1.1. Платон (428/427–347 до н. э.). Язык – средство выражения представлений о вещах с помощью истинных и ложных имен

Платон – древнегреческий философ, родоначальник дефинитивной философии; ближайший ученик Сократа. Подлинное имя – Аристокл. Платон – прозвище, которое Аристокл по преданию получил от Сократа (ср. греч. platus – полный, широкоплечий). Изобрел будильник, в котором впервые применил принцип реле в гидравлике. Основатель собственной школы – Академии (ср. Академ – афинский герой), в которой велись беседы «сократовского типа» (включение в вопрос, требующий утвердительного ответа, готового определения, содержащего в себе скрытое противоречие), проводились диспуты, читались лекции. Положил начало учению об идеях как первообразах, на которых строится вещный мир. Отсюда противопоставление духа телу и предпочтение первого последнему. Тело движимо изнутри, потому что одушевлено. Вещь не одушевлена, поэтому движима извне. Душа находится в плену у тела, поэтому всякий раз обманывается по его вине. Душа через глаза изливает мягкое свечение, аналогичное дневному свету – подобное устремляется к подобному. Тело преходяще, душа вечна. «Душа наша существовала до того, как мы родились». Она обладает способностью мыслить. Душа продолжает жить после физической смерти тела. Любить следует вечное и неизменное – душу и идею (ср. «платоническая любовь»), а не тело и вещь. Тело не достойно любви, потому что оно тленно. Отсюда аскетическое отношение к страстям, связанным с телесными и вещными благами, ср.: «Страсть – приманка зла». Идея блага – это стремление к истине. Истина относится к сфере знания – знания теоретического, а не практического. Она проявляет себя в определении, т. е. в отношении языкового выражения к идее. Всякое знание требует однозначной дефиниции в виде простого или сложного наименования. Знание должно быть логически правильно сформулировано. Поскольку душа бессмертна и памятлива, то процесс познания – это припоминание виденного в потусторонней жизни. Не следует забывать, что «без смешного нельзя познать серьёзного и, вообще, противоположное познается с помощью противоположного».

Основные труды и источники:

• Кратил

• Диалоги. М., 1986.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Вещи сходны с идеями. Сущность вещи пребывает как в самой вещи, так и в ее идее.

Согласно Платону, идеи являются образцами вещей. Они пребывают в природе. Вещи сходны с идеями. Причастность вещи к идее – это уподобление вещи идее. Идея вечна. Творец вселенной матрицирует вещный мир в соответствии с идеями. Вещи и явления произошли благодаря соединению идей. Идеи слагаются одна с другой как слова из букв. Вещи получают свои имена в силу причастности к идеям.

2. Познание с помощью и без помощи имен – это поиск человеком сущности вещи в ней самой или в представлении о ней.

Проблемы познания рассматриваются Платоном в перспективе отношения человека к вещи и к представлению об этой вещи. Философа интересуют следующие вопросы: (1) Разумно ли полагать, что сущность вещи заключена в представлении?; (2) Является ли мерой вещи сам человек?; (3) Можно ли считать правильным мнение о том, что сущность вещи находится в ней самой?; (4) Если люди имеют разные представления о вещи, будут ли все эти представления истинными?; (5) Какова природа действия, которому подвергается вещь?; (6) Должно ли быть действие согласовано с представлением субъекта или с природой вещи-объекта? («Как надо резать и подвергаться разрезанию?»).

Следует заметить, что учитель Платона Сократ склонен был считать, «что сами вещи имеют некую собственную устойчивую сущность безотносительно к нам и независимо от нас».

Когда человек делит вещи на «хорошие» и «плохие» он оценивает соответствующим образом и свои представления об этих вещах. Обычно оценка представляет суть отношения, которое устанавливает субъект между вещами (это отношение сравнения).

По своей природе познание бывает не только словесным. В этой связи Платон задает вопрос: чем отличается познание вещи с помощью языка (посредством имени) от познания вещи без помощи имени. Вопрос сформулирован следующим образом: насколько полно мы постигаем вещи с помощью имен, ср.: «Когда кто-то знает имя, каково оно, – а оно таково же, как вещь, – то он будет знать и вещь, если только она оказывается подобной имени»? А если вещь оказывается не подобной имени или имя не соответствует идее этой вещи? Ответ однозначен: человек, постигающий вещь с помощью такого имени, не сможет познать эту вещь.

Из данных рассуждений вытекает, что познающий субъект имеет возможность выбора пути познания, решив для себя вопрос первичности или вторичности познаваемого объекта, а именно:

1) первичным объектом познания для человека является имя, с помощью которого он узнает о сущности вторичного объекта познания – вещи или предмета. Ср.: «Кто знает имена, тот знает и вещи»;

2) первичным объектом познания является вещь, которая познается без помощи имени. Ср.: «Можно, видимо, изучать вещи и без имен».

Как видно, второй путь познания определяется с некоторым допущением и осторожностью, так как Сократ (в диалоге его мысли представляет Платон) еще верит в то, что «учредитель имен непременно должен был знать вещи, которым устанавливал имя». Однако познание с помощью имен приводит к относительности всякого знания. Вещь, согласно Платону, находится в постоянном движении, изменяется. При этом она, однако, «не выходит за пределы своей идеи», то есть сохраняет свою сущность. Иными словами, вещь как бы «задерживается в одном состоянии, что позволяет познать эту вещь». Ср.: «Нельзя говорить о знании, если все вещи меняются, и ничто не остается на месте». Вечно меняющееся знание – это не знание. Тем самым Платон признает относительность всякого знания. Данная позиция приводит его к выводу об относительности идей, зафиксированных в именах, о правомерности выделения в последних не только правильности (истинности), но и неправильности (ложности). Сомнения в относительности знания, полученного с помощью имени, сквозит в последних высказываниях Сократа как главного действующего лица в диалоге «Кратил». Ср.: «Несвойственно разумному человеку, обратившись к именам, ублажать свою душу и, доверившись им и их присвоителям, утверждать, будто он что-то знает».

3. Имена вещей следует подразделять на истинные и ложные.

В соответствии с учением Платона об истинности и ложности имен, выделяются правильные, истинные и неправильные ложные имена. Имена, созданные творцом, являются истинными, правильными. К ложным именам следует относить имена, используемые человеком не в соответствии с установленным правилом. Данная проблема является для Платона одной из центральных, поскольку она связана с познанием. Познавательный процесс по Платону хорошо «просматривается» в перспективе триады «Человек – Имя вещи – Вещь» с четко определенными векторами, ср.:

Рис. 1. Триада: Человек-Имя вещи – Вещь.

Где: 1 (человек – имя вещи) – отношение человека-номинатора к имени;

2 (человек – вещь) – отношение человека к вещи без помощи имени;

3 (имя вещи – вещь) – отношение имени к вещи;

1–3 (человек – имя вещи – вещь) – это отношение человека к вещи посредством имени: выбор и использование имени для называния и обозначения вещи. Этому отношению соответствует точка зрения одного из участников дискуссии в Диалоге КРАТИЛ – Гермогена: Правильность, истинность имени определяется её отношением к вещи (3), которое уже установлено законодателем и, которое человек использует «по обычаю», или «по привычке», в соответствии с правилом первоначального соотнесения.

Истинность / Ложность имени зависит от решения вопроса: как человек именует вещь. Если он именует ее в соответствии с общепризнанным, «законодательно» принятым соотношением, то имя следует считать правильным, истинным. Если же в акте наименования он отклоняется от общепринятого правила, то данное имя следует считать неистинным, ложным.

Если Кратил говорит об истинности / ложности наименования и, соответственно, имени, то другой участник диалога Гермоген ведет речь об истинности / ложности обозначения. Отвлекаясь от шаблонной, общепринятой точки зрения философов на проблему истинности и ложности имен в понимании Платона, позволим себе высказать мнение, что на самом деле речь идет не об истинности и ложности имен как таковых, а об истинности / ложности акта наименования, т. е. о соотношения имен и вещей. Выражаясь на современном лингвистическом языке, это семиотическое (знаковое) отношение, или акт наименования и обозначения. [Здесь не следует, однако, полностью отождествлять акт наименования и обозначения, современная лингвистическая наука позволяет разделить эти акты, ср. когда мы соотносим слово осел с представлением известного животного «осел», тогда функция наименования совпадает с функцией обозначения – называется и обозначается один и тот же предмет; когда же мы соотносим слово осел с представлением «человек», функция наименования и функция обозначения расходятся – именуется животное «осел», а обозначается «глупый или упрямый человек», в чем и проявляется метафорический эффект].

Участник диалога Кратил рассматривает «чистое» отношение имени к вещи (3) без участия человека. Иначе говоря, для него важно выделить не акт обозначения, который зависит от человека-номинатора, а согласованность имени и вещи. Имя и вещь соотнесены друг с другом по подобию. Имя, данное вещи в соответствии с природой вещи, является истинным.

Здесь возникает вопрос: не относятся ли к истинным именам звукоподражательные слова, в составе которых имеются звуки и слоги, непосредственно имитирующие акустические или шумовые признаки именуемого предмета? Да, с этим можно согласиться – в диалоге речь ведется о «подражании порыву», о сходстве произношения некоторых звуков с «сильным сотрясением», отмечается, что некоторые звуки имеют «характер дуновения». Сегодня знает каждый лингвист, что в языках имеются слова, которые зачисляются в разряд «ономатопоэтических» (ономатопея – производство звукоподражательных названий), ср. скрежет, шипение, шорох, греметь, свистеть.

Решая проблему истинности или ложности имен, Платон должен был ответить на вопрос, почему одна и та же вещь может иметь не одно, а несколько имен. Возможно, это вопрос о словах-дублетах, ср. рус. малиновка и зарянка. Два различные наименования одной и той же птицы. Не исключено, что речь шла о словах, в которых акцентированы различные стороны обозначаемого предмета, ср. рус. учитель, педагог, преподаватель, воспитатель? Ср. рисунок 2.

Рис. 2. Способы соотношения имен с вещью.

Хотя имя вещи создал творец, это еще не значит, что имя используется людьми в значении, которое ему приписал создатель. Возникает вопрос: является ли имя в общепринятом значении истинным? Точнее: следует ли считать имя истинным, когда оно используется в общепринятом значении, например, словом лошадь обозначается «лошадь»? Постановкой такого вопроса высказывается сомнение в тождестве семантического образа слова и обозначаемого мыслительного понятия. Можно предположить, что заложенное в слове первоначальное значение со временем этимологизируется, утрачивая прежний смысл, и тем самым становится в какой-то степени ложным, вводящим в заблуждение, ср. нем. Fischei – икринка (букв. яйцо рыбы), нем. Walfisch – кит (букв. кит-рыба).

Если говорящий использует имя не в общепринятом смысле, является ли это имя ложным, например, если он обозначает словом лошадь «человека»? С позиций современной лингвистики, если речь идет о необщепринятых переносных значениях слова, то это проблема окказионализмов, разрабатываемая в лексикологии, ср. русск. колобок (маленький, круглый, полный человек), пуля (быстрый, деятельный человек). В языке переносное имя может употребляться более или менее ограниченно. Так, например, слово лошадь как образное, метафорическое наименование человека в русском языке нельзя считать распространенным. Однако оно может использоваться в качестве базы для сравнения при обозначении деятельности или действий человека, ср. работает как лошадь, ржет как лошадь.

Конечно, имя само по себе нельзя назвать ложным или истинным. Ложным, или отклоняющимся от нормы в той или иной степени нельзя считать и переносное, смещенное знаковое отношение, ср. пень, дуб, березка, гнида как обозначение «человека». В данных словах первоначальное значение становится мотивационным фоном восприятия. Смещение семиотического отношения не приводит к полному отождествлению налагаемых друг на друга понятий, ср. «пень» = «человек». Возможно, впечатление ложности производит сам акт подмены имен, отход от стереотипного соотношения слова и вещи. Социальная обусловленность данного отношения подводит под современное понятие «ложности» понятие «необщепринятости» или «неприемлемости», а это уже проблема конвенциональности, незримо корректируемая «природой вещи». Вряд ли можно назвать человека «столом», «пером», «ковром».

Проблема истинности / ложности имен связана у Платона с проблемой целого (речи) и части (слова). Правомерно ли считать речь истинной, если в нее входят неистинные (ложные) части, т. е. ложные имена? (ср.: «Имя и есть наименьшая часть» речи). Если допустить, что участники диалога под ложными именами понимали слова с переносным или отжившим, этимологизированным значением, можно считать правильными высказывания, в которых эти, якобы, ложные имена используются, ср. Он носит куртку, где слово куртка восходит к латинскому слову curtus (укороченный, срезанный); ломать голову над чем-либо (интенсивно думать, размышлять о чем-либо). «Ложной», этимологизированной частью имени следует считать, таким образом, номинативное, главное значение слова, которое начинает выполнять мотивационную функцию, а также идиоматизированный смысл номинационно-семантического признака, или основы слова. В целом, однако, ни слово, ни речь не пострадают от своих «ложных» частей, если реципиент понимает, о чем на самом деле говориться.

Платон решает вопрос о «правильности», истинности и «неправильности», ложности имен с учетом зафиксированных в них представлений о вещи. Согласно взгляду Гермогена, изложенному в диалоге, первичным именам, которые были созданы «законодателем» или «творцом имен», присуща правильность, истинность, так как в них определяются природные качества и свойства вещи. Законодатель создал эти имена как инструменты или орудия «обучения и распределения сущностей».

Согласно же мнению Сократа, который представлен в диалоге как действующее лицо, взглядов которого придерживался, как принято думать, сам Платон, будучи его учеником, имя и вещь связаны произвольно, «по договору и соглашению». Поскольку речь идет о договоре, который заключили люди, об истинности имен здесь говорить не приходится.

4. Имя, изреченное человеком, часто содержит лишь приблизительное представление об обозначаемой вещи.

Согласно Платону, имя, как некое изображение предмета, не обязательно должно воссоздавать качества и свойства, присущие этому предмету. Имя – не точная копия предмета и может быть приблизительным хотя бы потому, что им пользуется не сам законодатель и не учитель, а простой человек. Таким образом, тождество не является полным соответствием образа вещи (значения) и самой вещи по принципу один к одному, ср.: «Можно выражать вещи с помощью подобного, так и с помощью неподобного». Подобными можно назвать первичные, или «старые» имена, как более правильные наименования, так как они были созданы «законодателем». В ранг неподобных имен попадают наименования «менее правильные», которые, по-видимому, не могут указывать на все качества именуемой вещи. Сущность вещи скрыта, таким образом, в первоначальном значении имени. Так как вторичные, производные, «неправильные» имена не являются полностью тождественными именуемым вещам, вряд ли приходится всегда говорить, вслед за Платоном, о правильности, истинности соотношения имен и вещей.

5. С помощью имен люди передают друг другу знания, обозначая вещи в соответствии с их природой и способом существования.

Устами Сократа Платон называет имя орудием, с помощью которого люди учат друг друга и определяют вещи соответственно способу их существования. С помощью имен один человек сообщает другому какую-то информацию о вещи. В этом случае имя выступает в роли инструмента обучения. Используя имена в речи, комбинируя и слагая их, человек создает определенную картину мира, моделирует мир, «матрицирует» его. Это и есть распределение сущностей. Осуществляя номинативную деятельность, человек не только фиксирует готовые и известные знания, но и формирует в известной мере новые знания.

Знание доступно благодаря простому или сложному наименованию. К простым именам следует отнести первоначальные имена, созданные творцом и мотивированные именуемой вещью. Сложные имена – это комбинации простых имен в речи.

6. Согласно Платону, инструмент познания должен соответствовать природе вещи.

Спрашивается, чему должен тогда соответствовать язык как инструмент познания? Как вытекает из диалога, любой инструмент должен учитывать природу материала, с которым он соприкасается. Кроме того, само «имя есть какое-то орудие». В дискуссии Сократа со своими учениками вырисовывается следующая аналогия: Язык – сверло. Язык – челнок. Если перенестись в современную лингвистику и соответственно предположить, что имеется тождество между языком-инструментом и именуемым предметом-объектом, мы выйдем на связь звукоподражательных слов и обозначаемых с их помощью предметов. Если войти в проблему еще глубже, то приходим к выводу: значение слова как «языковое» представление предмета содержит в себе сведения о признаках и свойствах предмета. Признаки и свойства предмета человек выявил из отношений этого предмета к самому себе или к другим предметам.

Как челнок-инструмент создается по образцу, так и имя создается по образцу другого имени, но в согласии с природой обозначаемой вещи. Назначение челнока – соответствовать природе материала (мягкости, твердости нитей). Кроме того, челнок придает изделию (ткани) «не какой угодно образ, но такой, какой назначен природой». Таким образом, создаваемое изделие зависит от инструмента (челнока) и от материала (нити).

С позиций современной лингвистики можно было бы сказать, что инструментальность языка имеет несколько иной, не «предметный» характер. Язык как средство обозначения должен соответствовать в большей или меньшей степени обозначаемому понятию по принципу тавтологии (А=А) или тождества, сходства (А=Б). Обозначение понятия с помощью слова – это всегда процедура их уподобления на основании общих или аналогичных признаков. Результатом уподобляющего обозначения является выражение мысли, а также совыражение сопутствующих ей понятий и признаков, ассоциируемых за счет «незадействованной» части словесного значения и за счет не объятых значением каких-то понятий, конституирующих данную мысль, ср. вырвать из сердца (= решить навсегда забыть кого-то или что-то, перестать думать о ком-то, о чем-то); яркий свет режет глаза (яркий свет вызывает ощущение рези).

7. Речь – это действие, которое согласуется или с природой вещей, или с представлениями говорящего.

Платон рассматривает речь как действие. «А говорить – не есть ли одно из действий?». Говорение – это «действие по отношению к вещам». Когда говорение о вещах строится в соответствии с природой этих вещей, то любое собственное мнение, построенное в соответствии с природой говорящего, будет в таком случае, согласно Сократу (Платону), ошибочным.

