Валентайн пронзительно свистнул – прежде я никогда такого свиста не слышал, – подзывая к себе инспектора. Этот полицейский получил строжайший приказ охранять женщину, оказавшуюся в участке, и немедленно принести ей кофе и горячих жареных каштанов. Наш бедный возница уже почти успел окаменеть от холода, когда все мы трое вышли из участка и уселись в его экипаж. Лошади так резко рванули вперед, что мистер Пист стукнулся лбом о дверь, и вот мы помчались к Корлиарс Хук. Для троих в компании с миссис Адамс в карете места было достаточно. Но когда туда влез плотный и могучий Валентайн вместе со своей тяжелой тростью для ходьбы, мистеру Писту пришлось согнуть ноги в коленях, а я, оказавшийся в центре, силился превратиться в кильку в банке.

– За такими снегопадами обычно наступают трескучие морозы, – заметил мой брат, причем на эту мысль, судя по всему, навела его тряска нашего экипажа. – Вот увидите, утром на улицах появятся сани. А теперь расскажите, что произошло.

– Собираемся прищучить парочку похитителей рабов, – ответил я.

– Похитителей рабов, – медленно повторил Валентайн. Мой брат чрезвычайно разборчив в еде и говорит тем же тембром голоса, когда речь заходит о несвежей рыбе. – Ладно. Когда какой-то паразит в облике человека заползает в мою прекрасную страну и начинает учить меня законам своего застойного болота, убеждать, как они прекрасны и справедливы, и что я должен, улыбаясь во весь рот, преклонить перед ними колени, у меня тоже возникает сильнейшее желание прищучить эту тварь. Но почему мы должны гоняться за этими работорговцами в такую ужасную погоду?

– Миссис Адамс… Ты ничего такого в ней не заметил?

– Что она цветная? Ну да, спасибо, я пока что еще не слепой.

– Эти разбойники решили захватить ее семью, чтобы сорвать солидный куш. Но выбраться с Корлиарс Хук пока что не могут, из-за шторма. Один из них вооружен, у него «кольт». Поэтому мне нужен ты.

– Так мы хотим помешать похищению?

– Да, бесстыдному и противозаконному похищению.

Валентайн со свистом втянул сквозь зубы воздух – верный признак того, что он раздосадован. Воротник его темно-синего бархатного пальто был отделан коротким мехом, и он, все еще находясь под воздействием эфира, то и дело проводил по нему костяшками пальцев – точно кошку поглаживал. И жест этот носил нервический характер.

– Что? – спросил я.

– Ничего.

– Ну, нет, так не пойдет. В чем дело?

– Просто благодарен тебе за то, что ты проявил терпение, выждал, пока не кончится моя смена и я не начну накачиваться этой дрянью. Тут есть свои нюансы, тебе этого не понять, но я рад, что ты проявил такое благоразумие.

– Ничего я не проявлял, – рассерженно рявкнул я. – Просто отправился прямо к тебе, и всё.

Валентайн поморщился, а затем вдруг громко и от души расхохотался – вполне характерное для него поведение в таком состоянии.

– Ну вот, это уже больше на тебя похоже, – заметил он. Провел рукой по лицу и словно стер с него болезненное выражение, а затем неловко развернулся на сиденье, чтобы посмотреть мне прямо в лицо. Но не получилось – он лишь задел меня по колену тростью с перламутровым набалдашником. – Послушай меня, молодая восходящая звезда на полицейском небосклоне. Мы не аболиционисты.

Я изумленно уставился на него, лишь теснота, царившая в карете, не позволила разинуть рот. Мистер Пист тоже, видно, пребывал в шоке и недоуменно покосился на моего брата.

– Так ты что, за рабство, что ли? – спросил я.

– Рабство – гнилостный нарыв на лике этой страны, способный рано или поздно разрушить ее до основания и превратить в смердящий серой ад. Скорее рано, чем поздно.

– Так, значит, ты против рабства?

– Любой свободнорожденный американец, у которого есть глаза и уши и еще хотя бы пол-унции мозгов, всегда против рабства. Да, несчастное невежественное насекомое!

– Тогда почему…

– Я сказал, что мы не аболиционисты. Мы демократы.

Я почувствовал, как мистер Пист расслабился и привалился к спинке сиденья. Что же касается меня, я был готов вышвырнуть братца в сугроб.

– Ну, во-первых, никогда не говори от моего лица. Никогда, ясно тебе? – воскликнул я. – Во-вторых, в гробу я видал твою педерастическую партию и всех этих прохвостов-молли, которых ты называешь своими дружками. И, в-третьих, при чем тут вообще эта твоя партия?

– Да при том, что полицейские по большей части подчиняются демократам и разделяют демократические взгляды, – вставил мистер Пист. – Одному Господу ведомо, как ненавидят нас все эти виги, а Американская республиканская партия окончательно выдохлась. Хоть до меня и не сразу дошло, но я понял вас, капитан.

