Час спустя, уже в сорока милях от фермы, на продутом ветрами шоссе А-9 Иссерли уставилась опухшими глазами на большое электронное дорожное табло с надписью «ПЕРЕУТОМЛЕНИЕ МОЖЕТ СТАТЬ ПРИЧИНОЙ ВАШЕЙ ГИБЕЛИ. ПЕРЕДОХНИТЕ». Это было так называемое «экспериментальное» табло – внизу сообщался номер телефона, по которому водители могут высказать свое мнение по поводу этого новшества.

По пути в Инвернесс Иссерли проезжала под этим знаком сотни раз, всегда надеясь, что в один прекрасный день на нем появится какая-нибудь действительно полезная дорожная информация: сообщение о случившейся на шоссе аварии, или ждущей впереди пробке, или же об опасных погодных условиях на Кессокском мосту. Но ничего подобного так и не случалось. Только пустые призывы к соблюдению скоростных ограничений, к вежливости на дорогах и борьбе с переутомлением.

Но сегодня, увидев табло, она только грустно улыбнулась. Табло было совершенно право: она устала, и ей следовало отдохнуть. Странно, что об этом напоминала бездушная машина – но тем легче было подчиниться ее призыву. К сожалению, Иссерли не очень-то прислушивалась к советам, когда те исходили от других.

Она заехала на придорожную стоянку и заглушила двигатель. Яростное солнце светило ей прямо в глаза, и она подумала, не затемнить ли стекла, но петом решила, что лучше не стоит, представив себе, как она засыпает, а потом просыпается от стука полицейского кулака в темно-янтарное окно. Такого еще ни разу не случалось, но случись – и ей конец. Полиция могла задать немало вопросов, на которые ей было бы нечего ответить – в частности, почему глаза, которые спрятаны за толстыми стеклами очков, так не похожи на глаза водселя.

В настоящий момент глаза Иссерли отчаянно болели, измученные недосыпанием и напряжением, вызванными необходимостью напряженно вглядываться в дорогу сквозь два слоя толстого стекла. Она моргнула – один раз, другой, третий – и с каждым разом веки ее двигались все медленнее, пока не слиплись совсем. Она хотела дать им немного отдохнуть, а затем отправиться куда-нибудь в северном направлении, чтобы там хорошенько выспаться. Но только не на ферму – пока там этот идиот Амлис Весс, на ферме может в любой момент стрястись все что угодно.

Она знала одно местечко вдалеке от главной автострады, на дороге В-9166, ведущей на Балинтор, где она часто дремала в тени руин средневекового аббатства. Никто никогда не посещал эти развалины, несмотря на то что они были обозначены во всех путеводителях; указатели были расставлены на дороге через слишком большие промежутки, чтобы кому-нибудь из водителей могла взбрести в голову мысль осмотреть эту достопримечательность. Сейчас, после того, как Иссерли провела целую ночь гоняясь за сбежавшими водселями, это было самое подходящее для нее место.

Представив, что она уже доехала до Фирнского аббатства, Иссерли заснула, положив руку и голову на обтянутое мягкой кожаной оплеткой рулевое колесо.

Сначала Иссерли приснилось, что она спит посреди руин аббатства, где вместо крыши над ней расстилается бескрайнее лазурное небо в полосках перистых облаков. Но затем, как это часто случается, она провалилась в сон глубже, как будто треснула обманчиво твердая корка грязи, и очутилась в подземном аду Территорий.

«Это какое-то недоразумение, – говорила она надсмотрщику, который волок ее все дальше и дальше вглубь по тоннелю, проложенному в толще спрессованного боксита. – У меня есть влиятельные друзья в высшем свете. Они будут абсолютно шокированы, узнав, что меня послали сюда. Они как раз сейчас требуют, чтобы решение было пересмотрено».

«Отлично, отлично, – бубнил надсмотрщик, продолжая тащить ее вниз. – Сейчас я покажу тебе твое рабочее место».

Они очутились где-то в темных глубинах фабрики, в гладкой емкости, похожей на матку, которой заканчивался огромный бетонный кратер, заполненный разлагающейся и светящейся в темноте растительной массой. Огромные корни с клубнями лениво ворочались в слизистой жиже, распухшие листья корчились на серебристой поверхности, словно выброшенные на песчаный пляж рыбы скаты и пузыри голубоватого газа, преодолевая силу поверхностного натяжения, время от времени вырывались на поверхность и лопались. Вокруг этой вращающейся массы и выше, над ней, в душном воздухе клубились зелено ватые пары и летали частички пещерного мха.

Иссерли, несмотря на отвращение, которое охватило ее, продолжала вглядываться в полумрак, пока не различила трубы, переползавшие через край воронки и уходившие в глубь клейкой массы через каждые несколько метров. Одну из труб как раз в этот момент вытягивало наверх какое-то неразличимое в темноте механическое устройство, и тускло поблескивающая протяженность трубы косвенно свидетельствовала о том, как глубок простирающийся перед Иссерли кратер. Спустя некоторое время показался сплошь покрытый черной жижей ныряльщик в водолазном костюме. С оконечностью трубы его связывало нечто вроде искусственной пуповины. Сжимая в руках какой-то похожий на лопату инструмент, ныряльщик неуклюже выкарабкался из кратера на бетонный борт, а затем попытался подняться с коленей.

«Здесь, – объяснил надсмотрщик, – мы делаем кислород для тех, кто живет наверху».

Иссерли проснулась с криком.

И увидела, что сидит в машине рядом с дорогой, протянувшейся из ниоткуда в никуда, на странной чужой планете, далеко от дома. Над головой у нее простиралось голубое, прозрачное, бездонное небо. Миллионы, миллиарды, возможно› даже триллионы деревьев производили кислород без всякого вмешательства человека. Сияло яркое полуденное солнце, и Иссерли поняла, что спала не больше нескольких минут.

Она потянулась, с болезненным стоном описала тонкими руками полный круг. Она ничуть не отдохнула, но увиденный кошмар на какое-то время отбил желание спать, так что теперь она уже не боялась задремать за рулем. Она немного поработает, а затем, ближе к вечеру, посмотрит, как будет себя чувствовать. Разумеется, вчерашнее ощущение, что она должна в лепешку разбиться, но привезти добычу к приезду сынка босса, полностью пропало. К тому же теперь ей стало абсолютно ясно: сердце Амлиса Весса или любой другой орган вряд ли можно завоевать, бросив к его ногам упитанного водселя. И потом у нее имелась куча более важных дел, чем производить впечатление на всяких там придурочных богачей.

