Заметив автостопщика, Иссерли всегда сначала проезжала мимо него, чтобы оценить добычу и дать себе время на обдумывание ситуации. Так она поступала всегда. Так она поступила и сейчас. Она заметила автостопщика. И проехала мимо.

Ей требовались особи с развитой мускулатурой. Маленькие, худосочные экземпляры не представляли для нее интереса. Этот оказался как раз маленьким и худосочным. Он не представлял для Иссерли интереса. И она поехала дальше.

Вставало солнце. Физический мир в настоящий момент не существовал для Иссерли, если не считать серой ленты асфальта, разворачивавшейся под колесами «тойоты». Природа отвлекала ее от работы. А Иссерли не хотела отвлекаться.

Шоссе А-9 казалось пустынным, но это только на первый взгляд. В любой миг могло случиться все что угодно. Вот почему Иссерли не сводила глаз с дороги, Где-то со стороны пассажирского сиденья, над передним колесом, вновь раздалось постукивание. Она слышала это постукивание и раньше. Одно время оно, казалось, исчезло, но на самом деле просто притаилось где-то в корпусе машины. Это начинало надоедать Иссерли, Закончив работу и вернувшись на ферму, она найдет причину этого постукивания ремонтирует машину.

* * *

Через два с половиной часа ей снова попался автостопщик. Иссерли вначале всегда проезжала мимо, чтобы дать себе время на обдумывание ситуации. И она снова проехала мимо.

Автостоп щи к держал в руке большую картонную табличку, на которой было написано «ПЕРТ. ПОЖАЛУЙСТА». Этот автостопщик лысым не был. И не носил комбинезон. Его тело было скорее плечистым, чем крупным: V-образный торс на длинных ногах. Не слишком ли тощие у него ноги? Выцветшие джинсы плескались на ветру вокруг них. Судя по всему, сегодня выдался очень ветреный день.

Иссерли вернулась назад и вновь попыталась оценить свою находку. Руки у автостопщика были хороши. Плечи просто великолепны. И грудь тоже казалась прекрасно развитой, несмотря на тонкую талию.

Совершив еще один разворот, она проехала мимо автостопщика в третий раз. У него были курчавые, непокорные рыжие волосы и толстый вязаный свитер из разноцветной шерсти. Все водсели в таких свитерах, попадавшиеся до сих пор Иссерли, оказывались безработными изгоями общества. Иссерли иногда даже казалось, что носить подобную одежду в качестве знака отличия их заставлял какой-нибудь административный орган.

Так что и этот водсель, стоявший сейчас перед ней, скорее всего отщепенец. А ноги – что ж, ноги нарастут в процессе откорма.

Она притормозила и свернула на обочину. Автостопщик, широко улыбаясь, побежал к машине.

* * *

Иссерли открыла дверцу с пассажирской стороны, намереваясь спросить что-нибудь вроде «Вас подвезти?».

Но внезапно до нее дошла вся абсурдность подобного вопроса. Разумеется, подвезти. Зачем бы тогда он держал в руках большую картонную табличку, на которой было написано «ПЕРТ. ПОЖАЛУЙСТА»? Все было и так ясно, и без лишних слов в данной ситуации вполне можно было обойтись.

Молча Иссерли смотрела, как автостопщик застегивает на себе ремень.

– Я очень… большое вам спасибо! – сказал он со смущенной улыбкой на лице, приглаживая руками свою пышную шевелюру, которая тут же упала обратно ему на лоб. – Я уже начал слегка замерзать.

Иссерли молча кивнула и попыталась выдавить из себя ответную улыбку. Она была не вполне уверена, вышло у нее что-нибудь или нет. Ей показалось, что координация движений лицевых мышц с движениями губ удавалась ей сегодня хуже обычного.

Автостопщик смущенно пролепетал:

– Я могу положить мою табличку к себе в ноги, да? Это не будет мешать вам переключать скорости?

Иссерли вновь кивнула головой и газанула. Собственная неразговорчивость начинала тревожить ее саму: казалось, что у нее что-то не в порядке в горле и она полностью утратила власть над своим речевым аппаратом. Сердце ее бешено колотилось, хотя ничего еще не произошло и острой необходимости принимать решение пока не существовало.

Собравшись начать беседу, Иссерли открыла рот, но тут же поняла, что это было большой ошибкой с ее стороны. Она чувствовала, что звук, зарождавшийся в ее горле, вряд ли покажется водселю вразумительным, поэтому тут же закрыла рот.

Автостопщик нервно теребил подбородок. У него была мягкая рыжая бородка, такая редкая, что издали Иссерли ее не разглядела. Он снова улыбнулся и покраснел до ушей.

Иссерли сделала глубокий, нервный вздох, включила сигнал поворота и тронулась в путь.

Она заведет беседу, как только почувствует, что к ней вернулся дар речи.

* * *

Автостопщик вертел в руках свою табличку, слегка наклонившись вперед и пытаясь время от времени поймать взгляд Иссерли. Но та постоянно отводила глаза в сторону. В замешательстве он откинулся на спинку сиденья, потер холодные руки, чтобы согреть их, а затем спрятал в мохнатые рукава своего джемпера.

Он пытался придумать, что бы такое сказать, чтобы она почувствовала себя непринужденно. И вообще, зачем она остановилась и взяла его, если настолько не желает с ним разговаривать? Наверное, у нее на это были какие-то свои причины. Он должен догадаться, какие именно. Судя по выражению, которое он успел заметить у этой женщины на лице перед тем, как она отвернулась, она умирает от усталости, так что, возможно, она просто боялась, что заснет за рулем, и решила, что присутствие пассажира поможет ей взбодриться. В этом случае она, скорее всего, ждет, что он будет развлекать ее болтовней.

Это его не сильно порадовало: в болтовне он был не особенно силен. Долгие философские монологи удавались ему гораздо лучше; например, разговоры которые они вели с Кэти поздней ночью, покурив травы. Жаль, что он не может предложить этой женщине косяк: затянувшись, она явно бы немного расслабилась.

