Полковник Меллер вызвал к себе Чути.

За несколько месяцев главный инженер изрядно похудел. Солдатская форма висела на нем, как мешок. Кожа пожелтела и обвисла, веки распухли.

Он явился к военпреду по всем правилам.

— Садитесь, господин главный инженер, — предложил Меллер.

Чути поклонился и сел в кресло возле курительного столика.

Полковник протянул свой портсигар.

— Спасибо, я не курю.

— Вы в последнее время очень плохо выглядите.

Чути только махнул рукой.

— Глупо, что вас мобилизовали. Больше того: это позор. Но я тут ни при чем. Если бы от меня зависело, я бы уже давно вас демобилизовал, но не имею на это права.

— Что вы хотели мне сказать, господин полковник?

Меллер закусил губу.

— Господин главный инженер, сегодня утром меня вызвали в министерство.

Чути молча ждал.

— Меня спросили, почему у нас так много брака. Чем объяснить, что за четыре месяца не было ни одного вагона деталей Б-16 без брака? Я, разумеется, не мог ответить. Да откуда мне, к черту, знать? В технике я не разбираюсь. Но я не настолько глуп, чтобы не замечать следующее. Вот, посмотрите сюда. Я запросил прежние производственные сводки литейного цеха. В августе тысяча девятьсот тридцать восьмого года три с половиной процента брака, в августе тридцать девятого года — три; в августе сорокового года — четыре, в августе сорок четвертого года — двадцать восемь процентов брака; в сентябре — тридцать четыре, в октябре — двадцать девять процентов. Чудеса, не правда ли? Вот вы и объясните мне, почему так получается.

— Я объясню вам, господин полковник. Опытных рабочих забрали на фронт. Уголь из рук вон плох. Люксембургского чугуна нет. И получается совершенно иное литье, чем прежде.

— Но я допускаю, что брак мог бы увеличиться в два, в три раза. В пять раз! А здесь в восемь раз, в десять раз! Не говоря уже о первой неделе ноября! Сорок семь процентов!

— Если не доверяете, я готов предстать перед военным трибуналом. Или пошлите на фронт.

— Господин главный инженер, я знаю, что не вы… я прошу вашей помощи. И давайте поговорим, как мужчина с мужчиной. Я человек семейный, мне пятьдесят семь лет, у меня четыре внука. Я не хочу дожидаться конца войны на бульваре Маргит. На фронт я тоже не рвусь. Мне, как и вам и всякому здравомыслящему человеку, совершенно понятно, что эту войну мы уже проиграли. Бои идут возле Мако…

— Прошу вас, господин полковник, я политикой не занимаюсь.

— Упаси боже, не думаете ли вы, что я собираюсь заманить вас в какую-нибудь ловушку? Но почему вы не решаетесь сказать откровенно? Я говорю с вами, как с самим собой.

— Заверяю вас, господин полковник: я говорю то, что чувствую.

— Слушайте, здесь скрывать нечего. В военном министерстве мне сегодня пригрозили, что, если в течение двух недель мы не поставим десять тысяч качественных деталей, меня снимут, вас погонят на фронт, машины эвакуируют, весь завод переведут на запад.

— Обеспечьте технические условия, и Б-16 будут.

— Что же требуется сделать?

— Завтра утром я представлю перечень самых необходимых материалов и список тех рабочих, кого обязательно нужно вернуть с фронта.

— Ладно. Вот это уже разговор. Глоточек абрикотина, надеюсь, не откажетесь? Ах, простите, забыл, у вас ведь больные почки…

И полковник дружески пожал руку фенриху. Все улажено. К утру будет готов список, он представит его министерству, а там никто не станет им заниматься. Кому сейчас до него…

Чути вернулся к себе. Болели почки, кружилась голова. Он сердито забарабанил в окно. Собственно говоря, какое ему дело до всего этого? Разве это его завод? Да пусть себе делают детали к орудиям, ракетные снаряды, Фау-8, что угодно. Сколько он протянет с этой больной почкой? Два года? Три? Но не больше десяти. И семьей он еще не обзавелся.

— Но нет, — произнес он вслух, — я все-таки не согласен помогать Гитлеру. Пошли они все к черту. А если бы я женился и у меня был сын? В самом деле, почему я не женюсь?

Он надел плащ и вышел к своей машине. Возле «Тополино» стоял Яни Хомок.

— Яни, с каких же это пор ты меня ждешь?

— Давно, господин главный инженер.

— Что-нибудь случилось?

— Вы слышали распоряжение?

— Какое?

— Соседний консервный завод уже получил приказ. Нас начинают перебазировать на запад.

«И не подумают, мы пока еще здесь им нужны», — хотел сказать Чути, но вместо этого заметил:

— Ну, литейный трудновато будет погрузить на машины.

— Литейный — да. Но станки можно демонтировать.

— Это верно.

— Мы решили закопать подшипники и видиевые резцы.

— Кто это решил?

— Ну… решили.

Яни Хомок покраснел.

— Ну и что из того, что закопаете? Разве завод принадлежит тебе?

— Нет.

— Так какое тебе дело, кто увезет видиевые резцы и куда?

— Нет, вы не правы. Не будет завода, не будет и хлеба.

Чути оперся на машину и устало спросил:

— Где ты набрался столько смелости, чтобы приходить ко мне с такими разговорами?

Яни Хомок молча пожал плечами.

— И ты не побоялся, что я выдам тебя военпреду?

— Вы не выдадите.

— Откуда тебе известно? — и бледное лицо главного инженера согрела улыбка.

— Не выдадите. Вы не такой человек.

— Не такой? А какой же я?

Яни Хомок застенчиво улыбнулся.

