Госпожа Геренчер, подбоченясь, стояла посреди большой комнаты и битый час читала нотацию практиканткам Гизи Керн и Агнеш Чаплар. Паланкаи со злорадством поглядывал на них из-за учебника японского языка.

— Я уже семнадцать лет работаю, а подобной низости и представить себе не могу. У нее, видите ли, свидание, и на этом основании она бросает почту. Пусть даже миллион раз будет свидание. Долг…

— Рабочий день кончается в половине шестого, — дерзко перебила ее Агнеш.

— Во-первых, не перебивайте, когда с вами говорят старшие, понятно? Ну и что из того, что рабочий день кончается в половине шестого? По-вашему выходит, пробило половину шестого, так бросай все дела. Врач разрезал живот, но, если кончилось рабочее время, он не станет продолжать операцию? Капитан опустит наполовину якорь, кочегар сядет в тендере на уголь и будет болтать ногами, потому что кончился рабочий день? Погодите, пусть только придет господин доктор, увидите, вам несдобровать…

— Вы могли бы и раньше выдать почту.

— Я не обязана отчитываться перед вами в своей работе. В ваши годы я и рта не смела открыть перед начальством. Для вас не существует ни работы, ни начальства, ни авторитета, вы хуже тех большевиков. Нетрудно предсказать… Идите сюда, Миклош, и послушайте, какую подлость сделали эти две пройдохи.

Кет остановился в открытых дверях и пожал плечами.

— Плевать мне на все это. Меня мобилизовали.

Госпожа Геренчер всплеснула руками и тотчас же стала прикидывать в уме, что сулит ей уход Кета. Прежде всего освободится ставка в восемьсот пенге и тогда, может быть, ей повысят жалование пенге на двести. Кроме того, Миклош Кет — противный тип, однажды он наговорил доктору, что она невежлива с заказчиками. Но, как бы там ни было, он во сто крат лучше Татара. А уж если Кета угонят на фронт, то с Татаром ей не сладить. И потом нет уверенности, что доктор использует фонд и даст надбавку.

После этих лихорадочных мыслей она начала хныкать:

— Мобилизовали? Да что же это такое? К чему это приведет? И так никого не остается в тылу. Да еще забирают теперь, когда надо составлять годовой отчет.

— Замолчите, госпожа Геренчер! — яростно вскричал Паланкаи, хлопнув книгой о стол. — Как вы смеете так говорить? Конечно, какое вам дело до нашей борьбы за тысячелетнюю Великую Венгрию. Вы что, хотите, чтобы на нас надели большевистское ярмо?

— И вы еще поостынете, Паланкаи! — ответила госпожа Геренчер и шмыгнула к себе в комнату.

Пришел Татар. Он повесил шляпу на вешалку и поздоровался с Миклошем Кетом, будто ничего и не произошло. Кет, уткнувшись в газету, не ответил на приветствие.

Гизи Керн, обливаясь горькими слезами, разбирала почту.

— Глупая, чего ты так убиваешься, — шептала ей Агнеш. — Если и влетит, то скорее мне, ведь я виновата, а не ты. И госпоже Геренчер созналась и доктору скажу. Ты думаешь, такая важность — это налоговое свидетельство? Весь этот конкурс — обман чистейшей воды. Слышала, как Карлсдорфер рассказывал доктору, что договорился с вице-губернатором, — все равно подряд будет наш. Только для проформы надо было представить смету… Да полно тебе, перестань реветь. Зачем только я пошла на концерт? Тибора все равно там не было.

— Не было?

— Не было, — ответила Агнеш, и на этот раз голос ее дрогнул.

Миклош Кет, подперев ладонями подбородок, смотрел на противоположный дом, на облезлую вывеску пивной. Отсюда ему не было видно первой буквы, а только: ИНО, ПИВО, ПАЛИНКА — и это до того бесило его, что он готов был сломя голову броситься вниз и дописать отсутствующую букву «В».

«Как только придет доктор, сразу же пойду к нему. Положу перед ним на стол повестку и попрошу настоять, чтобы меня освободили. Без всяких волнений. Чтобы ему и в голову не пришло отказать».

Доктор Аладар Ремер пришел в контору часам к девяти.

Проходя через большую комнату, он кивком головы отвечал на приветствия чиновников.

— Доброе утро. Что нового? Как твой сынок, Миклош?

