литературного языка проявляется в его речевом поведении. Отметим, что именно к речи носителей литературной разновидности языка предъявляются требования соблюдения нормы. Между тем, с одной стороны, не все люди, своим социальным положением «назначенные» в носители литературного языка, нормы соблюдают, с другой стороны, возможны намеренные нарушения нормы.

Подведем промежуточные итоги. К нормам литературного языка вполне применимы характеристики норм социокультурных. Сходство обнаруживается в таких чертах, как

• происхождение (традиции, запреты),

• формы фиксации (социальное и семиотическое закрепление),

• социально-историческая характеристика (развитие в связи с историей социума),

• нормацикл (превращение привычки в правило и наоборот),

• функции (регулятивная и унифицирующая).

Будучи по сути социокультурными, языковые нормы формируют ожидания членов социума; соблюдение / нарушение норм становится объектом социальных оценок.

Если языковые нормы являются по существу нормами социальными, то типология субъектов нормативного / ненормативного поведения, предложенная социологами, на наш взгляд, вполне может быть применена к носителям языка.

Под типом речевой культуры понимают находящееся в соответствии с общей культурой человека его отношение к языку, его нормам [48; 49; 152]. Представим типы речевой культуры как воплощение нормативного / девиантного социального поведения. Выше уже отмечалось, что теоретически речь носителей литературного языка должна соответствовать требованию нормативности, однако фактически имеет место весьма пестрая картина.

Очевидно, что в полной мере в соответствии с нормами осуществляется речевая деятельность единичных представителей элитарного типа речевой культуры; в исследованиях последних лет таковыми называют, например, Д. С. Лихачева, Ю. М. Лотмана, Т. Г. Винокур, В. П. Астафьева, Э. Рязанова, Ф. Абрамова [58; 124; 139]. Как видно уже из перечисления имен, особое место в этом ряду занимают те художники слова, которые в своем творчестве не преобразуют язык, а максимально используют его ресурсы. Такой подход к языку провозглашен, например, в программных заявлениях акмеистов:

Среди многочисленных формул, определяющих существо поэзии, выделяются две, предложенные поэтами же, задумывавшимися над тайнами своего ремесла. Формула Кольриджа гласит: «Поэзия есть лучшие слова в лучшем порядке». И формула Теодора де Банвиля: «Поэзия есть то, что сотворено и, следовательно, не нуждается в переделке». Обе эти формулы основаны на особенно ясном ощущении законов, по которым слова влияют на наше сознание. Поэтом является тот, кто учтет все законы, управляющие комплексом взятых им слов (Гумилев Н. С. Анатомия стихотворения).

Представителей среднелитературного типа речевой культуры, составляющих большую часть образованного населения, уместно сравнить с такими субъектами нормативного социального поведения, которые соблюдают все основные социальные нормы, но могут нарушить незначительные: перейти улицу на красный свет, задержаться на несколько дней с оплатой коммунальных услуг и т. п. Такие нарушения повсеместны, но они не меняют общего оценочного знака: это в целом достойный член общества и вполне грамотный человек.

Умеренными девиантами можно считать представителей литературно-разговорного и фамильярно-разговорного типов речевой культуры, которые вполне успешно оперируют только одной разновидностью литературного языка – разговорной речью, применяемой ими во всех ситуациях общения.

Одобряемое отклонение от нормы (положительные девиации) характеризует выдающихся писателей, которые, нарушая норму, достигают в своем творчестве особого эстетического эффекта. В этом смысле показателен тот путь, который проходят мастера слова, стремясь найти новые формы, говорить в новое время на новом языке. В статье «Как делать стихи» – своеобразном руководстве для поэтов – В. Маяковский говорит о необходимости пересматривать язык литературы. Приведем некоторые выдержки из нее.

…Революция выбросила на улицу корявый говор миллионов, жаргон окраин полился через центральные проспекты; расслабленный интеллигентский язычишко с его выхолощенными словами: «идеал», «принципы справедливости», «божественное начало», «трансцендентальный лик Христа и Антихриста» – все эти речи, шепотком произносимые в ресторанах, – смяты. Это – новая стихия языка. Как его сделать поэтическим? Старые правила с «грозами, розами» и александрийским стихом не годятся. Как ввести разговорный язык в поэзию и как вывести поэзию из этих разговоров? Плюнуть на революцию во имя ямбов?… Нет! Безнадежно складывать 4-стопный амфибрахий, придуманный для шепотка, распирающий грохот революции!… Нет! Сразу дать все права гражданства новому языку: выкрику – вместо напева, грохоту барабана вместо колыбельной песни:

…Материал слов, словесных сочетаний, попадающийся поэту, должен быть переработан. Если для делания стиха пошел старый словесный лом, он должен быть в строгом соответствии с количеством нового материала. От количества и качества нового будет зависеть – годен ли будет такой сплав в употребление. Новизна, конечно, не предполагает постоянного изречения небывалых истин. Ямб, свободный стих, аллитерация, ассонанс создаются не каждый день. Можно работать и над их продолжением, внедрением, распространением…

Отрицательные девиации характерны для коверкающих, искажающих язык, сознательно, но не продуктивно, эстетически не оправданно нарушающих нормы. В эмоциональных публикациях последнего времени к подобным явлениям часто относят так называемый албанский язык. Возникнув как языковая игра, «албанский язык» стал чрезвычайно распространенным в сети Интернет явлением, а став массовым, утратил креативность; желание порвать с существующими в литературном языке нормами стало, по сути, новой нормой. Иными словами, произошла классическая смена статусов нормы и аномалии. При этом новая норма реализует ту же регулятивную функцию, определяет стиль поведения индивида, а переключение с нормы на норму вызывает значительные трудности. Повторим: первые «албанцы» в силу лингвокреативности своей реформаторской деятельности вполне могут считаться положительными девиантами, но масса их последователей, бездумно искажающих язык, – уже нет; массовость лишила язык оригинальности.

Итак, представляя континуум носителей литературного языка через оппозицию нормативного и девиантного речевого поведения, получаем следующую картину.

Норма

• элитарный тип речевой культуры (норма-идеал);

• среднелитературный тип речевой культуры (норма-диапазон допустимых отклонений).

Девиации

• литературно– и фамильярноразговорный типы речевой культуры (умеренная девиация);

• писатели, экспериментирующие со словом (положительная лингвокреативная девиация);

• намеренное массовое отрицание нормы (отрицательная девиация).

Распространяя на носителей языка классификацию типов поведения Р. Мертона, получаем примерно следующую картину.

Конформистами являются те говорящие, которые согласны с общей нормой хорошей, грамотной, коммуникативно-пригодной речи и социально одобряемыми средствами ее достижения – изучением языка и литературы, чтением, вниманием к авторитетным источникам. Среди конформистов – специалисты-филологи, школьные и вузовские преподаватели, стремящиеся сделать свою речь эталонной для слушателей, люди, так или иначе работающие со словом: корректоры, редакторы, авторы, дикторы, вообще люди, внимательные к своей и чужой речи.

