Сердцевина 1

Подолы пёстрых юбок взлетали, на миг приоткрывая стройные ножки, вводя в искушение господ офицеров и штатских завсегдатаев трактира «У томалэ». Я с любопытством смотрела на это зрелище, недоступное обычной «приличной женщине», и пыталась понять, отчего же почитается оно непристойным. По сравнению с костюмами императорского балета длинные юбки томалэ выглядели почти скромно. Зато реакция зрителей была куда более откровенной.

Пожалуй, ревнители нравственности правы. К чему благородным дамам, а тем более девушкам, смотреть на разгорячённых вином и похотью мужчин? Зрелище и в самом деле малоприятное. Потому я переключила внимание на сцену, наслаждаясь свободой, которую предоставляла мне мужская роль. Узнай кто-нибудь, что здесь сидит Натали Улитина… Нет, нет, не «та самая княгиня Улитина». «Та самая» – кавалерственная дама Марья Алексеевна, почтеннейшая матушка моего покойного супруга, женщина во всех смыслах этого слова замечательная и полностью заслуживающая свою репутацию, чьего острого язычка страшится высший свет, к чьим советам прислушивается сама государыня. Свекровушка вряд ли одобрила бы моё появление в трактире… Но княгиня Наталья Сергеевна Улитина тихо вдовеет в своём поместье, а за столиком в трактире сидит её воспитанник Виталион Задольский.

Именно он смотрит сейчас с любопытством на танцующих девушек. Именно ему бросает со сцены пылкие взгляды черноволосая красавица, которую безоговорочно одобрила бы тётушка Серафина. В каждом безукоризненном движении девушки, будь то почти незаметное движение ножки, взвихривающее юбку, или взмах ресниц, чувствуется работа мастера. Да, именно работа. А вот молоденькую девчушку, неистово кружащуюся у самых кулис, переполняет радость. Чистая радость от того, что она живёт, от того, что танцует. Вот из таких и вырастают истинные такуты – магини, ткущие танцем ткань реальности, способные повелевать и людьми, и стихиями.

От наблюдений за девушками меня отвлёк сосед по столику, Павел Алексеевич Игнатьин, опекун моего малолетнего родственника Вотанова. Я приехала в Версаново не для того, чтобы под иллюзией прогуляться по злачным местам, а затем, чтобы выкупить имение Вотанова, а заодно разобраться с тем, как он в одночасье стал круглым сиротой.

Павел Алексеевич поднял руку, подзывая полового. Смуглый детина в красной рубахе тотчас подлетел к нему:

– Что будет угодно, Павел Алексеевич? Красного раденского?

Я мысленно усмехнулась. Называть кислятину, подаваемую в трактирах, раденским, было оскорблением для вина, в аромате которого гармонично слились терпкие ноты черноплодной рябины, фиалки и сафьяна. Счастье, что я наложила на себя двойной слой иллюзий.

Внешний слой, видимый всеми непосвящёнными, был скопирован с моего кузена Анатоля. Образцом для внутреннего слоя, для той иллюзии, которую увидят владельцы амулетов истинного зрения или слабые Одарённые, послужил мой пасынок Андрюша, ныне кадет Пажеского корпуса. Разглядеть меня настоящую сквозь иллюзии сможет только равный по силе мастер иллюзий. А таких на всю страну единицы. Судя по тому, как смотрит на меня Павел Алексеевич, ему видно и Анатоля, и Андрюшу. Что ж, пусть смотрит.

– Нет, голубчик. Раденское в другой раз, – ответил Павел Алексеевич половому. – Принеси-ка ты лучше нам синего версановского.

– Синего? – Спросила я, не скрывая любопытства. Красное, белое, розовое…

– Да, дорогой мой, – ответил Павел Алексеевич. – Не слышали? Сейчас попробуете, – и улыбнулся мне чуть покровительственной улыбкой.

Я давно уже вышла из того возраста, когда меня можно было задеть улыбкой или словом. А вот мои мальчики – ещё нет. И потому я сочла нужным изобразить обиду иллюзией Андрюши, позволив Анатолю-Виталиону безмятежно улыбнуться.

Павел Алексеевич тотчас перестал улыбаться, но, прежде чем он успел сгладить неловкость, зазвучали аплодисменты и крики «браво», которыми зрители благодарили танцовщиц.

Я мельком взглянула на сцену, любопытствуя, что будет дальше. На смену девушкам вышел томалэ в красной шёлковой рубахе с чёрной вязью вышивки, словно стекавшей с плеч на грудь и струившейся по рукавам. Парня, нежно обнимающего гитару, нельзя было назвать красавцем, хотя черты лица были вполне правильными. Но едва зазвучал его голос, чуть хрипловатый, я замерла, словно заворожённая.

Я давно зареклась прислушиваться к голосам былого. Сладкие голоса вошедших в моду при императорском дворе фрежских теноров, соловьями разливавшихся о смерти и разлуке, оставляли меня равнодушной. Но томалэ, не выводил рулад, а пел просто и искренне.

Да, ни на что на свете не променяю я свою Луночку, не променяю ощущение единства с нежной пугливой красавицей, по доброй воле признавшей меня своей всадницей. Жаль, что пришлось въехать в Версаново в карете, но лунная кобылица не показывается при свете дня.

Ничего, мы наверстаем с ней упущенное сегодня же, благо до полнолуния осталось всего две ночи и луна будет яркой.

Ну вот, и тут женское коварство! Да у этого «страдальца» большими буквами на лбу написано «сердцеед» и «женогуб»! А мужчины – невинные агнцы? Дверь в чулан памяти со стуком распахнулась, выпуская, казалось бы, надёжно запертые воспоминания о Вадиме.

Прорвавшиеся эмоции заставили меня на мгновение утратить контроль над личинами, отчего глаза мои, растеряв иллюзорную голубизну, стали карими.

Вспомнилась девушка, наивная шестнадцатилетняя девушка, мечтающая о счастье звёздной ночью у распахнутого окна. А о чём ещё можно мечтать, услышав от усатого красавца-гусара, кумира всех дам, пылкое:

«Звезда моего сердца, я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне «да»!»

Сказать «да» непонятно чему помешали закончившийся танец и своевременно появившаяся двоюродная кузина Софья Александровна, к которой девушку отослали после неприятной истории с тётушкой Серафиной. И вот теперь Натали думала, стоит ли на следующем балу сказать «да» или помучить Вадима ещё немного…

И тут до неё из окна спальни кузины, находившейся этажом выше, донёсся знакомый голос:

– Звезда моего сердца! Я сгораю от страсти! Сделайте меня счастливым, скажите мне «да»!

– Ах, Вадим, – раздался кокетливый голос кузины. – А как же Натали? Разве не за ней вы ухаживали сегодня вечером?

– На что мне этот костлявый цыплёнок, когда рядом со мной такая женщина? – с чувством ответил Вадим.

В ту ночь я захлопнула окно и сердце, мысленно поклявшись себе никогда больше не впускать в него мужчин.

Интересно, насколько этот «старик» старше меня? На год? На три?

Песня закончилась, и на сцену снова выбежали гибкие смуглянки.

– Ну-с, Виталион, извольте попробовать синенького, – предложил Павел Сергеевич.

– Отчего же не попробовать, – кивнула я. Сделав небольшой глоток с видом знатока, я прикрыла глаза, пытаясь справиться с накатившими воспоминаниями.

Вино и в самом деле оказалось неплохим, с лёгким фруктовым ароматом и тонким послевкусием. Открыв глаза, я сделала ещё глоток и, любуясь непривычной голубизной, спросила:

– Неплохое вино. Отчего же о нём не слышали в столице?

– Слышать-то, может, и слышали, – ответил Павел Алексеевич, – а пробовать навряд ли приходилось. Секрет лазуритовки знают только томалэ. Их девушки собирают ягоды, а мужчины делают вино. Делают для себя, и только здесь, в ресторане «У томалэ» можно угоститься этим удивительным напитком.

Да, подумала я, сделав ещё глоток. Похоже, напиток и в самом деле удивительный, коварный, из тех, что пьются легко, а опьяняют незаметно.

– А что же вы его не пьёте, Павел Алексеевич? – спросила я, заметив, бокал, наполненный до краёв красным вином. Мысль о том, что «добрый дядюшка» хочет напоить «мальчишку», скорее позабавила, чем рассердила меня. Я давно уже не была наивной девушкой и твёрдо знала, что в жизни всегда есть место подлости.

– Это для Вас, Виталион, синенькое в новинку, – ответил тот, не моргнув и глазом. – А мне, старику, больше рдеющее рденское по душе. Вот где терпкость, да букет, да крепость.

– Какой же вы старик, – улыбнулась я. – Вон господин Великий Инуктор куда старше будет, а за ним молодые с трудом поспевают.

При упоминании Великого Инуктора Павел Алексеевич смутился.

– А вы, Виталион, знакомы с Великим Инуктором? – спросил он почти непринуждённо. Инукторов побаиваются все, но особенно те, у кого «рыльце в пушку». Сдаётся мне, что господин Игнатьин относится к последней категории. Надо будет приглядеться повнимательнее. Но не стоит его слишком запугивать.

– Издалека видел. Он иногда бывает у княгини, – ответила я небрежно после некоторой заминки, не покривив при этом душой. Он и вправду бывает в гостях у свекровушки. А о том, что я бываю в кабинете сиятельного дядюшки Андрея, господину Игнатьину знать пока незачем.

– А я уж подумал, – сказал, расслабившись, Павел Алексеевич, – что вы, Виталион, с ним близко знакомы.

– Вы меня переоцениваете, Павел Алексеевич, – усмехнулась я, – хотя иногда лучше переоценить человека, чем недооценить.

Вот, например, мысленно продолжила я, сейчас меня вы явно недооцениваете. А я себя, пожалуй, переоценила. Мой самоконтроль стремительно сдавал позиции под действием вина, воспоминаний и весёлой музыки томалэ.

Павел Алексеевич вымученно улыбнулся, но, прежде чем он успел что-то сказать, я встала из-за стола.

– Прошу прощения, Павел Алексеевич, но я должен вас покинуть. Мне пора.

– Помилуйте, Виталион, – возопил тот, – время ещё совершенно детское.

– Дети не могут оценивать последствия своих поступков, – глубокомысленно ответила я. – Потому им нужны наставники и опекуны, – на последнем слове я сделала ударение, напоминая Павлу Алексеевичу о его собственных опекунских обязанностях. – Взрослые же люди в состоянии сами сопоставлять свои действия и их последствия, и я, как человек взрослый, полагаю, что сейчас мне самое время ехать домой. Честь имею.

Я поклонилась, и уверенной походкой направилась к выходу.

Последствия моих действий, начни я сейчас танцевать, могли бы оказаться весьма чреватыми для всех присутствующих.

Я прошла уже почти через весь зал, когда внимание моё привлёк пьяный возглас:

– Роза, цветочек мой! Нет, куда без поцелуя…

Я обернулась и увидела корнета, заступившего путь черноволосой красотке. Медведистостью фигуры он напомнил мне Степана Ветрова, бывшего адъютанта моего мужа.

Однажды майской ночью мне не спалось. Я потихоньку выбралась из спальни и спустилась вниз. Сад был залит лунным светом, и во мне зазвучала, сливаясь с соловьиными трелями, лунная музыка. Позволив мелодии подхватить меня, я выбежала на лужайку и закружилась в танце. Со стороны танец мог показаться странным, как могут показаться странными движения пальцев гитариста, играющего на невидимых струнах, тому, кто никогда не видел гитары. Но я танцевала не для зрителей, а для себя. Я плыла и парила, я была вихрем в пустыне и волной в океане, я смеялась от переполнявшего меня восторга и любила эту ночь до последней росинки на лепестке цветущей вишни, до самой крошечной звёздочки в небе… И почти налетела на Степана, возникшего передо мной совершенно неожиданно. Подсматривал ли адъютант за мной специально или стал невольным зрителем, но танец заворожил его.

– Натали, – охрипшим голосом произнёс он. – Чаровница! Не спится со старым мужем?

Степан протянул ко мне руки и на мгновение меня захлестнул страх. Лишь на мгновение, потому что я змеёй ускользнула от его объятий.

– Хочешь поиграть со мной? – сказал Степан, и раздосадованный, и разгорячённый моей неуловимостью.

Он сделал ещё шаг ко мне, и я увидела, как лихорадочно блестят его глаза.

– Будь ты моей, – бормотал Степан, – тебе не пришлось бы бродить в саду одной. Я любил бы тебя все ночи напролёт.

Ветров сделал шаг, ещё и ещё… Я каждый раз уворачивалась, благо для выпускницы Аспидника это не составляло большого труда. Это было похоже на танец, и я превратила это в танец, окутывая Степана ночной дремотой, остужая его пыл ночной прохладой… И вдруг молодой человек замер. Замер, уставившись на Луночку, мою несравненную красавицу, неожиданно появившуюся на лужайке. Обычно мне приходилось звать, иногда лунная кобылица откликалась не сразу. А в ту ночь она явилась сама.

Ошеломлённый Степан мгновение стоял неподвижно, а потом сделал к Луночке шаг, другой… Воспользовавшись тем, что он отвлёкся, я покинула лужайку и вернулась домой так же тихо, как и выходила. Мне совершенно не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о моих ночных прогулках. Достаточно было одного Степана, попавшегося в тенёта танца.

Неожиданно всплывшие воспоминания заставили меня обернуться к корнету, преградившему путь танцовщице.

– Пропустите меня, Фин, – капризно потребовала девушка.

– Сперва поцелуй, – пьяно ответил тот.

Мне не следовало вмешиваться, и что мне за дело до какой-то плясуньи? Мужчины не всегда ведут себя достойно и с благородными девицами, а уж тут… Но мне вспомнилось пьяное дыхание Степана, и я шагнула вперёд.