— Не хочу вас обижать, господин главный инженер, а вдруг скажу что-нибудь невпопад.

— Ну — ка, говори.

— Мне думается, что вы… человек, который варит чугун не только ради самого чугуна, но для того, чтобы он служил людям.

— Служил людям, — пробормотал Чути. — Что ж, ты прав. Гранатный кожух, во всяком случае, хорошо служит. — Затем вдруг вскипел: — Какого черта ты упомянул об этих резцах?

— Только затем, чтобы вы, господин главный инженер, подписали эти наряды кладовщику.

Чути некоторое время колебался, держа бумажки в руках, но затем достал авторучку и все подписал.

— Послушай, Яни, почему опять стало так много брака в деталях Б-16?

— Не знаю, господин главный инженер. Мы принимаем все меры…

— Недели две немного поостерегитесь.

— Слушаюсь, господин главный инженер.

Яни Хомок спрятал в карман наряды, поблагодарил и поспешно вернулся на завод. Его остановил формовщик Пал Халас, человек лет сорока.

— Видел, как с тобой по душам разговаривал господин главный инженер.

— Ну и что из того, что разговаривал?

— Чего он к тебе пристал?

— Намылил голову за брак. Ты опять больше всех напортил.

— Я не портил, поверь. Кто-то отломал кусочек формы.

— Хватит тебе, хорош формовщик, который даже образца не проверяет, когда приступает к работе! В следующий раз сам будешь получать взбучку от Чути, я больше не стану подставлять за тебя башку.

Халас отошел в сторону, а Яни заторопился домой.

Теперь они снова жили в каморке вместе с «большим» Яни. В кухне жила его золовка, жена покойного Иштвана Хомока. «Большой» Яни настоял, чтобы она переехала к ним. Впрочем, «большой» Яни опять свалился в постель, хотя в начале лета совсем уже хорошо ходил. Врач говорил, будто он натрудил ногу. Снова появилась температура. Друзья заходят к нему редко. Каждый занят собственными горестями и печалями. Один только Габриш Бодза, белобрысый, серьезный паренек из машинного отделения, остался предан своему другу. Часами просиживал он у постели «большого» Яни и вел с ним нескончаемые разговоры. Вместе с Яни Хомоком теперь их было трое. Под соломенным тюфяком «большого» Яни хранилась уйма книг. Габриш принес ему штук тридцать. Иногда они зачитывались ими и сидели в затемненной каморке до полуночи. Яни Хомок порой даже днем, во время работы думал об этих книгах, и тогда его охватывало бешеное нетерпение. То вдруг у него появлялось желание крушить все вокруг, выбежать на улицу, закричать, позвать товарищей и вступить в единоборство с чем-то, что лежало на нем грузом и давило. То становилось от этих мыслей теплее на сердце, и он, видя, как красиво льется чугун, любовался этим зрелищем. И в его мозгу рождались странные, новые мысли. А между тем не было в тех книгах ничего особенного. В них нельзя было прочесть о том, как человек нашел миллион пенге, купил себе автомашину, дом, влюбился в богатую красивую девушку. Вовсе нет, это были стихи и рассказы о таких же людях, как он сам, о людях, которые трудятся в поте лица и живут на окраине города, в закопченных хибарках.

Яни не терпелось скорее передать Габришу подписанные наряды.

По затемненным улицам городка Чути мчался в сторону Казенного леса.

Печальный и черный поселок оставался позади.

«Странно, мне бы никогда в голову не пришло, что меня тут любят», — думал инженер. И ему вспомнилось, с каким недружелюбием и ненавистью встречали его много лет назад, когда он отдал распоряжение смонтировать на воротах завода сигнальные часы. Устроенный на часах звонок подавал сигналы в зависимости от установки. Он звонил после отметки пятого, восьмого или же четырнадцатого рабочего. И кого заставал звонок, тот должен был идти в кабинку вахтера на обыск. Через несколько дней разнесся слух, что внутри часов установлен магнит, который и подает сигналы, если в кармане идущего через проходную спрятан металлический предмет — украденный инструмент или кусок железа. Подсобный рабочий Паколи заспорил как-то раз со своим приятелем на литр вина, что дознается, действительно ли там запрятан магнит. На следующий день, когда Паколи отмечался у выхода, за ним с волнением следили человек десять рабочих. Как только Паколи дернул за ручку, часы зазвонили. Неужто говорят правду об этой адской машине? Паколи побледнел. «Смотри ты, взял с собой жестяную папиросницу, и вот попался». «У них рентгеновские глаза, как у Чути», — сказал один из рабочих. С тех пор эти часы стали называть «чутинскими».

Машина, монотонно напевая, стрелой мчалась по шоссе. «Я никогда не думал, что они говорят обо мне… Оказывается, рабочие тоже бывают разные. Неплохо, если после войны у нас будут видиевые резцы и подшипники. Только бы хватило ума у этих ребят завернуть резцы в промасленную тряпку, иначе они погибнут в земле… Да, жизнь довольно странная вещь!»

Знакомые милые задунайские холмы мирно спали при свете луны. Откуда-то издалека, с востока, ветер приносил отзвуки артиллерийской канонады.

«Жизнь человека длится пятьдесят-шестьдесят лет, и он не может прожить ее мирно. Люди покоряют железо, огонь, воздух… и прячутся в подвалах, как черви. К черту этого Меллера, немецкое военное командование и гранатные кожухи. Я не стану оттягивать конец войны ни в коем случае, ни на одну секунду».

Возле квартиры участкового врача Чути невольно затормозил, но тут же вспомнил и грубо выругался. Вот уже неделя, как врач переехал в Шопрон и работает добровольцем в каком-то военном госпитале.

Чути снова включил третью скорость и изо всех сил нажал газ.