К инновациям стремятся те носители языка, которые в принципе согласны со значимостью хорошей речи, но не склонны использовать традиционные способы ее развития. Так, распространенный в студенческих научных работах грех – плагиат не идей, а именно выражений. Штампованная, клишированная речь, с одной стороны, вполне правильная, но, с другой – однозначно чужая, не прочувствованная, а «украденная».

Ритуалисты, желая добиться одобрения (например, получить хорошую оценку), учатся, «зубрят» материал, но не присваивают его духовно, в результате чего новое знание не влечет за собой изменение качества речи. Замечено, что число реальных носителей литературного языка и тех, кто по своему социальному статусу мог бы быть таковыми, существенно различается [84, с. 208]. Для получения зачета, экзамена, а в итоге – пресловутой «корочки» можно вызубрить, но зазубренное не становится своим, поэтому в таком случае уровень образованности фактически не повышается.

Ретретисты не считают нужным что-либо менять в своей речи и, соответственно, не совершают никаких действий с целью ее улучшения. Отсутствие осознания неправильностей своей речи свойственно, например, представителям литературно– и фамильярно-разговорного типов речевой культуры.

Наконец, бунтари – творческие личности, которые стремятся отойти от распространенных стандартов хорошей речи и проповедуют прелести новой речи. Это экспериментаторы, революционеры речевой культуры, ищущие новое и эпатирующие широкую общественность.

Подытожим. Социальные языковые нормы находятся в одном ряду с законами, положениями, уставами и прочими формами узаконенных установлений. Социальные нормы задают правила игры, соблюдение которых позволяет человеку чувствовать себя спокойно и уверенно и даже надеяться на некоторые поощрения. Нарушение правил может повлечь за собой неприятности: формула Незнание не освобождает от ответственности вполне применима и к случаям нарушения норм языка.

Культура языковая (речевая) как составляющая всей культуры данного общества базируется на традициях. Аккумулируя предшествующий опыт употребления системы, языковая традиция на каждом этапе развития опыта подлежит уже не осмыслению, а воспроизведению (осознанному или бессознательному), иными словами, языковая традиция составляет одну из программ, по которым строится поведение члена общества.

Социальные языковые нормы представляют эталонное использование языка. Восприятие нормативных реализаций как образцовых определяет стремление «сознательных» носителей языка строить свою речь по канону. Норма диктует выбор варианта из множества предоставляемых системой. При оценке речи работает норма как образец: в основе установления соответствия факта речи норме-эталону, наличествующему в языковом сознании носителя языка, лежит сопоставление «данный факт речи – нормативный эталон» [121, с. 311].

Вообще, социальные языковые нормы, по причине того что их существование отчетливо осознается и, как следствие, существует мощная традиция их фиксации и изучения, могут служить своеобразным шаблоном для описания норм когнитивных. Так, при анализе последних мы планируем выявить те же закономерности: прежде всего общий набор функций, аналогичное отношение нормы и не-нормы и т. п.

 

3.1.3. Языковая норма как когнитивный феномен

Выше мы определили, что под когнитивными языковыми нормами понимаем отображенные в семантике языка представления о типичных проявлениях тех или иных объектов. Также мы предположили, что когнитивная норма является условием формирования наивной категории, т. е. условием категоризации, для успеха которой необходимы нормативные представления о подводимом под категорию объекте. Предваряя исследование когнитивных языковых норм, остановимся на его теоретических предпосылках. Когнитивность норм определяет то обстоятельство, что все эти предпосылки лежат в сфере широкой семантики; рассмотрим их в логике «от общего к частному».

1. Одной из теоретических предпосылок для постановки вопроса о существовании когнитивных языковых норм являются исследования, посвященные сущности и структуре понятия. На наш взгляд, можно предположить, что компоненты структуры понятия могут быть осмыслены как результат формирования нормативных представлений носителя языка о том или ином объекте действительности [48]Отметим, что структура понятия – предмет семантических дискуссий; в данном исследовании используется обобщенная модель, предложенная Ю. С. Степановым, в рамках которой понятие состоит из четырех компонентов: сигнификат, интенсионал, денотат, компрегенсия [164, с. 383–385].
. Сигнификат и интенсионал сформированы в результате обобщения свойств воспринимаемого объекта; специфический набор признаков составляет норму для этого объекта, представляющую границы, в которых сохраняется сущность объекта, его себетождественность. Денотат и компрегенсия – результат типизации, объединения объектов в классы, элементы которых обладают общим набором признаков. Представления о типичном и нетипичном распространяются как на известные, так и на неизвестные носителю языка объекты, свойства которых определены нормальным порядком вещей. На примере понятия можно говорить о таких противопоставленных проявлениях унифицирующей функции нормы, как:

– интеграция: норма класса достаточна гибка для того, чтобы в него могли быть включены объекты, имеющие более или менее значительные отличия друг от друга и от стандарта;

– дифференциация: слишком значительные отклонения от стандарта не позволяют объекту находиться в классе, следствием чего является изменение места в классификации.

2. Другой предпосылкой, переводящей описание когнитивных норм в сферу языка, являются семантические исследования, в рамках которых раскрывается специфика лексического значения. Систематизируя, предположим, что существование нормативных представлений может быть рассмотрено как одно из условий формирования лексического значения слова. Как известно, лексическое значение является результатом таких мыслительных процессов, как сравнение, классификация, обобщение [42, с. 261]. Эти процессы, в свою очередь, опираются на норму: так, сравниваться могут и несколько объектов между собой, и один из объектов с нормой для класса; включение объекта в класс возможно, если он соответствует норме – совокупности основных признаков класса; при обобщении стираются индивидуальные различия и в результате остается образ нормального представителя класса. В лексическом значении «обобщен результат квалификативно-оценоч-ных сфер человеческого познания» [173, с. 33] и зафиксирован «очень обобщенный образчик соответствующего класса естественных или иных объектов» [9, с. 23].

3. Для исследования когнитивных языковых норм важен также опыт описания лексических значений некоторых разрядов слов. Обобщая, можно заключить, что лексические значения довольно большого числа слов таковы, что их описание требует обращения к нормативным представлениям носителей языка. Традиционно к таким словам относят таксономическую лексику (в других терминах: имена естественных родов). Так, Н. Д. Арутюнова отмечает, что «нормативные качества родов входят в значение таксономической лексики» [9, с. 83]. А. Вежбицкая предлагает описать значение имен естественных родов следующим образом: кошка – животное, думая о котором мы сказали бы «кошка»; роза – цветок, думая о котором мы сказали бы «роза» [30]Полный текст песни см.: URL: http:/www.shansonprofi.ru.
. Думается, что подобные описания подтверждают версию о роли нормативных представлений в формировании лексического значения: кошкой назовут такое животное, которое соответствует представлениям о том, каковы кошки.

