Представители "философии языка объясняют отношения естественного языка к сознанию, устанавливают долю его участия в мышлении, определяют его роль в понимании и познании. Однако, помимо идей, общеизвестных и часто обсуждаемых в философии данные философы высказали ряд интересных мнений о феноменах мышления и языка, которые наряду с концептуальными положениями их философских воззрений заслуживают особого внимания.

 

4.1. Фридрих Людвиг Готлоб Фреге (1848–1925). Экстенсиональное и интенсиональное значение слова. Осознание и выражение готовых мыслей с помощью языка

Математик и философ. Ключевая фигура в создании современной математической логики. Свел арифметику к логике и тем самым проложил путь к «логизированной арифметике». Г. Фреге никогда не объявлял себя приверженцем философии языка, хотя его и относят к этому направлению на основании того, что язык в его исследованиях является исходным пунктом, базой философских размышлений и объектом сравнения. В философской критике Г. Фреге называют противником психологизма, т. к. он отвергает чувственное восприятие как способ получения знаний о внешнем мире.

Утверждается, что, по мнению философа, человеку трудно преодолеть границы своего чувственного, субъективного мира и выйти на путь познания. Познание, согласно Г. Фреге, возможно только благодаря объективному характеру мысли. Язык же рассматривается философом как средство репрезентации и кодирования знаний. Причем – не всегда надежное средство, поскольку субъективное.

Ключевые понятия философских размышлений Г. Фреге представлены в следующих его терминах: собственное имя (Eigenname), обозначение (Kennzeichnung), понятие (Begriff), суждение (Urteil), предложение (Satz), смысл и значение (Sinn und Bedeutung).

Из философского наследия Г. Фреге менее знакомыми, но привлекательными для чтения представляются дискуссии, статьи и заметки автора, собранные по воле издателя в книге под общим названием «Труды по логике и философии языка» (“Schriften zur Logik und Sprachphilosophie”, 2001), относящиеся к периоду 1882–1897 гг., в которых автор объясняет и уточняет некоторые положения своей философии, представленные в фундаментальных трудах разных лет.

Основные труды и источники:

• Фреге Г. Смысл и денотат // Семиотика и информатика. Opera selecta. Сборник научн. статей. Вып. 35. – М., 1997. – С. 352–379.

• Фреге Г. Мысль: Логическое исследование // Философия, логика, язык: Пер. с англ. и нем. / сост. и предисл. В. В. Петрова; общ. ред. Д. П. Горского и В. В. Петрова. – М., 1987. – С. 18–47.

• Frege G. Schriften zur Logik und Sprachphilosophie: Aus dem Nachlass. G. Frege. – Hamburg, 2001. – 217 S.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Язык – средство кодирования и репрезентации знаний.

С помощью языка обозначается и выражается информация о предметах объективной действительности. Язык является инструментом, с помощью которого человек сообщает результаты своего познания другим людям.

2. Имя – знак реально существующего предмета.

Имя предмета, согласно Г. Фреге, уже предполагает факт существования этого предмета, если, к примеру, данное имя выполняет в предложении функцию субъекта, ср. Sachse ist ein Mensch (Sachse = Sachse existiert) Саксонец человек (Саксонец = Саксонец существует). Отношение существования обозначаемого является, по его мнению, неотъемлемым признаком каждого слова. Любое представление предполагает наличие в действительности объекта представления, ср.: «Этому моему представлению соответствует что-то». Представление обозначается с помощью "вещественного" имени. Мыслительное понятие также соотносится с реально существующим предметом, который оно отражает.

3. Символы (например, буквенные) – это знаки с высшей степенью условности. Этим они отличаются от слов естественного языка как знаков предметов и понятий.

Буквы-символы в отличие от слов как единства формы и содержания не имеют значения, т. е. в семиотическом плане могут быть соотнесены с любым предметом или образом предмета. Они имеют высшую степень условности благодаря своей обобщенности, ср. a ist gleich a (а равно а), где вместо «а» можно вставить любое имя. Слова естественного языка в отличие от буквенных символов имеют меньшую степень условности. Предложение – есть языковое выражение мысли. В него входят имена предметов и имена понятий. Имена предметов не имеют предикативного характера в отличие от имен понятий. Слова, обозначающие понятия, Г. Фреге называет понятийными словами (Begriffswörter). Имя субъектное как часть предложения-высказывания или сингулярное суждение является насыщенным, т. е. представляет законченную часть мысли. Имя предикатное является ненасыщенной частью мысли.

4. Представление не связано с мыслью, так как не является следствием опыта. Представления связаны с поэзией.

Определяя основания логики, Г. Фреге указывает, что понятийные (мыслительные) связи отличаются от ассоциативных связей. Ассоциативные связи не логичны, не истинны. Они строятся на представлениях, в то время как мыслительные связи являются соединениями, вещей, понятий, качеств и отношений.

Представления связаны с образностью, которая не принадлежит мысли, а относится к поэзии. Мысль не образна, она значима. Мысли не только в корне отличаются от представлений. Они не зависят и от самого мышления. В противном случае разные люди не могли бы связать одну и ту же мысль с одним и тем же предложением. Мысль не персональна. Мысль безлична, язык персонален.

5. Объем понятия – это экстенсиональное значение имени (ср. звезда Венера ). Содержание понятия или смысл – интенсиональное значение слова (ср. Утренняя звезда. Вечерняя звезда ).

Для логики важнее объем понятия или экстенсиональное значение, чем содержание понятия или смысл (= интенсиональное значение). Так, например, слова Morgenstern и Abendstern (Утренняя звезда и Вечерняя звезда) имеют одинаковое экстенсиональное значение – это «звезда Венера», но разные интенсиональные значения:

(а) «наблюдаема в последний раз в утреннее время»,

(б) «наблюдаема в первый раз в вечернее время».

Для науки важно экстенсиональное значение, в то время как для поэзии более важен смысл, или интенсиональное значение. Интенсиональность – это представления, которые не изменяют мысль, а лишь намечают различные перспективы ее видения.

[Данная классификация имен напоминает нам объективацию родовых и видовых понятий, восходящую к Аристотелю, ср. дерево – родовое имя, или имя понятия; береза – видовое имя, указывает на конкретный предмет, ассоциирует его определенные признаки].

Так называемые понятийные слова определяются автором как слова, называющие общее, абстрактное понятие, слова с экстенсиональным значением. Им противопоставлены слова с интенсиональным значением, которые обеспечивают выход на обозначаемый предмет только благодаря смыслу. Это – собственные имена (Eigennamen).

Мысль экстенсиональна, язык более интенсионален, так как связан с субъективными образами и представлениями.

6. Мысли не создаются, а осознаются и выражаются (с помощью языка) как законы природы.

В процессе мышления мысли не создаются, а сначала осознаются и потом выражаются. Тем самым Г. Фреге подтверждает объективный характер мысли. Мысль объективна постольку, поскольку она не зависит от сознания.

Отсюда – мысли не зависят от человеческого поведения. Человек подчиняет себя готовой мысли. Объективный характер мысли – предпосылка познания.

Между осознанием и выражением мысли существует разница. Г. Фреге считает, что некоторые мысли только осознаются, но не выражаются. По-видимому, невыраженность мысли или каких-то ее деталей зависит от того, какие языковые средства выбирает субъект для ее выражения и как он соотносит их между собой. Степень выраженности мысли зависит, таким образом, от ресурсов языка и от эффекта их речевого использования. Мысль не тождественна мысли о ней.