Вместо этого можно было бы, например, побеседовать о погоде. Не так, как обычно говорят об этом все, а попытаться рассказать ей, как он на самом деле чувствует себя в такие дни, когда небо похоже… похоже на снежное море. Когда вся эта застывшая вода, весь этот мелкоизмельченный лед висит у тебя над головой в количестве, которого хватит на то, чтобы погрести под ним целую страну, но не падает вниз, а парит легкими облаками в небе. Чудо, да и только!

Он снова посмотрел на женщину за рулем. Она вела машину, словно робот; спина ее была такой прямой, будто кто-то вставил в нее стальной стержень. У него сложилось впечатление, что ее совершенно не волнуют красоты природы. Вряд ли на этой почве у них может завязаться беседа.

– Привет, меня зовут Уильям, – сказал он наконец. Возможно, это следовало сделать гораздо раньше. Но ведь все равно рано или поздно ему пришлось бы нарушить затянувшееся молчание. А то она промолчит так всю дорогу до Перта. И если она проедет все сто двадцать миль, так и не обменявшись с ним ни словом, к концу пути у него точно съедет крыша.

Возможно, он сказал эту фразу с какой-то идиотской американской интонацией – как ему помнилось, примерно таким образом официанты обычно представляются клиентам. Возможно, следовало начать беседу как-нибудь более естественно, например: «Кстати, меня зовут Уильям». Словно он вспомнил в середине непринужденной беседы, что забыл представиться. Только, к сожалению, никакой непринужденной беседы и в помине не было.

Да, в этой женщине несомненно есть нечто странное, но что именно?

Уильям размышлял об этом в течение целой минуты, пытаясь позабыть о собственной неловкости и вместо этого сосредоточиться на незнакомке. Он посмотрел на нее так, как посмотрела бы Кэти, окажись она на его месте. Кэти обладала бесспорным умением разбираться в людях с первого взгляда.

После отчаянных попыток достучаться до женской интуитивной составляющей психики, Уильям быстро пришел к заключению, что у этой женщины большие проблемы. С ней стряслась какая-то беда, и она явно еще не совсем отошла от шока.

А может, он, как обычно, все драматизирует? Дэйв, приятель Кэти, всегда выглядел так, словно еще не отошел от шока. Он выглядел так на протяжении всех лет, что Уильям его знал. Возможно, он таким родился. И тем не менее эта женщина явно излучала какие-то странные вибрации. Гораздо более странные, чем Дэйв. И она явно была в плохой физической форме.

Тусклые волосы, сбившиеся в колтуны со следами чего-то, похожего на солидол, торчали во все стороны под самыми разными углами. Было совершенно очевидно, что она давненько не смотрела на себя в зеркало. От нее пахло, вернее – если быть уж совсем категоричным, – воняло прокисшим потом и морской водой.

Ее одежда была заляпана засохшей грязью. Вероятно, она упала или стала жертвой какого-то происшествия. Имеет ли он право поинтересоваться ее самочувствием? Она может обидеться, если он что-нибудь скажет по поводу ее внешнего вида. Она может даже решить» что это – сексуальное домогательство. В наше время мужчине не так-то просто проявить человеческое участие по отношению к незнакомой женщине. Вместо этого полагается быть с ними вежливо-учтивым, что вовсе не одно и то же; в таком стиле он общался с работницами центра трудоустройства. Но вот говорить незнакомой женщине, что у нее красивые сережки или волосы – или, например, что она вся в грязи с головы до ног, – этого совсем не полагается.

Вероятно, это неизбежные издержки цивилизации. Два животных или двое дикарей никогда бы не стали волноваться по таким мелочам. Если бы один из них испачкался, то второй принялся бы вылизывать его, или расчесывать, или как-то иначе помогать ему. И никто бы не увидел в этих действиях никакой сексуальной подоплеки.

А может быть, в нем просто говорит ханжа? Он ведь относится к этой женщине в первую очередь как к женщине, верно? Она – женского пола, он – мужского. Это реальность, в конце концов. И, если смотреть правде в лицо, одета она более чем легкомысленно для такой погоды. Он не видел такого декольте, пожалуй, с тех самых пор, как выпал первый снег. Ее груди были подозрительно тугими и торчали неестественно прямо, несмотря на свою величину. Скорее всего, подкачала их силиконом. Если так, то жаль. Это же огромный риск для здоровья – если силикон вытечет из оболочки, то может начаться рак. Зачем? Любая женщина и так прекрасна сама по себе. Маленькие груди приятно держать в руке, они такие теплые и уютные. Именно это он всегда говорил Кэти, когда она впадала в уныние, после того как им в почтовый ящик бросали очередной каталог нижнего белья.

Но, возможно, эта женщина просто носит один из этих дьявольских лифчиков, которые поднимают грудь. Ни один мужчина никогда не научится до конца разбираться во всех этих хитростях. Он внимательно изучил ее сбоку от талии до подмышек, пытаясь различить какие-нибудь признаки стального корсета или иной адской машины того же рода. Но ничего не увидел, если не считать небольшой дырки на майке, похожей на отверстие от шипа на колючей проволоке или на ветке кустарника. Ткань вокруг отверстия была испачкана какой-то засохшей гадостью. Кровь? Ему так хотелось бы знать это точно. Жаль, что он не врач – врачу позволительно задавать такие вопросы. Может, притвориться врачом? Он знал о медицине довольно много после того, как пережил беременности Кэти, ее мотоциклетную аварию, инсульт отца и наркоманию Сьюзи.

«Извините, но я доктор, – мог бы начать он, – и я случайно заметил…» Но он ненавидел ложь. «Плетем слова, как кружева, выдумывая ложь, легко запутаться в сетях, когда впервые врешь», – не так ли сказал Шекспир? А Шекспир был вовсе не дурак.

