Иссерли нагишом бродила из комнаты в комнату, боясь заснуть. Она двигалась по спирали: начинала свой путь в спальне, затем направлялась через лестничную площадку ко второй спальне, которой никогда не пользовалась, спускалась по лестнице в гостиную с прогнившим полом, оттуда – в пустую главную спальню, в прихожую, заполненную ветками и сучьями, потом – в выпотрошенную кухню и, наконец, в сырую ванную комнату. Обходя их, она вспоминала всю свою жизнь и думала, как ей поступить с будущим.

Среди рассмотренных вариантов, которые позволяли, как минимум, продержаться до утра, была идея снести все внутренние стены в коттедже. Мысль эта посетила Иссерли на первом этаже в прихожей, когда она взяла большую палку и внезапно изо всей силы врезала ею по ближайшей стене. Результат превзошел ее ожидания – штукатурка брызнула во все стороны, а на месте удара образовалась дыра, в которой виднелась деревянная балка. Иссерли ударила снова – и еще один кусок штукатурки отлетел. Может, стоит превратить весь дом в одну большую комнату? А может, вообще снести эту чертову берлогу?

Поколотив стену минут двадцать и проделав в ней дыру, куда вполне можно было пролезть, Иссерли почувствовала, что ей разонравилось. Шрам на месте ампутированного шестого пальца пронзала невыносимая боль, да и спина тоже разболелась после этого приступа злости. Тогда Иссерли бросила свое занятие и снова принялась ходить по дому. На ее босые ступни налипала всякая дрянь. Она ходила из комнаты в комнату, время от времени царапая ногтями какую-нибудь стену. Дом скрипел и потрескивал. Снаружи, на ветвях деревьев, аблахские совы перекрикивались друг с другом, стеная, словно человеческая самка от оргазма. Ветер приносил с пляжа звук прибоя. Где-то вдалеке гудел в тумане ревун.

Было уже далеко за полночь, когда Иссерли отправилась наконец в постель, утомившись от бесконечных размышлений. Теперь в голове у нее роились бесчисленные, хотя и смутные замыслы, и она надеялась, что продержалась на ногах достаточно долго, чтобы не просыпаться до утренней зари.

Она спала глубоким сном в течение, как ей показалось, очень долгого времени, но когда очнулась, в ужасе хватая ртом воздух, еще стояла кромешная тьма. Простыни туго опутывали ноги Иссерли, они были мокрыми, холодными и слегка колючими от кусочков штукатурки, обломков дерева и комочков грязи. Иссерли ощупала себя: плечи и руки пылали так, словно их только что извлекли из горячей духовки, но ноги при этом были холодны как лед. Из всех фаз сна, в которые ей доводилось просыпаться, эта была худшей.

Увы, хотя организм Иссерли так и не успел толком отдохнуть, у него хватило сил на то, чтобы породить в ее мозгу обычный кошмар, в котором ее погребали заживо или бросали одну в лишенную доступа воздуха тюрьму.

И все же… был ли это ее обычный кошмар? Воскрешая стремительно тускневшие в памяти образы сновидения, она поняла, что на этот раз имелись некоторые отличия. Чувствовала себя она примерно так же, как всегда, но впервые существом, с которым происходили все события, была не она, а кто-то другой. Не с самого начала, нет – в начале это, бесспорно, была сама Иссерли, которую волокли все глубже и глубже в недра земли. Но к концу сна ее форма, размеры и даже биологический вид изменились. И в последние тревожные мгновения перед самым пробуждением она видела сон уже не о человеческом существе, но о собаке, запертой внутри какой-то машины, стоящей где-то в богом забытом месте. Хозяин все никак не возвращался, и ее ждала скорая смерть.

Полностью проснувшись, Иссерли выпуталась из простыней, обхватила руками холодные ноги и начала уговаривать себя не поддаваться панике.

Разумеется, приснившаяся ей собака – это пес вчерашнего водселя, но это еще не повод для кошмаров. Скорее всего, с собакой все в полном порядке. Наверняка ее хозяин оставил окна в фургоне закрытыми не до конца. И даже если не оставил, фургон все равно негерметичен, а погода сейчас холодная. А мысль о том, что собака может умереть голодной смертью, и вовсе глупа. Когда собака почувствует голод, она начнет лаять, лай выведет какого-нибудь водселя из себя, он отправится к машине и обнаружит собаку. В любом случае, чего это она так разволновалась о судьбе какой-то собаки? Собаки дохнут каждый день. Она видела много расплющенных собачьих трупов на шоссе А-9, да и сама обычна предпочитала переехать через труп, вместо того чтобы предпринимать опасный маневр и объезжать. Когда колесо наезжало на собаку, раздавался едва слышный глухой звук. К тому же собаки не обладают разумом.

Иссерли протерла глаза и осмотрелась по сторонам. Вчера она вставила в часы новые батарейки – это было частью программы по наведению порядка. Сейчас часы показывали 4:09. Может, лучше ей не знать, сколько еще времени осталось до рассвета? Может, ей лучше было бы вообще не просыпаться?

Иссерли выползла из постели, как обычно, чувствуя себя полной развалиной. С каким удовольствием она поквиталась бы с хирургами, которые изуродовали ее! Она никогда не видела их лиц, потому что к тому моменту, когда они вонзили в нее свои скальпели, уже находилась под наркозом. А теперь они наверняка докладывают «Весс инкорпорейтед», как многому они научились на своих ошибках, и о том, что сейчас способны творить чудеса, а Эссуис и Иссерли – так, проба пера, грубая поделка. В справедливом мире ей бы дали возможность перед смертью привязать этих хирургов к столу и тоже немного над ними поэкспериментировать. Пусть смотрят, безъязыкие, как она удаляет им гениталии. А рот она им заткнет их собственными отрезанными хвостами – пусть пожуют. И тогда Иссерли увидит, как сожмутся от боли их анальные отверстия, когда она будет всаживать стальные спицы им в позвоночник. Как нальются кровью их глаза, когда она будет подправлять им физиономии острой сталью.