* * *

По-прежнему двигаясь в южном направлении и уже проехав Инвернесс, Иссерли обнаружила крупного автостопщика, стоявшего с табличкой «ГЛАЗГО» в руках.

Она проехала мимо – отчасти по привычке, отчасти из педантичной приверженности однажды заведенному порядку, но у нее не имелось ни малейших сомнений, что при втором проезде она возьмет его. Автостопщик был крепкого сложения и в цветущем возрасте. Было бы сущим преступлением не подобрать такой экземпляр.

Несмотря на всю свою массу, он прытко кинулся к машине, когда Иссерли остановилась, проехав с десяток метров вперед от того места, где он стоял. Это был хороший знак: пьяные или больные водсели в таких случаях медленно ковыляли к машине.

– Могу подвезти до Питлохри, – предложила Иссерли и сразу поняла по тому, как восторженно приоткрылся рот автостопщика, что тот рассчитывал на гораздо меньшее.

– Великолепно! – воскликнул он, запрыгивая в «тойоту».

У автостопщика было крупное мясистое лицо, увенчанное сверху короткими светлыми кудряшками, отчего он уже слегка смахивал на водселя, прошедшего месячный откорм. Кудряшки, впрочем, были редкими, а кожа на лице – грубой и угреватой, словно в какой-то момент голова этого водселя упала в море, провела там некоторое время, после чего ее выбросило на берег, где она несколько лет сохла на солнце, и только после этого ее приладили обратно к телу обладателя.

– Меня зовут Дэйв.

Он протянул руку, и Иссерли неловко пожала ее, пытаясь не морщиться от боли, когда он изо всех сил надавил на то место, где раньше был шестой палец. Столь необычное поведение для типичного автостопщика привело Иссерли в растерянность, и она не знала, как на это ответить.

– Луиза, – сказала она после минутного замешательства.

– Приятно познакомиться, – просиял Дэйв, поспешно пристегиваясь с таким видом, словно они сейчас собирались отправиться вдвоем на какое-то трудное и опасное задание, типа преодоления звукового барьера на спортивном самолете или испытания новой модели джипа на пересеченной местности.

– Похоже, у вас хорошее настроение, – заметила Иссерли, съезжая с обочины.

– Угадала, цыпочка. Я просто тащусь от счастья, – подтвердил Дэйв.

– Это как-то связано с вашей поездкой в Глазго? – продолжила Иссерли.

– И снова ты угадала, – ухмыльнулся Дэйв. – У меня билеты на Джона Мартина.

Иссерли мысленно прокрутила в голове список исполнителей, которых видела по телевизору во время утренней гимнастики или которые, так или иначе попадали в вечерний выпуск новостей. Джона Мартина среди них не было, так что, скорее всего, он не гнул ложки усилием воли и не пробавлялся вдыханием дыма, полученного при сжигании запрещенных видов растений.

– Я о нем не слышала, – сказала она.

– Да ты наверняка знаешь кучу его песен, – заявил Дэйв, подняв недоверчиво брови. – «Чтоб ты никогда» всякий знает.

И внезапно, безо всякого предупреждения, громко запел:

– «ЧТО-ОБЫ ТЫ НИКО-ОГДА не падал духом, если рядом вдруг не окажется друга…» Слыхала?

Иссерли поспешно выправила вильнувшую в сторону машину и уставилась прямо перед собой на дорогу.

– А как насчет «За холмами»? – настаивал Дэйв. Водя одной мясистой рукой по пузу и зажимая пальцами другой гриф невидимой гитары, он запел:

– «Волнуюсь о моих детях, волнуюсь о моей жене, лишь в одном месте на свете должен быть мужчина, когда он в тоске. Я еду домой, где мой дом? ТАМ-ТАМ-ТАМ за холмом!»

– Вы волнуетесь о вашей жене, Дэйв? – поинтересовалась Иссерли равнодушно, не сводя глаз с дороги.

– Ага. Волнуюсь, как бы она не узнала, где я сейчас, ха-ха-ха!

– Дети есть?

Она знала, что ведет себя безрассудно, но сегодня ей не хотелось тратить время на пустые разговоры.

– Нет, детей, цыпочка, не имеется, – сказал Дэйв внезапно посуровевшим тоном и положил свои лапищи на колени.

Иссерли задумалась, не переступила ли она границы приличия. Она замолчала, выпятила вперед грудь и поехала дальше.

* * *

Какая жалость, думал Дэйв, что эта Луиза повезет его только до Питлохри. Такими темпами он окажется в Глазго на четыре часа раньше, чем ему нужно, а с этой девчонкой можно было бы очень неплохо скоротать их. Нет, он не из тех, что считают, что все бабы – шлюхи, но девчонки с такими манерами обычно долго не ломаются, к тому же она посадила его в машину, его, здоровенного бугая! Большинство женщин на ее месте попросту бы испугались. У нее фантастические буфера и огромные глаза – больше, чем у самой Шинед О'Коннор, и волосы тоже ничего, хотя совсем не расчесаны – висят, как копна сена, так что и лица толком не разглядишь. Может быть, именно это имеют в виду женщины, когда говорят, что у них сегодня «волосы капризничают».

Может, ему как-нибудь заикнуться насчет этих самых «капризных волос», чтобы она почувствовала, что он в этом кое-что понимает? Бабам нравится, когда мужики делают вид, что разбираются в их проблемах, – тогда они гораздо охотнее раздвигают ноги.

А может, у них все-таки что-нибудь начнет образовываться по пути в Питлохри! В конце концов, совсем не обязательно, чтобы под рукой была койка. Луиза может загнать машину на площадку для стоянки и продемонстрировать ему, на что способна.

Мечтай, мечтай, Дэйв! На самом деле в Питлохри она высадит его и уедет, подмигнув на прощанье хвостовыми огнями. И кончилось кино.

Да, но он же едет на концерт Джона Мартина, как он мог об этом забыть! Вспоминать о дорожном романе порой бывает не так уж приятно, а о хорошем концерте всегда приятно вспомнить.

Да, кстати, какая-нибудь музыка у этой девчонки имеется? Прямо над его коленом располагалась автомагнитола, а в пути до Питлохри можно успеть прослушать целиком девяностоминутную кассету!