Чем дольше он смотрел на эту девушку, тем больше странностей в ней замечал. Ее зеленые велюровые брючки явно претендовали на ретро-шик в духе семидесятых – если не обращать внимания на грязные коленки, разумеется, – но при этом она явно не обладала ногами танцовщицы из ночного клуба. Короткие ноги, едва достающие до педалей, слегка подрагивавшие под тонкой тканью, могли принадлежать скорее больному тяжелой формой церебрального паралича. Он внимательно осмотрел промежуток между сиденьями, тайно надеясь увидеть складное кресло на колесиках. Но там лежала только поношенная куртка с капюшоном – одежда, в которой он легко мог себе представить эту женщину. Ботинки на ее ногах отдаленно напоминали «Док Мартине», но были гораздо более громоздкими и походили на те деревянные колодки, на которых ковылял Борис Карлов во «Франкенштейне».

Но самым странным в этой девушке была ее кожа. За исключением груди, где она была гладкой и бледной, все остальные видимые участки имели одну и ту же странную фактуру – они походили на спину недавно охолощенного кота, на которой только что начала отрастать шерсть. И повсюду шрамы: вдоль края ладоней, вдоль ключиц и в особенности на лице. Он не видел толком ее лица, которое было скрыто спутанной гривой волос, но успел разглядеть его, когда садился в машину, и еще тогда заметил шрамы на подбородке, шее, носу и под глазами. И к тому же – эти толстенные линзы на глазах. Наверняка она носит очки с самым большим минусом, какой только известен окулистам, потому что через эти очки ее глаза кажутся размером с блюдечки.

Он давно зарекся судить людей по внешности. Главное то, что у человека внутри. Но когда у женщины столь необычная внешность, это не может не оставить глубокого отпечатка и на ее душе. История ее жизни, какой бы она ни была, возможно, трагична, возможно, героична, но в любом случае – неординарна.

О, как его подмывало расспросить ее!

Будет грустно, если он так никогда и не узнает правды. Ему придется всю жизнь теряться в догадках. Он это знал. С ним такое уже случалось. Однажды, лет восемь назад, когда у него у самого была машина, он подвозил какого-то мужчину, и тот вдруг прямо при нем начал плакать навзрыд. Уильям не спросил у мужчины, что с ним случилось; ему было всего двадцать лет, он изображал из себя крутого парня, и подобные вопросы роняли его достоинство. Когда они прибыли в пункт назначения, мужчина перестал плакать, поблагодарил Уильяма и вышел из машины. С тех пор по крайней мере раз в неделю Уильям вспоминал этого человека и размышлял, почему тот плакал.

«С вами все в порядке?» Такой вопрос был бы вполне уместен и приличен – в этом он не сомневался. Если она оборвет его, это будет не так обидно. Но возможно, что и не осечет, и тогда завяжется беседа.

Уильям облизал губы, готовясь нарушить молчание. Его сердце начало учащенно биться, он стал дышать быстрее. То, что она совсем не смотрела в его сторону, тоже не помогало делу. Он попытался прочистить горло, как это обычно делают герои кинокартин, но затем опять покраснел до ушей, осознав, каким идиотом при этом выглядит. У него что-то екало в груди или, может, в легких – гулко, словно басовый барабан.

Ситуация становилась попросту нелепой. Она не могла не слышать, как тяжело он дышит. Не дай бог, ей взбредет в голову, что он собирается на нее наброситься или что-нибудь в этом роде.

Уильям набрал в легкие побольше воздуха и решил не спрашивать эту женщину ни о чем, по крайней мере до тех пор, пока не найдется достойного повода. Может быть, позже такой все же появится.

Если бы ему только удалось тем или иным образом рассказать ей о Кэти, это бы наверняка ее сильно успокоило. Узнай она, что он – семейный человек с двумя детьми, она бы поняла, что он не станет пытаться ее насиловать или склонять к сожительству. Но как же ему завести разговор на эту тему, если она молчит как рыба? Не может же он брякнуть с бухты-барахты: «Да, кстати, у меня есть любимая подруга»? Он будет выглядеть полным идиотом. Нет – хуже, чем идиотом: законченным психом или припадочным.

Вот до чего ложь довела этот мир. Вся ложь, сказанная людьми с начала времен, вся ложь, которая еще будет сказана. Это цена, которую нам всем приходится платить за то, что доверия между людьми больше не существует. И именно поэтому два разумных существа не могут приблизиться друг к другу без задней мысли, как это делают звери, даже с самыми невинными намерениями. Цивилизация, будь она неладна!

Уильям надеялся, что ему удастся запомнить все эти свои мысли, чтобы обсудить их с Кэти по возвращении домой. Похоже, думал он, ему удалось сделать очень важное открытие.

Впрочем, возможно, если он начнет слишком много рассказывать Кэти об этой женщине, которая его подвезла, та поймет его неправильно. Например, когда он однажды стал рассказывать ей о своей бывшей подруге Мелиссе и о пешем походе по Каталонии, который они проделали вместе, все кончилось очень плохо, хотя сейчас Кэти, можно сказать, уже практически простила его за тот вечер.

Господи, ну почему эта девушка так упорно не хочет с ним разговаривать?

* * *

Иссерли в отчаянии смотрела на асфальтовую ленту шоссе. Она все еще не могла разговаривать, а ее пассажир, судя по всему, просто не хотел. Как всегда, инициативу приходилось проявлять ей. Как всегда.

Большой зеленый дорожный знак сообщил, что до Перта остается сто десять миль. Необходимо срочно сказать ему, докуда она может его подвезти. Но она и сама не имела ни малейшего представления докуда. Она посмотрела в зеркало заднего вида. Дорога была пуста, хотя разглядеть хоть что-то в сером свете, сочившемся сквозь снежные тучи, было почти невозможно. Все, что ей оставалось, – это вести машину дальше, вцепившись руками в руль и сдерживая крик страдания, застрявший в глотке.