Говорение немыслимо без определенных актов наименования, ср.: «Давать имена тоже есть некое действие». Если наименование осуществляется также в соответствии с природой вещи, то это не что иное как «распределение вещей соответственно способу их существования». Правильное распределение сущностей с помощью имени подвластно лишь мастеру-учителю. Только он может хорошо пользоваться словом. Человек, не владеющий этим искусством, т. е. искусством правильной речи (наименования и распределения), может исказить истину.

Если исходить из того, что представления говорящего должны быть приведены в согласие с вещами и с именами, то говорение, как оперирование истинными именами должно быть истинно.

Если представления о вещах, о которых говорится, не являются истинными, то следует предположить, что это говорение не будет истинным.

Оба предположения имеют силу лишь при условии, что вещи соотносятся с именами опосредованно, т. е. через представления говорящего субъекта.

8. Установление тождества между именем, с одной стороны, и представлением вещи (вещью), с другой стороны, – это процедура уподобления, результатом которой может стать как полное, так и неполное (приблизительное) тождество.

Важную роль в лингвофилософском учении Платона играет понятие тождества. Для Платона тождество это «одно и то же», т. е. А есть А. Однако он отрицает полное тождество вещей и их имен. Имя, в отличие, например, от рисунка, не подобно вещи. На лингвистическом языке это могло бы быть сформулировано так: Означающее должно отличаться от означаемого, обозначающее – от обозначаемого. Говоря иначе, отношение тождества принимает следующий вид: А=Б. При этом А и Б принадлежат разным сферам, или разным категориям. Но отношение тождества между ними возможно только при наличии каких-то сходных признаков.

Решая проблему, является ли имя точной копией обозначаемого предмета, Платон приходит к выводу, что тождество между ними не может быть полным, потому что имена приблизительны, поскольку они стали использоваться людьми произвольно, т. е. не в соответствии с правилами, которые установил «законодатель». Однако «можно выражать вещи с помощью подобного, так и с помощью неподобного», т. е. по принципу А=Б. Таким образом, акт наименования можно понимать как целенаправленное, субъектно обусловленное уподобление имени и вещи. Только благодаря тождеству мы можем в таком случае изучать вещи с помощью имен, хотя не исключается изучение вещей и без обращения к их именам. Очевидно, что познание вещи с помощью имени может осуществляться двумя путями – посредством «подобных» и «неподобных» имен. [Интересно, на какой эффект мы можем рассчитывать при этом? Например, если «человека» назвать человеком, много ли проку от такого знания, кроме пустой тавтологии? Но, если «человека» назвать не своим родовым именем, например, скалой, можно сделать определенные познавательные выводы о его «непреступности, непоколебимости». Как видим имя по аналогии более информативно, чем имя по тавтологии. То же самое можно сказать о видовых именах, ср. врач, спортсмен, учитель].

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Платону)

 

1.2. Аристотель (384–322 до н. э.). Категории сознания и языка. Логическое и грамматическое учение

Аристотель (384–322 до н. э.) – древнегреческий философ, создатель учения о метафизике. Ученик Платона, но не его последователь (ср.: «Платон мне друг, но истина – еще больший друг»). Воспитатель 13-летнего Александра Македонского. Основатель Перипатетической философской школы (ср. греч. peripatos – крытая галерея), своего рода академии наук, в которой системно разрабатывались все области знания, связанные с миром и жизнедеятельностью человека. Был чужд аскетическому образу жизни. Высказывал нетривиальные мнения о природе человека, его недостатках и достоинствах, ср.: «Того, кто опасается обладать каким-либо благом, нельзя считать нравственно прекрасным». «Всякая добродетель есть среднее место между противоположными крайностями». Мир для Аристотеля многообразен и динамичен. Цель науки – найти в изменяющейся материи то неизменное, постоянное, что определяет ее сущность. Сущность вещи находится в идее, а не в ней самой. Идея неделима, константна и неподвижна. Причиной всякого движения является метафизическое бытие, находящееся за пределами чувственно воспринимаемой действительности. Это космический Ум, или Бог. Истина проявляется в согласовании мысли с предметом мысли (вещью), т. е. в идентичности сознания и осознаваемого, в отличие от мнения Платона, у которого истинность или ложность это результат соотношения языка (наименования или речевого выражения) и осознаваемой сущности (мысли). Аристотелю принадлежит учение о дефинициях, логических категориях и о частях речи.

Основные труды и источники:

• Сочинения: В 4 т. Т.1 / Ред. В. Ф. Асмус. М., 1976. – 550 с.

• Сочинения: В 4 т. Т.2 / Ред. З. Н. Микеладзе. М., 1978. – 687 с.

• Сочинения: В 4 т. Т.4 / Пер. с древнегреч.; Общ. ред. А. И. Доватура. М., 1984. – 830 с.

Основные лингвофилософские идеи:

1. Причины изменения вещи следует искать вне её. [Экстраполяция: Причины изменения языка следует искать вне языка].

Говоря о причинах изменения мира, Аристотель отмечает, что вещь сама по себе не может претерпевать каких-либо изменений, ср.: «Не сам же субстрат вызывает собственную перемену». «Начало и причина должны быть вне тех вещей, начало которых они есть». Иными словами, причины любых изменений вещи следует искать вне этой вещи. Позднее эта мысль была высказана более глобально Л. Витгенштейном, ср.: «Смысл мира должен лежать вне его».

Вероятно, данное положение применимо не только к вещам (и к миру в целом), но и к языковым явлениям, в частности, к вербальным знакам которые фиксируют представления вещного мира. В языке субстратом является звуковая материя. Фонетические законы, в соответствии с которыми изменились или изменяются звуковые оболочки слов, являются предметом исследования в лингвистике уже не одно столетие. Как подтверждается, изменения членораздельных звуков языка происходят благодаря человеческой природе – физиологии органов речи, "экономии физических сил". Причины изменения словесных значений принято искать в семиотических отношениях или в так называемой экстралингвистической функции слов, а именно, в соотношении словесного знака и обозначаемого с его помощью понятийного образа предмета. Здесь срабатывает закон "экономии духовных сил". Кроме того, исходя из принципа системной организации языка, причиной семантических изменений языковых единиц считаются их парадигматические ассоциации и синтагматические отношения, которые в большей мере обусловлены рациональным мышлением человека.

2. Мир организован по бинарному принципу противоположных начал.

Аристотель видит причину изменения сущностей в противоположности их «начал». Начала организованы по бинарному принципу, т. е. по принципу противопоставления и противоборства, ср. предел – беспредельное, правое – левое, единственное – множественное, мужское – женское, белое – черное и др.

Мы видим, однако, что по бинарному принципу организованы многие языковые категории, т. к. в них опосредованно отражается архаичное миропонимание. Противопоставление фиксируется между категориальными значениями в рамках одной и той же категории, ср. совершенный вид – несовершенный вид; определенность – неопределенность; единственное число – множественное число и др.

3. Вещи возникают в результате соединения и разъединения.

Логика возникновения вещей, которую Аристотель объясняет как отношение «соединения» и «разъединения», вполне приемлема для объяснения образования вербальных единиц в языковой системе. Сложные словообразовательные конструкции образуются путем соединения более простых элементов – морфем, ср. каменотес, самооборона. Отдельные простые слова во многих случаях являются продуктом распада речевых единиц – предложений и словосочетаний, ср. жилой дом – дом; входная дверь – дверь, военный человек – военный. Автор «Краткой сравнительной грамматики индоевропейских языков» (1904) Карл Бругман выдвинул в отношении данной проблемы гипотезу о том, что человеческая речь первоначально осуществлялась в форме предложений, а отдельные слова – это явление более позднего развития языка, и что слова представляют собой продукт усечения предложений.

4. Языковые средства используются в определениях сути вещей. Определение – это высказывание, в котором дается знание о существовании вещей.

Аристотель неоднократно обращался к описанию природы и роли определений, ср.: «Определением будет обозначение сути (logos) через слово». «Всякое изучение происходит через предварительное знание…, через определения». «То, что входит в определение, разъясняющее каждую вещь, также есть части целого». «Всякую вещь можно обозначить не только ее собственным определением, но и определением чего-то иного». «Определение касается общего и формы». «Определение – это речь, объясняющая, почему вещь есть». «Всякое знание опирается на определения». «Тот, кто дает определение не через предшествующее и более известное, не определяет».

На основании данных положений можно более точно представить роль слова в процессе познания и объяснения. Слово именует суть вещи, которая раскрывается посредством других слов, участвующих в определении этой сути. Только посредством слова многословное, многосоставное определение соотносится с определяемой вещью – с ее сущностью и формой. Функция определения состоит в разъяснении знания о вещи. Поскольку всякое определение, чтобы быть понятным, опирается на известные знания, новое знание может быть представлено через известное знание. Это возможно благодаря использованию множества разных определений для одной и той же вещи, причем «несобственных».

Определение выступает в качестве меры определяемого. При этом «мера всегда однородна с измеряемым». Если эту аристотелевскую аналогию применить к отношению сознания и действительности, абстрагируясь от того, что «человек есть мера всех вещей» (Протогор)], то можно предположить, что «однородными» должны быть, с одной стороны, признаки, заключенные в вещи или свойства вещи, проявляющиеся в ее внешних связях, и, с другой стороны, представления этих признаков и свойств в сознании. В противном случае нарушится поступательное движение познания от известного к неизвестному.

Если исходить из того, что языковые знаки обозначают не предметы действительности, а их понятийные образы, то соотношение мыслительных понятий и языковых значений должно быть также однородно или тождественно в большей или меньшей степени. Иначе не реализуется пояснительная сила речевого высказывания, когда одно слово объясняется с помощью другого слова или совокупности нескольких слов, объединенных в речевую конструкцию.

5. Отношения тождества между двумя вещами строятся на основании родовых и видовых признаков. Тождество не исключает различия, хотя в основе его лежит сходство, или подобие.

Говоря о тождестве, Аристотель дает одну важную его характеристику, а именно, наличие единых, общих признаков в компонентах, вступающих в данное отношение, ср.: «Мы познаем все вещи постольку, поскольку у них имеется что-то единое и тождественное и поскольку им присуще нечто общее». Под общностью понимается то, что объединяет все вещи, ср.: «Единичным мы называем именно то, что одно по числу, а общим – то, что сказывается о единичных вещах».

Можно конкретизировать мысль философа: в единичном «сказывается» принадлежность понятий к единой логико-мыслительной категории, ср. василек – это предмет… (субстанциальность как признак рода); василек – это растение… (субстанциальность как признак вида); василек – это сорняк… (субстанциальность как признак подвида).

Аристотель высказывает мнение, что вещи обнаруживают единство не только по роду или по виду, но и по аналогии, т. е. по соотношению. Иными словами, две вещи вступают в отношение тождества благодаря своим, каким-то подобным признакам. Однако Аристотель предлагает все же отличать сходное от тождественного, ср.: «Сходным называется то, что испытывает совершенно одно и то же, а также то, что испытывает больше одинаковое, чем разное, равно и то, что имеет одинаковое качество». «Вещи называются сходными, когда у них больше тождественных свойств, нежели различных».

Отношение тождества всегда бинарно: либо в отношение тождества вступают две вещи, либо вещь оказывается тождественной самой себе, ср.: «Тождество есть некоторого рода единство бытия либо вещей числом более чем одна, либо одной, когда ее рассматривают как нечто большее, чем одна (например, когда о ней говорят, что она тождественна самой себе, ибо в этом случае ее рассматривают как две».

Давно замечено, что любое определение строится на тождестве, определяемое и определяющее должны иметь сходные признаки. Однако определяющее шире, чем определяемое, оно еще к тому же и дополнение, ср. А=А (а1). Согласно Аристотелю, «тот, кто дает определение, должен, установив род, прибавить видовое отличие, ведь, прежде всего род, надо полагать, больше всего означает в определении сущность определяемого». Если принять во внимание аристотелевское толкование тождества как отношения, строящегося на аналогии, станет очевидным, что такие отношения как ‘новое и старое’, ‘предшествующее и последующее’, ‘неизвестное и известное’ основываются исключительно на тождестве. Ср.: «Так как определение дается ради познания того, о чем речь, познаем же мы не на основании первого попавшегося, а из предшествующего и более известного, совершенно так же, как в доказательствах (ведь именно так происходит всякое обучение и учение), то очевидно, что тот, кто дает определение не через предшествующее и более известное, не определяет».

Данные положения наводят на следующие мысли. Тавтологичны в известной степени и следующие реляции: вопрос – ответ, значение – понятие; слово – предложение. Антропоморфное отношение человека к окружающей действительности также характеризуется тождеством. Человек смотрит на мир через антропоцентрические линзы.

Единство тождественных явлений в языке обеспечивает языковая категория, благодаря которой вербальные единицы классифицируют, или каталогизируют мыслительные понятия, а также организуют их в определенные последовательные цепочки – речевые отношения. Ср. категория существительного: (1) одушевленные (человек, зверь, птица); (2) неодушевленные (камень, дерево, колесо); единственное число (человек, камень), множественное число (люди, камни), а также: Человек идет. Птица летит, где присутствует согласованность имени и глагола по признаку единственного числа, или: Человек шел. Птица летела, где имя и глагол согласуются не только по числу, но и по признаку мужского и соответственно женского рода.

Принцип категориального единства и тождества применим в языке не только к «вещественным» именам, но и к отношениям вещей. Так, например, в соответствии с грамматической категорией вида в русском языке все глагольные действия систематизируются по формально-семантической принадлежности к классу совершенных и несовершенных. В речевой цепи видовые характеристики глаголов проявляются также с учетом их видовой семантики, ср. Он встал и пошел на кухню. Он идет на кухню и заваривает чай, где в первом предложении глаголы-предикаты согласуются друг с другом по признаку совершенного вида, а во втором – по признаку несовершенного вида. Но, ср.: *Он встал и идет на кухню.

Принцип единства и различия приложим также к толкованию многих языковых явлений, в частности, к характеристике тех же видовых соответствий русских глаголов, которые были продемонстрированы выше. Несмотря на категориальное единство (принадлежность к категории вида) и формально-семантическое классификационное тождество (совершенный или несовершенный вид), как в первом, так и во втором предложении глаголы-предикаты актуализируют определенные глубинные семантические признаки, противоречащие поверхностным категориальным признакам формы. Так, например, глагол-предикат пошел на самом деле обозначает не только исчерпанность или «завершенность» предшествующего качества – «преодоления состояния покоя», но и вступление в новое качество – «начало передвижения». Во втором предложении глагол-предикат несовершенного вида идет обозначает завершенное в пространстве и времени действие благодаря сопряженности с последующим действием заваривает. Данные закономерности предикатных отношений были названы в лингвистике «фигурами аспектологического контекста».

Соответственно, отношения между вещами возникают не только на базе наличия, но и благодаря отсутствию свойств, т. е. «на лишенности способности». В языковых категориях наличие и отсутствие признака составляет саму категориальную суть, ср. определенный – неопределенный, предельный – непредельный и т. д.

Сама вещь предполагает наличие отношения, ср. «включает в себя отношение». В лингвистике это положение нашло преломление в понятии «семантическая валентность». Имя-субъект предполагает определенный набор возможных, сочетающихся глаголов-предикатов, ср. собака → лает, скулит, кусается, виляет хвостом. Птица → летит, поет.

6. Всякая вещь предстает в трех ипостасях – как «материя», как «форма» и как «составная сущность».

Например, «дом» состоит из материи (камней или дерева) и формы (= «осуществление», укрытие) или как совокупность материи и формы. Материя существует в возможности, форма – в действительности. Ср.: «Дерево есть ящик в возможности, и оно материя ящика».

В соответствии с данными положениями утверждение Дом горит по сути дела означает, что «горит» не «дом», а древесина, т. е. материал, из которого он построен. Иначе говоря, глагол-сказуемое горит охватывает не все имя-подлежащее, а лишь один из его признаков, или частей. В другом утверждении Красивый дом акцентируются признаки формы. Это происходит благодаря определяемому слову красивый.

7. Познание – это расчленение на части или сведение к целому. Всякое расчленение на части есть анализ. Соединение частей в целое есть синтез. Анализируя и синтезируя, мы познаем отношения частей внутри целого.

В античной философии понятие анализа неразрывно связано с отношением целого к своим частям. Путь познания целого лежит через часть – здесь и начинается анализ. Путь от имени вещи к определению этого имени – это также анализ, ср.: «Изучение через части, составляющие определение, надо знать заранее, и они должны быть доступны». Отношение части и целого, согласно Аристотелю, имеет двунаправленный характер – целое предполагает части, часть предполагает целое, ср.: «то, что входит в определение, разъясняющее каждую вещь, также есть части целого; поэтому род называется и частью вида, хотя в другом смысле, вид – часть рода». Движение от частей к целому – это не что иное, как синтез. В определении части есть указание на целое. Часть определяется через целое: «Полукруг определяется через круг, а палец – через целое, ибо палец – это «такая-то часть человека».

Соотношение части и целого Аристотель объясняет не как какое-то арифметическое действие, в соответствии с которым целое есть сумма его частей, ср.: «Целое есть нечто помимо частей». Очевидно, что-то, что определяется как «помимо», есть не что иное, как отношение частей. Таким образом, целое – это совокупность частей и их отношений. Точно так же в лингвистике предложение не является лишь простой совокупностью слов, а значение предложения не есть сумма словесных значений. Предложение строится на межсловных, межзнаковых отношениях, благодаря которым формируется его смысл.

8. С помощью языка определяются роды бытия. Это высказывания о действительности, в которых фиксируются основные понятийные категории – представления о предметах, количестве, качестве, отношении, пространстве, времени, действии, претерпевании и др.