Мысли, по мнению Г. Фреге, как и законы природы, не зависят от того, как мы их мыслим. Мы открываем мысли как законы природы. Логика данной аналогии достаточно проста. Открывать можно то, что уже есть, существует независимо от нас. Вероятно, что мы чаще открываем мысли для себя.

Чтобы отстоять тезис независимости мысли от человеческого поведения и обращения с ней, Г. Фреге предусмотрительно критикует проблему «изменчивости мысли». Он говорит, что это надуманная проблема. Быть истинным или ложным и считать что-то истинным или ложным – это не одно и тоже. Человеку свойственно высказывать свое мнение по поводу тех или иных мыслей. От этого мысль не становится истинной или ложной. Таким способом философ аргументирует объективность мыслей.

7. Причина неясности мысли кроются в неполноте ее осознания.

Неясность мысли создается, по мнению философа, за счет неполноты её открытия, осознания. Мы вправе предположить, что неполнота мысли усугубляется и средствами вербализации. Г. Фреге, сравнивая два предложения Dieser Hund hat die ganze Nacht geheult (Эта собака выла всю ночь) и Dieser Köter hat die ganze Nacht geheult (Эта дворняжка выла всю ночь), утверждает, что в них выражена одна и та же мысль [ср. 118, 56]. Целесообразно было бы сказать, что мысль структурна, а представление контенсионально. В этой связи мысль, по Г. Фреге, напоминает нам некий инвариант. Все вариантные наслоения относятся к представлениям. В первом примере наблюдается бо́льшее приближение к инварианту, чем во втором, благодаря видовому имени Köter (дворняжка). Если согласиться с автором в том, что в обоих предложениях выражается одна и та же мысль, то естественный язык преимущественно следует считать выразителем представлений.

8. Необходимо создать язык понятийных исчислений (Begriffsschrift), освобожденный от психологичности (от представления и ассоциативности).

Мысль сначала выражается, потом утверждается. Автор различает суждение и утверждение. Суждение (Urteil) – это внутреннее признание мысли истинной. Утверждение (Behauptung) – это внешнее (языковое и речевое) подтверждение мысли истинной. Логика основывается на законе истинности, а не на утверждении истинности. Это означает, что из двух высказываний, например, (1) Х (есть) истинный и (2) Я считаю Х истинным, второе не относится к логике.

Для описания мысли наиболее приемлем, по мнению Г. Фреге, арифметический язык формул (Formelsprache) или язык понятийных исчислений (Begriffsschrift), который он сам разработал для этих целей. Автор призывает в этой связи освободиться от оков естественного языка, из-за логического несовершенства которого допускается много ошибок в оформлении мысли. Грамматики различных языков отличаются друг от друга тем, что в них смешалось психологическое с логическим. Язык модифицирует мысль, придает ей особую окрашенность.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Ф. Л. Г. Фреге)

 

4.2. Бертран Рассел (1872–1970). Независимость познания от сознания и языка. Преимущество естественного языка – в его неопределенности и возможности нового означивания

Английский философ и общественный деятель с мировым именем. Автор одной из версий философской доктрины «логического атомизма», сформировавшейся в рамках аналитической философии. Был дружен с «первым» (ранним) Л. Витгенштейном, автором «Заметок по логике», еще верившим в познание действительности с помощью языка (= логически идеального языка), и, разошелся со «вторым» (поздним) Л. Витгенштейном, автором «Логико-философского трактата» и «Философских исследований», отказавшимся, по его мнению, от философского освещения отношений между словом и жизнью, и ограничивающим философию анализом языка повседневной жизни.

В предисловии к книге Геллнера «Слова и вещи» Б. Рассел аргументировал свое несогласие с данным подходом следующим образом: «Лингвистическая философия в своем интересе не к миру, а к языку похожа на ребенка, забавляющегося часами без маятника, которые, даже не показывая часа, функционируют проще в забавном ритме».

Б. Рассел придерживался мнения, что каждого философа необходимо рассматривать «в качестве продукта окружающей его среды, то есть как человека, в котором выкристаллизовались и сконцентрировались мысли и чувства, свойственные обществу, частью которого он является». По-видимому, общество оказалось не столь однородным, чтобы можно было констатировать полное единодушие философских взглядов его представителей.

Основные труды и источники:

• Рассел Б. Философия логического атомизма. – Томск, 1999. – 192 с.

• Рассел Б. История западной философии. – Ростов н/Д, 2002. – 992 с.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Преимущество естественного языка – в его неопределенности и возможности нового означивания.

Б. Рассел подчеркивает нечеткость, двусмысленность высказываний, построенных с помощью естественного языка. При этом он, однако, придерживается мнения, что «нечеткость гораздо более важна в теории познания».

Расплывчатость, неопределенность символа в плане значения идет на пользу познавательному процессу, так как не препятствует заполнению данного символа различным содержанием. В этом автор видит главное преимущество естественного языка.

2. Имя – это сокращенная дескрипция.

Слово может выступать синонимом более крупных вербальных единиц, например, словосочетания или предложения. Слово имеет память на свое контекстуальное окружение, из которого оно когда-то вычленилось. Следует заметить, что эту идею впервые высказал немецкий лингвист, автор Очерков сравнительной грамматики индоевропейских языков К. Бругман, который еще в 1886 году сделал вывод, что все отдельные слова языка являются результатом усечения предложений.

3. Истинность и ложность высказывания зависит от объективных условий (фактов).

Истинность или ложность высказывания, ср. «Идет дождь», зависит от условий (в данном случае погодных). «Истина и ложь коррелятивны». Такие условия или обстоятельства автор называет «фактом». Факты выражаются с помощью целостных предложений, а не отдельными словами. В основном факты принадлежат объективному миру и не зависят от наших мыслей и убеждений. Факты подразделяются на единичные, ср. «Это является белым», и общие, ср. «Все люди смертны». Кроме того, они могут быть положительными и отрицательными, ср. «Сократ жил» и «Сократ не жив».

4. Пропозиция – это комплекс словесных символов, главной функцией которых является обозначение предметов.

Под пропозицией автор понимает повествовательные предложения, которые что-то утверждают. «Пропозиция есть только символ». Пропозиция состоит из комплексных символов. Это части пропозиции, или слова́. Однако автор не склонен приписывать пропозиции номинативную функцию, ср. «Пропозиции не являются именами фактов». Он приходит к выводу, что «отношение пропозиции к факту совершенно отличается от отношения имени к наименованной вещи». «Факты вы можете только утверждать или отрицать или что-то подобное, но не именовать».

Из сказанного можно сделать вывод, что пропозиция есть отношение обозначения или репрезентации, отношение которое устанавливает говорящий, используя готовые имена как простые, неделимые символы.

5. Свойства словесного символа часто смешиваются со свойствами предмета, что приводит к заблуждениям.

«При недостаточно бережном обращении с символами, при недостаточном осознании отношения символа к тому, что он символизирует, вы найдете, что приписываете предмету те свойства, которые принадлежат только символу». «Едва ли необходимо говорить, что определение дается не предмету, а символу».

Все заблуждения возникают, согласно Б. Расселу, потому, что мы вместо одного, более соответствующего символа используем другой (символ иной разновидности).