– Пропустите девушку, сударь, – приказала я.

Корнет обернулся и присвистнул, с удивлением глядя на меня. Он был куда выше меня и значительно шире в плечах. Должно быть, я показалась несерьёзным противником, потому что он насмешливо заметил:

– У вас, сударь, ещё молоко на губах не обсохло, но я готов вам преподать урок вежливости.

В скорости он уступал мне больше, чем я ему в силе, так что это я могла преподать ему урок.

– Вы пьяны, господин грубиян, – холодно ответила я, – и пятнаете честь мундира так же, как уже испачкали сам мундир.

Я указала на свежее пятно, расползавшееся по оранжевому обшлагу его рукава. Мой укол возымел немедленное действие.

– Кто будет вашим секундантом? – Прорычал побагровевший корнет.

Я усмехнулась. Он недостаточно твёрдо стоял на ногах, чтобы браться за оружие. А я не хотела, чтобы потом кто-то обвинял меня в расправе над пьяным воякой.

– Я не принимаю пьяных вызовов, – твёрдо ответила я. – Но если завтра не передумаете, присылайте своего секунданта в дом княгини Улитиной. С этими словами я развернулась и пошла, уводя за собой «спасённую» томалэ. У выхода мы остановились.

– Благодарю вас, – прошептала танцовщица. – Вы спасли меня.

Девушка мило покраснела и опустила глаза, зная, что на мужчин её смущение действует безотказно.

– Право, красавица, не стоит благодарности, – улыбнулась я, мысленно браня себя. Мало того, что в первый же вечер я оказалась втянута в ссору, так мне ещё предстояло отделаться от назойливой девицы.

– Позвольте мне хотя бы станцевать для вас, – прошептала Роза.

– В другой раз, милая, – сказала я. – Я тороплюсь.

– Вам у нас не понравилось? – огорчение девушки было абсолютно искренним. Она привыкла к восхищённым взглядам и рукоплесканиям, и сама мысль, что кто-то может остаться равнодушным к её танцам, казалась ей до сегодняшнего дня невероятной.

– Отчего же, понравилось, – всё так же равнодушно ответила я, – но мне пора.

– Но погодите же, – огорчённо воскликнула девица. Казалось, она была готова на всё, чтобы задержать холодного красавца, которого я изображала.

– Ну, хотите, я вам погадаю! – воскликнула она, хватая меня за руку. При этом браслеты, унизывавшие её руку, скатились к локтю, открывая взгляду многочисленные следы неглубоких порезов на запястье. Я перехватила её руку.

Случайно порезаться или поцарапаться может любой, но здесь о случайности речь не шла. Нет, кто-то здесь игрался с магией крови.

Девушка удивлённо посмотрела на меня.

– Я и сам тебе погадаю, – сказала я. – Впереди тебя ждут неприятности. Большие неприятности.

 

Сердцевина 2

Это только в романах герой всегда знает, что делать, и сразу хватается за шпагу или за пистолет. Героини тоже знают, что делать, и тотчас же падают в обморок, чтобы осложнить задачу герою.

А я, наткнувшись на следы магии крови, растерялась. Растерялась, не зная, что делать с этой девицей. Тащить её к инуктору и рассказывать, что у него под носом проводили ритуалы магии крови? Да он первый начнёт доказывать, что я ошиблась.

И тут над ухом у меня раздался вкрадчивый голос:

– Послушайте, господин хороший, у нас непринято так обращаться с девушками.

Я обернулась к говорившему и увидела томалэ, недавно печалившегося со сцены об ушедшей юности. Он опять сумел вывести меня из себя всего несколькими словами. Не принято у них держать девиц за руку! А требовать поцелуи принято? Но ладно поцелуи…

Не выпуская руки танцовщицы, я холодно посмотрела на него и спросила:

– А магией крови баловаться у вас принято?

– Какой такой магией, мой яхонтовый? – проворковала красавица, но, судя по брошенному на меня взгляду, о чёрной магии она знала не понаслышке.

Певец помрачнел.

– Это слишком серьёзное обвинение, господин хороший, – сказал он после короткой паузы.

С этим я не могла не согласиться. Магия крови была единственной магией, объявленной вне закона. За участие в её ритуалах, оДарённых, практиковавших её, преследовали беспощадно и наказывали вплоть до принудительного изъятия Дара, а их бездарных сообщников ждали каторга и смертная казнь. Я как-то слышала, что бездарные роптали на несправедливость подобного разделения. На самом же деле нет муки сильнее, чем в одно мгновение лишиться Дара. Это всё равно, что ослепнуть и оглохнуть одновременно.

В танцовщице не чувствовалось и тени Дара. Судя по многочисленным порезам, она была жертвой, чьим страхом и болью оДарённый приманивал души, выбравшиеся на Грань с Того света.

– Думаю, – сказала я певцу, – нам стоит поговорить об этом в другом месте. Здесь слишком много глаз и ушей.

Он кивнул, соглашаясь. Но в глазах девицы я увидела страх и смятение. Придётся, как они говорят, позолотить ей ручку. Я мысленно перебрала амулеты, унизывавшие мои пальцы. Взгляд мой остановился на молочном-белом опале в тонкой золотой оправе. Его дала мне Варвара Степановна, моя бывшая наставница, к которой я заехала по дороге в Версаново.

– Что скажете? – спросила она, протягивая мне кольцо.

От вопроса веяло подвохом.

– Этому лунному камню, – сказала я, вглядываясь в нежный перламутровый туман опала, – подошло бы серебро.

Наставница кивнула.

– Не думаю, что это упущение ювелира, – продолжала я.

Я покрутила кольцо, провела пальцем по холодной гладкой поверхности камня, и, закрыв глаза, попыталась прочувствовать его ауру. Ощущение было такое, словно я пытаюсь ловить чёрную кошку в тёмной комнате: знаешь, что она тут, а настичь никак не можешь.

– Странное кольцо, – признала я, вспоминая всё, что знала об опалах. Из них часто делали обереги от чёрного колдовства, от ночных кошмаров и разного рода страхов. Для того же использовали солнечный металл – золото. – Похоже, что это – хранитель снов, но таких я ещё не видела.

– Хранитель, и не только снов, – подтвердила наставница. – И очень сильный. Я вчера наткнулась на него в лавке старьёвщика. Думаю, что он неслучайно пришёл ко мне как раз перед вашим приездом. Возьмите его.

– Помилуйте, Варвара Степановна! – рассмеялась я. – Неужели вы думаете, что я не справлюсь со своими кошмарами без оберега?

– Вы, сударыня, справитесь, – непреклонно ответила наставница. – Но это не значит, что это кольцо не пригодится. Возьмите!

Варвара Степановна оказалась права. Я сняла кольцо с опалом с пальца и протянула певцу.

– Если я ошибся, – сказала я, – перстень останется у вас в качестве компенсации. А если нет… Если нет, он ещё пригодится.

В домике томалэ, куда привёл меня певец, пряно пахло травами и тревогой. Тревога пряталась в хрупкой фигуре, согнувшейся над столом, в ярких амулетах из пёстрых перьев и разноцветных камешков, развешанных по стенам, в сучковатой клюке, прислонённой к широкой скамье. Тревогой чернел трефово-пиковый расклад карт, который изучала хозяйка. И одиноко краснел в нём бубновый король, обещавший кому-то помощь благородного человека.

Томалэ славились своим искусством гадания, но по-настоящему предвидеть будущее могли немногие. Остальные же ловко обманывали простофиль, щедро плативших за обещания непременной удачи и счастья в понимании клиента – богатого жениха или благополучного исхода опасного дела.

Но от склонившейся над картами старухи на меня повеяло настоящим Даром, пусть и слабеньким.

Когда мы вошли, она подняла голову и что-то сказала по-томальски. Мой спутник ответил на том же языке, указывая на танцовщицу, которую ему пришлось тащить сюда почти силой. Его ответ встревожил старуху ещё больше. Она с трудом встала, подошла ко мне и пристально посмотрела мне в глаза.

О способностях томалэ завораживать взглядом ходило много баек. Особенно охотно рассказывали их те, кто по собственному ротозейству расстался с деньгами. Настоящих знающих, способных заморочить, заворожить бездарного, было не больше, чем хороших гадалок. Судя по всему, хозяйка домика была не только гадалкой, но и знающей. И она не просто смотрела, а испытывала, пытаясь понять, стоит ли всерьёз воспринимать моё обвинение. Я встретила её взгляд спокойно и уверенно, заставив старуху отвести глаза.

– С недобрыми вестями пришёл ты, изумрудный мой, – пробормотала она.

– Посмотри, знающая, и скажи, что я ошибся, – сказала я, показывая старухе следы порезов на руке танцовщицы.

Девица попыталась изобразить себя жертвой оговора, но лгать знающей было бесполезно. Не помогли красавице и слёзы, которыми она попыталась разжалобить нас с певцом. Но со зрителями ей не повезло. Певец застыл в растерянности, не зная, что предпринять, зато старуха лишь презрительно фыркнула.

– Даже плакать как следует не умеешь, – сказала она с усмешкой.

И я была с ней полностью согласна. Вся эта сцена попахивала фарсом, и не витай в этом домике предчувствие беды, можно было бы позабавиться. Но сейчас было не до забав.

Мне предстояло разобраться кто, когда и зачем проводил магические ритуалы в Версаново.

На первый вопрос точного ответа я так и не получила, поскольку танцовщица не знала своего соучастника, и не могла даже с точностью сказать, мужчина это был или женщина.

– Ты что, и в самом деле не смогла отличить мужчину от женщины? – ехидно спросила старуха.

Танцовщица вспыхнула.

– С ног до головы в плаще, да капюшон, да маска, – оскорблено сказала она. – Поди, разбери.

– Какая маска?

– Птичья… Клюв крючком, перья торчком.

Это уже что-то.

– А голос? – требовательно спросила старуха.

– Для мужчины – высокий, для женщины – низкий.

Похоже было, что неизвестный злоумышленник прибегал к помощи амулета, скорее всего, а исказителя звуков, причём слабенького. Но это всё мелочи. Куда интереснее оказалось упоминание о свечах. Среди ритуалов магии крови, как учили в Аспиднике, большинство проводились в темноте, разбавляемой только светом свечей, высота и цвет которых менялись от ритуала к ритуалу.

– А какие свечи он зажигал? – спросила я у танцовщицы.

– Никакие, – буркнула она.

– Как? Неужто не было ни одной свечки? – удивилась я.

– Нет, – ответила девица, но старуха тут же стукнула палкой по полу. Через пару минут и три стука палкой мы выяснили, что для ритуала неизвестный использовал семь больших чёрных свечей. Потом танцовщица подтвердила, что у злоумышленника было два ножа – тонкий острый нож с белой костяной рукояткой, и другой, с широким длинным лезвием, с деревянной рукояткой, выкрашенной в чёрный цвет. Другими словами, он использовал всё то, что следовало использовать для вызова мятежной души из-за Грани.

Чёрным ножом он что-то нарисовал на земле, потом белым порезал руку девицы и собрал её кровь в серебряный кубок, который осторожно поместил в центр рисунка.

– И что было дальше? Он зажёг свечи?

– Да, – ответила танцовщица.

– Он пробормотал что-то, и свечи, вспыхнув, погасли? – спросила я. Угасшие свечи были признаком присутствия вызванного духа, и чем сильнее был дух, тем больше гасло свечей.

– Да, – упавшим голосом ответила девица.

– Сколько свечей погасло? Две? Три? – продолжала расспрашивать я.

– Все, – ответила танцовщица.

– Все? – ошеломлённо переспросила я. Погасить семь больших свечей обычному духу не под силу. Это мог сделать только тёмный Страж, вырванный с Грани, отделяющей Этот свет от Того.

Кто же из стражей попал в ловушку призыва? Зверь? Палач? Надо срочно слать вестника в Канцелярию. Готового у меня нет, но за час сделаю, к утру он доберётся до столицы. Пусть присылают Золотых Аспидов. И через два дня те будут здесь вместе с ревизорами из Канцелярии. Вот пусть и разбираются. А я – не Аспид, я – Уж, хоть и Золотой.…

Через два слоя иллюзий несложно казаться спокойной, но сердце моё бешено стучало, когда я равнодушно произнесла:

– Потом свечи вспыхнули снова. Какого цвета были огни? Синего? Жёлтого?

Девица на мгновение заколебалась, раздумывая, солгать или нет, а потом неуверенно ответила:

– Кажись, зелёного.

– Не лги, – прервал её стук старухиной палки.

Танцовщица с ненавистью посмотрела на соплеменницу.

– Белого они были, белого!

Значит, Охотник. Значит, судьба была милостива, приведя сюда единственного из стражей, которого привлекает азарт погони, а не мучения добычи.

– Ты видела их не единожды? – я могла и не спрашивать. На запястье танцовщицы я различила два заживших Знака Боли и один свежий, обеспокоивший меня куда больше.

– А что худого, в том, что я смотрела на огоньки? – нагло улыбаясь, ответила девица.

– Действительно, что худого в призыве тёмного Стража? – Спросила я, позволив улыбке скользнуть по лицу иллюзии.

– Какого – такого тёмного стража, господин хороший? – попыталась удивиться танцовщица.

Но старуха сердито оборвала её:

– Хватит кривляться, Роза!

И добавила что-то по-томальски, отчего лицо красавицы исказила злобная гримаса.

Злится и боится. Но недостаточно, чтобы заговорить. Попробуем надавить посильнее.

– А ты знаешь, что полагается за пособничество чёрной магии?

Девица молчала, опустив голову.

– А ведь тебе было страшно. Больно и страшно, – продолжала я. – Но ты терпела. Ради чего?

Что тебе пообещали за участие?

Роза продолжала молчать.

– Деньги? Цацки? – начала перечислять я, внимательно следя за выражением лица танцовщицы. – Красоту, что не увянет до самой смерти?