В своей работе «Категории» Аристотель рассматривает роды бытия и их определения, т. е. роды высказывания о бытии. Все понятия он объединяет в десять высших родов высказывания: «Из сказанного без какой-либо связи каждое означает или сущность, или “сколько”, или “какое”, или “по отношению к чему-то”, или “где”, или “когда”, или “находиться в каком-то положении”, или “обладать”, или “действовать”, или “претерпевать”». Это не что иное как известные нам логические категории – предметность, квантитативность, квалитативность, реляциональность, локативность, темпоральность и др.). Не трудно заметить, что прототипы и модификации этих категорий существуют в языке как сугубо классификационные (интралингвистические), так и как семантические (экстралингвистические).

Аристотелевский логицизм как некая модель речемыслительной деятельности стал основополагающим методом рассмотрения языка и действительности на многие столетия. Он пронизывает всю западноевропейскую философию, культуру и науку о языке. «В средневековой философии аристотелевская логика в основном оставалась образцом рациональности человеческого мышления как в арабоязычном мире, так и на европейском Западе".

9. Имя есть знак представления о вещи. Суть знака проявляется в отношении. Нет истинных и ложных имен. Есть истинное или ложное отношение имени к обозначаемой вещи.

Слова языка, или имена, согласно Аристотелю, соотносятся с представлениями о вещах, ср.: «То, что в звукосочетаниях, – это знаки представлений в душе». При этом «имена имеют значение в силу соглашения, ведь от природы нет никакого имени. А возникает имя, когда становится знаком». «Быть знаком то же, что находиться в каком-то отношении к чему-то». Впоследствии эту мысль о произвольности языковых знаков подтвердит Рене Декарт, ср.: «Слова, не имея никакого сходства с вещами, которые они обозначают, тем не менее, дают нам возможность мыслить эти вещи. Часто мы даже не обращаем внимания на звуки слов или на составляющие их слоги, и может случиться, что, услышав речь, мы хорошо поймем ее смысл, но не сможем сказать, на каком языке она произнесена».

Аристотель снимает главную проблему Платона «об истинности и ложности имен». Слова языка, согласно Аристотелю, являются просто знаками и сами по себе не могут быть ни истинными, ни ложными. Истина и ложь выявляются лишь в соединении и разъединении слов.

10. Знания подразделяются на языковые (лингвистические) и логические.

Философ разделяет два вида знаний – лингвистическое знание и логическое знание. Грамматическое искусство предполагает исследование слов самих по себе, без отнесенности ко лжи и истине.

Занятия логикой подразумевают изучение соединения и разъединения слов под углом зрения лжи и истины. Логика занимается, таким образом, построением правильных предложений. Она отождествляет словоупотребления, выражающие одно и то же понятие, и классифицирует употребления слов. В первом случае выявляются варианты речевого употребления слов, используемые для выражения одного и того же, неизменного психологического представления и понятия. Во втором случае, классифицируя слова, исследователь устанавливает у них общие значения, благодаря которым эти слова соединяются (друг с другом) и образуют правильные или неправильные с точки зрения логики суждения.

Однако разделение грамматики и логики было Аристотелем лишь намечено. Утверждая, что «к области мысли относится все, что должно быть достигнуто словом», он ограничивает мышление сферой языкового функционирования. Смешение логических и языковых категорий породило впоследствии глубокие противоречия в толковании вопросов соотношения языка, сознания и действительности. Даже в современной лингвистике одно из главных методологических заблуждений – это явное или скрытое отождествление языка и мышления. Ср.: «Язык вторичен по отношению к реальности, как вторично и сознание по отношению к материи» [Р. А. Будагов]. «Вторичность» уравнивает функции языка и сознания. Согласно данной точке зрения, как сознание, так и язык отражают действительность, с чем трудно согласиться, ср.: «Слово обозначает понятие и выступает его материальным представителем, но слово не включает в себя понятие, которое является формой обобщенного отражения объективно существующих вещей и явлений» [Г. В. Колшанский].

11. Речь состоит из частей (имен, глаголов и др.). Части речи объединяются в целое (предложение, высказывание). Обозначаемые с помощью слов отдельные представления, соединяясь и разъединяясь, образуют мысль. Становление мысли происходит в процессе её речевого выражения.

Речь, согласно Аристотелю, – это изъяснение посредством слов. Мысли, которые содержатся в речи, представляются через говорящего и возникают по ходу речи. Это очень важное положение. Не готовая мысль облекается в языковую и речевую форму. Мысль формируется в процессе выражения.

Речь имеет следующие части:

1. Буква. Автор отождествляет ее со звуком, но не со всяким звуком, а только с таким, который «является» в человеческой речи как осмысленный. Буквы бывают гласные (слышимые звуки), полугласные (слышимые звуки при толчке языком), безгласные (те, которые сами по себе звука не дают, но становятся слышимыми рядом с другими звуками). Звуки различаются по месту образования, по придыханию (густоте и легкости), по долготе и краткости, по ударности и безударности.

2. Слог. Определяется как незначащий звук, сложенный из букв, например. Из гласной и согласной.

3. Связка. Звук, также незначащий, который создает из нескольких значащих звуков один значащий звук. Скорее всего – это соединительные гласные или согласные.

4. Артикль или союз.

5. Имя. Это звук сложный и значащий. К именам относятся существительные, прилагательные, местоимения. Имена существительные бывают простые и сложные. Примером сложного существительного является имя Феодор (богоданный), состоящее из двух простых корней, обозначающих «бог» и «дар».

6. Глагол. Также сложный и значащий звук. Признаком глагола является время, например, настоящее или прошедшее, ср. человек идет; человек пришел.

7. Отклонение. К нему относятся падеж, число (отклонения имени), ср. человека, человеку; человек – люди; вопрос, приказание (отклонения глагола), ср. пришел? иди!

8. Высказывание (logos) – сложный значащий звук, части которого сами по себе значимы. Высказывание состоит из имен и глаголов или только из имен.

Данная классификация частей речи стала эталоном грамматик разных языков на многие столетия. Следует заметить, однако, что современные грамматики, оперируя термином "части речи", подводят под него, главным образом, части вокабуляра.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Аристотелю)

 

1.3. Секст Эмпирик (200–250). Роль языка в познании и знаковые отношения

Секст Эмпирик – древнегреческий философ, систематизировавший идеи скептицизма. Согласно «скептической» концепции Секста Эмпирика (ср. лат. sextus – шестой, empiricus – врачующий, лечащий), истина, как утверждение правильности какого-то вывода, зависит от деятельности, направленной на поиски данной истины. Подход к познаваемой вещи определяет, таким образом, познаваемость или непознаваемость этой вещи. Познание превращается, как правило, в противопоставление двух разных выводов, имеющих право на существование, но в итоге вызывающих сомнение. В скептицизме Секста Эмпирика проявляются в какой-то мере его антиметафизические взгляды. Как можно зафиксировать истину у постоянно изменяющейся материи, если эта истина относительна? Она зависит от «отпечатанной» в сознании на данный момент времени движущейся материи, от инструмента и критериев анализа. «Представление об огне отличается от самого огня. Последний жжет, а то не способно жечь». Это один из примеров, с помощью которого Секст Эмпирик демонстрирует беспомощность рассудка в познании истины.

Представляют интерес толкования философом проблем истинности и ложности познания; оценки роли языка в познавательном процессе; объяснения сути предметов с помощью слов; познавательной силы разума; знаковых отношений; характера соотношения части и целого; реальности и гипотетичности предметов.

Основные труды и источники:

• Сочинения: В 2 т. Т. 1. Вступит. статья и пер. с древнегреч. А. Ф. Лосева. М., 1976. – 399 с.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Критерий истинного познания (как суждения в виде высказывания) должен иметь тройной смысл – общий (физически обусловленный), частный («технически» оснащенный), наиболее частный (результативный).

Проблемы языка в изложении Секста Эмпирика тесно переплетаются с проблемами познания – отражения, восприятия, знаковости. Толкуя критерий истинности как «мерило восприятия», Эмпирик утверждает, что всякий критерий есть инструмент любого познания и должен иметь тройной смысл – общий, частный, наиболее частный.

Общий смысл критерия – это «всякое (физическое) мерило восприятия», например, зрение, слух, вкус.

Частный смысл – это «техническое мерило восприятия», например, локоть, весы, отвес, циркуль. Частный смысл критерия – это, можно сказать, разумное мерило восприятия для познания неявных предметов. Данное положение автор иллюстрирует следующим примером.

Чтобы определить тяжелое и легкое, необходимо использовать трехмерный критерий: 1) кем осуществляется действие – это «весовщик»; 2) с помощью чего осуществляется действие – это «весы»; 3) «направленность представления», иначе говоря, результат действия, или «состояние», в данном случае – положение весов.

По аналогии с этим примером человека говорящего можно оценить общим смысловым критерием, а именно это тот, благодаря которому возникает суждение, или речевое действие (= весовщик). Частным смысловым критерием познания является «чувственное восприятие и разум». Это инструменты (ср. весы и отвесы), благодаря которым порождается содержание суждения и говорения.

Наиболее частным смысловым критерием суждения или речевого действия является достигнутый результат этого суждения или речевого действия. Автор не конкретизирует, что понимается под этим. Можно предположить, что результатом речевого действия и суждения является сообщение информации или воздействие на слушателя.

2. Критерий познания должен соответствовать природе познаваемой вещи. Однако познаваемая вещь не должна зависеть от критерия познания.

Согласно Эмпирику критерий истинности в познавательной деятельности должен определяться в соответствии с природой познаваемой вещи. Иными словами, любой критерий анализа является относительным. Ср.: «Не подобает… на основании того, что случается в здравом уме принижать то, что является в безумии». Соответственно, предметы зрения должны восприниматься с помощью органов зрения, то есть быть видимыми, а предметы слуха – с помощью органов слуха. В то же время нельзя отвергать видимое только на том основании, что оно не слышится, а слышимое – на основании того, что оно не видится.

Данная мысль автора чрезвычайно интересна для понимания соотношения слов и выражаемых с их помощью понятий. Многообразие слов, используемых для объяснения одного и того же понятия, можно истолковать как стремление исследователя представить понятие под различным углом зрения, многосторонне, во всем многообразии его проявления. Одно слово, используемое в высказывании как ключевое, объясняющее, не в состоянии охватить все понятие. Для того чтобы восполнить объяснительную недостаточность одного слова, необходимо использовать целый ряд слов в данной функции. Только множество объясняющих слов могут более или менее точно охарактеризовать сущность познаваемого предмета мысли, так как только в совокупности будут соответствовать его природе. Это целиком и полностью относится к многочисленным определениям естественного языка.

3. Истинность и ложность в познании зависит от характера соотношения обозначаемого предмета, обозначающего слова и движения мысли.

Ответ на вопрос об истинности и ложности в познании зависит, согласно Эмпирику, от трех элементов и от их связи: обозначаемого предмета, обозначающего слова, движения мысли.

Обозначаемый предмет – это вещь, которая выявляется с помощью слова и воспринимается нашим разумом. Она телесна. Слово является звуковым обозначением и в этом плане оно также телесно. Бестелесным является обозначаемое вещи (её представление), т. е. то, что выражается с помощью звуковой оболочки слова. Таким образом, истинность и ложность познания зависит от двух идеальных величин – мыслительного понятия и словесного значения. Вопрос о том, на каком этапе движения мысли выявляется истина или ложь, остается открытым.

В соответствии со взглядами автора, выявление каких-то свойств или качеств предмета зависит, как было сказано выше, не только от природы данного предмета и познающего субъекта, но и от отношения данного предмета к другим предметам. Следует предположить, что данное отношение может иметь некоторые разновидности:

1) отношение предмета к другим предметам, которые находятся с ним в едином пространстве вблизи от него;

2) отношение данного предмета к его антиподам или контрастирующим предметам;

3) отношение данного предмета к предметам, которые находятся в ином пространстве, то есть к дистанционным предметам. Соотношение в данном случае осуществляется, говоря словами философа, благодаря «движению мысли». Его можно было бы называть рассудочным.

4. Между воспринимаемым на слух предметом и воспринимающим разумом стоит слово. Слово затемняет суть предмета.

Исследователь очень часто сталкивается с такой ситуацией, когда необходимо определить «невидимое» и «неслышимое». Так, например, сущими являются и такие предметы мысли, которые не воспринимаются зрением и не слышатся слухом. Эмпирик выдвигает тезис о том, что если даже предметы мысли постигаются рассудком, их нельзя объяснить (они «неизъяснимы»), ибо мы вынуждены объяснять суть предметов с помощью слов. «Слово же есть ни субстрат, ни сущее». Мы сообщаем своим ближним слова, а не суть предметов. Таким образом, объяснительная сила слов не переоценивается Эмпириком. Почему? – Потому что само по себе слово не несет никакой информации, а лишь вызывает сходные ассоциации у слушателя («ближнего»), если последний имеет хотя бы какие-то представления о предмете речи. [Кстати, многочисленные определения языка формируют у читателя те или иные представления о языке, о его сути. Именно формируют, а не сообщают].

5. Не слова объясняют внешние предметы, а наоборот, внешние предметы объясняют слова.

Ссылаясь на древнегреческого философа Горгия Леонтинского, Эмпирик утверждает, что слова зарождаются благодаря действующим на них извне вещам, по принципу соответствия нашим чувствам. Так, например, чувство вкуса называется словом, значение которого соответствует этому качеству. Из этого автор делает вывод о том, что не внешние предметы объясняются словами, а наоборот, слова определяются внешними предметами.

Этот взгляд на характер отношений слов и предметов (вернее, их представлений в голове человека) является необычным, но открывающим новую перспективу понимания словесной сути. И, действительно, слово называет предмет, а не объясняет его. Называя предмет, мы лишь выделяем его из множества других предметов действительности и делаем доступным для осознания. Для понимания слова нужна ассоциация его вещественного коррелята.

Объясняющую функцию вещи можно проинтерпретировать следующим образом. Всякая вещь, воздействуя на наше сознание, актуализирует определенный понятийный образ, соответствующий природе этой вещи. Последний ассоциирует закрепленное за ним словесное наименование. В результате мы понимаем, что обозначает слово или каково его значение. Так посредством вещи понимается слово.

6. Главным инструментом познания является разум, а не слово.

Эмпирик констатирует, вслед за Метродором и другими учениками Фалеса, что мы ничего не знаем, потому что истина скрыта от нас вследствие несовершенности и недостоверности чувственного аппарата восприятия. Исходя из этого, в процессе познания следует опираться, прежде всего, на разум, который выступает «в качестве судьи над истиной в сущем». С помощью разума можно «увидеть универсальную природу вещей». Это становится возможным благодаря «сродству» разума с природой вещей. Суть познания заключается в том, что «подобное по природе своей постигается подобным же». (В этом тезисе чувствуется влияние на Эмпирика философии Платона). Иными словами, инструмент познания должен соответствовать по своей природе познаваемой вещи, обнаруживать с ней сходства и согласованность во взаимодействии. При этом роль инструмента отводится не языку, а разуму!

Можно пойти дальше. Язык как средство, с помощью которого разум познает мир, должен обнаруживать в себе некоторый аналог познаваемому миру.

Понятие инструментальной функции языка толковалось после Платона расширительно. Во всяком случае, оно сводилось не только к номинативной функции. С. Эмпирик, определяя суть познания, не отвергая постулат, согласно которому познание осуществляется через аналогию, главным инструментом познания считает не язык, а разум. Язык используется при этом как вспомогательное, промежуточное знаковое средство, через призму которого разум постигает вещи, ср.: «Обозначаемое раскрывается соответственно знаку». [Инструментальная функция языка предполагает определенное сходство между обозначаемым и обозначающим]. Иначе говоря, познающий субъект, используя слово для обозначения предмета, не может выйти за пределы того значения, которым охватывается предмет. Для того чтобы сделать явными вновь установленные признаки и свойства предмета, необходимо, вероятно, обозначить их новым словом (термином) или дать новое толкование старому слову, чтобы расширить его семантический потенциал. То и другое требует, однако, признания и времени, чтобы получить статус конвенциональности.

Какие признаки приписывает познающий субъект познаваемым предметам? Эмпирик не дает прямого ответа и на этот вопрос. Однако определенный ответ-вывод мы можем сделать из его многочисленных иносказательных размышлений. Так, например, он считает спорным заявление предшествующих ему мыслителей о том, что огонь имеет «жгучую природу», поскольку не все можно сжечь при помощи огня. Способность огня расплавлять другие предметы не есть свойство его собственной природы, а является свойством вещественного материала, который подвергается воздействию огнем. Воск плавится не потому, что огонь имеет плавильную силу, а потому, что воск обладает свойством расплавляться. Таким образом, Секст Эмпирик предостерегает мыслителей, с одной стороны, от приписывания воздействующим предметам признаков предметов, на которые они воздействуют, и, с другой стороны, от приписывания воздействуемым предметам признаков воздействующих предметов.

7. Рассудок познает не предметы действительности, а их «аффекции» (мыслительные образы, представления).

Эмпирик заостряет внимание на отношениях между представлением вещи («аффекцией») и самой вещью. В силу основного «скептического» подхода к изложению тех или иных философских проблем он подвергает сомнению и познающую силу разума. Объясняется это следующим образом. Подобие внешних предметов нашим «аффекциям» вовсе не свидетельствует о том, что рассудок постигает внешние предметы. Аффекции представляют собой своеобразное изображение внешнего предмета, сравни, например, портрет Сократа и живого Сократа. Отсюда делается вывод, что рассудок познает не внешние предметы, а подобие внешних предметов, то есть их «изображение», иначе говоря, их мыслительные образы. Поскольку аффекции и рассудок неотделимы от человека как познающего субъекта, не следует исключать из процесса познания такие моменты, как приписывание познаваемой вещи свойств и качеств, не присущих ей самой по себе. Эти приписываемые ей признаки могут иметь чисто субъективный характер, связанный с особенностями, границами и возможностями органов восприятия разума познающего человека-субъекта. Такой вывод можно сделать из многочисленных примеров-аналогов, приводимых автором в его трудах. Ср.: «Хлещущий по телу кнут, хотя и доставляет страдание телу, но сам не есть страдание», «пища и питье доставляют удовольствие тому, кто ест и пьет, но само не есть удовольствие». В другом месте эта мысль формулируется более явно, ср.: «Разум оперирует представлениями, то будут восприняты результаты представляемых предметов, но не сами внешние предметы». Соответственно, продолжая аналогию, можно сказать, что внешние предметы не одинаковы с представлениями и понятиями о них, а лишь обнаруживают некоторую похожесть. Точно так же языковые значения не совпадают полностью с соотносимыми с ними понятиями (= не одинаковы), а лишь обнаруживают некоторое сходство с ними.