У Габи, между прочим, на прошлой неделе была ангина. Госпожа Геренчер с умилением на лице повернулась к доктору. «Вот это начальник, вот это человек», — казалось, говорила ее сияющая улыбка.

— Спасибо, ему лучше… Но произошло несчастье гораздо большее. Меня мобилизовали.

Это было как раз вовремя.

Доктор Ремер уже стоял в дверях своего кабинета. Татар следовал за ним по пятам с утренней почтой.

— Ну что ж, заходи, потолкуем, — ответил Ремер и скрылся в своем кабинете.

— Потолкуем, а о чем здесь толковать? Дайте указание Татару, пусть позвонит коменданту, и все тут…

Словно пораженный молнией, Кет сидел за своим столом.

— Что с тобой, Миклош, почему не идешь? — вдруг услышал он по внутреннему телефону голос доктора.

— Сейчас.

У доктора, кроме Татара, он застал и госпожу Геренчер, которая в яростном гневе пересчитывала «страшные» грехи практиканток.

— Они совершенно недостойны того, чтобы работать в такой известной фирме.

Доктор играл карандашом и громко зевал.

— Ладно. Зайдите ко мне попозже. Садись, Миклош. Надо обмозговать, кому передать твои дела, — сказал доктор.

Кет побелел.

Конец. Стало быть, его отпускают. Он будет валяться в сырых окопах, бросать гранаты, ходить в атаку, убивать людей, которые никогда не причиняли ему никакого зла, будет, надрывая горло, кричать «ура!», лежать в перевязочном пункте, истекать кровью, хрипеть, возможно… возможно, ночь будет таять в огнях залпов, повалит снег, будет свирепствовать холод, грохотать земля, будут взрываться бомбы… во имя бога, подумайте о моей жене, сыне, спасите…

— Очнись! Что это с тобой, ты как будто даже не слушаешь? Кого ты рекомендуешь на свое место?

Кет опять не ответил. Кого он рекомендует? Никого. Плевать ему на всю контору. Пропади все пропадом. Пусть хоть никогда не составляется годовой отчет — какое ему дело?

— Ну? — теряя терпение, спросил Ремер.

Кет вскочил.

— Господин доктор, спасите меня, не отпускайте… я не хочу идти на фронт. Я не хочу подыхать. Какое мне дело до этой войны? Прошу вас, дайте указание Татару, он в хороших отношениях с комендантом… стоит ему сказать только слово…

Татар был холоден как лед.

— Можете не сомневаться, коллега Кет, что мы готовы ради вас пойти на все. Но мы не вправе делать так, чтоб комендант подумал, будто у нас тут семейственность. Всем известно, что вы родственник Ремеров. Поэтому естественно, что господин доктор даже не сможет подписать подобное прошение.

Доктор Ремер с благодарностью улыбнулся Татару и с видом сожаления развел руками.

— Какое у тебя было жалование, Миклош?

За Кета ответил Татар:

— Восемьсот пенге.

— Не беспокойся, твоя жена систематически будет получать половину оклада, а если вернешься, должность главного бухгалтера останется за тобой. Ну, будь счастлив, Миклош.

Он протянул Кету руку, но тот, словно не заметив ее, багровея, повернулся на каблуках и направился к дверям.

— Немедленно остановись! — завопил доктор. — Что ты о себе мнишь? Как смеешь так себя вести? Может быть, я устроил эту войну? Я тебя мобилизовал? Или господин Татар? Если не сдашь, как положено, свои дела, то больше и носа сюда не показывай.

Кет остановился, как побитая собака, уткнулся взглядом в ковер, втянул голову в плечи.

— Что вам от меня надо?

— Предложи кого-нибудь на пост главного бухгалтера. Если не считаешь возможным передать дела кому-нибудь из наших чиновников, мы возьмем человека со стороны.

Этого еще недоставало. Тогда уж действительно придется подыскивать себе место, если посчастливится вернуться домой. Сейчас он впервые подумал, что не всем суждено погибнуть на войне, кое-кто вернется. Кет пошел в бухгалтерию, сел в кресло и попробовал собраться с мыслями.

Следовало бы подобрать такого заместителя, который вел бы бухгалтерию, но не разбирался в темных сторонах этого дела. Надо, чтобы он механически выполнял свои обязанности и не смыслил в существе. Если он и вовсе не будет знать бухгалтерского учета, тоже невелика беда. Пусть получится полнейшая неразбериха — они поймут, что Кет — незаменимый человек. Может быть, еще отзовут с фронта.