– А что худого, если я до смерти останусь красивой? – с вызовом спросила танцовщица, поняв, что дальнейшее запирательство бессмысленно.

Как аккуратно неизвестный сформулировал своё обязательство! Мог и на крови поклясться, мысленно посмеиваясь над дурёхой. Усмехнулась и я самой обидной из усмешек Анатоля.

– А ты знаешь, когда умрёшь? – спросила я. – А то обидно, знаешь ли, приложить столько усилий ради того, чтобы умереть молодой.

И тут Роза поняла. Она упала на колени и завыла, вцепившись руками себе в волосы. Но я не нашла в себе и капли сочувствия к обманутой мерзавке, которая ради красоты и молодости готова была обречь на страшную смерть десятки, а то и сотни ни в чём неповинных людей. Ведь явись на призыв неизвестного не Охотник, а Зверь, Версаново обезлюдело бы раньше, чем нерадивый инуктор успел бы послать за подмогой. К тому же меня беспокоили свежие порезы на её запястье. И потому я продолжала, не обращая внимания на её вой:

– Весьма разумная предосторожность. Я бы тоже поторопился избавиться от свидетеля. И когда же с тобой собирались рассчитаться? Девушка вздрогнула, как от удара, и дрожащими губами прошептала:

– После Яшки.

Эти два слова не сказали мне ничего, но певец побледнел, а старуха вцепилась скрюченными пальцами в волосы Розы, заставляя девушку поднять голову:

– Что ты сделала с моей девочкой, мерзавка?!

Отчаянье в глазах танцовщицы сменилось безумным блеском:

– Спит твоя Яшка на камне вызова. И никто уже ей не поможет, потому что наступает час Волка. И Дикий Охотник вот-вот придёт за ней!

Вот оно! Это то, что я подозревала, чего страшилась с того момента, как увидела свежий Знак Боли. Но Роза трижды ошиблась. Во-первых, она ошиблась со временем. Час Волка наступает после часа Быка, а последний только начался. Во-вторых, зря пугала она безысходностью. Не зря карты обещали Яшке помощь бубнового короля. И уж совсем напрасно танцовщица попыталась сбежать.

Я перехватила беглянку и бесцеремонно кинула её на лавку.

– Торопишься за расчётом? – спросила я. В эту глупую голову стоит вложить простую мысль о том, что только мы сейчас стоим между ней и чёрным магом, который собирается помочь ей умереть молодой. И смерть её быстрой и лёгкой не будет.

Времени на разговоры сейчас нет, но, думается, девице есть о чём рассказать. А в канцелярии Верховного Инуктора служат очень вдумчивые и внимательные слушатели, которым будет интересно узнать о ритуале призыва из первых уст.

Поэтому я склонилась к девице, съёжившейся от страха, и вкрадчиво прошептала:

– На твоём месте я не спешил бы.

Потом я, как учили в Аспиднике, коснулась точки на шее Розы, и та без единого звука провалилась в сон. Мне нечасто после окончания школы приходилось прибегать к навыку «тонких прикосновений», и я с благодарностью вспомнила Пелагею Дмитриевну, которая вбивала его в головы и пальцы будущих змеек. Глядя на неё, невозможно было представить, что эта пухленькая старушка для противника опаснее дюжины дюжих гвардейцев.

Я была не лучшей из учениц Пелагеи Дмитриевны, и будь у девицы хоть капля Дара, мне не удалось бы справиться с ней. А так хватило одного прикосновения, чтобы усыпить Розу.

Дело было сделано. Оставалось сделать другое дело, более сложное и рискованное. И неважно, что Яшка – всего лишь томальская девчонка, а я – княгиня Улитина, Мастер иллюзий, Золотой Уж и прочая, и прочая. Важно, что я могла ей помочь.

– До утра хлопот с ней не будет, – сказала я, оборачиваясь к хозяйке, которую Радх бережно усадил на лавку. – А мы поедем за девочкой. Надо отдать должное певцу. Когда я позвала его на смертельно опасную прогулку, он не дрогнул, но посмотрел на меня с надеждой и удивлением. Зато в глазах старой томалэ надежды не было.

– Она сказала правду, – прошептала старуха. – Час Охоты уже близко. Близко, и всё же ещё не наступил. И Охотник любит сперва погонять добычу, наслаждаясь азартом погони. А сменить одну добычу на другую его заставлю я.

– Мы успеем, – ответила я. – Дай мне только какую-нибудь её вещь.

– Возьми, – сказала старуха, указывая на узкий кожаный браслет, лежавший на столике среди карт. – Он порвался сегодня утром. Я взяла браслет, и покрутила в руках, рассматривая ремешки, унизанные разноцветными бусинами. Не просто браслет, а с любовью сделанный оберег, который девочка носила, не снимая. И не порвался он, его подрезали. Несложно догадаться, кто это сделал. Но сейчас важно другое. Через браслет можно дотянуться до девочки. Я попробовала сделать это, и вдруг почувствовала отклик. Светлые стражи, да девочка оДарённая! Нет, такое сокровище я Охотнику не отдам. Мы не отдадим.

И, улыбнувшись старухе, я пообещала:

– Не печалься, мудрая. Яшка вернётся к тебе до рассвета.

Выходя из домика, я слышала, как старуха о чём-то бормочет по-томальски, видимо благословляя нас. Что ж, благословение одарённой нам сегодня очень пригодится.

И колечко с опалом пригодится. Только не мне, и не Радху, а девочке, которой предстоит сегодня встретиться с воплощённым страхом. Оно укроет малышку от Охотника, призванного чёрной магией, спрячет от злых глаз и оживших страхов, сотрёт из её памяти ночной кошмар.

– Радх, перстень, что я дал, у тебя? – спросила я у томалэ, молча шедшего рядом.

– Да, – подтвердил он и потянулся к карману, но я остановила его.

– Наденешь девочке, когда заберёшь её, – объяснила я. – Охотник потеряет ваш след, по крайней мере, до утра.

– А потом?

– Потом… Потом я позабочусь о ней, если вернусь, – пообещала я. Обязательно позабочусь. Девочке с таким уровнем Дара прямая дорога в Аспидник.

– А если нет? – озвучил недосказанное мною Радх.

– Если нет, тогда найдёшь Анну, мою сестру, и скажешь, что позаботиться о девочке – мой приказ.

На самом деле, о малышке позаботится Клара. Аннет Тучинская, приехавшая под видом моей сестры, сама ещё девочка, научившаяся к семнадцати годам накладывать иллюзии и кружить головы мужчинам. К сожалению наставников, вторым она занималась с большим усердием, чем первым, хотя иллюзии у неё получались неплохие. Я взяла её с собой по просьбе Варвары Степановны, чтобы девочка поработала с иллюзиями под моим руководством. Кто мог подумать, что мне в первый же вечер придётся столкнуться с Диким Охотником?

И не просто столкнуться, а увести его от избранной добычи. Придётся воспользоваться Даром, чтобы привлечь к себе внимание Охотника. Но то, что у Стража вызовет лёгкий интерес, на живого мужчину подействует как сильнейший приворот.

Я предпочитала привлекать внимание мужчин обаянием, а не магией. – Как только заберёшь Яшку, уезжай, не оглядываясь, – приказала я певцу. – Иначе потеряешь сердце.

О том, что мне самой грозило потерять голову, с душой в придачу, я предпочитала не думать.

 

Сердцевина 3

В человеческом языке не найдётся слов, чтобы достойно описать грациозность движений лунной кобылицы и струящееся по ветру серебро гривы. Даже по-жеребячьи нескладная Луночка, какой она явилась мне когда-то, была ошеломляюще прекрасной.

Это случилось тогда, когда я жила у тётушки Серафины, взявшей на себя труд обучить меня искусству такут. Каждый день мы занимались с ней в зале по несколько часов, до автоматизма отрабатывая каждое движение. Но вскоре я заметила, что тётушка не радуется моим успехам. Наоборот, каждый раз, когда мне что-то удавалось, я замечала, как недовольно та поджимала губы. И, как другие ищут признаки одобрения во взгляде и выражении лица своего наставника, так я искала признаки тётушкиного недовольства.

Но я быстро убедилась, что сердить Серафину не стоит, и, чтобы её настроение не портилось после наших занятий слишком сильно, время от времени допускала ошибки, одну нелепей другой. Зато я старалась практиковаться, когда тётушка меня не видела, и проявляла изрядную изобретательность, отыскивая для этого место и время.

Однажды ночью я проснулась, вырвавшись из кошмара, в котором бежала по бесконечной анфиладе комнат, а за мной с узким ножом в руках гналась тётушка. Поняв, что уже не усну, я решила поупражняться, благо в окно светила полная луна.

Я тихонько выскользнула из дома и спустилась к пруду. Там, под нестройный аккомпанемент лягушачьего хора я начала повторять движения, которые мы разучивали днём с Серафиной. Шаг, поворот, батман… Я и не заметила, как начала танцевать, танцевать с ночью.

Я ощутила, что в искусстве такут главное не технически безукоризненное исполнение элементов, которому учила меня Серафина, а умение слиться с природой, почувствовать своё единство с ней.

Я была так счастлива своим открытием, что потеряла счёт времени. Не могу сказать, как долго наслаждалась я танцем прежде, чем почувствовала чьё-то присутствие. Обернувшись, я увидела дивное создание. Растопырив для устойчивости ножки-прутики, нервно прядая ушками, меня с настороженным любопытством рассматривал большими чёрными глазами лунный жеребёнок.

Я протянула к нему руку, но малыш всхрапнул и исчез.

Я понуро поплелась домой, жалея, что так неосторожно спугнула чудо.

На следующее утро мне даже не пришлось прилагать усилия, чтобы казаться неуклюжей. Серафина торжествовала… Теперь я понимаю, что тётушка отчаянно завидовала моему рано пробудившемуся Дару.

Обычно он пробуждался у девочек лет четырнадцати – пятнадцати, и лишь в редких случаях раньше. Я бы предпочла, чтобы и мой пробудился позже. Я предпочла бы, чтобы бескровные мамины губы не шептали еле слышно «Ат ралор ап Кетран» [ «Я завещаю тебе Дар»

Перевод с тарского], чтобы не обжигала меня боль потери и одновременно непереносимая боль обретения Дара, чтобы всю силу обретённого не пришлось мне использовать, удерживая жизнь в тщедушном тельце со сморщенным, похожем на стариковское, личиком – в долгожданном наследнике отца, своим рождением погубившем нашу матушку.

Я предпочла бы… Но мы не выбираем. Не мы выбираем судьбу. Не мы… Я поймала себя на том, что напеваю песню, любимую песню моего мужа Алексея:

Луночка мчалась бесшумно, едва касаясь копытами дороги, и чуть слышный цокот её копыт отличался от топота Ветра, пытавшегося догнать нас, как мерный рокот прибоя отличается от грома бури.

Да, это судьба выбирает, для кого с детства привычным будет горячее дыхание пустыни и шорох песка под ногами, для кого – хлюпанье хляби и скрип снега. А мы выбираем только из того, что она нам предложит: пойти направо или прямо, сказать «да» или «нет», принять бой или отступить.

И Алексей с честью встретил свою судьбу… Но сегодня не время вспоминать о мёртвых. Сегодня время думать о живых.

Я придержала Луночку, потянувшись через браслет к девочке. То ли от того, что нас теперь разделяло меньшее расстояние, то ли от того, что усилился её пробуждающийся Дар, но теперь я явственнее чувствовала молоденькую томалэ.

– Устали? – на лице Радха, наконец догнавшего меня, читалось беспокойство, смешанное с сомнением. Похоже, он до сих пор не мог поверить в мою серую кобылку. Иллюзия, которую я когда-то наложила на Луночку, стойко держалась, хотя я давно прекратила её подпитывать. Похоже, моя красавица поддерживала образ сама, не желая привлекать внимание смертных.

– Нет, – коротко ответила я. – Мы у цели.

Едва я ответила, из леса на дорогу выбежала девочка. Из-под её сбившегося набок платка выбивались светлые пряди. Я мысленно отметила, что светлые волосы так же необычны для томалэ, как и сильный Дар. А в том, что пробуждающийся Дар по силе не уступит моему собственному, я уже не сомневалась.

Но размышлять о странностях было некогда. На дорогу уже выползал клочковатым туманом Охотник.

 

Сердцевина 4

Разбудил меня громкий шёпот:

– Наталья Сергеевна, голубушка, сделайте милость, проснитесь.

– Что случилось, Матрёна? – не открывая глаз, проворчала я. – Велено же, не будить без особой надобности.

– Так надобность и появилась, матушка, – ответила служанка. – Там ахфицерик явился, сердитый такой, Вас требует.

– Офицер? – я потянулась, пытаясь вырваться из липких тенёт сна. Странного сна, в котором я мчалась на Луночке по бесконечной равнине, поросшей высокой травой. Иногда я оборачивалась, чтобы взглянуть на несущегося по пятам Дикого Охотника. И сердце моё замирало, но не от страха, а от восторга.

– Да, матушка, – подтвердила Матрёна.

Что за офицер? Что ему надо?

– Не тяни, Матрёна. Доложи, как положено.

– Разрешите доложить, Ваше Сиятельство, – поспешно ответила она, – Штабс-ротмистр Кваснёв желают говорить с вами по неотложному делу! Память услужливо подсказывала, что единственным офицером, с которым я здесь познакомилась, был давешний грубиян. А, значит, неотложным делом мог быть только вызов. Ну что же, если ему так хочется…

– Матрёна, а где штабс-ротмистр сейчас?

– С барышней беседуют, Ваше Сиятельство.

Штабс-ротмистр попал в нежные ручки Аннет! С её талантом слушать, приправленным неуёмным любопытством, и с умением мадам Клары слышать и анализировать мы через час будем знать об уланах всё. Или почти всё. А у меня есть достаточно времени, чтобы привести себя в порядок и наложить оба слоя иллюзий.