8. Поскольку знак замещает предмет или представление предмета, он не мыслим вне соотносимой с ним вещи.

Эмпирик определяет знак как некий субстрат, выполняющий функцию заместителя вещи. Знак всегда относителен. Ср.: «Он знак чего-то, поскольку это последнее обозначено». Знак мыслится одновременно с вещью, ср.: «Вместе со знаком должно восприниматься и то, чего он знак. Не воспринимаемое же вместе с ним не будет его знаком». Следует предположить, что если словесный знак соотносится с какой-то вещью как ее наименование и при этом ассоциируются другие вещи, сопряженные или соположеные с именуемой вещью, то этот словесный знак выступает знаком не только данной вещи, но и знаком сопредельных с нею других вещей. Таким образом, мы выходим на проблему сообозначения, сознаковости.

9. Знаки бывают явные (соотносимые с наблюдаемыми предметами) и неявные (соотносимые с предметами, недоступными непосредственному наблюдению).

Явные знаки соотносятся с явными или неявными предметами. «Явный знак явного (предмета) есть тень тела». Иными словами, явный знак неотделим от явного предмета. Последний является наблюдаемым.

В качестве неявного "предмета" может выступать, к примеру, «стыд». Он невидим. Его явным знаком выступает, как правило, «краска стыда». Явные предметы и их качества воспринимаются человеком с помощью чувств, неявные предметы – с помощью мысли. В любом случае и те, и другие воспринимаются с помощью языковых знаков.

Соответственно данному положению Эмпирик детализирует определение знака. Явные знаки он подразделяет на чувственные и умопостигаемые. Прямого ответа на вопрос, к какому разряду можно было отнести языковые знаки, мы у Эмпирика не находим. Скорее всего, языковыми знаками относятся к разряду явных знаков. С их помощью мы познаем как чувственные, так и умопостигаемые предметы. Языковые знаки делают явными наши мысли и чувства.

Продолжая знаковую интерпретацию, философ терминологизирует знаки как «показательные» и «воспоминательные». Показательный знак является по своей природе уникальным, так как он указывает на один предмет, «намекает на обозначенный предмет». Воспоминательный же знак указывает на множество предметов, он обозначает их, по нашему разумению, «так, как мы установим». Таким образом, связь воспоминательного знака с обозначаемой вещью является более конвенциональной (произвольной) и зависимой от воли говорящего субъекта.

10. «Нелепо результат, происходящий от соединения двух, прилагать не к двум, а приписывать только одному из двух».

Оригинально решается вопрос Эмпириком о взаимодействии двух величин, например, двух предметов, и результате этого взаимодействия. Результатом взаимодействия Солнца и воска является плавление. Эмпирик утверждает: «Нелепо результат, происходящий от соединения двух, прилагать не к двум, а приписывать только одному из двух».

Данный подход полезно взять на вооружение в решении проблемы взаимодействия, с одной стороны, мыслительного понятия и отражаемой вещи, с другой стороны, мыслительного понятия и языкового значения. Здесь следует решить вопрос о том, какое новое качество порождается в результате данного взаимодействия и насколько оно истинно или ложно в отношении объекта познания – вещи, или в отношении объекта выражения – понятия. Здесь также становится актуальным вопрос о том, как языковое значение в акте выражения мыслительного понятия реагирует на изменившееся качество последнего. Иными словами, это вопрос о том, как соотносится консервативная (статическая) семантика языка с прогрессивным (динамическим) содержанием мыслительного понятия.

11. Целое является относительным в том плане, что может мыслиться как целым по отношению к своим частям, так и частью по отношению к другому целому.

В познавательном аспекте представляют интерес взгляды Эмпирика на соотношение целого и части в мыслительном процессе. Согласно автору, целое является относительным в том плане, поскольку мыслится как целое по отношению к своим частям, и как часть по отношению к другому целому. Данное положение ценно тем, что оно открывает новые перспективы в интерпретации проблемы взаимоотношения языка, сознания и действительности.

Язык своеобразно представляет отношение целого и части. К примеру, иногда наименование целого предмета соответствует обозначаемому частичному предмету. Воздействию подвергается не весь предмет, а только его часть, ср. Он стукнул кулаком по столу. Здесь именуется целый предмет-объект (стол), а обозначается лишь его часть – «столешница». Здесь мы сталкиваемся с проблемой разделения двух семиотических актов – наименования и обозначения.

12. В высказывании предметы действительности могут предстать как реально существующие или как гипотетические (реально уже или еще не существующие).

Понятие целого освещается у Секста Эмпирика вкупе с проблемой существующего и несуществующего предмета и его языкового наименования, ср.: «Мы, например, говорим «рыть колодец», «ткать хламиду», «строить дом», выражаясь очень неточно. Ведь если колодец существует, он уже не роется, но вырыт; если хламида существует, она уже не ткется, а выткана». Как видим, пока реально несуществующий, еще создающийся объект обозначается именем целого предмета. Именующий субъект знает наперед, что «роется», «ткется», «строится».

То же самое можно сказать об объектах прошлого. Они для говорящего не существуют на данный момент, так как относятся уже к воспоминательной сфере.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Сексту Эмпирику)

 

1.4. Августин Аврелий (Блаженный) (354–430). Язык как средство познания и толкования текстов. Начало герменевтической концепции языка

Августин Аврелий (Блаженный) (354–430…), средневековый мыслитель, вначале был сторонником религиозного течения, называемого манихейством, в основу которого положен дуализм. Мир состоит из черного и белого, из добра и зла. В человеке также противоборствуют два начала – зло и добро. По поведению человека можно определить, какое начало побеждает в нем. Бог противопоставлен Дьяволу. Некоторое время Августин проповедовал скептицизм с его неверием в знания, добытые с помощью органов чувств; потом неоплатонизм с его верой в разум. Христианство привлекло его верой в высокие моральные ценности, которые могут спасти человечество от грехопадения и гибели. Его основные христианские постулаты: Бог есть Дух. Мысли входят в душу посредством слов. Слово-Бог есть истинный Свет, просвещающий человека. Божье Слово обладает созидающей силой. В устах Бога слово стало плотью. Светоносное слово воплотилось в мир. Душа оживляет тело. Бог восседает всюду, он в мире, он в нас. Согласно Августину, человек не порождает мысли, а отыскивает их в глубинах своей памяти. В процессе обдумывания он собирает мысли воедино. Обозначаемая с помощью человеческого языка действительность не зависит от него. Человек говорит не о названиях предметов, а о самих предметах. Невозможно думать о природе вещей, не прибегая к аллегориям. Августин является мастером риторического изложения мысли, ср.: «Мудрое и глупое – это как пища, полезная или вредная, а слова, изысканные и простые, – это посуда, городская и деревенская, в которой можно подавать и ту и другую пищу». «Свет, милый хорошим глазам, несносен больным. Справедливость не нравится грешникам». «Всегда большой радости предшествует еще бо́льшая скорбь». «Поддержание здоровья – вот причина, почему мы едим и пьем, но к ней присоединяется удовольствие – спутник опасный, который часто пытается зайти вперед…». Августин дал определение знаку и установил его разновидности; указал на полезность неопределенности Писания и условия понимания языка священных текстов; очертил круг проблем, связанных с говорением, учением и познанием; охарактеризовал человеческий язык как средство приобщения к абсолютному знанию.

Основные труды и источники:

• Исповедь /Августин Аврелий. Исповедь: Абеляр Петр. История моих бедствий.: Пер. с латинского. – М., 1992. – С. 8–222.

• О христианском учении / Антология средневековой мысли. Теология и философия европейского средневековья. Т. 1. Санкт-Петербург, 2001. – С. 66–112.

• Об учителе /Блаженный Августин. Творения: В 4 т. Т. 1: Об истинной религии. – СПб., Киев., 2000. – 742 с. – С. 264–312.

Основные герменевтические взгляды:

1. Условные знаки подразделяются на языковые (душевные и мыслительные), визуальные, акустические. Языковые знаки бывают намеренными (используемыми человеком для самовыражения или побуждения других людей)

Несмотря на свою материальность и суть (= свое собственное значение), знак предназначен не для самопоказа, а для обозначения вещей, находящихся вне языка. Предназначение знака состоит в том, чтобы воздействовать на чувства человека, воспринимающего этот знак, для того чтобы вызвать в его уме соответствующие представления.

По сути дела, одна вещь способна выступать знаком другой вещи, ср. след → животное; дым → огонь. Воздействие знака может быть ненамеренным и намеренным. Среди знаков выделяются естественные и условные. Естественные знаки (см. приведенные примеры) «позволяют узнать помимо себя и нечто иное». Они не намеренны, так как воздействуют сами по себе и не связаны с целями и желаниями субъекта. Соответственно, условные знаки всегда субъектнообусловлены. Люди делают вещи условными знаками «по взаимному согласию». Условный знак нужен человеку для определения и демонстрации волнений своей души, чувств и понятий с целью «передачи» их другим людям. Таким образом, условный знак нужен для выражения движений души идля волеизъявления. К условным знакам относятся знаки-телодвижения, мимические знаки, искусственные знаки (значки, военные знамена), ориентированные на зрение человека. К ним же следует отнести знаки акустические (звуки военной трубы и др.). Наиболее многочисленными условными знаками считаются слова человеческого языка. Хотя они воспринимаются ухом и глазом, улавливаются они душой. Только связь слов с душой делает возможным их воспроизводство и связывает их с мыслями. Преимущество словесных знаков состоит в том, что с их помощью можно выразить все прочие знаки, но не наоборот.

Звуковая сторона слов закреплена за их буквенным изображением, т. е. «утверждается с помощью букв». Звук преходящ, буква вечна. Звуковая и графическая стороны слов у разных народов различны по причине Вавилонского столпотворения. Смешение языков повлекло за собой необходимость переложения божественного Писания, «врачующего многоразличные болезни человеческих помышлений», на различные языки.

Знания о языке представляют собой своеобразный лингвистический минимум, который дает возможность подойти разумно к чтению Святого Писания.

2. Неопределенность некоторых высказываний в Писании, создающаяся за счет троп и фигур, не является их недостатком.

Безрассудное чтение Писания, по мнению Августина, приводит к неправильному пониманию. Оказывается, что непонимание обусловлено не только неподготовленностью читающего субъекта к такому роду деятельности, но и особенностями самого библейского текста, изобилующего неясностями и двусмысленностями. Однако неопределенность текста отнюдь не является его недостатком. Наоборот, это его достоинство, поскольку такой текст предназначен для «обуздания гордыни трудом и отвлечения от брезгливости интеллекта, для которого по большей части теряет цену то, что легко открыть».

3. Для правильного понимания переводного (библейского) текста необходимо знать языки, уметь выводить смысл из подобия, а также полезно сравнивать различные переводы или анализировать буквальные переводы оригинального текста.

Очевидно, что туманные изречения, иносказательный стиль изложения содержит в себе некую тайну, которую стремится постичь читатель. Однако это не означает, что толкование библейских текстов должно быть произвольным или прямолинейным, ибо это ведет к заблуждению. Смысл священных изречений «охотнее познается через подобия», но необходимо учить читателя видеть этот канонизированный смысл. Одно из правил, которому необходимо следовать, – это «приводить более вразумительные примеры для объяснения неясных оборотов речи».

Главной причиной непонимания Писания является, однако, незнание словесных знаков или их двусмысленность. Необходимо уяснить, что знаки используются или в согласии со своей собственной предназначенностью (современные лингвисты сказали бы – в своем прямом значении), или, наоборот, в разногласии со своей собственной предназначенностью (– в переносном значении). Для знания значений латинских слов библейского текста необходимо знание греческого и еврейского языков. С этих языков на латинский переводилось священное Писание. Причем таких переводов оказалось большое множество. Августин считает полезным сравнивать различные переводы, чтобы достичь правильного понимания смысла.

«Переводчик часто ошибается и на основании двусмысленности языка оригинала. Тот, кому не вполне понятна мысль, переносит на нее значение, которое вовсе чуждо смыслу писателя». Чтобы исправить «черноту перевода» библейских текстов целесообразно использовать также буквальные переводы как сравнительную базу для установления истинного смысла. «Для прояснения мысли часто не бесполезно сравнивать тех переводчиков, которые более цепко прилеплялись к словам».

4. Для понимания текста необходимо знание языковых знаков, т. е. знание того, что обозначается или символизируется с помощью языковых знаков.

Пониманию словесных знаков способствует знание вещей, которые обозначаются этими языковыми знаками, ср.: «Незнание же вещей делает неясными и фигуральные выражения, так как мы не знаем природы ни живых существ, ни камней, ни трав или других вещей, которые часто упоминаются в Писании по сходству их с чем-либо другим». Все вещественные имена употребляются в текстах ради какого-либо подобия.

Для понимания тайн уподобления в священных текстах необходимо знать числа (= символику чисел), например, десятеричное число, сорок, три, пятьдесят. Без знания чисел иногда невозможно развязать «фигуральный узел» в высказывании и выйти на подлинный смысл. Устойчивость словесных знаков создается за счет произвольной, а не природной связи их формальной (звуковой, начертательной) и значимой сторон, т. е. благодаря их соотношению по соглашению и всеобщему установлению (= конвенциональности).

5. Определения-высказывания выявляют не только истину, но и утверждают ложь, поскольку они могут быть соотнесены как с объективно существующим, так и с объективно несуществующим фактом.

Осуждая ложные умозаключения, называемые софизмами, Августин все же допускает, что «софистической называется также речь не лукавая, но, однако, более пространная, чем подобает для убедительности, и стремящаяся к словесным украшениям» Однако истинность связей между словами в утверждениях разного рода не устанавливается, а лишь наблюдается, выявляется людьми ср.: «сама истинность связей установлена не людьми, но прослежена ими и воспринята». Иными словами, истинность связей абсолютна.

Определения могут служить не только выявлению истины, но и утверждению лжи, которая бывает двух видов. «Один из них: то, что вовсе не может быть (напр. "7+3=11"). Другой: то чего нет, но что может быть (кто-то говорит, что шел дождь, хотя его не было)». Таким образом, первое отношение, которое явно противоречит объективной истине (ср.: «Знание чисел происходит по обнаружению людьми в природе вещей»), можно было бы позволить себе назвать абсолютной ложью; а второе отношение, которое является не соответствующим объективному положению дел на какой-то момент времени, точнее было бы назвать относительной ложью, или вероятностью.

Однако дело даже не в уточнении видов лжи. Дело в том, что в первом случае речь идет о ложном определении результата какого-то объективно существующего отношения, т. е. ложно понятого смысла этого отношения. При этом не следует забывать, что высказывание «становится ложным» не само по себе, а по причине несоответствия объективному положению дел.

В другом случае, истинное определение может соответствовать двум объективно возможным фактам – «дождь шел» и «дождя не было». Истинность или ложность проявляется не в высказывании и не в самом факте, как существующем или несуществующем в реальности, а в соотношении высказывания с данным фактом. Таким образом, на предмет ложности или истинности верифицируется само отношение, как в первом, так и во втором случае – несоответствие или соответствие. Августин не может допустить ложности библейских изречений ни по определению, ни по сути. Он может говорить только о ложности понимания этих изречений вследствие того, что человек, их читающий, неправильно соотносит данные изречения с обозначаемым объективным явлением, которое может быть истинным (дождя не было) или ложным («дождь шел»).

6. Диалектика помогает понять, а риторика используется для того, чтобы выразить каким-то способом понятое.

Заслуживают внимания рассуждения Августина о пользе риторики и диалектики. Оказывается данное искусство «нам нужно применять скорее для того, чтобы высказывать то, что уже понято, чем для того, чтобы еще понимать». Запутанность, замысловатость и громоздкость риторических «заключений, определений и разделений» может даже затемнить истинный смысл уже понятого. Чтобы избежать ошибки, необходимо придерживаться правила: «Ничего лишнего!». Гораздо более полезным автор считает толкование двусмысленных знаков и познание знаков неизвестных. Но это уже задача не риторики и не диалектики, а, как выясняется, задача искусства толкования текстов, т. е. герменевтики.

Августин считает жалким рабством буквальное понимание фигуральных выражений Писания. Буквальное прочтение иносказания сравнивается с «плотским мудрствованием». Непонимание фигурального является следствием того, что читатель принимает знаки за вещи. Очевидно, что отождествление значения знака с называемой вещью – это наследие языческого образа мышления, для которого характерно также установление «бесполезных знамений», когда вещи, не приносящие пользы, объявляются знаками чего-то сверхъестественного и становятся идолами. Необходимо, чтобы язычники отказались от множества ложных богов, «обратились к культу единого Бога» и не раболепствовали перед знаком, часто не ведая, что он означает. Это путь духовного просветления и свободы. Вступающий на него должен приобщиться к Священному Писанию, ему необходимо научиться читать и понимать Божественную речь, а именно уметь постигать ее фигуральность.