«Говоря о символе, я просто имею в виду нечто такое, что ‘обозначает’ что-то еще». Правда, автор не связывает это «что-то еще» с понятием значения. Он не последователен в этом вопросе. С одной стороны, он заявляет, что понятие значения психологично, что пока невозможно построить чисто логическую теорию значения. С другой стороны, он все же определяет значение как компонент факта, который в зависимости от условий делает пропозицию истинной или ложной.

Если значение является содержанием, или неотъемлемой конституентой символа (пропозиции), то его роль в приписывании обозначаемому объекту каких-то дополнительных признаков вполне понятна. То, что автор, пытаясь освободиться от традиционных представлений о значении, все же невольно признает их интралингвистический статус, свидетельствует следующая цитата, ср.: «Чем бы ни было значение комплексного символа, ясно, что оно зависит от значения отдельных слов».

6. Условием всякого общения является нетождественность значения самому себе.

Говорящие вкладывают различные значения в употребляемые слова в силу различий в знаниях и личном опыте. В разных речевых ситуациях одно и то же слово формирует различные смыслы.

7. Неоднозначность слова обусловливает различия в понимании.

Принадлежность словесных символов к естественному языку является причиной их логического несовершенства. Виной всему – внутриязыковые значения символов, которые влияют на восприятие обозначаемых идей, поскольку активизируют в сознании в процессе говорения и слушания различные образы и эмоции. Это приводит к различиям в понимании.

8. Значение слова выводится из отношения слова к объекту или множеству объектов.

Поскольку как пропозиция, так и определение состоят из слов, Б. Рассел растолковывает суть слова. Согласно автору, слово соотноситься не с единственной сущностью, а с классом сущностей. Б. Рассел задает в этой связи очень важный методологический вопрос: «Может ли отношение, называемое ‘значением’, быть непосредственным отношением между словом, как физическим событием, и самим объектом, или отношение должно проходить через ‘ментального’ посредника, которого можно назвать ‘идеей’ объекта?».

Данный вопрос логично предполагает два ответа, а именно:

(1) значение слова соотноситься с обозначаемым объектом посредством мыслительного понятия (идеального представления объекта);

(2) значение слова соотноситься с объектом напрямую без мыслительного посредника. В обоих случаях речь идет о значении как отношении.

Согласно философу, «мыслить значение слова, значит вызывать образ того, что оно обозначает».

Значением словесного символа становится содержание объекта, соотнесенного в акте обозначения со словом.

9. Понимание слова не следует отождествлять со знанием словесного значения. Объектом понимания является отношение слова к какому-либо факту или событию.

Б. Рассел указывает на то, что понимание слова не следует отождествлять со знанием словесного значения. Говорящий не задумывается о значениях слов. Он понимает слово в зависимости от обстоятельств, в которых он применяет данное слово; или, когда, услышав слово, истолковывает его побудительную силу. Первое понимание слова является активным, второе – пассивным. По сути дела автор ведет речь не о понимании значения слова, а понимании отношения слова к какому-либо факту или событию, которое выступает, или как причина, или как следствие какого-то словесного выражения. Значение слова сводится, таким образом, к его использованию.

10. Существует четыре способа понимания слова – 1) в перспективе говорящего; 2) в перспективе слушающего; 3) посредством других слов; 4) через ассоциацию объекта.

Б. Рассел определяет четыре способа понимания слов. При этом понимание слов он напрямую связывает с использованием слов. В принципе речь идет:

1) о понимании слова в перспективе говорящего, который использует слово «в подходящих случаях» «надлежащим образом»;

2) о понимании слова в перспективе слушающего, который руководствуется словом в своем дальнейшем поведении или поступке;

3) о понимании одного слова посредством другого слова, ассоциируемого с ним; при этом другое слово «оказывает соответствующее воздействие на поведение»;

4) о понимании слова через ассоциацию объекта, с которым это слово соотносится в акте обозначения.

11. Слово – знак опыта, так как используется для воспроизведения имеющихся знаний.

Слова языка, согласно автору, используются не только для «описания или вызывания образа памяти», т. е. для воспроизведения имеющегося, сформировавшегося опыта. Здесь, надо полагать, слова связаны с объектами привычным образом, или стереотипно. Таким образом, слово связывает нас с образом объекта, известным или неизвестным нам до акта говорения или слушания, который воскрешает в нашей памяти множество других образов, как относящихся непосредственно к обозначаемому объекту, так и сосуществующих с ним других объектов, а также сопутствующих ему событий.

12. Слово – знак воображения, так как используется в прозе и поэзии для формирования новых, нестереотипных представлений.

Слова языка могут использоваться также «для описания и создания образов воображения», например в прозе или в поэзии, где они формируют новые, неизвестные, нестереотипные представления об объекте.

13. Анализ должен строиться на логически совершенном языке, когда «для каждого простого объекта будет не более одного слова, а всё, что не является простым, будет выражено комбинацией слов».

Для более адекватного анализа атомарных фактов необходимо создать, по мнению автора, логический язык, элементы которого не должны быть многозначными. Каждый символ такого логического языка должен соответствовать определенному содержанию простого объекта. Как вытекает из рассуждений автора, анализ должен строиться на таком логически совершенном языке. Этот язык призван показывать логическую структуру объективного факта.

Остается открытым вопрос, насколько комплементивным будет такой однозначный символ при анализе различных атомарных фактов. Или он будет всякий раз освобождаться от предшествующего, приписывамого ему значения, и «означиваться» заново?

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Б. Расселу)

 

4.3. Эрнст Кассирер (1874–1945). Язык как средство символьного формирования сознания. Познание – один из видов формотворческого мышления

Немецкий философ, причисляемый историками философии к разряду неокантианцев. Родился в Бреслау в зажиточной еврейской семье. Изучал философию в Марбурге. 1906–1919 гг. преподавал философию в Берлине, Гамбурге. В 1933 г. был вынужден эмигрировать. Работал в Иллинойском и Колумбийском университетах США. Мало известен на родине. Основной труд – «Философия сиволических форм» (1923–1929). Для современных исследователей наиболее привлекательными идеями в работах Э. Кассирера являются: (1) роль симфолических функций языка в процессе научного познания, (2) способность сознания существовать благодаря синтезу противоположностей. Философ считал, что познание, хотя и зависит от ментальных методов анализа, в целом остается объективным. Он верил в связующую, систематизирующую силу сознания, в котором отдельное связано с общим, а общее проявляется в отдельном.

Основные труды и источники:

• Кассирер Э. Философия символических форм. Т. 1. Язык. – М., СПб., 2002. – 272 с.

• Cassirer E. Gesammelte Werke / Hrsg. Von Birgit Recki. Bd.11. Philosophie der symbolischen Formen. – Teil 1. Die Sprache / Text und Anm. bearb. von Claus Rosenkranz. – Hamburg: Meiner, 2001. – 330 S.

• Cassirer E. Symbol, Technik, Sprache. Aufsätze aus den Jahren 1927–1933. Hrsg. von Ernst Wolfgang Orth und John Michael Krois unter Mitw. Von Josef M. Werle. – 2.Aufl. – Hamburg: Meiner, 1995. – 222 S.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Символические формы – это принципы, созидающие мир. Это формы проявления смысла и его понимания (Erscheinungsformen). Различаются три ипостаси символической формы – выражение, изложение и значение .

Выражение характеризуется как символическая форма переживаемого, духовного, которое подлежит пониманию. Это и есть языковая форма, выполняющая символическую функцию. Благодаря выражению мы понимаем и воспринимаем смысл, который формируется в высказывании посредством значения.

