«Только не это, пожалуйста, – упрямо думал я, пока мы бежали. – Пожалуйста. Этого не может быть. А если нет, мы слишком дорого за это заплатим, слишком дорого. Все и каждый. Если по улицам бродит безумный ирландский дьявол, общественное мнение лишится всех следов рассудительности».

Убогие, смутно различимые кварталы, к северу от которых возвышались две вершины собора Святого Патрика, проносились мимо. Бумажные декорации для театра газетчиков. Воздух у земли стал жарким, пыльным и густым, когда мы пронеслись мимо переполненной выгребной ямы. Я жаждал мчаться быстрее, хотел, чтобы дело о краже лошади от бакалеи на Элизабет-стрит все еще оставалось нераскрытым.

Мы свернули налево, на Принс-стрит, и впереди вырос Святой Патрик, бледно-лунный монумент католического Бога. Только в это время суток улицы Нью-Йорка затихали: затененный переулок ничейного времени между тремя тридцатью и четырьмя утра. Уже не два часа ночи, облитые джином, пахнущие вечерними отбивными, кофе после оперы и сексом в укромных местечках. Еще далеко до пяти утра, безумных криков петухов и топота лошадей. Между развлечением и трудом, когда мэб, спешащие в кровать после ночи разврата, рискуют столкнуться с полусонными каменщиками, которые тащатся на работу за три мили от дома. Я замедлил бег и обернулся к Нилу.

– Нет никакого безумного ирландца, который гоняется за птенчиками-католиками, – сказал я, отчаянно пытаясь поверить себе. – Просто дурной слух после никчемного письма, напечатанного в «Геральд». Газета уже отреклась от него, Нил.

Нил помотал головой, сожалея о моем невежестве, на его белой шее подрагивали синие вены.

У тройной двери собора толклась небольшая толпа. В основном ирландцы. Несколько американцев. Большинство судачили с видом, который был мне знаком: нетерпеливые, испуганные, детские взгляды зевак, следящих, как сгорает дотла добрая половина центра города.

– Я уже сказал «нет», – непреклонно заявил отец Шихи.

Он держал в руке пистолет. Взведенный, заряженный и явно старый приятель. Сейчас оружие целилось в тротуар.

– И я буду повторять «нет» столько раз, сколько потребуется, пока вы не найдете себе другого занятия!

– Разве у нас нет права увидеть, на что похожа дьявольская работа? – воскликнула сердитая старая карга. – Когда он навестил нашего родича, и никак не меньше?

– Он не ваш родич, миссис Маккенна. Молитесь за его душу, молитесь за наш народ, молитесь о Божьей мудрости и возвращайтесь в свой дом.

– А что насчет наших домов? – потребовал ответа чернобородый парень с острым взглядом голубых глаз.

Он явно думает о будущих выборах демократов и явно отец, судя по лицу, на котором отражался страх, и не только за себя.

– А наши дети? На что мы будем жить, когда от этой новости вспыхнет весь город? Что ж мы, не можем взглянуть в лицо врагу?

Губы Шихи отвердели, как каменная кладка у него за спиной.

– Этот парнишка никогда не был вашим врагом, мистер Хили, хотя я понял, о чем вы говорите. Вам нужно лучше присматривать за собственной семьей, и я знаю, как это следует делать, сын мой. Уходите.

– Отойдите от дверей, – крикнул я, потирая пальцами медную звезду.

При виде ее на лицах зевак начали появляться уже знакомые мне усмешки. Некоторые разрослись до сердитого оскала. Но другие замирали, а потом исчезали. Я не знал, почему, но радовался уже тому, что мне не предстоит драка. Взгляд отца Шихи метнулся в мою сторону, потом обратно, к прихожанам. Священник стоял так же прямо и напряженно, как раньше, но я снял с него часть бремени.

– Вы слышали мистера Уайлда, и никто из вас не станет валять дурака и ссориться с «медными звездами». Возвращайтесь к своей работе и своим постелям. Молитесь за душу парнишки. Молитесь за наш город.

Когда я подошел к отцу Шихи, стоявшему у левой двери, несколько незнакомцев осторожно показывали на меня и качали головами. Священник чуть приоткрыл высокую дверь и стоял перед ней с опустошенным лицом. Я наклонился к Нилу.

– Я заплачу тебе, если ты сейчас помчишься в Гробницы и найдешь там полицейского, – сказал я. – Он скоро отметится, а потом уйдет на север города. Его зовут мистер Пист. Джакоб Пист. Сможешь его отыскать?

– Конечно, – ответил парнишка и улетел прочь.