* * *

– Кассеты есть, цыпочка? – сказал автостопщик, показывая пальцем на магнитолу. Иссерли посмотрела на металлическую прорезь, пытаясь вспомнить, было там что-нибудь или нет, когда она покупала эту машину много лет назад.

– Да, похоже, там есть одна, – ответила она, смутно вспомнив, как она подпрыгнула от внезапно заигравшей музыки, когда знакомилась с кнопками на приборной панели.

– Отлично, тогда давай ее поставим, – предложил он, хлопнув по бедрам ладонью изо всех сил.

– Включите сами, у меня руки заняты, – сказала Иссерли.

Она почувствовала, как он посмотрел на нее, удивляясь ее безразличию, но их постоянно обгоняли какие-то машины, и она слишком сильно нервничала, чтобы отвечать взглядом на взгляд. Она до сих пор не отошла после гонок по пересеченной местности на большой скорости с этим маньяком Эссуисом за рулем, поэтому ей не хотелось ехать быстрее сорока пяти миль в час.

Дэйв нажал на кнопку магнитофона, и звук покорно полился в салон из динамиков. Сначала Иссерли радовалась тому, что ей так легко удалось его удовлетворить, но, присмотревшись, заметила, что что-то явно не так, и прислушалась к музыке. Она то появлялась, то снова исчезала и звучала при этом так, словно магнитола была погребена под толстым слоем воды.

– О, боже! – забеспокоилась она. – Может быть, он неисправен?

– Да нет, это твоя кассета, цыпочка, – объяснил Дэйв. – Натяжение ленты ослабло.

– О, боже! – повторила Иссерли, хмуря лоб, поскольку водитель ползшей за ней машины в нетерпении начал давить на клаксон в ответ на ее упорное нежелание обгонять туристический автобус. – Ее что… теперь… выбросить придется?

– Да ты что! – утешил ее Дэйв, с энтузиазмом принявшись нажимать на кнопки магнитофона, пока Иссерли отчаянно пыталась не обращать ни малейшего внимания на гудки. – Вот увидишь. Все выкидывают такие кассеты, думают, что им конец, а зря.

Он провозился с магнитолой еще несколько минут, затем снова включил воспроизведение. Песня полилась из динамиков, на этот раз звук был четким и ясным, словно по телевидению. Звонкий мужской голос пел о том, как он вел грузовик всю ночь напролет, чтобы преодолеть сотни миль, отделявшие его от города по имени Страдание. Печаль своего сердца певец изливал довольно жизнерадостным голосом.

Иссерли надеялась, что уж теперь-то Дэйв будет доволен, но выглядел он скорее озадаченным.

– Знаешь что, Луиза, – сказал он после некоторого молчания. – Забавно, что ты слушаешь кантри-энд-вестерн.

– Забавно?

– Ну да, необычно как-то это… для женщины. По крайней мере, для молодой женщины, понимаешь. Ты – первая молодая женщина, у которой я вижу в машине кассету с кантри-энд-вестерн.

– А что вы ожидали услышать? – поинтересовалась Иссерли. (Некоторые крупные бензоколонки продавали кассеты, она могла бы купить правильные.)

– Ну, танцы-шманцы какие-нибудь, – пожал плечами Дэйв, ни на минуту не переставая отбивать в воздухе ритм кулаком. – «Итернал» там, «Дабстар» или «Эм Пиппл». Может быть, Бьорк, «Палп», «Порти шхед».

Последние три названия показались Иссерли более подходящими для кошачьих консервов.

– Наверное, у меня странные вкусы, – призналась Иссерли. – Как вы думаете, мне бы понравился Джон Мартин? На что его музыка похожа? Может быть, попытаетесь мне описать?

В ответ на ее вопрос лицо автостопщика озарилось безмятежным, но в то же время интенсивным сиянием, как будто всю свою жизнь он жил в ожидании этого момента и вот теперь, когда он наконец настал, сможет показать все, на что способен.

– Ну, он чудеса творит с эхоплексом – педаль такая, понимаешь? Играет на акустике, но звучит она у него как электрическая – объемно, плотно.

– А-а-а, – откликнулась Иссерли.

– Вот он играет мягкий такой перебор на акустике, и вдруг – мгновение – и начинается БЭНП ДЖА! ДЖА! ДЖА! БЭНП – прямо по башне!

– А-а-а, – сказала Иссерли. – Звучит завлекательно.

– А как он поет! Этот чувак поет так, как никто на земле не поет! – И Дэйв снова принялся петь, выводя горлом такие хриплые рулады, что Иссерли задумалась, не пьян ли он на самом деле. В течение долгих лет Иссерли придерживалась правила: никогда не сажать к себе в машину сильно выпивших пассажиров, которые могут заснуть, прежде чем она примет решение, впрыскивать икпатуа или нет. Если бы Дэйв начал прямо с этого представления, она ни за что не посадила бы его в машину. Но он быстро пояснил ей:

– Это он нарочно так поет. Ну, как в джазе, типа.

– А-а-а, – сказала Иссерли. – Так вы часто ходите на Джона Мартина?

– Раз шесть или семь был. Но он бухает по-черному, понимаешь? Так бухает, что может в один прекрасный день вообще копыта откинуть. И тогда уже никаких больше концертов, так что будешь кусать себе локти и говорить: «Что ж я в последний-то раз на него не сходил?» И что мне тогда останется, цыпочка? Сидеть и пялиться в ящик?

– А вы в основном именно этим занимаетесь, Дэйв?

– Верно, цыпочка. Угадала, – откровенно признался он.

– И днем тоже?

– Нет, цыпочка, – рассмеялся Дэйв. – Днем я работаю.

Иссерли с разочарованием проглотила эту информацию. Она была почти уверена, что Дэйв – безработный.

– Итак, – продолжала она, надеясь услышать, что он хотя бы на работу является, когда ему заблагорассудится, – вы сегодня взяли отгул, чтобы съездить на концерт?

Дэйв посмотрел на нее сочувственно и сообщил:

– Цыпочка, сегодня суббота.

Иссерли вздрогнула.

– Ах да, конечно, – сказала она. Черт бы побрал Амлиса Весса – это все из-за него! Из-за его Дурацкой выходки она сегодня ничего толком не соображает.

– Луиза, с тобой все в порядке? – поинтересовался сидевший с ней рядом водсель. – Ты часом сегодня с кровати не свалилась?