Иссерли включила телевизор и приступила к упражнениям.

– Я не смогу прожить жизнь без любви, – прошептал чей-то голос в темной спальне. Изображение материализовалось: черно-белая маленькая водселиха прижималась к широкоплечему самцу, который смотрел куда-то в сторону, может быть, на небо.

– Не будь дурочкой, – пожурил он ее. – Все будет хорошо.

Иссерли протянула ногу к телевизору и переключила канал как раз в тот момент, когда на нем появился самолет, вылетающий с крутящимися пропеллерами из мрачных на вид туч.

Экран заполнили цветовые пятна – теплые, мягкие и переменчивые. Камера отъехала назад, сфокусировавшись на переливающемся всеми цветами радуги стеклянном кружке, зажатом между указательным и большим пальцами гигантской руки, который больше всего походил на покрытое каплями супа стекло от очков.

– Подобные культуры, – сказал чей-то безапелляционный голос, – возможно, в состоянии произвести лекарство от рака.

* * *

Иссерли стояла, зачарованная разведенным ею костром. На этот раз она положила в него гораздо больше веток и сучьев, чем обычно, и в тусклом свете зари пламя казалось золотисто-оранжевым. Не без труда она поднялась с корточек и прошла мимо машины, которая уже стояла у входа в гараж и урчала, готовая отправиться в путь. Иссерли доковыляла до коровника, шаркая подошвами ботинок по каменистой почве. С основанием ее позвоночника, несмотря на все проделанные упражнения, что-то по-прежнему было не совсем так.

– Иссерли, – сказала она в интерком.

Никто не ответил, но большая металлическая дверь отъехала в сторону. Сразу за дверью, как она и ожидала, находился большой пластиковый пакет с личными вещами последнего водселя. Иссерли схватила его и поспешно покинула коровник, на тот случай, если ночной дежурный вдруг выберется из подземелья, чтобы поболтать с ней.

Вернувшись к костру, она извлекла из мешка ботинки водселя, его пуловер и костюм, облепленный собачьей шерстью, а затем принялась изучать все остальное. Изучать было почти нечего: под пуловером седовласый носил заляпанную футболку, а нижнего белья у него вообще не имелось. В карманах пиджака было пусто, а в карманах брюк обнаружились только бумажник и ключи от машины.

Положив пуловер на багажник машины, чтобы уберечь его от росы, покрывавшей траву, она щедро обрызгала пиджак, брюки и ботинки бензином, а затем бросила их в огонь. После этого у нее на руках осталось огромное количество собачьих волос. Иссерли не хотела обтирать руки о свою одежду, решив, что волосы постепенно отлипнут сами собой.

Кряхтя от боли, она наклонилась, чтобы осмотреть бумажник. Он был толстым, по сравнению с теми, что ей приходилось видеть раньше, но содержимое оказалось весьма однообразным. Вместо обычного набора пластиковых карточек, удостоверений и разрешений, адресов, визитных карточек и расходных ордеров, там лежали только деньги и какая-то бумажка, старательно сложенная несколько раз, словно карта. Толщина бумажника была вызвана исключительно большим количеством наличности: несколько монет и толстая пачка банкнот – в основном двадцаток, да еще десятки и пятерки, в сумме – 375. Иссерли никогда раньше не видела так много денег сразу. На эту сумму можно было купить пятьсот тридцать пять литров бензина, или сто девяносто два флакона голубого шампуня, или больше тысячи одноразовых станков… или… или пятьдесят семь бутылок ферментированного картофельного сока, который упоминал седовласый водсель. Она положила банкноты в карманы своих брючек – поровну в каждый, чтобы оттопыривались не так сильно.

Бумажка оказалась большой цветной фотографией. Когда Иссерли развернула ее и разгладила, она увидела молодого водселя, обнимавшего самку в полупрозрачном белом платье. У обоих были блестящие черные волосы, розовые щеки и широкие улыбки до ушей. Водсель (в котором Иссерли узнала вчерашнего седовласого) был гладко выбрит, на чисто вымытом лице не виднелось ни одной морщины. В щелях между зубами отсутствовали остатки пищи, а влажные алые губы ярко блестели. Иссерли, конечно, домысливала, но ей казалось, что выражение счастья на его лице было вполне искренним. Ей стало интересно, какое имя он мог носить. На правом крае фотографии имелась витая надпись «Ателье Пеннингтон», которая для Иссерли звучала на иностранный манер, хотя сам водсель вовсе не походил на иностранца.

Даже когда одежда седовласого уже полыхала в огне, Иссерли все еще тешилась мыслью о том, чтобы отпустить его на волю. Амлис без особого труда выпустил нескольких водселей; вне всяких сомнений, ей бы тоже удалось проделать этот фокус. Мужчины, работающие на ферме, все сплошь имбецилы, к тому же ночью они, как правило, крепко спят.

Но, разумеется, уже слишком поздно. Пеннингтону наверняка прошедшей ночью отрезали и язык, и яйца. Он и так не особенно хотел жить, и вряд ли это желание возникло у него теперь в свете последних событий. Пусть остается там, куда попал.