Помимо таксономической лексики, в связи с нормативными представлениями о действительности рассматриваются слова с невыраженным значением интенсивности. Так, при изучении категории интенсивности [14; 129; 170] был реализован подход, предполагающий рассмотрение «обычных» слов как обозначения нормативных проявлений объекта: нормативные – «любые конкретные обозначения предметов, признаков или действий без их соотнесения с антонимичными на основании свойственной каждому из них нейтральной степени интенсивности» [14, с. 88]. Следовательно, в разряд нормативных входят слова дождь, ветер, пить, переживать, кислый, сладкий и т. п., которые обозначают наиболее обычное качественное проявление признака. Фоном для осознания нормальности подобных слов являются лексические единицы, в том числе производные от данных, с выраженным интенсивным компонентом: так, дождь обозначает нормальный дождь, в то время как дождишко или ливень – ненормальный.

В целом разделяя и развивая эти точки зрения, мы считаем их необходимыми, но недостаточными элементами гипотезы о когнитивных языковых нормах. Представим описание последних через характеристику присущего им комплекса функций.

Предположение о том, что норма является условием формирования наивной категории, делает наиболее очевидной характеристику унифицирующей функции когнитивных языковых норм, реализующейся в процессе категоризации. Категория объективируется в языке в процессе номинации, каждый акт которой является по сути и актом категоризации: выбор слова, которое «фиксирует и отражает определенную когнитивную структуру», есть результат осмысления обозначаемого как члена той или иной категории [83, с. 321, 328].

Выстроим логическую цепочку:

– одним из условий категоризации является наличие нормативных представлений об объекте;

– выбранное наименование отражает результат категоризации;

– следовательно, выбранное слово так или иначе соотносится с нормативными представлениями об объекте, существующими в сознании носителя языка.

Итак, за выбранным словом стоит категория, одним из условий формирования которой является существование нормативных представлений о входящих в нее объектах. Для подтверждения мы провели анкетирование, в ходе которого респондентам было предложено сформулировать представления о нормально протекающем событии, обозначенном русским существительным дождь. Анкета содержала вопросы, составленные с опорой на логику и здравый смысл и выявляющие частные признаки нормы для исследуемого явления. Полученные ответы типичны: нормальный дождь

в какое время года? летом (53 %);

какой силы? умеренно сильный (50 %);

как долго идет? 30–60 минут (50 %);

какова окружающая обстановка? мокро, лужи, свежо (87 %);

как разворачивается ситуация дождя? ясно → появляются тучи → начинает накрапывать дождь → дождь усиливается → небо голубеет, появляется солнце → всё влажное, свежее (описания однотипны с пропуском или появлением одного-двух эпизодов).

Результаты позволяют говорить о существовании прототипического образа ситуации с нормальным развитием событий, а также о значительной степени массовости нормативно-прототипических представлений.

Селективная функция когнитивных языковых норм реализуется при выборе слова в процессе актуального именования, причем выбор номинативной единицы обусловлен нормативными представлениями об обозначаемом объекте.

Регулятивная функция заключается в том, что когнитивные языковые нормы предписывают /рекомендуют говорящему осуществлять выбор номинативной единицы таким образом, чтобы она соответствовала представлениям об обозначаемом объекте. Обратная сторона регулятивной функции – функция оценочная – проявляется при оценке результатов выбора. Перефразируем: если говорящий и/или слушающий не сомневаются в верности выбора слова, значит, оно соответствует нормативным представлениям об объектах обозначаемого этим словом класса, или, по-другому, обозначаемый словом объект соответствует нормативным представлениям о том классе, к которому он причисляется. В случае расхождения между словом и называемым им явлением ощущается необходимость лексической замены.

Приведем в качестве иллюстрации тезиса два фрагмента из произведений М. А. Булгакова: романа «Белая гвардия» и соотносящейся с ним пьесы «Дни Турбинных». В обоих произведениях встречается один и тот же эпизод: Мышлаевский хвалит наряд Елены, а она исправляет выбранные им слова на те, которые считает правильными. В романе Мышлаевский делает ошибку в цветообозначении:

– А ты, Леночка, ей-богу, замечательно выглядишь сегодня. И капот тебе идет, клянусь честью, – заискивающе говорил Мышлаевский, бросая легкие, быстрые взоры в зеркальные недра буфета, – Карась, глянь, какой капот. Совершенно зеленый . Нет, до чего хороша.

– Очень красива Елена Васильевна, – серьезно и искренне ответил Карась.

– Это электрик,  – пояснила Елена, – да ты, Витенька, говори сразу – в чем дело?

В пьесе ситуация усугубляется: имеет место двойная ошибка, причем неправильный выбор цветообозначения показан более прямолинейно.

Мышлаевский. Ты замечательно выглядишь сегодня. Ей-Богу. И капот этот идет тебе, клянусь честью. Господа, гляньте, какой капот , совершенно зеленый !

Елена. Это платье , Витенька, и не зеленое, а серое .

В обоих случаях описана следующая ситуация.

– Первый говорящий выбрал некие номинативные единицы для обозначения внеязыкового объекта.

– Выбранные единицы не соответствуют объекту и/или нормативным представлениям об объекте второго говорящего.

– Второй говорящий предлагает адекватную, на его взгляд, лексическую замену.

Таким образом, оценка приводит к необходимости нового выбора, выбор осуществляется с опорой на норму и т. д.

Итак, когнитивные языковые нормы:

унифицируя, задают совокупность значений, входящих в одну и ту же категорию, их иерархию;

стабилизируя, поддерживают инвариантность категории;

регулируя, рекомендуют выбор той номинативной единицы, которая соответствует нормативным представлениям об объекте;

маркируя одну из единиц как адекватную нормативным представлениям, предоставляют участникам общения возможность оценить успешность выбора.

Как и предполагалось, комплекс функций, выполняемых когнитивными языковыми нормами, тождествен комплексу функций норм социальных, что подтверждает правомерность присвоения феноменам одного имени – норма.

Помимо функций, значимым элементом концепции нормы является вопрос о соотношение нормы и не-нормы, аномалии. На примере социальных норм отчетливо можно увидеть неразрывную связь этих явлений, обусловливающую их взаимообратимость, оценочный характер противопоставления, градуированность пространства нормы и не-нормы. Если наше предположение о близости социальных и когнитивных норм верно, то в сфере действия когнитивных норм должны быть обнаружены те же закономерности.

