КАС — Команда аэродромного строительства — заняла все имение в Фаркашпусте. В апартаментах бежавшей на запад графини поселились два молодых инженер-лейтенанта, которые в поисках развлечений хватали по ночам попадавшихся на глаза девушек, наряжали их в длинные хозяйские ночные рубашки и ложились вместе с ними на кружевные подушки.

Ротная канцелярия была размещена в сводчатой столовой; тут целыми днями сидел в удобном, сбитом бордовым бархатом кресле под двумя чучелами муфлонов с кривыми рогами и грустными глазами главный начальник по рапортам и денежному содержанию вольноопределяющийся сержант Тамаш Перц.

Кабинет старшего лейтенанта Тибора Кеменеша помещался на втором этаже охотничьего особняка. Просторная комната с двумя окнами, тяжелые плюшевые шторы, старомодный кожаный диван, два темных полированных шкафа. Над стойкой белого эмалированного умывальника висела в коричневой рамке икона, а над широкой кроватью гравюра, изображающая тело юного короля Лайоша, найденное в реке Челе. В центре комнаты среди громоздкой мебели стоял изящный круглый столик в стиле ампир, как бы говоря о том, что до переезда сюда КАС здесь побывали другие военные подразделения, которые переоборудовали охотничий особняк на свой вкус. Да и сам Тибор кое-что изменил в комнате. Выбросил стройные, бледно-розовые гладиолусы и гордые тюльпаны и вместо них расставил на этажерках книги. Цветы уступили место тяжеловесному юмору Рабле и горькой сатире Вольтера. Изящный серебряный канделябр с ночного столика старший лейтенант Кеменеш забросил под умывальник, а на его месте соорудил для чтения лампу из карманных фонарей. На ночной тумбочке рядом с полупустой бутылкой джина валялась книга Шоу «Человек и сверхчеловек». Свою саблю Тибор вешал над умывальником, на котором стояла рамка иконы, а шинель — на огромные оленьи рога, которые красовались над диваном.

Из окна открывался вид на тенистый парк. По всему парку пестрели георгины, розы с нежными лепестками, сочные гвоздики; зеленые ветки лип купались в потоках августовского солнца. А чуть дальше за деревьями расстилалось зеленым ковром поле. По этому полю в соответствии с мудрыми инженерными планами сотни рабов, именуемых рабочими ротами, таскали цемент, копали рвы, засыпали ямы, суетились, бегали взад и вперед, но их видимое старание не приносило никаких ощутимых плодов. С начала лета была проложена одна только широкая грейдерная дорога, связавшая луг с ближайшим осинником. Она предназначалась для того, чтобы по ней можно было загонять самолеты в лес и хранить их там в укрытиях, замаскированных ветками и дерном. Дорога была видна издалека.

— Скоты, — выругался Тибор Кеменеш, глядя из окна на светло-желтую полоску дороги. — Не успели еще построить аэродром, не приняли ни одного самолета, а уже умудрились соорудить нечто такое, что сразу же бросится в глаза вражеским разведчикам. Взлетим мы в воздух, да так, что и косточек не соберут.

— Тем более опасно, что в понедельник утром прибывает эскадрилья истребителей.

— Откуда ты взял?

Тамаш Перц сидел у окна и играл пустой кофейной чашкой; он вращал ее в руках, подбрасывал вверх и на лету подхватывал за ручку.

— Ходят слухи. А слухи, как известно, доходят на сорок восемь часов раньше телеграмм.

— Поживем — увидим, — сказал Тибор.

Тамаш промолчал. Он посмотрел на кровать, на которой валялось помятое, грязное полотенце, как только что вернувшийся домой пьянчужка. Старший лейтенант Кеменеш умел в одну минуту создать в комнате полный ералаш.

— Собственно говоря, это последний раз, — сказал он наконец.

— Ты опять о своем?

Тамаш поставил чашку и встал.

— Я больше не могу оставаться здесь. Понимаешь, не могу.

Левой ладонью он пригладил волосы и широкими шагами заходил по комнате.