Лично я не понял. Но намеревался разобраться. Причем чем скорей, тем лучше, потому как брат поглядывал на меня с надеждой и оптимизмом. Может, я действительно родился с интеллектом сома или камбалы, но он все-таки надеялся на лучшее.

И тут вдруг меня осенило. Все стало ясно, как божий день.

– Ирландцы, – пробормотал я. – Твое большинство, наделенное правом голоса. Каждый ирландец – демократ, и еще ирландцы всегда конкурируют с чернокожими. Прекрасно. Тогда почему бы не обзавестись еще и поддержкой черных избирателей, ну, хотя бы ради разнообразия?

Тут настал мой черед – все уставились на меня с таким видом, точно я превратился в какого-то уродца, выставленного в музее Барнума.

– Ну, вот что, Тимоти Уайлд, я все же постараюсь выбить из тебя дурь, чего бы мне это ни стоило, – воскликнул Валентайн. – Черные не имеют права голоса.

– Нет, имеют, – нахмурился я.

– Тут их права ограничены наличием собственности. Белые имеют право голоса, если они граждане. Черные могут голосовать, если они граждане, владеющие собственностью минимум на двести пятьдесят долларов.

Я откинул голову, уперся затылком в стенку кареты и поморщился от отвращения. Я живу на четырнадцать долларов в неделю – получаю на четыре доллара больше инспектора – лишь потому, что Мэтселл, видимо, считает меня более крутым из двух братьев Уайлд. Но если подсчитать стоимость всего моего добра, то больше сорока пяти долларов вряд ли получится. И то сомнительно. Это включая мою половину от тех пятидесяти долларов серебром, которые мы с Пистом разделили по-братски, и я спрятал то, что не успел потратить у себя в кабинете.

И, тем не менее, я богаче почти любого цветного, с кем довелось встречаться.

– Ну, хоть кто-то из них голосует? – уныло осведомился я.

– Ну, может, человек двести или около того из десяти тысяч. И уж точно не за демократов. За Партию свободы, что состоит из аболиционистов.

– Весь этот процесс – просто какой-то порочный замкнутый круг. И сам я, скорее, аболиционист, нежели демократ.

– Полное безобразие, Тим. А вот лично я демократ, – резко заметил Валентайн, и зеленые глаза его засверкали. – И благодаря именно этому столь омерзительному тебе кругу, ты имеешь крышу над головой и хлеб на столе, и так было всегда, еще со времен детства и юности, когда ты только начал превращаться в эдакого идеалиста-недоумка, так что уж извини за мое пристрастие к этому шоу чудаков. Только благодаря им ты и выжил. И это главное. И упаси тебя боже выражать благодарность, они в ней не нуждаются. Но если ты и аболиционист, то смыслишь в этом не больше запечной мыши. Так что неужели нельзя помолчать и не пороть глупости хотя бы ради меня? Да мы самые смирные долбаные аболиционисты в мире! Ну, что, дошло?

Не желая вступать с ним в спор – тут бы я все равно проиграл, – я просто кивнул. И костерил себя на чем свет стоит за то, что сцепился с Валом, который умудрился смешать эфир с морфином. Под действием эфира братец становится сентиментален.

Ничего себе выдалась ночка.

Мой брат всегда считал себя ответственным за пожар в доме, в котором сгорели наши родители; самому мне было тогда всего десять, а ему исполнилось шестнадцать. А занялся огонь по чистой случайности, в конюшне, близ которой хранились запасы керосина. Я узнал все эти ранее не известные мне подробности лишь в августе прошлого года. И, боже упаси, ни один из нас никогда не упоминал об этом и словом. А уже тем более в присутствии третьего лица, которое в данный момент пристально изучало свои ногти и вряд ли догадывалось о чем-либо. Меня так и подмывало сказать: то был несчастный случай; и еще хотелось сказать, что я все же аболиционист, хотя и полный идиот. А потом вдруг обуяло желание, сильнейшее желание сказать, что впервые за все время я понял, как отчаянно ты за меня боролся, несмотря на тот факт, что являешься полным и окончательным ублюдком. Но ничего этого я, разумеется, говорить не стал.

Вещами, о которых мы с братом старались не говорить, можно было бы вымостить Атлантический океан.

– Ну, вот вам и Хук, – громко объявил Вал и в последний раз машинально провел пальцами по меху на воротнике. – И аккуратней следите за фалдами и полами пальто. В этой части города полным-полно водяных крыс – оттяпают, и не заметишь.