– Откуда они меня знают? – прошептал я отцу Шихи, когда он заводил меня внутрь.

– Навряд ли вы что-нибудь слышали о полицейском, который выдержал сорок раундов против троих ирландских буянов ради черного плотника, – вздохнул он. – Думаю, это всего лишь ирландская легенда. Заходите быстрее.

Я повернулся к священнику, слегка потрясенный такой местной известностью. Мы уже стояли в дверях. Я пару раз моргнул, фокусируя зрение. Мне казалось, что я готов впасть в ярость от ужасного зрелища, которое уже столько раз видел. Но готов и – по правде, меня радовала эта обретенная способность – заняться делом. И тут по моей спине поползла тонкая ниточка чисто животного страха.

Я все еще ничего не видел. Но чувствовал запах. Запах, который вторил ощущению ледяных монеток, капающих на шею. Нечто вроде скобяной лавки, нечто вроде куска мяса, нечто вроде школьной раковины. Придя в ужас, я резко развернулся.

К центральной двери собора был за руки и за ноги прибит маленький призрак, с которого капало что-то темное.

Я выдавил слова, никогда, наверное, не звучавшие в месте богослужений. Осквернение, вот что это такое. Я отшатнулся, зажав рот рукой. Не лучшая демонстрация железных нервов. И я рад этому. Рад даже сейчас. Отец Шихи поморщился, лицо измученное и сочувственное, взгляд перебегает с меня на богомерзкое зрелище. Мы оба быстро отошли от входа.

– У них было право спрашивать о парнишке. В смысле, у соседей, хотя они не захотели бы смотреть, если бы знали, как это выглядит. Но слухи разошлись с полчаса назад. Я пришел слишком поздно. Кто бы ни сотворил это нечестивое дело, может, мы скорее найдем его, с Божьей помощью, если широко откроем дверь на улицу?

Я только покачал головой, все еще прижимая руку к губам, чтобы сердце не вылетело.

Я видел то, чего просто не могло быть, однако оно было, и два здравомыслящих человека смотрели в зияющую красную пасть безумия. Не нужно спрашивать, чтобы сказать: Нил этого не видел. Белый как бумага, но спокойный. Такое зрелище ударило бы его намного сильнее, чем просто новое убийство.

– Кто первым его нашел?

– Не могу сказать. Дверь была распахнута на улицу, но я сам узнал от попрошайки, которая просит подаяние в этом квартале. Она для такого не годится, благослови ее Господь. Один Бог знает, кто еще ее услышал, но когда я ее нашел, она вопила, что мертвые восстают. Я закрыл ее в музыкальной комнате, с едой, питьем и хорошей дозой лауданума. Господи, помоги мне.

«Найди Писта, – молил я Нила, закрывая глаза и вновь принуждая их открыться. – Мне сейчас нужно только одно – пара глаз получше моих».

По правде говоря, разверстый крест был наименьшей из моих бед. При жизни он был стройным мальчиком. Около одиннадцати лет, судя по лицу и размеру слишком заметной сейчас грудной клетки. Явно ирландец – рыжеватые волосы и веснушчатая кожа. Я заставил себя посмотреть на его руки. Не рабочие. Он был птенчиком-мэб, я мог бы поставить на это свою жизнь; в уголках глаз остались следы краски, не стертой до конца то ли им самим, то ли убийцей.

Но остальное… слишком много крови. Такое небольшое тело, и так много крови. Кровь пропитывала разорванную одежду, собиралась в лужицу на полу, стекала по толстым дубовым доскам, к которым его прибили. Тело каймой окружали бледные знаки, беспорядочно разбросанные по дереву.

– Чем нарисованы эти символы? – хрипло спросил я. – Эти… это же кресты. Я насчитал семь. Почему? Тут все иначе, раньше такого не было. И чем он воспользовался? Мне это напоминает обычную побелку. Это побелка? Похоже на то.

– Мне тоже так кажется.

– Она уже почти засохла. Это может пригодиться.

– В каком смысле?

– Сколько времени сохнет побелка?

– А, понимаю. Да-да, конечно. Я бы сказал, наверное, не больше полутора часов, когда она такая густая.

Я заставил себя подойти поближе и изогнулся, как вопросительный знак. Вдохнул. Воздух был жирным, как ламповое масло. Запах благовоний мешался с привкусом жертвенной крови.

– Отец, вы его знаете?

– Нет, ни разу не видел. Уже смотрел. Я не знаю, кто он.

Мы постояли еще, отупевшие от беспомощности.

– Это неправильно, – прошептал я, хотя и сам не знал, что значили вырвавшиеся слова.

