I

Большая часть мира полагала, что вывод советских войск из Афганистана означал окончание длившейся десять лет Афганской войны. Но подобного рода конфликты редко заканчиваются так легко и без неизгладимого ущерба для всех сторон. Потери страны-«хозяина» были ошеломляющими. Примерно 1,3 миллиона афганцев, как полагали, были убиты. Приблизительно 5,5 миллионов человек — одна треть довоенного населения страны — бежали за границу, еще 2 миллиона были вынуждены искать другое место жительства внутри страны.

Но огромные разрушения не особенно касались интересов ЦРУ, офицеры которого отпраздновали вывод советских войск на вечеринке с шампанским в Лэнгли, чтобы затем обратить свое внимание на какой-нибудь еще уголок земного шара. Хотя Соединенные Штаты продолжали финансировать моджахедов, количество помощи резко снизилось — с почти 500 миллионов долларов в 1986 году примерно до 40 миллионов в 1989 году. Отказ Вашингтона пополнить запас вооружения, уничтоженного в результате взрыва склада под Равалпинди, оскорбил пакистанское руководство и настроил их против своих бывших союзников. Новый шеф И СИ генерал Хамид Гюль утверждал, что Вашингтон нарушил свои обещания, оставив Афганистан. Многие в Исламабаде полагали, что Соединенные Штаты вообще не хотели победы моджахедов. Теперь, когда Советский Союз вышел из игры, тупиковая ситуация в Афганистане устраивала обе сверхдержавы.

В действительности, безразличие Вашингтона к судьбе народа Афганистана, опустошенного не без его помощи, более или менее было связано с нежеланием помогать победе моджахедов из числа исламских фундаменталистов над правительством Наджибуллы, опиравшимся на поддержку Советского Союза. Соединенные Штаты начали всерьез осознавать ту угрозу для региональной и глобальной безопасности, которую они сами же взрастили, не зная о ее последствиях, только после террористических актов 11 сентября 2001 года. Тогда же большинство американцев думало, что остановив советское продвижение на юг, у США больше нет стратегической необходимости заботиться об Афганистане.

Иначе обстояло дело среди тех, кто был непосредственно вовлечен в конфликт. В Пешаваре лидеры моджахедов сформировали новый альянс под названием «Афганское Временное правительство», или сокращенно АВП, который должен был взять власть над страной в свои руки после скорого, как они надеялись, изгнания Наджибуллы. Пакистан, который жаждал его ухода не меньше, всячески поддерживал афганские партии, не скрывая своего желания, чтобы они как можно быстрее вернулись к себе в Афганистан. Моджахеды решили начать с взятия Джелалабада и сделать его своей временной столицей и главной базой для военных операций, пока не будет захвачен Кабул. В марте 1989 года к Джелалабаду, провинциальному центру, расположенному в 70 милях к востоку от Кабула и в 35 милях к северо-востоку от пещерного комплекса в горах у селения Тора-Бора, построенного бин Ладеном, было стянуто несколько тысяч боевиков. Говорили, что арабский миллионер пообещал заплатить до 200 долларов в день каждому из боевиков, которые примут участие в осаде города.

Готовясь к штурму, Афганская армия усилила свои укрепления новыми долговременными огневыми точками. Периметр города на двенадцать миль вокруг был окружен колючей проволокой, минными полями и закрытыми огневыми точками. Советский главный военный советник Махмут Гареев прилетел в Джелалабад, чтобы помочь в координации обороны города.

Удивительно, но эти меры сработали. По крайней мере, уже этого хватило для того, чтобы коалиция моджахедов начала распадаться. С уходом противника в лице Советов, между различными группировками моджахедов почти сразу же вспыхнули междоусобицы, и осада Джелалабада распалась на куски. В июле один из командиров Хекматьяра, Сайед Джамаль, напал из засады на отряд бойцов Масуда вблизи Талукана в северной провинции Тахар. Погибло тридцать шесть человек, включая семерых крупных полевых командиров Масуда. Масуд отправил свои «ударные отряды», чтобы выследить убийц и, они, в конце концов, нашли Джамаля, прятавшегося в каком-то подвале. Они доставили его в исламский суд, который приговорил его к смертной казни через повешение. В августе того же года Хекматьяр, по-прежнему остававшийся крупнейшим получателем финансовой и прочей помощи от щедрот пакистанской ИСИ, вышел из состава «Афганского временного правительства».

Советы продолжали посылать в Афганистан тысячи самолетов с оружием и основными продуктами питания, главными из которых были несколько тонн муки. В 1989 году на все это выделялось приблизительно 300 миллионов долларов в месяц. В апреле 1989 года генерал Варенников провел встречу с несколькими афганскими министрами в Хайратоне, расположенном как раз неподалеку от советской границы, чтобы подбодрить их. В следующем месяце он отправился в Кабул для личной встречи с Наджибуллой и даже успел слетать в Кандагар. Варенников заметил, что афганский президент стал чувствовать себя намного более уверенно, чем во время их последней беседы. На этот раз он держал себя так, как будто чувствовал, что у него есть реальный шанс удержать власть в своих руках.

Два года спустя Варенников оказался в Московской тюрьме за соучастие в государственном перевороте с целью свержения Горбачева. Генерал Гареев, остававшийся в Кабуле еще до конца 1990 года, впоследствии стал президентом Российской Академии военных наук и главным военным стратегом и идеологом. Позже он использовал эту должность, чтобы заявить о новом противостоянии России и Запада.

II

Афганская война была травмой не только для тех, кто сам участвовал в ней и выжил. Для многих советских людей она представлялась последним старческим безумием эры Брежнева. «Кровавая рана» Горбачева выдвинула на первый план банкротство всей системы и, несомненно, до некоторой степени помогла ускорить крах Советского Союза.

Первоначально солдаты и офицеры 40-й армии, возвратившиеся домой после долгого кошмара войны, пользовались растущим уважением. В течение первых недель и месяцев после вывода войск их приветствовали как героев, и правительство награждало их щедрыми пенсионными пособиями и предоставляло жилье, которого постоянно не хватало. Но очень скоро ветераны Афганистана стали еще одной группой жертв. Все советское общество находилось на грани взрыва, поэтому лечить телесные раны солдат, не говоря уже об их психологических шрамах, стало некому.

Планово-централизованная экономика приближалась к краху как из-за избыточного спроса, так и из-за ее повсеместной неэффективности и воровства. Полки магазинов все больше пустели с каждым днем, зато теперь можно было без риска покупать столь желанные джинсы у растущего числа западных туристов или фирм, желавших посетить Советский Союз. Это было лишь одним из результатов преобразований, которые способствовали также крушению иллюзорной веры в старые лозунги и обещания. Новые смелые телепрограммы и газеты, которые открыто критиковали власти, начали стремительно вытеснять старые СМИ, которые когда-то были глашатаями государственной пропаганды, главным образом, подробно излагая официальные заявления советских лидеров. В те лихие времена кризиса и неуверенности, мало кто из советского руководства хотел слышать о страданиях своих солдат или действительно был озабочен провалом десятилетних усилий правительства в Афганистане.