Я не слишком часто бывал в этом районе города, у доков Ист-Ривер, но сразу понял – шторм изменил его просто до полной неузнаваемости. Мы стояли на пересечении Уолнат и Черри-стрит, примерно в двух кварталах впереди; у береговой линии смутно виднелись корабли. Обычно спокойная ленивая река словно взбухла, неслась стремительным грязным потоком. Но снег словно стер нас, и актеров, и сцену действия. Он был везде и повсюду, даже на ресницах. Он завалил все подходы к публичным домам, которые посещали матросы, да и сами дома тоже, и их двери сияли непорочной белизной, покосившиеся крыши были увенчаны ослепительно чистыми шапками. Обычно вечером на этих улицах Корлиарс Хук не протолкнуться, ирландцы прямо с доков валом валят к этим зверинцам, где их поджидают размалеванные мэб. Но сегодня, если не считать какой-то несчастной совы, бредущей с накинутой на голову рваной шалью, кругом не было видно ни души, и повсюду властвовал ветер. Вполне мирный и какой-то ненатурально красивый пейзаж. И даже проходящая мимо звездочетка напоминала мадонну, а грязная тряпка, накинутая на ее голову, походила на сверкающий инеем девственно серебристый нимб.

Часов через двенадцать здесь будет жуткая грязь, как на манжетах Жана-Батиста. Но сейчас город сверкал белоснежной чистотой.

Мы перешли через Черри-стрит и увидели своих товарищей. Трое мужчин стояли, притопывая ногами от холода, и не сводили глаз с лавки, витрины которой выходили на Уолнат-стрит. Горели газовые лампы, их свет с трудом пробивался сквозь густую завесу снежинок, мелькающих в воздухе.

– Ну, как обстановка, Джулиус? – спросил я.

– Никто не входил, никто не выходил, – ответил Карпентер. – О, приветствую вас, капитан Уайлд.

– Надо же, Джулиус Карпентер, – удивленно протянул Вал и обернулся ко мне. – Он действительно здесь? Или где-то в другом месте, и просто привиделся мне?

– Он здесь, – вздохнул я.

– Но зачем?

– Комитет бдительности. Они знают, какие шаги следует предпринимать в данном случае, так что сегодня мы с ними. Тебя такой расклад устраивает?

Несмотря на разговор по пути сюда, я на эту тему не слишком беспокоился. Валу всегда нравился Джулиус Карпентер, а после пожара эта симпатия подкрепилась еще и тем, что он чувствовал себя обязанным ему. Однако Джулиус был также единственным на свете человеком, которому удалось переиграть моего брата в покер три раза подряд, что до сих пор изрядно раздражало Вала.

Впрочем, сейчас и это меня мало волновало.

– Слава богу, – сухо заметил Валентайн. – А то я уж подумал, что Тим здесь главный. Прямо камень с души упал.

На губах Карпентера заиграла улыбка.

– Я думаю, что прямой путь самый безопасный, верно, Джордж? – спросил преподобный Браун.

– Лично я не вижу смысла прибегать к каким-то уловкам и изощренным схемам. – Произнесено это было холодно-ядовитым тоном. Джордж Хиггинс, как мне казалось, был человеком, склонным к решительным и кровопролитным действиям. – Джулиус?.. Я скорее доверюсь вашему, нежели моему суждению в любое время и при любых обстоятельствах.

– Мы постучим в дверь, полицейские представятся. Ну, а потом уходим с Джонасом и Делией, и к чертям собачьим все остальное, – провозгласил Джулиус.

– Ну, раз так, то лучше начать без промедления.

Бросив эту фразу, Валентайн начал переходить через улицу; он словно плыл в снегу, разгребая сугробы руками и ногами, точно находился на курорте где-нибудь на Ямайке в середине мая. Я тащился за ним, следом потянулись все остальные. Добравшись до двери, Валентайн три раза постучал в нее тростью, которая куда как больше походила на оружие, нежели на приспособление для дневных прогулок. Судя по всему, он начал испытывать удовольствие от этого мероприятия и даже облизывался, как волк, учуявший запах добычи.

И это меня беспокоило. Как беспокоило все, что касалось Вала.

– Почему бы мне не вступить с ними в переговоры? Хотя бы для начала? – поспешил вставить я.

Брат отступил в сторону с улыбкой, которая могла бы показаться саркастической, не знай я, что он по самое горло накачался наркотиками. Дверь приоткрылась, в проеме возникла долговязая тощая фигура.

– Кто? – рявкнуло это странное создание. – Чего надобно?

Я протиснулся в щель вместе с Пистом. Создание, чертыхаясь, пыталось преградить нам дорогу, но тут Вал ударил кулаком, как тараном, в центр двери, и она распахнулась уже настежь. И в лавку ворвались Джулиус, Хиггинс и Браун. Стражник даже зашипел от злости, как кусок бекона, брошенный на раскаленную сковороду.