Изложение или «изображение» есть ни что иное, как обозначение. Обозначение – это всегда смысл, налагающийся на обозначаемый объект языковой формой выражения. Результатом обозначения является то, что высказано об обозначаемом предмете. Любой символ это не только выражение внутреннего, но и изложение (обозначение) внешнего. Изложение – это «образное отображение».

Значение выполняет функцию соединения, установления связи с мыслительными отношениями. Символизация осуществляется не посредством образности, возникающей, по-видимому, благодаря выражающей форме, а с помощью организующего свойства значения этой формы.

Продемонстрируем сказанное выше с помощью следующего примера. Слово осел проявляет наиболее ярко свою образность (метафоричность) как языковая форма, когда используется для обозначения «человека». Однако с помощью данного слова символизируются не «образные» признаки «осла», например, «большая морда» и «длинные уши», а мыслительные понятия «тупости» и «упрямства». На них нас выводит значение слова осел, которое связано с его поведенческими характеристиками – «непонимание команд человека» и «непослушание».

2. Символ – это связующее звено между явлением и идеей.

Символизируемое понимается, согласно автору, лишь частично. Оно не охватывает всего целого, потому что символические формы часто заводят мышление в заблуждение. Возможно, это происходит потому, что сами символические формы, которые использует сознание, не определены достаточно четко.

В религиозной сфере символ использовался первоначально как чисто предметный, реальный смысл, лишенный метафоричности, объективирующий что-то непосредственно существующее, имеющееся в действительности. Как знак здесь символ не отделим от обозначаемого. Постепенно в иных сферах, например, в эстетике и философии символ утрачивает свою «вещную» привязанность и используется для представления идеальных ценностей. Его предназначение начинают видеть в том, что он может выступать связующим звеном между явлением и идеей.

В процессе использования символа за ним прочно закрепляется идея. Это происходит потому, что символ полностью утрачивает собственное предметное содержание. Выполняя знаковую функцию, символ замещает идею, становиться на ее место. Тем самым символ превращается в чистую символическую форму, в операционную единицу сознания. Опираясь на символы, сознание оперирует идеями. Слагая идеи, оно создает идеальный мир.

Идеальным символом Э. Кассирер хотел бы считать «чистый знак значения» (reines Bedeutungszeichen), который ничего не выражает и ничего не обозначает (не изображает), а представляет собой чистое абстрактное отношение. Это своеобразная аксиоматическая величина, имеющая все же какое-то смысловое предназначение – своего рода математическую функцию. Вряд ли абстрактное значение символа является его главным предназначением.

Суть процесса обозначения предмета с помощью языкового символа заключается не в решении вопроса, как называется предмет, а в том, что представляет собой этот предмет. Иными словами, данный акт не исчерпывается функцией наименования. Скорее, он напоминает нам функцию «означивания». С помощью слова и закрепленного за ним языкового содержания (это функция выражения), а также соотносимого с ним рекуррентного понятия (это, согласно автору, функция значения) мы репрезентируем предмет, включая его тем самым в систему наших мыслительных понятий (это функция высказывания или изложения).

3. Функция самовыражения (“Selbstaussprache”) есть символическая функция естественного языка.

Помимо указанных символических функций языка Э. Кассирер обращает наше внимание еще на одну функцию – функцию самовыражения (“Selbstaussprache”). Человек овладевает не только окружающим его предметным миром, но благодаря самовыражению он устанавливает власть над самим собой.

4. Язык – это средство формирования мысли.

Соотношение языка и мышления для Э. Кассирера характеризуется активной ролью языка. Язык существует не только для того, чтобы сообщать мысль. Язык – не простое облачение мысли в форму слова. Язык принимает непосредственное участие в формировании мысли.

Язык выполняет определяющую и уподобляющую функцию по отношению к сознанию.

5. Теория отражения является наивной. В ней сознание представлено как пассивное, фиксирующее действительное положение дел, не создающее ничего нового.

Э. Кассирер продолжая развивать концептуальную основу своего будущего анализа, заявляет, что бытие в научном понимании «не есть фактическое и далее неделимое положение вещей». Иначе говоря, в вещном мире можно увидеть множество сущностей, ибо это зависит от множества принципов и форм сознания. Автор объявляет теорию отражения наивной, по-видимому, потому, что она предполагает согласованность (тождество) сознания и действительности, и, потому, что отражение действительности предстает в науке пассивным, скорее нетворческим, приспособленческим (сознание имитирует бытие?). Вместо пассивного сознания предлагается активное сознание. Последнее создает мир с помощью «интеллектуальных символов», которые позволяют предвидеть будущее (это цель науки!), а не просто констатировать настоящее. Критикуемое же состояние науки таково, что она выводит будущее из прошлого. Результатом такого подхода являются призрачные образы или символы внешних предметов. По-видимому, эти символы скорее отражают, то, что есть, но не объясняют того, что будет.

6. Язык выступает в философии как инструмент философского скепсиса.

Поднимая вопрос о роли языка в познании, автор критически замечает, что вместо того чтобы стать «кораблем философского познания» язык стал «инструментом философского скепсиса». Актуальными в этой связи становятся «описание и характеристика чистой формы языка», т. е. такой общей структуры языка, в которую вписываются все частные языковые явления. При этом автор убежден, «что язык, как и все основные духовные функции, может получить философское разъяснение только в рамках общей системы философского идеализма».

7. Современная наука – не объясняющая, а предвосхищающая, действующая наука.

Анализируя научные постулаты физика Г. Герца, автор по сути дела приходит к выводу, что современная наука должна не объяснять, а предвосхищать и действовать. Однако Э. Кассирер считает, что Г. Герц продолжает говорить на языке теории отражения, хотя понятие образа претерпело у него внутренние изменения.

8. Сознание творит бытие предмета.

Образ должен рассматриваться не как продукт отражения, выведенный из подобия сознания и бытия, а как порождение сознания. Сознание творит бытие предмета, не в смысле его реального создания, а в смысле его освоения и использования.

9. Сознание опосредовано формами, символами и понятиями мышления.

Непосредственное восприятие действительности считается необоснованной научной претензией. Познание или объективация предметной действительности встает на путь опосредованности. Речь идет об опосредованности формами, символами и понятиями мышления. Это и приводит к выявлению различных смыслов предметных взаимосвязей в разных отраслях науки, например, в физике, химии. Логика таких подходов приводит Э. Кассирера к отрицанию единства бытия. Бытие «распадается на бессвязное многообразие сущего». Идея единства бытия вытесняется, таким образом, из сферы познания. Бытие предстает как царство, характеризуемое множественностью, обусловленностью, относительностью явлений.

Новой задачей науки является, по мнению автора, обозрение целостности, системности результатов и методов познания. Следует ответить на вопрос, являются ли интеллектуальные символы различных научных направлений рядоположенными (= независимыми, неперекрещивающимися) или различными выражениями одной и той же фундаментальной духовной функции. Основная проблема заключается в том, как свести все многообразие к одному общему, единому.

10. Познание есть один из видов формотворчества.

В перспективе своего концептуального подхода Э. Кассирер уточняет само понятие познания. Познание представляет собой один из видов формотворчества. Познание – это формирование многообразия. Данный процесс предполагает, однако, сведение множества разных явлений к единству. Этот процесс называется интеллектуальным синтезом.

Переходя к определению функции языкового мышления, он подчеркивает, что мыслительная функция – это не столько оформление мира (Gestaltung der Welt), сколько формирование мира (Gestaltung zur Welt).