Первые относительно открытые интервью с ветеранами-«афганцами» привлекли внимание к двум главным проблемам, с которыми тем приходилось сталкиваться на войне: холод и голод. Условия жизни были настолько плохими, что советское командование в Афганистане старалось скрыть информацию об этом даже от КГБ. К примеру, офицер КГБ Михаил Желтаков, когда его откомандировали в Кабул, получил предупреждение избегать контактов с военными. Но, даже несмотря на это, никто не мог запретить ему видеть грузовики с вещами для солдат и краденой провизией или их содержимое, впоследствии появлявшееся на полках местных магазинов. Представители высшего командования знали о том, что происходит, но не принимали против этого никаких эффективных мер, потому что, даже если они сами и не получали прибыли от всех этих хищений, все равно трудности их подчиненных стояли для них на последнем месте. Желтаков пришел к заключению, что именно коррупция вынуждала солдат воровать. Живя в таких условиях, им было невозможно удержаться от искушения заняться грабежом местных домов, ферм и караванов, при этом часто убивая их хозяев.

Вернувшись в Москву, Желтаков вошел в состав «Комитета воинов-интернационалистов», основанного Русланом Аушевым, бывшим командиром 108-й мотострелковой дивизии. Этот комитет был одной из нескольких недавно созданных групп, которые ставили своей целью помочь ветеранам и разыскать пропавших без вести. Желтаков вскоре пришел к убеждению, что самый большой вред, нанесенный этой войной Советскому Союзу, заключался не в количестве погибших, а в тяжелых психологических травмах для тех, кто выжил и вернулся. Многие с трудом приспосабливались к гражданской жизни. Вынеся ужасы войны, они с трудом переносили, казалось бы, самые обычные трудности и конфликты повседневной гражданской жизни. Некоторые из десятков тысяч молодых людей, которые еще на войне научились воровать и хладнокровно убивать мирных людей, теперь с легкостью вставали на путь преступления.

Ветераны этой войны называли себя «афганцами». Распад Советского Союза в 1991 году оставил многих из них брошенными на произвол судьбы, неспособными справиться с новой жизнью. И если одни, кто успел подсесть на наркотики в Афганистане, стали жертвами наркотической зависимости, то другие стали жертвами стремительного роста инфляции, уничтожившего все их сбережения, как, впрочем, и сбережения множества других граждан. Некоторые бывшие солдаты без рук или ног были вынуждены выйти на улицы просить милостыню; другие ветераны пополнили ряды мафии, которая быстро расплодилась в условиях хаоса и беззакония постсоветской России.

Послевоенное сокращение 40-й армии заставило многих офицеров досрочно уйти на пенсию по возрасту. Пилот Владимир Костюченко, которому едва удалось выжить, когда его вертолет потерпел крушение в ноябре 1988 года, оставил службу в вооруженных силах вскоре после своего возвращения в Советский Союз в следующем году. Он столкнулся с обычной проблемой: прослужив в вооруженных силах более десяти лет, он не был прописан в Москве, даже несмотря на то, что там жили его родители — таковы были советские требования, впоследствии еще более ужесточенные правительством. Когда родители умерли, он остался без жилья и почти без денег. Костюченко обратился к знакомым по партии за помощью, и ему очень повезло: ему нашли работу в таможенном ведомстве. Вскоре он помог организовать «Российский Союз ветеранов Афганистана», еще одну из новых сетей, старавшихся использовать влияние высокопоставленных членов «афганского братства».

Новые организации ветеранов вошли и в бизнес. И поскольку они были достаточно хорошо подготовлены, чтобы обеспечить собственную безопасность в опасных условиях «разбойничьего» капитализма начала 1990-х годов, бывшие военные скоро научились получать прибыль от налоговых льгот, якобы направленных на обеспечение помощи инвалидам. Освобожденные в 1994 году от уплаты пошлин на импортируемые товары, организации ветеранов Афганистана быстро добились огромной прибыли, главным образом, от продажи алкоголя и табака. Но новое богатство вызвало острую конкуренцию и ожесточенные стычки в борьбе за контроль над торговлей, которая приносила сотни миллионов долларов чистого дохода. Это же кормило организованную преступность.

Одна из наиболее громких криминальных разборок произошла между членами группировки под названием «Российский фонд инвалидов войны в Афганистане». Когда председатель фонда — полковник воздушно-десантных войск, потерявший обе ноги — был отстранен в 1993 году, он отказался оставить контроль над фондом и возглавил его Московское отделение. Новый председатель, Михаил Лиходей, возбудил уголовное дело в отношении своего предшественника, после чего вскоре сам оказался мишенью для киллеров. В следующем году он был убит в результате взрыва бомбы прямо в лифте своего жилого дома. Два года спустя Костюченко тоже приехал на поминальную службу к могиле Лиходея на Котляковском кладбище в Москве. Именно тогда произошел новый взрыв, в результате которого погибли преемник Лиходея на посту председателя фонда и еще двенадцать человек.

Костюченко оказался одним из немногих, кто не пострадал при этом взрыве. Он являлся заместителем председателя «Российского союза ветеранов Афганистана» до своего отстранения от этой должности, к счастью, не насильственного.

III

Когда советские войска покинули Афганистан, тысячи афганцев, которые сотрудничали с ними, были вынуждены бежать из страны, опасаясь за свою жизнь. Те, кто обосновались в Москве или в других городах СССР, так же мало, как и другие, знали о том, что Наджибулле с его цепкой хваткой удалось сохранить свою власть в стране. Почти год спустя, в марте 1990 года, Афганская армия Наджибуллы предотвратила попытку государственного переворота, во главе которой стоял министр обороны Шах Наваз Танай, объединившийся с Хекматьяром.

Чтобы обеспечить себе более широкую поддержку, Наджибулла попытался либерализовать политику своего правительства. А чтобы показать, что он изменил свои методы, он поменял официальное название страны, которая теперь стала называться не «Демократической республикой Афганистан» (ДРА), а «Республикой Афганистан» (РА). Он также изменил название своей Народно-демократической партии Афганистана (НДПА) на «Хизб-и-Ватан», что означает «Партия Родины».

Но Наджибулла не смог бы выжить без щедрого советского финансирования, которое прекратилось после августа 1991 года, когда советские противники компромисса предприняли неудачную попытку государственного переворота с целью свержения Горбачева. Вскоре затем, власти СССР и США договорились прекратить финансирование обеих сторон афганского конфликта до конца 1991 года. Когда Горбачев ушел в отставку на Рождество, и Советский Союз официально прекратил свое существование, Республике Афганистан было предоставлено самой заботиться о себе.

Спустя чуть больше года, в феврале 1992, генерал Абдур Рашид Дустум, который до сих пор боролся с моджахедами в северном Афганистане, повернул оружие против Наджибуллы. Коренастый узбек с колючей стрижкой под «ежик», установивший свой контроль над окрестностями Мазар-и-Шарифа, Дустум решил заключить альянс с Масудом, и их объединенные силы взяли Мазар. Чуть позже им сдались Герат и Кандагар. Спустя три года после вывода советских войск, моджахеды подошли вплотную к Кабулу, и Москва посоветовала Наджибулле уйти в отставку.