– Какого дьявола вы тут забыли и кто вообще…

– Полиция Нью-Йорка, – бросил я.

Валентайн вошел последним и затворил за собой дверь. А затем запер ее на засов и застыл в многозначительно грозной позе, характерной для мертвых кроликов, – стоял и перекидывал трость из одной руки в другую, и она качалась, как метроном. Большинство методов устрашения Вала всегда раздражали меня до крайности. Но от этого прямо кровь стыла в жилах, и я одобрительно кивнул.

– Мы не отнимем у вас много времени, – начал я, оглядывая помещение. Кругом высились пирамиды из деревянных ящиков, по всей видимости, заполненные бутылками вина. Пол дощатый, посыпан опилками. На стенах нещадно чадящей лампы, в центре стол с двумя глиняными кружками и недопитой бутылкой вина, пара стульев – словом, обстановка довольно скудная. – А вы, я так понимаю, Длинный Люк?

– Он самый, – закивал Джордж Хиггинс. И поморщился, словно я произнес не имя, а какую-то абсолютную непристойность.

Может, и так. Длинный Люк Коулз был намного выше всех присутствующих, за исключением Вала, а вот шея толщиной не больше его запястья. Жидкие светлые волосы перехвачены простой черной ленточкой, лошадиная физиономия, крупные неровные зубы. Но самое противное – это глаза. Они у него двигались непрестанно, перебегали с одного лица на другое, даже умудрялись метаться между правым и левым моими глазами. Так змеи беспорядочно переключают свое внимание с одного предмета на другой; и члены комитета оказались правы – более змееподобного существа, чем Люк Коулз, мне еще не доводилось встречать. Прямо так и подмывало отсечь ему голову садовой лопатой.

– Что там за заварушка, Люк? – протяжно произнес красивый глубокий голос с сильным южным акцентом. – О, да у нас посетители! И это в такую непогоду… Чем могу служить?

Вал оторвал взгляд от перламутрового набалдашника трости и посмотрел на возникшего в дверях обладателя красивого голоса. И его взгляд подсказал мне, что появился человек куда более опасный, чем Длинный Люк. Я окинул пришельца взглядом.

Мой брат, что довольно часто случалось, оказался прав.

– А вы – не кто иной, как Сикас Варкер, – заметил я.

Если Длинный Люк походил на змею, то Варкер мог легко сойти за крупную крысу или суслика, замершего при виде опасности. Тускло-каштановые волосы, розовый цвет лица. Ростом он был примерно с меня, но мог похвастаться куда более ухоженным видом, следил за собой, в отличие от меня, и было ему не тридцать, а под сорок. А вот черты его лица почему-то смущали. Правильные, красивые, вот только словно перекормленные: прямой нос, четко очерченный подбородок, ясные темные глаза. Но отчего-то при виде этих черт я испытал крайнее отвращение – и это несмотря на то, что, говоря, он улыбался тонкими красивыми губами.

А затем я понял: все дело в улыбке. Она была не только неискренней, хуже того – какой-то абсолютно бессмысленной. Если б то была просто маска, я бы воспринял это спокойнее. Нет, Варкер улыбался и при этом внутри весь так и содрогался от страха, как крыса, забившаяся в свою норку. От этой улыбки просто исходил запах страха – и он не владел собой, не мог его скрыть. И я понял, почему мой брат ничуть не насторожился при виде Варкера. А вот с бывшей своей любовницей Шелковой Марш он всегда вел себя настороженно, поскольку та была совершенно не связана никакими моральными принципами, ей не были присущи ни любовь к своим близким, ни тревога за них. В отличие от нормальных простых смертных. Нет, напротив. Вал показал мне взглядом, что Варкер бесхарактерный и робкий тип.

И я решил, что эти двое способны выкинуть что угодно в любой момент.

На шее у меня выступили холодные, как снег, капельки пота, поползли под воротник.

– Насколько я понимаю, ваш бизнес сводится к отлову беглых рабов, – начал я.

– С чего вы это взяли? – мягко и укоризненно произнес Варкер. – У меня винный магазин, мистер…

– Тимоти Уайлд. И вы насильно удерживаете беглых. Это факт.

– Понимаю… Понимаю, кто-то наговорил вам про меня бог знает что, – забормотал он. – Что ж, глупо было бы отрицать, но знаете, как-то не привык хвастаться тем, что просто исполняю свой гражданский долг, сэр. Уверен, вы меня поймете, поскольку сами находитесь на страже закона.

Я пропустил эту ремарку мимо ушей.

– И вы будете правы, мистер Уайлд… Я делаю все, что в моих силах, чтобы вернуть людям утерянную собственность, помочь цветным вернуться домой, туда, где им самое место. И они, знаете ли, странно благодарны за предоставленную возможность, и я вполне их понимаю. В Нью-Йорке бывает очень холодно, не правда ли, и выживать здесь крайне трудно. Наверное, вы привели мне новых блудных сыновей?