— Не желаю подыхать здесь, смотреть с утра до вечера на этот позор, на это проклятое, забытое богом… Знаешь, что сегодня придумали жандармы? Перед тем как выгнать рабочих в лес, приказали уложить все вещи в рюкзаки. Во дворе велели рабочим сложить рюкзаки в кучу, а их самих выстроили в шеренги по десять человек так плотно друг к другу, что тем не только шевельнуться — вздохнуть нельзя было. Затем жандармы обшарили рюкзаки и все, что там было: часы, деньги, книги, чулки, лекарства, — «конфисковали» и приступили к обыску людей. У кого находили больше двадцати пенге, кольцо или другую какую ценность, того подвешивали, у кого же обнаруживали еду, того избивали. А наши обожаемые господа офицеры, лейтенант Лекеши и фенрих Пайор, только стояли и смотрели, как представитель КАС, эта старая скотина майор Фюлеки, моет руки, но… как видно, тебе это тоже неинтересно.

— Сожалею, Тамаш. Ты прав. Но что я могу поделать? Рабочие мне не подчинены. Ты ведь знаешь, что я и так подписываю увольнительных больше, чем можно. Участвовать же в войне я не намерен. Не я объявил войну, и мне нет до нее никакого дела.

— Тем не менее мы ей содействуем.

— Позволь. Меньше нашего, право, не сделаешь в интересах Гитлера. Сегодня, например, я весь день читал историю Джона Таннера и пил джин. Тебя устроил в канцелярии, и, как мне известно, ты тоже не утруждаешь себя лишней работой.

— Но против нее… против войны мы ничего не предпринимаем. Позор и стыд, что сейчас, в последние часы, мы… Ведь румыны сложили оружие и объявили войну нацистам, итальянцы, болгары, поляки — все борются против Гитлера. Словакия полна партизан, во Франции сражаются маки́… А здесь, на этом паршивом аэродроме… здесь нельзя ничего сделать.

— А что ты будешь делать в Будапеште?

— Не знаю. Только бы сбросить форму…

— Что касается меня, то я остаюсь. Хорошая комната, здоровый воздух, вкусная пища, книги — что еще человеку надо? Девушки в этих краях тоже не так плохи. Кстати, следовало бы написать письмо крошке Чаплар. Многие месяцы она что-то не отвечает, как видно, обиделась. Хочешь ей написать?

— Что? Ах, да, написать письмо Агнеш? Если ты не возражаешь.

— Она не моя частная собственность, хотя, очевидно, совсем не прочь стать таковой. Каждый раз, читая о судьбе моего дружка Джона Таннера, я начинаю понимать, как хочется этим маленьким обезьянам выйти замуж. Приглашая нас на ужин, они готовы смазать клеем стул, чтоб мы не могли встать и уйти. Предлагая помочь им перемотать нитки, они готовы связать нас по рукам и ногам…

— Послушай, кто-то стучит.

— Кто там? — повернулся Тибор к двери.

— Покорнейше докладываю…

В дверях показался худой, усатый крестьянский парень с дубленым лицом. Он был туго перехвачен ремнем, и верхняя часть просторного кителя, казалось, была надута воздухом.

— Ну, что там, Швейк?

Денщик получил это литературное прозвище от Тибора; настоящее же имя этого парня, уроженца села Дерсентиван, сына зажиточного хозяина и горничной Анны Такач, было Сильвестер Такач. Кеменешу он попался на призывном пункте в Надькате, где служил денщиком у одного старшего лейтенанта — артиллериста, по фамилии Гици. «Ненавижу эту морду! — сказал как-то Гици. — Посмотришь — одно смирение и покорность, но до чего медлительный, сонный, мечтательный. Мне кажется, он охотнее всего занялся бы философией. Книги читает тайком». «Дай его мне», — попросил Тибор. «С величайшим удовольствием».

