Понятие Бога есть высший принцип, центральный пункт христианской софистики. Бог есть человеческое существо и в тоже время он должен быть другим, сверхчеловеческим существом. Бог есть всеобщее, чистое существо, идее существа, и в тоже время он должен быть личным, индивидуальным существом. Бог есть лицо, и в тоже время он должен быть Богом, всеобщим, т. е. не личным, существом. Существование Бога достоверно, более достоверно, чем наше собственное; ему присуще особое, отличное от нас и вещей, т. е. индивидуальное бытие, но при этом его бытие должно быть духовным, т. е. не заключать в себе осязаемых особых свойств. В слове «должен» всегда отрицается то, что утверждается в слове «есть», Основное понятие является противоречием, замаскированным софизмами. Бог, не пекущийся о нас, не внемлющий нашей молитве, не видящий, не любящий нас, не есть Бог; следовательно, существенным свойством Бога является человечность; но с другой стороны, говорят: Бог, не существующий для себя, вне человека, над человеком, как другое существо, есть призрак; значит, существенное свойство Бога есть сверхчеловечность. Бог, не похожий на нас, не обладающий, подобно субстанции Спинозы, ни сознанием, ни разумением, т. е. лишенный личного разумения, личного сознания, не есть Бог. Главное условие божества есть существенное тождество с нами; понятие божества ставится в зависимость от понятия личности, сознания, как наивысшего, что мы можем мыслить. Но на ряду с этим Бог, существенно не отличающийся от нас, не признается Богом.

Характерной чертой религии является непосредственное, непроизвольное, бессознательное созерцание человеческой сущности в качестве другого существа. Но как только это объективно созерцаемое существо становится предметом рефлексии, богословия, оно превращается в неисчерпаемый источник лжи, обмана, заблуждений, противоречий и софизмов.

Особенно характерную, удобную уловку христианской софистики составляет непознаваемость и непостижимость существа Божия. Но тайна этой непостижимости, как мы сейчас увидим, заключается в том, что определенное, естественное качество обращается в неопределенное и неестественное, и тем самым создается иллюзия, будто существо Божие отличается от человеческого и поэтому является непостижимым.

В первоначальном смысле религии непостижимость Бога имеет лишь значение аффективного выражения. При виде какого-нибудь необычайного явления, мы нередко восклицаем: это непостижимо, это выше моего понимания! хотя позднее, когда мы приходим в себя, мы признаем, что предмет нашего удивления вполне понятен. Религиозная непостижимость не есть положение, обусловленное ограниченностью разума: это просто патетическое выражение впечатления, произведенного фантазией на чувство. Фантазия есть первоначальный орган и сущность религии. В первоначальном смысле религии между Богом и человеком существовало с одной стороны различие в отношении бытия, поскольку Бог противопоставлялся человеку в качестве самостоятельного существа, а с другой стороны различие количественное, т. е. различие по объему фантазии, ибо различие фантазии бывает только количественное. Бесконечность Бога в религии есть количественная бесконечность; Бог обладает всем, чем обладает человек, но в бесконечно большем масштабе. Сущность Бога есть объективированная сущность фантазии. Бог есть чувственное существо, но свободное от границ чувственности — неограниченное чувственное существо. А что такое фантазия? Неограниченная чувственность. Бог есть вечное бытие, т. е. непрестанно сущее, бытие во все времена: Бог есть бытие вездесущее, т. е. не ограниченное местом; Бог есть существо всеведущее, т. е. его объектом является все единичное, все чувственное, без различия, без ограничения местом и временем.