Даже если бы ей удалось завязать разговор, от одной мысли о том, сколько сил придется приложить, чтобы поддерживать беседу, у нее перехватывало дыхание. Судя по всем признакам, ее пассажир был типичным образчиком самца водселя – глупым, необщительным, но изворотливым, как хорек. Она начнет с ним говорить, а в ответ услышит только невнятное мычание, односложные ответы на ее изобретательные вопросы, а при первой же возможности он снова замкнется в себе и замолчит. Она будет играть в свою игру, он – в свою, и это может продолжаться часами.

Иссерли внезапно обнаружила, что она просто больше не может заниматься всем этим.

Не отрывая взгляда от унылого шоссе, расстилавшегося перед ней, она поняла, что ее унижает вся бессмысленность этих предосторожностей, все эти утомительные хождения вокруг да около, словно сидящее рядом существо – это некая драгоценная жемчужина, которую она должна аккуратно извлечь из раковины. От нее требовалось сверхчеловеческое терпение – и все ради чего? Ради водселя – такого же, как миллиарды других водселей, топчущих поверхность этой планеты. Ради нескольких упаковок разделанного мяса.

Почему она должна тратить столько усилий ради того, чтобы день за днем разыгрывать одну и ту же сцену? Неужели ей придется провести за этим занятием весь остаток жизни? Бесконечно устраивать эти представления, из кожи вон лезть только для того, чтобы в большинстве случаев возвращаться с пустыми руками и на следующий день начинать все сначала?

Она больше не могла выносить это.

Иссерли вновь посмотрела в зеркало заднего вида, а затем скосила глаза вбок. Ее глаза встретились с глазами автостопщика; автостопщик покраснел, тяжело дыша, и лицо его расплылось в идиотской улыбке. Сама инородность его животной внешности подействовала на Иссерли как пощечина. Она ощутила нечто, похожее на тошноту, вроде той, которая возникает после большой потери крови, и почувствовала удушающую ненависть.

– Хасуссе, – прошипела она сквозь сжатые зубы и привела в действие иглы с икпатуа.

Водсель начал валиться на нее, но она вернула его на место толчком ладони. Тогда он повалился в противоположную сторону, ударившись головой о стекло. Иссерли включила сигнал поворота и съехала с дороги на придорожную стоянку.

Остановив машину, но не выключив мотора, она нажала на кнопку, чтобы затемнить стекла. Впервые она проделывала это в полном сознании и памяти. Обычно, когда приходил этот момент, она парила где-то в космосе, но сегодня она чувствовала под собой сиденье «тойоты» и видела свои руки, прикасавшиеся к приборному щитку. Окна машины начали приобретать цвет темного янтаря, внешний мир сначала помутнел, а затем полностью исчез, и тут в салоне включилось освещение. Откинув голову на подголовник, Иссерли сняла очки и прислушалась к отдаленному шуму машин, пробивавшемуся сквозь урчание двигателя.

Ее дыхание было, как она с удивлением заметила, абсолютно нормальным. Сердце, которое, насколько ей помнилось, слегка колотилось, когда она подсадила водселя, стучало теперь абсолютно ровно.

В чем бы ни заключалась проблема, которую Иссерли испытывала в прошлом, когда теряла власть над своими физическими реакциями, видно было, что теперь она от нее полностью избавилась.

Она наклонилась к ящику для перчаток и открыла его. Две слезинки скатились из ее глаз и упали на затянутые в джинсы колени автостопщика. Она нахмурила лоб, не в силах объяснить себе причину, вызвавшую их появление.

* * *

Иссерли возвращалась на ферму Аблах, мучительно размышляя над тем, что произошло.

Разумеется, все дело во вчерашней истории… или она случилась позавчера?… Иссерли была не вполне уверена, сколько именно времени провела в машине на пирсе… но в любом случае дело именно в той истории… пожалуй, она выбила ее из колеи, с этим трудно поспорить. Но теперь все в прошлом. «Что было, то сплыло» – как выражаются вод… как кто-то выражается.

Она уже ехала мимо заброшенного сталелитейного завода, и значит, была почти дома, а рядом с ней лежал крупный, мясистый водсель, как это уже не раз случалось в прошлом. Жизнь продолжалась, работа спорилась. Прошлое исчезало у нее за спиной, превращаясь в еле различимую точку в зеркале заднего вида, а будущее, сверкая фарами, мчалось прямо в лоб «тойоте», требуя от нее безраздельного внимания. Она увидела указатель на Аблах и включила сигнал поворота.

* * *

Миновав Кроличий Холм, она внезапно поняла, что чувствует себя просто ужасно. Но она решила, не теряя лишнего времени, взять себя в руки и тут же придумала, что ей нужно сделать для того, чтобы почувствовать себя гораздо лучше. Она ощущала внутри себя чужеродное тело. Очень небольшое чужеродное тело – ничего такого, из-за чего стоило бы беспокоиться всерьез. И все же – чужеродное.

Чтобы окончательно прийти в себя, чтобы стать нормальной, нужно было от него избавиться.

И, ей показалось, она знала, как это сделать.

* * *

Остановив машину перед входом в коровник, Иссерли несколько раз нажала на клаксон, в нетерпении ожидая, когда наружу выбегут мужчины.

Дверь откатилась в сторону, и в ней, как обычно, появились Энсель и пара его дружков, имена которых она никогда не пыталась запомнить. Энсель, как обычно, кинулся к машине, торопясь заглянуть в окно с пассажирской стороны, чтобы увидеть, что Иссерли привезла на этот раз. Иссерли приготовилась выслушивать обычные пошлые комплименты касательно качества доставленной добычи.

– С тобой все в порядке? – спросил вместо этого Энсель через стекло. Он смотрел прямо на Иссерли, полностью игнорируя обмякшее тело водселя в плохо подогнанном светлом парике и кое-как надетой куртке. – У тебя… эээ… вся одежда в грязи.

– Я ее постираю, – ледяным тоном ответила Иссерли.