Она кивнула и сказала со вздохом:

– Совсем заработалась…

– Похоже на то, – участливо отозвался он. – Ладно, пора прийти в себя, уик-энд на носу!

Иссерли улыбнулась. Ее на самом деле ждал уикэнд – как и Дэйва, впрочем. Сослуживцы будут ждать его на работе не раньше понедельника, и даже тогда, если он не появится, подумают, что ему не удалось вовремя добраться домой из Глазго. Наверное, в конце концов, его стоит взять. Он выглядит просто превосходно.

– А где вы собираетесь остановиться в Глазго? – спросила она, положив палец на рычажок, приводящий в действие иглу с икпатуа, в предвкушении обычного невнятного бормотания про друзей и гостиницы.

– У мамочки, – с готовностью отозвался Дэйв.

– У мамочки?

– Да, у моей мамы, – подтвердил он. – Она классная. Тусовщица в душе, если ты меня правильно понимаешь. Если бы не было так холодно, она тоже пошла бы со мной на Джона Мартина.

– Как мило, – сказала Иссерли, убрав палец с рычажка и снова положив его на потертую оплетку рулевого колеса.

Дальше, до самого конца пути, они почти не разговаривали. Кассета с кантри-энд-вестерн играла, пока не кончилась, и Дэйв перевернул ее, решив использовать имевшееся в его распоряжении время на полную катушку. Певец жизнерадостней печали продолжил разливаться соловьем о сладких снах, долгих дорогах и упущенных возможностях.

– Вы знаете, похоже, я переросла эту музыку, сказала наконец Иссерли Дэйву. – Я когда-то любила ее, давно, но теперь, кажется, надо двигаться дальше. Не начать ли мне слушать Джона Мартина?

– Великолепная идея, – одобрил Дэйв.

В Питлохри она высадила его и уехала, подмигнув на прощанье хвостовыми огнями.

Когда она проехала мимо через пять минут по другой стороне, возвращаясь домой, он все еще стоял на обочине с табличкой «ГЛАЗГО» в руках. Если он ее заметил (а он почти наверняка заметил ее), непременно задался вопросом, что такое на нее вдруг нашло.

* * *

К двум часам дня солнце полностью потонуло в сланцево-сером море облаков: видно, снова намечался снег. И намечался, похоже, буквально в ближайшие часы, а если пойдет снег, то стемнеет сразу, без сумерек, и тогда в такую погоду ловить попутку на дороге рискнуть может только или псих, или же тот, кто очутился в отчаянном положении. Иссерли сомневалась, что ей сегодня достанет сил, чтобы справиться с серьезным психом, или оптимизма, чтобы утешать отчаявшихся. С точки зрения реалистического подхода к работе, с первой же упавшей снежинкой следовало немедленно оставить всякую надежду найти добычу.

Но что тогда? Куда ей ехать тогда? Ферма Аблах исключалась: требовалось какое-то более уединенное, более спокойное место – место, о котором было бы известно ей одной.

Может быть, ей стоит попробовать поспать в Фирнском аббатстве – именно поспать, а не просто вздремнуть, как обычно. Неужели кровать действительно так необходима? Уж одну-то ночь она точно обойдется без нее и поспит по-человечески! Пусть Энсель и его дружки поломают голову над тем, что с ней случилось, а она будет тем временем преспокойно спать себе под звездами, никем небеспокоимая.

Она знала, что ей пришла в голову крайне глупая идея. Ее позвоночник просто не позволит ей этого. Не так-то просто лежать на твердом, свернувшись при этом уютно калачиком, когда одна половина твоего хребта ампутирована, а вторая утыкана металлическими штырями. Увы, такова была цена, которую пришлось заплатить, чтобы иметь возможность сидеть вертикально за рулем автомобиля.

Иссерли снова ехала в северном направлении, не думая ни о чем, словно на автопилоте, ища взглядом то автостопщиков, то тюленей, которые иногда лежали на берегах Морэй-фирта. Но внутренним взглядом она видела исключительно свою мягкую постель на ферме: о, как ей хотелось поскорее очутиться в ней! Как это было бы здорово – растянуться на ней в своей обычной позе, скрестив руки и ноги и предоставив матрасу заботу о поддержании ее хребта в горизонтальном положении. Старая кровать, продавленная многими поколениями водселей, была мягкой ровно в той степени, в которой требовалось: она поддавалась ровно настолько, чтобы усталый позвоночник мог расслабиться и слегка прогнуться, а не так, чтобы металлические штыри безжалостно начали давить на сухожилия, что случалось порой, когда она проводила за рулем чересчур много времени. Стыдно в этом признаться, но она думала именно об этом.

Больше всего ей хотелось, чтобы мужчины перестали наконец выбегать каждый раз ей навстречу, когда она подъезжала к воротам коровника, независимо от того, привезла она водселя или нет. Откуда вообще взялась эта дурацкая привычка? Неужели они не могут подождать, пока она подаст им какой-нибудь сигнал? Почему бы ей иногда не возвращаться на ферму никем не замеченной и просто забираться сразу в постель, чтобы отоспаться? Существует ли какая-нибудь разумная причина для того, чтобы она не имела возможности отключать сигнализацию, приближаясь к ферме? Неужели это была чья-нибудь светлая идея – сделать так, чтобы она постоянно чувствовала себя обязанной возвращаться с добычей? Интересно, кому такое пришло в голову? Кто бы это ни был, валил бы он ко всем чертям! Скорее всего, старик Весс изобрел все эти маленькие хитрости для того, чтобы дисциплинировать своих работников; он, наверное, такой же ненормальный, как и его сын, просто свихнулся на других пунктиках…

Иссерли внезапно очнулась с тошнотворным ощущением, что машину ее куда-то сносит, и в первый миг не поняла, где она и что с ней происходит: вокруг завывали клаксоны других автомобилей, она висела где-то посреди кромешной тьмы, ослепленная стремительно надвигающимся на нее ярким светом фар. Ей казалось, что сама она стоит неподвижно на месте, она чувствовала себя пешеходом, на которого стремительно падает метеорит или бомба. Она застыла, ожидая встречи со смертью.

Только когда первая машина с гудением промчалась мимо, сорвав боковое зеркало с громким лязгом и превратив его в облако стеклянной пыли, Иссерли наконец сообразила, где она находится и что с ней случилось. Все еще ослепленная фарами встречных машин, она успела выкрутить рулевое колесо до отказа против часовой стрелки, в то время как еще несколько машин промчались мимо нее, ударив в дверцу волнами сжатого воздуха.