Стук в мерзостную дверь едва не заставил меня выскочить из собственной кожи. Отец Шихи что-то прошипел на родном языке, пробежал рукой по сверкающей лысине и поплелся, как марионетка в неумелых руках, к неоскверненному входу.

– Мне нужно увидеть мистера Тимоти Уайлда, дело городской важности! – заявил пронзительный голос омара, наполовину утопленного в кипящем горшке.

Я расправил плечи. Я никогда не сражался хоть в каком-то подобии армии. Ни в дружине, ни даже в банде мертвых кроликов, бьющихся за свою территорию. Но так, наверное, они себя чувствуют, когда подходит подкрепление, подумал я. Ты снова становишься мужчиной. Просто потому, что ты больше не один. В одиночку я всего лишь бывший бармен, в страхе глядящий на смерть. Две «медные звезды» вновь сделали меня полицейским.

– Нил, – сказал я через плечо отца Шихи в пустой, притихший воздух, – спасибо. А теперь беги за доктором Питером Палсгрейвом. Как можно скорее.

Я сказал Нилу адрес, и он умчался. Мистер Пист проскользнул внутрь, держа в руке затененный фонарь, и мы с отцом Шихи отошли в сторону. Мой сослуживец повернулся, чтобы посмотреть. Постоял, явно успокаивая сердце. Но не побледнел. Напротив, он покраснел, как рубашка пожарного, губы растянулись, обнажая кривые зубы, и я понял: он разъярен этим кровавым делом не меньше меня.

– Первое, – сказал мистер Пист. – Первое. Что делать сейчас? С чего начать?

– Можем ли мы его снять? – спросил священник намеренно грубоватым голосом, не желая показаться испуганным. – Это оскорбление Святой Церкви. Самому Господу.

– Нет. Дождемся доктора, – ответил я.

Каждое слово пробивалось на волю так, будто в моем горле поселился ад.

– И шефа Мэтселла, – согласился Пист. – Я сразу его оповестил.

Я кивнул и повернулся к Шихи:

– Передняя дверь была предположительно открыта, так вы сказали? Но собор, конечно, был заперт?

– Да-да. Я держу ключи в своем доме при церкви, вы сами видели.

– Что-нибудь сломано? Окна, замки?

– Так сразу и не скажешь. Все случилось слишком быстро, и мне пришлось сторожить вход. Вот мои ключи, они лежали точно там, где я их оставлял. Должно быть, кто-то взломал дверь.

– Отец, значит, вы еще не обыскивали весь храм? – спросил мистер Пист, отходя в сторону после тщательного осмотра тела.

– Я… нет, только убедился, что злодей ушел. Надо сейчас этим заняться, да?

– Отец Шихи, проведите мистера Писта по всему зданию и внимательно смотрите, все ли на месте, – посоветовал я. – Я одолжу ваши ключи. Попробую разобраться, как этот человек попал внутрь.

– Очень хорошо. Чтобы шеф не терял времени даром, – добавил мой товарищ, его рука покровительственно застыла у локтя священника. – Давайте что-нибудь отыщем к его приходу.

Я взял фонарь отца Шихи, а мистер Пист открыл створки своего закопченного потайного фонаря. Мы разделились, шагая торопливо, но осторожно. Я слышал, как мистер Пист монотонно забрасывает отца Шихи вопросами. Незначительными, призванными не только открыть факты, но и успокоить. Как он провел вечер? Был очень занят, председательствовал на совместном собрании католиков и протестантов, обсуждали предложение о создании католической школы. Там было с десяток видных лиц. И все категорически против.

– Вам нужна каждая минута собрания, где все и каждый чернили меня? – потребовал он ответа. – Имена вам назвать? Людей, которые не считают, что католические птенчики вправе расти католиками?

Когда он ушел? В полночь. Собору когда-нибудь раньше угрожали? Да, много раз, но ни разу ничего серьезнее камней и кусков кирпича. Я скользнул вдоль стены, оставив адское зрелище за спиной и стараясь не думать, что растерзанный мальчик смотрит на меня. Стараясь не представлять, что с ним сделали перед смертью. От этих попыток я покрылся испариной, но заметил ее, только когда шрам под тонкой полосой ткани начало покалывать иголочками. Я перестал слышать мягкие вопросы мистера Писта, когда пара исчезла на хорах в восточной стороне здания. Но едва их голоса поблекли, я вновь услышал их у себя в голове.

«Это неправильно».

«Конечно, неправильно», – яростно подумал я.