По мнению Августина, о деяниях, описанных в библейских текстах, следует судить по обстоятельствам. «Нужно внимательно следить, что подобает месту, времени и лицам, чтобы нам не осудить чего-нибудь случайно как преступление». «И что бы в нем (Писании) ни повествовалось такого, это нужно интерпретировать не только исторически или в собственном смысле, но принять и фигурально и пророчески в целях любви или к Богу, или к ближнему, или к тому и другому вместе». В качестве примера автор приводит интерпретацию следующего библейского высказывания: «Дай милосердному, и не принимай грешника». Вторую часть данного изречения следует интерпретировать «фигурально, поставив вместо слова «грешник» слово «грех», так что получится: «Не принимай его греха». Вероятно, такая знаковая подстановка или замена и помогает преодолеть кажущуюся постыдность выражения и выйти на праведный смысл. Скрыто предполагается, что при интерпретации всех сомнительных и двусмысленных высказываний, когда «необходимо разузнать, собственная или фигуральная та речь, которую пытаемся понять», необходимо склоняться к мнению – перед нами фигуральная речь. Иного и не дано, не у всякого читателя есть возможность сопоставить оригинал с переводом!

7. Вещь не тождественна самой себе в различных пространствах и в различное время. Поэтому, один и тот же языковой знак, именующий эту вещь, изменяет своезначение. Кроме того, знак меняет свое значение, когда его соотносят с разными вещами.

«Одно и то же слово не означает везде одного и того же». Мы можем сформулировать это следующим образом: в тексте слово не всегда актуализирует свое собственное значение – наиболее известное и распространенное. Слово реагирует на пространственные и временные изменения вещи, которые обусловлены её связями с другими вещами. Именно поэтому слово изменяет свое главное значение.

Кроме того, имя одной вещи может использоваться для обозначения другой вещи. Суть в том, что отношение языка к обозначаемым явлениям не столь уж прочна и непоколебима, она может быть произвольной. Если отношение формы и значения знака конвенционально, то отношение знака к объекту, или отношение обозначения, часто нарушает границы конвенции. Об этом свидетельствует иносказательность, или фигуральность. Последняя создается не за счет семантической расплывчатости, неопределенности или «двусмысленности» языковых знаков, и, как представляется, – за счет знаковости самой называемой и повествуемой действительности. Действительность – знак скрытого в притче смысла. Не о ней идет речь, не ради нее, этой часто псевдодействительности, строится высказывание. Речь идет об истинном смысле, на который она указывает. В таком случае естественный язык выступает в роли знака другого знака. Текст выступает в роли вторичного знака. Отсюда все трудности понимания Писания смертным человеком.

Относительная репрезентативная свобода слова объясняется Августином подобием вещей, сопредельных с обозначаемой вещью. Иначе говоря, сходство вещи, традиционно обозначаемой каким-то словом, с другими вещами делает возможным смещение семиотического отношения. Прочность «языческой» связи слова и вещи не выдерживает испытания. Диалектика знакового отношения гласит: «Поскольку вещи подобны вещам многими способами, то мы не должны думать, будто предписано, например, что некая вещь в неком месте означала бы, по подобию, то, что она, как мы могли бы подумать, означала всегда». О чем это говорит? – О том, что подобие вещей дано, к тому же, не раз и навсегда, а зависит от условий – пространства и времени.

В значении слова Августина интересует не только его соответствие обозначаемой вещи, но и его положительное или отрицательное качество, которое возникает, как следует предположить, опять-таки благодаря свободе знакового отношения. Обозначаемая вещь воспринимается вследствие словесной манипуляции с учетом меняющихся условий обозначения «то как благая, то как злая». Например, слово змей «в зависимости от мест, в которых оно употребляется» имеет различную оценку, ср. «Будьте мудры как змеи» и «Змей хитростью своею прельстил Еву».

Автор советует объяснять неясное с помощью ясных фрагментов. Речь идет не только о языке объяснения со стороны духовного учителя, но и об изречениях, отрывках последующих или предшествующих, самого Писания, на которые следует делать ссылки при объяснении сомнительных мест.

Сила и творчество августиновской интерпретации опирается на допущение возможности полисмысловой перспективы высказывания. Из одного и того же библейского изречения позволительно выводить множество разных смыслов при условии, конечно, что они не противоречат истине и находят свое подтверждение в других местах Писания. Последнее условие избавит читателя или слушателя от опасности передоверяться своему собственному разуму.

Фигуральность текстов создается с помощью тропов (напр. метафоры, сравнения, иронии), знание которых необходимо для интерпретации.

8. Обучение осуществляется в форме говорения. Учитель, обучая, учится сам. Обучение следует рассматривать как напоминание и воспоминание. Истинным учителем является Бог, поскольку он обучает не словам, а предметам, выражаемым этими словами.

Тесно связаны с проблемами языковых знаков и интерпретации текстов проблемы говорения, учения и познания. Данные проблемы изложены у Августином наиболее полно в его «Трактате об учителе».

Цель говорения – или учить, или учиться. Обучающий с помощью говорения сам учится, поскольку вынужден припоминать. Обучение рассматривается как напоминание и воспоминание. Это положение сформулировано автором, по-видимому, под влиянием философских трудов Платона, который определял процесс познания как припоминание виденного в предшествующей жизни.

Обучение и учение могут опираться на говорение. Говорение в целом – это проявление воли субъекта вовне с помощью членораздельных звуков. Говорение направляется «внутренним человеком», который как сокровенная разумная душа человека является Божьим храмом. Таким образом, дух Божий может определять, что и как мы говорим. Предупредительно следует заметить, что всякое заблуждение в говорении обусловлено отсутствием сокровенного отношения говорящего к своему внутреннему человеку, или Божьему разуму. Истинным учителем является сам Бог. Он обучает «не столько словам, сколько предметам, выражаемым этими словами».

Говорение имеет две разновидности – говорение вслух и внутреннее говорение. Последнее напоминает нам «внутреннюю речь», ср. «Мы не произносим ни одного звука, тем не менее, представляя в уме иные слова, говорим внутренне, в душе». Это и есть припоминание, когда память перебирает слова и тем самым приводит на ум те самые предметы, знаками которых эти слова служат».

9. Посредством знаков можно объяснять предметы и сами знаки. Более трудной является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством другого знака.

Важная проблема, обсуждаемая в трактате «Об учителе», это объяснительная сила слов. А. Аврелий исходит из того, что «значение слов объясняется опять-таки словами». Знаки потому и знаки, что они обладают значением. Значение является, таким образом, неотъемлемой частью знака. ‘Обозначать’ здесь понимается как ‘иметь значение’.

В основном с помощью знаков мы объясняем что-то незнаковое, или реально существующее, или отсутствующее в реальности. Следует заметить, что значение знака, по сути дела, отождествляется автором с обозначаемым предметом.

Другой вопрос, «платоновский» – «можно ли что-либо объяснить без помощи знака?». Как показывает последующее изложение, это вполне возможно и даже необходимо на начальном этапе познания, хотя уповать на объяснительную силу слова приходится не всегда.

Более острой проблемой является проблема объяснения не предмета с помощью знака, а знака посредством знака. Сложности возникают, когда объектом вопрошания является сам знак, а не стоящий за ним предмет. «Когда мы говорим, то обозначаем словами либо сами же слова, либо другие знаки (= предметы)». При помощи вторичных, опосредованных знаков осуществляется как раз учение и припоминание.

Не всякий знак можно объяснить с помощью другого знака. Иногда это невозможно сделать в силу сходства объясняющего и объясняемого слова.

10. Знание о предмете приобретается с помощью знака. Но это знание принадлежит предмету, а не знаку.

Познание предмета важнее, чем познание его знака. Предмет имеет большую ценность, чем знак. Это мнение Августина Аврелия подкрепляется следующими доводами. Хотя знание о предмете и приобретается с помощью знака, оно принадлежит предмету, а не знаку. Поэтому предмет и связанные с ним представления предпочтительнее знака. Сама инструментальность знака (знак существует для познания!) не позволяет нам, очевидно, ценить его выше, чем предмет.

Следует заметить, что познать предмет, по Августину Аврелию, значит соприкоснуться с ним, созерцать его, а не просто узнать о нем с помощью знака. Знание, таким образом, не должно быть отчуждено от реального опыта.

11. Человек должен знать предмет, чтобы обозначать его языковым знаком. Если знак соотносят с неизвестным предметом, значит отсутствует понимание. Только в том случае, когда знак соотносят с известным (знаемым) предметом, знак выполняет функцию познания.

Особенно критически звучат высказывания автора в отношении обучающей функции языка. На вопрос, можно ли чему-нибудь научиться посредством слов, дается однозначный ответ – нет. С помощью слов можно лишь научиться самим словам. Почему? – Потому, что «когда дается знак, этот знак не может научить меня ничему, если я не знаю, какого предмета служит он знаком; а если знаю, то чему с его помощью я учусь?». По-видимому, с этим можно согласиться, если в голове говорящего или слушающего уже до акта обозначения предмета с помощью знака сформировалось какое-то представление о называемом предмете. Вероятно, такое знание автор и имеет в виду.

Однако «при помощи знаков … мы ничему не учимся» скорее и по другой причине, а именно, потому, что мы часто с помощью словесных знаков выдаем неизвестное за известное, тем самым обманывая себя и других.

12. Посредством созерцаемых предметов человек познает языковые знаки.

Вектор познания Августин поворачивает в противоположную сторону – посредством созерцаемых предметов мы познаем сами знаки, ср.: «Скорее силу слова, т. е. значение, которое скрывается в звуке, мы узнаем, узнавши сам обозначаемый предмет».

Знаки лишь побуждают нас исследовать предметы, когда мы убеждаемся, что стоящие за знаками предметы нам неизвестны. Знакомство с предметом помогает установить также значение знака, используемого для обозначения.

13. Мы познаем мир чувствами и умом (умопостигаем предметы с помощью внутреннего ока).

Нас учит внутренне звучащая истина, или «обитающий во внутреннем человеке Христос». Следует различать внутреннее научение и внешнее, словесное напоминание. «Все, что мы познаем, мы познаем или телесными чувствами, или умом». За языком остается лишь функция активизации сформированных таким способом знаний, хранящихся в глубинах памяти в виде образов предметов. Как предметно обусловленные образы, так и «умопостигаемые предметы», раскрываются говорящим и воспринимаются слушающим не посредством слов, а с помощью «внутреннего ока».

Даже душа говорящего никак не открывается, не вынаруживается посредством слов. Это подтверждается речами лгунов и обманщиков, которые говорят одно, а думают другое. Такой же «бездушной» может стать заученная речь. Не изливается душа в ошибочных высказываниях и оговорках.

14. Знание, извлекаемое из глубин души, абсолютно. Мы не создаем, а открываем его. Хранящееся в душе знание о предмете не есть суть предмета, это всего лишь предметный образ. Достучаться до «о́бразных» знаний можно только с помощью слов.

Говоря о глубинах души и тайниках памяти, Августин подводит под них понятие хранилища и истока знаний. Однако это знание не человеческое, приобретенное в процессе познания окружающего мира. Это знание абсолютное. Оно достояние Бога, ср.: «Как абсолютно Твое бытие, так абсолютно и знание: неизменно Твое бытие, неизменно знание и неизменна воля», а также: «Мысли же, которые обозначаются этими звуками, я не мог воспринять ни одним своим телесным чувством и нигде не мог увидеть, кроме как в своем уме… Они, следовательно, были там и до того, как я их усвоил… Они уже были в моей памяти, но были словно запрятаны и засунуты в самых отдаленных ее пещерах, так что, пожалуй, я не смог бы о них подумать, если бы кто-то не побудил меня их откопать». Познающий человек обречен на припоминание, воспоминание, на ожидание озарения, т. е. на открытие готовой истины как подарка за стремление к ней.

«В памяти есть все, что только было в душе». В памяти человека хранятся, однако, не сама суть, а лишь образ ее. Такое убеждение проповедуется не голословно. Оно подкрепляется доказательством, ср.: «Когда я произношу «забывчивость», я также знаю, о чем говорю, но откуда мог бы я знать, что это такое, если бы об этом не помнил? Я ведь говорю не о названии, а о том, что это название обозначает; если бы я это забыл, то я не в силах был бы понять смысл самого названия … о забывчивости, следовательно, помнит память … не сама забывчивость присутствует в памяти, когда мы о ней вспоминаем, а только ее образ, ибо, присутствуй она сама, она заставила бы нас не вспомнить, а забыть».

Образы предмета, которые ассоциируются с помощью слов – вот цель человеческих устремлений, ср.: «Я спрашиваю, не живет ли в нас воспоминание о счастливой жизни? Мы не любили бы ее, если бы не знали. Мы слышали бы эти слова – и признаемся, что мы все, все стремимся к тому, что они обозначают; ведь не звук же слов доставляет нам удовольствие». Только с помощью слов можно достучаться до истинного знания. И это уже обнадеживает. Это дает человеку веру.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Августину Аврелию)

 

1.5. Томас Гоббс (1588–1679). Язык как способ познания и средство изложения знаний, обусловленных природой вещей и субъективностью говорящего

Томас Гоббс – английский философ, автор прагматической философской системы, в которой обосновываются точные дескриптивные методы научного познания. Противник политизации науки. По мнению Т. Гоббса, если бы какая-нибудь геометрическая истина больно ударила по интересам властьимущих, учение геометрии было бы «вытеснено сожжением всех книг по геометрии».

Т. Гоббс дает оригинальное определение свободы как отсутствия «всяких препятствий к действию, поскольку они не содержатся в природе и во внутренних качествах действующего субъекта». Данное определение наталкивает на мысль, что отсутствие свободы из-за внешних препятствий можно рассматривать как причину развития мыслящего субъекта. Однако отсутствие свободы из-за внутренних препятствий самого субъекта может стать причиной его нравственного и умственного застоя.

Как последовательный сторонник строгих, точных определений, Т. Гоббс выступает против многозначности языка, ср.: «Сталкиваясь с многозначностью слова, ум теряет силу и начинает походить на птицу в силке, которая чем больше старается вырваться, тем больше запутывается». Осознавая ограниченность человеческого разума (ср.: «Люди судят по себе не только о других людях, но и о всех других вещах») и испытывая глубокую ненависть к человеческим порокам, исходящим от скудости ума, Т. Гоббс остается верен себе: «Я буду нести свою ношу и не стану жаловаться на зависть, а лучше отомщу завистникам, идя дальше в избранном мной направлении».

Главный труд Т. Гоббса – «Левиафан» («Leviathan» – это символ огромного морского чудовища или летающего дракона в библейском предании). Философ разрабатывал учение о дефиниции как ключе к познанию истины; познание мира рассматривал как познание самого себя; считал, что мысли упорядочиваются с помощью языка и речи; относил слова к знакам вещей и чувств; указывал на причины злоупотребления речью и построения абсурдных умозаключений.

Основные труды и источники:

• Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М., 1936. – 503 с.

Основные философско-лингвистические взгляды:

1. Познать истину можно только с помощью дефиниций. Дефиниции уточняют значение слов и тем самым помогают выйти на правильное понимание вещи (понятие о вещи).

Томас Т. Гоббс, философ XVII века, поражает воображение читателя XXI века в первую очередь своим пристрастием к дефинициям, в которых он видит ключ к познанию истины. Прежде чем говорить о каких-то вещах, фактах, событиях, он предлагает «проверять дефиниции прежних авторов и или исправлять их, если они небрежно сформулированы, или сделать их самому заново». Таким образом, для формирования истинного знания не следует передоверяться тем значениям слов, которые приписываются им различными авторами.

Чтобы избежать ошибки, или абсурда, в собственных рассуждениях, Т. Гоббс предлагает руководствоваться дефинициями «для установления значения своих слов». Чтобы отличить одно от другого, необходимо словам (терминам) давать определения, т. е. предварительно (до начала их использования) разъяснять, что вкладывали в них другие авторы и что понимается под ними самим говорящим или пишущим на данный момент. Во избежание заблуждений из-за неправильного определения имен необходимо проверять, что эти имена на самом деле обозначают. Иначе говоря, необходимо обращаться к естественным ощущениям и представлениям. Тем самым они обогатят свой язык и станут мудрее. Для мудрых людей «слова являются лишь счетными марками, которыми они пользуются лишь для счета, для глупцов же они полноценные монеты, освященные авторитетом какого-нибудь Аристотеля, Цицерона или Фомы».

2. Чтобы познать внешний мир, нужно познать самого себя.

Определяя суть афоризма nosce te ipsum (познай самого себя) как «читай самого себя» в противовес распространенной поговорке своего времени «мудрость приобретается не чтением книг, а чтением людей», Т. Гоббс начинает свой главный труд «Левиафан» («Leviathan») с анализа человеческих ощущений, представлений и воплощения их в речи.

Ощущение, по Т. Гоббсу, это кажущийся, воображаемый признак предмета. Хотя побудительной силой или причиной воображения, фантазии человека является внешнее тело или объект, Т. Гоббс предлагает не смешивать ощущение с признаком объекта, ср.: «Объект есть одно, а воображаемый образ или признак – нечто другое». Человек видит не излучаемый телом признак и слышит не посылаемый телом звук. Умственное видение и слышание имеют иную природу.

Представление, согласно Т. Гоббсу, это «ослабленное ощущение». Соответственно, умственное усилие восстановить в памяти стертое или поблекшее со временем представление есть воспоминание. Связь представлений называется «речью в уме». Эта связь может быть «не урегулированной, не скрепленной определенным намерением». Мысли человека с такими непостоянными связями простых представлений подобны беспорядочной скачке. В них нет последовательности. Человеческие ощущения и представления воплощены в речи.

3. Мысль упорядочивается с помощью речи (регистрируются, возбуждается, сообщается, используются для общения).