11. Сущность знака проявляется во взаимодействии языка и мышления.

Процесс познания всегда шел в ногу с разработкой знаковой системы. В этом смысле логика вещей не отделима от логики знаков. Об этом говорил еще Г. В. Лейбниц. Э. Кассирер определяет сущность знака в перспективе взаимоотношения языка и мышления, ср.: «Знак есть не просто случайная оболочка мысли, а ее необходимый и существенный орган». Конечно, здесь затрагивается не аспект происхождения языкового знака, которому современная лингвистика, отдавая дань традиции, приписывает конвенциональный характер. Речь идет о функциональном аспекте языкового знака, собственно уже – речевого знака, соотносимого говорящим с мыслью.

Для философа знак все еще одежда, которая помогает увидеть контуры мыслительного тела.

В понимании Э. Кассирера, знак – это инструмент, благодаря которому «формируется и впервые приобретает полную определенность» мыслительное понятие.

12. Язык есть средство анализа идей, а не вещей.

Интерпретируя эмпиризм Локка, Э. Кассирер отмечает, что данный автор изначально рассматривал язык как средство познания. Язык должен использоваться для анализа идей. Почему, именно язык? Потому что «все языковые обозначения никогда не служат непосредственно выражением самих вещей, а соотносятся исключительно с идеями духа, с собственными представлениями говорящего». Еще Гоббс указывал на то, что «имена – это знаки понятий, а не знаки самих предметов». Язык как выражение понятий оказался, однако, не очень надежным инструментом познания в силу своей эмпиричности. Только абстрактные слова избавляют нас в какой-то степени от ложности, приблизительности выражения идей. Однако слова с высоким сенсуальным содержанием, по-видимому, в этом отношении сильно обманчивы. Последователи-философы стали говорить о «злоупотреблении слов» и, соответственно, начали критиковать язык как средство познания. По мнению автора, более всего сомневался в познавательной силе языка Д. Беркли, который прямо сформулировал вопрос: «не служит ли язык более препятствием, чем помощью успехам наук?».

13. Отдельное слово представляет вещь вне речевого целого и внутри речевого целого односторонне.

Язык посредством своих отдельных слов ограничивает предметы бытия, которые обозначаются словами. Иначе говоря, обособленность, частичность слова изымает обозначаемый предмет «из непосредственного потока становления, где он пребывает». Таким образом, отдельное слово способствует тому, что предмет «понимается не в соответствии с его целым» (там же), он освещается словом односторонне. Слово дает предмету однобокое определение. Чтобы нейтрализовать эту ограниченность данного слова, ему следует противопоставить другое слово с прямо противоположным значением (понятием). В этом случае язык предстанет перед нами как нечто целое. Целостность языка становится возможной только благодаря связи противоположных понятий, заключенных в разных словах, ср. мир – война; зима – лето; день – ночь.

14. Звуковой знак является связующим звеном между объективными и субъективными фактами.

Э. Кассирер, рассмотрев различные (эмпирические, рационалистические, психологические и логические) взгляды на язык и на его роль в познании, в конце концов, приходит к выводу, что они сходны в одном – «цель языка усматривается (ими) в теоретическом знании и выражении этого знания». Слова для представителей этих взглядов – знаки идей, как объективных или субъективных элементов познания.

15. Язык – это «форма чеканки бытия». Язык следует рассматривать как активное средство формообразования сознания. Язык является источником творческой активности субъекта.

Язык не фиксирует пассивно «внешнее наличное бытие», а накладывает на него свою печать. Язык выступает как «форма чеканки бытия». Ценность языковых знаков заключается не столько в том, что они сохраняют из обозначаемого содержания, а в том, что в этом содержании они «элиминируют и преодолевают». Знак взламывает границы налично данного, т. е. выходит за пределы его границ и способствует активизации пространственной фантазии в определенном направлении.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Э. Кассиреру)

 

4.4. Людвиг Витгенштейн (1889–1951). Роль языка в формировании позитивного знания. Понимание предложения как способа его интерпретации с помощью другого предложения

Родился в Вене. В 1906 уехал на учебу в Англию. Под руководством Б. Рассела изучал основы математики. В 1914 г. добровольно уходит на фронт, попадает в итальянский плен. После освобождения уезжает в Голландию, где обсуждает с Б. Расселом рукопись своей будущей работы – «Логико-философский трактат». С 1920 по 1926 г. учительствует в сельской начальной школе в Нижней Австрии. Вместе с учениками создает «Словарь для начальных школ», который используется педагогами и сегодня. В «Словаре» собраны простые слова, используемые в речи австрийских детей альпийского региона. «Витгенштейн определенно хотел сделать своих детей рачительными хозяевами языка как родного обиталища. Несомненно, его интересовало и то, как расширить лингвистический спектр, ибо чем шире языковое употребление, тем больший спектр реальности попадает в сферу понимания». В 1930 г. Л. Витгенштейн возвращается в Кембридж, где вступает в должность профессора философии. Чтобы понять его лекции, слушателям требовалась высокая концентрация и невероятные усилия. Вместо того чтобы публиковать книги, он ограничивается краткими, часто не связанными формулировками мыслей, которые фиксирует в многочисленных записных книжках. В 1947 г. философ окончательно оставляет научную и преподавательскую деятельность. В 1953 г., уже после смерти, выходит в свет его главный труд «Философские исследования», составленный на основе оставшихся записей. Если ранний Л. Витгенштейн был в большей мере озабочен проблемами соотношения языка и действительности и рассматривал в своем «Трактате» язык как «проективное изображение» реальности, то позднего Л. Витгенштейна интересуют преимущественно языковые проблемы, в частности, он вводит в философский обиход понятие «языковых игр», свидетельствующих о бесконечным множестве способов использования языка. Приверженцы аналитической философии поспешили объявить языковые игры новой теорией. Надо признать, что метафора языковых игр оказалась живучей. Серьезные ученые, философы и лингвисты, до сих пор «играют в язык» с таким же азартом, с каким когда-то играли альпийские ученики Л. Витгенштейна, выступив в роли самых первых апробантов новой философской доктрины.

Основные труды и источники:

• Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. – М., 1958. – 134 с.

• Витгенштейн Л. Философские исследования // Языки как образ мира. – М., СПб., 2003. – С. 220–546.

• Wittgenstein L. Logoisch-philosophische Abhandlung. Tractatus logico-philosophicus. Suhrkamp Verlag. – Frankfurt am Main, 2003. – 117 S.

• Wittgenstein L. Philosophische Grammatik. Teil I. Satz. Sinn des Satzes. Teil II. Über Logik und Mathematik. Hrg. von Rush Rhees. – Frankfurt am Main. 1969. – 223 S.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Существуют различия между мировосприятием посредством сознания и миротолкованием с помощью языка. Язык препятствует пониманию.

Л. Витгенштейн наиболее известен философской общественности благодаря своей первой книге «Логико-философский трактат» (1921), главными проблемами которой являются выявление различий между мировосприятием и миротолкованием; расщепление мира сознанием на составляющие его элементы и описание последних с помощью простых и сложных (составных) предложений; смысл мира, который проявляется, но не поддается описанию.

2. Язык – это граница между мыслимым и немыслимым. За пределами языка – немыслие.

Роль языка в формировании позитивного знания, способствующего снятию жизненных проблем и согласованному вхождению в действительность, определяется при этом как ограничение, как препятствие на пути к пониманию.