Иссерли пошевелила в костре палкой, размышляя о том, почему она всегда настолько педантична. Сила привычки, скорее всего. Бросив палку в огонь, она направилась к «тойоте».

* * *

Иссерли ехала по шоссе А-9, а солнце поднималось все выше и выше над горизонтом, словно оправившись от страданий, которые ему пришлось вытерпеть в течение ночи за стеной заснеженных горных вершин. На просторе ясного неба оно сверкало с неожиданной интенсивностью, заливая весь Россшир щедрыми потоками золотого света. Оказавшись в нужное время на нужном месте, Иссерли тоже стала частью пейзажа: ее руки, лежавшие на руле, казались отлитыми из золота.

За такую красоту, как эта, можно отдать все, думала Иссерли, – ну, или почти все. Если забыть о собственной покрытой шрамами коже и изувеченных костях, жизнь вовсе не выглядит таким уж дерьмом.

Пуловер Пеннингтона до сих пор неприятно покалывал ее кожу, но она к нему постепенно привыкнет. Ей нравилось, как манжеты уютно обхватывали запястья, а матовые волоски шерсти сверкали под лучами солнца. Ей нравилось, что теперь, глядя вниз, на свою грудь, вместо отвратительного декольте, из которого вываливался искусственный жир, она видела мохнатый покров, отдаленно напоминавший тот, которым она когда-то была наделена от природы.

Неподалеку впереди на обочине показался автостопщик. Он был молод и тощ, а в руке у него была истрепанная картонка с надписью «НИГГ». Иссерли проехала мимо, даже не притормозив. В зеркало заднего вида она заметила, как водсель сделал ей вслед непристойный жест, а затем повернулся, ожидая приближения следующей машины.

* * *

Найти место, где она подобрала Пеннингтона, оказалось совсем несложно. Полотно дороги там было особенно узким – именно поэтому, когда она притормозила вчера, за ней столпилось столько машин – к тому же хорошим ориентиром служил знак стоянки с большой буквой «P» на нем. Найдя место, она остановилась там же, где накануне – ну, возможно, на пару футов дальше или ближе. Выйдя из машины, она закрыла дверцу и пошла искать ближайшую тропинку, уходящую в поле.

Фургон Пеннингтона отыскался гораздо легче, чем Иссерли ожидала. Он стоял именно в том месте, которое она и сама бы выбрала, захоти остаться не замеченной с дороги. За росшими в ряд высокими деревьями находились развалины мельницы, вернее, каркас, лишенный крыши, вокруг которого были навалены тюки прессованного сена. Сено было явно подпорчено влажной погодой, поэтому его оставили здесь догнивать. Водители, проезжавшие по шоссе А-9, могли только мельком разглядеть силуэт мельницы и тюки с сеном. С ближайшей фермы, находившейся в полумиле, видна была лишь рощица, избавлявшая фермера от печальных воспоминаний о пропавшем сене, вывозить которое на свалку он не хотел, экономя деньги. На пятачке между рощицей и мельницей стоял фургон Пеннингтона, но увидеть его можно было, только приблизившись вплотную.

Фургон оказался гораздо более шикарным, чем ожидала Иссерли. Она думала, что увидит ржавую, побитую, проехавшую немало дорог развалюху, покрашенную, скорее всего, в синий цвет с какой-нибудь поблекшей надписью на борту. Вместо этого перед ней стоял кремового цвета, с хромированной отделкой и неизношенными уплотнениями из черной резины фургон, похожий на те новые, что были выставлены на продажу на автосервисе «У Донни».

Внутри сверкающего свежей краской фургона прыгала с сиденья на сиденье и лаяла, как ненормальная, собака Пеннингтона. Иссерли видела, что животное надрывается, но окна были закрыты, поэтому, несмотря на все старания собаки, лай снаружи звучал глуховато – и каким бы звонким он ни был внутри, Иссерли сомневалась, что даже тихой ночью его удастся расслышать в нескольких шагах от фургона.

– Хороший песик, – сказала она, заходя в фургон.

Иссерли нисколько не волновалась, открывая боковую дверь фургона ключами Пеннингтона. Собака или сразу убежит, или бросится на нее. В первом случае она проводит животное взглядом, во втором – будет вынуждена убить, но в любом случае совесть Иссерли будет спокойна.

Она распахнула дверь, и собака выскочила, как реактивный снаряд, упала на траву, практически перекувыркнувшись через голову, а затем, дрожа и приплясывая, повернулась к Иссерли и стала ее рассматривать. Из-за черно-белого окраса шерсти собака напоминала миниатюрного Амлиса Весса, внезапно превратившегося в животное. Она смотрела на Иссерли, наморщив в недоумении черный лоб, который пересекали похожие на резину складки.

Иссерли оставила дверь фургона открытой и направилась обратно к шоссе А-9. Она не очень удивилась, когда собака потрусила за ней следом, обнюхивая край пуловера Пеннингтона, который доходил Иссерли почти до колен, как платье. Сперва спаниель тыкался носом в ее бедро, потом она почувствовала, как влажный язык облизывает ее руку. Вскрикнув от отвращения, Иссерли подняла обе руки в воздух, словно сдаваясь невидимому врагу, и заторопилась к машине.

Собака Пеннингтона умудрилась еще один раз облизать ей руку, когда Иссерли, закрывая дверцу, отгоняла ее, чтобы не прищемить ей морду. Непонимающим взглядом спаниель смотрел на Иссерли, поворачивающую ключ зажигания.

– Учись обходиться сама, псина, – сказала Иссерли, прекрасно сознавая, что собака не понимает ее слов.