Швейк равнодушно принял к сведению, что с завтрашнего дня ему придется чистить другие сапоги. Что касается книг, то старший лейтенант Гици ошибался. Швейк никогда их не читал. Но зато выражал свое суждение о происходящих событиях. По вечерам он подолгу беседовал с другим денщиком. «Не армейский человек, этот старший лейтенант Кеменеш. Вот Гици — тот настоящий военный. Правда, груб, скотина, но зато какой солдат! Бывало как закричит — снаряды дрожат от страха. А какой артиллерист! За три километра попадал в ворону на церковной колокольне. И мне бывало говаривал: «Повезло тебе, сукин сын, что служишь у старшего лейтенанта — артиллериста, артиллерист — все равно что огненная молния, от него весь мир дрожит. Он, пожалуй, страшнее грома небесного…» А этот Кеменеш разговаривает, как простой цивильный. Будьте любезны, подайте то, возьмите это. Без меня не отыщет даже своего патронташа».

— Покорнейше докладываю, господин старший лейтенант, — забормотал Швейк, затем на полуслове осекся и заморгал глазами.

— Ну, что там?

— Беда, господин старший лейтенант. Из канцелярии сообщили, что прилетают «Мессеры», и велели сегодня до восьми вечера освободить охотничий особняк. Господину старшему лейтенанту придется искать квартиру в другом месте.

— Что такое? Ты с ума сошел? Кто приказал?

— Покорнейше докладываю, приходил какой-то немецкий сержант.

— Почему вы его не вышвырнули?

— Покорнейше докладываю, в канцелярии никого не было, кто мог бы его вышвырнуть. Майор Фюлеки уехал в Будапешт, господин старший лейтенант Кеменеш находятся здесь, а господа фенрих Пайор и лейтенант Лекеши пребывают в неизвестном месте.

— Ну, ступай к черту и не мешай нам.

— Слушаюсь. Но…

— Швейк!

— Но сержант еще не ушел, он сидит в канцелярии и ждет.

— Пошли его к дьяволу. Ступай!

— Погоди. Я сам схожу и попробую уладить это дело миром, — сказал Тамаш Перц, поправляя китель.

— Могу быть свободным, господин старший лейтенант?

Тибор Кеменеш громко рассмеялся и в ответ только кивнул головой.

Через десять минут Тамаш вернулся.

— Старина, действительно произошла беда. Ты единственный на горизонте офицер, вот и командуй.

— В чем дело?

— Вот приказ. До восьми часов вечера передать охотничий особняк. Командование уступило.

— Вот здорово. Сейчас шесть часов. Куда мы пойдем?

— Леший его знает. Канцелярию можно перевести в барак, Пайор переедет в город. А тебе организуем комнату у управляющего.

— Черт побери. Так пусть немец идет к управляющему.

— Если бы ты был сыном господствующей нации, ты бы тоже не уступил.

— А что они мне сделают, если я не уйду отсюда?

— Все в их руках. На Украине в таких случаях применяли оружие. Думаю, что, поскольку мы как-никак у себя дома, тебя отдадут под суд военного трибунала.

— Не люблю я военных трибуналов. Вообще не люблю треволнений. Но выезжать отсюда тоже не желаю. Может, и среди них найдется хоть один порядочный человек, который поймет меня.

Тамаш посмотрел на часы.

— В нашем распоряжении час сорок пять минут. Пора приступать.

— Они прислали какую-нибудь бумагу?

— У тебя под руками приказ. Я положил его на стол.

Тибор пробежал глазами по листку бумаги с машинописным текстом. Затем вдруг с удивлением уставился в него и разразился неудержимым смехом.

— Ты что, с ума спятил?

— Томи, знаешь, кто командует «Мессерами»? Боже мой! Карл! После сдачи экзаменов на аттестат зрелости я потерял его из виду. В гимназии мы сидели с ним за одной партой. Это он познакомил меня с Лизли. Он самый скромный парень в мире. Писал стихи, представляешь, писал стихи! Посмотри!

Тибор снял с цветочной подставки, заменявшей книжную полку, томик Шиллера и открыл первую страницу. Красивым, каллиграфическим почерком синими чернилами там было написано: «Услышав пенье, ты на колени стань, ведь людям злым петь не дано… На память от твоего верного друга Карла Таймера, Вена, 3.6.1937».

— Вот это сюрприз! — произнес Тамаш и точно так же уставился в книгу, как только что Тибор глядел на приказ. — Ты уверен, что это он?