Вечность и вездесущие суть чувственные свойства, ибо они не отрицают бытия во времени и пространстве, а отрицает только бытие, ограниченное определенным местом и временем. Всеведение есть также чувственное качество, чувственное знание. Религия, не стесняясь, приписывает Богу внешние чувства; Бог видит и слышит все. Но божественное всеведение есть чувственное знание, лишенное главного свойства, существенной определенности действительного чувственного знания. Мои чувства позволяют мне представлять себе чувственные предметы только отдельно друг от друга и в последовательном порядке; а Бог представляет себе все чувственное сразу, все пространственное вне пространства, все временное вне времени, все чувственное внечувственным образом. Другими словами: я расширяю свой чувственный горизонт посредством фантазии; я объединяю все вещи, не исключая даже и пространственно отсутствующих, в смутном представлении всеобщности и олицетворяю это возвышающее меня над ограниченной чувственной точкой зрения и благотворно действующее на меня представление, как божественную сущность. Мое знание, связанное местом и чувственным опытом, кажется мне ограниченным и я уничтожаю это ограничение при помощи фантазии, дающей полный простор моим чувствам. Это отрицание посредством фантазии есть утверждение всеведения, как божественной силы и сущности. Но тем не менее всеведение отличается от моего знания только количественным образом; ибо качество знания одинаково и там и здесь. Я не мог бы на самом деле приписывать всеведения другому объекту или существу, если бы оно существенно отличалось от моего знания и не отвечало моим представлениям, моей мыслительной способности. Божественное всеведение и мое знание носят одинаково чувственный характер. Фантазия устраняет только границу количества, а не качества. Наше знание ограничено, это значит: мы знаем лишь нечто и немногое, а не все.

Благотворное влияние религии основано на этом расширении чувственного сознания. В религии человек чувствует себя как бы под открытым небом, sub divo; в чувственном сознании он замкнут в своем узком, ограниченном помещении. Религия по существу, по происхождению (а только происхождение религии свято, истинно, чисто и прекрасно) относится только к непосредственно чувственному сознанию; она есть устранение чувственных границ. Замкнутые в себе, ограниченные люди и народы сохраняют религию в ее первоначальном смысле, ибо они сами остаются еще при начале или у источника религии. Чем ограниченнее кругозор человека, чем меньше он знаком с историей, природой и философией, тем искреннее его привязанность к религии.

Поэтому религиозный человек не чувствует потребности в образовании. Почему у евреев, в противоположность грекам, не было ни искусства, ни науки? Потому что они не чувствовали потребности в них. А чем объяснить отсутствие у них этой потребности? Иегова возмещал им эту потребность. Божественное всеведение возвышает человека над границами его знания; божественное вездесущие — над границами пространства; божественная вечность — над границами времени. Религиозный человек чувствует себя счастливым благодаря своей фантазии; он имеет все в миниатюре, in nuce; его багаж всегда при нем. Иегова сопровождает меня повсюду; мне не нужно выходить из себя; мой Бог есть совокупность всех ценностей и сокровищ, всего, что нужно знать и помнить. Образование зависит от внешних условий, имеет многочисленные потребности, ибо оно преодолевает границы чувственного сознания и жизни опять-таки посредством чувственной, действительной деятельности, без помощи волшебной силы религиозной фантазии. Поэтому, как сказано выше, христианская религия, по существу, не заключает в себе принципа культуры, образования, ибо она преодолевает границы и трудности земной жизни только посредством фантазии, в Боге и на небесах. Бог есть все, чего жаждет и требует сердце, он совмещает в себе все вещи, все блага. «Ищешь ли ты любви или верности, истины, утешения или постоянной помощи? — все это в нем содержится беспредельно и безмерно. Жаждешь ли ты красоты? — он есть совершенная красота. Хочешь ли ты богатства? — он богаче всех. Желаешь ли ты могущества? — он всемогущ. Все, чего только пожелает твое сердце, все это во множестве ты находишь в нем, в том едином благе, каким является Бог». Но тот, для кого все исчерпывается Богом, кто уже наслаждается небесным блаженством в своем воображении, тот не чувствует нищеты и бедности, которые вызывают стремление к культуре. Единая цель культуры — осуществить з е м н о е блаженство, а небесное блаженство достигается только религиозной деятельностью.

Со временем исключительно количественное различие между божественным и человеческим существом превращается, благодаря рефлексии, в различие качественное, вследствие чего душевный аффект, непосредственное выражение восторга, восхищения, впечатление, произведенное на душу фантазией, фиксируется теперь, как объективное свойство, как действительная непостижимость. В этом отношении богословы обыкновенно ссылаются на то, что мы можем только знать свойства божии, но не способны постичь их. Так, например, для нас вполне ясно и достоверно, что Бог есть творец, что он создал мир без наличия материи, из ничего, одним своим всемогущим словом; но как он это сделал, этого наш ограниченный разум постичь не может. Это значит: понятие рода ясно и достоверно; а понятие вида не ясно и не достоверно.