Затем она уехала, а собака так и осталась сидеть на обочине.

* * *

По дороге домой Иссерли поймала себя на том, что думает точно о том, о чем думала всю ночь: как ей поступить с остатком своей жизни.

Разумеется, возможностей имелось много – все зависело от того, насколько ей достанет смелости и сколько физических страданий она может вынести. У каждого плана были свои привлекательные стороны и свои пугающие перспективы. Но она устала постоянно сравнивать один вариант будущего с другим, да и вообще устала от мыслей.

Следовало довериться инстинкту. Она положит пальцы на рычажок сигнала поворота, и пусть будет что будет.

Через несколько минут она уже подъезжала к дорожному указателю, на котором было написано «В-9175: Портмахомак и прибрежные деревни». Она посмотрела в зеркало заднего вида и на дорогу впереди: ни спереди, ни сзади не было никого, кто мог бы помешать ей самостоятельно принять решение. Ее пальцы повисли над переключателем. Нога словно прилипла к педали газа. Указатель пролетел мимо, поворот скрылся за деревьями, а Иссерли по-прежнему ехала в северном направлении. Она решила, что больше никогда не увидит ферму Аблах.

* * *

Несколько позже, все еще двигаясь на север, Иссерли въехала на Дорнохский мост, и у нее тотчас же засосало под ложечкой. Это не был голод, хотя она хотела есть. Это было предчувствие. Что-то поджидало ее на другой стороне.

На середине моста она заехала на парковку, предназначенную для туристов. Там находился один-единственный турист, который разглядывал, наклонившись через перила, блестящую гладь залива. На шее у него болтался бинокль – на случай появления тюленей или дельфинов. Иссерли остановила «тойоту» и осторожно открыла дверцу. Турист обернулся, чтобы посмотреть, кто приехал. Он был толстым и низеньким, с тощими ногами – критериям качества, принятым у Иссерли, он явно не соответствовал.

– Привет, – сказал он, морщась от яркого солнца.

– Привет, – откликнулась Иссерли из-за «тойоты». Ограничившись этим, турист остался стоять там, где стоял, а она, повернувшись в другую сторону, начала рассматривать далекий берег, в который упирался мост. Прикрыв лицо ладонью и сняв очки, вглядывалась она огромными глазами в даль, рассматривая машины, которые словно застряли на транспортной развязке перед въездом на мост, не в силах решить, свернуть им или продолжить путь по Клэшморской дороге.

Затем среди автомобилей на развязке она заметила сигнальные огни полицейской машины, которая прокладывала себе путь сквозь поток транспорта.

Иссерли запрыгнула обратно в «тойоту» и завела двигатель. С гораздо большим мастерством и проворством, чем можно было ожидать, она развернулась посередине моста – грубейшее нарушение правил, конечно, но вряд ли полицейская машина, находившаяся так далеко, могла обратить на это внимание и пуститься в погоню. Она бросила взгляд через плечо, чтобы посмотреть на туриста, стоявшего у перил: тот взирал На нее глазами, полными изумления, но бинокль по-прежнему болтался у него на шее – так что он вряд ли пытался запомнить ее лицо или номер автомобиля.

«Хочу домой», – подумала Иссерли, но она уже приняла решение: у нее больше не было дома.

Через несколько минут она, справившись с минутным искушением, уже пересекала Тайн в южном направлении. Если бы она захотела свернуть с шоссе А-9 и проехать через центр города, то смогла бы пересечь его и выбраться на альтернативную дорогу на Портмахомак – и, соответственно, на ферму Аблах. Но ферма Аблах была закрыта для нее навсегда. Если она не будет доставлять товар, «Весс инкорпорейтед» тут же перестанет о ней заботиться – это Иссерли знала наверняка. Никто не станет предоставлять ей кров и кормить за здорово живешь.

Что же касается обещания Амлиса вернуться… разве она не убедилась в том, чего стоят посулы богачей? Разве не помнит, что вышло из всех обещаний мужчин позаботиться о ее судьбе, когда она достигнет возраста классификации? «На Территории? Такую красавицу? Пусть только попробуют, Исс, – я сразу же устрою скандал моему отцу». Трусливые маленькие пижоны – вот они кто. Шли бы они куда подальше!

«Теперь я знаю, как привлекателен этот мир, – сказал Амлис, когда прикоснулся к ее руке. – Он такой… такой красивый». Что он имел в виду? Не хотел ли он тем самым сказать, что и она тоже красивая, как часть этого мира? Иначе зачем тогда он прикоснулся к ней? Его пальцы… Но нет, разумеется, он не имел в виду ничего подобного. Он увидел океан и небо в снеговых облаках впервые в жизни, и в это же время рядом с ним потела изувеченная уродина. Прелести ее искромсанной плоти вряд ли могли состязаться с красотами раскинувшегося перед ним неведомого мира.

Сердце ее пронзила боль: она уже начинала тосковать об аблахском пляже. Вместо того чтобы метаться прошлой ночью в пустой коробке коттеджа, надо было отправиться гулять под луной по берегу или по скалам. Но, возможно, уже тогда она смутно догадывалось, что это сделает будущую разлуку еще более тяжелой.

Один из фантастических планов, которые Иссерли обдумывала, заключался в том, чтобы поселиться в пещере над аблахским пляжем. Там действительно имелось несколько пещер, в которые она, из-за своей клаустрофобии, ни разу не пыталась залезть – собственно говоря, по этой же самой причине план и был фантастическим.