— На девяносто девять процентов. Летчики — народ молодой, а Карлу сейчас двадцать пять лет. Он всегда обожал авиацию. Особенно любил мечтать о звездах. Даже в стихотворении писал что-то в этом роде, дескать, поэзия — это желание души подняться, оторваться от земли… Ведь Пегаса именно поэтому и изображают с крыльями. Еще что-то было в этом его длинном-предлинном стихотворении, но я уже не помню. Да и фамилия у него довольно редкая. Карл Таймер… конечно, это Карл.

— Но приказ есть приказ.

— Полноте, не шути. «Мессеры» потребовали разместить определенное количество персонала, в ответ на что наши скоты, сидящие в Римасобате или Будапеште, не подумав, издали приказ, чтобы мы освободили это помещение. Я все улажу с Карлом.

— Тибор, не делай глупостей. Даже если Таймер твой друг, то сейчас он капитан истребительной авиации. Люди меняются.

— Скорее мир разлетится на куски, все изменится, а Карл останется прежним. Более твердого характера я не встречал. Как-то в седьмом классе он обидел одного паренька. Потом очень пожалел и заявил, что готов искупить свою вину любой ценой. Паренек в шутку возьми и скажи, чтобы тот три дня молчал как рыба. Приходим мы на урок химии, все уже давно забыли о случившемся. Учитель вызывает Карли отвечать, но он даже рта не раскрывает. Учитель кричит, спрашивает: «Вы что, Таймер, с ума сошли?» Ставит ему кол. Карли молчит. Идем домой. Он молчит. Дома родители в ужасе теряют рассудок. Он молчит. Вечером мы приходим к нему. Брось, мол, глупить, Карл. Он молчит. Три дня молчал, стоически молчал, как немой витязь. Его таскали к врачам, ставили одну единицу за другой — ни на что не реагировал. На четвертый день явился отвечать по химии. «Что с вами произошло?» — спрашивает учитель. «На это я не могу вам ответить!» Вот какой парень этот Карл. А как он ненавидел Гитлера! Затевал драки с нацистами. Старина, если сюда придет Карли, можно будет устроить хоть партизанский лагерь. И ты, если тебе нечего будет делать, сможешь поджигать самолеты.

Тамаш только молча качал головой.

— Ты, старик, действительно Фома неверующий. Пошли в канцелярию, подождем немецкого шурина.

— Гибор, советую тебе, не перечь им.

— Сержант! Потребуйте от управляющего квартиру для немецкого офицера. Возьмите на учет все комнаты охотничьего особняка. Список я сам передам немцам. Их же прибывает не полк, а всего-навсего восемь офицеров. Авось, устроятся вместе с нами в особняке.

— Быть беде. Поверь мне.

— Можете уходить, сержант.

Тамаш сердито пожал плечами и вышел.

Тибор Кеменеш посмотрел на часы. В половине восьмого он еще успеет сходить в канцелярию. Какой глупец этот Тамаш, до чего же он испугался. Если бы они только знали, что за человек этот Карл! Два брата-близнеца не любят друг друга так, как они! Разве можно забыть проведенные в спорах ночи в крошечной студенческой комнатушке у Таймеров на Фаворитенштрассе! Забавные рассказы старика Таймера, который в очках, домашних туфлях и шлафроке постоянно сидел за своим столом и чинил часы. Пятнадцатилетняя сестренка Карла Гретл пела по вечерам песенки Шуберта, и брат аккомпанировал ей на рояле… Лизл, прогулки в Венском лесу, ночной банкет по случаю сдачи экзаменов на аттестат зрелости, а затем пирушка с ребятами в «Пратере». В полночь, когда все ушли, чтобы ознаменовать свое вступление в пору возмужалости чисто по-мужски, они остались вдвоем. Это была ночь расставания. Они говорили о дружбе. Мимо них по Рингу с грохотом пробегали трамваи, а они, наслаждаясь июньской ночью, спорили под сенью густых деревьев о жизни и смерти, делились мечтами и строили планы на будущее. Затем прогулялись по прекрасному Опер-Рингу и Кертнер-Рингу, оставили позади освещенные неоновыми огнями Мариахильферштрассе и Кертнерштрассе, и им казалось, что, кроме них, никого больше нет в этом огромном городе, а может быть, и во всем мире. Испытывали горячую радость за свою дружбу, за те узы, которые навеки связали их сердца. За ту дружбу, которая в восемнадцать лет чище, важнее и могущественнее всех других чувств. «Я буду поэтом… буду писать стихи о красоте…» «А я буду художником, поеду во Флоренцию». «Я никогда не забуду тебя, Тибор». «Я тоже всегда буду помнить о тебе, Карл».