Понятие деятельности, творчества, созидания само по себе есть понятие божественное, поэтому оно бесспорно применяется и к Богу. В творчестве человек чувствует себя свободным, неограниченным, счастливым, а при пассивности — ограниченным, угнетенным, несчастным. Деятельность есть положительное самочувствие. Положительным вообще является все то, что вызывает в человеке радость — поэтому Бог, как уже упоминалось выше, есть понятие чистой, беспредельной радости. Нам удается только то, что мы делаем охотно; радость все преодолевает. Но деятельность радостна только тогда, когда она согласуется с нашим существом, когда она не ограничивает, не связывает нас. Наиболее радостной, блаженной деятельностью является деятельность продуктивная. Например, чтение — приятно; но чтение есть пассивное занятие; а создавать, сочинять достойное прочтения — еще приятнее. Давать приятнее, чем принимать, это положение относится и сюда. Итак, родовое понятие творческой деятельности прилагается к Богу, т. е. созерцается извне, объективируется, как божественная деятельность и сущность. Однако, сохраняется лишь основное, существенно человеческое основное определение: творение вне себя, а всякое специальное определение, вид или способ деятельности, устраняется. Бог, в противоположность человеку, создал не ту или другую вещь, а в с е; его деятельность универсальна, безгранична. Способ божественного творчества не постижим, потому что деятельность Бога не есть способ или вид деятельности, вследствие чего и самый вопрос о способе творения есть вопрос неуместный, опровергаемый основным понятием безграничной деятельности. Всякая особая деятельность особым образом производит свое действие, потому что она сама есть определенный способ или вид деятельности; и здесь необходимо возникает вопрос: как создала она это? Но на вопрос, каким образом Бог сотворил мир, можно ответить только отрицательно, потому что деятельность, создавшая мир, отрицает всякую определенную деятельность, всякий способ или вид деятельности, связанный с определенным содержанием или материей. В этом вопросе между субъектом, творческой деятельностью, и объектом, продуктом деятельности, незаконно вдвигается лишний, ненужный посредник: понятие способа деятельности. Деятельность Бога относится только к коллективу; все, мир. Бог создал все, а не нечто, сотворил неопределенное целое, все, как обнимает его фантазия, а не что-либо определенное, особое, служащее в своей отдельности чувствам, а в своей совокупности, как вселенная, предметом разума. Всякое нечто возникает естественным путем, носит определенный характер и как таковое имеет определенное основание, определенную причину. Бриллиант создан не Богом, а углеродом; он обязан своим происхождением не Богу, а только соединению определенных кислот с определенным базисом. Бог создал все в совокупности и без различия.

Конечно, по представлению религии, Бог создал все в отдельности, ибо отдельное включено в понятие в с е г о, но только косвенным образом; так как он не творил отдельное и определенное отдельным и неопределенным образом, иначе он был бы существом определенным. Непостижимо лишь одно: как из этой всеобщей, неопределенной деятельности явилось отдельное, определенное; но это не понятно только по тому, что я соединяю божественную деятельность с другим, неподобающим ей объектом чувственного, естественного созерцания. Религия не знает физического воззрения на мир. Она не интересуется естественным объяснением, основанным на понятии происхождения. Происхождение есть теоретическое, натурфилософское понятие. Языческие философы занимались происхождением вещей. Но христианско-религиозное сознание отвергало это понятие, как языческое, безбожное, и заменило его практическим или субъективно человеческим понятием творения, которое есть не что иное, как запрет объяснять себе вещи естественным путем, интердикт на всякую физику и натурфилософию. Религиозное сознание непосредственно соединяет мир с Богом; оно выводит все из Бога, ибо для него ничего не существует в своей отдельности и действительности, как объект разума. Все исходит от Бога — этого достаточно, это вполне удовлетворяет религиозное сознание. Вопрос, как Бог создал, есть косвенное сомнение, что мир создан Богом. Этот вопрос привел человека к атеизму, материализму и натурализму. Кто так ставит вопрос, для того мир есть уже предмет теории, физики, т. е. предмет во всей действительности, во всей определенности его содержания. Но это содержание противоречит представлению неопределенной, нематериальной, невещественной деятельности. А это противоречие приводит к отрицанию основного представления.