Организация Объединенных Наций ратовала за план мирной передачи власти от правительства Наджибуллы правительству моджахедов. Но этот план потерпел неудачу, когда 15 апреля Наджибулла попытался покинуть страну. Когда его задержали в аэропорту, не позволив покинуть страну, он нашел убежище в здании миссии ООН в Кабуле. Его соратник, руководитель ХАД Фарук Якуби покончил жизнь самоубийством.

Тогда лидеры моджахедов обратили оружие друг против друга в борьбе за контроль над столицей Афганистана. Люди Хекматьяра тайком просочились в город, чтобы захватить ключевые объекты, но силы Масуда, намного лучше обученные и имевшие более надежную структуру командования, оттеснили их к южным предместьям города. Чтобы найти выход из тупика, лидеры «Пешаварской семерки» решили сформировать временное правительство — «Исламский совет джихада». Президентом был избран Моджаддеди, Масуд стал министром обороны, Гейлани — министром иностранных дел, а Сайяф — министром внутренних дел. Хекматьяр отказался занять пост премьер-министра этого правительства, пока Масуд является в нем министром обороны.

Однако новое «правительство» было изначально обречено. Большая часть Кабула контролировалась таджикскими и узбекскими силами с севера. Их власть сама по себе была глубокой психологической травмой для пуштунов, которые составляли большинство населения страны, но впервые за последние триста лет потеряли власть над столицей. Почти сразу после этого вспыхнула гражданская война.

Вскоре место председателя «Совета» занял таджикский ученый-философ Раббани, так как Моджаддеди почти все считали слишком властолюбивым. В декабре 1992 года специальное заседание «Совета» утвердило назначение Раббани на должность президента страны сроком на два года. В ответ Хекматьяр начал беспощадную бомбардировку Кабула с юга ради одной лишь цели — сместить Масуда, который теперь сосредоточил в своих руках все командование войсками, сражавшимися на стороне правительства Раббани. Те, впрочем, были не менее беспощадны, убивая мирных жителей и разрушая их дома, чем их соперники пуштуны.

Большая часть Кабула в основном не пострадала в ходе постоянных обстрелов времен советской войны. Но теперь он периодически подвергался разрушениям, поскольку соперничающие группировки моджахедов сражались друг с другом буквально за каждый дом. Из города, ставшего ареной боевых действий, потянулись колонны беженцев. Только за период между маем и августом 1992 года в Кабуле погибли примерно одна тысяча восемьсот жителей.

Тем временем, в сельские районы, как в средневековые времена, вновь вернулась власть военных вождей. Так, пуштунские вожди установили свою власть в Кандагаре, Исмаил Хан при поддержке Ирана захватил контроль над Гератом, а Дустум занял Мазар-и-Шариф и теперь боролся с Масудом за власть над Кундузом. Независимые полевые командиры, контролировавшие дороги между городами, требовали плату за проход и постоянно воевали с конкурирующими группировками за контроль над окрестными территориями. Финансирование «своих» подвластных областей моджахеды все чаще обеспечивали за счет выращивания опийного мака, который уже стал для многих людей единственным источником средств к существованию. Афганистан стал центром мировой торговли опиумом.

IV

В первые несколько лет после вторжения 1979 года моджахеды почти не брали в плен советских солдат. Но позже они изменили свою тактику. Четыреста с лишним советских граждан, оказавшихся в плену в последующие годы войны, моджахеды использовали как для получения разведданных, так и просто в качестве рабов. Сотни людей до сих пор остаются пропавшими без вести. Некоторые из советских пленных дезертировали сами, надеясь либо присоединиться к повстанцам, либо как-то пробиться на Запад. Многие были захвачены моджахедами, маскировавшимися под торговцев, а кого-то переманили продавцы наркотиков. Некоторые заключенные, подвергшись пыткам, были вынуждены принять ислам лишь ради того, чтобы спасти свою жизнь. Живя в горах в течение многих лет, пленники имели смутное представление о том, где они находятся, уже не говоря о том, как бежать из плена. Некоторые из них даже сражались вместе с моджахедами против своих советских войск.

После того, как ЦРУ допросило горстку бывших советских пленных, нескольким из них помогли перебраться за границу, но и там большинство из них ждала неспокойная жизнь. Многие из тех, кто остался в Афганистане, сделали так только потому, что психологически, а иногда и физически были неспособны возвратиться домой. Даже если кто-то пытался жениться и осесть на новом месте, это редко помогало им вернуться к более или менее нормальному душевному и физическому состоянию.

Нежелание командования 40-й армии принять меры по освобождению пленных во многом основывалось на традиционном советском подозрении ко всем военнопленным: если даже они не были предателями сначала, то их похитители «перевербовали» их позднее. Это только усугубляло их участь. Семьям некоторых пропавших без вести солдат сообщали, что те, якобы, погибли, и родственники хоронили пустые гробы, полагая, что в них находятся останки их ближних. Хотя нескольким пленным солдатам удалось переправить письма своим семьям, почти вся остальная информация была перехвачена и засекречена КГБ.

Работавшая врачом в больнице Ада Семенова жила на окраине Тбилиси, столицы Советской Грузии, когда ее сын Константин Габараев — атлетически сложенный и, к тому же, музыкально одаренный юноша — записался добровольцем в армию. После учебы в школе прапорщиков в Туркменистане, он был отправлен в Афганистан. Один коллега Семеновой, служивший военным врачом, намекнул ей, что он готов придумать диагноз, который освободил бы восемнадцатилетнего Костю от службы. Но когда она передала сыну это предложение, тот категорически отказался. «Это то, чему ты учила меня?» — спросил он свою молодую, кроткую мать. Она не стала его удерживать. В то время, когда с момента вторжения прошел только один год, Афганистан еще не казался настолько опасным местом службы, чтобы так уж беспокоиться. Костя уехал в Афганистан в мае 1981 года в качестве командира боевой машины пехоты в 201-й мотострелковой дивизии.

Со своей базы в Кундузе Габараев регулярно отправлял матери письма, описывая свою, в целом довольно скучную, караульную службу на электростанции. Она знала своего сына достаточно хорошо, чтобы понять, что он что-то недоговаривает о своих боевых операциях, и только позже узнала о его ранении в ногу. После полутора лет службы молодой человек начал писать о своих планах вернуться домой к мирной жизни и, самое главное, получить высшее образование.

Семенова начала беспокоиться, когда Габараев, которого ждали домой в октябре 1982 года, так и не появился, и никто не мог объяснить почему. Проведя в беспокойстве два месяца, она обратилась в местный военкомат. Не получив помощи там, она послала телеграмму в Министерство обороны, чтобы получить информацию о своем сыне, но — снова напрасно, на этот раз ей даже не прислали никакого ответа. Все больше приходя в отчаяние, она принялась посылать телеграммы во все ведомства, которые могли иметь какое-то отношение к армии. Когда близился уже 1983 год, она обратилась за помощью к главному врачу своей больницы, племянник которого, как она узнала, был уволен в запас после службы в Афганистан в октябре 1982-го.

