Многие дни подряд Мария Орлаи не ходила домой. Только передавала отцу весточку, что она жива-здорова, ничего с ней не случилось, и просила, чтобы он берег себя. Ей не хотелось, чтобы старик увидел синяки и кровоподтеки — следы нилашистских побоев. Но сегодня утром в больницу приходил ее старший брат, Миклош, и умолял сбегать домой.

— Что-нибудь случилось с отцом?

— Нет, что ты… Видишь ли, я солдат и не могу все время сидеть с ним, а ты ведь отца знаешь, никак не хочет спускаться в убежище. — Миклош, поцеловав сестру, на прощание сказал: — Если пойдешь домой, гы все-таки осмотри его.

В больнице работы было так много, что, казалось, ей не будет конца. Идя домой, Мария почувствовала, что от усталости у нее кружится голова. Она торопилась, над ней проносились самолеты, но она не останавливалась, а только прижималась порой к домам. Разве знаешь, где тебя подстерегает опасность?

В прихожей Мария увидела на вешалке пальто отца. В последнее время она всегда заставала старика дома. Он уходил к себе в кабинет и писал. Иногда до полуночи, а иногда до самого рассвета он не мог оторваться от письменного стола. Может быть, он заканчивает свой давнишний великий труд о профилактике кариоза зубов у детей. На протяжении четырех десятилетий он наблюдал, изучал кариозные молочные зубы, воспаление десен, искривление зубов у подростков. Составил статистическую таблицу о квартирных условиях школьников своего района, об их питании, о том, сколько солнечного света, молока, свежих фруктов получают дети. «Кариоз вызывает мучительную боль. И если говорить об осложнениях — тут речь пойдет о влиянии гнойника на суставы, уши, сердце, печень. А последствия плохого пережевывания пищи — желудочные заболевания, повреждения полости рта больными, кариозными зубами, опухоли… кариоз — народное бедствие, и, если бы у меня было сто жизней, я бы отдал их все на борьбу с этим заболеванием».

«Пожалуй, лучше, что старик увлекся работой», — думала иногда Мария, когда, озабоченная, заглядывала в кабинет и предлагала отцу ложиться спать, советовала следить за своим здоровьем. После смерти матери отец стал таким немощным, так внезапно постарел. Пусть пишет свой труд. Ничего, что во время ужина он бывает задумчив, иногда оставляет еду и что-то записывает в свой блокнот. Делая запись, он левой рукой всегда прикрывает бумагу. Это вызывает улыбку у Марии. Она тоже всегда так делала, когда писала, рисовала и к ней подходили подруги.

— Что нового, папа?

— Ничего, доченька.

— Ты очень занят?

— Очень.

— Принести еще чашку чая?

— Гм, спасибо, принеси или… впрочем, не надо, — и опять за карандаш и опять пишет.

Мария понимает отца, и тем не менее иногда ей неприятны эти слова, брошенные рассеянно и даже как-то неприязненно. Как было бы хорошо в эти тяжелые дни потолковать с отцом, опытным врачом, о разных проблемах, об интересных случаях из практики, попросить у него совета, помощи…

Ну, ладно. Мария поспешно вешает пальто и стучит в дверь отцовского кабинета. Разумеется, старик не ушел в убежище.

- Кто там?

— Это я, Мария.

Она в недоумении: отец открывает дверь ключом.

— Прекрасно… это ты. А я уже опасался, что опять идут те.

— Кто? — оторопело спросила Мария.

— Два жандарма, нилашист и немец. Они все время приходят сюда.

— Как так все время?

— И вчера. И позавчера. Сегодня ночью тоже были. Но Миклош не слышал, когда я открывал дверь.

Мария смотрела на отца, ничего не понимая.

— Он тоже спал дома, но так крепко, как медведь. Он так и не проснулся. Между тем я им кричал, чтоб они уходили… — сказал старик и встал. Одной рукой он пригладил свои короткие белоснежные волосы, а другой нервно застучал по столу.

— А что им надо?

— Ничего. Придут, постоят, тараща на меня глаза, погрозят пальцами и уйдут.

Мария была поражена. Галлюцинирует? Что это, мания преследования? Или действительно кто-то сюда приходит? Каждый день происходит столько непонятных и ужасных вещей, что и этому можно поверить. Как же быть?

Отец как будто несколько успокоился, рассказав дочери о страшных посещениях. Он повеселел, стал шутить, разговаривал за ужином. Спрашивал Марию о больнице, чего уже очень давно не делал. На ужин была печеная картошка. Старик взял в руку горячую картофелину и принялся рассказывать о своем детстве, о деревушке в долине Вага, о длинных зимних вечерах, о печеной картошке, о глубоком снеге.