Я не торопилась. И всё же, когда я вошла в гостиную, штабс-ротмистр не сразу заметил меня, а заметив, не смог скрыть своего разочарования. С собеседниками Аннет такое случалось частенько. Куда интереснее было то, как смотрела на штабс-ротмистра моя подопечная.

Присмотрелась к нему и я. Незваный гость мой был высок и статен, пожалуй, даже хорош собой, и разговор вёл с непринуждённой лёгкостью, то есть относился к той категории мужчин, к которым я со времён своего знакомства с коварным гусаром относилась настороженно.

– Аннет, – приказала я, входя в комнату, – будь добра подняться к себе.

– Но, Тали, – капризно протянула девушка… Однако, заметив, что я коснулась рукой перстня с обсидианом, поднялась и улыбнулась гостю.

– Приятно было познакомиться, – почти пропела она.

Обсидиановый перстень был условным знаком. Я не возражала против того, чтобы Аннет на публике изображала капризную избалованную девчонку, но с самого начала предупредила, что если она хоть раз ослушается меня после того, как я подам знак, то отправится домой немедленно.

– Итак, сударь, чем обязан вашему визиту? – холодно спросила я, убедившись, что за девушкой захлопнулась дверь. Мне не хотелось, чтобы о дуэли узнали мои спутники и домочадцы, и в первую очередь Матрёна, дважды спасавшая мне жизнь.

– Вы, сударь, вчера публично оскорбили корнета Слепнёва. Он требует от вас удовлетворения.

Я пожала плечами. Куда больше, чем дуэль с самоуверенным корнетом меня беспокоил тот, кто призвал Охотника. А Слепнёв… Если корнет ищет неприятностей, то он их получит.

В любом случае, сначала надо дождаться Аспидов. А я их ещё не успела вызвать. Вот избавлюсь от штабс-ротмистра и займусь вестником.

– Ну что ж, – ответила я. – Я охотно удовлетворю корнета. Однако, принимая во внимание, что я приехал сюда по делам и мне требуется некоторое время для их завершения, предлагаю корнету встретиться через пять дней.

– Пять дней? – штабс-ротмистр недоверчиво посмотрел на меня.

Согласно дуэльному кодексу, поединки не откладывались более, чем на день без уважительной причины. Но у меня причина была более, чем уважительная.

– Пять дней, – подтвердила я. – О месте и точном времени с вами договорится мой секундант, которого я обязуюсь найти не позднее чем через два дня.

 

Сердцевина 5

– И ЭТО вы называете рессорами? – Я удивлённо приподняла бровь. Одного этого вопроса оказалось достаточно, чтобы избавить меня от необходимости трястись на бричке рядом с Игнатьиным, выслушивая его льстиво-снисходительные умствования.

Карета же катилась по просёлочной дороге, мерно покачиваясь, лишь иногда подпрыгивая на особо выдающихся ухабах. Так же мерно и мирно текла беседа в карете – Аннет и Клара обсуждали приглашение, полученное сегодня утром: господин городской голова изъявлял желание дать бал в нашу честь.

Я же, едва сев в карету, погрузилась в лёгкую дрёму, из которой меня не могли вырвать ни болтовня спутниц, ни ухабы и ямы. Из-за вторжения секунданта выспаться мне не удалось, а подготовка и отсылка вестника лишили меня последних остатков бодрости. Я не стала противиться сну, и ради чего? Смотреть на бесконечные поля, тянувшиеся за окном? Стоило мне сомкнуть глаза, как я оказалась в лесу. Но лес это не был похож на зелёный, полный жизни, по которому мы с Охотником мчались накануне. И Луночка, и призрачный конь Охотника неслись тогда, не касаясь земли, не разбирая дороги. Я с помощью Дара раздвигала ветки перед собой, и всё же мне то и дело приходилось уклоняться от неповоротливых сучьев и хлестких веток. Влево – вправо, влево – вправо, вайде – на, вайде – на, не – поймаешь, не – поймаешь… И всё быстрее, быстрее, свивая движения в единую нить танца ускользания. Ускользания не от Охотника – от страха, бывшего главным оружием Стража на Этом свете.

Вайде-на… Мне не нужно было оглядываться, чтобы понять, что расстояние между мной и Охотником неумолимо сокращается. Вайде-на? Страх, подавленный было танцем, снова начал поднимать голову. Вайде-на! Не оглядываться! Там позади всего лишь томалэ, и его жеребцу никогда не догнать нас. Вайде-на….

Я пригнулась, уклоняясь от очередной ветки, и по спине пробежал холодок. Я обернулась и увидела Охотника, который, похоже, попытался схватить меня, но промахнулся. Вайде-на! Выручай, Луночка! Лунная кобылица рванулась вперёд, оставляя позади тёмного Стража и его клекочуще-лающую свиту.

Вайде-на… Я обернулась, и заметила, что Охотник изменился: сквозь клочья тумана стал пробиваться тусклый свет. Я читала в книге из тётушкиной библиотеки, как маг привязал к себе Охотника, взяв клятву служить, пока тот трижды не упустит добычу. Хитрый маг надеялся привязать Стража к Этому свету до конца своей жизни, потому что Охотник добычу не упускает.

Страшная сказка, сказала мне тогда тётушка Серафина, которой я осмелилась тогда задать вопрос. Страшная сказка, и ничего больше.

Только похоже, что сказка обернулась былью, если судить по начавшемуся превращению Охотника.

Но тот, кто поймал стража в ловушку, ничего не знал о резвости и неутомимости лунных кобылиц. Вайде-на! Луночка неслась через бурелом, и мне приходилось тратить всё больше сил на борьбу с ветками. Расстояние между нами и преследователями снова начало сокращаться. Я снова начала танец ускользания. Вдруг Луночка метнулась вверх, едва не нанизав меня на острый сук. Яростный рёв «Вайде ра», раздавшийся снизу, свидетельствовал, что страж опять упустил добычу.

Вайде-на! Я вдруг поняла, что не страх холодком пробежал по спине, что холод исходил от протянутой руки Охотника. Вновь обернувшись, я заметила, что туманная завеса, окутывавшая прежде стража, порядком поредела. Сквозь туманные космы я уже могла различить его лицо, странным образом показавшееся мне знакомым….

Луночка поднялась над лесом. Если до того скачка бешеной, то теперь она стала просто безумной. Теперь, когда мне больше не надо было уворачиваться от деревьев, лунная кобылица скользила по небу быстрее ветра, снова оставив преследователей позади. Вайде-на!

Вот только на этот раз Охотник мчался следом, не отставая, но и не пытаясь догнать. Казалось, что он разрывается между азартом охоты и желанием обрести свободу. И хотя в его руке появился аркан, Страж медлил.

Зато я медлить не стала. От аркана душ не увернуться ни мне, ни Луночке. Он сам ловит добычу, повинуясь воле хозяина.

– Луночка, помнишь, как мы первый раз летали? – спросила я, глядя вниз. Лес кончился, и под нами тянулись поля.

– Йагага! – подтвердила она.

– Повторим?

– Йагага! – согласилась кобылка.

– Тогда по моему сигналу…

– Вайде-ра! – раздалось у меня за спиной.

Движение, которым Охотник метнул аркан, было настолько быстрым, что простой смертный и не заметил бы. Но простых смертных здесь не было, а мы с Луночкой были наготове. Она метнулась вверх, я камнем полетела вниз. Аркан в нерешительности завис в воздухе, словно решая, кого из нас двоих ловить. Но прежде, чем он смог на что-то решиться, мы были уже далеко.

Вайде-на. Земля стремительно приближалась, и крик охотника «Рацит» [“Свободен!” Перевод с тарского] донёсся до меня откуда-то сверху. Падать было восхитительно страшно, страшно, несмотря на то, что я верила: разбиться мне не дадут.

 

Сердцевина 6

За серый цвет мундиров с белой выпушкой инукторов в народе прозвали «волками». Некоторые из моих столичных знакомых и вправду напоминали хищников, неутомимых и беспощадных. А Великий Инуктор, дядюшка Андрей, невысокий и подтянуто-худощавый, чьи манеры и умение держать себя заставляли самых рослых собеседников смотреть на него снизу-вверх, напоминал мне чёрно-бурого лиса, коварного и верткого. Своих подчинённых держал он в ежовых рукавицах, не уставая повторять им, что долг инуктора – бдеть, дабы не допустить и не пропустить злонамеренных ворожбы и колдовства. И сам бдел, заставляя инукторов по всей империи трепетать при мысли о нежданной ревизии, мотаясь из губернии в губернию, прикрываясь иллюзией то бойкого купчика, то разорившегося помещика. После таких проверок в обители «Кающихся братьев», случалось, появлялись новые кающиеся из числа нерадивых инукторов.

Да, Андрей был большим любителем иллюзий, но в последнее время доверял их накладывать только мне. Он с удовольствием и вовсе забрал бы меня к себе, но Его Величество лично воспротивился переводу, заявив, что Мастера Иллюзий находятся исключительно в ведении Магической Канцелярии.

Настоящих Мастеров иллюзии во всей империи можно пересчитать по пальцам. Графиня Волкова уже немолода, барон фон Динст – ещё молод и неопытен, остаются князь Худицкий, баронесса Тоцкая и я. Когда Алексей был жив, я уделяла иллюзиям едва ли треть своего времени. Всё остальное отнимали светские обязанности. Но с того страшного дня, когда при известии о смерти мужа у меня случился выкидыш, всё переменилось. Потеряв в одночасье и мужа, и долгожданное дитя, я потеряла и желание жить. На Этом свете меня удерживали только Луночка и иллюзии, иллюзии и Луночка. Первое время я не хотела никого видеть. Амулеты, подготовленные артефакторами для заполнения иллюзиями, привозили курьеры, которым было приказано лишний раз не попадаться мне на глаза. Но я и не обращала на них внимания, с головой погрузившись в работу. Сколько иллюзий я тогда создала: мужчин и женщин, юных и дряхлых, броских красавиц и молодых людей с незапоминающейся внешностью… В каждую из иллюзий вкладывала я частичку души, отдавала частичку своей боли.

Лишь несколько месяцев спустя я собралась духом выбраться из добровольного заточения. Но мне хотелось избежать сочувственных ахов и полных скрытого злорадства охов. Поэтому в столицу приехала не овдовевшая княгиня, а её юный воспитанник Виталион, почти неотличимый от того, что разговаривал нынче с версановским инуктором.

Достопочтенный дядюшка Лука, инуктор Версаново, несмотря на серый мундир, на волка похож не был. Скорее он смахивал на заплывшего жиром мопса.

– Добро пожаловать в Версаново, – сухо сказал инуктор. – Мы всегда рады гостям, особенно из столицы. Жаль, что они так редко к нам заглядывают.

Я позволила себе усмехнуться, зная, что лицо иллюзии останется невозмутимым. Дядюшка и не подозревает, как скоро к нему заглянут гости, вызванные мной из канцелярии Великого Инуктора.

– Как вам понравился город, господин Задольский? – спросил он, пытаясь быть любезным.

– Боюсь, почтенный дядюшка, – небрежно ответила я, – у меня не было достаточно времени, чтобы его как следует осмотреть.

– Однако же, господин Задольский, Вам хватило времени, чтобы получить вызов на дуэль, – заметил инуктор. Его маленькие близорукие глазки смотрели на меня чуть осуждающе, словно я была нашкодившим мальчишкой. Хотя, почему «словно»? Виталион в его глазах и был именно мальчишкой, легкомысленным и безрассудным. – И из-за чего дуэль? Из-за девки!

Я оскорблено посмотрела на него.

– Помилуйте, дядюшка, – возмущённо воскликнула я. – Дуэль из-за чести мундира! Дуэль из-за девки так же нелепа, как слухи о Диком Охотнике, дошедшие до меня вчера.

При упоминании об Охотнике мой собеседник переменился в лице. Всю показную любезность словно ветром сдуло.

– Я попрошу вас, молодой человек, – жёстко сказал он, – нигде более не упоминать Охотника, дабы не способствовать распространению слухов, порождаемых невежественностью обывателей.

– Вопиющей невежественностью, – согласилась я. – Если все, встретившие Охотника погибают, кто может утверждать, что это именно Охотник, а не вызванная тварь из-за грани.

Теперь дядюшка Лука побледнел от страха, должно быть, опасаясь, что слухи о тварях доберутся до столицы.

– Молодой человек, – возопил он негодующе и взмахнул рукой, – ни одна тварь не проберётся сюда незамеченной, или я не инуктор!

Я мысленно усмехнулась. И правда, почти уже не инуктор. Перстень-сигналка, меняющий цвет при появлении твари в окрестностях города, был прикрыт иллюзией, простенькой, даже топорной, сохраняющей цвет камня неизменно зелёным. Как только ревизоры увидят иллюзию на толстом пальце, бывшему дядюшке придётся отправиться на каторгу либо на плаху, в зависимости от того, знал он об иллюзии или нет.

 

Сердцевина 7

Я не обманывалась относительно доброты и щедрости опекунов, но скупость господина Игнатьина, заставлявшего мальчика «щеголять» в обносках, выходила уже за рамки приличия. Стоя в залитой солнечным светом зале, я мысленно благодарила любезнейшую свекровь, приславшую меня сюда. А ведь тогда, когда я крутила в руках приглашение от старой княгини, доставленное посыльным лично в руки Виталиону, то думала только о том, как избежать встречи с ней. Но никакого приличного повода отказаться у меня не нашлось. И вскоре лакей уже вводил меня в гостиную старой княгини. Хозяйка ещё не вышла, и я коротала время ожидания, рассматривая фарфоровые статуэтки на каминной полке. Все эти нарядные дамы и изящные щёголи, пастухи с пастушками, музыканты и трубочисты были лишь малой частью обширной коллекции, которую старая княгиня собирала многие годы. Зная об её слабости к фарфоровым безделушкам, друзья и знакомые по поводу и без дарили Марье Алексеевне статуэтки жеманниц и простушек.