Опасность исчезла так же быстро, как и возникла, и «тойота» Иссерли вновь превратилась всего лишь в один из автомобилей, тянущихся бесконечной лентой по погруженной в полутьму дороге в направлении Турсо.

* * *

При первой возможности Иссерли съехала на парковочную и какое-то время простояла там, дрожа и потея, а вокруг падал снег и опускалась ночь.

Она не умерла, но ее потрясла сама мысль о том, что это могло с ней случиться. Как хрупка человеческая жизнь, которую можно отнять в одно мгновение, стоит только отклониться от курса на несколько градусов! Выживание не дается само собой – оно всецело зависит от твоей внимательности и еще от везения.

Об этом стоит задуматься.

Это происшествие было пока самым серьезным из всех, что случались с ней за рулем, не исключая и тех ужасных дней, когда она только начала выезжать на трассу. И кто в этом виноват? У Иссерли не было ни малейших сомнений: снова Амлис Весс! Четыре долгих года она провела за рулем, и за все это время у нее не было ни одного происшествия. Она имела полное право считать себя самым осторожным водителем в мире, так что же такое нашло на нее сегодня? Все дело в Амлисе Вессе, в нем, и только в нем. Из-за него и из-за его мальчишеской выходки она чуть не попала в лапы смерти.

Какого хрена он вообще тут делает? Он же водселя от собственной задницы не в силах отличить! Кто вообще позволил ему забраться в этот транспортный корабль? Неужели старик Весс не понимает, насколько его сынок опасен для окружающих? На кон поставлено все, но почему при этом никто ни за что не отвечает?

Иссерли понадобилось еще несколько минут, чтобы взять себя в руки и осознать, что она просто впала в истерику. В тихую, безмолвную истерику. Даже поняв это, она все равно не могла начать рассуждать здраво. На протяжении всего дня на нее то и дело накатывали какие-то приступы безрассудности, которые угрожали захлестнуть ее всю без остатка. Только усилием воли она могла заставить себя вернуться к насущным делам. Гнев на Амлиса Весса, паранойя, которую вызывали у нее Энсель и его приятели-недоумки, – все это следовало отложить до возвращения домой. (И все же: удивительное дело, ни один из мужчин не встал на ее защиту, когда Весс принялся обвинять ее. Что это – обыкновенная мужская солидарность или тут что-то другое?) Не надо об этом думать, лучше проверь, сколько там горючего осталось в баке.

Бак оказался почти пуст. Надо немедленно заправиться.

Да и желудок, как вдруг заметила Иссерли, уже несколько часов пустовал, и она чувствовала голод на грани обморока. Боже, сколько времени прошло с тех пор, как она в последний раз ела? Сутки? Да еще бегала как безумная большую часть ночи, вместо того чтобы спать.

Если честно признаться, выехав в таком состоянии на дорогу, она сама напрашивалась на беду.

* * *

Когда Иссерли остановилась в Килдари, чтобы заправиться на станции техобслуживания «Гараж Донни», она ощутила невероятную усталость и головокружение. О, если бы она могла с такой же легкостью заправиться сама! В ожидании, пока освободится окошечко кассы, к которому стояли в очереди несколько водителей, Иссерли проскользнула в магазин и принялась жадно рассматривать пакеты с едой, выставленные на стеллажах под тусклым светом флюоресцентной лампы. Но всю эту пищу, увы, не стало бы есть ни одно разумное существо.

И все же, если хорошенько поискать, что-нибудь можно подобрать. Это всего лишь вопрос правильного выбора. Но сделать его непросто. Последний раз, когда она рискнула и съела какую-то водсельскую еду, провалялась в постели трое суток.

В нерешительности Иссерли принялась осматривать магазин, чтобы выяснить, не продаются ли в нем за пять или за десять фунтов кассеты с записями Джона Мартина или тех, других, музыкантов, имена которых были похожи на названия кошачьих консервов. Но в магазине не продавалось никаких кассет вообще.

Кстати, о водсельской еде и связанных с ней неприятностях: возможно, ошибка заключалась именно в том, что она выбрала нечто, выглядевшее один в один как прессованный брикет из вареной кожуры серслиды. На этот раз нужно выбирать пищу исходя не из внешнего вида, а из состава. Она была просто обязана выбрать на этот раз что-нибудь подходящее: риск свалиться с ног от голодного обморока перевешивал опасность отравления.

Очередь таяла на глазах; Иссерли следовало немедленно заплатить за бензин, если она не желала привлечь всеобщего внимания. Она извлекла пакете хрустящим картофелем из маленькой металлической корзины и не без труда прочитала напечатанный микроскопическим шрифтом на блестящей упаковке список компонентов. На первый взгляд там не было ничего экзотического: одна картошка, масло и соль. Мужчин на ферме в столовой регулярно кормили чем-то из картошки в том же духе, хотя масло, разумеется, использовалось совсем другое.

Торопливо складывая в голове цифры, Иссерли выбрала три пакета хрустящего картофеля, коробку шоколадных конфет и номер «Россшир Джорнел», что составило в сумме как раз пять фунтов.

* * *

Через четверть часа машина Иссерли уже стояла на холостом ходу на парковке, а сама она, наклонившись над урчащим двигателем, соскабливала пушистый снег с ветрового стекла краем ладони. Собрав в пригоршню достаточное количество, она с наслаждением втянула его губами. Сначала она ничего не почувствовала – губы ее были лишены всякой чувствительности с самого начала. Но затем мягкая плоть полости ее рта и горла ощутила божественный вкус и тающую чистоту замерзшей влаги. После трех пакетов хрустящего картофеля Иссерли испытывала невероятную жажду.

Наглотавшись снега в свое удовольствие, он вернулась за руль «тойоты».

* * *

Всего лишь в десяти милях от дома она проехала мимо автостопщика, который с обреченным видом голосовал в темноте.

«Наплевать и забыть», – подумала Иссерли, оставив его за спиной, и начала долгий подъем в гору.

Но тут в ее голове словно под воздействием какою-то таинственного фотографического проявителя начало возникать отчетливое изображение автостопщика. Он с первого взгляда произвел на нее благоприятное впечатление, и именно поэтому на него стоило посмотреть во второй раз. К тому же было всего лишь начало шестого, летом в это время еще совсем светло. Вполне возможно, что те, кто отправляется в путь в это время, находятся в здравом уме и памяти. Не стоит так легко отказываться от удачи, когда та сама катит тебе прямо в руки.