Когда Семенова встретилась с бывшим рядовым и упомянула имя ее сына, она заметила, как тот побледнел. Затем она потеряла сознание. Когда она пришла в себя, тот уже ушел. Позже другой врач сказал ей, что тот рядовой был сумасшедшим. «Они все там сходят с ума в Афганистане», — сказал он. Ее настойчивые просьбы позволить ей снова поговорить с бывшим солдатом не дали результата; ее лишь заверили, что он и ее сын в действительности никогда не встречались, и что «сумасшедший» молодой человек просто ошибся.

Четыре дня спустя главный врач все же передумал и снова вызвал Семенову к себе в кабинет. На этот раз доктор, откровенно сочувствовавший матери, подтвердил, что его племянник, который сам не смог встретиться с ней, действительно знал Габараева. БМП Константина, как рассказал ей доктор, сопровождала автоцистерну в окрестностях Кундуза — в городке Холм провинции Саманган, когда 19 сентября случилась поломка. Хотя согласно стандартной процедуре нужно была запустить сигнальную ракету и ждать помощи, неопытный лейтенант приказал Габараеву и другому прапорщику, которого звали Юрий Пучков, отправиться в ближайшее отделение полиции, то есть царандоя, которое находилось примерно на расстоянии одной мили от них. Спустя пятнадцать минут после того, как оба с автоматами отправились искать пост царандоя, экипаж заглохшей машины услышал стрельбу и взрывы. Найти двух прапорщиков так и не удалось.

Хотя Семенова и так уже готовилась к худшему, эта новость оглушила ее. Пытаясь преодолеть отчаяние, следующие два месяца она посвятила в основном поиску знакомых в КГБ, которые могли бы помочь ей узнать о том, что еще известно о местонахождении ее сына. В Москве один полковник министерства обороны согласился поговорить с ней, но при встрече лишь кратко объяснил, что узнать о судьбе одного лишь рядового практически невозможно. В Ташкенте, куда Семенова прилетела специально, чтобы встретиться с командующими Туркестанским военным округом, где 201-я дивизия Габараева базировалось до вторжения в Афганистан, ей только передали записку. В ней еще более кратко говорилось, что ее сын числится пропавшим без вести.

Военные, пропавшие без вести, вызывали у советских бюрократов практически не меньшее подозрение, чем военнопленные.

А вдруг они пропали потому, что дезертировали? Вдруг они зашли настолько далеко, чтобы сражаться против своей Родины? А даже если это и не так, то все равно никто не знает, какой антисоветской идеологии они там наслушались и, может быть, даже поверили ей. Мертвого Габараева похоронили бы с почестями. Живой же он считался возможным предателем.

В течение следующих лет Семенова написала несметное количество писем в адрес чиновников всех рангов. Она услышала много разных версий исчезновения ее сына. В одной из них, в частности, говорилось, что он и Пучков погибли в бою после того, как убили двух моджахедов и у них закончились боеприпасы. Иногда звонили из местного военкомата с настоятельными просьбами, чтобы Семенова принесла фотографии Габараева или образцы его почерка. Эти звонки на какое-то время повышали ее настроение, пока один сочувствующий знакомый не рассказал ей, что все это было не больше, чем бюрократической показухой, дальше которой дело не шло. Через четыре года после исчезновения Габараева, с началом перестройки официальная информация стала более доступна. Тогда Семенова узнала, что ей с самого начала не сообщили о смерти сына, потому что военные представители вели переговоры с местными моджахедами о его освобождении. Ей также сообщили, что на месте похищения были обнаружены пятна крови и советская каска. Было арестовано несколько афганцев для того, чтобы по возможности обменять на пропавших солдат или хотя бы их останки. Зная, что моджахеды взяли пленных для обмена на захваченных повстанцев, эта новость внушила Семеновой новую надежду. Еще больше оптимизма вселила в нее новая информация о том, что после исчезновения Габараева, его командир приказал перекопать расположенный неподалеку сад, где, по слухам, могли быть захоронены его останки. Однако в результате поиска никаких тел найдено не было.

Правда, Семенова узнала также и о заявлении советского правительства о том, что оно не желает вести переговоры с «бандитами»-моджахедами о возвращении без вести пропавших военнослужащих. Более того, прокуратура возбудила уголовные дела в отношении пропавших без вести солдат, включая и Габараева.

Семенова была полна решимости не бросать поиски сына. В декабре 1988 года она наткнулась на небольшую заметку в «Литературной газете», выступавшей против последнего заявления советских властей. В заметке сообщалось, что родственники солдат, пропавших в Афганистане, планируют провести демонстрацию перед пакистанским посольством на одной из главных улиц в центре Москвы. Хотя Пакистан официально не был участником Афганской войны, советские граждане слышали, что некоторые пленные солдаты Красной Армии были освобождены из тамошних тюрем, за границей Афганистана. Семенова прилетела в столицу, чтобы присоединиться к акции протеста, организованной журналистом по имени Иона Андронов. Во время демонстрации Андронов был приглашен в здание посольства. Затем он появился, чтобы сообщить, что посол согласен говорить с ним и еще с тремя матерями пропавших солдат. Семенова была одной них.

Сын одной из двух других матерей исчез без следа из одного из советских гарнизонов. Третья мать рассказала, что ее сын пропал всего лишь через неделю после того, как прибыл в Афганистан. Это произошло во время ночной операции по освобождению нескольких активистов НДПА, которых держали в заключении в одной из мечетей. Когда их воинская часть приготовилась вернуться на базу, его автомат выпал из кузова грузовика, и он спрыгнул, чтобы подобрать его. Именно тогда он был захвачен в плен, а затем, как слышала его мать, подвергся пыткам, и его израненное тело везли на муле. Пакистанский посол согласился помочь и обсудить этот вопрос с Беназир Бхутто, недавно избранной новым премьер-министром Пакистана.

В 1989 году Семенова присутствовала на пресс-конференции с министром обороны Дмитрием Язовым, во время которой его спросили о военнопленных в Афганистане. «Нет таких пленных!» — рявкнул он в ответ, добавив, что все пропавшие в бою военнослужащие на самом деле погибли. Но как раз незадолго до того Бхутто согласилась помочь родственникам пропавших советских солдат посетить Исламабад, и Язов, несмотря на свою недавнюю вспышку гнева, также согласился встретиться с ними. Рано утром на следующий день, в своем кабинете в здании министерства обороны, расположенном неподалеку от Кремля, он показал Семеновой и другим официальный список из 314 советских граждан, пропавших без вести в Афганистане.

Министерство обороны доставило родственников в Исламабад. Хотя Семенова мало надеялась на эту поездку, ее в какой-то степени утешало то, что она находилась относительно недалеко от того места, где пропал ее сын. В течение недели, проведенной в Пакистане, группа встретилась с одним военнопленным из Белоруссии по имени Андрей Лохов. Выглядевший несколько отстраненно, этот молодой человек с призрачно-бледным лицом рассказал о своем обращение в ислам, но на вопрос, хотел бы он вернуться домой, он смог ответить лишь одно: «Я не хочу воевать». Передав группе письмо для своих родителей, он сказал им: «Забудьте обо мне, моя жизнь кончена». Бхутто заявила, что благодаря этой поездке она надеялась освободить хотя бы одного советского солдата. Но, несмотря на попытки группы уговорить Лохова возвратиться домой, он был не волен улететь вместе с ними по каким-то причинам, которые советские матери так и не смогли выяснить.