Взаимообратимость когнитивной нормы и не-нормы и градуированность пространства между ними связана с особенностями устройства наивных категорий, для которых, как отмечалось выше, характерны диффузность границ (т. е. возможность перехода между категориями) и различная степень близости к ядру. Иными словами, в категорию входят объекты, которые в большей или меньшей степени соответствуют нормативным представлениям об эталонном члене категории. Следствием же градуированности когнитивных норм является тот диапазон возможностей, который предоставляется говорящему при выборе номинативной единицы. Приведем несколько высказываний, в которых сопоставление номинативных единиц демонстрирует переходы между категориями и/или внутри категорий: Опять это был старикан лет под сто, сухой и тощий, как его бамбуковая удочка, только не желтый с лица, а скорее коричневый или даже , я бы сказал, почти черный (А. и. Б. Стругацкие, ruscorpora); Поезд мчался к реке или, может быть, узкому ответвлению озера , над которым был перекинут странный мост (В. Пелевин, ruscorpora); Многие из нас мечтали стать космонавтами, водителями автобусов или даже милиционерами. Но не у всех сбылись даже эти нехитрые мечты . Потому что это были мечты , а у юного Николы – видЕние . А скорее всего – вИдение (К. Глинка, ruscorpora): каждое из со– или противопоставляемых слов допустимо, что является следствием диффузности границ между категориями, при этом одно из слов подходит в большей степени, так как более адекватно отражает действительность. Градуируемость самих норм сказывается и на градуируемости оценок, не случайно в русском языке к прилагательному нормальный могут примыкать самые разнообразные наречия меры и степени: (не) вполне, совершенно, абсолютно, (не) совсем, чересчур, достаточно. Говорящий может оценить выбранную номинативную единицу как наиболее уместную, подходящую в большей или меньшей степени и вовсе не удачную с точки зрения соответствия нормативным представлениям об обозначаемом объекте. Приведем примеры такой речевой рефлексии, позволяющей выбрать наилучшее словесное обозначение: За воссоединение семьи! – произнес Саша и метнул рюмку в рот. Ирина заметила, что он не пьет, а именно мечет – одну за другой (В. Токарева, ruscorpora); Собаки смущенно закашлялись – не залаяли, а именно поперхнулись (Л. Петрушевская, ruscorpora).

Итак, исходными положениями концепции когнитивных языковых норм мы считаем следующие:

– содержание когнитивных языковых норм составляют отображенные в семантике языка представления о типичных проявлениях тех или иных объектов;

– когнитивные языковые нормы выполняют традиционный для норм комплекс взаимосвязанных унифицирующей, регулятивной, стабилизирующей и селективной функций;

– значение когнитивных норм для семантики определяется их ролью в процессе категоризации и ролью в процессах формирования понятия и лексического значения;

– основная сфера функционирования когнитивных языковых норм – процесс актуального именования, в ходе которого осуществляется соотнесение признаков воспринимаемого объекта и нормативных представлений о классе объектов, результатом чего является выбор номинативной единицы.

 

Выше мы предположили, что нормативные представления носителей языка о том или ином классе объектов имеют пресуппозитивный (фоновый) характер, важный как для значения отдельных слов, так и для содержания высказывания. Попытаемся развить эту идею.

Внимание к «теневой стороне коммуникации» – тому, что «данная коммуницирующая личность не говорит, чего не упоминает, чего не называет» [109, с. 17], – характерная черта антропоцентрической лингвистики, концентрирующейся на исследовании пресуппозитивных факторов речевой коммуникации и пользования языковой системой. Основываясь на выводах, сделанных на предыдущих этапах исследования, мы считаем правомерным рассмотреть нормативные представления как составляющую фоновых знаний. Отметим, что имплицитность нормы, сочетающаяся с необходимостью ее знания, неоднократно отмечалась учеными, однако эта мысль не приобрела развернутого воплощения.

 

3.2.1. Предпосылки исследования пресуппозитивного характера нормы

На наш взгляд, значимые для доказательства нашей гипотезы о пресуппозитивном характере нормативных представлений идеи ученых-лингвистов уместно разделить на две группы. В первую должны войти рассуждения общего характера о сути и функциях пресуппозитивных компонентов значения. Во вторую – выводы об имплицитности нормы. Дадим краткую характеристику обеих групп.

1. Определив нормативные представления как знания и мнения о типичных реализациях тех или иных явлений и предположив, что они являются одним из условий успешной категоризации, мы вывели исследование в ту сферу языкознания, которая занимается феноменом фоновых знаний, но не в лингвострановедческом, а в когнитивном аспекте. В этом случае фоновые знания рассматриваются как знания о мире, необходимые для понимания высказывания и частично для понимания значений слов, а также как знания, определяющие понимание, довлеющие над субъектом.

Психолингвисты доказали, что имеющиеся у человека и социума в целом знания о мире играют доминирующую роль в процессе когнитивного освоения нового. В этой связи сошлемся на серию экспериментов, проведенных учеными, и довольно подробно опишем один из них. Респондентам было дано описание некоторого вымышленного персонажа и названы виды деятельности, которыми этот персонаж мог бы заниматься.

Итак, дано: Линда, 31 год, не замужем, общительная, очень умная, окончила философский факультет, студенткой живо интересовалась проблемами дискриминации женщин и принимала активное участие в выступлениях против ядерного вооружения. Возможно, что Линда – учитель начальной школы, работник книжного магазина и занимается йогой, активный участник феминистского движения, работник общества защиты психически больных, член лиги женщин-избирателей, сотрудник банка, работник страхового агентства, сотрудник банка и активист женского движения.

Респонденты должны были оценить вероятность следующих событий:

1) Линда – сотрудник банка;

2) Линда – активист женского движения;

3) Линда – сотрудник банка и активист женского движения.

Более 85 % испытуемых считали наиболее достоверным третье предположение, несмотря на то, что вероятность совместного появления двух независимых событий ниже вероятности появления каждого из них. Между тем именно такой ответ обусловлен наивной психологией. Жизненный опыт, иными словами, сформировавшиеся представления о мире, говорит человеку о том, что темперамент и уровень интеллекта личности (они достаточно четко описаны во введении к опыту) – свойства врожденные и постоянные. Следовательно, окончив университет, Линда должна заниматься профессиональной деятельностью (сохранение интеллектуального уровня) и не может без каких-либо видимых причин стать социально пассивной (константность темперамента). Таким образом, респондент дает ответ, исходя из своих знаний о том, как обычно бывает. Предварительные знания, практически не осознаваемые в момент выбора и специально не эксплицированные, влияют на восприятие новой ситуации.

Для понимания высказывания – одного из видов познавательной деятельности – также характерна эта закономерность. Знания о мире, не являющиеся предметом сообщения, тем не менее, являются неотъемлемым компонентом смысла высказывания и обеспечивают адекватное восприятие последнего. Для обозначения этого вида знаний используется термин «фоновые знания».