Иссерли повернула назад, выполнив поворот со всей возможной тщательностью и аккуратностью. Никто не отреагировал на это ни гудком, ни миганием фар – для всех остальных участников дорожного движения она была не более чем просто еще одним собратом-водителем. Она уже не чувствовала себя такой опустошенной, как час назад: питание пошло ей на пользу.

Автостопщик, когда Иссерли проехала мимо него по другой стороне дороги, показался ей мрачным, но не агрессивным – по крайней мере, таким он ей увиделся в то мгновение, когда возник в лучах ее фар. В руках у него не было никакой таблички, и, возможно, для такой погоды он был несколько легкомысленно одет, но никакой чрезмерной экстравагантности в его наряде не отмечалось. В конце концов, на руки он надел кожаные перчатки, а его кожаная куртка была наглухо застегнута на молнию. Снежинки блестели на его темных волосах и усах и на плечах куртки. Он был высоким для шотландца и очень хорошо сложенным. Уловив признаки нетерпения на лице автостопщика, Иссерли решила, что тот уже почти дошел до положенного самому себе предела, после которого намеревался оставить всякие попытки поймать машину.

И тогда она снова развернулась и поехала назад, чтобы подобрать его.

Автостопщик наклонил лицо к дверце, в которой Иссерли до половины опустила стекло.

– Плохая погода для прогулок, – заметила она осторожно, надеясь вызвать его тем самым на откровенность.

– На работу устраивался, – ответил он, роняя капли растаявшего снега с усов. – Собеседование закончилось позже, чем мне обещали. Через час автобус будет, но я решил: дай, думаю, попутку поймаю.

Иссерли открыла дверцу, смахнув рукой пустые пакеты из-под картофеля с сиденья.

– Спасибо, – сказал автостопщик, так и не улыбнувшись. Вместо улыбки он шумно и тяжело вздохнул – очевидно, в знак признательности. Стянув перчатки, он пристегнул ремень, продемонстрировав татуировки в виде двух летящих ласточек – по одной на каждую руку, – вытатуированных в ложбинках между большим и указательным пальцем.

Уже трогаясь с места, Иссерли кое-что вспомнила.

– Сегодня суббота, – сказала она.

– Да, – согласился он. – Но у меня было собеседование не на бирже труда, а непосредственно с работодателями, – Он быстро посмотрел в сторону Иссерли, словно пытаясь убедиться, что той вполне можно доверять, а затем добавил: – Я соврал им, что оставил машину тут неподалеку.

– Работу сейчас найти непросто, – поддакнула Иссерли. – Иногда приходится идти на ухищрения.

Он ничего не ответил, словно боялся ответом уронить свое достоинство. Впрочем, выдержав небольшую паузу, сказал:

– Машина-то у меня есть. Но налог не проплачен и талон техосмотра отсутствует. За пару недель работы я бы решил все проблемы.

– И что, как по-вашему, возьмут вас на работу эти, с которыми вы только что беседовали? – спросила Иссерли, кивая головой – предположительно в сторону тех самых загадочных «работодателей», о которых шла речь.

Его ответ оказался неожиданным и резким.

– Один пустой треп. Они, видите ли, «только еще подумывают» о том, чтобы взять кого-нибудь на работу, представляете себе?

– Да уж, – сказала Иссерли и выпрямилась, выпятив вперед свою грудь.

* * *

Однако это произвело на автостопщика вовсе не то впечатление, на которое рассчитывала Иссерли. «Что это у баб за мания в наше время – носить вещи с таким вырезом, чтобы из него титьки вываливались?» – размышлял он. И по телевизору все время показывают этих лондонских девок с сальными волосами, которые отправляются в ночной клуб, напялив на себя крохотную черную курточку, в которой и таксе тесновато будет. Если они сюда пожалуют в таком виде, то мало им не покажется, это уж точно! Неудивительно, что в армии далеко не в восторге от солдат в юбках. Вот вы бы доверили защищать свою страну кому-нибудь, кто в такую погоду разъезжает, выставив вперед голые титьки на полметра?

И какого черта эта девчонка едет так медленно? Ползет, как улитка! Поменяться бы с ней местами, он бы заставил это японское дерьмо ехать раза в два быстрее. Эх, если бы у него был снова тот самый «уолсли», на котором он ездил в восьмидесятых! Его рука до сих пор еще помнила, каким был на ощупь рычаг переключения скоростей. Головка обтянута высококачественной кожей. Мягкой, словно свиная. Наверное, свиной она и была. И где теперь этот «уолсли»? Наверняка водит его какой-нибудь дебил с мобильным телефоном. Может, уже и расколошматил. С «уолсли» не всякий может справиться.

Ему, в первую очередь, даже не стоило срываться с места и отправляться сегодня на встречу с этими типами. Обычные пижоны при бабках. Освещение автоматически включается, когда подходишь к дому. На выбор несколько сортов кофе. По компьютеру в каждой комнате. Кленовые книжные полки, на которых красуются гребаные книги типа «Феншуй и уход за растениями» и «Радости» гребаного «секса». Лапландская лайка, с которой они не могут толком справиться. «Не жуй коврик из овечьей шкурки, заинька!» Тьфу, с каким удовольствием он вырвал бы этот коврик из зубов у избалованной псины и преподал бы ей несколько уроков послушания.

Вот-вот, может, это хорошая идея – открыть школу дрессировки собак? Правда, для того, чтобы убедить этих засранцев в том, что их собачкам необходима дрессура, придется попотеть еще сильнее, чем чтобы убедить их, что саду нужен садовник. Яппи, они все такие. В старые добрые времена с аристократами таких проблем не было. Те прекрасно понимали, что можно и чего нельзя купить за деньги. И их собаки знали, кто хозяин.

Старые добрые времена. Неужели они когда-нибудь вернутся? Вряд ли. Куда вокруг ни посмотришь – везде вырождение. Никто больше не понимает, что такое настоящий класс. Глядишь, скоро и королеве дадут пинка под зад ногой. Прыщавые маленькие пидоры в мешковатых пиджаках и безмозглые сисястые иностранки – вот кто будет хозяевами нового тысячелетия.

Сорок пять миль в час! Етить твою кочерыжку!