– Разумеется, разумеется, – сразу пошел на попятную Энсель, испуганный ее тоном. Он открыл дверцу, и тело водселя, прислоненное к ней, вывалилось наружу, словно мешок с картошкой.

Энсель испуганно отпрыгнул в сторону, затем смущенно фыркнул и попытался обернуть промашку в свою пользу.

– Ух какой… отличный экземпляр, верно? – покосился он на Иссерли. – Один из лучших за все время.

Иссерли не снизошла до ответа. Она распахнула дверцу со своей стороны и вышла из машины. Энсель, который уже занялся вместе со своими напарниками перетаскиванием водселя, встретил ее появление изумленным взглядом.

– Что-то не так? – прохрипел он, пытаясь закинуть свою ношу на край тележки. Рукав шерстяного свитера, надетого на водселя, растягивался так легко, что хвататься за него было совершенно бесполезно.

– Нет, – сказала Иссерли. – Просто хочу побыть вместе с вами, вот и все.

И она подошла к коровнику и прислонилась к его стене, в то время как мужчины, толкавшие тележку с телом водселя, безуспешно пытались поспеть за ней.

– Ну и… все же что-то не так? – еще раз спросил Энсель.

– Нет, – сказала Иссерли, невозмутимо наблюдая за тем, как они проталкивают тележку в дверь. – Я просто хотела посмотреть, как вы работаете.

– Серьезно? – в изумлении воскликнул Энсель. Его напарники переглянулись. Не сказав ни слова, они зашаркали по полу коровника, а Иссерли пошла за ними следом.

Возле лифта возник еще один неловкий момент. Было совершенно очевидно, что, если в кабину лифта войдут мужчины вместе с тележкой, для Иссерли не останется места.

– Гм… знаешь, смотреть-то особенно не на что, – глуповато улыбнулся Энсель, забираясь вслед за напарниками в стальной цилиндр.

Иссерли сняла очки, повесила их на порванный вырез своей майки и, прежде чем двери лифта успели закрыться, одарила Энселя ледяным взглядом.

– Без меня не начинайте, – предупредила она.

* * *

Иссерли, стоя в одиночестве в тускло освещенном лифте, опускалась все дальше и дальше под землю. Она уже миновала уровни столовой, комнаты отдыха, жилой уровень.

Скользя по хорошо смазанным, бесшумным направляющим, лифт доставил ее на промежуточный уровень – четвертый по отношению к поверхности земли. Ниже этого уровня был только тот, на котором располагались стойла водселей.

Она ожидала, что впадет в обычное паническое состояние, забравшись так глубоко под землю. Но когда лифт остановился и двери раздвинулись, Иссерли, к своему глубокому удивлению, не испытала ни малейших признаков тошноты. Теперь она знала, что все будет в полном порядке и она получит то, за чем пришла.

Цех Переработки был самой большой комнатой в цепочке помещений этого уровня. Высокий потолок создавал ощущение объема, а яркий свет не оставлял темным ни одного угла. Цех переработки напоминал автомобильный салон, из которого удалили все автомобили и поспешно переоборудовали для каких-то иных целей. Из зарешеченных отверстий в побеленных стенах в помещение лился непрерывный поток свежего воздуха, в котором можно было даже различить запах моря.

С трех сторон у стен зала располагались длинные металлические разделочные столы, пустовавшие в настоящий момент. Энсель и другие мужчины под руководством главного технолога Унсера собрались в центре зала, вокруг металлической штуковины, известной под названием «Колыбель».

Это изделие, сооруженное из различных частей сельскохозяйственных машин, было в своем роде шедевром. В основе Колыбели лежал механизм землечерпалки, приваренный к поилке для скота, которая была сделана из нержавеющей стали. На вершине ее, на высоте человеческой груди, располагался двухметровый сегмент пересыпного лотка, искусно обработанный жестянщиком так, что его острые края были аккуратно подогнуты. Сверкающий и элегантный, словно гигантский соусник, лоток мог изменять угол наклона, вращаясь на невидимой оси; в крайней позиции он принимал абсолютно горизонтальное положение.

За работу Колыбели отвечал Энсель. Его прямо-таки распирало от сознания того, что он лично ассистирует главному технологу Унсеру. Напарники Енселя выполняли менее почетную задачу: они раздевали неподвижно лежащего водселя.

Унсер, главный технолог, или «мясник», как он требовал именовать себя, мыл руки. Это был маленький жилистый человечек, который, если поставить его на задние лапы, оказался бы немногим выше Иссерли. Свои массивные узловатые запястья он сейчас держал на весу, присев на корточки возле металлической лохани.

Приподняв свою комично маленькую, поросшую грубой щетиной головку, он обнюхал воздух, почуяв чей-то непривычный запах. Это был, разумеется, запах Иссерли, а вовсе не водселя.

– Агм, – сказал он. Этот звук ничего не означал ни на водсельском, ни на человеческом языке. Унсер попросту прочищал горло.

Иссерли вышла из лифта, и двери его закрылись у нее за спиной. Она ожидала, что ее заметят и поздороваются. Но никто этого не сделал – мужчины продолжали заниматься своей работой, словно Иссерли была невидимкой. Энсель подкатил маленький металлический поддон со сверкающими инструментами поближе к Унсеру. Два напарника Энселя, раздевавшие водселя, пыхтели и кряхтели от усилия, но звуки эти приглушала музыка.

Настоящая музыка, человеческая музыка, которая разносилась по цеху из встроенных в стену громкоговорителей. Мягкое пение и переборы струн звучали утешающим напоминанием о родине, интонации проникновенных мелодий воскрешали радости детства. Музыка шелестела и гудела ласково и мягко.

Раздевальщикам уже удалось стащить с водселя мохнатый свитер, и теперь они возились с остальными предметами одежды. Из-под тряпок, опутывавших тело, словно капустные листья – кочерыжку, на свет постепенно появлялась бледная плоть. На самом деле ее под одеждой оказалось гораздо меньше, чем предполагала Иссерли.