Я слышал, как за спиной у меня Хиггинс скрежещет зубами от ярости; преподобный Браун и Джулиус ничем не выражали своих чувств.

– Думаю, вы прекрасно знаете, кто мы такие, – тихо заметил последний.

На тонких губах Варкера вновь заиграла улыбка, запрыгала, как яблоко, брошенное в бочку с водой.

– Знаю вас? Ну, может, и видел где-то в этих краях раньше, но точно не припомню… О, нет, погодите, один момент! Вы вроде бы из какого-то клуба свободных негров? Был такой, может, и сейчас есть… Ну, в таком случае вы… действительно нечто, делаете честь своей расе. И все равно никак не возьму в толк, что вам здесь понадобилось и почему это в компании с вами трио полицейских?

– А как, черт побери, в раковине появляется жемчужина? – вдруг задал вопрос Валентайн, не сводя глаз с перламутрового набалдашника своей трости. – Можете называть меня башкой, но никак в толк не возьму… Похоже, она родится из света и морской воды. Но разве такое возможно?

Ни у кого не было ответа на этот вопрос. А уж у меня – тем паче.

Длинный Люк хмыкнул – смех у него походил на лай, – а глаза продолжали перебегать с одного на другого незваного гостя.

– Чего это с ним, а?

– Он человек науки, – выпалил я.

– Скажите, вы двое заходили сегодня в дом на Уэст Бродвей, чтобы похитить двух беглых рабов? – спросил мистер Пист, чем вернул нас к цели визита. Я был готов расцеловать моего уродливого лунатика. – Женщину и ребенка семи лет?

– Так вам эти черномазые сказали? – заметил Варкер. Прежде он стоял возле двери, но теперь подошел поближе. – На вашем месте я бы крепко подумал, прежде чем выслушивать от них разные глупости. Сроду не видывал лжеца, подобного свободному негру, настоящему мастеру по всяким лживым байкам. А даже если и так, что с того? Из-за чего весь этот шум и гам? Разве можно винить человека за то, что он хочет вернуть утраченную собственность, а? Или же нас, людей, которые по-доброму относятся к нарушителям закона и помогают им вернуться домой?

Джулиус сделал шаг и встал рядом со мной. И я был благодарен ему за это. Понял, сейчас он подберет правильные слова, скажет то, что я никак не осмеливался вымолвить.

– Ну, хватит. Через эту дверь в заднюю часть лавки, – выпалил он, решительно выдвинув подбородок. – Там их и найдем.

– Если даже там кто-то и есть, вы не имеете никакого законного права вторгаться на частную территорию, – заявил Варкер и все улыбался, улыбался, улыбался. – А ты следил бы за своим длинным языком, парень, пока тебе его маленько не укоротили, понял?

Я был уверен: вот сейчас, в эту секунду и разразится сущий ад. Но ничего подобного не случилось. Я ошибался.

До сих пор беседа между мужчинами, ненавидящими друг друга, протекала вполне мирно, и я не заметил, как Варкер потихоньку скользнул к столу. А следовало бы заметить. Одновременно мой брат, стоявший у меня за спиной, перестал изучать удивительные способности моллюсков и начал продвигаться вперед. Если б я верно прочел хотя бы одну из этих подсказок, то не слишком удивился бы тому, что произошло дальше.

Вряд ли кто-либо мог бы заметить, как Варкер выдвинул ящик письменного стола, как рука его скользнула внутрь и вынырнула с «кольтом». Но взгляд мой надолго на нем не задержался. Потому что трость Валентайна уже описывала широкую дугу прямо у него над головой.

Трость угодила Варкеру по наружной стороне запястья, послышался хруст тонкой сломанной косточки.

Через долю секунды Варкер взвыл и с грохотом упал на пол. Он побледнел, панически ловя ртом воздух, и ужас его был вполне оправдан. Потому как Валентайн придавил его сломанную руку к столу все той же тростью и придерживал ее за концы широкими своими ладонями.

Я и ахнуть не успел – как, впрочем, и все остальные наши, – а Длинный Люк в испуге отпрянул. И винить его за это я не мог. Плача и причитая, Варкер поднял глаза на Вала и сделал робкую попытку высвободить руку.

А затем снова хрустнула кость, и он дико взвизгнул. Тошнота подкатила у меня к горлу.

Оказывается, мой Валентайн – браток пыльный.

– Я не с визитом вежливости сюда пришел, – небрежным тоном заметил Вал. – И, черт побери, вовсе не собирался прибегать к таким мерам, даже и помыслить не мог, что придется. Так что лучше говори, что за игру замыслил и что может помешать мне поступить как варвару и сломать тебе лапу окончательно и без всяких предупреждений?