Фоновые знания – предварительные знания говорящего и слушающего, не проговариваемые в процессе коммуникации, но подразумеваемые и поэтому дающие возможность адекватно воспринять текст. Фоновые знания «образуют часть того, что социологи называют массовой культурой, т. е. они представляют собой сведения, безусловно известные всем членам национальной общности» [33, с. 135]. Единица фонового знания – пресуппозиция – компонент смысла текста, не выраженный словесно [27]Прилагательные обычный и обыкновенный практически тождественны по значению, что отражено в основных толковых словарях (например, обыкновенный – обычный, ничем не выделяющийся [120, с. 377]). Семантика прилагательных покрывает значения «как все» и «как всегда», которые именно в совокупности чрезвычайно характерны для семантики нормы. В связи с этим мы рассматриваем эти лексемы в синтезе.
, невербальный компонент коммуникации, сумма условий, предпосылаемых собственно речевому высказыванию. Пресуппозиции составляют имплицитную информацию, которую говорящий считает известной другим участникам коммуникации или которую он хочет подать как известную; при этом она является смысловым компонентом определенных языковых выражений (лексем и лексико-синтаксических конструкций) [40]URL: http://bazar.itgo.com/C0000312.htm.
.

Силу фоновых знаний, лежащих в основе семантической системы естественного языка, иллюстрирует следующий эксперимент [78]. Испытуемым продиктовали предложения, в которых инвертированы обычные отношения между актантами, например: В ресторане посетитель принес официанту шашлык. На выставке поэт художнику подарил картину. Через улицу старушка девушке перенесла сумку. Примечательно, что даже искусственная ситуация эксперимента не помешала респондентам записать предложения таким образом, чтобы восстановить нормальное положение дел: В ресторане официант принес посетителю шашлык и т. п. Таким образом, респонденты предпочли многократно закрепленный опыт новой информации: глубинное возобладало над поверхностным.

Итак, одну из ключевых ролей в процессе понимания высказывания и отдельного слова играют фоновые знания о мире. Полагаем, правомерно предположить, что составной частью фоновых знаний являются знания типического, обычного, нормального, иными словами, фоновые знания нормы. «Нормальному состоянию мира соответствует чертеж, соединяющий точки отсчета многих значений» [9, с. 83]: знания этого нормального состояния редко вербализуются, но они закладывают основы понимания отдельных слов и целых высказываний.

Полагаем также, что статус фоновых знаний может быть присвоен как представлениям о норме, так и нормативным представлениям носителей языка о различных классах объектов. В доказательство сошлемся на результаты одного из целого ряда экспериментов, проведенных нами среди преподавателей и студентов ОмГПУ. Задачей эксперимента было выявление наивных представлений носителей русского языка о нормальной жизни. Задание для респондентов (96 преподавателей и студентов ОмГПУ) имело следующий вид:

На ваш вопрос «Как дела?» собеседник ответил: «Нормально». Как Вы понимаете этот ответ? Что имеется в виду? Какая жизненная ситуация может быть описана как нормальная?

Эксперимент показал, что восприятие ответной реплики вполне единообразно. По мнению опрошенных, специфика нормальной жизни заключается в ее обычности, стабильности, привычности, отсутствии нового, значимого, интересного. Абстрактная нормальная жизнь рисуется носителям русского языка как жизнь спокойная, без резких изменений и особых неприятностей, главное ее свойство может быть описано формулой «как всегда». В фоновые знания в таком случае входит представление о норме. Нормативные представления о тех или иных объектах действительности реконструировались в ходе уже упомянутого эксперимента, направленного на выявление нормативно-прототипических образов.

Думается, можно утверждать, что если содержание представлений о норме и нормативных представлений национально– и культурноспецифично, то само их наличие и участие в процессах познания мира универсально.

2. Фоновый характер обычного традиционно противопоставляется заметности аномалий. Иными словами, констатируется определенная асимметрия: значение нормы редко имеет специальное выражение, значение не-нормы выражается специальными лексемами, морфемами и проч. Обобщая разрозненные замечания лингвистов по этому поводу, можно сформулировать следующую закономерность (см., например: [9, с. 65–74]):

Норма

• Слабо осознается, представления расплывчаты.

• Намеренно эксплицируется нечасто.

Не-норма

• Осознается в полной мере.

• Имеет специальные средства выражения и регулярно становится содержанием высказывания.

В логике нашего исследования обнаруженную закономерность следует уточнить. На протяжении работы мы разграничиваем представления о норме и нормативные представления о различных объектах, с учетом этого разграничения положение дел видится следующим образом.

Предположение о слабом выходе нормы в лексику основывается на том, что русский язык, действительно, не располагает большим числом средств со значением нормы. Иными словами, представления о норме, действительно, не имеют многообразных средств выражения. Впрочем, не приходится говорить и о многообразии общих номинаций отклонений от нормы (среди немногих – аномалия, нарушение, расстройство и т. п.).

Совершенно иначе обстоит дело с дифференцированным обозначением соответствия / несоответствия норме, т. е. с вербализацией нормативных представлений. Представления и о типичных проявлениях объекта, и о возможных отклонениях номинированы огромным репертуаром языковых единиц, однако репрезентируются в русском языке отлично друг от друга. Так, разнообразно обозначаются отклонения от нормы: параметрическая лексика фиксирует отклонения от нормы, имеются специальные словообразовательные средства для номинации аномалий, обстоятельства причины в основном указывают на девиации и проч.; настрой на ненормальность характерен и для этикетных формул типа Что случилось, Что нового и др. [9, с. 80–87]

Значение соответствия норме не очевидно, так как оно, как правило, имплицитно, например, «собственно нормативные качества родов входят в значение таксономической лексики. Они из нее не выделены» [9, с. 83]. Однако понятно, что признание вхождения нормативных представлений в лексическое значение позволяет усмотреть значение соответствия норме у огромного числа русских слов. В таком случае имплицитность нормы – это ее невыделенность из лексического значения, и такая имплицитность вовсе не означает неважности нормативных представлений. Известно, что национальная система концептов складывается из концептов вербализованных и невербализованных, причем и те, и другие обеспечивают мыслительную деятельность носителей языка в равной степени [26, с. 8, 23].

В логике нашего исследования заметим, что лексическое значение, представляющее интериоризированный эталон объекта, может быть рассмотрено как результат сложившихся в социуме нормативных представлений об объекте. В связи с этим можно, по-видимому, утверждать, что в широком смысле нормативные представления, по А. В. Бондарко, являются фундаментальной когнитивной системой, находящей конкретную реализацию практически в каждом акте речи [22, с. 65].

Итак, тезис о пресуппозитивном характере нормативных представлений может быть уточнен в виде следующих утверждений:

– нормативные представления являются составляющей фоновых знаний, общей для говорящих на одном языке;

– скрытое присутствие в лексическом значении делает нормативные представления важным, но при этом несознаваемым элементом содержания практически любого высказывания.