Язык является миром, за пределы которого человек не может и не должен выходить. Об этом свидетельствует наиболее цитируемый афоризм автора: «О чем нельзя сказать, о том следует молчать» (“Wovon man nicht reden kann, darüber muβ man schweigen”).

Но это совсем не значит, что язык ограничивает выход сознания во внешний мир, как это обычно принято толковать. Это означает, что язык не пускает человека в мир бессмыслицы. Он лишь регулирует и направляет наши действия. Осмысленный мир противопоставляется бессмыслице. Границу между мыслимым и немыслимым можно провести лишь в языке.

3. Основные функции языка – номинативная и обозначающая. Имя – ярлык вещи. Назвать значит соотнести имя с предметом и выделить его из множества других подобных и неподобных. Имя не разъясняет.

Прежде чем сформулировать какое-то теоретическое положение, Л. Витгенштейн дает уточняющие определения тем терминам, которые он использует в изложении. И это логично, при его недоверии к естественному языку.

Словам языка он отводит номинативную, обозначающую функцию. Наименование для него – ярлык вещи. Значение имени – это и есть обозначаемый объект.

Он противопоставляет имя предложению. Предложением считается связь наименований.

Здесь следовало бы заметить, что любое имя предполагает акт предшествующей, уже состоявшейся предикации как соотнесения имени с обозначаемой вещью, ср. Яблоко ← Это яблоко. (= Этот предмет я называю яблоком). Назвать значит соотнести имя с предметом и выделить его из множества других подобных и неподобных. Таким образом, любое имя, прежде всего, предметное, онтологически обусловленное, есть, на наш взгляд, свернутое предложение, в данном случае идентифицирующее предложение.

Л. Витгенштейн практически повторяет Платона, когда говорит, что имя называет, но ничего не разъясняет, ср. «Если кому-нибудь показывают фигуру шахматного короля и говорят: «Это король», то этим ему не разъясняют применения данной фигуры разве что он уже знает правила игры».

Из других рассуждений автора вытекает, что можно знать правила игры, не зная наименований шахматных фигур. Можно знать, например, предназначение деталей автомобиля, не зная их точного названия, что зачастую имеет место в действительности. Можно даже использовать ложные или условные наименования. Главное – знать функцию именуемого предмета.

4. Значение – это обозначаемый объект.

Обозначается не предмет сам по себе, а то, что с ним связано, т. е. какая-то совокупность его ассоциативных связей.

Значение имени – это употребление имени, а не предмет, который именуется.

5. Манипулирование словами – языковая игра. Можно освоить игру «не изучая или не формулируя ее правил».

Л. Витгенштейн допускает, что можно освоить игру «не изучая или не формулируя ее правил».

По аналогии следует сказать, что можно усвоить какой-то язык, не изучая грамматики данного языка. Безграмотные люди говорят, не имея представления о грамматических правилах. Это факт. Однако для себя такой говорящий, наверное, все же выводит какие-то правила говорения, хотя и не формулирует их. Грамотный говорящий также не думает о грамматических правилах, когда говорит. Говорение, ставшее делом привычки, вряд ли апеллирует к лингвистическим понятиям субъекта и предиката.

Согласно рассуждениям Л. Витгенштейна, а также его интерпретаторов и последователей, под понятие употребление слова обычно подводится его семантический потенциал.

Знать употребление слова, значит знать, на что оно указывает. Это не синтаксическое употребление как актуализация способов межсловной связи, линейного сцепления данного слова с другим словом. Это также не парадигматические, дистантные ассоциативные отношения данного слова с другими словами, возникающие по сходству, смежности, предсказуемости и др. Это семиотическое, знаковое отношение, т. е. отношение слова к называемому, обозначаемому объекту.

Отношение между именем и именуемым, согласно автору, состоит в том, что звук имени может вызывать различные ассоциации, например, картину называемого, имя, написанное на именуемом предмете, а также ситуацию, когда кто-то произносит это имя, указывая на предмет. «Но для имени характерно как раз то, что оно определяется путем указания «Это N» (или «Это называется N»)» (выделено нами – А. И. Ф.).

Данное положение вызывает сомнения. То, что имя определяется путем указания – это всего лишь игра слов. Когда мы говорим «Это N» (“Das ist N”), мы не определяем имя. Мы всего лишь сосредоточиваем на нем свое внимание, и с помощью этого имени, возможно, и отсылаем к называемому предмету. Пример: Этот стол круглый (Dieser Tisch ist rund), где дейктическая функция модифицируется как селективная, ср. ‘Из множества столов этот стол является круглым’. Данное имя определяется не путем указания, а соотнесенностью с предикативным признаком круглый / rund.

Л. Витгенштейн опровергает положение, согласно которому «слово не имеет значения, если ему ничего не соответствует», заявляя, что здесь смешивается значение имени и носитель имени. Исчезновение носителя имени не влечет исчезновения значения имени.

Продолжая мысль философа, можно было бы сказать, что имя существует независимо от именуемого объекта. Оно может выполнять актуальную, гипотетическую, ретроспективную функцию, ср. Дом горит, Дом сгорит, Дом сгорел. Употребляя слово, мы исходим из презумпции, что то, что сгорело, было домом, а то, что горит или сгорит есть дом. Целесообразно в этой связи не смешивать бытие предмета с бытием имени, а значит и с бытием значения имени.

6. Употребление слова есть знание и реализация его дейктической функции.

Говоря о значении имени, Л. Витгенштейн постоянно подчеркивает, что значение имени – это употребление имени, а не предмет, который именуется. (Кстати, это веский аргумент против субстанциальной концепции языкового знака).

Понятие имени у Л. Витгенштейна логично увязано с проблемой понимания. Проблема понимания является центральной в философской грамматике автора.

7. Понимание предложения – это способ его интерпретации с помощью другого предложения.

Что означает понять или не понять какое-то предложение?

Прежде всего, мы понимаем, что имеем дело с предложением, которое составлено по определенным правилам. Таким образом, знание правил является необходимым условием понимания.

По-видимому. Этого недостаточно. Последующей целью понимания является то, что обозначается с помощью данного предложения. Но в отношение между предложением и обозначаемым в действие вступает другое правило. Правило употребления: как говорящий использует данное предложение по отношению к действительности.

Понимание предложения достигается благодаря интерпретации. Интерпретация предложения – это другое предложение, актуализирующееся как знак смысла, предположительно заложенного в первое – услышанное/прочитанное предложение.

Согласно Л. Витгенштейну, понимание мысли обусловлено языком, а язык представляет мысль неотчетливо, размыто.

8. Познание – это наложение средства познания на познаваемый объект.

И. Кант писал, что мы познаем не сами вещи, а способ их познания. Для Л. Витгенштейна данный тезис является опорным, хотя явно о нем он не говорит. Достаточно вспомнить здесь его «философские» игры с наложением листка бумаги с вырезанными геометрическими фигурами (квадратиками или треугольниками) на другой белый листок бумаги, местами заштрихованный. Витгенштейновская сетка, налагаемая на частично заштрихованную белую бумагу – это произвольное действие, выдаваемое за метод познания, или способ представления, действительно не связанный с общечеловеческим, социально обусловленным опытом. При наложении одного листка на другой экспериментатор видит геометрические фигуры, заштрихованные или белые. От инструмента (сетки) воспринимаются фигуры, а от объекта воздействия (бумаги) – цвет. Таким образом, смешение представления с методом представления неизбежно приводит Л. Витгенштейна (и его интерпретаторов) к главному козырю идеализма: мы познаем не мир, а наши представления о нем.