Боковые стены Святого Патрика перемежались узкими полосками витражей. В задней части, где вздымались башенки, а маленькая комнатка приютила облачения и священные предметы, которых я не знал, было еще три двери. Когда я отпер правую дверь и вышел на улицу, кобальтовая синева намекнула – скоро рассвет. Лихорадочный блеск на краю неба, заставляющий дышать чаще.

Опустившись на колени, я по очереди всматривался в каждый из замков, не зная точно, что я ищу. Все они были гладкими, железными и очень типичными – богато украшены и пахнут еле заметной кислинкой. Поверхность блестит. На сверкающей полировке – ни царапинки. Взлом замков – я знал это, поскольку Валентайн некогда счел своим долгом выучить меня, как их взламывать, – часто оставляет следы. Я провел острым краем одного из ключей отца Шихи по накладке замка – и, разумеется, оставив заметную царапину. Но это мало о чем говорило. Если хладнокровный кролик достаточно опытен, а отмычка невелика, он справится, не оставив явных следов.

Я подошел к фасаду, где заканчивались тесаные серые блоки и прохожих приветствовал тускло-красный песчаник. Здесь вновь начали собираться люди. Они переговаривались шепотом и глазели на меня. Не думая о них, я снова встал на колени.

Без толку. У передних замков тот же нетронутый глянец, все чисто и ровно. Я посветил в замочные скважины, но и они отказывались сообщить мне что-нибудь полезное. Я на пару секунд задержался у центрального входа, ясно, будто внутренним взором, видя сквозь дверь силуэт. Чувствуя тяжесть висящего там тела, тяжесть, которая в моей груди была намного больше его истинного веса.

Я вошел внутрь через левую дверь. Мистер Пист и отец Шихи стояли перед алтарем, вне его пределов, и, судя по их освещенным фонарем лицам, атмосфера была взрывоопасной.

– А есть другой комплект ключей? – спросил я, возвращая связку.

– Нету, – ответил отец Шихи.

– Значит, убийца отлично справляется с отмычками, и это сужает наши поиски до шести или семи тысяч мертвых кроликов нашего города. Вижу, у вас вышло лучше.

Они разложили свои находки на первой скамье, постелив на сиденье тряпку. Мешочек больших железных гвоздей, их вид показался мне тошнотворно знакомым. Молоток. Окровавленная ножовка, завернутая в кусок парусины. Кисть, которая в желтом свете поблескивала слоновой костью, и горшочек побелки. Рядом лежал мешок, освобожденный от своего содержимого. В общем, лаконично подобранный набор для надругательств над всякой правильностью.

– Откуда это? – спросил я.

– Из ризницы, висело вместе с моим облачением, – ответил отец Шихи.

Срываясь с его губ, слова терлись друг о друга. Я даже не подозревал, что человек в силах, стиснув зубы, сдержать такое возмущение.

– Наружные двери не взломаны, – медленно добавил мистер Пист, – ключ есть только у вас, а эти инструменты спрятаны в вашей ризнице.

– Вы что, считаете, что я, католик и преданный слуга Его Святейшества и Римской церкви, докатился до такого, что задумал совершить жестокость, пересматривающую саму идею греха? – зарычал священник. – Это… это… зверство, это варварство, спичка, поднесенная ко всем домам нью-йоркских ирландцев! Я не потому эмигрировал, что развращал свою паству.

– Нет-нет, сэр, это очко в вашу пользу, – пояснил мистер Пист. – Вполне определенное.

– Буду благодарен, если скажете мне, почему.

– Потому что так себя никто не ведет, – ответил я, отлично понимая ход мыслей своего сослуживца. – Успокоить птенчика, а потом показывать, где спрятал инструменты. Вот если бы мы обнаружили их без вас, все, возможно, выглядело бы иначе. А пока новости довольно дрянные.

– Почему?

– Кто-то зарезал еще одного птенчика, но на этот раз хочет, чтобы мы вычислили вас.

– Так вы думаете, поэтому вокруг и намалеваны кресты? – воскликнул мистер Пист, щелкнув пальцами. – Чтобы указать на святого отца?

– Точно не знаю, но такое объяснение нравится мне больше прочих.

– Каких?

– Что он потерял последние остатки разума.

Бум-бум-бум.

На этот раз звук доносился с задней стороны собора. Мистер Пист схватил ключи и унесся. Я остался с отцом Шихи, надеясь, что он не собирается позеленеть или впасть в черную меланхолию. Правда, я мог не волноваться. Он выглядел как человек, который собирается перекрасить одно из разноцветных окон церкви, засунув в него голову этого безумного ублюдка.

Вошел шеф Мэтселл, следом торопился доктор Питер Палсгрейв. За ними спешил Пист, который вновь отослал Нила.