Последнее утверждение соотносится с выстроенной ранее логической цепочкой: выбранная номинативная единица отражает результат категоризации нового объекта – условием успешной категоризации является наличие нормативных представлений – следовательно, выбранная в процессе актуального именования номинация отражает результат сопоставления объекта с нормативными представлениями о классе, к которому он относится. По А. А. Потебне, «мысли говорящего и понимающего сходятся между собою в слове» [130, с. 124]. И, хотя содержание мысли говорящего и мысли понимающего может значительно отличаться, существует некий общий для них обоих комплекс представлений: люди понимают друг друга потому, что, по утверждению Гумбольдта, «затрагивают друг в друге то же звено цепи чувственных представлений и понятий, прикасаются к тому же клавишу своего духовного инструмента, вследствие чего в каждом восстают соответствующие, но не те же понятия» (цит. по [130, с. 125]). В свете нашей концепции таким комплексом представлений, обеспечивающих возможность более или менее адекватного понимания друг друга участниками коммуникации, можно назвать комплекс нормативных представлений о том или ином объекте.

Сказанное определяет ту эмпирическую базу, которую необходимо привлечь для доказательства тезиса. Это прежде всего высказывания, эксплицирующие результаты метаречевой рефлексии говорящего / слушающего, т. е. раскрывающие подоплеку номинативных процессов, а также слов, для понимания значения которых особенно важны нормативные представления об объекте.

 

3.2.2. Нормативные представления как пресуппозитивный компонент процесса актуального именования

В этом параграфе обосновывается роль нормы в процессе актуального именования, предварительно охарактеризованная в предыдущем разделе работы. Выше мы указывали, что вслед за Т. Н. Ушаковой понимаем актуальное именование как такую речемыслительную операцию, которая направлена на нахождение адекватного слова или выражения для обозначения объекта мыслительного процесса. Мы также высказали предположение, что в процессе актуального именования реализуется селективная функция когнитивных языковых норм, заключающаяся в выборе адекватной ситуации номинативной единицы. В свою очередь, выбор номинативной единицы обусловлен нормативными представлениями об обозначаемом объекте.

Итак, выбранное словообозначение является своеобразным сигналом соответствия объекта нормативным представлениям о классе, к которому его причисляет говорящий. Возможность указать на соответствие объекта норме непосредственно связана со способностью полнозначного словесного знака служить наименованием не только предмета, но и класса, а также понятия. Можно предположить, что если объект соответствует нормативным представлениям о классе, то выбранная номинация не вызывает сомнений. И наоборот: ощущение несоответствия норме, манифестируемой той или иной лексической единицей, заставляет искать новое слово. Подобная ситуация может быть представлена на примере диалога из чеховских «Трех сестер».

Наташа. С именинницей. У вас такое большое общество, я смущена ужасно…

Ольга. Полно, у нас все свои. (вполголоса испуганно) На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо!

Наташа. Разве есть примета?

Ольга. Нет, просто не идет… и как-то странно…

Наташа (плачущим голосом). Да? Но ведь это не зеленый, а скорее матовый.

В последней реплике Наташа предлагает рассматривать цвет ее пояса, используя другую норму (не для зеленого, а для матового), следовательно, другое слово, и тем самым изменить оценку. Аналогичная ситуация обозначается рядом конструкций, отличающихся друг от друга степенью уверенности говорящего в неправильности выбора слова. Рассмотрим некоторые из этих конструкций.

• Это не Х (= существуют нормативные представления о Х, которым не соответствует номинируемый объект). Говорящий категорически отрицает верность выбора номинации, т. е. утверждает, что категоризация осуществлена неверно:

Пусть Зойка поживет у меня. Или у тебя. Нет, все-таки лучше у меня… – Это не выход! Мы должны… мы должны разобраться с Личутиным. (Т. Тронина, ruscorpora); Я не слишком стеснена в средствах, перепробовала множество сортов мгновенно готовящегося кофе и должна вам сказать: цена не слишком повлияла на его качество. Хоть какой купи, выходит бурда. Впрочем, если положить в чашку побольше сахара, налить молока или сливок, то еще куда ни шло, но все равно: это не кофе. Сколько ни крась мопса в рыже-коричневый цвет, сколько ни рисуй на его теле черные полосы, как ни поднимай ему уши, а никогда Хучику не стать тигром (Д. Донцова, ruscorpora).

• Разве это Х (= можно ли этот предмет так назвать, если он не соответствует норме). Говорящий высказывает сомнение в результате категоризации:

Он сидел на развалинах стены и раскуривал трубку. На свою снасть он даже и не смотрел. – Табак! – сказал он с осуждением, – качая головой. – Разве это табак… Да и мокрый еще… (Ю. Домбровский, ruscorpora); Вот вы знаете, почему вся эта печальная история кажется мне совершенно достоверной? Уж слишком все тут по-человечески горько и неприглядно. Разве это апостолы? Разве это мученики? Больше того, да разве это христиане? Ведь христианин должен на смерть идти и гимны петь (Ю. Домбровский, ruscorpora). В последнем примере обратим внимание на экспликацию нормативных представлений (какими должны быть христиане) в качестве обоснования сомнения в результатах категоризации / номинации.

• Это Х, а не Y (= Y не соответствует нормативным представлениям, а Х соответствует). Говорящий не только с уверенностью отрицает предварительные результаты категоризации, но и предлагает адекватную, на его взгляд, замену.

Вот и с машиной с этой тоже. Или девушек его взять… Вы понимаете: ведь приличному юноше не с кем завести отношения. Разве это девушки? Проститутки, а не девушки. – Нина Михайловна брезгливо сморщилась и настойчиво повторила: – Прос-ти-тут-ки! Как одеваются! (А. Волос, ruscorpora); Марина сопровождала подрядчика, подвергая легкой критике его бессловесный пессимизм и указывая на кое-какие плюсы. В конце концов она его разговорила, и подрядчик стал время от времени возмущенно восклицать, посверкивая глазами из-под густых чёрных бровей: «Да разве это стояки?! Это ж труха, а не стояки!» Или то же самое про подоконники и штукатурку: «Да разве это штукатурка?! Труха это, а не штукатурка!» (А. Волос, ruscorpora). В первом примере отметим редуцированную экспликацию мотива категоризации (манера одеваться – типичный признак проститутки); во втором показательно, что сомнение в категоризации носят оценочный характер: если объект не соответствует нормативным представлениям о том классе, к которому должен быть причислен, это плохо.

• Это Х, а лучше (точнее) сказать, Y (= объект в достаточной степени соответствует нормативным представлениям о классе, однако это не один член категории, а другой). Говорящий стремится максимально точно отразить в слове сущность объекта, при этом сравнительная степень наречия эксплицирует градуированность категории.

Нервный ты какой. – Нервный, подозрительный, а лучше сказать – суеверный (Т. Моспан, ruscorpora); Изнасилована – это еще очень мягко сказано… Точнее сказать – зверски изнасилована (М. Милованов, ruscorpora).

• Не Х, а скорее, Y (= свойства объекта соотносятся с нормативными представлениями о классе Х, но большее сходство наблюдается между объектом и членами класса Y). Говорящий мягко (через предположение) предлагает изменить квалификацию объекта.

