На протяжении следующего часа, или может быть, двух, или трех, по телевизору передавали хронику тысячи и одной жизни, уделяя каждой по нескольку секунд. Знаменитости приобретали известность, осуществляли свои мечты, отправлялись лечиться от алкоголизма и умирали. Покупались и продавались спортсмены. Музыканты успевали спеть обрывок песенки, после чего их сметала с экрана реклама. Политики объясняли, почему они правы, актеры восторгались своими последними фильмами, а одна женщина с Бермуд показала своего весившего сорок восемь фунтов кота. Самого кота Тео, конечно, не увидел, однако чей-то голос сообщил, что он примерно такой же тяжелый, как шестилетний мальчик, что позволило сознанию Тео создать довольно живую картину. Другие голоса рассказывали ему о сорвавшемся в пропасть туристском автобусе со школьниками из Лахора, об ужасной опасности, которой грозят вселенной разумные ящерицы из системы «Ультима 6», об оставшемся у него последнем шансе купить настоящую копию зажигалки «Дюпон» всего за 99,99 долларов, о неповторимой последней возможности купить за 49 долларов настоящую (не копию) часовую цепочку «Эрме», о том, что Шанталь все-таки решилась на замужество, несмотря на предъявленные Джо-Джо положительные доказательства того, что Брэд соблазнил ее родную мать.

Тео думал, что у него уже начался бред. Дверь оставалась открытой, потом проходило несколько минут и она открывалась снова, потому как открытой не была, он лишь желал, чтобы была, а потом проходило еще несколько минут и, наконец, дверь открывалась, на сей раз по-настоящему, а после проходило еще несколько минут, во время которых дверь, очевидно, оставалась закрытой, и все это время телевизионные голоса смеялись, шипели и тараторили.

И наконец, дверь открылась.

— Чем это тут пахнет? — спросил Араб, едва войдя в помещение.

— Наплюй на запах, — сказал Белый. — Что с записью?

Нури закрыл за собой дверь, снял, шелестя нейлоном, плащ.

— Запись на телестудии.

— А чего ты так долго?

— Два автобуса. Да еще пришлось удобного момента ждать.

— Ты уверен, что они ее получили?

— Полностью.

— И своими глазами видел, как ее разворачивали?

— Конечно, не видел. Успокойся, друг. От нее они отмахнутся на смогут. Завтра же покажут всей Америке. А может, и сегодня.

В голосе его звучало мальчишеское удовольствие. Похоже, он ждал, что его одобрительно похлопают по спине.

— Я тут с ума сходил, Нури, — сказал Белый голосом еще даже более противным, чем его астматический сип. — Думал, ты завалил все дело.

— Ты должен верить мне, друг! Что с тобой? Ты же знаешь, что бы ни случилось: «Два человека, две веры, одна миссия»!

— Сядь, Нури, — устало сказал Белый. — Будем смотреть телик, пока не покажут эту штуку.

Однако так легко Нури не сдавался.

— Брось, друг. Ты же знаешь, как я отношусь к телевидению. Еврейские комедии, еврейские новости, мыльные оперы… Они портят человеку мозги, друг! Раньше мы с тобой все время разговаривали. А теперь не разговариваем.

— Мы разговариваем.

— Не так, как прежде.

— Да ведь и ситуация изменилась.

Пауза.

— Что будем делать с Гриппином, друг? — спросил Нури.

— Ничего.

— Ничего не получится.

— Еще как получится.

— Ты говорил, что мы отвезем его на север штата и отпустим в лес.

— Для этого нужна машина. А нам пришлось ее бросить. Что мы, по-твоему — на спине его потащим, что ли, пятьдесят-то миль? Или на автобусе повезем? «Да, и еще билетик для нашего приятеля с повязкой на глазах и заклеенным ртом», так?

— Ты говорил: отпустим в лес.

— Да забудь ты про лес. Это была хорошая идея. Но от хороших идей приходится иногда и отказываться. Надо приспосабливаться к реальности.

Еще пауза.

— Значит, — сказал Нури, — ты его пристрелить собираешься? Ты это задумал?

— Расслабься, дружок. Мы просто предоставим природе делать свое дело.

— Природе? Что значит «природе»?