Для упорядочивания мыслей человеку дана речь, состоящая из простых и связанных имен (названий). Человеческая речь предназначена для:

(1) регистрации мыслей о вещи, ее причинно-следственных связях, что связано с приобретением «технических знаний»;

(2) вызова (возбуждения) прошлых мыслей в памяти;

(3) сообщения своих мыслей (приобретенных знаний) другим людям «для взаимной пользы», например, для учения;

(4) взаимного общения, чтобы сообщать другим наши желания и намерения. Общее же предназначение речи заключается в переводе «речи в уме» (связи мыслей) в словесную речь (связь слов). [Современные психолингвисты сказали бы вслед за Л. С. Выготским что это перевод «внутренней речи во внешнюю речь». Последователи унилатеральной концепции языкового знака в лингвистике заговорили бы о «материализации мысли с помощью языка»].

4. Восстановление в памяти стертого и поблекшего, или воспоминание, осуществляется с помощью слов («меток памяти»). Слово – знак вещи и чувства. Слово – это также имя идеи.

Т. Гоббс называет слова «метками для памяти». Это не просто предвосхищение знаковой функции слова в современном толковании. Это более глубокое понимание проблемы соотношения сознания и языка. Слова-метки помогают человеку вспомнить мысли прошлого, возобновить процесс их формирования. Это становится возможным благодаря тому, что в процессе формирования опыта мыслительные понятия были закреплены за определенными словами, т. е. представления о вещах были осознаны и обозначены с помощью этих слов. Однако слова – не только метки мыслительных понятий о вещах. Они выполняют более широкую знаковую функцию, а именно «называются знаками», поскольку обозначают также чувства человека, связанные с той или иной вещью, например, желания, опасения и др.

Метка функционирует как знак, когда ее связь с понятием становится общепризнанной и устойчивой. Однако «имена таких вещей, которые вызывают в нас известные эмоции, т. е. которые нам доставляют удовольствие или возбуждают наше неудовольствие, имеют в обиходной речи непостоянный смысл, так как одна и та же вещь не у всех людей вызывает одинаковые эмоции, а у одного и того же человека – одинаковые эмоции не во всякое время».

В современной лингвистике данная проблема получила свое решение в выделении в словесном значении наряду с понятийным ядром коннотативных, сопроводительных признаков, выражающих эмоциональное, экспрессивное отношение говорящего к обозначаемому предмету, ср. лицо – морда, рожа, харя. Непостоянные, еще не утвердившиеся в составе значения субъективные эмоциональные признаки стали называть окказиональными – нераспространенными, неиспользуемыми всеми членами языкового сообщества, ср. благоприятствовать и благопрепятствовать (вредить кому-либо, делая вид, что оказываешь помощь, делаешь благо). Часто выбор говорящим того или иного слова в речи зависит от его эмоционального настроя, от его сугубо индивидуального отношения к обозначаемому объекту.

5. Причинами злоупотребления речью являются: неправильное соотношение слов с мыслительными понятиями, метафорическое использование слов, неверное волеизъявление, применение грубых слов для причинения боли слушающему.

В знаковую функцию слова входит не только его способность выражать понятия и эмоции, но и предназначение сообщать мысли другим, т. е. быть средством общения, ср.: «Я говорю отметить их, когда мы считаем про себя (= думаем про себя; Т. Гоббс проводит здесь аналогию между арифметическими действиями и сочетанием слов), и обозначить их, когда мы доказываем или сообщаем наши выкладки другим людям». Таким образом, «меточная функция» слова – это название мыслей-понятий, закрепленных за теми или иными вещами благодаря чувственному восприятию.

В современной лингвистике в этой связи выделяется номинативная функция слова. Функция обозначения проявляется у слов в общении, т. е. в акте речи. Слова соединяются друг с другом в речи в соответствии с установленными правилами, адекватное пользование которыми не ведет к ошибкам. Однако подбор слов и использование их в речи могут не соответствовать принятым нормам, что ведет к заблуждениям. В лингвистике давно обсуждается тот факт, что у слов, используемых в контексте в акте динамического обозначения, часто смещается статическая номинативная функция. Это путь расширения семантики слова, путь образования его многочисленных переносных значений. Таким образом, В актах коммуникации за словом закрепляются несобственные (второстепенные и метафорические) значения. Именно эти значения, противоречащие общепринятому пониманию, категорически отвергает Т. Гоббс, так как они ведут к злоупотреблению речью.

Т. Гоббс выделяет четыре причины злоупотребления речью:

(1) Неправильная регистрация мыслей с помощью слов, так как значения слов неустойчивы. Люди «регистрируют в качестве своих представлений то, чего они никогда не представляли, и таким образом обманывают себя».

(2) Метафорическое использование слов, т. е. отход от общеупотребительного смысла, для выражения которого предназначены эти слова. Это, по мнению автора, ведет к обману.

(3) Неверное словесное оформление волеизъявления. Для выражения каких-то волевых действий люди подбирают не соответствующие по значению слова.

(4) Для причинения боли слушающему. Вероятнее всего, имеются в виду словесные оскорбления при «наставлении и исправлении» человека.

6. Универсальное в слове – это то общее, что объединяет слово с обозначаемой вещью.

Говоря об универсальности имени, Т. Гоббс отмечает, что оно «применяется ко многим вещам в силу их сходства в отношении какого-нибудь качества или того или другого признака». По-видимому, такое понимание универсальности не следует сводить к проблеме общего и частного, к тому, что нарицательное имя соотносится в акте наименования с классом однородных вещей, а также с единичной вещью. Универсальность имени как знака, по Т. Гоббсу, это то общее в значении имени (например, какое-то семантическое представление), которое позволяет ему обозначать множество вещей с признаком, соответствующим этому общему представлению. Здесь, на наш взгляд, затрагивается также проблема аналогии языкового значения и обозначаемого понятия по принципу А=А. Без такой аналогии или стремления установить ее невозможен вообще семиотический акт, т. е. акт обозначения понятия (как образа предмета) с помощью языкового знака. Когда отсутствует семантико-понятийная тавтология (А=Б), появляется непонимание, ложь или, выражаясь термином Т. Гоббса, «абсурд».

7. Имя – это слово или совокупность слов.

В своих рассуждениях о речи Т. Гоббс дает очень важное определение имени: «Под именем не всегда разумеется, как в грамматике, одно только слово, но иногда описательная совокупность слов». Таким образом, номинативной функцией обладают не только отдельные слова, но и словосочетания.

Совокупные наименования, например, словосочетания, интенсивно изучаются в лингвистике до сих пор. Особенно актуальна эта тема в контрастивной лингвистике и транслятологии (теории и практике перевода). Каждому переводчику известны факты, когда слово одного языка переводится на другой язык словосочетанием. В современной лингвистической теории – это определение степени эксплицитности и имлицитности или обобщенного и детализированного представления понятий в разносистемных языках.

8. Познание зависит от слова. При этом не следует забывать что слова бывают истинными и ложными.

Т. Гоббс придает огромное значение речи в процессе познания. По его мнению, без слов нельзя познать даже число, а также величину и скорость, тем более пролить свет на понятия истины и лжи. При этом он переводит проблему истины и лжи полностью в плоскость языка, утверждая, что эти понятия являются «атрибутами речи».

9. Слово связано как с признаками обозначаемой вещи, так и с признаками говорящего субъекта.

Все разнообразие имен Т. Гоббс сводит к четырем классам:

(1) Имена материи или тела (названия материи живой, чувствующей, разумной, горячей, холодной, движущейся, находящейся в покое).

(2) Имена признаков или свойств вещи, т. е. абстрактные, акцидентные имена, так как они отвлечены от самой непосредственной вещи (жизнь, движение, горячо, жара).

(3) Имена наших представлений о вещах (представления цвета, звука и т. п.).

(4) Имена имен (общее, универсальное, особенное) или имена речей (утверждение, вопрос, повеление).

Наряду с указанными разрядами имен Т. Гоббс выделяет положительные имена (человек, дерево), обозначающие существующие в природе вещи, и отрицательные имена, которые обозначают отсутствие чего-то в реальной действительности (ничего, никто, бесконечное, непостижимое).

Данная классификация имен строится, как выясняется, на критерии реального или ментального существования вещей и их признаков, на разделении мира познающего субъекта (Я) и познаваемого, внешнего мира (ОН). Хотя Т. Гоббс вначале своего исследования предлагает «читать самого себя», чтобы познать мир, здесь он как бы выносит внешний объективный мир за рамки внутреннего субъективного мира, ср. также: «Рассуждая, человек должен быть осторожен насчет слов, которые, помимо значения, обусловленного природой, представляемой при их помощи вещи, имеют еще значение, обусловленное природой, наклонностями и интересами говорящего».

Можно также предположить, что для него внутренний, ментальный мир субъекта включает субъективный и объективный мир. В этом случае Т. Гоббса можно считать последовательным в осуществлении провозглашенного им самим принципа анализа, согласно которому, познавая себя, мы познаем мир.

10. Неправильное использование имен и ложные имена ведут к абсурдным умозаключениям.

Все неправильные, абсурдные умозаключения имеют, согласно Т. Гоббсу, семь причин:

(1) Отсутствие предваряющих анализ дефиниций, что приводит к двусмысленности.

(2) «Имена тел даются их свойствам или имена свойств даются телам», ср. вера влита (хотя влито может быть только тело), или протяжение есть тело, привидения суть духи.

(3) Имена свойств внешних по отношению к нам тел даются свойствам наших собственных тел, ср. цвет находится в теле, звук находится в воздухе.

(4) Имена тел даются именам или речам, ср. универсальная вещь.

(5) Имена свойств даются именам или речам, ср. природа вещи есть ее дефиниция.

(6) Использование метафор вместо точных слов, ср. дорога ведет туда.

(7) Использование «схоластических» слов, ничего не означающих, ср. гипостатический, пресуществление.

11. Рассуждение аналогично действиям сложения и вычитания.

Заслуживает внимания толкование Т. Гоббсом понятия «рассуждение». По аналогии с вычитанием и сложением, с одной стороны, и с делением и умножением, с другой, под рассуждением он понимает не что иное, как подсчитывание (т. е. складывание и вычитание) связей используемых всеми общих имен «с целью отметить (для себя) и обозначить (для других) наши мысли»

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Т. Гоббсу)

 

1.6. Джон Локк (1632–1704). Реальная и номинальная сущность субстанции. Роль языка в формировании простых и сложных идей

Джон Локк – английский философ-просветитель. Разработал теорию эмпирического познания, в соответствии с которой знание выводится из опыта с помощью ощущений и рефлексии (ср.: «На опыте основывается все наше знание, от него оно в конце концов происходит». Уделял большое внимание анализу и систематизации познавательных способностей человека. Осознавая пределы эмпирического познания, признавал, тем не менее, что «ограниченное познание – это все-таки познание, а не скептицизм».

Для Д. Локка схоластическая, догматическая философия отжила свой век. В отличие от предшественников он видит сущность вещи не в самой вещи и не в представлении вещи, а в посредническом звене – в «качестве взаимодействия». Вкус мёда не в меде и не в человеке. Вкус мёда следует искать в отношении человека к мёду. Интересны мысли Д. Локка о познании самого разума способом отстранения его от самого себя и превращения в предмет анализа, ср.: «Разум, подобно глазу, доставляя нам возможность видеть и воспринимать все остальные вещи, не дает никаких знаний о себе самом: необходимо искусство и труд, чтобы поставить его на некотором расстоянии и сделать своим собственным объектом».

Д. Локк развивал идеи эмпирического познания; анализировал имена и определения простых и сложных идей; указал на причины злоупотребления языком, кроющиеся в несовершенстве языковых знаков и расплывчатости знаковых значений; показал субстантные и модусные сходства и различия языков; рассматривал язык как посредническое звено между разумом и сознанием; постулировал невозможность истинного познания через номинальную сущность.

Основные труды и источники:

• Избранные философские произведения: В 2 т. Т. 1. М., 1960. – 734 с.

Основные лингвофилософские идеи:

1. Слова – знаки внутренних представлений и идей. Слова необходимы для выражения и сообщения мыслей и для общения.

«Слова являются непосредственно знаками человеческих идей и, таким образом, орудиями, с помощью которых люди сообщают друг другу свои понятия и выражают свои мысли и представления, имеющиеся в их душе». «Слова – чувственные знаки, необходимые для общения». Философ намечает, таким образом, две функции слов, которые впоследствии получили терминологическое наименование как знаковая (репрезентативная) функция и коммуникативная функция.

Слова языка становятся «общими знаками» в том смысле, что они называют не только отдельные предметы, но и «множество отдельных предметов». «Слова в большинстве своем носят общий характер».

Первоначально слова обозначали чувства, т. е. имели «неясные значения», потом стали обозначать абстрактные идеи, ср. воображать, понимать, отвращение, тревога, спокойствие.

2. Значение слова зависит от использования слова в качестве знака для обозначения идеи (или идей) об одной вещи или различных вещах.

Слова используются для обозначения одинаковых или разных идей. «Каждая отдельная вещь не может иметь свое название». Говорящий субъект вынужден обозначать новые вещи старыми словами. «Значение и употребление слов зависит от создаваемой умом связи между идеями и звуками, употребляемыми в качестве знаков». Идеи как совокупные образы вещей и их отношений закреплены за членораздельными звуками языка.

3. Слова употребляются в общем значении для обозначения вещей и их признаков.

К словам, имеющим общее значение относятся родовые и видовые имена типа человек, мужчина, женщина. Их объединяет значение предметности. Слово с общим значением обозначает и тем самым объединяет под своей крышей предметы, которые не обязательно полностью похожи или совпадают по всем своим характерным признакам. Это может быть слово, обозначающее какой-то признак, характеризующий иную идею, ср. «зеленый» – зеленая листва, зеленая трава, зеленые глаза.

Следует заметить в этой связи, что в языке имеется множество различных (не общих) наименований разных предметов. Причем эти предметы соотносятся с единым понятием (одной и той же идеей), т. е. могут мыслиться по принадлежности к какой-то единой категории, хотя и не принадлежат к единому роду или виду, ср. «хитрость» – лиса, хитрец, план; «мягкость» – одежда, волосы, кресло, голос; «сладкий» – сахар, фрукт, запах.

4. Связь слова с обозначаемой идеей произвольна (конвенциональна, не установлена раз и навсегда).

Слова выступают знаками каких-то идей «не по какой-нибудь естественной связи, имеющейся между отдельными членораздельными звуками и определенными идеями (ибо тогда у всех людей был бы только один язык), а по произвольному соединению, в силу которого такое-то слово произвольно было сделано знаком такой-то идеи». «Значение слов совершенно произвольно».

Обозначаемые словами идеи «представляют собой их настоящее и непосредственное значение». Таким образом, Д. Локк предстает здесь как сторонник конвенциональной концепции языковых знаков. Кроме того, он не дифференцирует значение и мыслительное понятие.

5. Идеи ассоциируются в сознании человека благодаря устойчивой связи с членораздельным звуком.

Чтобы закрепить мысль за словом и, наоборот, слово за мыслью, необходимо постоянно «один и тот же знак (употреблять) для одной и той же идеи». «Слова от частого употребления легко вызывают идеи». «От постоянного употребления между определенными звуками и идеями, которые ими обозначаются, образуется столь тесная связь, что названия, когда их слышат, почти так же легко вызывают определенные идеи, как если бы сами предметы, способные вызывать эти идеи, на самом деле воздействовали на чувства». Звук, становясь знаком идеи, указывает также на предмет, с которым данная идея соотносится.

6. Иногда объектом мышления становится слово, а не идея и вещь.

«Слова часто употребляются без значения». «Часто случается, что люди направляют свои мысли больше на слова, чем на вещи, даже когда они предаются сосредоточенному размышлению». Это происходит потому, что слова как знаки замещают идеи и вещи. Если связь между словом и обозначаемой идеей и вещью становится слабой в силу незнания идеи и неизвестности самой вещи, единственным объектом внимания становится пустое слово, не соотнесенное с содержанием.

«Более того, так как многим словам научаются раньше, чем становятся известны обозначаемые ими идеи, некоторые, не только дети, но и взрослые, говорят различные слова совершенно как попугаи, только потому, что выучили эти звуки и привыкли к ним». И действительно, маленькие дети и учащиеся обычно сначала сталкиваются с названиями, а их правильные значения усваивают со временем. В процессе учения в начале всегда бывает слово. Это слово предстает первое время как пустой звук, незнакомый термин. Такое слово нуждается в определении, толковании и объяснении.

7. Об одной и той же вещи люди образуют множество различных идей, но обозначают их одним и тем же словом, что приводит к непониманию.

Это случай противоположный предыдущему. Здесь присутствует связь слова с объектом. При чем этот объект состоит не из одной, а из совокупности разных идей. «Несмотря на свое намерение рассматривать один и тот же предмет, люди составляют самые различные идеи его, отчего название, употребляемое ими для него, неизбежно получает у разных людей самые различные значения».

Причиной порождения множества значений слова является, таким образом, то, что с именуемым предметом говорящий связывает большое количество простых идей, например, со словом «золото» он ассоциирует не только желтый цвет и вес, но и растворимость в царской водке, плавкость, ковкость, огнеупорность и др.

Такого рода многозначность языкового знака неизбежно влечет за собой неопределенность значения в целом. Совершенно справедливо звучит в этой связи следующее замечание Д. Локка: «Большая часть (научных, философских) споров касается значения слов (терминов) более, нежели действительной разницы в понятиях о вещах».

8. Следует различать реальные и номинальные сущности вещей.

О реальной сущности вещей мы говорим, «не давая им никакого названия». Это вещь, еще не обработанная сознанием.

«Отвлеченная идея» о вещи, заклассифицированная в род или вид, а также, получившая какое-то наименование, является номинальной сущностью.

Реальная сущность вещи – это качества и свойства вещи, которые проявляются согласно ее природе. «Все естественные вещи имеют реальное, но неизвестное нам строение своих незаметных частей".

