Сегодня меня выписали, как и обещали. Собрал вещи, кивнул на прощание соседу и поковылял к лифту.
Ксюша мне так и не ответила. Я долго ждал, считая трещинки на потолке, а потом уснул. С утра сдавал анализы и ходил на последний рентген. Всё в порядке, я почти здоров, только вот безмолвный период продлился. Да и не важно, я привык уже. Меньше лезут с разговорами. Вот и сосед больше со мной не заговаривал, видимо, исчерпал свой лимит вчера с Николаем Афанасьевичем.
Возле лифта ко мне подбежала Ирочка и ни с того ни с сего обняла. Только скривился от этой нежности.
– До свиданья, Егорушка! Поправляйся! – сунула мне в карман свой номер телефона.
Кивнул ей и зашел в лифт. Достал из кармана клочок бумаги и затолкал его в щель под кнопками.
Мне не нужно всё это, как же вы не понимаете!
Не знаю, что буду делать сейчас. Наверное, вызову такси и подожду в больничном скверике.
Выхожу из больницы и сразу вижу Ксюшу. Стоит возле старенькой Тойоты и теребит концы завязанной узлом рубашки. Мое сердце радостно подпрыгивает и пускается в пляс. Осторожно спускаюсь по ступенькам и, ускорив ход, спешу к своей девочке. Вдруг замечаю неладное и останавливаюсь. Ксюша не улыбается и не бросается ко мне навстречу. Она такая же холодная и чужая. «Ну, а чего ты ждал?» – горько спрашиваю сам себя. Ксюша подходит, не глядя на меня, и берет из моих рук пакеты.
– Просто помогу тебе, – тихо говорит она. – Папа нас отвезет.
Из машины выходит Николай Афанасьевич и, пожав мне руку, открывает заднюю дверь. С трудом забираюсь внутрь и жду, что Ксюша сядет рядом. Но она садится вперед и включает музыку. Барбер. Как же в тему. Делает громче – и, наверное, самая тоскливая и депрессивная музыка в мире заполняет салон.
Отклоняюсь на сиденье и прикрываю глаза. В машине пахнет Ксюшиными духами, и я жадно втягиваю в себя воздух. Хочется протянуть руку и дотронуться, но я крепко сцепляю пальцы в замок.
Едем почти час, куда-то на окраину Москвы. Мне всё равно. Она сидит неподвижно, и только изредка наклоняется, чтобы переключить песню. Николай Афанасьевич поглядывает иногда то на меня, то на нее, и качает головой.
Осознанно или нет, но Ксюша будто избегает радостных и энергичных мелодий, предпочитая тоску и меланхолию. А мне дышать тяжело. Эта музыка точно передает то, что у меня внутри. И нагнетает еще больше. Ловлю Ксюшин взгляд в зеркале и вижу в нем такую же боль. Несколько секунд – и её глаза заволакивают слезы. Я не выдерживаю и отворачиваюсь, до боли впиваясь пальцами в плечи.
Наконец приезжаем, и я выбираюсь из машины в приятный зеленый двор. Ксюша вылезает следом и достает из багажника пакеты с моими вещами и продуктами.
– Доченька, тебя подождать?
– Нет, пап, поезжай. Я Егора устрою и прогуляюсь по парку, – тихо отвечает девушка и целует его в щеку. – Пойдем? – обращается ко мне и быстро шагает к подъезду.
Ждет, пока я приложу чип, а потом придерживает дверь. Я радуюсь, что дом сравнительно новый и в нем наверняка есть лифт. Подъем даже на четвертый этаж я не осилю. Зря опасался: всего семь ступенек – и вот она, наша вторая дверь.
Захожу в квартиру. Кажется, это двушка, и довольно просторная. Только вот сейчас она вся завалена коробками и пакетами. Мои вещи. Даже не думал, что их у меня так много.
Ксюша закрывает дверь и проходит на кухню, начинает разгружать продукты из пакетов. Ковыляю за ней и останавливаюсь в дверях. Наблюдаю, как она заполняет холодильник, и вдруг понимаю, как много эта маленькая хрупкая девушка сделала для меня. Бросила свою налаженную жизнь и прилетела к безмолвному калеке. Поддерживала меня в больнице и терпела моих фанаток. В конце концов, сама провернула всё это дело с переездом и ни разу не пожаловалась, что ей трудно.
И я должен что-то сделать для нее.
– Прости, – шепчу я, наплевав на рекомендации врача.
Ксюша удивленно поворачивается и смотрит на меня.