Посреди полки возвышался на белом слоне раззолоченный раджа.

– Этого раджу, – голос незаметно подошедшей Марьи Алексеевны заставил меня вздрогнуть, – мне подарил на именины Алёшенька.

Я обернулась и увидела свекровь. За несколько месяцев, прошедших с нашей последней встречи, она изменилась, превратившись из молодящейся пожилой дамы в старуху.

– Простите, Ваше Сиятельство, – пробормотала я, глядя на неё с чуть виноватым выражением застигнутого врасплох мальчишки, – загляделся. По правилам этикета я должна была приветствовать княгиню первой. Но виноватой чувствовала себя не в нарушении этикета, а в том, что, упиваясь своими страданиями, не нашла и пары добрых слов для старой княгини, не меньше моего горевавшей по сыну.

– Ах, оставьте церемонии, юноша, – ответила она. – Я пригласила Вас по делу.

– Я к вашим услугам, Ваше Сиятельство, – подобралась я. Следовало ожидать, что старуха вызывала меня не для праздной болтовни.

– Вот этого арапчонка, – княгиня указала на фигурку коленопреклонённого мальчика в тюрбане, – мне преподнёс Александр Степанович Вотнов на память о своей просьбе. Он просил меня позаботиться о своём внуке, – Мария Алексеевна сделала паузу, – хотя у его единственного сына тогда ещё только начали пробиваться усы. Странная просьба, не правда ли?

– Странная, Ваше сиятельство, – согласилась я.

Но ещё более странным было то, что свекровушка не посмеялась над ней, а, похоже, восприняла всерьёз.

– Но он и сам был человеком весьма странным и нелюдимым. Что не помешало ему выбраться из своего Версаново… Кстати, вы знаете где это?

– Нет, сударыня.

– Это уездный город неподалёку от границы с Фрезией.

Я едва удержалась от удивлённого восклицания, а на лице иллюзии отразилось удивление. Путешествие от фрежской границы, насколько я знала, было предприятием нелёгким, а во времена княгининой молодости и вовсе опасным, и занимало от трёх до восьми недель, в зависимости от времени года и толщины кошелька путешественника.

– Да, да, Виталион, – продолжала княгиня, – он проделал такой путь, чтобы просить дозволения оговорить в завещании сына условия выкупа имения.

– Но ведь такую оговорку можно делать только в отношении родственников? – уточнила я.

– А Вотновы с Улитиными состоят в родстве, хотя и весьма отдалённом.

– Старуха усмехнулась. – По правде сказать, седьмая вода на киселе. Но этого вполне довольно, чтобы я имела исключительное право выкупа родового имения в случае его продажи.

Она помолчала.

– Я, признаюсь, уже совсем забыла об этой просьбе, – произнесла княгиня. – Но вчера мой поверенный получил письмо от опекуна Арсения Вотнова, желающего продать имение.

– Опекуна Арсения? – переспросила я.

– Да, опекуна внука Александра Степановича, – ответила Марья Алексеевна. – Сын Александра Степановича, Георгий Александрович, и его жена, погибли несколько месяцев назад.

Я удивлённо посмотрела на неё.

– Но откуда Вотнов мог знать?

– Он был оДарённым, прорицателем, – вздохнула княгиня. – Дар его был слабым и непредсказуемым, иначе Вотнов не прозябал бы в своём имении. Но в этом случае он не ошибся.

Она снова помолчала.

– Я хочу, чтобы вы поехали в Версаново и, выполнив все необходимые формальности, привезли мальчика сюда.

– Всегда к вашим услугам, сударыня, – учтиво поклонилась я, лихорадочно выискивая предлог, под которым можно было бы отказаться от путешествия. – Но княгиня Наталья Сергеевна…

– На обратном пути заедешь к Наталье Сергеевне, – оборвала меня старая княгиня, глядя на меня так, словно она видела меня сквозь иллюзию, – и скажешь, что я настоятельно прошу её вернуться в столицу. Довольно ей лелеять своё горе. Пора заняться делами.

И добавила скорее для себя, чем для меня:

– У княгини Улитиной нет права на слабость.

И вот теперь я стояла перед портретом Александра Степановича Вотнова. Александр Степанович был изображён во весь рост, стоящим в окружении своры борзых. Притом борзая, нарисованная ближе всех к хозяину, казалась раза в два крупнее остальных, и окрас у неё был необычным – белым, без единого пятнышка. Ни дать, ни взять, – пёс из свиты Дикого Охотника.

Но Александр Степанович не был похож на Охотника. Чуть полноватое лицо, утонувшее в седой бороде, небольшая залысина, взгляд с хитринкой…

– Да, Александр Степанович был весьма достойным человеком, – делано вздохнул господин Игнатьин, водивший меня по дому Вотновых. – А вот его внук… Прошу прощения, Виталион, за поведение моего подопечного. По довольному виду Игнатьина нельзя было сказать, что тот и в самом деле сожалеет.

– Глядя на него, я радуюсь, что у меня нет собственных детей, – заявил он.

– Как же вам тогда «повезло» стать опекуном? – удивилась я, старательно изображая наивного юношу. Было нетрудно догадаться, что любезнейший Павел Алексеевич взял мальчика в опёку, чтобы поправить собственные дела за счёт имения Вотновых. И городской глава назначил Игнатьина опекуном отнюдь не из уважения к душевным качествам Павла Алексеевича.

Я вполуха слушала оправдания Игнатьина, пока тот не упомянул Дикую Охоту, жертвой которой якобы стали Вотновы. Тут я насторожилась.

– И что же? – спросила я.

– Говорят, что души тех, кто стал жертвами Охотника, не находят покоя, и их тянет к дому. Надо ли говорить, что встреча с неупокоенной душой не сулит живым ничего хорошего.

– Какая глупость, – фыркнула я. Виталион и не должен был верить подобным слухам, а княгиня Улитина знала, что души не находят упокоения, если их что-то держит на Этом свете. И причинить вред они могут только тому, кто покусился на их «якорь» – будь то сундук с сокровищами или человек.

– Конечно, Дикая Охота – пустое суеверие, – поспешно согласился Павел Алексеевич. – Но мне с большим трудом удалось найти слуг, согласившихся поселиться в доме, не говоря уже о гувернёре. Потому-то я и решил продать усадьбу и перевезти мальчика в более безопасное место.

Я подумала, что слуги, скорее всего, «спасаются от Охотника» в усадьбе Игнатьина. Там же, наверняка, «спасаются» и многие ценные вещи из усадьбы Вотнова. Павел Алексеевич ещё не догадывается, что ему придётся вернуть всё «спасённое». Но об этом мы поговорим после. А пока я продолжала изображать полную наивность.

– Мудрое решение, – кивнула я, – к тому же позволяющее вам избавиться от обременительных опекунских обязанностей.

Но Павел Алексеевич не собирался так просто сдаваться.

– Право, Виталион, обязанности обременительны, но я не спешу от них избавляться, тем более, что покойный Григорий Александрович был моим другом. Разумеется, по закону при продаже усадьбы опекунство может перейти к покупателю, но, – тут Павел Алексеевич сделал многозначительную паузу, – это ведь необязательно. Почему бы нам не договориться и не отметить в договоре, что усадьба продаётся без обременения опекунством?

Вот тут я забеспокоилась уже всерьёз. Зачем ему мальчик? Большой корысти от управления счётом, на который переведут деньги сироты, Игнатьину нет. Он сможет распоряжаться только процентами и той небольшой суммой, которую получит для содержания Арсения. Это куда меньше, чем доход от усадьбы, которым он распоряжался единолично. Да, следовало разузнать о Павле Алексеевиче побольше, и я знала, кто может мне помочь. Варвара Степановна, моя бывшая наставница, сказала, что некая мадам Каро знает о версановцах больше, чем они сами. Решено, нанесу мадам визит сегодня же вечером…

Пока я думала, как подвести собеседника к нужной персоне, не выбиваясь из роли наивного юноши, Павел Алексеевич заговорил о ней сам.

– Если вы, Виталион, ходите взглянуть на более серьёзную живопись, – сказал он, – нам следует наведаться к мадам Каро. Она специально выписывала из столицы художника. У мадам вообще всё лучшее – живопись, вино…

– Девочки, – подсказала я, изображая смущение.

– Девочки, – подтвердил Павел Алексеевич. – Думаю, они не уступят столичным, хотя мне сравнивать сложно. Другое дело вы. – Он заговорщицки подмигнул мне. – Почему бы нам не навестить мадам сегодня вечерком?

– Боюсь, что и мне будет сложно сравнить, – ещё сильнее «засмущалась» я. – В столице у меня не было надобности посещать подобные заведения и покупать то, что получаю даром. К тому же, Её Сиятельство не одобрила бы моё появление в таком месте.

– Почему бы вам не воспользоваться случаем, – предложил Павел Алексеевич, просияв, – раз уж вы вырвались из-под её строгой опеки? Шальная улыбка прорвалась сквозь два слоя иллюзий и бабочкой порхнула на лицо Виталиона.

– Действительно, почему бы нет! – Воскликнула я.

 

Сердцевина 8

Я не солгала Павлу Алексеевичу, сказав, что мне не приходилось бывать в борделях. Я представляла себе что-то «эдакое», но в заведении мадам Каро ничего «эдакого» не было. Казалось, что мы заглянули к радушной хозяйке, принимавшей в гостях стайку хорошеньких соседок. Их любопытные и оценивающие взгляды мало отличались от тех, которыми встречали Виталиона в столице девицы и дамы на балах и в салонах. Но меня интересовала только хозяйка, бывшая, по словам Варвары Степановны, ушами и глазами Золотых Змей в Версаново. Мадам относилась к женщинам, умеющим превратить собственные недостатки в достоинства. Даже горбинка на носу, которая превратила бы в дурнушку другую девицу, лишь усиливала очарование мадам.

Платье мадам Каро отставало от столичной моды всего на несколько месяцев, что по провинциальным меркам было просто невероятным. Не удивлюсь, если услышу, что местные дамы тайком посылают к мадам за модными выкройками. Кстати, впереди бал у городского головы. Посмотрим, насколько мои предположения верны.

Мой взгляд ещё раз скользнул по шёлковому платью, задержался на мгновение на изящном золотом браслете, украшавшем тонкую руку, потом на паре перстней. И вернулся к улыбке, вспыхнувшей на её лице при нашем появлении.

– Павел Алексеевич, какой приятный сюрприз! Мы уж думали, вы совсем забыли о нас! – воскликнула она. – Представьте же мне вашего друга! Мысленно скривившись от мысли о дружбе с господином Игнатьиным, я поспешила взять инициативу в свои руки. Виталиону уже не раз случалось любезничать с дамами. Сначала это давалось с трудом, но постепенно я научилась целовать ручки и говорить комплименты.

– Виталион Задольский к вашим услугам, мадам, – произнесла я, – но вы, чаровница, можете звать меня просто Тали.

При этом иллюзия Виталиона обворожительно улыбнулась, а иллюзия Андрюши покраснела от смущения. Ещё сильнее Андрюша покраснел, когда я едва коснулась губами запястья мадам.

– Так уж и чаровница, – кокетливо улыбнулась хозяйка.

– Вы напрашиваетесь на комплимент, мадам Каро, – рассмеялась я, поскольку сама частенько пользовалась приёмом «усомнись, заставь удвоить». И поспешила удвоить комплимент:

– Но поверьте мне, и в столице мало найдётся дам, чьё очарование сравнится с вашим.

Я снова прикоснулась губами к её запястью и продолжила:

– К этому платью вам подошёл бы браслет в виде золотой змеи. Браслет-змейка, который просила меня передать Варвара Степановна, был больше чем красивой побрякушкой.

– С глазами из жёлтых топазов? – спросила она, скрыв за нарочитой беспечностью на мгновение промелькнувшее в её глазах удивление.

– Нет, к вашим глазам больше подойдут сапфиры, – уверенно ответила я. В искусно подведенных глазах вспыхнул алчный огонёк. Теперь можно было не сомневаться, что мадам быстро предоставит мне возможность пообщаться с ней наедине.

И действительно, спустя всего несколько минут мы уже поднимались с ней по лестнице. Тяжёлая резная дверь со стуком захлопнулась, отгораживая нас от всего мира. И девица выжидающе посмотрела на меня.

– Скажите, мадам, – тихо спросила я, – сколько перьев у сойки?

Вопрос звучал, по меньшей мере, странно, но ответ на него был именно тем, который я ожидала:

– Больше, чем у змеи, но меньше, чем у орла, – не задумываясь, выпалила моя собеседница. И добавила с лёгким смешком:

– С Варвары Степановны сталось бы ощипать и орла, и сойку, чтобы проверить это.

– Это точно, – согласилась я. Моя бывшая наставница бывала неумолимо дотошной. – Но она просила меня передать Вам с оказией совсем не перья, – с улыбкой добавила я.

– Браслет? – с надеждой спросила мадам.

– Да, – коротко ответила я, – снимая с руки браслет, скрытый до того рукавом моего фрака и трёхслойной иллюзией.

На мой взгляд, змейка была слегка грубоватой и никак не могла претендовать на звание шедевра ювелирного искусства, однако при виде её глаза мадам засияли.

– Нравится? – спросила я.

– Да, очень, – восхищённо ответила девица, протягивая руку к браслету. За дверью послышались шаги, и я поспешила включить поглотитель звуков.

– Но прежде, чем я отдам его вам, – холодно произнесла я, – хотелось бы услышать, почему вы не доложили о появлении Дикого Охотника?

Девица вспыхнула.