В ходе двух встреч с Беназир Бхутто родственники могли лично видеть и лидеров моджахедов, включая Раббани, Моджаддеди и Хекматьяра, который в то время считался министром иностранных дел Афганистана. Во время первой из двух встреч с Хекматьяром тот пообещал им предоставить информацию о судьбе, по крайней мере, некоторых пропавших без вести солдат. При втором разговоре он сказал лишь, что ему не удалось ничего найти. Это так возмутило Семенову, что она высказала ему, что он, дескать, даже и не пытался помочь им. В ответ на это Хекматьяр сердито ответил: «Горбачев вообще ни разу не встретился с вами!»

Родственники встретились с Горбачевым после возращения в Москву. В конце 1989 года, советский лидер распорядился закрыть уголовные дела против пропавших без вести солдат и объявил амнистию для всех ветеранов Афганской войны, обвиненных в правонарушениях. Хотя Семенова к тому времени потеряла всякую надежду найти своего сына живым, она хотела, по крайней мере, получить его останки. Вместе с родственниками других пропавших солдат, она дважды побывала в Афганистане, чтобы посетить местные тюрьмы. Потом была еще одна поездка в Пакистан, в ходе которой они, наконец, добились освобождения Андрея Лохова и еще одного солдата. В Исламабаде Семенова встретилась с репортером газеты «Пакистан Таймс», который освещал события войны. Просматривая кипу фотографий, которые советские родственники привезли с собой, он указал на фотографию Габараева, сказав, что он похож на кого-то, кого он уже видел раньше. Как бы то ни было, он не смог больше ничего сообщить о нем.

Вернувшись в Москву, Семенова продолжила собирать обрывки информации, которая могла бы пролить свет на судьбу ее сына. Однажды Александр Олейник, журналист журнала «Огонек», который был одним из первых изданий, начавших печатать непредвзятые оценки этой войны, показал ей письмо, опубликованное одним из командиров Габараева в «Литературной газете». Офицер описывал храбрость Габараева во время атаки против боевиков Масуда, блокировавших своим огнем группу афганских солдат.

Затем из отчета Красного Креста Семенова узнала, что Габараев был якобы переведен в Пакистан. И хотя в отчете не указывалось точно, куда именно его могли отправить, репортер журнала «Огонек» Олейник начал собственное расследование с целью поиска информации о лагере для военнопленных в Пакистане, где, как предполагала Семенова, возможно, содержали ее сына. Как выяснилось, тюрьма была частью финансируемого США лагеря моджахедов, находившегося примерно в двадцати милях от Пешавара. Это был лагерь Бадабер, ныне контролируемый группировкой Раббани, а прежде служивший авиабазой ЦРУ — той самой, откуда в 1960 году взлетел Фрэнсис Гарри Пауэрс на своем разведывательном самолете U-2, который был сбит чуть позже над Советским Союзом.

26 апреля в 1985 году несколько десятков советских заключенных подняли восстание в Бадабере. Позднее Семенова видела документы КГБ, из которых следовало, что Раббани сам обратился к советскому руководству, чтобы передать им пленных, но оно отвергло это предложение. Жестокий бой в лагере Бадабер продолжался всю ночь, даже после того, как базу окружили солдаты Пакистанской армии. На следующее утро один из артиллерийских снарядов угодил прямо в оружейный склад базы. В результате этого взрыва огромной силы была уничтожена большая часть комплекса. Предположительно, все советские пленные были убиты в ходе боя.

Вскоре Семенова получила письмо из советского посольства в Афганистане. В нем говорилось, что один советский агент действительно видел ее сына в Бадабере. Затем с нею связался еще один бывший советский военнопленный, который сообщил, что Габараев был одним из семи советских заключенных в лагере Бадабер. (Американские корреспонденты сообщали, что в Бадабере содержалось в плену двенадцать советских граждан). Но Семенова продолжала искать встречи с высокопоставленными официальными лицами, включая Шеварднадзе, Варенникова и Бориса Ельцина, который в то время был депутатом парламента Российской республики. Найти пропавших солдат пытался и Франц Клинцевич, бывший офицером разведки 345-го воздушно-десантного полка Валерия Востротина. Он же составил список советских пленных, содержавшихся в Бадабере. Габараев изначально не значился в нем, но позже Клинцевич также включил его в список.

Позднее, пришло еще одно письмо из советского посольства в Афганистане, в котором говорилось, что сына Семеновой видели 21 декабря 1985 года, спустя восемь месяцев после восстания в Бадабере, в другом лагере моджахедов в Пакистане. Но это так и не помогло ей прояснить судьбу сына, а когда министерство обороны заявило, что список пропавших без вести на войне советских граждан еще не закончен, ее боль стала невыносимой. Теперь она верит, что было бы лучше, если бы ее сын действительно погиб, чем продолжал мучиться еще где-нибудь.

V

В декабре 1982 года на север от Кабула двигался еще один очередной конвой, в составе которого находился и восемнадцатилетний водитель автоцистерны рядовой Александр Оленин. Он прибыл в Афганистан в прошлом году из своего родного приволжского города Самары. Ему оставалось служить лишь несколько месяцев, и эта мысль утешала его, поскольку за много дней службы — в особенности, таких как этот, накопилась огромная усталость. Постоянные снегопады сделали дорогу, ведущую вверх к туннелю Саланг, предательски скользкой. Автоцистерна Оленина шла последней в конвое, позади другой автоцистерны. Пройдя непроглядно-черный туннель, конвой начал спускаться по северной стороне перевала вдоль скалистых гор, где он предпочел не останавливаться, несмотря на отчаянное желание смениться и отдохнуть после десяти часов за рулем, потому что местность была незнакомой и опасной.

Наконец, Оленин увидел удобное место для остановки — небольшой ресторанчик у обочины дороги. Он справил нужду поблизости и собирался уже вернуться в свою машину, когда к нему направился какой-то молодой афганец. Оленин дал ему знак отойти, но как только он сел в кабину грузовика, афганец сразу же проскользнул с другой стороны на пассажирское место. В кабине лежали заряженный пистолет и автомат Калашникова. Оленин выхватил пистолет и попытался выстрелить, но когда тот дал осечку, к машине устремилось еще несколько человек.

Оленину удавалось сдерживать их около часа, пока он не отключился от усталости. Когда он очнулся, четыре афганца несли его вверх по какой-то горной тропе. После того, как он начал ругаться и отбиваться, они заткнули ему рот, а потом принялись пинать его и бросать ему на ноги тяжелые камни. Затем, они двинулись дальше, таща его за собой за руки.