Данный идеалистический тезис распространяется также на проблему понимания, ср.: «Мы не понимаем людей. (И не потому, что не знаем, о чем они говорят про себя). Нам не удается найти в них себя».

Рис. 1. Процедура познания (по Л. Витгенштейну)

9. Общение на естественном языке – языковая игра, целью которой является не прояснение мысли, показ ее контуров, а, наоборот, ее сокрытие под одеждами языка.

При этом «поразительное разнообразие всех повседневных языковых игр не осознается нами, потому что одежды нашего языка все делают похожим».

Полиграмма обсуждаемых проблем (по Л. Витгенштейну)

 

4.5. Мартин Хайдеггер (1889–1976). Бытие языка и язык бытия. Отсылочная функция слов

Видный представитель заподноевропейской философии ХХ века. Родился в Месскирхе в бедной семье, в которой о школьном гимназическом и тем более академическом образовании и не помышляли. Судьба распорядилась иначе. Он прошел путь от ученика церковноприходской школы до доктора наук за одиннадцать лет, а в сорок четыре года стал ректором Фрейбургского университета. Отношение ученого мира к личности М. Хайдеггера и его философии далеко неоднозначное. Некоторые считают стиль изложения в его работах эзотерическим, а само философское содержание слишком оригинальным и непонятным. В Германии он слыл провинциальным философом патриархального уклада, но за пределами родины был признан как крупнейший философ своего времени. Его научный ум развивался в движении от признания какого-либо философского течения, до отказа от него. Сначала он принимает теологическое учение, потом отвергает его; далее переходит на почву феноменологии, но покидает и её; углубляется в историю философии и метафизики, но не задерживается и там долго – «преодолевает» ее. Его перу принадлежит огромное количество опубликованных работ – около 100 томов. Философское наследие М. Хайдеггера еще предстоит изучать молодому поколению философов. Интерпретации его идей часто не совпадают, да они и не могут быть однозначными. Человек, изучивший тонкости средневековой герменевтики, владеет в совершенстве искусством иносказательности. Его философская библия имеет множество прочтений. И в этом сила и неисчерпаемость его учения.

Основные труды и источники:

• Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления: Пер. с нем. – М., 1993. – 447 с.

• Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Пер. с нем. / Под ред. А. Л. Доброхотова. – М., 1991. – 192 с.

• Heidegger M. Unterwegs zur Sprache. Verlag Günter Neske. – Tübingen, 1960. – 270 S.

• Heidegger M. Sein und Zeit. 18.Aufl. – Tübingen, 2001. – 445 S.

Основные лингвофилософские взгляды:

1. Язык – дом бытия (“Haus des Seins ist die Sprache”).

В языке находит свое отображение действительность. Бытие сосуществует в языке, является его копией.

2. Бытие языка – это язык бытия (= бытие как язык). Бытие разговаривает с нами посредством языка.

Когда М. Хайдеггер утверждает, что бытие языка – это язык бытия, он тем самым отождествляет язык и бытие. Говорящий язык – это говорящее бытие. Бытие разговаривает с нами посредством языка. Бытие подсказывает нам, что говорить. Отсюда, мы говорим на языке бытия, или в нас на нашем языке говорит с нами бытие.

3. Мы находимся в мире, который в свою очередь находится в нас самих.

Поскольку бытие – это и есть язык, то бытие находится в нас. Человек есть часть бытия и, чтобы жить в согласии с ним, он создает в себе вторичное бытие. Это и есть сознание.

4. Человек – знак бессмысленный (= не мыслящий творчески). Человек не мыслит постольку, поскольку пользуется уже готовыми, чужими мыслями. У человека памятливое мышление о помысленном.

М. Хайдеггер декларирует, что человек еще не может мыслить, а лишь должен учиться этому. Главный тезис – человек не мыслит по-настоящему, так как пользуется уже готовыми, чужими мыслями. В голове человека существует множество чужих мыслей.

Человек вспоминает, что сказали другие, для того чтобы воспроизвести более точно ими сказанное. Это не мышление, это работа памяти, или воспроизведение. Мы пользуемся продуктами чужого сознания. Можно сказать – своя мысль не памятлива, она не воспроизводится, а производится, создается заново в творческом акте соотношения понятий друг с другом. Сам М. Хайдеггер говорит на эту тему так: “Память мыслит о помысленном”. “Память, собранное воспоминание о том, что требует осмысления”. Это своего рода переосмысление чужой или своей мысли, которая хранится в памяти.

Вслед за поэтом Гельдерлином, М. Хайдеггер заявляет, что человек – знак бессмысленный, т. е. “мы еще не мыслим”.

5. Следует различать два типа мышления – “вычисляющее мышление и осмысляющее раздумье”.

“Вычисляющее мышление – это не осмысляющее мышление, оно не способно подумать о смысле, царящем во всем, что есть”. Отсюда, человек – знак бессмысленный (= не мыслящий творчески). Осмысляющее раздумье “имеет дело с обдумыванием, соображением, конструированием, определением”.

Понятие “мышление” М. Хайдеггер сводит к этимологическому смыслу немецкого глагола denken (думать), когда заявляет, что “мы мыслим еще не в собственном смысле слова”, т. е. не мыслим по-настоящему, а всего лишь воспринимаем. Дело в том, что немецкий глагол denken восходит исторически к слову Ding (вещь). Можно предположить, что человек мыслит пока еще предметно, “вещно”, т. е. конкретно, но ему следует научиться мыслить абстрактно (ср. в этой связи русское “мыслить” этимологически родственно слову “смысл” (мыслить, думать = высказывать смысл)).

6. Человек находится в плену мыслящего и говорящего языка.

Согласно М. Хайдеггеру, язык наделен мыслью, он не объект и не инструмент по отношению к человеку. Человек находится в распоряжении языка. Язык использует человека, заставляет его “говорить на нем”.

В противовес тривиальному мнению о подчиненной человеку инструментальной функции языка он говорит о мыслящем языке. Это означает, что говорящий человек не может выйти за пределы языка, он подчиняется логике языкового мышления.

Когда М. Хайдеггер утверждает, что “мы слышим, как язык – говорит; язык говорит, поскольку весь он – сказ, т. е. показ”, он хочет обратить наше внимание на положение человека-субъекта по отношению к языку. Это положение зависимое. Даже, не смотря на то, что язык во мне и для меня, что я усвоил этот язык, т. е. сделал его своим, что я применяю его для выражения своих мыслей и для осмысления вещного мира, язык не подвластен мне. Наоборот, язык властвует надо мной. Он говорит во мне, осуществляет свой сказ или показ независимо от меня, он сообщает больше, чем я хочу сказать. Я вынужден прислушиваться к нему, чтобы понять, чтобы догадаться, что мой язык сказал дополнительно.

7. Философия М. Хайдеггера строится на триаде отношений: (1) “Человек – Язык”, (2) “Человек – Вещь”, (3) “Язык – Вещь”.

Из философских текстов М. Хайдеггера вычитывается идея, что вещь заключает в себе мир, а мир в свою очередь охватывает эту вещь, показывает ее.

Вещь удерживает в памяти свое пространство и то пространство, в которое она помещена. В свою очередь вещное пространство как достояние мысли высвечивает то место, которое занимает данная вещь в этом пространстве, показывает ее нишу. Вещь в пространстве и пространство в вещи как раз и являются тем знаком мира, о котором идет речь, в том плане, что они означивают мысль, наполняя ее предметным и локальным содержанием. Таким образом, вещь заключает в себе мир, а мир в свою очередь охватывает эту вещь, показывает ее. Вещь во внешнем мире и вещь в себе является маркером, показом мира.