– По какому праву вы со мной так разговариваете? – с негодованием спросила она.

Вместо ответа я подняла рукав ещё выше, открывая её глазам браслет из трёх переплетённых змей тонкой работы, обвивших мою руку от запястья до локтя. И пусть чёрные опалы змеиных глаз – оберегов от чёрной магии – свидетельствовали о том, что я – Уж, а не Аспид, трех змей было вполне достаточно, чтобы школить девицу, с восторгом глядящую на свою первую змею.

Увидев моих змей, мадам побледнела и поднесла к глазам платочек, изящным жестом вытянутый из-за корсета.

Будь я мужчиной, тонкие пальцы, на мгновение отведшие газовую косынку в вырезе платья, или глаза, наполнившиеся слезами, могли бы подействовать. Но мужчиной я не была, а «слезоточивых» платочках наслушалась ещё от кузины Софьи Александровны, пытавшейся сделать из меня барышню.

– Мадаму, – сказала я ещё холоднее, чем прежде, – оставьте эти дешёвые уловки для своих клиентов.

Она посмотрела на меня с уважением и страхом.

– Господин Задольский, – сказала мадмуазель, – вы же видите сами, какая это дыра. Чтобы отослать донесение…

– Почта идёт отсюда до ближайшего Гнезда неделю, – перебила я её. – Охотник бродит по окрестностям уже не первый месяц. И, тем не менее, до сих пор никто в Аспиднике не слышал о нём.

– Увы, – вздохнула мадмуазель. – Боюсь, что так. А ведь я отсылала донесения, и не единожды.

Она сделала небольшую паузу и продолжала:

– Но оказалось, что ни одно из них не дошло.

– Как это не дошло?

Мадам тяжело вздохнула:

– Я отсылала донесения по почте.

Я кивнула. Это обычная практика пересылки донесений, замаскированных под письма друзьям и знакомым. Кто из непосвящённых определит, что «поклон Пелагее Евграфьевне» означает, что всё благополучно, а беспокойство «о здоровье Поликарпа Евлампиевича», напротив, содержит просьбу о помощи? Естественно, что у каждого из нас был свой набор условных родственников.

– И что же? – поторопила я замолчавшую девицу.

– Как оказалось, ни одно из моих писем, отосланных за последние несколько месяцев, не покинуло Версаново. Господин почтмейстер совершенно случайно наткнулся три дня назад на стопку конвертов в столе своего помощника Федота.

– Вот как, – усмехнулась я, представив чахлого, чуть сутуловатого юнца, подносящего к длинному носу изящный надушенный конверт и мечтательно вздыхающего. Хотя вполне возможно, что этот самый Федот – молодой человек с солидной, внушающей доверие наружностью. Но как бы забавно ни выглядела картинка, нарисованная моим воображением, последствия были весьма печальными. – Надеюсь, вы не оставили это безнаказанным?

– О, нееет! – протянула мадам. – Думаю, что теперь господин почтмейстер будет лично отслеживать каждое моё письмо. И всё же я предпочту не зависеть от его стараний, – и она многозначительно посмотрела на змейку.

– Понимаю, – снова усмехнулась я. – Кстати, вы знаете, как с ней обращаться?

Мадам кивнула, не отрывая взгляда от браслета.

Золотая змейка позволяла своему обладателю связываться без помощи вестника с человеком, находящимся за много вёрст от него. Разумеется, не с первым встречным-поперечным, а с обладателем другой змейки.

– У вас будет достаточно времени сегодня ночью налюбоваться браслетом, – пообещала я девушке.

– Отчего же? – с любопытством спросила мадам, на мгновение забыв о подарке.

– Оттого, сударыня, что я сегодня ночью при исполнении, – пояснила я, – и у меня назначена встреча в другом месте. О которой не должен знать столь любезно опекающий меня господин Игнатьин.

Мадам разочарованно вздохнула. Похоже, что она и впрямь собиралась показать приезжему красавцу, чем профессионалки отличаются от любительниц.

– Я могу вывести вас незаметно, – сказала она. – У меня тут есть потайная лестница.

– Не беспокойтесь, – ухмыльнулась я. – Я выберусь сам. Но буду признателен, если до моего возвращения вы не покинете эту комнату.

– Рада быть вам полезной хоть этим, – сухо ответила мадам.

– О, не только этим, – усмехнулась я. – Я хотел бы узнать побольше о господине Игнатьине.

– О господине Игнатьине? – переспросила она, на мгновение задумавшись. – О, это наш частый гость. Щедр, но платит девушкам не сколько за ласку, сколько за полезную информацию.

– И он может позволить себе быть щедрым? – поинтересовалась я.

– Во время последней поездки в столицу, из которой вернулся около года назад, он порядком поиздержался, так что едва сводил концы с концами. Зато, получив опекунство, зажил на широкую ногу.

– А почему опекунство досталось именно ему? – спросила я.

– Господин Игнатьин пользуется благосклонностью господина городского головы и, что ещё важнее, его супруги. Баронесса готовится вывезти дочку в столицу этой осенью, а Павел Алексеевич побывал там целых три раза, посему полагает себя человеком просвещённым, презирая всякого, кто не выбирался из Версаново дальше Зареченска.

Я кивнула. Разговоры господина Игнатьина о его пребывании в столице и об отсталости прочих версановцев уже успели меня утомить.

– А ничего странного, необычного за ним не замечали? – спросила я.

– Да нет, – ответила мадам, – ничего особенного. Разве что давеча он хвастался перед Талией, дескать, скоро сможет ей показать, каким мужчиной был в молодости.

Интересно! Сперва оказалось, что неизвестный обещал вечную молодость танцовщице, теперь о молодости заговорил Игнатьин… Похоже, здесь хозяйничает кто-то, кто ловит себе всех помощников на один и тот же крючок.

– Благодарю вас, сударыня, – учтиво поклонилась я.

Затем подошла к окну и отворила его. Полная луна выглядывала из-за кромки облаков.

Я негромко свистнула и обернулась к девушке, смотревшей на меня с недоумением.

– Я вернусь до рассвета.

С этими словами я шагнула в распахнутое окно, одновременно прикоснувшись к амулету незаметности.

 

Сердцевина 9

На обратном пути из усадьбы Вотновых я снова задремала, и встрепенулась, услышав негромкое «Антарэмфа, ата Таливайдена» [“Сегодня ночью, моя Триждынепойманная” Перевод с тарского]. Этот вкрадчивый шёпот показался мне куда опасней яростного «Вайде-ра», звучавшего у меня в ушах с прошлой ночи. Если верить легенде, то трижды непойманный обретал власть над Охотником. Но, судя по тону, которым было произнесено коротенькое «ата» – «моя», верить легенде не стоило.

И вот «антарэмфа» – «эта ночь» – наступила. Хищные тени туч скользили по небу, то и дело закрывая собой луну. И так же легко скользила по-над полем Луночка, то серебрясь в лунном свете, то сливаясь с ночной мглой. Копыта едва касались верхушек тяжёлых колосьев, но ни одно зёрнышко не упало на землю, потревоженное её прикосновением. Казалось, что лунная кобылица мчится наперегонки с ветром, нет, обгоняя ветер.

Вскоре мы уже были на перекрёстке, где накануне встретились с Охотником. Вот только сегодня здесь никого не было.

Луночка недовольно заржала.

– Придётся вызывать, – вздохнула я, пытаясь вспомнить слова призыва.

– Лайд, лайде, лайдо [“Иди, пойду, пошёл” Перевод с тарского], – начала я шептать себе под нос, вспоминая спряжение глагола «приходить».

– Лаадат [“Приди” Перевод с тарского], – подсказали мне со смешком. Там, где мгновение назад никого не было, гарцевал призрачный всадник, красуясь, словно улан перед барышнями. И, хотя призрачная шкура огромного зверя, небрежно наброшенная на широкие призрачные плечи, нисколько не напоминала синий мундир с рыжей опушкой, не говоря уже помпоне и этишкетах, сходство было несомненным. Охотник красовался передо мной, а его жеребец – перед Луночкой. Лунная кобылица благосклонно смотрела на призрачного поклонника, а я почувствовала, что начинаю смущаться и краснеть, как юная девица. И, судя по самодовольному смешку Охотника, моё смущение он заметил через оба слоя иллюзий.

Я сердито мотнула головой и, крикнув «Вайд ар», развернула Луночку и помчалась прочь.

Ответом мне был торжествующий смех и громогласное:

– Тали векташеан [“Три векты форы” Перевод с тарского]!

Выяснение того, что такое «векта», мера времени или расстояния, я отложила на потом. И правильно сделала, потому что почти сразу за позади раздались лай и клёкот, а потом прозвучало знакомое «Вайде-ра!». Вот только тон его был совсем другим. Теперь за мной по пятам летело не земное воплощение всех человеческих кошмаров, а нечто другое, чему я не могла и не хотела подобрать название. Не Дикий Охотник, а Аэрт. Не могу сказать, откуда пришло ко мне его имя. Но оно, короткое и звонкое, звучало в лае псов и гомоне птиц, в хлопанье крыльев и мерном топоте копыт. Даже моё «вайде-на» сменилось дразняще-манящим «А-эрт».

Призрачная свита неслась по пятам за Охотником, не пытаясь обогнать.

Сам он не торопился меня догонять, играя, как кошка с мышкой, то приближаясь ко мне, то вновь отставая, придерживая горячего жеребца.

Жеребец каждый раз недовольно фыркал, а Луночка отвечала ему ехидным ржанием.

Внезапно наша скачка была бесцеремонно прервана. За моей спиной раздалось рычание, а за ним визг и конское ржание. Обернувшись, я увидела приплясывающего на месте призрачного жеребца. Прямо у него под ногами распластался призрачный пёс.

Должно быть, кто-то из призрачной свиты всё-таки не удержался и вырвался вперёд, попав под копыта. Но отчего тогда на лице моего преследователя больше удивления, чем досады?

Охотник спрыгнул с седла и склонился над неподвижно лежащей борзой.

Призрачный жеребец сердито заржал. Но Охотник не обращал никакого внимания ни на жеребца, ни на нас с Луночкой. Похоже было, что прогулка подошла к концу.

– Ра ар на вайдо, Аэрт [“Ты меня не поймал, Аэрт” Перевод с тарского], —крикнула я.

– На бакат [“Не считается” Перевод с тарского]! – прогремело в ответ. И Аэрт исчез вместе со своей свитой также неожиданно, как и появился. Я развернула коня, и мы с Луночкой неспешно двинулись обратно в город. Но, доехав до развесистой липы, рядом с которой под копыта Аэртова жеребца попала борзая, Луночка остановилась. Я замерла, прислушиваясь, и услышала едва различимое постукивание.

Кобылица повернула голову к липе и сделала ещё пару шагов. Затем вновь остановилась и выразительно посмотрела на меня.

Я спешилась, и осторожно подошла к липе. Луночка не вела бы себя так, притаись за деревом что-то опасное, но на всякий случай я приподняла рукав, чтобы воспользоваться, если что, змейками браслета. И вновь опустила, увидев источник странного звука – мальчика, который сидел, обняв колени, прислонясь спиной к липе. Зубы его выбивали дробь, то ли от страха, то ли от холода. Мертвенно-бледное в свете луны лицо с накрепко зажмуренными глазами показалось мне знакомым. Я наклонилась к нему и узнала младшего Вотнова.

– Арсений, что ты тут делаешь? – удивлённо спросила я.

– Сплю, – ответил он, приоткрыв сперва один глаз, а затем другой. Похоже было, что другого ответа от него я сейчас не дождусь. К тому же, сейчас меня интересовал совсем другой вопрос.

– Что же мне с тобой делать? – задумчиво произнесла я. Оставить мальчишку ночевать в лесу я не могла, возвращать опекуну, от которого он явно сбежал, не хотела. Пожалуй, стоило спрятать Арсения на пару дней, до тех пор, пока не станет ясно, почему господин Игнатьин так настойчив в стремлении оставить себе опеку над мальчиком, к которому не испытывал ни малейшей симпатии.

– Для мадам Каро ты ещё маловат, – продолжила я рассуждать вслух, – но, с другой стороны, там тебя искать точно не станут.

Я рассмеялась, представив, каким будет лицо девицы, когда я вернусь вместе с мальчиком. Арсений рассмеялся следом за мной, потом наш смех подхватила Луночка, окончательно спугнув тишину, опустившуюся было на просёлочную дорогу после исчезновения Аэрта.

 

Сердцевина 10

– Ай-о-лллэ, – голос старухи чуть заметно дрожал.

– Ай-о-лллэ, – вторил ей звонкий девичий голос.

– Ай-э, – скрипнула дверь, пропуская меня в домик Фатхи, и песня оборвалась. Две пары глаз – чёрные, подвыцветшие Фатхи и голубые Яшки – настороженно посмотрели на меня. Но в глазах Фатхи насторожённость сменилась радостью, а после нескольких слов по-томальски, брошенных старой томалэ Яшке, голубые глаза вспыхнули восторгом. Девочка вскочила с лавки, неловким движением опрокинув ступку, в которой перед моим приходом толкла высушенные травы. На мгновение она замерла, а потом торопливо принялась собирать рассыпанное.

Старуха, тяжело опираясь на клюку, встала с лавки.

– Кто к нам пришёл! – воскликнула она. – Виталион Павлович, гость дорогой!

– Здравствуй, Фатха, – ответила я.

– Спасибо тебе за внучку, – старуха поклонилась так низко, как ей позволила спина. – Век за тебя Хозяина дорог молить буду.

И, обернувшись к девочке, прикрикнула:

– Благодари, Яшка.

Девочка, оставив рассыпанную траву, поспешно подошла ко мне и неожиданно поцеловала руку. Потом, глядя прямо в глаза, срывающимся от волнения голосом произнесла:

– Виталион Павлович, я благодарю Вас за спасение моей жизни и моей души. Я признаю долг жизни перед Вами.