На толстой физиономии Варкера выступил липкий пот. Улыбка исчезла, обнажив то, что прежде крылось под ней: всепоглощающий дикий ужас.

– Никакой игры, – пролепетал он. – Просто боялся за свою жизнь, и я… не имел в виду ничего такого, сэр. Пожалуйста, отпустите мою…

– Только после того, как ты поведаешь мне, где тут у вас потаенные ходы и пещеры, где тут у вас усмиряют самых непокорных и как потом позволяют реке доделать остальное. Что, разве никогда не задумывался о своем бизнесе в этом плане, а? Так успокой нас на этот счет, а дальше можешь якшаться хоть с самим дьяволом!

– Нет, нет, что вы, как джентльмен…

– Джентльмен? Нет, вы слышали? Говорит, что он джентльмен. А тебе известно, что лично я думаю о работорговцах?

Теперь уже улыбался Валентайн. И то была жутковатая улыбка, ничуть не похожая на трусливую ухмылку Варкера. А тот молчал. Наверное, просто утратил дар речи.

– Лично я считаю, это люди, которые, собравшись вместе, не могут наскрести достаточно монет, чтобы трахнуть свою собственную мамашу, а потому избрали менее благородную профессию.

– А чем вы сами сейчас заняты… – простонал работорговец. Впрочем, это был не вопрос, и он поспешил добавить: – Да, верно, тут есть о чем поразмыслить на досуге.

Я нагнулся, поднял револьвер и сунул его в карман пальто. И тут Вал отпустил братка. Думаю, именно этого он от меня и ждал. Варкер рухнул на стул, прижимая к груди раненую руку и разинув рот. Члены комитета бдительности хранили молчание. Возможно, были просто напуганы, а может, мечтали переломать руки злодею сами. Я разделял эти их чувства. Мой Вал – настоящий засранец, закоренелый бандит.

– Живо! – воскликнул Джулиус и устремился к внутренней двери.

– Вы здесь с Пистом справитесь? – спросил я Валентайна.

Брат скрестил руки, перебросив трость через плечо.

– Если я и этот морской ёж не способны усмирить парочку жалких личинок, предпочитаю броситься в реку сам и избавить их от трудов.

И я вместе с членами комитета бросился в соседнее помещение. Там находилась небольшая кладовая, вдоль стен громоздились ящики, прикрытыми сверху серыми шерстяными одеялами. Напротив – еще одна дверь, но она оказалась заперта. Вход перекрывал небольшой железный засов. Даже замок не удосужились повесить, чтобы удержать злоумышленников от посягательств на свою собственность. Зато выбраться отсюда эта так называемая «собственность» никак не могла.

Люди из комитета опередили меня на несколько ярдов. Джордж Хиггинс навалился на засов, друзья ему помогали. Я замедлил шаг. Уже предвидел, какое зрелище ждет меня за этой дверью, и опасался, что желудок подведет.

Эгоистично с моей стороны. Но, видно, я так и не успел до конца освоиться с работой полицейского. А может, вообще к ней не слишком приспособлен.

Через дверной проем просачивалось совсем немного света. Но его оказалось достаточно, чтобы разглядеть совершенно дьявольскую сцену. Голые стены – впрочем, местами ее испещряли коричневые пятна засохшей крови, и казалось, что запах ее все еще стоит в воздухе. В помещении никакой мебели, вообще ничего, кроме цепей. Под словом «ничего» я имею в виду именно это – жестокое и безжалостное отсутствие чего бы то ни было. Ни соломенных тюфяков или коек, ни раковины, ни стульев, ни окна. Ни лампы. Ни ночного горшка.

Ничего.

Просто комната с четырьмя стенами, одним отверстием в потолке для воздуха, и кандалами, которые держались на крючках, вбитых в штукатурку.

Я уже собрался было сообщить брату, что он перестарался, но подавил этот порыв. Сам вид этой комнаты говорил о многом. Подобное помещение могло возникнуть разве что в воображении самого дьявола. И только человек мог приспособить ее для своих нужд.

В углу, сжавшись в комочек, сидел маленький мальчик, словно в раковине угнездился, хотел стать невидимым. Во рту кляп, какая-то тряпка из хлопковой ткани, и прикован он был к стене за ногу – цепью. Преподобный Браун уже подбежал к нему. Наклонился, тронул его за руку, забормотал слова утешения.

Женщина – тоже с кляпом во рту – была прикована к противоположной стене. Видно, отчаянно пыталась освободиться от наручников и стерла себе запястья до крови. Джордж Хиггинс протянул к ней руку, но она резко отпрянула, видно, не поняла, кто перед ней. Была готова сражаться с любым, кто попробует к ней прикоснуться.