– Перерезаны, что ли? – уточнил Гуров. – Не совсем так, – поправил Семин. – Не перерезаны, а, скорее, перетерты… нет, перекушены – так вернее будет (Н. Леонов, А. Макеев, ruscorpora); Зато романы у нее были, т. е. не то чтоб совсем романы, хорошие, толстые с добротной фабулой, занимательным сюжетом и непременно с героями, лучше всего настоящими мужчинами, нет, максимум повести, а скорее, рассказы, бездарные графоманские рассказики, перечитывать которые не хотелось, хотелось изорвать, сжечь и забыть (Г. Маркосян-Каспер, ruscorpora). Отметим в обоих примерах эксплицированный процесс перебора номинаций и удовлетворяющий говорящего результат последней категоризации.

Сравнение объекта с нормативными представлениями о категории, к которой он может принадлежать, влияет на то, каким образом будет вербализован итог сравнения, иначе, какая номинация будет выбрана. Выбор номинации подводит своеобразный итог категоризационного процесса. Высказывания, в которых эксплицирована метаречевая рефлексия говорящего по поводу выбора номинации, «высвечивают» процесс сопоставления воспринимаемого объекта и нормативных представлений о классе, к которому он причисляется, и оценку говорящим результатов этого сопоставления. Анализ представленных в параграфе конструкций подтверждает мнение ученых о градуированности и диффузности границ наивных категорий, а также наши предположения о взаимосвязи «нормативные представления – категория – номинация».

 

3.2.3. Нормативные представления как пресуппозитивный компонент значения слова

В этом параграфе исследуются некоторые классы слов, для понимания значения которых важны нормативные представления о называемом объекте. С опорой на замечания, сделанные лингвистами [9; 30; 32; 36; 82], в качестве таковых прежде всего следует назвать таксономическую лексику, параметрические и общеоценочные прилагательные.

Как уже упоминалось, таксономическая лексика (иначе, имена естественных родов, родо-видовые наименования) рассматривается как иллюстрация невыделенности значения нормы из основного лексического значения слова, противопоставленная очевидности значения аномалии [9, с. 83]. Критикуя традиционные толкования и предлагая для описания значения метод семантических примитивов, А. Вежбицкая, тем не менее, признает, что большая часть слов этой группы может быть истолкована только по формуле «Х – то, о чем мы думаем: “это Х”» [30]Полный текст песни см.: URL: http:/www.shansonprofi.ru.
. Выше мы рассматривали такое положение вещей в связи с гипотезой о роли нормативных представлений в процессе категоризации и о сути когнитивных языковых норм. В этом параграфе считаем необходимым уточнить круг лексем, применительно к которым правомерно рассматривать нормативные представления как имплицитную часть значения.

В упомянутых работах выводы делаются на материале имен существительных. Однако, на наш взгляд, результаты категоризации могут быть отражены и другими знаменательными частями речи. Доказательство этого предположения было получено в ходе эксперимента, к результатам которого – моделированию нормативно-прототипического образа заданного класса – мы уже обращались. Напомним, что эксперимент выявил стоящие за словоупотреблением прототипические образы ситуации с нормальным развитием событий, а также значительную степень массовости нормативно-прототипических представлений. Между тем проверка предположения экспериментом – довольно кропотливая процедура, и убедиться в том, что значения большой части знаменательных слов (прежде всего нарицательных существительных и глаголов) скрывают норму, путем подобных экспериментов невозможно. Полагаем, что в качестве показателя скрытой семантики нормы можно рассматривать сочетаемость лексемы и ее способность участвовать в определенных синтаксических конструкциях.

Утверждать наличие слившихся с лексическими значением нормативных представлений об объекте нам представляется возможным, если существительное может быть определено прилагательным настоящий в значениях «действительно такой, какой должен быть, представляющий собой лучший образец, идеал чего-нибудь» и «полностью подобный чему-нибудь, несомненный» и если существительное может фигурировать в качестве субъекта и предиката в предложениях, построенных по модели N j как N j , обозначающих соответствие норме, обычному представлению [68, с. 95]. Причина выбора прилагательного настоящий кроется в том, что указанные значения апеллируют к нескольким важным для семантики нормы смыслам. Первое значение актуализирует смыслы «норма-должное» (императивная интерпретация) и «норма-идеал» (позитивная оценочная интерпретация). Во втором значении реализуется смысл соответствия тому, что взято за образец, т. е. находит отражение процедура категоризации, заключающаяся в сравнении нового с известным. Рассмотрим контексты, могущие служить доказательством наличия стоящих за лексемой нормативных представлений об объекте, при этом в качестве примеров возьмем существительные – названия предмета, животного и человека.

Сочетания с прилагательным

настоящий

• Когда-нибудь я уйду далекодалеко, а вернувшись, подарю тебе дом. Настоящий дом , с внутренним двориком, источником и садом, в котором можно будет посадить деревья и цветы (В. Голованов, ruscorpora);

• Потрогал ее мальчик – шерстка мягкая. Погладил – замурлыкала. Настоящая кошка , только в упряжке (Е. Шварц, ruscorpora);

• Оба вы хорошо и делаете, что сговорчивы; но что касается до Грабшауфеля, то он, сколько я знаю, настоящий немец ; т. е. глуп, как баран, зол, как мартышка, и упрям, как украинский бык! (В. Нарежный, ruscorpora).

Использование в конструкции

N 1 как N 1

 С виду дом как дом – шесть этажей на пригорке. Солнечное место. Рядом – сквер и детская площадка. На лавочках чинно расположились юные мамаши с колясками (А. Невский, ruscorpora);

• Привели кошку в дом. Стала она жить-поживать. Кошка как кошка . Мышей ловит, молоко лакает, на печке дремлет (Е. Шварц, ruscorpora);

• Он смотрел на меня, я – на него. Немец как немец , много старше меня. Уставший немец, солдат, шнуровая полоска на погоне – кандидат, значит, в ефрейторы,  – не поздновато ли, а? (А. Азольский, ruscorpora).

Для проверки глаголов можно порекомендовать использовать производное от прилагательного настоящий наречие по-настоящему «должным образом, как надо», апеллирующее к императивной интерпретации нормы: «Кажется, это попрек куском хлеба?» – спросила она. Я махнул рукой и ушел. Не то что объясниться, даже поспорить по-настоящему стало трудно (Ю. Трифонов, ruscorpora); Дядя Леша потащил с себя ремень, и Петька решил, что собаку сейчас будут бить по-настоящему (К. Тахтамышев, ruscorpora); Глупо было бы не съездить на дачу – авось хоть где-нибудь за городом удастся прокатиться по-настоящему (Л. Маслова, ruscorpora); Ты же сам говорил, что если есть волшебные слова да еще если захотеть по-настоящему , то обязательно выйдет!  – сказал Костя шепотом (В. Медведев, ruscorpora).