– Прости меня, – чуть громче говорю я.
Мне больно, но оно того стоило. Смотрим друг другу в глаза, и мне невыносимо хочется прижать её к себе. Вдруг костыль падает, и я слегка пошатываюсь. Ксюша тут же подскакивает ко мне и удерживает за плечи. От её прикосновений меня словно бьет током, и я резко вдыхаю. Вижу её испуганный взгляд и приоткрытые в шоке губы и больше не могу сдерживаться – впиваюсь своими губами в её рот и крепко прижимаю к себе. Она обхватывает руками мою голову и так же жадно целует в ответ.
Отклоняюсь назад и прислоняюсь к стене, чтобы не упасть. Целую мою любимую девочку и чувствую, как невыносимая боль уходит из моего сердца и мне становится так легко…
Нехотя выпускаю Ксюшу из своих рук и показываю взглядом на костыль. Она тут же понимает меня и поднимает его.
– Пойдем, приляжешь, а я тут закончу.
Киваю и иду за ней.
Заходим в спальню, и Ксюша расстилает на пустой кровати покрывало и кладет подушки. Пока она с этим возится, у меня появляется шальная мысль. Подхожу ближе к кровати и отбрасываю костыль. Он с грохотом падает, и девушка стремительно поворачивается и подхватывает меня. Вообще-то, я уже могу недолго стоять без костыля, опираясь на здоровую ногу. Но ей не обязательно об этом знать. Притворно пошатываюсь и хватаюсь за её талию, чуть-чуть разворачиваю нас – и падаю на кровать, увлекая Ксюшу за собой. Черт, узел её рубашки ударяет прямо по шву на животе, и я морщусь от боли. Девушка тут же замечает это и пытается подняться, но я сильнее сжимаю руки на её талии.
Ну уж нет, милая, больше я тебя никуда не отпущу.
Она стискивает зубы и молча борется со мной, пытаясь вырваться. Но я крепко держу ее. Понимает, наконец, что я сильнее, и резко вскидывает голову, глядя мне в глаза. Мотаю головой и улыбаюсь. Она тяжело дышит, а глаза сердито сверкают. Просто любуюсь своей девочкой. Какая же она сейчас красивая! Переводит взгляд на мои губы, и я приоткрываю рот. Ну же, давай…
Наконец, Ксюша сдается и приникает к моим губам. Облегченно выдыхаю и расслабляю руки. Наш поцелуй набирает обороты, и мои руки блуждают по её спине, пытаясь пролезть под туго затянутую рубашку или в узкие джинсы. Одежда жутко мешает и, кажется, девушка со мной согласна. Выпрямляется на мне и расстегивает свои пуговки, ужасно спеша. Скидывает рубашку и бюстгальтер, и я могу, наконец, сжать ладонями её маленькие упругие грудки. Вновь впивается в губы, и задирает вверх мою футболку. Помогаю ей стянуть её с меня и снова жадно целую. Исступленно ласкаем друг друга, и я уже не могу отдавать себе отчет в том, что делаю… Замечаю вдруг, что мы уже совсем без одежды и Ксюша осторожно опускается на меня… Словно в тумане вижу, как она бешено скачет и её кудряшки подпрыгивают на обнаженных плечах… Вдруг словно ядерный взрыв и я вижу звезды на фоне бескрайнего космоса. Не думал, что так бывает. Меня все еще сладко сжимает, и я слышу тихие всхлипывания. Медленно прихожу в себя и чувствую Ксюшу, вздрагивающую на моей груди. На мою кожу падают горячие капли, но она улыбается. Я все еще в ней, там хорошо и тепло, и я понимаю вдруг, что я дома…
* * *
Я простила его. Простила еще в тот день, когда сидела у папы на диване и просто глядела в стену. Я поняла, что ему нужны были деньги, и он должен был согласиться на это предложение. Наверное, это был единственный способ найти их, лежа в больнице. Но он ведь мог рассказать мне сразу… Мог, но, видимо, не хотел расстраивать. Так же, как и я не сказала ему о квартире. Мы квиты. Я простила его, но не могла перешагнуть стену, которую построила между нами. Мои мышцы словно сковало льдом, и я едва могла передвигаться.
Прекрасно понимала, что Егора никто не встретит из больницы. И попросила папу поехать туда. Я просто должна была ему помочь. Хотела разложить продукты и сразу уйти, но почему-то тянула время. А когда услышала его шепот и посмотрела в глаза, моя стена начала рушиться. Кирпичик за кирпичиком. Они все осыпались, и их смыло моими слезами, когда я плакала от счастья, лежа у него на груди.