— Спокойной ночи, доченька, пора спать, — поднялся он часов в одиннадцать ночи, погладил Марию по голове и направился к себе в комнату. Но, дойдя до двери, отпрянул назад.

— Они здесь! Пришли, проклятые!

Мария выпустила из рук тарелки.

— Папа, что с тобой?

Лицо старого врача стало пепельно-серым. Он прикрыл его руками и громко заплакал.

— Папа, что случилось?

Она осторожно проводила его в кабинет, уложила на диван, укрыла, дала ему снотворное. Доктор Орлаи судорожно хватался за руку дочери. Когда он уснул, Мария осторожно высвободила руку и стала в тревоге ходить по комнате. Нервное потрясение? Переутомление?

Она испытывала угрызения совести. Сотни больных осматривала, лечила ежедневно, а что отец чем-то заболел, не замечала.

Мария села за отцовский письменный стол и в раздумье принялась рассматривать давно знакомые вещи. Разбираемый на части череп, которым в детстве она пугала своих классных подруг, стеклянную пепельницу. И вдруг увидела свежеисписанные листы бумаги. Неторопливо перелистывая их, она машинально пробежала глазами по тексту и, когда до ее сознания дошел смысл нескольких фраз, оцепенела. Мария нагнулась вперед и взволнованно стала читать дальше:

«Сегодня в полдень за мной снова пришли и позвали в казарму Радецкого. Мне было предложено дать медицинское заключение о смерти двух женщин. Одной из них было лет двадцать восемь — тридцать, на теле были следы многократного, по-моему, двадцатипяти-тридцатикратного изнасилования. На левом боку между первым и вторым ребром две ножевые раны, на шее укусы. Я подписал заключение, что смерть произошла от паралича сердца».

Мария с ужасом читала новые записи:

«Рядовой солдат венгерской армии, примерно двадцати четырех лет. Одежда изорвана, половые органы изуродованы, оба глаза выколоты. Я подписал, что солдат погиб под пытками. Однако в действительности труп был изуродован через четыре-пять дней после смерти. Я обнаружил следы пулевого ранения: пуля вошла в левый висок и вышла на затылке. Она, безусловно, и явилась причиной смерти. Я констатировал также, что труп, несомненно, был доставлен в тыл с передовой и изуродован здесь, очевидно, с той целью, чтобы оклеветать русских, обвинив их в нарушении международного права, усилить страх перед русскими и вызвать ненависть к ним у венгерских войск, ведущих войну неохотно и плохо».

Затем на следующей странице:

«Знаю, что я должен был отказаться и не подписывать судебно-медицинский протокол. Подполковник Петерфи пригрозил мне расстрелом, и я подписал… дело в том, что обе ноги отрезали позднее, очевидно, через семь-восемь дней после смерти… Петерфи опять потребовал… но я не поставил своей подписи, а написал только «мендакс»… ложь, ложь и убежал… если догадаются… но невозможно… сойду с ума… труп был мерзлый и не менее недельной давности… семнадцатилетний юноша… обе ноги до колен…»

Записи становились все путанее, все непонятнее. Марии иногда казалось, что она сама лишилась рассудка… Ведь это же… ужасно!

— Сойду с ума! Сойду с ума! Сойду с ума!..

Услышав крики, Мария очнулась.

Отец сидел на диване. Он смотрел на нее мутными глазами и непрерывно повторял:

— Сойду с ума! Сойду с ума!.. Дай мне костюм… за мной идут, не могу же я идти босиком!..

— За тобой никто не придет, папа. Я никого сюда не пущу.

— Нет, придут. Влезут через окно, через дымоход, через печку. Мертвые на все способны.

Старик громко плакал, ломал руки и хватался за голову.

— Давай уйдем отюда, папа… Пойдем в больницу. Будешь там лечить больных, и никто тебя не найдет, — сказала Мария и в отчаянии не смогла сдержать горьких слез.

Орлаи счастливо засмеялся, как человек, освободившийся от какого-то страшного бремени.

— Пойдем сейчас… сейчас же пойдем.

Он поспешно надел в прихожей пальто, но тотчас же повернулся, бросился стремглав в кабинет и схватил со стола свой дневник. Затем ноги его подкосились, он посмотрел на стул.

— Уже поздно… они уже пришли за мной…

Мария с большим трудом уложила потерявшего сознание старик? на диван.

Прошитая длинной пулеметной очередью, затрещала оконная ставня.