Когда похитители сделали остановку, Оленин вынул из кармана горсть афгани, местной валюты, и крикнул: «Если вы грабители, так возьмите мои деньги!». Но это не подействовало, и моджахеды продолжили подъем к вершине, где присели и стали ждать. Вскоре прибыл командир повстанцев с отрядом примерно из сорока боевиков. Ярость Оленина сменилась ужасом. Позднее он узнал, что его похитили моджахеды из возглавляемой Хекматьяром группировки «Исламская партия Афганистана», готовившиеся напасть на весь конвой и ожидавшие только подхода бронетранспортеров, чтобы начать атаку. Но более крупной добычи они так и не дождались.

После того, как его доставили в расположенный неподалеку лагерь повстанцев, Оленину приказали написать письмо командиру его полка. В качестве простейшего кода он использовал в письме русский «матерный» жаргон. Вспомнив самые страшные и многоэтажные ругательства, какие только мог выдумать, он описал маршрут, по которому его доставили в лагерь, и просил спасти его. Но помощь так и не пришла. После долгого пути через горные перевалы и долины Оленина перевели в другой лагерь. Он все еще не мог до конца понять, что же произошло, и эта неясность сковывала его. Побег казался бессмысленным. Даже если бы его не сопровождали всюду несколько человек, он все равно не знал куда идти, даже если бы ему каким-то образом удалось вырваться на свободу.

Проходили дни, а он все это время не делал почти ничего и лишь иногда занимался сбором дров. После того, как он дважды пытался повеситься от страха и отчаяния, его похитители отобрали у него веревку. Большинство из них были обычными крестьянами разного возраста — от подростков до пожилых мужчин. Они стерегли его поочередно, каждые десять дней сменяя друг друга и возвращаясь в свои деревни. В горах им было почти нечем заняться, кроме чистки своего оружия, которая занимала большую часть времени. Мясо только иногда пополняло их скудную диету, состоявшую в основном из сухофруктов и картофеля.

Там Оленин встретился однажды с сыном местного командира повстанцев, учившимся когда-то в Кабульском университете и немного говорившим по-английски. Познания Оленина в английском языке тоже были минимальными, но им удавалось общаться с помощью жестов, и он полагал, что именно их «беседы», позволившие установить своего рода знакомство, спасли его от гибели и от отправки в Пакистан.

Сын командира как-то раз спросил его, почему Советский Союз вторгся в Афганистан.

— Вы думаете, здесь воюют американцы или китайцы? — спросил он. — Нет, здесь только афганцы. Как и вся моя родня, это жители моего маленького села. Мы защищаем нашу страну, которую вы пришли завоевать.

— Мы никогда не хотели захватить вашу страну, — ответил Оленин. — Мы пришли, чтобы помочь вам.

— Нет, вы здесь не ради нас. Вы здесь из-за коммунистов, а они — наши враги.

Эти два молодых человека обсуждали и вопросы религии. Хотя Оленин был атеистом, как большинство советских людей, он интересовался Кораном, который был единственной книгой, которую разрешалось читать, и начал изучать алфавит языка пушту. Через некоторое время он принял ислам и взял имя Рахматулла.

Вскоре ему составил компанию другой пленник. Оленин слышал об украинском дезертире по имени Николай и полагал, что новый заключенный, украинец в офицерской форме, и был тем человеком. В конце концов, Оленин проникся презрением к этому на вид неуравновешенному и временами вспыльчивому товарищу. Оба они провели в плену, живя бок о бок несколько лет, в течение которых базу дважды штурмовали советские войска. Пережив все эти обстрелы, Оленин провел в плену двенадцать лет, а после вывода советских войск из Афганистана женился на афганской женщине.

В 1994 году, после того как Абдур Рашид Дустум договорился с Россией об освобождении военнопленных, родители Оленина приехали в Шибирган, чтобы встретиться со своим сыном, которого они не видели с тех пор как он был еще совсем молодым юнцом. Отец другого военнопленного, тоже приехавший в Шибирган, привез с собой бутылку водки, чтобы отпраздновать встречу с сыном после долгой разлуки, но бывшие узники попросили его спрятать бутылку, боясь гнева афганских мусульман. После встречи с родителями, длившейся около часа, российские репортеры спросили Оленина перед ярким светом телекамер, хотел ли он вернуться домой. Он действительно хотел этого, но не осмелился сказать об этом в открытую, опять же, из-за боязни вызвать гнев афганцев, от которых он пока еще зависел.

Этой же ночью Оленин и другой пленник вылетели из Хайратона в Пешавар, где офицеры ИСИ официально передали их российскому посольству. Когда Оленин вернулся домой в Самару, его больше всего поразили вид частных магазинов и нищих на улицах, поскольку все это появилось только после краха коммунизма в России. Но его новая религия и слухи о том, что он дезертировал, сильно осложняли ему жизнь на родине, что стало поводом для его возвращения в Афганистан. Он провел еще десять лет в Афганистане, работая управляющим продуктовым магазином и продавая фрукты, прежде чем еще раз возвратиться в Россию, чтобы снова попытаться обжиться на родине.

VI

Во время советской войны в Афганистане лидеры моджахедов в борьбе за власть сильно потеснили пуштунский клан Дуррани. Это вызывало большое недовольство членов клана, который традиционно правил Афганистаном с тех пор, как его предводитель, Ахмед Шах Дуррани, двести лет назад создал свою империю, которая стала основой современного Афганистана как государства. Но в конце лета 1994 года некоторые члены клана Дуррани вновь заявили свои претензии на власть, сплотившись вокруг новой группировки, образовавшейся в южном Афганистане. Некоторые учащиеся религиозных учебных заведений, называвшие себя «Талибан», то есть «учениками Ислама» долгое время были обычным явлением местной жизни. Но так получилось, что во время советской войны несколько тысяч молодых афганцев изучали и основы радикального ислама в различных медресе на севере Пакистана вблизи афганской границы.

В 1990-е годы они образовали своего рода «народное ополчение», поддерживаемое давно отошедшими от власти лидерами клана Дуррани, которые теперь стремились вновь утвердиться в Афганистане.

История стремительного взлета движения Талибан окутана легендами. Одна из них гласит, что однажды, когда один местный могущественный правитель в Кандагаре изнасиловал несколько девочек, местные жители обратились за помощью к лидеру Талибана мулле по имени Мохаммед Омар. Его правоверные студенты казнили насильника и изрядно запугали его сторонников. Скоро другие жертвы насилия тоже стали обращаться за помощью к новой группировке, члены которой изображали себя набожными идеалистами и борцами за справедливость.

Движение Талибан, в котором преобладали пуштуны, возникло в условиях насилия и анархии, охвативших Афганистан. Его молодые сторонники были в основном продуктом оторванного от своих корней общества, которое обратилось к мессианскому исламу, проповедовавшемуся муллами-фундаменталистами. Становлению Талибана очень помогли саудовские деньги и обучение в лагерях пакистанской ИСИ, которая рассматривала их как альтернативу своему бывшему фавориту Хекматьяру, занятому в то время, в основном, боями с Масудом, продолжая разрушение Кабула или того, что от него еще осталось.