Еще на пляже стоял каменный домик (Эссуис однажды с видом всезнайки назвал его «рыбацкой хижиной»). Двери домика были настолько прогнившими и трухлявыми, что хлопали на ветру, словно шторы. От темного нутра домика разило дегтем и разлагающимся овечьим пометом. Главным препятствием для того, чтобы жить там, являлось огромное устройство величиной с корову, прикрученное к полу. Это была лебедка, при помощи которой рыбацкие баркасы вытягивались на берег. Разумеется, скорее всего, ею больше не пользовались, но кто мог знать наверняка? У нее будут большие проблемы, если однажды, когда она будет спать голой, растянувшись в углу хижины, внутрь войдет команда баркаса.

А еще Иссерли обдумывала возможность построить себе где-нибудь на аблахских скалах жилище из ветвей, плавника и, возможно, больших листов ржавого железа, которые она иногда находила на берегу. Но Эссуис наверняка обнаружит новое жилище, появившееся в окрестностях фермы, особенно в том случае, если Иссерли исчезнет и он примется искать ее. А именно ему это несомненно и поручат, как только Амлис Весс проведает о ее бегстве.

Иссерли нахмурилась, вспомнив полицейскую машину. Встречаться с полицией ей было никак нельзя, учитывая тот факт, что наклеенные на ветровом стекле страховки были давно просрочены, а у самой Иссерли не имелось прав. Ей нужно где-то спрятаться и на некоторое время перестать выезжать в машине. Это не так уж и трудно. В конце концов, ей больше вовсе не обязательно все время ездить вдоль шоссе А-9 – теперь она может заняться исследованием всяких отдаленных дорог, по которым мало кто ездит и которые часто проложены прямо посреди леса. Она может прятаться за деревьями, словно фазан.

* * *

Через три дня Иссерли проснулась от эротического сна и обнаружила, что ее пальцы отчаянно вцепились в какой-то мех. Это была подкладка капюшона ее куртки, которую она положила себе под голову, устроившись спать на заднем сиденье. Пробуждение было скорее приятным, чем наоборот, и голова у Иссерли так кружилась от приснившегося ей оргазма, что она даже рассмеялась.

Красная «тойота» стояла под затянутыми мхом ветвями деревьев близ берега горного озера. Кончики веток задевали за стекла автомобиля, и маленькие птички прыгали с крыши машины на дерево и обратно, стуча по железу хрупки ми коготками. Какие-то невидимые твари – вероятно, утки или лебеди – плескались неподалеку в неподвижной воде. Плетение ветвей над головой Иссерли было таким густым, что даже в снегопад снежинки не долетали до земли, а свет, отраженный от поверхности озера, освещал ее убежище лучше, чем прямые солнечные лучи.

Короче говоря, этот тенистый схорон оказался таким удобным укрытием, что когда Иссерли впервые загнала туда «тойоту» несколько дней назад, то обнаружила там еще одну машину. К счастью, в ней никого не было, к тому же назвать машиной этот скелет – проржавевший, лишенный колес и покрытый слоем мха – можно было с большой натяжкой. Иссерли поставила «тойоту» за механический труп, использовав его в качестве дополнительной маскировки.

Несомненно, первая ночь была настоящей пыткой. Заднее сиденье оказалось на несколько дюймов короче, чем Иссерли, и именно эти несколько дюймов играли очень важную роль. Но она выжила и следующие две ночи прошли уже легче.

Иссерли не хотела спать в своем автомобиле, но пока она не нашла какого-нибудь другого места, у нее не было выбора. Мысль о том, чтобы спать под звездами где-нибудь посреди поля, была, спору нет, весьма романтичной и дерзкой, но она догадывалась, что позвоночник ей этого не простит. Ей требовалась постель или, по крайней мере, мягкая подстилка. К тому же в машине, случись у нее с ногами что-нибудь действительно серьезное, она всегда сможет подняться, ухватившись руками за подголовник одного из передних сидений.

Идеальным ночлегом, великолепным домом, если бы Иссерли могла выбирать, стал бы заброшенный маяк. Но существуют ли заброшенные маяки? Иссерли надеялась, что да. Маяки обычно располагаются на самом краю земли, рядом с открытым морем, и их шпили достают до самых облаков. Она могла легко представить себя на вершине одного из этих маяков, спящей на мягком матрасе в круглой комнате с окнами, выходящими на все стороны, через которые каждое утро, как только взойдет солнце, вливается солнечный свет.

Но в настоящий момент она лежала плашмя, ослабев от голода. Она должна наконец что-нибудь съесть сегодня – что-нибудь более основательное, чем сырой турнепс, который она украла на фермерском поле прошлой ночью.

Как только Иссерли сделала гимнастику, она забрела в ледяную воду озера и умылась. Затем побрилась, держа зеркало в одной руке, станок в другой и смывая пену от шампуня серебрящейся водой. Она надеялась, что шампунь не причинит никакого вреда обитателям озера. Несколько капель химического моющего средства в огромном резервуаре с пресной водой – никто их даже и не почувствует, разве не так?

* * *

Чтобы съесть горячий обед в первый раз с тех пор, как она покинула ферму, Иссерли заехала на одну знакомую заправку, где уже бывала в прошлом.

В один прекрасный день она преодолеет свой страх и заедет в какой-нибудь большой город, запаркует свой автомобиль среди сотен других и зайдет в супермаркет, как это делают водсели, когда им нужна еда. Но до этого дня было еще далеко. Совсем недавно Иссерли проезжала мимо гигантского «Теско», расположенного по соседству с дорогой А-96 на Абердин, размышляя, отважится ли она когда-нибудь зайти в него. Супермаркет располагался так близко от дороги, что Иссерли практически видела его зал через темное стекло входной двери. Наверняка эта бетонная коробка просто ломилась от всего, что она столько раз видела по телевизору, а внутри носилась целая толпа водселей, которые хватали разные товары, жестикулировали, тянулись за лакомыми кусочками. Нет, она еще не была готова к этому зрелищу.