Год спустя он послал Карлу из Флоренции альбом своих эскизов, а Карл подарил ему томик избранных стихотворений Шиллера «Услышав пенье…» Тибор снова посмотрел на знакомую надпись, а затем перевел взгляд на часы. Половина восьмого. Перед уходом в канцелярию он поправил на столе скатерть. Он обязательно пригласит Карла к себе на стаканчик джина.

Без четверти восемь явился сержант Тамаш Перц и по-уставному доложил о своем прибытии. Он передал Тибору список свободных помещений. Все комнаты приведены в надлежащий порядок, приготовлено свежее постельное белье. В охотничьем особняке оказалось семь незанятых комнат и две — у управляющего.

Без пяти восемь возле особняка остановились грузовики. С них соскочили четыре немецких солдата и бросились сгружать маленькие письменные столы, связки папок. Ровно в восемь часов на легковых машинах приехали и господа офицеры. Немецкий сержант доложил, что венгры не освободили охотничий особняк.

Капитан Карл Таймер и следом за ним еще четыре или пять офицеров быстро поднялись по лестнице на высокий второй этаж и ворвались в столовую.

Старший лейтенант Кеменеш сразу узнал своего друга — рослого, светловолосого мужчину с серыми глазами. По его виду никак нельзя было сказать, что позади осталось несколько часов езды на машине. Он был свежевыбрит, форма на нем сидела безупречно, без единой морщинки. Как и прежде, его взгляд излучал мужество и уверенность, но он заметно возмужал, стал более серьезным, мягкая голубизна глаз приобрела какую-то остроту, проникновенность.

— Карли! — воскликнул Тибор и, вскочив с места, бросился навстречу капитану.

По лицу Карла Таймера разлилась краска. Он узнал, конечно же, узнал своего друга. От радости и смущения, вызванных неожиданной встречей, он сделал шаг вперед, но тут же остановился, словно его кто-то одернул, и, сверкнув глазами, закусил губу.

— Вы здесь старший по чину офицер?

Распростертые руки Тибора опустились. Он вытянулся и застыл на месте, не в силах произнести ни слова.

— Почему вы не выполнили приказ? — не дожидаясь ответа, закричал Таймер.

Тибор Кеменеш, гордившийся своим цинизмом, умом, хитростью, сердцем, безучастным ко всяким сильным чувствам, вздрогнул, словно ему дали пощечину. Кровь отхлынула от головы, руки онемели, на душе стало противно и тяжело.

— Даю вам тридцать минут, — прорычал Карл Таймер, — через полчаса мы поговорим с вами в военном трибунале.

Он резко повернулся на каблуках и, сопровождаемый офицерами, громко стуча сапогами, вышел. До сознания Тибора только сейчас дошло, что у Карла вся грудь увешана орденами.

— Швейк! Провались он, весь этот мир! Где ты, свинья! Собирай и выноси из комнаты мои вещи.

— Куда, господин старший лейтенант?

— В сад, на аэродром, к черту на кулички…

— Сержант!

— Слушаюсь! — встал Тамаш.

— Через десять минут рабочие должны убрать отсюда весь этот мусор. Сожгите, делайте с ним, что хотите…

Швейк с двумя солдатами перевез на тачке вещи Тибора в дом управляющего. Тибор нагнал их в парке, отыскал в куче книг томик избранных стихотворений Шиллера и с размаху бросил в кусты.

— Да разразит его молния… Сержант, остаетесь за меня… Я пойду в город и напьюсь так, что… забодай его комар.

Швейк с восхищением слушал ругательства своего начальника.

— Ну и солдат же этот господин старший лейтенант Кеменеш! — с восторгом говорил он своим дружкам. — Будь он артиллеристом, наверняка с трех километров сшибал бы ворону с колокольни…