Творчество всемогущества только там уместно и есть истина, где все события и явления выводятся из Бога. Но оно, как уже сказано, становится мифом из далекого прошлого, как только на сцену является физика, как только человек делает определенные основания, причину явлений предметом своего исследования. Религиозное сознание не видит в творении ничего непостижимого, т. е. неудовлетворительного; оно становится непостижимым разве только в моменты сомнения, когда человек отворачивается от Бога и обращает взор свой к вещам; оно непостижимо также для рефлексии, для богословия, которое одним глазом косится на небо, а другим на землю. Следствие обусловливается причиной. Флейта издает звуки только флейты, а не трубы, или фогота. Если ты никогда не видел и не слышал других духовых инструментов кроме флейты, и услышишь впервые звуки фогота, тебе покажется непостижимым, как может флейта издавать подобный звук. То же и здесь — только сравнение это несколько неудачно, потому что сама флейта есть все-таки определенный инструмент. Но представь себе, если можешь, просто универсальный инструмент, соединяющий в себе все инструменты, не будучи сам определенным инструментом, и ты поймешь, как нелепо требовать определенного звука, свойственного только определенному инструменту, от инструмента, от которого ты же сам отнял характерные свойства всех определенных инструментов.

Непостижимость имеет целью отделить божественную деятельность от человеческой, устранить их сходство, подобие, или вернее, существенное тождество, сделать божественную деятельность иной по существу. Это различие между божественной и человеческой деятельностью есть ничто. Бог творит — он творит нечто вне себя подобно человеку. Творчество есть истинно и глубоко человеческое понятие. Природа родит, производит, человек творит. Творение есть такая деятельность, от которой я могу отказаться, преднамеренная, сознательная, внешняя деятельность, — деятельность, в которой не участвует непосредственно мое собственное внутреннее существо, я не играю страдательной роли. Для меня не безразлична только такая деятельность, которая, подобно духовному творчеству, тождественна с моим существом, которая является для меня необходимой, внутренней потребностью и поэтому всецело овладевает моей душой, действует на меня патологически. Духовные произведения не создаются — творение здесь только внешняя деятельность- они возникают в нас. Творение есть деятельность безразличная, т. е. свободная и произвольная. Итак, Бог тождествен с человеком и ничем не отличается от него, пока он творит; но в его творчестве религия особенно подчеркивает то обстоятельство, что творчество Бога свободно, произвольно, как ему угодно. Богу было угодно сотворить мир. Так обожествляет здесь человек довольство своим собственным необоснованным, беспричинным произволом. Благодаря представлению произвола глубоко человеческое определение божественной деятельности становится грубо человеческим — Бог из зеркала человеческого существа превращается в зеркало человеческого тщеславия и самодовольства.

Но затем гармония вдруг обращается в дисгармонию; дотоле единый в себе человек раздвояется: — Бог делает мир из ничего: он творит; делание из ничего есть творение — в этом заключается различие. Существенное определение есть человеческое, но оно утрачивает свой человеческий характер благодаря рефлексии, уничтожающей определенность этого основного определения. Вместе с этим уничтожением исчезает понятие, смысл; остается только ничтожное, бессодержательное представление, ибо мыслимость, представляемость уже исчерпана, т. е. различие между божественным и человеческим определением есть на самом деле ничто, nihil negativum рассудка. Наивным самопризнанием этого является ничто, как объект.

Бог есть любовь, но любовь не человеческая; разум, но не человеческий, нет! а существенно иной. Но в чем же состоит это различие? Я не могу мыслить или представить себе другого разума, кроме того определенного разума, который проявляется в нас. Я не могу разделить разум на две или четыре части, чтобы у меня получилось несколько разумов; я могу мыслить только один разум. Я могу мыслить разум в себе, т. е. свободным от случайных ограничений; но я не опускаю здесь его существенной определенности. А религиозная рефлексия уничтожает именно ту определенность, которая делает предмет тем, что он есть. Разумом, действительным его понятием, является только то. в чем божественный разум тождествен с человеческим; а то, что делает его другим, даже существенно другим, есть объективно ничто, а субъективно — лишь воображение.