Когда один полевой командир по имени Мансур захватил пакистанский конвой с помощью для Афганистана, премьер-министр Пакистана Беназир Бхутто обратилась к движению Талибан, чтобы спасти конвой. Мансур был застрелен, а его тело, как говорили, было выставлено напоказ, подвешенное на стволе танка. После этого Талибан захватил склад с оружием, принадлежавший Хекматьяру, и вскоре затем захватил Кандагар. Местные жители приветствовали новое движение, так как отчаянно желали хоть какой-то стабильности. Появились и новые добровольцы, присоединившиеся к талибам.

В конце августа мулла Омар начал новое крупное наступление и вскоре взял Джелалабад, перерезав пути поставок из Пакистана в Кабул. В течение следующих двух лет Талибан продвинулся дальше на север, вынудив Масуда в сентябре 1996 года отступить из разрушенного бомбардировками Кабула. На следующий день боевики Талибана ворвались в здание миссии ООН, где нашел убежище Наджибулла. Талибы кастрировали и убили его, как и его брата, а потом публично повесили их тела.

Талибы заставили женщин носить «бурку» — одеяние, закрывавшее фигуру с ног до головы, а также запретили им работать. Правосудие превратилось в отрубание ушей, рук и голов. Наказанием за прелюбодеяние служило публичное забрасывание камнями до смерти. Талибы запретили телевидение, фотографию, музыку; запрещалось даже свистеть или запускать бумажных змеев, хотя до сих пор это оставалось одним из немногих развлечений для бедных детей. Любую женщину могли избить только за то, что она обнажила руку. Кабул и другие города под властью учрежденного талибами «управления по распространению добродетели и искоренению порока» постепенно погружались в средневековый ад.

Ахмад Шах Масуд попытался еще раз организовать сопротивление Кабулу, теперь находившемуся в руках Талибана, действуя со своей базы в Панджшерской долине. Он призвал силы повстанцев объединиться, чтобы создать «Объединенный фронт за освобождение Афганистана», известный также как «Северный альянс». Но бойцы «Альянса» жили плохо по сравнению с талибами, которые захватили власть над 90 % территории страны, а созданный вблизи границы с Таджикистаном «Северный альянс» фактически контролировал только Панджшерскую долину.

В мае 1996 Усама бин Ладен и его группировка «Аль-Каида» вернулись в пещерные комплексы, которые когда-то были построены с его же помощью южнее Джелалабада. Теперь они находились под защитой Талибана, который с радостью принял взамен как его деньги, так и влияние над сетью боевиков-«джихади». В конце лета 2001 года Масуд согласился дать интервью двум алжирским тележурналистам. Во время интервью бомба, спрятанная в их телекамере, взорвалась, смертельно ранив Масуда. Алжирцы были членами «Аль-Каиды». На следующий день еще несколько членов «Аль-Каиды», большинство из которых были жителями Саудовской Аравии, угнали четыре реактивных авиалайнера в Соединенных Штатах. Два из них врезались во Всемирный торговый центр, один — в здание Пентагона, и еще один разбился в сельской местности в штате Пенсильвания, после того, как пассажиры оказали сопротивление угонщикам.

VII

Когда постсоветская Россия вспоминала об Афганской войне в целом, то многие воспринимали ее лишь как один из конфликтов, которые велись старым режимом. Новому режиму хватало и своего собственного военного поражения. Когда Москва в 1994 году начала военные действия с целью подавления движения за независимость на территории отколовшейся от России Чечни — так как Кремль, помимо прочего, опасался того, что отделение северокавказского региона может увлечь своим примером и другие области, — война пошла ужасно. Горький опыт Афганской войны, которая закончилась всего лишь пятью годами ранее, не были учтены. Закаленные местные боевики, которые знали местность гораздо лучше и рисковали гораздо больше, выбивали из строя тысячи недостаточно обученных и плохо оснащенных российских солдат-призывников уже из новой, посткоммунистической России.

Чеченская война была последней в длинном ряду российских военных маневров на Кавказе, который всегда был пограничной территорией, мало чем отличавшейся от Афганистана. Обескровленные боями против новых партизанских сил в горах, русские войска вымещали досаду на местном населении, убивая тысячи мирных жителей, уничтожая деревни и разрушив столицу страны, город Грозный.

После того, как повстанцы во главе с полевым командиром Асланом Масхадовым отбили назад Грозный в 1996 году, обе стороны подписали мирное соглашение, которое оставляло разоренную территорию Чечни фактически независимой. В изолированном и доведенном до нищеты регионе стали обычным явлением похищения людей, пытки и казни без суда и следствия. В 1999 году новый премьер-министр Владимир Путин начал второе наступление на Чечню после того, как исламистские чеченские командиры предприняли несколько нападений на соседний регион России — Дагестан. Москва также обвинила чеченцев в серии взрывов жилых домов в России, несмотря на отсутствие доказательств и даже несмотря на признаки того, что взрывы, возможно, были организованы органами безопасности как повод для войны. Руслан Аушев, герой афганской войны, бывший командир 108-й мотострелковой дивизии и один из самых близких друзей Валерия Востротина, возглавлял в то время правительство соседней области — Ингушетии. Москва отклонила многие попытки Аушева выступить посредником в этом конфликте и, в конечном счете, заменила его марионеточным прокремлевским лидером, под бдительным контролем которого насилие распространилось из Чечни и на Ингушетию.

Новая чеченская война позволила Путину заручиться политической поддержкой среди российского населения, которое уже было по горло сыто десятилетием постсоветского унизительного упадка. Ничто не ранило больнее российскую гордость, чем тягостное впечатление от первого чеченского конфликта, но теперь некогда прославленные вооруженные силы страны снова оказались в глухом тупике, отвечая на атаки повстанцев похищениями людей, убийствами, пытками и насилием над многими тысячами мирных чеченцев. Силы Москвы смогли обеспечить определенную степень стабильности в этом регионе только тогда, когда уничтожили большую часть того, что еще осталось от провинции.

К 2008 году во главе Чечни встал бывший повстанец 31-летний Рамзан Кадыров, который, как многие верят, сам пытал и убивал людей своими собственными руками. Самоуверенная власть Кадырова держится на страхе, дани и огромной поддержке из Москвы. Утверждения Кремля о победе в Чечне верны лишь в том смысле, что тактика выжженной земли, освоенная еще в Афганистане, была доведена до логического завершения: намного меньшее население было буквально разбомблено до полного подчинения, а его инфраструктура восстановлена под властью энергичной промосковской администрации. Где потерпела неудачу «афганизация», обратившая конфликт на местных жителей, там восторжествовала «чеченизация», по крайней мере, временно.

Но режим, выросший за счет жестокого подавления Москвой чеченской независимости, крайне нестабилен. Кадыров зависит от частного ополчения, кремлевской поддержки, и работы «батальонов смерти». Кремль называет повстанцев «бандитами» и «террористами», повторяя ту же терминологию, которая обычно использовалась в Советском Союзе в отношении афганских моджахедов, и утверждает, что конфликт в Чечне был частью глобальной войны против терроризма. В сущности же, наоборот, Москва гораздо больше сделала для воспитания будущего поколения террористов из числа отчаявшихся и нищих чеченских жителей. Из Чечни насилие распространилось и на другие, прежде мирные регионы Северного Кавказа, которые угрожают стать очагом новых этнических и религиозных конфликтов.