* * *

Иссерли украдкой посмотрела на своего пассажира, пытаясь понять, что он собой представляет, но тот сидел молча, скрестив руки на груди. Он выглядел один в один как тот автостопщик, которого она подвозила год назад и который всю дорогу от Алнесса до Авимора только и говорил что о службе в частях резерва. Действительно, на какое-то время ей даже показалось, что это был именно он, но потом она вспомнила, что это попросту невозможно: ведь она сделала ему укол вскоре после того, как он поведал ей, что его преданность частям резерва стоила ему развода с женой, зато научила тому, что такое настоящая мужская дружба.

Разумеется, Иссерли знала, что в основе своей все эти создания почти неотличимы друг от друга. После нескольких недель откорма по стандартизованной схеме это становилось очевидным. Но пока с них не снимешь одежду, и не уберешь дурацкие прически, и не заставишь их перестать есть всякую дрянь, от которой их тела разрастаются самым уродливым образом, они кажутся различными, кажутся личностями, так что иногда даже создается ощущение, как при общении с настоящими разумными существами, что ты уже встречал их когда-то раньше. Судя по всему, этот водсель, желая выглядеть именно так, просто сотворил с собой то же самое, что тот резервист.

У этого автостопщика имелись густые усы, которые резко обрывались там, где кончался его большой губастый рот. Глаза, налитые кровью, выражали нечто вроде стоически переносимого страдания, облегчить которое удалось бы, только если бы все мировые лидеры приползли на коленях просить прощения у их обладателя, а неправедный мир вокруг постигли бы апокалипсические бедствия. Глубокие морщины подчеркивали рельеф нахмуренного лба, украшенного двумя густыми, растущими вверх и похожими на кисточки для красок, бровями. В целом, он был хорошо сложен, хотя на талии уже образовались некоторые жировые отложения. Одет он был в коричневую кожаную куртку, уже начинавшую местами шелушиться, и в джинсы с изрядными потертостями там, где лежавшие в карманах ключи и бумажник рвались на волю сквозь ткань.

Иссерли подавила искушение сразу взять быка за рога и спросить пассажира на предмет службы в частях резерва, причем осеклась она в самую последнюю минуту. И в этом опять был виноват Амлис Весс его моральное позерство и пустая бравада, которые раздражали ее до такой степени, что она не смогла бы вынести ни в ком и малейшего намека на эти качества. Ее так и подмывало разбудить в своем пассажире все его самые тупые страсти, выгнать их на свет из норы, не дожидаясь, пока тот пустится в долгие беседы.

Иссерли жаждала произвести укол немедленно, покончить с работой как можно быстрей, а это, как она знала, было очень дурным признаком, свидетельствовавшим о том, что она вот-вот выкинет какую-нибудь глупость, которая на поверку окажется ничем не лучше той, что совершил Амлис Весс. Ни как человек, ни как профессионал она не имела права опускаться до его уровня.

И поэтому Иссерли начала издалека.

– Ну так что за работу вы рассчитывали там получить? – начала она с энтузиазмом.

– Я немного занимаюсь ландшафтным дизайном, просто для приработка, – отозвался он. – Моя настоящая профессия, что называется, совсем из другой оперы, ясно?

– И что же это за профессия?

– Я собак развожу.

– Собак?

– Служебных собак. Поводырей и ищеек в основном, но в последнее время мастифами и терьерами тоже немного занимался. Но в любом случае собаки высший сорт, если вы меня понимаете. Чемпионы.

– Увлекательно, – сказала Иссерли, слегка опустив наконец локоть. – Наверное, вы поставляете таких собак всяким знаменитостям и высокопоставленным особам?

– Я продал одного пса Тигги Легг-Бурку, – сообщил автостопщик. – Мишель, принцессе Кентской, тоже. У меня куча клиентов среди деятелей шоу-бизнеса. Например, Мик Макнил из «Simple Minds». Потом, тот самый чувак из «Wham». В общем, куда ни плюнь, у каждого есть моя собака.

Иссерли не имела ни малейшего представления, о ком он говорит. Телевизор она смотрела только для того, чтобы совершенствоваться в языке и время от времени проверять, не разыскивает ли полиция кого-нибудь из пропавших автостопщиков.

– Наверное, это не так-то просто – вырастить собаку, а потом с ней расстаться, – прокомментировала она, стараясь не выдать ничем, что теряет к нему интерес. – Она ведь, наверное, к вам привязывается, разве не так?

– Проще простого, – заявил собаковод воинственно, – Если собака правильно выдрессирована, просто передаешь ее в другие руки – и все. Один хозяин, другой хозяин – у собак с этим нет проблем. Собаки привыкли жить в стае. Им нужен вожак, а не дружок, чтобы плакаться в жилетку – по крайней мере, не двуногий дружок, это уж точно. Люди слишком сентиментально относятся к собакам. Это оттого, что они не знают о собаках самого главного.

– Я тоже не знаю о собаках самого главного, – призналась Иссерли, думая, не пора ли спросить, где его лучше высадить.

– Самое главное в собаках, – заявил собаковод, все больше и больше распаляясь, – это то, что для них ты – вожак стаи. Но только в том случае, если ты время от времени напоминаешь им, кто здесь главный, как это делает в стае настоящий вожак. В собачьей стае добродушие не в цене, ясно? Возьмем, к примеру, мою шотландскую овчарку Герти. Если я прихожу и вижу, что она валяется на моей постели, я просто беру и спихиваю ее на пол – ба-дам! – вот так вот. – И он сделал движение вперед своими могучими руками, случайно нажав при этом на дверцу перчаточного отделения, которая тут же открылась, и оттуда на колени к нему упало что-то мохнатое.

– Боже, что это? – сдавленно вскрикнул он, но взял парик в руки, избавив тем самым Иссерли от неприятной необходимости шарить рукой у него в паху. Оторвав на мгновение глаза от дороги, она повернулась к нему и осторожно взяла у него из рук комок волос и швырнула его себе за плечо в темноту, где скрывалось заднее сиденье.

– Ничего особенного, – сказала она, извлекая коробку конфет из переполненного перчаточного отделения и захлопывая его обратно. – Угощайтесь конфетами.

Оттого, что во время вождения ей удалось справиться сразу с таким количеством сложных проблем, она почувствовала гордость за себя и даже улыбнулась.