Другим характерным примером является Непостижимая тайна рождения Сына Божия. Разумеется, рождение Бога отличается от обыкновенного естественного рождения; это рождение сверхъестественное, т. е. на самом деле только иллюзорное, воображаемое, ему недостает той определенности, которая делает рождение рождением, ибо ему недостает момента полового различия; это рождение противоречит природе и разуму, и именно в силу этого противоречия и неопределенности оно дает широкий простор фантазии и производит на душу впечатление чего-то глубокого. Бог есть Отец и Сын — Бог, подумай только! Бог. Сознание тождества с Богом приводит человека в восторг; его мыслью овладевает аффект; он раздвояется — далекое именуется близким, чужое — своим, высокое- глубоким, сверхъестественное — естественным, т. е. сверхъестественное предполагается естественным, божественное — человеческим; отрицается различие между божеским и человеческим. Но это тождество божеского и человеческого тотчас же отрицается. Все, что в Боге есть общего с человеком, должно иметь в Боге совершенно иное значение, чем в человеке — таким образом свое собственное опять становится чужим, знакомое — неведомым, близкое — далеким. Бог не рождает, как природа; Бог не есть ни отец, ни сын в человеческом смысле. А в каком же смысле? Это и есть непостижимая, неизреченная глубина божественного рождения. Таким образом религия снова полагает в Боге все естественное, человеческое, что отрицалось ею, но теперь уже в противоречии с сущностью человека и природы, ибо все это должно быть в Боге совершенно иным; но на самом деле ничего иного нет.

Во всех других определениях божественной сущности это отсутствие различия представляется скрытым; в творении, напротив, оно обращается в открытое, ясно выраженное, объективное ничто — отсюда официальное, заведомое ничто теологии в отличие от антропологии.

Основное определение, посредством которого человек делает свою собственную обособленную сущность другим, непостижимым существом, есть понятие, представление самостоятельности, индивидуальности или — выражаясь отвлеченно — личности. Понятие бытия осуществляется впервые в понятии откровения, а понятие откровения, как самоутверждения Бога, в понятии личности. Бог есть личное существо — вот то волшебное заклятие, которое мгновенно превращает представляемое в действительность, субъективное в объективное. Все предикаты, все определения существа Божия носят глубоко человеческий характер; но как определения личного, т. е. другого, от личного от человека и независимо существующего Бога, они кажутся непосредственно и действительно иными определениями, но сохраняя при этом существенное единство. Отсюда возникает для рефлексии понятие так называемых антропоморфизмов. Антропоморфизмы суть виды сходства между Богом и человеком. Определения божественного и человеческого существа хотя не одни и те же. но они похожи между собой.

Поэтому личность является противоядием от пантеизма; другими словами, представление личности позволяет религиозной рефлексии отрешиться от тождества божественного и человеческого существа. Грубое, но характерное выражение пантеизма гласит: человек есть истечение или частица божественного существа; а выражение религиозное гласит: человек есть образ божий, или: существо родственное Богу; ибо религия приписывает человеку не естественное, а божественное происхождение. Но родство есть неопределенное, уклончивое выражение. Родство бывает близкое и отдаленное. Какое же родство подразумевается в данном случае? Для отношения человека к Богу в смысле религии подходит единственное отношение родства — самое близкое, интимное, священное, какое только можно себе представить — отношение сына к отцу. Таким образом Бог и человек отличаются тем, что Бог есть отец человека, а человек — сын Бога. Здесь самостоятельность Бога и зависимость человека устанавливаются одновременно, как непосредственный объект чувства; тогда как в пантеизме часть столь же самостоятельна, как и целое; ибо целое представляется составленным из частей.

Но и это различие есть не более, как иллюзия. Отец не бывает отцом без сына; они оба вместе составляют одно общее существо. В любви человек отрекается от своей самостоятельности. становится частью. Это самоунижение искупается только тем, что и другой также становится частью, и оба подчиняются некоторой высшей силе — силе семейного духа и любви. В. данном случае устанавливается тоже отношение человека к Богу, как и в пантеизме, только здесь это отношение носит личный, патриархальный, а там безличный, всеобщий характер, при чем в пантеизме логически, определенно, прямо выражается то, что обходится в религии посредством фантазии. Взаимная принадлежность, или вернее, тождество Бога и человека, в религии маскируется тем, что оба представляются как личности или индивиды, но Бог, независимо от своего отцовства, еще как существо самостоятельное, хотя и эта самостоятельность не более, как иллюзия, ибо кто, подобно религиозному Богу, является отцом в силу глубокого чувства, тот живет и существует лишь своим сыном.