На заправочной станции она залила в бак бензина на двадцать фунтов. Кроме того, выбрала со сверкающего металлом и пластиком стеллажа самообслуживания упакованное мясное блюдо, на котором было написано «СЫТОЕ БРЮШКО» – УЖИН В ДОРОГУ». На выбор имелись три варианта: хот-дог, чикен-ролл и бифбургер. Все завернуто в белую бумагу, так что содержимое рассмотреть было невозможно. Иссерли выбрала чикен-ролл. Она слышала, как по телевизору говорили, что говядина опасна, – возможно, даже смертельно опасна. Если водсели мрут от нее, то страшно подумать, что она может сделать с Иссерли. Что же касается хот-дога… было как-то странно потратить столько сил и времени на спасение одной собаки, чтобы через несколько дней съесть другую.

Она взяла бумажный сверток и положила его в микроволновую печь, а затем нажала на нужные кнопки в соответствии с инструкцией. Через сорок пять секунд дымящийся и горячий чикен-ролл уже лежал у нее в руке.

Через сорок пять минут Иссерли корчилась на пятачке травы за стоянкой для автомобилей в Солтбурне, пытаясь извергнуть содержимое своего желудка. Ее рот был широко открыт, слюна капала с кончика языка, но когда ее наконец вырвало, рвота пошла носом. Она брызгала и лилась из ее узких ноздрей, – словно газированный бульон. На какой-то миг Иссерли показалось, что она задохнется и умрет или что рвота проложит себе путь в слезные железы и потечет у нее из глаз. Но подобные мысли были просто следствием охватившей ее паники. Желудочные спазмы вскоре прекратились.

Когда все кончилось, Иссерли дрожащими руками открутила колпачок на бутылке минеральной воды «Аква Вива». Она купила ее там же, где чикен-ролл, – на тот случай, если незнакомое мясо вдруг не пойдет ей на пользу. Она с самого начала предполагала, что так оно и будет, но все же решила попробовать. Сложный вопрос о том, что ей опасно есть, а что нет, вряд ли можно было разрешить в один день. Только путем проб и ошибок удастся установить истину. А пока ей оставалось только, вцепившись зубами в пластмассовое горлышко, заглатывать приносящую облегчение чистую жидкость.

Она не будет голодать. В полях растет картофель, на пастбищах разбрасывают турнепс для подкормки овец, на деревьях висят яблоки. Все эти овощи и фрукты годились в пищу людям, что доказывали ежедневно в столовой работники фермы Аблах. Это, конечно, не бог весть что, но она выживет. Со временем она найдет другую пищу, еду, которую пока не может себе даже представить, пищу, которая будет напоминать ей о лакомствах ее детства, пищу, приняв которую она будет чувствовать себя сонной, довольной и совершенной.

Найти ее не составит особенного труда – в этом Иссерли была уверена.

* * *

Возвращаясь в свое тенистое убежище по узкой лесной дороге, Иссерли перепугалась, увидев впереди странно жестикулирующего водселя, который явно хотел остановить ее. Но это оказался не полицейский, а всего лишь автостопщик, хотя вел он себя крайне странно и возбужденно – прямо-таки приплясывал посреди проезжей части. Иссерли вывернула руль в попытке разминуться с ним, но ненормальный водсель встал прямо перед ней, широко расставив руки в стороны, и заставил ее резко затормозить.

Это был массивный экземпляр, молодой и великолепно сложенный, что было заметно даже под кожаной курткой, но выражение его лица было абсолютно безумным.

– Остановитесь! Остановитесь! – кричал он хлопая руками по капоту машины и глядя на нее просящим взглядом. – Не то мне просто кранты!

– Прошу вас, уйдите с дороги! – кричала Иссерли через ветровое стекло, время от времени газуя. – Я не подвожу незнакомых людей!

– У меня подруга рожает! – закричал в ответ автостопщик, тыкая мясистой ладонью куда-то в сторону леса. – Ради всего святого! Я уже, блин, отмотал сто пятьдесят миль, мне всего-то пять осталось!

– Ничем не могу вам помочь! – кричала в ответ Иссерли.

– Гребаный боже! – вскричал автостопщик, хлопнув себя по лбу. – Я вас лапать не собираюсь. Я смирно буду сидеть! Хоть вяжите меня, хоть нож к горлу приставьте, если не верите. Мне до вас дела нет, вы что, не врубаетесь – моя подруга рожает! Я скоро отцом стану!

Было очевидно, что заставить его уйти нет никакой возможности, поэтому Иссерли открыла дверцу и впустила его в машину.

– Спасибо, – сказал он смущенно. – Это по-братски.

* * *

«Шона! – думал он. – Крепись, Шона!»

* * *

Иссерли ничего не ответила, вместо этого она тронулась с места, неловко переключив скорости, так что в коробке что-то заскрежетало. Всего пять миль – и она от него избавится. А если будет молчать, возможно, и он не заведет беседу.

– Вам не понять, наверное, как меня сейчас колбасит, – хриплым голосом сообщил он через несколько секунд.

– Все в порядке, – сказала Иссерли, внимательно глядя на дорогу впереди. – Только не мешайте мне вести машину.

– Я ее люблю больше жизни, – сказал он.

– Отлично, – ответила Иссерли.