— Ну как, Миклош?

— Есть тут одна практикантка. Помогала мне составлять баланс. Очень толковая. Конечно, она еще молода. Но, думаю, подойдет.

— Кто она?

— Агнеш Чаплар.

— Чаплар? Эта блондиночка?

— Да?

— Сколько ей лет? — спросил Ремер.

— Двадцать — двадцать один…

Доктор взглянул на Татара. Тот поморщился. Такую девчонку делать главным бухгалтером! Но, подумав о другом, тут же решил, что это только к лучшему. Эта не станет совать нос в чужие дела. Пусть Чаплар будет главным бухгалтером. Госпоже Геренчер можно будет сбить спесь, вся контора запляшет под его дудку.

— Ну, каково ваше мнение о Чаплар, господин управляющий?

Татар от неожиданности так и застыл с открытым ртом. Господин управляющий? Не ошибся ли Ремер?

Нет. Доктор улыбался. Кет побледнел как смерть. Вот он, великий момент в жизни Дердя Татара. Татар сделал шаг вперед и схватил Ремера за руку.

— Спасибо… это для меня очень большая награда…

— Что ж, после утверждения выпьем по сему поводу, — улыбнулся доктор. — Итак, каково же ваше мнение, господин управляющий?

— Подойдет. Думаю, она вполне подойдет.

— Позовите ее.

— Сходи за ней, Миклошка, — обратился Татар к Кету, который стоял, прижавшись спиной к стене. — Я тем временем отыщу ее штатную карточку. Будьте добры, господин доктор, дайте мне из сейфа мобилизационный учетный лист.

Доктор Ремер неторопливо извлек из сейфа желтую папку, на которой огромными красными буквами значилось: «Секретно».

Татар быстро перелистал бумаги.

— Вот она. Родилась в 1922 году в Новых Замках. Что за черт, неужто она чешка? Нет. Отец из Будапешта. Мать тоже… нет, нет, мать оттуда.

— Эго не имеет значения, — махнул рукой Ремер. — Такие уж женщины. Наверное, захотелось поехать домой и рожать у матери.

— Образование среднее, закончила коммерческое училище, имеет аттестат, римско-католического вероисповедания. Родители — католики…

— Посмотрите, кто были ее дед и бабка. Отовсюду можно ждать неприятностей…

— Посмотрю, как же… — И Татар разбросал на кресле целую пачку брачных свидетельств и метрик.

— Разумеется, надо сделать так, чтобы и Карлсдорфер не возражал, — подумал вслух Ремер.

— Его превосходительство не станет возражать. Чаплар — единственная из служащих, кого он уважает за принесенные ему четыре флакона паркеровских чернил. Его превосходительство когда-нибудь помешается на коллекционировании чернил военного времени. Ну, вот наконец и бабушка с дедушкой. Оба католики.

— А кто у нее отец?

— Католик.

— Нет. По профессии?

— Слесарь.

— Ай-ай. Значит, пролетарии.

— Пролетарии.

Доктор задумался.

— Может быть, все обойдется, — рассуждал Татар.

— Ничего нельзя знать наперед. Эти пролетарии все до единого коммунисты.

— Я возьму нового главного бухгалтера на свое попечение, она не будет коммунисткой.

— Но вы, господин управляющий, все же позвоните в военное управление, пусть посмотрят, кто ее окружает.

Вернулся Кет вместе с Агнеш Чаплар.

Агнеш удивилась, что Ремер позвал только ее, без Гизи Кери. Но так, пожалуй, лучше, Гизи и без того сильно напугана.

Когда Кет и Агнеш проходили мимо госпожи Геренчер, та лишь взглянула на них и со злорадством улыбнулась.

«Бог свидетель, когда-нибудь я ее прикончу», — подумала Агнеш.

Кет распахнул створчатую дверь и пропустил ее вперед. Его нельзя было узнать.