– Осторожнее, осторожнее, – бормотал Унсер, когда работники неумело вцепились в лодыжки водселя, пытаясь стянуть с ног толстые шерстяные носки. Эта часть тела животного впоследствии окажется в опасной близости от фекалий, и поэтому любая ссадина здесь может привести к серьезному воспалению.

Пыхтя от усердия, мужчины закончили свою работу, бросив на верх образовавшейся на полу кучи последнюю тряпку. Все эти годы личные вещи водселя и его одежду, сложенные в мешок, после окончания обработки вручали Иссерли, которая заходила за ними в коровник. Но сейчас она впервые видела, как этот мешок наполняется.

– Агм, – вновь сказал Унсер. Используя хвост, чтобы удерживать равновесие, он подошел к Колыбели на задних лапах, держа передние вытянутыми перед собой. Они были покрыты блестящим черным мехом, почти таким же, как у Амлиса, и контрастировали с сединой, покрывавшей все остальное его тело. Однако такой эффект возник исключительно из-за того, что Унсер недавно намочил руки и мех на них просто слипся и казался темнее.

Он внимательно посмотрел на Иссерли, словно заметил ее присутствие только сейчас.

– Вам что-то нужно? – спросил он, отжимая мех на предплечьях быстрыми движениями рук. Брызги воды падали на пол возле его ступней.

– Я просто пришла посмотреть, – сказала Иссерли.

Подозрительный взгляд главного технолога чуть не прожег ее насквозь, и только тут она поняла, что стоит перед ним сгорбившись и прикрывает руками грудь в отчаянной попытке придать своему телу как можно более человеческий вид.

– Посмотреть? – изумленно повторил Унсер, в то время как его помощники пытались оторвать тело водселя от пола.

Иссерли кивнула. Она прекрасно понимала, что явилась сюда впервые за четыре года и что до этого говорила с Унсером лишь однажды в столовой. Ей оставалось только надеяться, что во время того, единственного, разговора Унсер заметил, что она относится к нему с уважением, если не с трепетом. Он, как и она сама, был подлинным профессионалом.

Унсер вновь прочистил горло. Другие мужчины рассказывали, что он делает это так часто из-за болезни.

– Ну что ж… только держись подальше от нас, – посоветовал он ей грубовато. – Ты выглядишь так, словно на брюхе проползла через лужу.

Иссерли кивнула и сделала шаг назад.

– Ладно, – сказал Унсер. – Уложите его на лоток.

Раскинувшееся тело водселя плюхнули в Колыбель, затем повернули лицом к потолку, увешанному лампами дневного света. Его конечности аккуратно расправили, плечи поместили в углубления, специально выдавленные с этой целью в металле лотка, голову же положили на край лотка, так что непокорные рыжие волосы свисали с нее, развеваясь прямо над тем, что когда-то было поилкой.

В течение всего этого времени водсель, чьи сочленения оставались гибкими и податливыми, сам даже не шелохнулся, если не принимать во внимание непроизвольных подергиваний его тестикул в съежившейся от холода мошонке.

Когда тело наконец уложили так, как требовалось Унсеру, и поддон с инструментами подкатили к самому краю Колыбели, мясник принялся за работу. Опершись на хвост и одну из задних лап, он поднес вторую к лицу водселя и засунул два пальца в его ноздри. Затем он запрокинул голову животного назад, так что пасть водселя широко раскрылась. Проверив, насколько устойчива принятая им поза, Унсер согнул руки, взял с поддона один серебряный инструмент в форме удлиненной буквы «q» и другой, похожий на миниатюрный серп. Затем он засунул оба эти инструмента в пасть к водселю.

Иссерли изо всех сил пыталась рассмотреть, что Унсер делает, но его широкие запястья и проворно движущиеся пальцы не позволили ей увидеть в подробностях, как он вырезал водселю язык. Кровь лилась ручьем по щекам водселя; Унсер, обернувшись, бросил на поддон использованные инструменты, которые упали с металлическим звоном. Отточенным жестом он схватил электрический инструмент, похожий на большую шестигранную отвертку, и, наморщив лоб от напряжения, вставил его в рот водселю. Когда Унсер находил очередной кровеносный сосуд и прижигал его, потрескивающие электрические разряды мелькали в промежутках между его ловкими пальцами.

Технолог уже откачивал при помощи насоса кровь изо рта водселя, когда запах горелого мяса долетел наконец до ноздрей Иссерли. Водсель закашлялся: первый за все время признак того, что он был не мертв, а просто одурманен икпатуа.

– Тише, тише, – буркнул Унсер, надавив на кадык, чтобы заставить водселя сглотнуть. – Агм.

Как только состояние глотки водселя удовлетворило Унсера, он перенес внимание на гениталии. Взяв с поддона еще один инструмент, он рассек кожу мошонки и быстрыми, осторожными, почти трепетными движениями скальпеля удалил яички. Эта работа была гораздо проще, чем отсечение языка, поэтому она заняла не больше тридцати секунд. Не успела Иссерли понять, что произошло, как Унсер уже остановил кровотечение и начал быстро зашивать мошонку опытной рукой.

– Вот и все, – объявил он, швыряя иглу с нитью на поддон. – Дело в шляпе, агм!

И он посмотрел на единственную зрительницу.

Иссерли моргнула под этим взглядом. Она с немалым трудом сдерживала свое учащенное дыхание.

– Я и не думала… совсем не думала… что это все так быстро, – хрипло призналась она, все еще горбясь. – Я ожидала… что крови будет намного больше.

– Ну что вы, – заверил ее Унсер, перебирая пальцами волосы на голове водселя. – Чем быстрее проводится операция, тем меньше травма. В конце концов, зачем причинять ненужные страдания, верно? Агм… – На лице его мелькнуло выражение гордости. – Любой мясник, понимаете ли, в душе немного хирург.