Таким образом, сочетаемость с прилагательным настоящий и наречием по-настоящему является своеобразным лакмусом, выявляющим скрытые в лексических значениях существительных и глаголов нормативные представления об объектах – предметах и действиях. Что касается прилагательных, то лингвисты неоднократно подчеркивали тот факт, что значение качественных прилагательных базируется на представлениях о некоем эталоне: цвета (красный – цвета крови); вкуса (кислый – обладающий своеобразным острым вкусом (например, вкусом лимона, уксуса)) и т. п. Так как «соотнесение с нормой может проявляться по-разному для различных групп прилагательных» [200, с. 301], при рассмотрении нормы как пресуппозитивного компонента значения целесообразно опереться на противопоставление этих групп. Принимая во внимание все многообразие классификаций прилагательных, считаем, что в данном случае наиболее продуктивным будет обращение к оппозиции параметрических и оценочных прилагательных.

Противопоставление параметрических и оценочных прилагательных отражает различную организацию семантического пространства признака, охватывающего все разнообразие проявлений того или иного качества [131, с. 234]. В обоих случаях пространство ограничено полю-сами-оппозитивами, представленными антонимичными прилагательными, однако в случае с параметрическими прилагательными полюса противопоставлены друг другу за счет сем «много – мало», а в случае с оценочными прилагательными – за счет сем «хорошо – плохо».

Типология норм, стоящих за значениями параметрических прилагательных, была разработана на базе английского языка Э. Лайзи, У. Чейфом и осмыслена применительно к русскому языку Н. Д. Арутюновой [9, с. 65–74], М. А. Кронгаузом [82]; семантические классификации прилагательных даны также в [85; 168; 195; 196 и др.]. Согласно этой типологии выделяются нормы видовые, пропорции, ситуативные, ожидания, различающиеся соотношением объективных и ситуативных составляющих и имеющие различные возможности найти отражение в лексикографической традиции. По мотивам указанных работ представим результат сопоставления выделенных типов норм (см. таблицу).

Типы норм, выявленные на материале параметрических прилагательных

Предложенная типология норм перекликается с выводами о свойствах нормы. Так, предсказуемость нормы и неожиданность аномалии находят отражение в выделении особого типа норм – норм ожидания; качественно-количественный характер нормы, в принципе прекрасно согласующийся с качественно-количественной семантикой прилагательного, воплощен в нормах пропорции. Все типы апеллируют к общим особенностям норм, среди которых относительность, субъективно-объективный характер. В связи с последним свойством заметим, что содержание нормативных представлений может быть различным, однако их наличие оказывается обязательным для понимания значения прилагательного. Приведем контексты с прилагательным большой, адекватное восприятие которых непосредственно связано с фоновыми знаниями носителей языка о норме.

Петахайя, или драконий глаз, – красный яйцеобразный размером с большое яблоко фрукт растет на кактусах в Колумбии, нашел широкое распространение и на Тайване (И. Соколова, ruscorpora): видовая норма: в фоновых знаниях – представления о типичных размерах яблока;

– Надо же, какой большой остров ,  – сказал Чижик. – Мы все идем и идем, а он все не кончается и не кончается. – Странно, что мы до сих пор здесь никого не встретили, – удивлялся Самоделкин. – Не может быть, чтобы здесь совсем никого не было, никто не жил (В. Постников, ruscorpora): норма ожидания: размер острова больше ожидаемого, а ожидаемое основывается на представлениях об обычном;

Вот я пошла к выходу, а там был длинный большой коридор московского модернового шестиэтажного дома, высокие потолки, коридор с такими поворотами (Э. Герштейн, ruscorpora): норма пропорции: величина коридора определяется по сравнению с площадью помещения;

Телевизор она сменила… непонятно лишь, когда находит время его смотреть. Роскошный, широкоэкранный, слишком большой для ее квартиры (С. Лукьяненко, ruscorpora): ситуативная норма: в фоновых знаниях представления о телевизоре, размер которого соответствует размерам помещения.

Как видно из примеров, одно прилагательное может обозначать соответствие / несоответствие норме всех типов, при этом понимание содержания высказывания возможно благодаря существованию общих для большинства носителей языка представлений о типичных проявлениях объекта определенного класса. В сочетаниях параметрических прилагательных с существительными последнее называет реалию, за названием которой стоят знания о типичных особенностях объекта, прилагательное же эксплицирует результат соотнесения конкретных качеств объекта с типичными особенностями, характерными для класса. Так как, отсылая к этим особенностям, прилагательное не фиксирует их в своем значении, обеспечивается возможность сохранить слово при смене нормы: произойдут изменения в фоновых знаниях, но не в лексической системе языка. Иными словами, адекватное понимание высказывания с параметрическими словами возможно благодаря не только знанию лексического значения слов, но и фоновым знаниям нормы.

Итак, можно заключить, что лексическое значение параметрических прилагательных указывает на характер соответствия норме (превышение, недостижение и т. п.), а сами нормативные представления составляют пресуппозицию высказывания.

Оценочные прилагательные также могут быть рассмотрены в связи с проблематикой нормы. Норма, как уже отмечалось, относится к обязательным компонентам ситуации оценки и составляет основание оценки. При этом основание оценки регулярно остается имплицитным, в этом случае оно входит в фоновые знания носителей языка. В принципе общеоценочные предикаты требуют экспликации мотива оценки, так как «и за положительной, и за отрицательной оценкой могут стоять различные наборы аксиологически релевантных признаков» [9, с. 204]. Сравним мотивации хорошего:

Понемножку начинаешь осознавать, что, очевидно, он и человек очень хороший , потому что не сдает своих, и свои никогда не сдают его, что вообще редкость (А. Кучерена, ruscorpora); Вот так и Путин – хороший , потому что выгоден: он позволяет уступить все влияние Западу (из газ., ruscorpora); Добрая учительница заявила непререкаемо, Пушкин был плохой, потому что имел крепостных крестьян и издевался над ними, а Демьян Бедный – хороший , потому что он высмеивает капиталистов (Б. Окуджава, ruscorpora).

Однако в большом числе случае собеседники удовлетворяются лишь указанием на оценочный знак, не ощущая при этом смысловой ущербности высказывания. Это возможно в случае, когда за оценкой стоит достаточно четко осознаваемый стандарт – нормативное представление ситуации. Тогда значение предикатов хороший и плохой выводится из соотношения с этой нормой. Рассмотрим пример Н. Д. Арутюновой. «Какая у вас там погода? – Хорошая (плохая)». Такой ответ «может быть достаточно правильно интерпретирован по координатам места и времени года» [9, с. 206]. В подобных случаях норма как оценочный стереотип входит в фоновые знания собеседников и не нуждается в экспликации.

Итак, прилагательные – как параметрические, так и оценочные – выражают результат сравнения признаков воспринимаемого объекта с существующими в сознании человека эталонами, нормами, точками отсчета. Сами эти эталоны входят в фоновые знания носителей языка и благодаря общности этих знаний составляют не требующий вербализации, но обязательный компонент содержания высказывания.