VIII

Восьмилетнему правлению Путина как президента России очень помог взлет мировых цен на нефть. Новое богатство, превосходившие самые смелые мечты Кремля, позволило ему вытеснить с политической арены оппозиционные партии России и почти заставить замолчать противников Кремля. Образовался ряд новых партий, которые были либо созданы Кремлем, либо образованы с его санкцией. Большинство наиболее выдающихся и влиятельных фигур в политике и бизнесе вступили в главную прокремлевскую партию «Единая Россия». Среди них был и Франц Клинцевич, бывший начальник разведки 345-го воздушно-десантного полка.

Клинцевич остался служить в 345-м полку после окончания Афганской войны. В 1994 году полк был отправлен в бывшую советскую республику Грузию, чтобы помочь обеспечить перемирие между правительством и сепаратистами в Абхазии — отколовшемся от Грузии причерноморском регионе. Вскоре после этого Клинцевич вышел в отставку из вооруженных сил, чтобы возглавить «Российский союз ветеранов Афганистана». Позже он был избран в парламент, где стал заместителем главы парламентской фракции «Единая Россия».

Пилот вертолета Владимир Костюченко стал заместителем Клинцевича в «Союзе ветеранов». В 2006 году он тоже пошел в политику, создав партию «За Родину», которая обещала отстаивать интересы ветеранов в растущей борьбе за голоса все более националистически настроенных избирателей России.

Некогда худощавый и подтянутый Клинцевич теперь располнел. Окна его огромного, обитого кожей кабинета в здании Государственной Думы, построенном в сталинские времена напротив Красной площади, выходят прямо на Кремль. Далее по коридору делит тесный кабинет со своим помощником еще один ветеран 345-го полка. Знаменитый полковой командир Валерий Востротин также депутат Государственной Думы РФ и член «Единой России». На стене позади его рабочего стола висит большой портрет его кумира, героя девятнадцатого века Дениса Давыдова. На подоконнике Востротин держит модель злосчастной боевой машины пехоты — БМД, в которой его дважды ранили. После возвращения из Афганистана Востротин занимал разные высокие военные посты, пока не был назначен заместителем министра по чрезвычайным ситуациям. В этом качестве он еще раз вернулся в Афганистан с грузом гуманитарной помощи еще до своей победы на выборах в депутаты парламента. Одним из его юридических консультантов является ни кто иной, как генерал в отставке Николай Сердюков, который в декабре 1979 года был командиром 345-го полка и наказал Востротина и других военнослужащих 9-й роты за мародерство во дворце Тадж-Бек, который они перед этим помогали штурмовать.

Для большинства ветеранов Афганской войны Востротин олицетворяет героизм и справедливость — возможно, даже больше, чем любой другой офицер из тех, кто сражался на войне. Каждый год 11 февраля — в годовщину дня 1989 года, когда 345-й полк официально был выведен из Афганистана, ветераны собираются в центре Москвы напротив выстроенного в неоклассическом стиле здания Большого театра через улицу от здания Думы. Погода в это время холодная и пасмурная, поэтому день обычно бывает очень сырым. Ветераны, члены семей и друзья стоят, притопывая ногами от холода в ожидании своих товарищей. Но появление Востротина вызывает приветственные крики и благоговейный шепот. В окружающей его толпе люди обмениваются между собой поздравлениями, делятся военными историями и угощают друг друга водкой, после чего расходятся по группам, чтобы предаться более серьезным воспоминаниям и выпить где-то в другом месте. Ветераны, все еще недовольные советским подходом к этой войне и ее последствиями, находят утешение в своем сильном братстве и еще не пережитой скорби по своим погибшим товарищам.

Но отношение к войне меняется. Богатая нефтью Россия двадцать первого века стремится к новой конфронтации с Западом в попытке восстановить свое утраченное влияние на мировой арене. В Москве внешние проявления патриотизма и политической лояльности снова стали действующей валютой, позволяющей преуспеть в бизнесе и политике. Ветераны и знатоки этой войны все более и более оглядываются на этот конфликт через призму «холодной войны», говоря не столько об ошибках Москвы в Афганистане, сколько об уроках войны в отношениях с Соединенными Штатами. Огромный поток долларов, которые Вашингтон вложил в эту войну ради убийства советских парней, просто выполнявших свой долг перед своими товарищами-коммунистами, все чаще воспринимается как предупреждение об опасности легкомысленных иллюзий об американской дружбе. Американская поддержка моджахедов рассматривается как признак действительного отношения американцев к русским и как доказательство нежелания Вашингтона понять, что Советский Союз на самом деле вторгся в Афганистан только потому, что хотел установления мира среди своих соседей. Когда Россия вторглась в Грузию в 2008 году, отчасти чтобы решительно порвать с Западом, отчасти — с целью создания собственной сферы влияния, кремлевская пропаганда звучала почти так же гневно, как и ее прежний, советский вариант. И это возымело немалый эффект: многие россияне считали, что американские войска воевали вместе с грузинами против русских солдат.

И все же отношение к Афганской войне остается очень смешанным и часто запутанным. Многие ветераны гордятся своей службой, сохраняют безграничное доверие к своим товарищам и весьма критично настроены по отношению к тому, как велась эта война. В основном критика в отношении властей касается того, что они, сначала приняв ошибочное решение о вторжении в Афганистан, потом вывели войска. Валерий Курилов — офицер группы спецназа «Зенит», участвовавшей в штурме дворца Тадж-Бек в 1979 году, не удивлен, что «Аль Каида» нашла благодатную почву в Афганистане. «Почему афганцы должны разделять наши ценности и уважать нас? О каких ценностях мы вообще говорим? Мы вторглись в их страну, грабили и убивали их, а затем просто собрались и уехали. Почему бы в мире не вырасти терроризму именно там?»

Дмитрий Лекарев, бывший когда-то рядовым в 70-й бригаде в Кандагаре и вернувшийся после двух лет службы в Москву, в 2005 году, гуляя в парке, случайно встретился со своим бывшим командиром батальона. Отставной полковник сидел на скамейке в гражданской одежде. Лекарев, который уважал Дунаева и считал, что ему повезло служить под его командованием, почему-то чувствовал себя перед ним как школьник перед бывшим учителем.

Дунаев тоже узнал Лекарева. «А, сержант, иди сюда!» — подозвал он его по-дружески. После этого последовал обмен приветствиями, начавшийся с шутки полковника: «Может у Вас есть работа для меня?» Бывшему рядовому хватило этих секунд, чтобы понять: Дунаев говорил вполне серьезно. Полковник, имевший четыре Ордена Красной Звезды и два Ордена Ленина, был безработным. Лекарев не знал, чем были вызваны те слезы, которые ему удалось сдержать, — чувством обиды за него, за них обоих или за всю эту долгую авантюру, которая все еще вызывала море боли даже по прошествии трех десятилетий после бессмысленного решения о ее начале.