А затем я понял, почему. Верхние шесть пуговиц на ее темно-зеленом корсаже платья были оторваны. Причем отрывали их методично, одну за другой. Не повреждая при этом ткань.

– Вот жалкий червяк, – сквозь зубы пробормотал я.

– Делия? Теперь все хорошо, все в порядке, – сказал Хиггинс и выпрямился. Он старался держаться как можно спокойнее и попятился на несколько дюймов. – Это я. Всё в порядке. Это я, Джордж.

– Снимите же с нее все это. Она поранилась, – воскликнул Джулиус, а сам оглядывал помещение в поисках металлического прута, ломика или какого-либо другого инструмента.

Он был прав. Джордж или не Джордж, но Делия явно не желала терять времени и не прекращала попыток снять наручники с запястий – пусть даже ценой поврежденных костей.

Я вышел из комнаты. Меня так и подмывало переломать Варкеру обе руки. Но сейчас было не до того. Главное – это найти ключи. И я увидел связку ключей – она свисала с крючка в темном углу кладовой. Я бегом бросился назад и поймал себя на мысли о том, что готов разнести здесь в клочья все подряд, все, что только не попадется под руку, а потому заставил себя замедлить шаг.

– Вот. – Опустившись на колени перед мальчиком, я расстегнул на нем наручники – они отдавали кисловатым запахом металла – и бросил связку с ключами Хиггинсу.

Джонаса и его тетю похитили без верхней одежды, и ребенок дрожал от холода. Если в двух других помещениях и скапливалось немного тепла, то все оно уходило здесь в камере через вентиляционный люк в крыше. Я сбросил пальто, чернокожий священник накинул его ребенку на плечи.

– Ну, вот и все, – сказал Хиггинс, а затем я услышал, как цепи со звоном упали на пол. – Все будет хорошо. Все уже позади.

Я медленно поднялся на ноги. Джулиус уже вынул изо рта Делии тряпичный кляп, а Хиггинс поднес к ее губам фляжку. Она тоже была красавицей, как и сестра, только более хрупкого телосложения и с густой россыпью веснушек вокруг темно-карих глаз. Стоило ей освободиться от наручников, и она заметно успокоилась. Во всяком случае, так мне показалось. Я бы с удовольствием занялся изучением ее психического состояния, но покоя не давал вид крови, сбегавшей с обоих запястий.

– Пойду, перекинусь словечком-другим с Варкером и Коулзом, – нарочито небрежным и спокойным тоном произнес я.

– Успокойся, Тимоти, – заметил Джулиус. – Все пока что складывается очень даже неплохо, а потому надо уходить отсюда, и как можно скорей.

Но ноги уже сами несли меня в первое помещение винной лавки, и я как-то не слишком вдумывался в слова Джулиуса. Мозг был занят другим: достаточным ли будет наказанием для преступников, если я спалю дотла их поганую лавочку. Увидел мистера Писта – тот спокойно стоял посреди комнаты и наблюдал. Валентайн привалился спиной к столу, в одной руке глиняная кружка, в другой – почти допитая бутылка вина.

– Ну, как, все живы-здоровы? – спросил братец и поставил кружку на стол.

– Относительно здоровы.

– Да они беглые рабы! – взвизгнул Длинный Люк. Он стоял в углу, привалившись к стене. – Ну, скажи, Сикас. Разве не так? Вот, Сикас тоже говорит, что они беглые. И вы не имеете права забирать их. Не имеете! Или забыли? «Пригг против штата Пенсильвания»…

– Да, это абсолютно незаконно, – прошипел Варкер со стула. – Даже чудовищно, вот что я вам скажу. Вы не имеете права отбирать пару беглых рабов у их законных владельцев.

– А насколько законна, по-вашему, попытка изнасилования гражданки Нью-Йорка? – парировал я.

Варкер тотчас заткнулся, поджал губы, изображая то ли гнев, то ли искреннее смущение.

– Да я никогда… чтобы я дотронулся до этой грязной…

– Попытка, говоришь? – мрачно спросил меня Валентайн. Я кивнул. – А вот это уже другой расклад. Потому как, честно сказать, этот мешок с дерьмом уже достал меня своей болтовней, и если это не было попыткой…

– А вот это уже чистой воды поклеп! – взвизгнул Варкер. – И я… нужно иметь доказательства, прежде чем обвинять человека в преступлении, разве не…

– У меня идея. – Брат поставил ногу в сапоге на край стула, между двумя жирными ляжками южанина. – Что, если вырвать этот бесполезный кусок мяса, что находится у тебя между зубами, и скормить свиньям вместе с бесполезным куском мяса, который болтается у тебя между ног? Как тебе такой вариант, а? Лично меня очень даже устраивает.

В помещении повисла зловещая тишина. Густая и холодная, как снег на улице. Длинный Люк теперь кипел от злости молча, как только что выключенный чайник, а Варкер смотрел в пол.