Старуха ахнула от неожиданности. Да и я с трудом удержалась от удивлённого восклицания. Признание долга жизни, когда спасённый становился тенью и рабом спасителя, – отголосок древних традиций, оставивший следы в легендах и сказках… Вот уж никак не ожидала услышать формулу признания долга от томальской девочки.

Я медлила с ответом, пытаясь найти выход. Мне страшно не хотелось обзаводиться должником, а уж тем более такой юной должницей, но я смутно помнила, что отказ от принятия долга мог ударить по спасённому. Девочка смотрела, напряжённо ожидая моего решения. Похоже, пауза показалась ей невыносимо долгой, и она не выдержала.

– Он сказал, что вы не можете мне отказать, – заявила Яшка.

– Кто он? – в один голос воскликнули мы с Фатхой.

– Аэрт, – ответила девочка, с вызовом глядя на меня.

– Аэрт? – Фатха не скрывала своего удивления, а я непроизвольно сжала кулаки. Выходит, тёмный Страж нашёл-таки дорогу в Яшкины сны. Но ему там делать нечего.

– Я принимаю твой долг жизни, – ответила я, глядя на серьёзное полудетское личико. Насупленная Яшка кого-то мне напоминала, но сейчас было не время разбираться с её сходством. Я должна была защитить девочку. – Моё кольцо у тебя?

– Да, – подтвердила девочка. – Вот.

Она сняла кольцо с пальца и протянула его мне.

– Нет, пусть оно остаётся у тебя, – покачала головой я. – Как символ твоей клятвы. Но этого недостаточно.

Я достала из кармана Яшкин браслет, с которым провозилась сегодня всё утро. Я не артефактор, конечно, но кое-что умею. Так что теперь призвавшему Охотника будет нелегко отыскать девочку, да и самому Стражу будет не так просто проникнуть в её сны.

– Давай руку.

Завязывая кожаные ремешки браслета, я обратила внимание на родимые пятна на Яшкином запястье. И вдруг в памяти всплыли строчки из письма, разосланного восемь лет назад князем Загряжским. «Из имения под Крутояром пропала девочка. Глаза голубые, волосы русые. Особые приметы – родинка на правой щеке, да четыре родинки на запястье крестом…». Голубые глаза и русые волосы встречались нередко, а вот крест из родинок…

– А теперь беги, погуляй, – приказала я. – Нам с Фатхой надо поговорить.

– Как прикажете, господин, – поклонилась девочка и вышла, прикрыв за собой дверь.

– Ох, что же теперь будет, яхонтовый, – тихо сказала старуха, обращаясь больше к себе, чем ко мне.

– Не тревожься, Фатха, – ответила я, помогая ей сесть на лавку. – Я не обижу девочку.

– Обещаешь? – спросила томалэ, испытующе глядя мне в глаза.

– Обещаю, – ответила я.

– Чем же мне отблагодарить тебя за внучку, золотой мой? – спросила старуха. – Помоги мне снять приворот, Фатха, – ответила я, вспомнив о цели своего прихода. Меня беспокоил так некстати оглянувшийся Радх. Судя по поведению Аэрта, приворот подействовал даже на него. Что же тогда должно твориться со смертным мужчиной?!

– Тебя приворожили, сердечный мой? – всполошилась Фатха.

– Нет, – вздохнула я. – Не меня, я.

– Ты? – изумилась старая томалэ. – Да такому красавчику только поманить, любая прибежит. На что ж тебе приворот?

– Так получилось, – снова вздохнула я.

Старуха задумчиво покачала головой.

– Знаю я, как снять приворот, – сказала она. – Но прежде, чем скажу, раскину-ка я карты. Ты веришь картам, яхонтовый мой?

– Смотря каким, – усмехнулась я.

– Моим поверишь, – уверенно сказала Фатха.

Она дунула, сдувая со стола остатки рассыпанной травы, протёрла стол рукавом, и, убедившись, что он достаточно чист, торжественно извлекла откуда-то из-под пёстрой юбки свёрток. Бережно развернув тряпицу, бывшую когда-то кораллово-красной, старуха вынула колоду карт. Карты, казалось, помнили ещё времена, когда волосы томалэ были иссиня-чёрными, а на лице её не было ни единой морщины.

– Гадать тебе, сокол мой, буду на короля, – с этими столами Фатха вытащила из колоды и положила на стол карту, на которой светилось довольством румяное лицо короля червей. Затем она взяла остальные карты и перетасовала их.

– Карты откроют, что было, – забормотала старая томалэ, водя колодой над равнодушно лежащим на столе королём, – что будет, чем сердце успо…

И вдруг, замолчав на полуслове, положила карты на тряпицу.

– Не идёт гадание, яхонтовый мой, – чуть удивлённо сказала она, – молчит Хозяйка Судьбы.

Старуха взяла со стола короля, задумчиво посмотрела на него и решительно убрала в колоду. А затем, тщательно перетасовав, протянула колоду мне.

– Вытяни карту, бриллиантовый, – приказала она.

Я, не задумываясь, подцепила из середины карту и протянула её Фатхе.

Та посмотрела сперва на карту, а потом на меня. В глазах её вспыхнуло изумление.

Я взглянула на карту и невольно улыбнулась. С картинки на меня строго смотрела дама треф в чёрных вдовьих одеждах.

– Вот теперь, – сказала я удивлённой гадалке. – Я верю твоим картам. Но Фатха решительно отобрала у меня даму и вернула её в колоду. Затем осторожно положила карты на тряпицу и принялась что-то бормотать по-томальски.

Я чувствовала, как Дар гадалки окутывает колоду, и любопытство моё, прежде едва теплившееся, разгоралось всё сильнее с каждым напоённым Даром словом, срывавшимся с губ Фатхи.

Закончив бормотать, старуха вновь взяла колоду в руки и приказала:

– Закрой глаза, яхонтовый, и тяни.

Я послушно зажмурилась и потянулась к колоде. Карты оказались наощупь неприятно холодными, и только одна – чуть тёплой. Я, не раздумывая, вытянула её.

– Вот оно что, – хмыкнула гадалка.

Я открыла глаза, но увидала только пёструю рубашку карты, мелькнувшую в руках Фатхи.

– Закрой, закрой глаза, изумрудный, – строго прикрикнула томалэ. – Сглазишь. Хозяйка Судьбы не любит любопытных.

Я закрыла глаза и почти задремала, под монотонное бормотанье старухи.

Наконец она замолчала.

– Что скажешь, Фатха? – нетерпеливо спросила я.

– Ничего, – ответила гадалка. Она успела смешать карты прежде, чем я смогла заглянуть в них. Но судя по тревоге, отразившейся в её глазах, это означало «ничего хорошего».

– Совсем ничего? – удивлённо спросила я. – Но почему?

– Ты, бриллиантовый мой, вытянул шута, – ответила старуха.

– Шута?! – я не стала скрывать своего удивления. – Разве он есть в гадальной колоде?

– В моей есть, – сказала Фатха. – На моей памяти ты третий, кто его вытянул.

– И что же он означает? – спросила я.

– Открытую судьбу.

Я посмотрела на гадалку с недоумением.

– Ты подошёл к перекрёстку судьбы, когда тебе придётся сделать Выбор, – торжественно произнесла Фатха.

– Мы каждый день встаём перед выбором, – пожала плечами я.

– Я говорю о Выборе, а не о выборе, – ответила старуха. – Таком, который определит всю твою дальнейшую жизнь.

– И что же это за выбор? – с любопытством спросила я.

– Если скажу, – вздохнула Фатха, – то подтолкну тебя на путь, показанный мне Хозяйкой Судьбы. Горький путь, – она снова вздохнула.

– Потому я тебе ничего и не скажу.

– Но хоть о привороте-то ты сказать можешь?

Гадалка задумчиво посмотрела на меня.

– Отчего же не сказать, – произнесла она, – скажу. Только ты, сокол мой, не торопись снимать приворот-то.

– И всё же? – настойчиво спросила я. Уезжать из Версаново, не сняв приворота с Радха, не хотелось.

– Экий ты, мой яхонтовый, нетерпеливый, – усмехнулась Фатха. – Ну, слушай. Есть два способа. Один лёгкий да сладкий, другой – тяжкий, но горький. Начну с первого: надо собрать на рассвете нераскрывшиеся бутоны синего разлучника, высушить их на солнце, да растолочь, приговаривая «Как иссохли цветы, пусть иссохнет твоя любовь ко мне», а потом три дня подряд лично подмешивать в питьё…

Я начала лихорадочно считать. Даже если я соберу разлучник завтра на рассвете, избавить Радха от приворота до отъезда из Версаново я не успею.

– Если это лёгкий, каков же тогда тяжкий? – ужаснулась я.

– Он кажется простым, изумрудный мой, – ответила старуха. – Всего-то и надо, что поцеловать приворожённого, да сказать про себя «Лети приворот на чужой огород».

– И всё? – спросила я.

– И всё, – кивнула Фатха. – А потом ты увидишь отвращение в глазах, той, кого только что целовал.

– И правда, тяжкий, – согласилась я. – Спасибо, Фатха.

– Тебе спасибо за внучку, изумрудный мой, – ответила старуха. – Я позабочусь о Яшке, – сказала я, вставая. – О том, чтобы она научилась управлять своим даром. И о том, чтобы никто не гулял по её снам. Только ведь не внучка она тебе. Скажи, где вы её нашли?

Старуха на мгновение заколебалась, но всё же ответила.

– В лесу подле Крутояра, – сказала она.

 

Сердцевина 11

Бал у городского головы был похож на столичные. Примерно так же, как тяжеловоз похож на рысака. Те же четыре копыта, грива и хвост… Те же танцы, карты и сплетни…

Стоило здоровенному мужику, облачённому в трещащую по швам ливрею, гаркнуть «господин Задольский», как вокруг нас с Аннет закружился хоровод любопытствующих гостей. Такого внимания к моей персоне я не припомню со дня своего первого выхода в свет после свадьбы. Но и я прежде не имела обыкновения так интересоваться представленными мне гостями. Теперь же каждый новый знакомец, будь то подобострастно кланяющийся почтмейстер с воинственно топорщащимися усиками или одаривающая многообещающими взглядами вдовушка, подвергался тщательному изучению. С надменно-равнодушным, скучающим выражением, вполне соответствующим выбранной мной роли юного столичного фанабера, я кивала представленным мне мужчинам и кланялась дамам и девицам, пытаясь обнаружить в новых знакомых хоть крупицу Дара.

Но, странное дело, здесь не было заметно и следов использования Дара, пусть даже чужого. Ни одной, даже самой слабенькой иллюзии, какие во множестве встречаются даже на самом захудалом столичном приёме, заботливо стирая прыщи и бородавки, прикрывая лысины, а порой и заменяя заложенные семейные драгоценности. Интересно, откуда же взялась иллюзия на перстне дядюшки Луки?

Разглядывая гостей барона, я искала среди них оДарённого, который поймал Аэрта в ловушку призыва. Он вполне мог оказаться здесь, ведь любопытство и тщеславие собрали на приём к баронессе все «сливки» здешнего общества. Ведь Дар проявлялся сильнее всего в дворянских родах, а оДарённыеиз низших сословий за службу царю и Отечеству жаловались личным дворянством.

Примером тому, несомненно, могла стать скучающая у стены особа, лишь немногим уступающая телосложением моей Матрёне. Бальное платье, по моде обнажавшее могучие плечи, смотрелось на ней так же уместно, как седло на корове, а веер трепетал в её руках, словно дрожа от страха.

– Кто это? – спросила я у Павла Алексеевича, взявшего на себя роль моего чичероне.

– Госпожа Федоткина, цобермейстер, – шёпотом ответил тот, стараясь не смотреть в сторону упоминаемой дамы.

Ну да, нарушение золотого правила «об оДарённых хорошо или ничего» было чреваты неприятностями, форма которых зависела только от фантазии упомянутого всуе, а размер пропорционален силе Дара. Разумеется, существовали предписания Магической Канцелярии, запрещавшие причинять вред бездарным, но при желании в них всегда можно было найти лазейку. Но среди цобермейстеров или «обозников», как за глаза называли служащих Тайной Магической Канцелярии, придаваемых для магической помощи воинским подразделениям, слабаков не было. Ведь любой из них должен был быть в состоянии отослать за час не меньше десятка вестников.

А я сегодня чувствовала себя измочаленной после единственного, отправленного в столицу с докладом о безобразиях, творящихся в Версаново. О своём близком знакомстве с Аэртом я, разумеется, умолчала. Но упоминания о вызове из-за Грани и иллюзии на перстне инуктора оказалось достаточно, чтобы вскоре на меня буквально обрушились ответные вестники. Первым примчался серебристый с лиловыми полосками из Магической Канцелярии, за ним последовал огненный из Канцелярии Великого Инуктора, последним появился синий золотолампасный из военного ведомства. Все, как и следовало ожидать, с инструкциями, противоречащими друг другу, и с подтверждением широких полномочий. Противоречие в инструкциях давало мне карт-бланш, а полномочия просто пугали.

Общение с присланными вестниками лишило меня последних остатков сил, и я позволила себе немного вздремнуть. Проснулась, однако, я не отдохнувшей, а ещё более утомлённой. И как ни пыталась, не могла вспомнить, что же мне снилось. Но зато откуда-то взялась уверенность, что сегодня ночью я могу спать спокойно. Но вот завтра вечером… Завтрашний вечер обещал быть весьма бурным, и к нему следовало подготовиться. Первым делом стоило отослать из Версаново под надёжной охраной Арсения и Яшку-Лиззи, за которыми охотился мой завтрашний противник.

– Скажите, Павел Алексеевич, – шёпотом спросила я, – а давно ли госпожа цобермейстер приехала в Версаново?