– Введите меня в курс дела, – сказал шеф. – Насколько все плохо?

– Если дела могут быть хуже, я такого не представляю, – ответил я, указывая в сторону тела.

Мы все двинулись к передней части церкви. Я собирался продолжать объяснения, отец Шихи и мистер Пист почтительно шли позади нас, и тут доктор Палсгрейв закричал. Жуткий, неземной звук – из его глотки рвалось нечто, чему следовало оставаться внутри. Что-то очень личное. Мучительное и ужасное, будто под его ногами разверзлась земля. Внезапно он умолк и опустился на ближайшую скамью.

– Я уверен, доктор, вам уже доводилось видеть кровь, – скептически заметил шеф Мэтселл.

– Это… это ничего, – задыхался доктор Палсгрейв, цепляясь за грудь. – Сердце. Только сердце. Небеса милосердные, что там случилось?

– То же, что случилось уже двадцать раз, – сказал я резким голосом.

– Но… Это… это… Посмотрите на это, – крикнул доктор, поднимая себя на ноги при помощи спинки соседней скамьи. – И это сделали с беспомощным маленьким ребенком… Да какой человек может сотворить такое? Я не выдержу… это полнейшее безумие.

«Это неправильно», – настойчиво повторил мой разум.

– Психическое состояние преступника ухудшается, – решительно согласился шеф Мэтселл. – Мы игнорировали его предупреждения, и это подтолкнуло его к острому безумию. Теперь рассказывайте, Уайлд, что вы еще обнаружили, а доктор Палсгрейв займется предварительными исследованиями. Доктор Палсгрейв, возьмите себя в руки.

Эксперт, наполовину в истерике, выглядел больным от страха, но дернулся вперед, будто твердо решил не обращать внимания на бесчинства в собственной груди. Я почувствовал толику нежности к доктору, слыша у себя в голове Птичку. Я верил, что он любит детей. Запах крови чувствовался за десять ярдов. Зрелище было наглядным поражением, антитезой врачеванию. «Если он черканет наши имена, а потом увидит нас… ну, значит, мы снова заболели, верно? У него не вышло». Но шеф был прав, доктор знал это и потому несколько раз с трудом моргнул и механически потащился к центральной двери.

Через пять минут доктор Палсгрейв захотел, чтобы тело сняли, поскольку больше ничего не мог выяснить, разглядывая мрачную сцену, созданную безумцем. Шеф кивнул, отец Шихи принес ломик, и спустя три минуты все было сделано. Мальчик лежал перед нами на холсте и казался еще меньше, чем секунду назад.

Еще несколько беспокойных минут, и доктор Палсгрейв сообщил нам свой окончательный вердикт.

– Насколько мне известно, я никогда раньше не встречал этого ребенка. При жизни он был здоров, примерно одиннадцати лет от роду, внутренние органы не тронуты, а смерть наступила от передозировки лауданума, – объявил доктор Палсгрейв.

Мы смотрели на него.

– У него на губах следы слюны, что предполагает приближение тошноты. Само по себе это недостаточно убедительно, однако у него наличествуют все признаки удушья – посиневшие ногти и губы.

– То есть он был задушен, – сказал шеф.

– Ни в коем случае – на шее ребенка нет никаких отметин.

– То есть он был отравлен? Но…

– Понюхайте сами пятно на воротнике рубашки мальчика, а потом скажите, разве это не болеутоляющее из опия с добавкой аниса? – вскричал старик. – Не удивлюсь, если с подмешанным морфином, поскольку оно подействовало прежде, чем ребенка начало тошнить.

– Доктор, вам не кажется, что это немного натянуто? – попытался возразить мистер Пист. – Способ, он довольно… гуманный. Это похоже на правду?

– Мы имеем дело с опасным религиозным маньяком, и вы спрашиваете меня о правдоподобии?

– Вы хотите сказать, – зарычал шеф Мэтселл, – что какой-то безумный дикарь вломился сюда с пленником, отравил его, потом заботливо усыпил, а затем прибил его гвоздями и распилил? Вроде как для пущей красоты?

– О, Боже милосердный, – тихонько прошептал другой голос.

Не важно, как резко мы разговаривали, не важно, насколько мое внимание приковывало тело мальчика, но я, Тимоти Уайлд, по сей день не могу поверить, что не слышал шагов Мерси, пока она не подошла к нам вплотную. Без фонаря, волосы распущены, а лицо бескровное, как луна. Ее взгляд был прикован к последнему таинству убийцы. Я успел подхватить ее, когда она падала. Мерси потеряла сознание, но все же успела произнести нечто вроде «Тимоти».