– Она звонит мне прошлой ночью, когда я уже лежу в постели, ну, в койке то есть, врубаетесь? «Джимми, у меня схватки, – говорит. – На неделю раньше начались. Я знаю, что ты не можешь сейчас приехать. Но я просто хочу, чтоб ты знал». Ну, тут-то я с койки вскочил как ужаленный!

– Отлично, – повторила Иссерли.

Затем повисла пауза; машина ползла вперед с обычной скоростью в сорок пять миль в час. На взгляд Иссерли, деревья по обе стороны мелькали, сливаясь в полосу, но она вынуждена была признать, что дорога впереди кажется практически неподвижной.

– Вы не могли бы прибавить ходу? – спросил ее наконец водсель.

– Я делаю все, что могу, – отрезала Иссерли, но все-таки поставила ногу на педаль газа. Затем, чтобы отвлечь его от мыслей о скорости, она спросила: – Это ваш первый ребенок?

– Ага, – радостно подтвердил он, а затем, глубоко вздохнув, добавил: – Это бессмертие.

– Простите?

– Бессмертие. Дети – ведь это бессмертие, врубаетесь? Бесконечное продолжение рода, врубаетесь? Я на всю эту брехню о жизни после смерти не прикалываюсь. А вы?

Иссерли с таким трудом расшифровывала его сленг, что не сразу поняла, о чем ее спрашивают.

– Не знаю, – сказала она.

Однако его не так-то просто было заставить замолчать. Видимо, эта тема задевала парня за живое, хотя он сам ее и поднял.

– Они там в Свободной шотландской церкви мне втирали, что мой ребенок, типа, рожден во грехе, – пожаловался он, – потому что мы с подругой не женаты. Что за чертовщина? Мы же не неандертальцы какие-нибудь гребаные, верно?

Иссерли на секунду задумалась, а затем улыбнулась и обреченно покачала головой.

– Я не понимаю ни слова из того, что вы говорите, – призналась она.

– Вы какой веры? – немедленно спросил он.

– Я неверующая, – ответила Иссерли.

– А родители?

Иссерли снова задумалась.

– Там, откуда я, – ответила она, тщательно подбирая слова, – больше ни во что не верят.

Водсель сочувственно хмыкнул, а затем продолжил свой недоступный пониманию Иссерли монолог. Дорога шла уже через самый настоящий лес.

– Вот реинкарнация – это прикольно, – сказал он, пытаясь сдерживать возбуждение. – Шона – ну, подруга моя – считает, что это – полная чухня, но по-моему, что-то в этом есть. У каждого же душа, типа, а душу не уничтожишь. Ну и должны же тебе по справедливости дать еще один шанс – может, у тебя по новой лучше выйдет. – Он громко и напоказ расхохотался, словно призывая поддержать его. – Кто знает, а? Может, я после смерти стану телкой или даже зверюшкой какой!

Повернув, они оказались на узкой дороге, и Иссерли сняла ногу с педали тормоза, одновременно вывернув рулевое колесо. И в тот же самый миг ни с того, ни с сего стук в шасси появился вновь, но на этот раз он стал гораздо громче, так что весь корпус «тойоты» раскачивался в такт с ним. Мгновением позже машина вышла на крайнюю точку виража, и ее заблокированные колеса вошли в соприкосновение с серой пленкой инея.

Словно во сне, Иссерли почувствовала, как колеса «тойоты» теряют сцепление с покрытием, будто под ними – не твердый асфальт, а вода или воздух. Две большие мужские руки вцепились в руль поверх ее собственных, пытаясь помочь вывернуть его, но и им не удалось справиться с этой задачей. «Тойота» легко выпорхнула за обочину дороги и с ужасным грохотом врезалась в ствол дерева.

* * *

Иссерли потеряла сознание не более чем на секунду. По крайней мере, ей так показалось. Дух вернулся обратно в тело, словно упав с большой высоты: так всегда происходило, когда она вкалывала водселю икпатуа. В любом случае удар, испытанный ее душой при столкновении с телом, показался ей даже слабее обычного. Дышалось гораздо легче, и сердце не колотилось как бешеное. Деревья вокруг вдруг показались ей сверхъестественно яркими, пока она не сообразила, что больше не смотрит на них через двойной слой – очки и ветровое стекло.

Она посмотрела вниз. Ее зеленые велюровые брючки были усыпаны осколками стекла и густо пропитаны темной кровью, а изогнутый клиновидный лист металла занимал то место, где, по идее, должны были располагаться ее колени. Боли почти не было, и она догадалась, что это, возможно, потому, что у нее сломан позвоночник. Полумесяц расколовшегося руля глубоко врезался ей в грудь, но ребра задеты не были. Ее шея, правда, при этом чувствовала себя лучше, чем когда-либо в течение всех последних лет, и осознание этого факта заставило Иссерли истерически расхохотаться. Что-то теплое и желеобразное стекало вниз по ее животу, не в силах протечь наружу через майку и пуловер Пеннингтона, и собиралось где-то в паху. Иссерли содрогнулась от отвращения и страха.

Водселя рядом с ней не было. Он вылетел вперед через ветровое стекло. Из своего нынешнего положения она не видела его тела.

Разорванная ткань на одной штанине начала издавать какой-то звук, одновременно хлопающий и хлюпающий, и от этого Иссерли стало совсем дурно, но она заставила себя посмотреть в другую сторону. Иглы впрыскивателя икпатуа выступали из обивки пассажирского сиденья. Это был вопиющий непорядок. Понимая всю абсурдность своего поведения, Иссерли тем не менее из последних сил постучала по краю сиденья окровавленным кулачком, надеясь, что это заставит иглы втянуться обратно. Увы, ничего не произошло.