— А то, что ебаного «Пепси» он больше от нас не получит, — рявкнул Белый. — Вообще ничего не получит.

— Не матерись, друг. Мы же не материмся, забыл что ли? Мы хвалим Бога устами нашими, ты помнишь об этом?

— Да, да… как скажешь.

— Я этого не потерплю, — сказал Нури.

— Потерпишь, как миленький, — сказал Белый, мрачно, изнуренно и раздраженно. — Будешь сидеть рядом со мной и смотреть телик, пока новости не покажут.

— Я не стану сидеть здесь две недели или сколько там, пока человек умирает в нашем кресле от жажды и голода. Ты спятил?

Белый вскочил на ноги и заорал благим матом:

— А, так тебе быстрое решение нужно, дружок? Хочешь, чтобы прямо сейчас все и кончилось?

Началась потасовка: кряканье, топот, натужные вскрики. Воображение рисовало Тео этих двоих сошедшимися в титанической схватке, — обнадеживающую картину, на которой они душили друг друга в объятьях, пытаясь дотянуться до ружья, потом случайный выстрел, и Белый замертво падает на пол. Но вместо этого, всего лишь миг спустя, Белый ворвался в поле зрения Тео и наставил ружье прямо ему в лицо.

«Какое разочарование» — успел подумать он перед тем, как грянул выстрел.

Пуля бросила его в космическое пространство, он просквозил небесный свод, пронесся мимо Луны. И теперь плыл по солнечной системе, в миллионе миль от Земли. По-прежнему привязанный к креслу, Тео медленно кружил на нем вместе с безвоздушной тьме, искушавшей его иллюзией, что планеты и звезды вращаются вокруг него. Он знал, что это не так. Он был слепленной из мяса канадской куколкой, с пробитой в ней дыркой, и куколка эта болталась в пустоте вместе с прочим мусором.

«Мы — пыль, — сказал, завершая свое Евангелие, Малх. — Но пыль, наделенная миссией. Мы несем в себе семена Спасителя нашего, кои процветут в тех, кто придет после нас.»

«Черт, — подумал Тео, — надо было детей завести.»

— Прости, друг, — сказал Нури. — Прости.

Вселенная перестала вращаться и сжалась до размеров молодого Араба, стоявшего на коленях у его ног.

Тео, голова которого кружилась от адреналина, снова свалившегося в его тело с высоты в миллионы миль, заерзал, ловя ртом воздух, в кресле. Нури, покряхтывая от натуги, развязывал веревку, которой были обмотаны лодыжки Тео.

— Тебе нужно в больницу, — сказал Араб.

Тео повел уже успевшими получить свободу руками по своему телу, прогладил в поисках дырок лицо, шею, грудь, живот. Одежду его покрывали обожженные клочья полиуретана. Наконец, ладонь Тео остановилась на правом боку, прямо под ребрами, там, где пузырилась какая-то влага и ощущалась саднящая боль.

— Не лезь туда, друг, — посоветовал Нури.

— О Боже, — простонал Тео. — Теперь я умру.

— Не умрешь, — сказал Нури. — Рана не глубокая. Она… э-э…

Он слабо пошевелил полноватыми пальцами в воздухе, изображая легкость касания.

— Поверхностная?

— Вот, правильно, — согласился Нури. И указал на большую дыру в кресле, которому пуля и нанесла основной урон.

В комнате было до жути тихо. Телевизионная болтовня прекратилась. Шторы, остававшиеся опущенными со времени появления здесь Тео, были подняты и за ними различалось небо позднего вечера.

— Что произошло? — спросил Тео. — Где… э-э… ваш друг?

— Он пытался застрелить тебя. Но я отвел ружье в сторону.

— Он мертв?

— Нет, он… спит. — Нури глянул поверх Тео в другой конец комнаты, потом опустил взгляд на свои мягкие руки.

— Вы оглушили его?

Этот намек на его физическое превосходство, казалось, смутил Нури.

— Он не такой уж и сильный. Он… он болен, друг. Кости, весь организм, хорошего мало. Он принимает по десять, пятнадцать таблеток в день.

Тео не смог придумать, что на это ответить.

— Вы спасли мне жизнь, — наконец, сказал он. — Спасибо.