Мне неловко вспоминать, что я там делала, охваченная страстью. Так бесстыдно я себя еще никогда не вела. А когда всё закончилось, но я еще продолжала сжимать его внутри себя, поняла вдруг, что вот оно, мое место и мое предназначение. Рядом с ним и вокруг него. Поддерживать его и окружать своей любовью. Заботиться о нем и во всем помогать. Удивительное чувство.
В папину квартиру я так и не вернулась. В тот же вечер Егор написал мне:
«Ты останешься со мной? Навсегда?»
– Да, – просто ответила я, глядя ему в глаза.
И он так крепко сжал меня в объятиях, что даже дыхание перехватило.
Два дня мы не выходили из дома. Дурачились, разбирая его вещи, и беспрестанно целовались.
Егор решил отказаться от всех подарков своих фанаток. Может быть, из-за меня, а может, и сам не хотел оставлять себе напоминаний о прежней жизни. Все игрушки мы сложили в красивые пакеты и отвезли в подарок детишкам из детского дома, где Егор вырос. Все более-менее полезные вещи собрали и отнесли в церковь. А рамочки с фотографиями полуобнаженных девиц и открытки просто сожгли на городском пустыре.
Из одежды он оставил себе только то, что подходило для повседневной жизни и помещалось в его половине нашего шкафа. Остальное также отнесли в церковь.
Микрофон продали, а вся остальная аппаратура и компьютеры поместились на большом рабочем столе в нашей гостиной. Егор написал, что собирается теперь сочинять музыку, и я поддержала его в этом, вспоминая «Песню дождя». Он во многом талантлив, и я не перестаю им восхищаться.
Мы сходили в парк и посидели там, наверное, на всех скамеечках. Егор быстро уставал, но отдохнув, мы снова продолжали прогулку. А когда вернулись домой, в нашу просторную и светлую квартиру, он признался мне, что лучшего места для жизни и вообразить не мог. Не знаю, правда ли он так думает, но мне приятно, что мои старания оценили.
Неделя счастья пролетела незаметно. Но не могу же я вечно ходить в одних джинсах и двух футболках. Дома мне хватало рубашек Егора, и ему нравилось, когда я их надевала, но я соскучилась уже по своим вещам.
Пришло время возвращаться в Красноярск, и меня ждали там дела. Заканчивались дополнительные недели моего отпуска в клубе, и нужно было решать вопрос с работой. Написать заявление в институте о переводе в столичный ВУЗ. Место мне там уже выделили, спасибо папе и его связям. Собрать вещи и выселиться из общаги. Попрощаться с подругами, в конце концов.
Очень не хотелось оставлять Егора одного. Попросила папу присматривать за ним.
В аэропорт они провожали меня вместе и долго махали, пока я поднималась по эскалатору. Сердце было не на месте, но я убеждала себя, что так надо. Еще несколько дней и я вернусь к нему, чтобы никогда больше не расставаться.
Уже в самолете прочитала последнее сообщение от Егора, и почему-то в груди болезненно сжалось.
«Удачного полета, девочка моя! Я люблю тебя!»
* * *
Анжела сидела на своем диване, широко раскинув ноги. А её любимая персидская кошка слизывала взбитые сливки у нее между ног.
– Только ты, Лори, меня и понимаешь, – грустно вздохнула Анжела, внимательно следя за маленьким язычком.
Кошка быстро посмотрела на хозяйку. Ей показалось, что та сейчас встанет и уйдет, и она быстрее заработала язычком. Анжела откинулась на спинку дивана и тяжело задышала.
Лори просто обожала взбитые сливки. Особенно она любила слизывать их с хозяйки. Иногда они приобретали какой-то чуть кисловатый привкус, и это было самое вкусное лакомство на свете.
Кошка спешила съесть как можно больше и иногда задевала зубками нежную кожу, и тогда хозяйка вздрагивала. Лори тоже вздрагивала, опасаясь быть придавленной мощным телом, но все равно возвращалась к своему занятию.
Шершавый язык слизывал последние капли, когда хозяйка глухо застонала и обмякла. Кошка продолжала сидеть на том же месте и довольно умывалась.
– Пошла вон, – прошипела Анжела, отшвырнула любимицу к стене и запахнула шелковый пеньюар.
Анжеле было грустно. А еще её всё раздражало. Две недели назад она получила от Ашотика последний и самый дорогой подарок.