– О, это произвело на меня… произвело на меня очень большое впечатление, – попыталась отвесить неуклюжий комплимент Иссерли, дрожа и обхватив себя руками. – Вы такой мастер.

– Спасибо, – ответил Унсер, упав на все четыре лапы со стоном облегчения.

Энсель тем временем наклонил Колыбель, чтобы его помощникам было легче выгрузить из нее водселя обратно на тележку.

Иссерли кусала свои бесчувственные губы – она с трудом сдерживала слезы разочарования. Ну почему все кончилось так быстро? И при этом все было так прозаично, никакого насилия! Сердце отчаянно колотилось в ее груди, глаза саднило, ногти буравили отверстия в ладонях. Ей нужно было срочно обрушить на кого-то скопившийся у нее в груди гнев, пока ее не разорвало изнутри его давлением, но поделать уже было ничего нельзя: суд над водселем свершился, и теперь ему предстояло присоединиться к своим собратьям, жующим в стойлах.

– И не волочите, мать вашу так, его ногами по ступенькам! – рявкнул раздраженно Унсер, когда работники покатили тележку с водселем по направлению к лифту. – Я же вам тысячу раз повторял!

Он бросил понимающий взгляд на Иссерли, словно она единственная из всех могла догадаться, как часто ему приходилось повторять этим людям одну и ту же фразу.

– Ну ладно, может быть, сотню, – снизошел он.

Лифт с шипением закрылся. Иссерли и Унсер остались вдвоем в помещении цеха, наполненном запахом паленого мяса.

– Агм! – произнес наконец Унсер, когда молчание стало неловким. – Могу ли я еще что-нибудь сделать для вас?

Иссерли снова сжалась в комок, пытаясь ничем не выдать себя.

– Я… я просто хотела знать, – сказала она, – не собираетесь ли вы… не остались ли у нас еще какие-нибудь месячные водсели, подлежащие финальной обработке?

Унсер протрусил к чану с водой и погрузил в него свои передние лапы.

– Нет, – констатировал он. – Мы уже обработали ровно столько, сколько было нужно.

Плеск воды гармонировал с музыкой, звучавшей из громкоговорителей.

– Вы хотите сказать, – уточнила Иссерли, – что у нас больше нет прошедших откормку водселей?

– Да нет, один остался, – сказал Унсер, извлекая руки из воды и стряхивая с них излишек влаги энергичными движениями. – Но он подождет до следующего раза.

– А почему не сейчас? – настаивала Иссерли. – Мне бы хотелось посмотреть, – тут она снова прикусила губу, – посмотреть, как вы это делаете. Финальную обработку.

Унсер скромно улыбнулся и вновь опустился на все четыре лапы.

– Боюсь, что мы загрузили заказанное к отправке количество, – ответил он с легким сожалением в голосе.

– То есть вы хотите сказать, что в транспортном корабле просто не осталось места?

Унсер рассматривал свои руки, отрывая их по одной от мокрого пола.

– Да нет, места-то еще полно, полно места, – задумчиво ответил он. – Просто… агм!.. ну, они (тут он закатил глаза к небу) заказывают всегда определенное количество мяса, понимаете? Основанное на том, сколько мы обычно в состоянии поставить. Если мы погрузим больше, то в следующем месяце они назначат нам новую – повышенную – норму, ясно?

Иссерли прижала руки к груди, пытаясь унять отчаянно бьющееся сердце. Она больше не могла говорить обиняками.

– Не волнуйтесь, – заверила она Унсера твердым голосом. – Я… я могу привозить больше водселей. Никаких проблем. Их тут сейчас поблизости целые стада бродят. Я справляюсь с работой все лучше и лучше с каждым днем.

Унсер взглянул на нее и удивленно наморщил лоб, не зная, очевидно, что на это ответить.

Иссерли смотрела на Унсера, отчаянно желая, чтобы ее просьба была удовлетворена. Те части женского лица, при помощи которых она могла бы умолять его без слов, были или удалены, или изувечены. В ее распоряжении оставались одни глаза. И она, не мигая, смотрела на Унсера пылающими глазами.

* * *

Через несколько минут по распоряжению технолога последнего из месячных водселей доставили в Цех Переработки.

В отличие от парализованного новичка, прибывшего перед ним, этого водселя не нужно было везти на тележке. Он покорно пришел сам, а точнее, его привели двое мужчин. Впрочем, вели они его больше для проформы: водсель брел самостоятельно» словно во сне, шаркающей походкой, с трудом волоча свою розовую тушу. Мужчины просто подталкивали его локтями, когда он спотыкался или начинал уклоняться в сторону. Они его сопровождали, так будет точнее. Они сопровождали его к Колыбели.

Тело водселя после откорма стало таким распухшим и малоподвижным, что, когда его подвели к Колыбели и слегка подтолкнули, он сразу потерял равновесие и упал, как подрубленное дерево, с мясистым шлепком плюхнувшись спиной на гладкую поверхность уготованного ему вместилища. С удивленным выражением на лице водсель скатился под воздействием своего слоновьего веса по скользкой поверхности желоба, так что мужчинам оставалось только слегка направлять его, чтобы плечи попали точно в предназначенные для них углубления.

Иссерли подступила ближе, пытаясь рассмотреть лицо водселя. Поросячьи глазки на лысой голове слишком заплыли, и их выражение невозможно было уловить издали. А Иссерли любой ценой должна была увидеть все, что мелькнет в них в роковой момент.

Водсель быстро-быстро моргал глазами, на его куполообразном лбу начинала образовываться недовольная складка. Сейчас ему грозило нечто, что могло оказаться выше его способности стоически переносить происходящее. Он привык всегда полагаться на собственную физическую мощь, на умение равнодушно переносить лишения и удары судьбы. Теперь он чувствовал, что готовится нечто, превосходящее его понимание. Водселя снедало беспокойство, которое искало выхода на поверхности его откормленной физиономии.