Нури его словно не услышал. Он думал о другом и, похоже, испытывал острую нужду высказать это другое.

— Не надо судить его слишком строго, друг, — с предельной искренностью произнес он. — Он не всегда был таким. Он был…

Прекрасные карие глаза Нури затуманились, вглядываясь в историю его отношений с Белым.

— Совершенно как мусульманин, более-менее, — закончил он.

Тео выпрямился. В боку пульсировала боль, к тому же, он понял, что кишечник его изверг-таки все, в нем содержавшееся.

— Что будет дальше? — спросил он у Нури.

 Тот пожал плечами, как если бы обращаться с таким вопросом следовало не к нему.

— Не знаю. Думаю, ты можешь уйти. Я не хотел никаких осложнений. Просто хотел остановить твою книгу — и остановил. Миссия завершена. Ты можешь обратиться в полицию, мне все равно. Тюрьмы я не боюсь. Я вообще ничего не боюсь.

Тео поднялся было на ноги, но тут же снова упал в кресло. Из пулевого отверстия выдуло новые ошметки набивки. Нури взял Тео за запястье, помог ему встать.

— Я никому не скажу, обещаю, — произнес Тео. Кровь капала на ковер у его ноги. Может, попросить бинт, какой-нибудь бандаж — или лучше не искушать судьбу?

На Нури его обещание никакого впечатления не произвело.

— Я знаю, ты станешь говорить всем, кто захочет тебя слушать, что твое признание было ложным, — сказал он. — Но это уже не важно. На нем твоя история закончилась. А когда история заканчивается, больше в нее уже не вернешься. Так устроен мир.

— Нет, я о том, что не скажу ничего про вас. Скажу, что не видел похитителей, что они все время были в масках. И… и что они завезли меня в лес.

Нури улыбнулся, смущенно.

В дорогу Тео собрался так быстро, как мог, хоть ему и мешала жуткая, обильно кровоточившая огнестрельная рана в боку, обезвоживание организма и полные дерьма штаны. Он боялся, что, если слишком задержится в ванной, выдавливая на губку коричневое мыло, Белый очнется и выстрелит в него еще раз. И шесть недель спустя копы, вломившись сюда, обнаружат разложившийся труп Тео Гриппина с развороченной пулей головой, — а все потому, что он слишком долго и старательно отмывал свои яйца. Однако Белый не очнулся. Он так и лежал в беспамятстве на кушетке, накрытый аккуратно подоткнутым одеялом. Нижняя челюсть его отвисла, дыхание было затрудненным — мешал вывалившийся наружу язык. Выглядел Белый лет на семьдесят.

Нури выдал Тео чистое белое полотенце, чтобы прикрыть им рану, и узковатую для него черную куртку на молнии, дабы она удерживала полотенце на месте.

— Я не могу взять ее, — запротестовал Тео. — Это же ваша куртка.

— Это не моя куртка, — печально ответил Нури. — Это его куртка. А он ее больше не носит.

Тео надел ее, застегнул молнию. Общий ансамбль — рубашка с кричащим рисунком, слишком тесная кожаная куртка и мокрые штаны — получился, пожалуй, не вполне приемлемым для «Шоу Барбары Кун». По крайней мере, бумажник его остался при нем. Тео собирался перед тем, как выйти к собравшимся в «Страницах» людям, переложить бумажник в карман пиджака, чтобы с несколько большим удобством расположиться на жестком стуле, да забыл, а теперь пиджак, разумеется, сгорел дотла, как и половина бывших в магазине книг.

— Твоя фамилия действительно Грипенкерл? — произнес, открывая выходную дверь, Нури.

— Да, — ответил Тео. Ворвавшийся в квартиру свежий ветер заворошил старые бумажные обертки от еды и прочий сор. С кушетки донеслось детское поскуливание.

— Она ведь еврейская, верно? — спросил Нури.

Тео покачал головой:

— Немецкая.

— Рад слышать, — сказал Нури — и сказал правду, на лице его выразилось облегчение. — Номер автобуса, который тебе нужен, двенадцать.

— Двенадцать, — повторил Тео и заковылял вниз по лестнице.

— Постарайся добраться до него, — сказал ему в спину Нури. — Места здесь — хорошего мало. Тебя и покалечить могут.