Обоюдная тесная зависимость между Богом как отцом и человеком как сыном нисколько не умаляется благодаря представлению, что люди суть только усыновленные чада Божии, а родным сыном является только Христос, и что поэтому Бог находится в существенной зависимости только от Христа, как единородного сына, а не от человека. Но это различие только теологическое, т. е. иллюзорное. Бог усыновляет только людей, а не животных. Причина усыновления заключается в человеческой природе. Человек, усыновленный божией благодатью, сознает свою божественную природу и достоинство. Кроме того, единородный сын Божий есть не что иное, как идее человечества, предвосхищенный человек, в Боге скрывающийся от себя самого и от мира. Логос есть тайный, скрытый человек; а человек есть открытый, ясно выраженный логос. Логос есть только аѵапи-ргороз человека. Все, что сказано о логосе, относится и к существу человека. Но между Богом и его единородным сыном нет никакого существенного различия — кто знает сына, знает и отца — следовательно, между Богом и человеком также нет различия.

То же можно сказать и о подобии Божием. Здесь образ не мертвое, а живое существо. Человек есть образ Бога, значит, человек есть существо подобное Богу. Сходство между живыми существами основывается на естественном родстве; человек подобен Богу, потому что Бог его отец. Сходство есть наглядное родство; по первому мы судим о втором.

Но сходство есть такое же обманчивое, иллюзорное, неопределенное представление, как и родство. Естественное тождество устраняется только представлением личности. Подобие есть тождество, не желающее называться тождеством и скрывающееся под смутным обликом посредника, в тумане фантазии. Как только туман рассеивается, мы, находим обнаженное тождество. Чем больше сходства между существами, тем меньше между ними и различия; если я знаю одного, значит, я знаю и другого. Есть разные степени сходства. Это относится и к подобию между Богом и человеком. Добрый, благочестивый человек уподобляется Богу в большей степени, чем тот, чье сходство с Богом исчерпывается только его человеческой природой вообще. Потому можно допустить высшую ступень богоподобия, хотя она будет достигнута только в будущей жизни. Но все, чем человек сделается впоследствии, до некоторой степени принадлежит ему и теперь, по крайней мере, в возможности. Высшая степень подобия состоит в том, что два индивида или существа говорят и выражают одно и то же, так что все различие между ними ограничивается тем, что это- два индивида. Существенные качества, благодаря которым мы различаем одну вещь от другой, одинаково присущи им обоим. Поэтому их можно различать не посредством мысли и разума, которым здесь не на что опереться, а лишь посредством чувственного представления или созерцания. Если бы мои глаза не говорили мне, что это два существа, действительно, различные в смысле бытия, то мой разум принял бы их за одно и то же существо. Поэтому и мои глаза также смешивают их друг с другом. Вообще смешивать можно только то, что является различным не для разума, а для чувства, или вернее, не в смысле сущности, а в смысле бытия. Поэтому вполне подобные друг другу лица имеют чрезвычайную прелесть как для самих себя, так и для фантазии. Подобие дает повод ко всевозможным мистификациям и иллюзиям; потому что мой глаз смеется над моим разумом, для которого понятие самостоятельного бытия — всегда связывается с понятием определенного различия.

Религия есть свет духовный, преломляющийся в среде фантазии и чувства и показывающий одно и то же существо в двойном виде. Подобие есть тождество разума, которое в области действительности прерывается благодаря непосредственно чувственному представлению, а в области религии — благодаря воображению. Другими словами, оно есть тождество разума, раздвоенное представлением индивидуальности или личности. Я не могу установить действительного различия между отцом и сыном, первообразом и подобием, Богом и человеком, если я отрешусь от представления личности. Подобие есть тождество, утверждаемое разумом, чувством истины, и отрицаемое воображением; оно есть тождество, кажущееся различием — призрачное представление, не говорящее прямо ни да, ни нет.