– Итак, что вы там говорили? – спросила она, пока автостопщик извлекал коробку из целлофановой упаковки. – Вы сталкиваете собаку с кровати и…

– Ах да, – вспомнил собаковод. – Я делаю это, чтобы она помнила, чья это кровать. Ясно? Собакам это просто необходимо. Если у собаки вожак – рохля, то собака чувствует себя несчастной. И начинает жевать ковер, мочиться на диван, тащить еду со стола – точно как избалованный ребенок. Плохих собак не бывает. Бывают только безголовые хозяева.

– Вы так много знаете о собаках, должно быть, вы очень хороший собаковод. Почему же начали заниматься ландшафтным дизайном?

– В начале девяностых собаководческий бизнес накрылся крышкой, вот почему, – объяснил он внезапно посуровевшим голосом.

– Из-за чего? – спросила Иссерли.

– Из-за Брюсселя, – мрачно объяснил собаковод.

– А, вот что, – сказала Иссерли.

Она пыталась понять, какая связь может существовать между «Брюсселем», который в ее представлении являлся исключительно местом, где растет маленькая круглая зеленая капуста, и собаками, которые, насколько ей было известно, питаются только мясом. Возможно, этот собаковод кормил своих собак брюссельской капустой, – тогда неудивительно, что его бизнес в конце концов накрылся крышкой.

– Из-за проклятых лягушатников и колбасников, капустников и макаронников, – многозначительно добавил собаковод.

– Ясно, – сказала Иссерли.

Ну почему она тогда, перед наступлением вечера, не прислушалась к своему внутреннему голосу, который предупреждал ее, что в такую погоду после наступления темноты ловить машину может прийти в голову только психу? Ладно – в конце концов, до поворота на приморские деревушки осталось совсем немного, и она могла легко от него избавиться; разумеется, если он сам, конечно, не направлялся в ту же глухомань, что и она. Она все же надеялась, что это не так. Она снова себя отвратительно чувствовала, усталость и необъяснимая тоска опять разъедали ее изнутри, словно отрава.

– Эти ублюдки, которые всё там решают за нас, – бушевал собаковод, неловко роясь толстыми пальцами в коробке с конфетами. – Там, вдалеке от этой гребаной – извините за выражение – страны, что они о себе возомнили? Верно?

– Ага. Я через минуту сворачиваю, – сказала Иссерли, наморщив лоб и вертя головой из стороны в сторону, пытаясь рассмотреть в темноте знакомый указатель поворота на дорогу В-9175.

Его реакция на это заявление оказалась неожиданно резкой.

– Господи! – вскричал он. – Да вы меня даже не слушаете! Толпы иностранцев из ваших гребаных краев сломали мне всю жизнь, ясно? Я помню времена, когда у меня еще на счету в банке лежало восемьдесят штук, и у меня был «уолсли», жена и больше собак, чем можно сосчитать. Не прошло и пяти лет, как у меня остался хрен в штанах да дуля в кармане! Живу один в блочном домике возле гребаного моста через Бонар, во дворе ржавеет гребаный «мондео»! Готов работать гребаным садовником! Какой во всем этом смысл, а? Скажите мне, черт побери!

Индикатор огней поворота уже пощелкивал и мигал, наполняя вспышками света темный салон. Иссерли притормозила перед поворотом, затем посмотрела в уцелевшее зеркало, нет ли машин сзади. Затем она повернулась к нему лицом, заглянув в его мутные глазки своими огромными глазищами, и ответила:

– Никакого.

После чего нажала на рычажок, приводящий в действие иглу с икпатуа.

* * *

Когда она вернулась на ферму, как всегда, ей навстречу первым выбежал Энсель, мчавшийся к машине с карикатурной поспешностью. Его два спутника, силуэты которых виднелись в свете фар, медленно след вали за ним, словно уступая Энселю высокую чес оказаться у машины первым.

– Когда ты наконец перестанешь это вытворять? – раздраженно бросила Иссерли Энселю, когда тот просунул морду в окно, чтобы полюбоваться парализованным водселем.

– Вытворять что? – удивился Энсель.

Иссерли наклонилась через неподвижное тело собаковода, чтобы открыть дверцу.

– Мчаться сломя голову, чтобы посмотреть, что я привезла, – проворчала она, поморщившись от невыносимой боли в позвоночнике.

Дверца открылась, и безвольное тело водселя повалилось прямо в лапы Энселю. Другие мужчины поспешили ему на помощь.

– Я могу сама подойти и сказать тебе, если я привезла добычу, – упрямилась Иссерли, осторожно пытаясь распрямить спину. – А если я никого не привезла, почему я не могу прямиком отправиться к себе в коттедж, чтобы спокойно там отдохнуть?

Энсель тем временем суетился, пытаясь поудобнее ухватить тело водселя. Молния на куртке из коровьей кожи сама собой расстегнулась, и оттуда вывалилась неприятная складка белесой плоти.

– Но нам все равно, с добычей ты или нет, – обиженно протестовал Энсель. – Никто тебя ни в чем не винит.

Вцепившись в рулевое колесо, Иссерли пыталась не расплакаться от гнева и усталости.

– Речь не о том, вернулась я с добычей или нет, – вздохнула она. – Иногда я просто… просто приезжаю очень усталая, вот и все. И хочу, чтобы меня оставили в покое.

Энсель попятился от машины, затаскивая туловище водселя на подогнанную тележку, наморщив лоб от усилия. Затем вместе с товарищами он принялся толкать тележку в сторону освещенной двери. Впрочем, лоб он морщил, возможно, и от обиды на Иссепли.

– Я просто пытался тебе помочь, – принялся он неловко оправдываться.

Иссерли уронила голову на руки, скрещенные на рулевом колесе.

– О, боже, – простонала она.

Все эти разговоры были совершенно излишними после трудного рабочего дня, во время которого она оказалась на волосок от смерти. У нее не хватало сил разбираться сейчас в запутанных и сложных человеческих отношениях.

– Забудь! – вскрикнула она, глядя в темноту у себя под ногами, туда, где маслено поблескивали педали, изношенный резиновый коврик, резиновые перчатки и рассыпанные конфеты. – Поговорим лучше утром!

* * *

К тому времени, когда дверь коровника закрылась и на ферме Аблах вновь воцарилась тишина, Иссерли уже рыдала, да так тяжко, что ее очки, о которых она вспомнила в последнее мгновение, чуть не выскользнули у нее из мокрых пальцев.

«Мужики», – думала она с ненавистью.