Несмотря на полученный укол успокаивающего, он все же пытался бороться, но не с державшими его мужчинами, а скорее с провалами в собственной памяти. Ему казалось, что он видел Иссерли где-то раньше. Или, может быть, он просто признал в ней единственное существо в этом помещении, которое отдаленно напоминало его самого. Если кто-нибудь вообще в силах ему помочь, то только она, – решил он.

Иссерли подошла еще ближе, давая водселю возможность рассмотреть ее получше. Она, в свою очередь, тоже пыталась отыскать его черты в своей памяти. Ресницы – единственная растительность, уцелевшая на его голове – были необычно длинными.

Водсель так отчаянно пытался вспомнить, кто такая Иссерли, что, судя по всему, не заметил, как к его лбу поднесли какое-то устройство, соединенное с основанием Колыбели длинным кабелем и отдаленно напоминавшее патрубок бензонасоса. Унсер прикоснулся металлическим кончиком устройства к гладкой коже на лбу водселя и нажал на рукоятку. Во всем здании на какое-то неуловимое мгновение слегка потускнел электрический свет. Водсель моргнул в последний раз, когда ток прошел через его мозг и позвоночник. Легкий дымок поднялся от черного пятна, образовавшегося на его лбу.

Унсер приподнял голову водселя за подбородок, обнажив шею. Двумя легкими взмахами он вскрыл артерии, а затем сделал шаг в сторону, и фонтан дымящейся, горячей, нереально красной крови вырвался наружу и заструился по серебристому металлу желоба.

– Да! – непроизвольно вырвалось из горла у Иссерли. – Да!

Не успел еще ее крик отзвучать под потолком, как в цехе повисла мертвая тишина, которая казалась еще более страшной оттого, что в это время из громкоговорителей перестала звучать музыка. Все застыли, только поток крови лился и лился из рассеченного горла; пенная красная жидкость бурлила и блестела, заливая лицо и голову водселя, и его ресницы колыхались в этом потоке, как водоросли в реке. Мужчины – Унсер, Энсель и все остальные – стояли неподвижно, будто статуи. Их глаза были обращены на Иссерли.

Иссерли согнулась в пояснице так сильно, что рисковала потерять равновесие и упасть. Она сжимала и разжимала кулаки в нетерпеливом предвкушении.

Кончик ножа Унсера завис над грудной клеткой водселя; Иссерли знала, что сейчас технолог сделает разрез на туше от шеи до паха и плоть разойдется в стороны, словно половинки расстегнутого комбинезона. Она жадно пожирала взглядом зависший в воздухе нож. Но, к ее огромному разочарованию, Унсер опустил руку и бросил нож в поддон с инструментами.

– Простите, Иссерли, – сказал он спокойно, – но я думаю, вам лучше уйти.

– Нет, пожалуйста! – умоляла Иссерли, продолжая корчиться в согбенном положении. – Не обращайте на меня внимания!

– Мы здесь работаем, – сурово напомнил ей технолог. – Чувствам здесь места нет.

– Да, я знаю, я знаю, – подлизывалась Иссерли. – Но, пожалуйста, продолжайте, как будто меня нет.

Унсер склонился над Колыбелью, заслонив от Иссерли дымящуюся голову водселя.

– И все же, я думаю, будет гораздо лучше, если вы уйдете, – сказал он, подчеркивая каждый слог. Энсель и остальные нервно переглядывались между собой, время от времени посматривая на объект, вызвавший недовольство начальника.

– Послушайте… – прохрипела Иссерли. – К чему весь этот шум? Неужели вы не можете… не можете…

Она посмотрела на свои руки, потому что почувствовала, что на них смотрят все. С ужасом она увидела, что ее пальцы хватают воздух, словно она пытается поцарапать ногтями какого-то невидимого врага.

– Энсель, – сказал осторожно Унсер. – По-моему, Иссерли немного… немного не в себе.

Мужчины медленно начали приближаться по мокрому полу к Иссерли; их размытые отражения в блестящей пленке при этом слегка подрагивали.

– Не приближайтесь ко мне, – предостерегла их Иссерли.

– Прошу тебя, Иссерли, – сказал Энсель, не переставая двигаться в ее сторону. – Ты выглядишь… – Лицо его слегка скривилось. – Мне страшно смотреть на тебя.

– Не приближайтесь ко мне, – повторила Иссерли.

В Цехе Переработки было светло, как в печи, но сейчас Иссерли показалось, что яркость ламп нарастает, увеличиваясь в несколько раз с каждой секундой. Вновь зазвучавшая музыка казалась отвратительной какофонией, которая болезненно отдавалась у нее в позвоночнике. Жгучий пот заливал Иссерли глаза и стекал по ее спине. И в этот самый миг она вдруг вспомнила, что находится глубоко под землей и вдыхает отвратительный воздух, пропущенный через многотонную толщу скал и ароматизированный аэрозолем с искусственным запахом моря. Она очутилась в ловушке, и со всех сторон ее окружают существа, для которых жизнь в подобных условиях является чем-то самим собой разумеющимся.

Внезапно жилистые мужские руки потянулись к Иссерли со всех сторон, хватая ее за запястья, за плечи, за одежду.

– Уберите от меня ваши вонючие лапы! – зашипела Иссерли. Но их хватка пересилила все ее отчаянные попытки сопротивления.

– Не-ет! Не-ет! Не-ет! – визжала она, когда ее оторвали от земли.

А затем она упала, и пространство вокруг начало сжиматься у нее на глазах. Стены оторвались от своих оснований и заскользили по полу, направляясь к центру цеха, словно желая принять участие в потасовке. Потолок, массивная прямоугольная бетонная плита, залитая флюоресцентным светом, также отвалился и стал надвигаться на нее.

Вереща, Иссерли попыталась свернуться в клубок, но множество рук, вцепившихся в нее, удержали тело в распластанном положении. Затем потолок и пол сомкнулись над Иссерли, и темнота поглотила ее.