С трепетом входя в кабинет, Агнеш споткнулась о край ковра. Третий год она работает на предприятии, и еще ни разу доктор не вызывал ее одну. Обычно она приходила сюда первого числа каждого нового месяца вместе с Паланкаи и Керн получать жалование. Ремер всегда выдавал его сам лично, приглашая к себе чиновников по старшинству. Сначала главного бухгалтера Кета, потом госпожу Геренчер и Татара, а за ними трех бухгалтеров, затем их, практикантов и, наконец, уборщицу Варгане. К Карлсдорферу же доктор сам заходил вручать деньги. Ремер так медленно отсчитывал получку, будто отрывал от сердца каждый филлер; расписавшись в ведомости, все обязаны были поблагодарить за деньги. Хорошо еще, что не требовали руку целовать. Эта раздача жалования была до того противна, что Агнеш порой хотелось отказаться от денег, только бы не заходить к доктору.

— Садитесь, пожалуйста, милая барышня Чаплар.

Агнеш растерянно опустилась в огромное кожаное кресло и, все больше робея, прикрыла юбкой колени. Ремер отодвинув свое кресло к углу письменного стола, но не сел, а принялся расхаживать по кабинету. В директорском кресле лежала пухлая, потертая кожаная подушка, на которую низкорослый доктор садился, чтобы удобнее было работать за письменным столом, а во время деловых переговоров казаться более внушительным. Только теперь Агнеш представился случай повнимательнее разглядеть эту небезызвестную круглую кожаную подушку. Она когда-то принадлежала директору Андришу Хофхаузеру, и с ней была связана целая история. Разумеется, об этой истории Агнеш узнала от той же госпожи Геренчер, когда та против обыкновения была в хорошем расположении духа.

В конце двадцатых годов на предприятии работала машинистка, по имени Гизи Рекаи, очень скромная, приветливая и трудолюбивая девушка. Своим поведением она ни у кого не вызывала ни малейшего подозрения. Но вот в один прекрасный день в контору явилась полиция. Гизи Рекаи тут же была арестована, ее увели, не позволив даже надеть пальто. Оставшиеся полицейские с бешеной яростью бросились обыскивать контору, они перевернули все вверх дном, но тщетно: им так ничего и не удалось найти. Сыщики на чем свет стоит ругали большевиков. Оба директора запротестовали, хотели было звонить министру внутренних дел, но, разумеется, у телефона тоже стояли полицейские. Хофхаузер попросил объяснить, что означает этот обыск. Тогда полицейский закричал на него: «Вон отсюда, еврейская мразь!» Хофхаузер вскочил со своего места и с возмущением ответил, что он никогда не был евреем, и потребовал, чтоб полицейские немедленно убрались. Его сердце обливалось кровью при виде этого страшного разгрома в конторе, как после набега вандалов. А в каком образцовом порядке содержались шкафы с бумагами, не то что сейчас, когда господа практиканты распихивают по полкам и комкают ценные бумаги, словно старые тряпки. Как ни сопротивлялся Хофхаузер, полиция все же разрыла архив, но найти ничего не нашла. Открыла сейф — ничего. Взломали письменные столы — ничего. Обыскали подвал и чердак — ничего. Так прошло все утро.

Господин директор Хофхаузер вне себя от гнева выпалил лейтенанту, предводителю полицейских, что за причиненный беспорядок взыщет с полиции штраф. Лейтенант ответил, что они, мол, просят прощения, но долг есть долг, и тут же изъявил готовность подписать протокол. В этот момент он заметил в кресле Хофхаузера круглую подушку. Подскочив к ней, полицейский увидал, что одна ее сторона зашита свежими нитками. Когда же он распорол подушку, у всех кровь застыла в жилах. Из подушки вывалилась пачка листовок с призывом: «Молодые рабочие, боритесь против эксплуатации!» Все всплеснули руками, а господин директор Хофхаузер до того перепугался, что чуть не упал в обморок. Ведь он сидел на них! Полицейские увели его тоже и выпустили только на следующий день, когда выяснилось, что он действительно непричастен к листовкам… Вот на какие штучки способны коммунисты: проникнуть в контору столь солидной фирмы и посадить самого генерального директора на листовки… Но с тех пор, кого бы ни принимали на Завод сельскохозяйственных машин, каждый должен был давать расписку, что не будет заниматься политикой и не вступит в профсоюз…

И вот теперь эта круглая кожаная подушка покоилась на дне глубокого кресла. Агнеш дорого бы заплатила, только бы посмотреть на то место, где она была зашита белыми нитками. А вдруг там, внутри ее, осталась листовка, хоть одна-единственная, увидеть бы, какая она есть… Разумеется, сейчас нечего ломать голову над листовкой, а лучше подумать о том, что ее ждет за допущенную промашку…

Доктор Ремер, будто угадав мысли Агнеш, бросил взгляд на кожаную подушку. Хм. Отец у нее слесарь.