Характер взаимодействия вещей между собой и с миром в целом автор определяет как противостояние.

Более тесное единство обнаруживает первое бинарное отношение триады.

8. Мысль самораскрывается в языке.

Язык, хотя и выражает, но ничего сказать не может. Он лишь приводит в движение (связывает) вещи, актуализирует мир вещей и вещи в мире. Язык лишь заставляет “говорить” нас, вещи и мир. Вещи и мир в своем разделении и единстве, противопоставляясь и соединяясь, могут сказать или сообщить что-то, т. к. приведенные в динамическое состояние, они начинают что-то означать. Это что-то и есть наша живая, разворачивающаяся изнутри, самораскрывающаяся и осознаваемая извне мысль.

9. Осмысленный, оснащенный идеями мир, говорит с человеком на его языке.

Можно пойти дальше. Язык мыслит, так как в нем заложены мысли. Как только мы соприкасаемся с ним, он заставляет нас размышлять. Вещь говорит, сообщает, потому что на ней лежит печать нашего мышления. Мир говорит постольку, поскольку человек осмыслил его, придал ему смысл.

10. Проговариваемое, разрушаемое слово – умирающее слово.

Говорящее слово, т. е. слово, которое говорит (озвучивается и исчезает, умирает) ср. “Das sterbliche Wort spricht”, оно воспринимается, развертывается в многообразии своих смыслов, ср. “in einem mehrfaltigen Sinne ent-spricht”.

11. Отзвучавшее слово – причина пробуждения мысли.

Процесс слушания вызывает эхо говорения, или собственного сказывания (“hält mit dem eigenen Sagen an sich”). Слушание – это не только последовательное восприятие говоримого (“nachhüren”), или прослушивание, это также слышание еще не сказанного, не озвученного. Это своего рода слушание с предсказыванием (“Vorhüren”). Это “забегание вперед” (“das Zuvorkommen”) в слушании позволяет человеку находиться, “жить” (“wohnen”) в говорящем языке, т. е. следовать языковому раскрытию разделения и единения мира и вещей. В. Гумбольдт говорил в свое время: “Jedes Ausgesprochene bildet das Unausgesprochene, oder bereitet es vor” – Произнесенное порождает невысказанное или подготавливает его. Иначе – одно речевое высказывание обусловливает возможное появление другого речевого высказывания.

Озвученное слово приводит в движение всю систему языка. Человек говорит постольку, поскольку следует языку, “соответствует ему” (“der Sprache entspricht”). Со-ответ-ствие – это слушание, ср. “Das Entsprechen ist Hüren”. Иначе – проговоренное (сказанное) есть слышимое.

12. Слово – показ отношения между мыслью и бытием.

Говоря о сущности языка, М. Хайдеггер утверждает: “Лишь имеющееся в распоряжении слово наделяет вещь бытием”. Бытие вещи обнаруживается, является для нас, когда произносится соответствующее слово. Таким образом, слово “являет” вещь, делает ее объектом нашего мышления.

13. Слово не бытийно, но бытийна замещаемая им вещь.

Согласно Хайдеггеру, слово не имеет бытия. По-видимому, бытийность слова составляет то, что оно обозначает. Эту бытийность Хайдеггер связывает с вещью (“Ding”). Само слово для нашего мышления не бытийно, ибо не оно, а замещаемая им вещь, выступает объектом нашего восприятия и обдумывания.

Слово не бытийно и по другой причине. Автор утверждает, что слово – это отношение (Verhältnis). Вряд ли отношение можно назвать бытийным. “Бытие” отношения существует лишь в нашей голове.

Слово не бытийно. Оно со-бытийно (не в том смысле, что выражает событие, а в том, что с бытием оно связано через “со-бытие́”, т. е. через сознание. Иначе говоря, слово соотносится с действительностью через концептуальную, понятийную систему).

14. Слово – средство иносказания.

М. Хайдеггер связывает “небытийность” слова скорее всего с тем, что слово, называя вещи бытия и их отношения, обозначает что-то другое (Anderes), то, что за этими вещами кроется. А за вещами и их отношениями скрываются идеи. Не сами по себе, а в языковой объективации и речевом представлении. Слово выводит на них. Так, например, поэт прибегает к словам не для того, чтобы назвать и обозначить предметную бытийность, а для того, чтобы выразить на их базе свои собственные мысли, свои оригинальные идеи по отношению к участникам этого бытия. Это своего рода иносказание. Поэт, говоря теми же словами, что и мы с Вами, выражает нечто иное. Он покидает вещный мир и движется к идее, приближая к ней и нас с Вами.

15. Слушание – эхо говорения.

Слушая, мы воспринимаем тон речи и понимаем не только то, о чем говорится, но и то, как говорится. Ответная речь строится не только с учетом того, о чем говорится. Она строится на общем понимании совместного бытия. Слушание, понимание и речь взаимообусловлены совместным существованием, нахождением в едином бытийном пространстве.

М. Хайдеггер вводит понятие прислушивания (Horchen). Конечно, можно слушать, но не слышать. Можно услышать, но не прислушаться. Согласно автору, прислушаться – не просто принять к сведению услышанное, но отчасти и руководствоваться им.

16. Понимание – это предположение в сказанном того же самого.

Эксистенциально-онтологическим фундаментом языка является речь. Речь есть артикуляция понимаемости (Verständlichkeit). Как вытекает из рассуждений автора, речь строится на понимании окружающего мира – бытия (Sein), которому принадлежит событие́ (Mitsein) и совместное бытие (Miteinandersein). Совместное бытие предполагает речевое общение в виде согласия, отказа, требования, предупреждения. К типам общения относятся беседа (Aussprache), ответ (Rücksprache), ходатайство (Fürsprache), показание (ср. Aussage machen), выступление (ср. Rede halten). Речь всегда – речь о чем-то (worüber). Это то, что обсуждается; то, что сказывается. Речь о чем-то является одновременно самовыражением (Sichaussprechen). Самовыражается «здесь-бытие» (Dasein), ядром которого является говорящий человек. Определения языка следует выводить как раз из человеческого здесь-бытия.

Речь как говорение включает в себя в качестве структурных элементов слушание и молчание. Со слушанием напрямую связано понимание. В основе речи лежит озвучивание (Verlautbarung), в основе слушания – акустическое восприятие. Наличное здесь-бытие слышит только потому, что понимает. Неотъемлемой частью бытия является понимаемость.

Понимают сказанное потому, что предполагают в сказанном «то же самое» (dasselbe). Часто, то, что должно быть сообщено, раскрывается в последующей и дальнейшей речи (Nachreden). Предшествующая, дальнейшая и последующая речь в совокупности и образуют то, что называется разговором или обсуждением (Gerede). Обсуждение чего-либо – это возможность понять все без предварительного усвоения сути дела.

17. М. Хайдеггер не говорит о языке как системе, но связывает понятие языка с особым свойством знаковости – отсылочностью (Verweisung).

Знаки сами по себе являются предметами, основное предназначение которых заключается в показе. Они указывают на другие предметы, на их свойства, качества и выполняют тем самым отсылочную функцию.

Полиграмма обсуждаемых проблем (по М. Хайдеггеру)