Внезапно где-то у нее за спиной скрипнули тормоза и хлопнула дверца автомобиля. Гравий захрустел под чьими-то ногами.

Инстинктивно Иссерли открыла перчаточный ящик и вытащила оттуда первую пару очков, которая подвернулась. Она напялила их на нос и едва не ослепла: это были настоящие очки, с диоптриями, а не с оконным стеклом.

Фигура приблизилась к автомобилю и склонилась над тем, что когда-то было окном в дверце со стороны пассажирского сиденья. Приблизившийся оказался небольшого роста: Иссерли удалось различить только розовое пятно шеи, яркую желтую одежду и копну темных волос.

– С вами все в порядке? – спросил дрожащий женский голос.

Иссерли беспомощно рассмеялась, при этом из одной ноздри вылетела капелька влаги. Она попыталась стереть ее рукавом свитера и испытала отвращение, смешанное с удивлением, увидев, как выглядит ее рука сквозь увеличивающие и искажающие линзы очков, а также почувствовав непривычное прикосновение шерсти к своей щеке.

– Не двигайтесь, – произнес внезапно ставший решительным женский голос. – Я вызову спасателей. Сидите и не шевелитесь.

Иссерли снова рассмеялась, и на этот раз женщина нервно рассмеялась в ответ.

Яркое цветовое пятно покинуло поле зрения Иссерли, и она услышала треск валежника где-то перед автомобилем. Голос женщины раздался снова – громкий, почти деловитый.

– Это… это ваш спутник? – спросила она откуда-то издалека – по крайней мере, так показалось на слух Иссерли.

– Автостопщик, – сказала Иссерли. – Я его совсем не знаю.

– Он жив, – сказал женщина. – Он дышит.

Иссерли откинула голову назад, пытаясь понять, имеет ли для нее хоть какое-нибудь значение, жив водсель или нет.

– Возьмите его с собой, прошу вас, – сказала она через секунду.

– Я не могу, – сказала женщина. – Надо дождаться врачей.

– Прошу вас, возьмите его с собой, – молила Иссерли, отчаянно вглядываясь в коричнево-зеленое марево и пытаясь разглядеть в нем женщину.

– Но я действительно не могу, – настойчиво повторила незнакомка уже совсем спокойным голосом. – Главное – не впадайте в панику. С вами все будет в порядке.

– По крайней мере, возьмите бумажник, – умоляла Иссерли. – Вы хоть узнаете, кто он такой.

Валежник снова затрещал, и яркое пятно вплыло обратно в поле зрения Иссерли. На этот раз женщина зашла со стороны водителя. Теплая маленькая рука легла Иссерли на шею.

– Послушайте, я оставлю вас всего на несколько минут, чтобы найти телефон. Я вернусь, как только дозвонюсь до «скорой».

– Спасибо, – поблагодарила Иссерли.

Уголком глаза она увидела бледные ключицы и выпуклости грудей в вырезе персикового цвета футболки, когда женщина перегнулась, чтобы взять что-то с заднего сиденья.

– Больница Милосердия отсюда недалеко, – заверила ее женщина. – Они приедут очень быстро.

Иссерли снова почувствовала прикосновение теплой руки и с запозданием поняла, каким холодным было ее тело. Женщина закутала ее в старую куртку, заботливо заткнув края ей за плечи.

– С вами все будет в порядке, понимаете?

– Понимаю, – кивнула Иссерли. – Спасибо.

Затем женщина исчезла, и вскоре шум двигателя ее машины растворился вдали.

* * *

Иссерли сняла очки и швырнула их вниз – туда, где уже валялись осколки ветрового стекла. Затем несколько раз мигнула, пытаясь понять, почему все вокруг по-прежнему кажется ей размытым. Но когда слезы вытекли из глаз, изображение снова стало отчетливым.

Она ощупала приборный щиток, где Инс, устанавливая системы для впрыскивания икпатуа, разместил еще одно дополнение к оригинальному устройству «тойоты»: кнопку, приводящую в действие цилиндр с авийром. В отличие от системы впрыскивания икпатуа, в состав которой входили хрупкие электрические и гидравлические детали, наверняка пострадавшие при аварии, соединение между кнопкой на приборном щитке и цилиндром с авийром представляло собой простую прочную трубку, вся функция которой сводилась лишь к тому, чтобы обеспечить доставку небольшого количества катализатора к хранилищу маслянистой жидкости.

Взрыв авийра разнесет «тойоту», саму Иссерли и изрядный участок земной поверхности на мельчайшие частицы. Он проделает в поверхности земли яму, сопоставимую по размерам с метеоритным кратером.

А Иссерли? Что станет с Иссерли?

Атомы, из которых она состоит, смешаются с кислородом и азотом воздуха. Ее не закопают в землю, как обычно: если хорошенько вдуматься, в результате она станет частью неба. Ее невидимые останки со временем перемешаются с атомами этого чудесного мира. В каждой снежинке будет жить частичка Иссерли, а упав на землю, она будет вновь возвращаться на небо с водяными парами. В дождь часть ее будет жить в сияющей всеми цветами спектра дуге, которая иногда соединяет поверхность моря с берегом. Вместе с туманом она будет укутывать поля, но сквозь нее при этом по-прежнему будут видны звезды. Она будет жить вечно. Для этого нужно только набраться смелости и нажать на кнопку, да еще надеяться, что устройство не сломалось.

Она протянула к приборному щитку дрожащую руку.

– А вот и я… – вымолвила она.