В черной бархатной коробке с ярко-алой лентой были фотографии парня, которого когда-то можно было назвать симпатичным. Сейчас же он лежал, скрючившись, на земле, вся его одежда была перепачкана в крови, а на разбитом лице застыло выражение нечеловеческой муки. Анжела улыбнулась тогда. Ашотик прошел последнее испытание и отомстил за нее.
Но замуж за него Анжела всё равно не хотела. Он не нравился ей, как мужчина. Он был гораздо ниже ее, с заостренными чертами лица и орлиным носом. Он мягко стелил перед ней ковры своими речами, но в его глазах она видела опасный блеск. Такой не потерпит вольности от жены и не простит измены. А Анжела любила разнообразие и не любила, когда её в чем-либо ограничивали.
Ей нравились мягкие и податливые смазливые мальчики. Она перепробовала их уже несколько десятков. Обычно они с радостью падали в объятия к королеве города, стоило ей только поманить пальцем. Но с гораздо большей радостью они потом от нее убегали и куда-то пропадали, опасаясь снова попасться ей на глаза. Ведь Анжела любила разнообразие и не любила, когда её в чем-либо ограничивали.
Егор Бро был первым, кто сбежал от нее еще до начала постельных игрищ. Строптивая зверушка. Но какая же красивая и сладкая! Его волшебный голос приводил в дрожь, ей казалось, что поет он именно для нее, поет о своей любви и страсти. Её телефон был заполнен фотографиями и песнями Егора. Иногда ей даже казалось, что она совсем помешалась на нем.
Она думала, что ясно дала ему понять, что с ней шутки плохи. Адвокаты отца потребовали с него огромную компенсацию, уточнив перед этим состояние его счетов. Он был разорен и даже влез в долги, но всё равно отказал ей во второй раз. И Анжела обиделась. Да так сильно, что готова была собственноручно разорвать его на кусочки. Но тут, как нельзя кстати, появился Ашотик. Дочка Кокорина нужна была ему для развития бизнеса, и он был готов на всё, лишь бы она дала согласие стать его женой.
Её месть Егору была кровава и прекрасна. Он лишился голоса, который она так любила. И чуть не умер в больнице. Но остался жить бесполезным калекой. Без денег. Без карьеры. Без всего. Анжела была удовлетворена. Но всё же ей было грустно. И она не знала, чем себя занять.
Анжела взяла с журнального столика глянцевый журнал, раскрыла его наугад и замерла. На фотографии был Егор. Такой же красивый, как и раньше. Он держал за руку какую-то чернявую шавку и смотрел на нее щеняче влюбленными глазами. У Анжелы затряслись губы и руки. Глаза выхватили из статьи слова: «на поправку», «она – мой лучик света», «вместе дни и ночи» – и Анжела бешено заорала.
Она уже ничего не соображала, просто орала и громила все вокруг. Прислуга толпилась за закрытыми дверями. Казалось, в комнате бушевал какой-то дикий зверь, билось стекло, что-то с грохотом падало или ударялось о стены. Люди испуганно переглядывались и боялись даже заглянуть в щелочку.
Когда Анжела очнулась, вокруг нее валялись осколки и разорванные на части журналы. Она поправила свой пеньюар, слегка пригладила растрепанные волосы и вышла из комнаты, не глядя на побледневшую прислугу.
Вошла на кухню, где два лучших повара города готовили ей обед.
– Будет стейк? Прекрасно. Я хочу много мяса, – спокойно сказала Анжела Эдуардовна.
Подошла к столу и взяла с разделочной доски кусок сочной говядины. Подняла его к лицу и вдохнула аромат. Потом чуть сжала кулак и смотрела, как по её руке стекает струйка крови. Удовлетворенно кивнула и вышла из кухни, с куском мяса в руках. Повара испуганно переглянулись и синхронно сглотнули. Им все меньше хотелось работать в этом страшном доме, но они знали, что отсюда так просто не уходят.
Анжела вернулась в комнату и нашла среди осколков все пять страниц той статьи с красочными фотографиями Егора и какой-то тощей девки. Завернула в них кусок мяса. Затем написала на листке бумаги: «Твой последний шанс», положила его сверху и позвала экономку.
– Срочно отправьте это с курьером Ашоту Ахметовичу. Да, и заверните как-нибудь, чтобы не пугать человека.
Экономка дрожащими руками взяла посылку и поспешно выбежала.
– Ты же разгадаешь мой милый ребус, Ашотик? – спросила в пустоту Анжела Эдуардовна и усмехнулась.