Номинальная сущность – это наши представления, знания о вещи, сформированные с помощью чувств. «Чувственные качества» вещей – это еще не сущности самих вещей («реальные сущности»). Обе сущности могут иметь сходство, но не совпадают полностью. Идея «вкуса плода» и «вкус плода» на самом деле – это не одно и то же. [Позднее философы стали говорить о «вещи в себе» и о «вещи для нас»].

9. Название и определение можно дать лишь сложной идее.

Согласно Д. Локку, названия простых идей не поддаются определению. (Простая идея – это мельчайшая смысловая единица). Это происходит потому, что простые («несоставные») идеи соотносятся с реальными сущностями, которые в свою очередь нельзя объяснить.

Любое определение предполагает разбиение идеи на составные части. Определить можно лишь сложные, комплексные идеи. При этом в определении не должны присутствовать синонимические термины, обозначающие «одно и то же». Можно сказать, что определению подлежит сложная идея, или значение слова. На самом же деле толкуется слово (его значение) посредством других слов.

10. Процесс сведения множества отобранных простых идей в одну составную идею завершается наименованием – сложной идее дается единое наименование.

Образование сложных идей, согласно Д. Локку, это не образование новых идей, а соединение уже имеющихся идей. Такое соединение осуществляет человеческий ум – он определяет количественный состав идей; связывает (сводит) идеи в одну идею; дает им единое название.

Таким образом, объединение различных идей в одну идею осуществляется способом селекции (отбора), синтеза (соединения) и наименования (обозначения посредством языкового знака).

У разных народов имеются различные сложные идеи. Об этом можно судить по различиям наименований сложных идей. Во-первых, количество таких разноязычных имен не совпадает. Во-вторых, у разных народов именуются различные (по качеству и составу) сложные идеи. «Доказательством этого являются непереводимые слова различных языков».

Однако в разных языках имеются специальные наименования общих идей, например, меры времени, протяжения и веса. Но разноязычные слова, обозначающие данные понятия, ср. лат. hora, pes, libra и час, фут, фунт, имеют различающиеся значения, ср.: «Совершенно очевидно, что идеи, которые связывал с теми латинскими словами римлянин, весьма отличались от идей, которые выражает этими словами англичанин».

11. Языки обнаруживают сходства и различия в плане обозначения межпредметных отношений (организации субстанций) и в способах представления этих отношений (модусных характеристиках).

Субстанциальный план составляют предметы (вещи) и их отношения. Модусы отражают признаки или характер отношений между субстанциями. Как известно, предметы обозначаются в разных языках именами существительными, качественные признаки обозначаются в большинстве случаев с помощью прилагательных и наречий, а межпредметные отношения – с помощью глаголов. В этих частеречных единицах языка как раз и зафиксировано больше всего разнообразия и различий.

Очевидно, в разных языках больше всего «модусных», чем «субстантных» различий. Наименования «телесных субстанций», хотя ум также образует их «номинальную сущность», не являются в разных языках существенно разнотипными.

Модусы более разнообразны, так как отражают "продукты ума", ибо дают субъективную характеристику межпредметному отношению. Так, Д. Локк отмечает, что у многих народов «убийство шпагой и убийство топором не рассматриваются как разные виды действия». Поэтому они не дифференцируются и в языковом плане. В других языках эти действия (акциональные отношения) получают автономные наименования, ср. рус. зарубить («убить топором»), заколоть («убить шпагой или кинжалом»), англ. kill with a axe и stab.

12. Познать вещь через её номинальную сущность (через слово и закрепленное за ним представление) невозможно.

«Наше разделение субстанций на виды по названиям основано вовсе не на их реальной сущности». Это означает, что познать вещь с помощью номинальных сущностей (имен с их значениями) вряд ли возможно.

Кроме того, слова, усвоенные без отношения к идее, «являются величайшей помехой для истинного познания».

Поскольку автором номинальных сущностей является наш ум, и он же подбирает наименования для наших идей, мы пытаемся приписывать эти идеи реальным вещам, включая их в те или иные виды и роды. Последние ограничены скудостью нашего ума, который формируется благодаря известным каналам восприятия – зрения, слуха, обоняния и осязания. Познающий субъект часто уподобляется слепому, который распределяет вещи на разряды по цвету; глухому, который рассуждает о качестве звуков; а утративший обоняние «отличает розу от лилии по их запаху».

Указывая на то, что номинальные сущности субстанций и модусов несовершенны, так как они являются продуктом ума, Д. Локк подчеркивает, что, несмотря на это, «они служат общению людей». В общении люди «довольствуются немногими очевидными и внешними проявлениями вещей, чтобы по ним легко различать и разделять вещи и виды для обычных жизненных потребностей».

13. Мы рассуждаем о словах (а не об идеях и вещах!) с помощью слов.

Другая важная проблема, к которой обращается Д. Локк, – это «трудность рассуждения о словах с помощью слов».

Трудность эта заключается в толковании вещей, которые еще не получили своего наименования. Мы не знаем ничего о вещи, если у нее нет имени. Когда же мы пытаемся объяснить эту вещь с помощью известных слов, мы невольно включаем ее в тот или иной разряд, т. е. приписываем ей какую-то номинальную сущность, которая ассоциируется с этим наименованием.

Если у вещи уже есть имя, и мы пытаемся ее объяснить, мы даем определение имени вещи, а не ей самой.

14. Имеется два вида употребления слов – гражданское и философское.

Функция сообщения, или информативная (в широком смысле – коммуникативная) функция словесных знаков находится в зависимости от «сомнительности их значений» и от сложности обозначаемых идей. Здесь выделяются два вида употребления слов – гражданское и философское.

Для гражданского общения можно использовать слова, не обладающие большой точностью, в отличие от философского общения.

15. Причины несовершенства языковых знаков кроются в расплывчатости, размытости их значений.

Сомнительность и неопределенность слов находится в прямой зависимости от сложности идей, закрепленных за этими словами.

К причинам несовершенства языковых знаков, на которые следует обратить внимание, Д. Локк относит:

(а) неспособность выучить и сохранить в памяти обозначаемую идею в силу ее составности, характера соединения совокупных простых идей;

(б) отсутствие у идеи прообраза в реальной действительности, а значит и отсутствие возможности сопоставления;

(в) прообраз обозначаемой идеи не поддается познанию;

(г) значение слова и реальная сущность «не вполне тождественны».

«Чтобы сделать слова пригодными для цели сообщения, необходимо, чтобы они возбуждали в слушателе точно такую же идею, какую они обозначают в уме говорящего».

16. Язык – посредник между разумом и сознанием. Слово как знак лишь намекает на вещь.

«Слова так часто являются посредником между нашим разумом и истиной, которую разум должен рассмотреть и постичь, что, подобно среде, через которую зрим видимые предметы, они своей неясностью и беспорядком нередко пускают нам пыль в глаза и обманывают наш разум».

Посредническая инструментальная функция языка состоит в том, чтобы налаживать отношения между продуктами сознания – понятиями, или идеями, а именно правильно именовать и объяснять их.

17. Связь слова с множеством идей, сформированных в различные исторические эпохи, вредит пониманию и толкованию текстов древних авторов.

Используя одинаковые слова одного и того же языка, говорящие связывают эти слова с различными идеями. Это вредит пониманию. Особенно пагубна в этом плане интерпретация исторических текстов.

Не следует, однако, забывать, что интерпретация на практике редко ограничивается лишь воссозданием, реконструкцией первоначального понятийного образа. Всякая интерпретация имеет своим неизбежным продолжением экстраполяцию мотивированных идей прошлого на современное миропонимание, или наоборот.

Интерпретация – не пересказ содержания исторического текста словами интерпретируемого автора. Интерпретация – скорее перевод исторического текста на язык современности. В интерпретации прошлое соизмеряется с настоящим.

И все это происходит благодаря языку-объекту (в широком понимании – историческому тексту) и языку-инструменту (языку современности, используемому в качестве средства толкования).

18. Причинами злоупотребления языком являются: 1) произвол(ьность) или небрежность соотношения имени с идеей; 2) заучивание слов безотносительно к идее; 3) использование правильных слов в речи без понимания их значения; 4) в силу «ученого невежества»; 5) когда слова принимаются за вещи; 6) когда слова принимаются на веру.

Злоупотреблять словами при наименовании и определении понятий можно по-разному.

С одной стороны, слова можно использовать по небрежности «неясно и спутанно», если соотносить их с понятиями очень произвольно.

С другой стороны, говорящий может сознательно подбирать для объяснения такие слова, которые уводят слушателя от истинного положения дел. Причиной поверхностного употребления слов является то, что слова заучивались человеком безотносительно к сложному многообразию связанных с ними идей. Здесь также играет негативную роль «неустойчивое употребление слов», «непоследовательность в пользовании ими».

Полное злоупотребление языком – использовать в речи правильные слова и предложения, не понимая, что они обозначают. Причиной намеренно неправильного, умышленно неясного использования слов в речи (ср. «ученое невежество») следует считать желание включить в значение слова признак нового понятия, не определив и не оговорив это предварительно.

Известные признаки значения слова при этом затемняются и порождают сомнения и споры. Часто введение в речь переосмысленных таким образом слов объясняется носителями языка «утонченностью» или «ученостью».

Еще более важной причиной злоупотребления слов Д. Локк считает ситуацию, когда «слова принимаются за вещи».

Человек делит предметы действительности по устоявшимся разрядам и применяет по отношению к ним старые наименования, принимая слова на веру. Заблуждение проявляется в сфере идей и усиливается на языковом уровне.

19. Язык может препятствовать пониманию идей и передаче мыслей.

Определяя главные цели языка как передачу мыслей, легкость и быстроту изложения, передачу знаний, Д. Локк задается вопросом, «почему слова у людей не достигают всех этих целей?».

Ответ на этот вопрос вытекает из следующих аналогий.

Во-первых, человек, использующий в общении одни наименования идей, уподобляется учителю, который объясняет содержание книг с помощью одних заглавий.

Во-вторых, человек, использующий для представления своей новой идеи не единые, а разрозненные названия, уподобляется книготорговцу, который продает книги без названий и пытается объяснить их суть путем перечисления простых идей, составляющих содержание этих книг. Без совокупного названия (заглавия книг) полезность этого мероприятия представляется сомнительной. «У кого есть сложные идеи, но нет названий для них, тому не хватает свободы и быстроты в его выражениях, тот вынужден прибегать к перифразам».

В-третьих, человек, использующий одно и то же наименование для представления разных идей, рискует оказаться в положении торговца, который «под одним и тем же названием продает разные вещи».

Препятствием для понимания идей, согласно Д. Локку, является язык, ср.: «И так как я употребляю слова не в том смысле, как другие, меня не понимают и считают, что у меня неверные идеи о вещах, между тем как я даю им неверные названия».

Несмотря на номинальные издержки языка, Д. Локк все же отводит ему ведущую роль в чувственном познании, ср. «Истина реальна лишь постольку, поскольку обозначаемые таким образом в звуках идеи соответствуют своим прообразам. Познание этой истины состоит в познании того, каким идеям соответствуют слова, и в восприятии соответствия или несоответствия данных идей, что указано данными словами».

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Д. Локку)

 

1.7. Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716). Границы вербального познания. Язык как средство формирования и передачи мыслей и как инструмент обучения идеям

Готфрид Вильгельм Лейбниц – автор «теории монад», в соответствии с которой мир, постигаемый с помощью чувств и ума, состоит из гармонично взаимосвязанных первоэлементов. Монады неделимы, их отношения предустановлены Богом. Придавал большое значение не абсолютному, а вероятностному знанию. Уделял в этой связи много внимания искусству комбинаторики и теории игр. Комбинирование монад, как необходимых для мышления основополагающих понятий, позволило бы, по мнению Г. В. Лейбница, построить систему универсальных знаний. В поисках алгоритма универсальной науки разработал множество проектов энциклопедических словарей, в которых дал или наметил классификацию определений понятий из различных отраслей жизнедеятельности человека. Истины разделял на истины разума и истины факта. С первыми связывал свойство необходимости, со вторыми – свойство случайности. Углубил учение об анализе и синтезе. Анализ для Г. В. Лейбница – это «искусство находить промежуточные идеи» между естественной проницательностью и проницательностью, приобретенной путем упражнения. В конечном итоге – это поиск монад. Синтез – это путь от простого к сложному, который приводит к открытию истины благодаря комбинации идей. Г. В. Лейбниц сформулировал интересные идеи о представительной и объясняющей силе языка; о «глухих мыслях» («о внутренней речи»); о несовершенстве естественного языка и границах вербального познания; об этимологии слов и множественности определений; о конвенциональности отношения между словом и понятием; о стереотипах в языке и речи, в сознании и мышлении. Г. В. Лейбниц углубил идеи об универсальном философском языке (языке мысли); о тождестве вещи самой себе и др.

Основные труды и источники:

• Сочинения: В 4 т. Т. 2. М., 1983. – 686 с.

Основные лингвофилософские идеи:

1. Слова языка обозначают и объясняют идеи. «Глухие мысли» (мысли про себя) или внутренние мысли осознаются человеком также благодаря звукам языка. Анализ языка поможет понять, как действует разум.

Г. В. Лейбниц исходит из положения о том, что слова служат для представления, а также и для объяснения идей. Под влиянием трудов Т. Гоббса он утверждает, что человек пользуется звуками «как знаками внутренних мыслей, чтобы таким образом они могли делаться известными другим людям», что «язык служит человеку также для того, чтобы рассуждать наедине с самим собой… слова помогают ему вспомнить абстрактные мысли». К помощи языковых знаков человек прибегает также, когда он мыслит про себя, извлекая «глухие мысли». «Языки – это поистине лучшее зеркало человеческого духа и что путем тщательного анализа значения слов мы лучше всего могли бы понять деятельность разума».

2. Злоупотребление словами – это использование слов без знания их значений. Познание предмета осуществляется посредством языка и обусловлено языком. «Люди относят свои мысли больше к словам, чем к вещам».

Рассуждая о значении слов и о проблеме «злоупотребления словами», он неоднократно указывает, что многие люди используют слова, не зная их значения, уподобляясь слепому, рассказывающему о красоте цветов. В отличие от Платона, допускающего возможность познания предмета объективной действительности напрямую, минуя наименование, Г. В. Лейбниц утверждает, что познание предмета ограничено словами языка, так как человек знакомится сначала со словами и только посредством их узнает о предметах, ср.: «Люди относят свои мысли больше к словам, чем к вещам, а так как большинству этих слов мы научились до того, как узнали обозначаемые ими идеи, то не только дети, но и взрослые часто говорят как попугаи». Такого рода говорение не предполагает глубокого понимания и тем более познания предмета.

3. Объектом обозначения и познания с помощью языка являются наши идеи и мысли, а не объекты действительности. Общие и универсальные понятия непринадлежат действительности, они созданы нашим разумом, но являются объективными.

В познавательном процессе объектом познания через язык, с помощью языка, согласно Г. В. Лейбницу, являются понятия: «Именно наши идеи и мысли являются предметом наших речей». Г. В. Лейбниц прямо заявляет, что некоторые абстрактные понятия не имеют соответствия в реальной действительности, и являются продуктом нашего сознания, ср.: «То, что называют общим и универсальным, вовсе не принадлежит действительному существованию вещей, а создано разумом». Г. В. Лейбниц указывает на то, что все созданное нашим разумом является объективным независимо от того, соответствует ли данному мыслительному образу что-то в объективной действительности, иначе говоря, является ли он реально обусловленным или представляет собой чистую возможность, то есть существует в потенции. Ср.: «Общность состоит в сходстве единичных вещей между собой, а сходство это есть реальность…». «Соединяют ли люди те или иные идеи или нет и даже соединяет ли их в действительности природа или нет, это не имеет никакого значения для сущностей, родов и видов, так как дело идет в таком случае о возможностях, независимых от нашей мысли».

4. Познание – синтез идей по принципу их соответствия методом исключения. Познание ограничивается только идеями и не распространяется на действительность. Познание – это сопоставление идей.

Познание определяется Г. В. Лейбницем как «восприятие связи и соответствия или противоречия и несоответствия между двумя нашими идеями». При этом соотносимые идеи могут быть нашим воображением, догадкой или верой. Соответствие и несоответствие этих идей сводится к четырем видам: (1) к тождеству или различию; (2) отношению (сравнению или связи); (3) сосуществованию или необходимой связи (связи этого предмета с «Я»); (4) реальному существованию.

Само познание осуществляется путем синтеза идей, «методом исключений», с помощью которого устраняются «бесполезные комбинации» этих идей. Как вытекает из рассуждений автора, познание ограничивается только идеями (= их соответствием или несоответствием друг другу). Оно не простирается далее этих идей, то есть не распространяется на реальный объект.

Познание, согласно Г. В. Лейбницу, это сравнение идей. Язык в таком случае выполняет роль посредника между сопоставляемыми в акте познания идеями. И действительно, для того чтобы понять обозначенную мысль, необходимо соотнести ее со своим аналогом или с другой мыслью. Поскольку мысли уже имеют имена, то сначала следует соотнести эти имена. Соотношение имен – это и есть соотношение понятий.

5. Одному и тому же понятию о предмете можно дать несколько определений.

Г. В. Лейбниц допускает многообразие в определении одной и той же сущности предмета. Иначе говоря, с помощью языка мы можем дать несколько определений одной и той же сущности, ср.: «золото» – «самое тяжелое», «самое ковкое», «плавкое тело». Сама «сущность познается либо по внутренней структуре, либо по внешним признакам».

Говоря о том, что сущность познается «либо по внутренней структуре, либо по внешним признакам», Г. В. Лейбниц пишет, что определения, которые даются внешнему виду тела, являются несовершенными и предварительными.

6. Простые (первичные) идеи не произвольны, так как заимствованы у бытия вещей. Произвольны смешанные (комплексные) идеи благодаря их именам. Следует различать положительные и отрицательные идеи.