— Где вы получили аттестат зрелости, барышня Чаплар?

— В коммерческом училище графини Зичи.

— Это светское училище?

— Нет, в нем преподавали монашки.

— Ага… тогда это замечательно. Очень хорошо, барышня Чаплар. Дирекция весьма довольна вашей работой, и мы решили возложить на вас серьезную и почетную задачу. Наш коллега Миклош Кет уходит на фронт, чтобы… чтобы сражаться за свое отечество… за наше отечество. Временно я назначаю вас руководителем бухгалтерии. Надеюсь, вы поймете и оцените всю важность и значение поручаемого вам дела. Вы, я полагаю, разбираетесь в бухгалтерии?

— Да, — ответила Агнеш и почувствовала, как ком подступил к ее горлу. — По бухгалтерскому учету у меня всегда была отличная отметка.

— Это очень важно, — серьезно сказал доктор. — Какое у вас жалование, милая барышня Чаплар?

— Сто тридцать пенге, — пролепетала Агнеш.

— Сто тридцать пенге… это довольно приличная сумма в ваши молодые годы, не так ли? Я начинал в адвокатской конторе отца с двух крон, барышня Чаплар, ей-богу, с двух крон, хе-хе-хе… и недурно жил на них. Но нам не нужно, чтоб вы работали даром. Разумеется, в соответствии с изменившимся положением мы повысим вам и жалование… Теперь вы будете получать двести пятьдесят пенге…

Доктор торжественно протянул руку. Агнеш покраснела и, задыхаясь от волнения, поклонилась. Вот, значит, как бывает, когда человека повышают в должности.

— Не слишком ли глупа эта девица? — спросил Ремер, когда за Агнеш захлопнулась дверь. — Ну, да все равно. Господин управляющий, продиктуйте, пожалуйста, распоряжение, чтэ с сегодняшнего дня за дела в бухгалтерии отвечает эта Чаплар. Да пусть подпишет и его превосходительство. Он уже пришел?

— Пока еще нет. Наверное, уехал на охоту.

— Ладно. Тогда доложите ему позже. Много не объясняйте, пусть подпишет, и все.

— Его превосходительство подписывает все, что ему положат на стол, — осклабился Татар.

Доктор Ремер на миг оторопел и взглянул на Татара.

А тот сверкал своими белыми фарфоровыми зубами.

«Хм. Все подписывает. И взгляд у этого Татара, как у хищного зверя… Зря я назначил его управляющим…» — подумал доктор и ощутил какое-то тревожное беспокойство. Но все же приветливо ухмыльнулся.

— В полдень сходим втроем с его превосходительством в заводскую контору. Других дел, кажется, нет. Ах, да, что-то собиралась доложить госпожа Геренчер… позовите ее, пожалуйста.

Маргит вошла чем-то страшно недовольная; поправляя левой рукой гладко причесанные волосы и размахивая кипой каких-то бумаг, она начала издалека, как говорят, от Адама.

— Нынешняя молодежь считает, что жизнь — это шарманка, один тащит, другой вертит, а третий пляшет под музыку…

— Нельзя ли покороче, я ничего не понимаю.

— Извольте, скажу самое главное. Барышня Чаплар вместо того, чтобы подождать на почте и отправить письма, перепоручила их Гизи Керн. А та не проверила конверты…

Доктор оперся на локоть и мизинцем правой руки постучал по больному коренному зубу.

— Керн. Кстати, какое жалование у этой Керн?

— Сто пенге.

— У Кета остается четыреста… Скажите, как обстоят у нас дела с евреями?

— В заводской конторе осталось двое, а здесь еще четверо.

— Вместе с Кетом и Керн?

— Да.

— Ну что ж, уволим и Керн. Напишите приказ, текст обычный. В связи со сложившимися обстоятельствами, к нашему сожалению, доводим до сведения… и т. д.

— Слушаюсь. А Чаплар?

— Что вы хотите от Чаплар?

— Смею доложить, позавчера на почте…

— Да будет вам твердить об этой почте. Чаплар я назначил главным бухгалтером. И разговаривайте с ней по возможности вежливо, так как с сегодняшнего дня она и ваша начальница.

— Я… чтобы я, я…