Секунд через десять вошли члены комитета с освобожденными пленными. Джонас был завернут в мое пальто, на плечи Делии Джордж Хиггинс накинул свое, куда более приличное. Она держала племянника на руках. Все пятеро проследовали мимо стола, старательно обходя охотников за рабами и при этом брезгливо отворачивая от них взгляды. Это производило впечатление.

И только Делия вдруг обернулась и посмотрела на Варкера. Одарила его совершенно убийственным, гневным, сверкающим, как молния, взглядом. Я даже удивился, почему этот взгляд не прожег дырку в его черепе – настолько он был выразительным.

– Что ж, в таком случае, – сказал я агентам по ловле рабов, – вы двое арес…

– Только посмей закончить это выражение, все зубы пересчитаю, – рявкнул Вал. – Они наверняка скажут, что случайно ошиблись, перепутали этих людей с какими-то другими, и их моментально выпустят из Гробниц, и партия взгреет нас по полной программе.

– Или того хуже, – тихо добавил преподобный. – Хозяева этих людей выдвинут свои требования, и несчастные будут голодать в камере заключения в Гробницах до тех пор, пока не состоится суд по установлению личностей.

– Но она жертва насилия, – выпалил я, – и…

– Покушения на насилие, – поправил меня Вал. – Поди, попробуй доказать это в суде.

Тут, кипя от ярости, я наконец осознал, что этим ничего не достигну. А взглянув на Хиггинса, стоящего рядом с Делией, и ожидая найти в нем поддержку, увидел, что тот молчит. Он ответил мне взглядом, в котором читался давно и долго подавляемый гнев – тяжкая ноша, способная изнурить кого угодно. Я сделал над собой усилие, немного успокоился и отвернулся.

– Тебе решать, – сказал я Джулиусу. – Мы с этим здесь покончили?

– Покончили, – ответил он.

– Черт. Эй, Тим, верни пушку этому слизняку, – приказал Вал. Я не понимал, к чему все это, и не спешил повиноваться, когда он добавил: – Иначе это будет расценено как воровство. Мне лично плевать, а вот тебе, думаю, нет. Можешь выбросить на дорогу, если хочешь.

Брат был прав. Я подошел к двери, открыл ее и зашвырнул «кольт» в сугроб. В комнату ворвался холод, точно рука смерти коснулась моего лица. Джулиус вывел на улицу Делию с Джонасом, за ними последовали Хиггинс и Браун. Мы, полицейские, двинулись к выходу уже медленнее, не сводя глаз с Длинного Люка и Варкера.

– На твоем месте я бы занялся рукой, сходил к врачу, – бросил Валентайн Варкеру, сделал знак Писту и мне выйти, а сам застыл на пороге, держась за дверную ручку. – И еще я бы на твоем месте забыл, что мы заходили к вам в гости. Всего хорошего.

Я с облегчением втянул ртом воздух, и горло и легкие словно огнем ожгло от холода. Снег продолжал валить, ветер – выть, наметая сугробы. Но при этом меня вдруг охватило ощущение полного счастья и свободы. Все замечательно, просто великолепно. И неважно, что холод пронзает до костей. Наш извозчик уже давным-давно смылся вместе со своей лошадью, и мы торопливо зашагали по Уолнат-стрит к Гранд, где нам снова несказанно повезло. Еще один отчаянный возница был полон стремления подобрать клиента и заработать лишнюю пару монет, пока дороги окончательно не заметет. Мы и квартала не успели проехать, как вдруг я услышал за спиной такие знакомые звуки.

– Ты чего смеешься? – спросил я брата.

– Ты собирался стибрить у этого сукиного сына револьвер.

Я обернулся, взглянул на него. Вал корчился от смеха, словно в агонии.

– Ничего я не собирался, – огрызнулся я. Брат бросил мне свой шарф, а сам, прикрывая уши, приподнял повыше свой воротник с меховой опушкой.

– Нет, собирался, – выдохнул он. – И вообще, то, что мы только что там проделали, чертовски незаконно. А в конце, мой юный Тим, ты хотел смотаться с награбленным добром. Знаю, сидит в тебе это.

– Что сидит, капитан? – спросил мистер Пист и тоже захихикал.

– Предрасположенность к погрому, разбою и беспределу, только он это умело скрывает. Верно, Тимоти?

Мистер Пист фыркнул от смеха.

– Хотел толкнуть на черном рынке или прикарманить? Ты, мой Тим, притворщик и настоящий мастер по части торговли запрещенным товаром, – добавил Валентайн с каким-то сладострастным восторгом.

– Не смешно. – Я обернул шарф вокруг шеи и нехотя усмехнулся.

– Нет, ни чуточки, – согласился Валентайн. И захохотал еще громче.