Согласно Г. В. Лейбницу, «простые» или первичные идеи «заимствованы от бытия вещей», то есть не являются произвольными. Только «смешанные», комплексные идеи могут восприниматься как произвольные и то благодаря языку, ср.: «произвольное содержится только в словах». Для философа идеи вообще первичны, изначальны, они существуют в Боге и человеке, или как реальные, или как потенциальные.

Решая проблему происхождения терминов, Г. В. Лейбниц высказывает устами Филарета в диалоге с Теофилом мнение о том, что есть термины, которые используются для обозначения идей, понятий различной степени абстрактности. Но есть и слова, которые употребляются людьми «для обозначения недостатка или отсутствия известной идеи», ср. «ничто», «невежество», «бесплодие». Они обозначают «отрицательные идеи».

7. Несовершенство языка, проявляющееся в процессе познания, следует искать в неточности и в общности значений слов.

«Слова так часто становятся между нашим разумом и истиной вещей, что их можно сравнить со средой, через которую проходят лучи видимых предметов и которая нередко окутывает туманом наши глаза». Таким образом, причиной непонимания истины объявляется несовершенство слов, а не факт некачественного соотношения слов с обозначаемыми идеями.

Несовершенство языка Г. В. Лейбниц усматривает в том, что слова, призванные обозначать вещь, не имеют точности в своем значении. Например, слово слава. «Такие слова не более как простые звуки в устах большинства людей, или во всяком случае значения их остаются очень неопределенными». Вероятно, это свидетельствует скорее не «о несовершенстве слов», а о несовершенстве ума людей и их языкового сознания. Можно сказать, что понятия у таких людей усвоены на уровне наименования, точнее – звуковой оболочки, привязанной к расплывчатому значению.

Неправильное использование слов для обозначения сущностей вещей Г. В. Лейбниц связывает с таким свойством языка, как общность языковых значений. Он утверждает, что слова с исходным значением используются небрежно, «неустойчиво», то есть приблизительно, что приводит в процессе общения к необоснованному присвоению словам «необычных значений». Это еще один фактор, отрицательно влияющий на познание вещи с помощью языка. Тем не менее, Г. В. Лейбниц не отвергает таких важных служебных функций слова, как сообщение другим наших мыслей, краткое выражение этих мыслей, введение «нас в познание вещей»).

8. Слово было произвольно выбрано знаком какой-то идеи.

Вопрос о произвольности (конвенциональности) языковых знаков объясняется автором следующим образом: «Слова употребляются людьми в качестве знаков их идей… это произошло не благодаря какой-нибудь естественной связи между некоторыми членораздельными звуками и некоторыми идеями…, но по произвольному установлению, в силу которого такое-то слово было сознательно выбрано знаком такой-то идеи».

9. Для изучения этимологии слов следует проводить сопоставительный анализ различных языков.

Г. В. Лейбниц считает, что изучение этимологии слов следует проводить в сопоставительном аспекте, сравнивая языки народов, проживающих недалеко (рядом) друг от друга. Полезно изучать при этом язык пограничных районов у «промежуточных народов». Данное пожелание было реализовано, как известно, в ареальной лингвистике XX века.

10. Пользуясь словами, мы воспроизводим чужие, уже известные идеи. Мы – переводчики чужих мыслей и передатчики чужих слов.

По мнению Г. В. Лейбница, с помощью слов человек обозначает не собственные, а чужие идеи, известные ему от других людей. Ср.: «Мы являемся иногда лишь переводчиками мыслей или передатчиками слов другого» [56, 287]. Уточняя таким образом идею Т. Гоббса о предназначении имен выступать в качестве наименований других имен, Г. В. Лейбниц уподобляет говорение не простой передаче чужих слов, а прежде всего передаче чужих мыслей. Активность говорящего сводится тем самым лишь к припоминанию не своих идей и к языковому оформлению этих идей.

11. Для познания идей необходимо создать универсальный философский (искусственный) язык или язык анализа.

Другая проблема, занимающая Г. В. Лейбница, – это язык анализа. Каким должен быть такой язык? – Естественным и/или терминологическим? Поскольку естественный язык годится лишь для оформления чужих мыслей, да и к тому же он несовершенен в плане своих значений, то языком анализа следовало бы, конечно же, сделать какой-то искусственный язык, наподобие языка математики.

Г. В. Лейбниц определяет пути создания универсального философского языка, с помощью которого можно было бы осуществлять научное познание. Высказав мысль о создании искусственного языка (Как известно, ранее Декарт предлагал создать "философский язык"), Г. В. Лейбниц заявил, что последний должен формироваться на базе логикофилософских и математических понятий. Благодаря такому искусственному языку достигается наглядность, достоверность, точность при толковании тех или иных идей. При этом автор замечает, что логика языка отличается от логики мышления: «Языки не всегда образовывались в согласии с правилами логики».

12. Синтез – это путь от простого к сложному. Анализ – это средство каталогизации простых мыслительных понятий.

Г. В. Лейбниц считает анализ особым искусством, с помощью которого можно найти «промежуточные идеи (medium)». Автор считает простым то, что должно синтезироваться в сложное, ср.: «Часто приходят к прекрасным истинам путем синтеза, идя от простого к сложному». Г. В. Лейбниц видел в анализе средство каталогизации простых мыслительных понятий, ср.: «Результатом нескольких анализов различных отдельных предметов будет каталог простых или близких к простым мыслей». «Располагая таким каталогом простых мыслей, можно снова проделать все a priori и объяснить происхождение вещей, беря за основу некий совершенный порядок и некую связь или абсолютно законченный синтез». Отсюда, проблема комбинаторики, с помощью которой можно совершенствовать процесс познания мира.

13. Язык следует рассматривать как средство формирования и передачи мыслей, как инструмент обучения идеям.

Из коммуникативной функции языка выводится функция языка как средства познания, где язык выступает в роли инструмента формирования и передачи мыслей. Эти идеи нашли свое выражение в современной философии и лингвистике, где язык определяется как форма выражения и существования мыслей.

Говоря о передаче мыслей, Г. В. Лейбниц вносит существенное уточнение, о котором уже говорилось выше, ср.: «Главная цель языка заключается в том, чтобы возбудить в душе того, кто меня слушает, идею, сходную с моей».

Согласно Г. В. Лейбницу, идеи трудно усваиваются в следующих случаях: 1) когда они очень сложны; 2) когда их нельзя проверить и исправить по какому-либо образцу; 3) «когда значение слова и реальная сущность вещи не вполне тождественны».

Обучая идеям с помощью языка, мы должны тщательно подбирать слова. Из-за того, что некоторые слова имеют сходные значения (= имеют «нечто общее между собой»), ими пользуются небрежно, «неустойчиво», т. е. приблизительно, присваивая словам «необычные значения» (= нарушают норму и узус). Так можно с помощью слов ввести рассудок в заблуждение.

14. Целое и его части тождественны, несмотря на то что части целого изменяются во времени.

Г. В. Лейбниц определяет отношение целого и его частей как отношение тождества, при этом целое сохраняет свою суть при изменении своих частей, ср.: «Единство (тождество) одного и того же растения составляет такая организация частей в одном теле, которая участвует в общей жизни. Это длится в течение всего времени существования растения, хотя части его изменяются».

Философ переносит понятие тождества на субъект и его самоосознание, ср.: «Слово личность означает мыслящее и понимающее, обладающее разумом и рефлексией существо, которое может рассматривать себя как того же самого, как ту же самую вещь, мыслящую в различное время и в различных местах. Сознание или самосознание доказывает моральное или личное тождество».

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Г. В. Лейбницу)

 

1.8. Этьен Бонно де Кондильяк (1714–1780). Классификация предметов действительности по аналогии и способу их вербального выражения

Этьен Бонно де Кондильяк – французский философ-просветитель. Развивая теорию познания, исходил из того, что все знания и способности человека выводятся из ощущений. Считается, что Э. Б. де Кондильяк является одним из основоположников ассоциативной психологии. Слава пришла к Э. Б. де Кондильяку рано. Благополучно превратившись из никому неизвестного аббата в известного философа, впоследствии он всегда пользовался благосклонностью властей, в то время как многие его современники-просветители жили под угрозой ареста и тюремного заключения, а их произведения публично сжигались. Ему доверили обучение и воспитание принца Пармского (внука Людовика XV (1758–1767)). Он был избран во Французскую Академию (1767). Однако при жизни и после оппоненты обвиняли философа в сенсуализме, аморализме, атеизме; в том, что он объявил разум способностью человека, что он оспаривал врожденность идей, что подлинная наука была для него ничем иным, как языком, что он не верил ни в справедливость, ни в бога; что его философия разрушает человеческое достоинство. Последние годы жизни Э. Б. де Кондильяк уединился в замке и готовил к изданию свои труды. Он не являлся на заседания Академии, не появлялся в салонах. По словам Ж. Ж. Руссо, братья и сестры называли этого выдающегося мыслителя «семейным идиотом». Ср. также: «Я знаю, как один человек пожилых уже лет (имеется в виду Кондильяк), удостоивший меня своей дружбы, слыл в кругу семьи и друзей весьма ограниченным: этот превосходный ум зрел в тишине. Вдруг он выказал себя философом, и я не сомневаюсь, что потомство даст ему почетное и выдающееся место между лучшими мыслителями и наиболее глубокими метафизиками его века» (Ж.-Ж. Руссо).

В своих трудах философ утверждает, что знание о действительности люди устанавливают по способу ее познания. Язык определяется как связующее звено между идеей и действительностью. Институционные знаки, к которым он относит единицы языка, выполняют, по его мнению, идейнопобудительную функцию. Философ отождествляет анализ и синтез; считает при этом, что познание вещи осуществляется через анализ, а не с помощью дефиниций. Э. Б. де Кондильяк определяет понимание как осознание отношений между идеями; подчеркивает общественный характер языка.

Основные труды и источники:

• Сочинения: В 2 т. Т.1 / Пер с фр.; Общ. ред. и примеч. В. М. Богусловского. М., 1980. – 334 с.

• Сочинения: В 3 т. Т.2 / Пер с фр.; Общ. ред. и примеч. В. М. Богусловского. М., 1982. – 541 с.

• Сочинения: В 3 т. Т.3 / Пер с фр.; Общ. ред. и примеч. В. М. Богусловского. М., 1983. – 388 с.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Единицы языка – это знаки идей.

Идея познается посредством языка, она формируется (классифицируется и оформляется) с его помощью. Сам процесс мышления как связь идей (понятий) между собой также невозможен без языка, ср.: «Идеи связываются со знаками, и … только благодаря этому они связываются между собой». Согласно Э. Б. де Кондильяку, идеи или мысли человека обязаны своему существованию их связи со знаками. Соотношение идей также обусловлено их знаковостью. Знаки – это название общих и абстрактных идей.

2. Язык классифицирует идеи (вещи) на роды и виды.

Родо-видовая классификация строится «не столько в зависимости от природы вещей, сколько от способа, каким мы их познаем». Данный способ познания не в последнюю очередь зависит от языка, хотя ведущую роль при этом играет способность сознания, ума к абстрактному видению вещей и методу обобщения, то есть зависит от уровня развития абстрактного мышления. Человек склонен, основываясь на своих ощущениях, приписывать вещам качества и свойства, которыми они сами по себе не обладают, например, цвета и запахи не находятся в предметах, а являются результатом наших ощущений. Ограниченность ума или неспособность к размышлению заключается в том, что некоторое множество идей ошибочно относят к одному и тому же классу. Иначе говоря, некоторые предметы воспринимаются как различные объекты только благодаря несовершенству способа, с помощью которого они постигаются.

3. Язык выполняет роль связующего звена между идеей и действительностью.

Критикуя философов за то, что они признают существование неясных и смутных идей, Э. Б. де Кондильяк говорит, что они не умеют придать точность своим выражениям. Все зависит от того, как удачно строится суждение или оформляются идеи с помощью языка. Осознание отражаемой действительности или познание как формирование идей осуществляется посредством языковых знаков – букв, слов. Сначала осознается языковой знак (буква, слово), затем идея.

4. Знаки бывают случайными, естественными и институционными.

Знаки – это название общих и абстрактных идей. Три вида знаков: случайные; естественные; институционные.

Под случайными знаками философ понимает предметы, которые пробуждают у человека идеи благодаря каким-то особым обстоятельствам. Это могут быть субъективные ассоциации.

К естественным знакам он относит возгласы, связанные с выражением чувств радости, страха и боли.

Институционные знаки характеризуются произвольной связью с репрезентируемыми идеями. К институционным знакам относятся языковые знаки.

5. Знаки пробуждают идею.

Используя одни и те же языковые знаки, разные люди достигают различных эффектов. Это зависит от «искусства употребления знаков». Одна из функций языковых знаков – пробуждать идеи в голове слушающих.

6. Анализ – способ приобретения знаний. Познание вещи осуществляется путем анализа, а не с помощью дефиниций (определений, суждений).

Анализ – единственный способ приобретения знаний. Анализ – это поиск, образование и сравнение идей. Результатом анализа являются знания. Знание облекается в формы языка. Язык – средство, метод анализа. Однако с помощью языка создаются не только наши знания и мнения, но и образуются предрассудки. Таким способом язык влияет на наше сознание.

Путь познания вещи – анализ вещи, а не ее дефиниции. Дефиниции для Э. Б. де Кондильяка – это всего лишь показ вещи, но не ее научное освещение. Одну и ту же идею можно определить по-разному. В этом и заключается, согласно автору, бесполезность дефиниций. Философ предлагает «заменять дефиниции анализом».

7. Синтез и анализ – одно и то же.

Предпочитая анализ, Э. Б. де Кондильяк объявляет синтез ненадежным, неясным методом. В конце концов он отождествляет анализ и синтез: «Цель синтеза – как расчленение, так и соединение, а цель анализа – как соединение, так и расчленение». Итак, синтез – это и есть анализ.

8. Слово делает вещь реальной (= превращает вещь в объект мышления), но не разъясняет ее природу.

С помощью слов мы не только делаем реальные вещи объектами мышления, но и приписываем реальность нашим абстракциям. Слово закрепляется за предметом действительности в акте наименования, благодаря чему оно воспринимается как «реальность вещи». Однако назвать предмет, или определить его с помощью слова, то есть дать дефиницию, вовсе не означает познать этот предмет, разъяснить его сущность.

9. Понимание достигается благодаря осознанию отношений между идеями.

Понимание достигается опять-таки с помощью анализа идей, который невозможен без осуществления следующих действий – сосредоточение внимания на вещи, узнавание, воображение, воспоминание, размышление, различение, абстрагирование, сравнение, сочетание, расчленение, утверждение, отрицание, рассуждение. Институционные связи идей воплощены в языке или выражаются с его помощью. Прочность институционных связей идей, создающаяся благодаря языковому оформлению, препятствует познавательной деятельности человека, хотя способствует быстрому пониманию. Можно сказать, что понимание – это анализ идей с помощью языка.

10. В акте говорения значение слова задействуется частично, потому что мы соединяем слово с различным сочетанием идей.

Смысл закрепляется за словом, благодаря использованию этого слова в речи. В речи, смысл слова расширяется или сужается: «Среди названий есть много таких, в которых мы улавливаем не все значение, мы извлекаем его часть за частью и что-то присовокупляем ему или что-то отнимаем от него. Отсюда, получаются различные сочетания идей, выражаемые одним и тем же знаком, из-за чего случается, что одни и те же слова в одних и тех же устах имеют совершенно различное значение». При использовании слова в речи, смысл его расширяется или сужается.

11. Говорение есть реализация потребности мыслить.

Прочность связи между наименованием и идеей, а также между отдельными наименованиями играет важную роль в деятельности человека, в частности, в говорении и размышлении. Потребность мыслить порождает потребность говорить. Ребенок «составляет себе суждения прежде, чем начинает говорить». Говорение, согласно Э. Б. де Кондильяку, – это не что иное, как анализ мысли при помощи слов. Таким образом, мысль рассматривается как нечто готовое и предшествующее языку.

12. Язык функционирует как средство общения благодаря общему фонду идей.

Делиться мыслями с помощью языка мы можем только в обществе. В этом и проявляется общественный характер языка. «Язык способствует успехам человеческого духа. Язык управляет обществом». Люди общаются благодаря наличию у них общих идей. «Люди в этом случае могут сообщать друг другу свои мысли лишь при помощи общих им всем идей». Непонимание имеет место, когда отсутствует общая мыслительная база.

13. Разговорному языку предшествовал язык действий (телодвижений).

Человек владеет не только языком членораздельных звуков. Человека можно понять, наблюдая за языком его действий. Под «языком действий» Кондильяк понимает телодвижения (напр., «исчисление при помощи пальцев»), поступки, привычки человека. Некоторые действия человек осуществляет машинально, не осознавая. К осознанным действиям относятся такие, причиной которых является любознательность, размышление. Соответственно, все речевые действия являются сознательными. При этом «язык действия служит подготовкой к языку членораздельных звуков». Сначала идея проявляется в языке действия, затем закрепляется за словом как языковым знаком.

14. Аналогия – это метод познания, способ выражения новых (неизвестных) идей, языком природы.

«По существу аналогия есть отношение подобия; стало быть, одна вещь может быть выражена многими способами, ибо нет такой вещи, которая не была бы похожа на множество других». Выбор слова в процессе говорения также подчиняется закону аналогии.

Однако аналогия в языке является слабой, расплывчатой и несвязной. Всему виной – смешение языков. Чтобы говорить правильно и точно, нужно придерживаться «наибольшей аналогии». Вся система обучения построена на аналогии. Процесс познания с помощью аналогии – это движение от известного к неизвестному. Аналогия – это «язык, которому всех нас обучает природа, но которому мы не учимся или учимся плохо».

Прошло почти сто лет, прежде чем идея аналогии была принята на вооружение в лингвистике. Впервые «лингвистическая» аналогия была обоснована представителем младограмматического направления в языкознании Германом Паулем в его «Принципах истории языка» (1886).

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Э. Б. де Кондильяку)