– Месяца три или четыре, – ответил он.

Что ж, выходит, госпожа Федоткина приехала в Версаново уже после появления Охотника. Значит, она непричастна к преступлениям. И ей можно будет доверить детей.

– Павел Алексеевич, любезнейший, представьте меня, пожалуйста, госпоже Федоткиной, – попросила я.

Господин Игнатьин недовольно поморщился.

– Виталион, друг мой, помилуйте, – прошептал он. – Разве мало здесь очаровательных особ, которые будут, в отличие от неё, счастливы Вашим вниманием?

– И любая из них после первого же любезного слова запишет меня в женихи, – ещё тише ответила я.

Павел Алексеевич неохотно подвёл меня к стене, где в гордом одиночестве скучала госпожа цобермейстер.

– Госпожа Федоткина, – проговорил он таким сладким голосом, что меня передёрнуло, – позвольте представить Вам господина Задольского, проделавшего сюда долгий путь из столицы.

– Счастлив приветствовать красу и гордость уланского полка, – сказала я, сопроводив слова изящным поклоном.

– Не трудитесь мне льстить, – фыркнула моя собеседница. Она одарила нас таким взглядом, что Павел Алексеевич поспешил дезертировать. Но меня запугать взглядом трудно.

– В моих словах нет ни капли преувеличения, – улыбнулась я. – Уланский полк по праву может гордиться оДарённой такой силы, как вы, сударыня. А что касается красоты, готов поклясться, что в полку нет ни одной женщины, которая смогла бы соперничать с вами.

– Потому что ни одной больше и нет, – расхохоталась она.

– Окажите мне честь, единственная и неповторимая госпожа цобермейстер, – учтиво поклонилась я, – позвольте мне пригласить Вас на танец.

– А вы не боитесь, сударь, – усмехнулась обозница, – что я отдавлю Вам ноги?

– Я надеюсь, – беспечно улыбнулась я, – что моё умение не подставляться соответствует вашему умению калечить надоедливых кавалеров.

Моя собеседница снова расхохоталась.

– Экий вы забавник, сударь, – сказала она, отсмеявшись. – Ну что же, пеняйте на себя.

Появление нашей пары среди танцующих вызвало настоящий фурор. После первого круга мазурки, который мы прошли по залу, шепоток пересудов за нашей спиной стал почти неприлично громким.

– Между прочим, сударь, – сказала моя партнёрша, – там делают ставки на то, сколько кругов вы продержитесь.

– Выиграет тот, кто поставит на весь танец, – ответила я, делая шаг чуть шире, чтобы избежать предсказываемой участи. Одновременно я прикоснулась к исказителю звука, скрытому под иллюзорной пуговицей на моём фраке.

И уже не заботясь о том, что нас подслушают, произнесла, мысленно поминая недобрым словом затейника из Тайной Магической Канцелярии, придумавшего пароль:

– Лань легко летает летом.

– Лев лелеет лепость лилий, – не задумываясь, ответила моя партнёрша.

– Какие будут приказания, господин Задольский?

– Завтра под амулетом незаметности вам надлежит явиться ко мне в дом в половине восьмого вечера, – отчеканила я. – Форма одежды служебная. Набор амулетов боевой. Все дальнейшие инструкции завтра. И прежде, чем обозница успела мне что-то ответить, фигура танца развела нас в стороны.

 

Сердцевина 12

Стоило мне сомкнуть глаза, как я оказалась во владениях Аэрта. И не просто во владениях, а прямо перед ним. Только теперь Охотник выглядел не призрачно, а вполне себе материально. Шкура на мощных плечах оказалась огненно-рыжей, покрытой то ли причудливыми полосками, то ли вязью слов на неведомом языке. Длинные волосы, на тон темнее, чем шкура, свободно ниспадали на плечи, рыжие усы оттеняли смугловатую кожу. А глаза… Невозможно было описать словами цвет его глаз, как нельзя описать цвет ветра. И эти глаза цвета ветра пугали и завораживали. Хотя завораживали, пожалуй, больше, чем пугали. Хотелось всматриваться в них бесконечно.

Но бесконечности у меня не было.

– Идём, Таливайдена, – сказал Аэрт, протягивая мне руку. – У нас мало времени.

И я послушно взяла тёмного Стража за руку и пошла за ним, не спрашивая куда. Всего за несколько шагов ковыльная степь, в которой мы с ним встретились, сменилась лесом, да каким! Тропинка между деревьями была узкой, так что Охотнику пришлось отпустить меня. Но я не радовалась обретённой свободе. Тёмный Страж всё ещё пугал меня, но лес, нет Лес, страшил куда больше.

Мне случалось видеть сухие деревья, чьи изъеденные жучками стволы, лишились коры. Но в этом лесу все деревья были не мёртвыми, а мертвящими. Казалось, они протягивают со всех сторон сучья, желая выпить из меня жизнь. А тишина… В обычном лесу то птица пролетит, то белка пробежит. Здесь не то, ни малейшего признака жизни. Хотя с представителями местной нежизни я бы предпочла не встречаться. Стоило об этом подумать, как Аэрт остановился, к чему-то прислушиваясь. Я замерла за его спиной, чувствуя, что леденею, то ли от страха, то ли от холодного дыхания Леса, ощущавшегося среди не шелохнувшихся мёртвых веток. В следующее мгновение на тропинку перед нами вылетела тень. Рассмотреть, были ли у неё крылья или она так быстро перемещалась на бессчётных лапах, я не успела. Копьё, появившееся в руках Охотника, вонзилось в тварь, и Лес затопил пронзительный вой, полный боли и отчаяния.

Он оборвался, и тень растаяла, не оставив и следа. А Лес всё продолжал играть с криком, перебрасывая его, словно мячик, от дерева к дереву. Аэрт снова двинулся вперёд, я за ним, готовая в любой момент замереть на месте. Дурные предчувствия меня не обманули. Ещё дважды останавливался тёмный Страж. В первый раз стрелами из возникшего в руках лука он поразил трёх чудовищных птиц, попытавшихся атаковать нас сверху, в другой – искрошил мечом змееподобную тварь.

Мне уже начинало казаться, что мы никогда не выберемся из этого жуткого места. Но тут деревья расступились, выпустив нас на каменистое плато угольно-чёрного цвета.

– Что это было? – почти шёпотом спросила я.

– Души, – равнодушно пожал плечами Охотник.

– Откуда они? С Того света? – продолжала любопытствовать я.

– Нет, – рассмеялся Аэрт. – Как бы смертные ни тешили себя сказками о беглецах, обратного пути с Того света нет.

– А эти? – я показала рукой в сторону леса.

– В своё время узнаешь, – ответил Охотник, заставив меня забеспокоиться от тона, каким было произнесено «своё время». – Идём. Он снова взял меня за руку и повёл. Мелкие чёрные камешки, светившиеся тусклым чёрным светом, мерзко хрустели под ногами, рассыпаясь в пыль. Я шла, прикрывая глаза от пыли свободной рукой, и едва не налетела на Аэрта, который неожиданно остановился. Но на этот раз он не стал хвататься за оружие, а просто подождал, пропуская устало бредущую полупрозрачную фигуру.

– Что это? – опять не удержалась от вопроса я.

– Душа пророка-безумца, – на этот раз мой спутник был более словоохотлив. – Она заплутала в Предгранье. А у тех, кто так близок к грядущему, нет настоящего.

– В Предгранье? – переспросила я, осознав с ужасом, куда завёл меня Охотник. – Ты не можешь увести меня за Грань! – Негодование пересилило во мне страх. – Ты не догнал меня!

Но моё негодование, похоже, только позабавило его.

– За Грань уводят Проводники, – улыбнулся Аэрт, – а я – Охотник. Без меня и моих собратьев, – с гордостью добавил он, – Проводникам пришлось бы каждый раз пробиваться к Грани с боем.

– Тогда зачем мы здесь? – удивилась я.

– Потому что я не намерен отдавать тебя Проводнику, – ответил он, жестом собственника отводя с моего лица прядь. – Идём, я хочу кое-что тебе показать.

Вскоре мы подошли к пропасти, разрубавшей чёрное плато пополам. Одного взгляда, брошенного вниз, туда, где клубился багровый туман, мне оказалось достаточным, чтобы отшатнуться.

Но сильные руки легли мне на плечи, заставляя приблизиться к самому краю пропасти.

– Это – Грань, – глухо сказал Аэрт. – Грань между Тем и Этим светом, между правдой и ложью, между небывшим и несбывшимся.

Я попыталась отодвинуться или хотя бы отвернуться, но тёмный Страж был неумолим.

– Смотри, Таливайдена, – приказал он. – Смотри!

Повинуясь его приказу, я стала всматриваться в клубящееся нечто. Сперва я не могла ничего разглядеть, но туман постепенно выцвел, утратил багрянец, а потом и вовсе всякий цвет… И я вдруг я увидела комнату, показавшуюся странно знакомой. Да, это же гостиная в версановском доме княгини! За столом я увидела знакомые фигуры – Виталиона, Аннет, Яшки и Арсения. В кресле у камина дремала с книгой в руке Клара. Внезапно в комнату вошли двое: высокая женщина в чёрном плаще и мужчина, показавшийся мне странно знакомым. Но мужчина был сейчас неважен. Опасность, смертельная опасность ореолом окружала женскую фигуру.

– Я пришла за своим, – сказала незваная гостья, выступив вперёд.

Она отбросила плащ, и я узнала… Серафину! Вот кто явился за Арсением и Яшкой!

Я невольно отшатнулась, вцепившись в лежавшую на плече руку Аэрта. Картинка перед глазами поплыла, обесцветилась, и через мгновение я не могла уже разглядеть ничего, кроме клубов багрового тумана.

– У тебя такой вкусный страх, Таливайдена, – прошептал Охотник.

– Вкусный страх? – растерянно переспросила я, сбитая с толку словами, заворожённая нежностью голоса и улыбкой в глазах цвета ветра.

– Страх подобен соли, – продолжал он, не сводя с меня глаз. – Еда без соли пресна, а я навечно обречён есть пересоленную пищу.

– Мои соболезнования, – холодно сказала я, осознав вдруг, что бездна его глаз не менее опасна, чем бездонная пропасть Грани.

– Зато твой страх, моя Таливайдена, – сказал, не обращая внимания на мою неожиданную холодность, Охотник, – твой страх с нотками ярости и отчаянного веселья я готов смаковать вечно.

– А если я перестану бояться? – с вызовом спросила я.

– Не так быстро, моя хорошая, – он усмехнулся, став на мгновение похож на кота, играющего мышью. И на мгновение я увидела в нём того, кто мчался за мной по пятам с кличем «Вайде-ра!». Я поняла, что ускользнула от Охотника не благодаря своей ловкости, и не благодаря несравненной Луночке, а благодаря его желанию освободиться и… поиграть со мной подольше.

– А как быстро? – дерзко спросила я, цепляясь за собственную дерзость так, как совсем недавно цеплялась за руку Аэрта.

– Может, через вечность-другую, – предположил он с улыбкой, которая должна была бы напугать меня ещё сильнее. Но не напугала. Наоборот, теперь я точно знала, что мне надо делать.

 

Сердцевина 13

Моё появление у карточного стола было встречено смешками и удивлёнными взглядами.

– Что это вы, господин Задольский, – с ехидной усмешкой спросил меня господин Банников, сухенький благообразный старичок, – танцами манкируете?

Вопроса этого я ожидала, памятуя о сборнике наставлений «На все случаи жизни общественной», на знание коего экзаменовала меня в своё время кузина Софья Александровна. Сборник безапелляционно объявлял невежами юношей, избегающих танцев. И, хотя я оттанцевала уже все обязательные танцы, от которых молодого человека возраста Виталиона могла избавить только хроническая хромота на обе ноги, моя ретирада к карточному столу разочаровала версановок.

– Помилуйте, господин Банников, отчего же манкирую! – воскликнула я. – Честно отдав дань уважения версановским девицам и дамам, я теперь хочу отдать дань дамам другого рода.

Я указала на колоду, лежавшую на столе.

– Экий вы, милый мой, проказник, – хихикнула госпожа Подковицына, молодящаяся ровесница господина Банникова, которой белые букли придавали сходство с болонкой.

– К вашим услугам, сударыня, – почтительно поклонилась я. И вновь повернулась к Банникову. – Позволите присоединиться?

– Сделайте одолжение, молодой человек, – всё с той же усмешечкой ответил мне Банников. – Господин полковник изволил нынче предпочесть живых дам карточным. Можно, конечно, сыграть и втроём, но вчетвером веселее. Не правда ли, Вадим Сергеич?

Он повернулся к своему соседу, худощавому господину, чья выправка выдавала в нем человека военного, а фрак из дешёвого сукна свидетельствовал об отставке и безденежье. Фамилия соседа – Менцев – показалась мне странно знакомой. Однако лица его, перечёркнутого безобразным шрамом, вспомнить я никак не могла.

– Д-д-да, – заикаясь, пробормотал Вадим Сергеевич.

– Милости просим, сударь, – Банников указал мне на свободное кресло. – Сколько поставить изволите?

Я на мгновение задумалась. Не хотелось ставить слишком много, но и слишком мало поставить тоже было нельзя.

– Три полуимпериала, – ответила я. И тут же поняла по лицам собеседников, что ставка оказалось слишком высокой.

– Однако, – покачал головой господин Банников, а госпожа Подковицына хихикнула.

– Я не смммогу под-д-ддержать, – мучительно покраснев, произнёс Вадим Сергеевич. Видно было, что каждое слово давалось ему с трудом.

Я растерялась, не зная, что сказать, но положение спасла моя соседка.

– А вы поставьте фант, – предложила она, весело тряхнув буклями. – Вот когда я была ещё совсем девочкой…

Вадим Сергеевич побледнел. Похоже было, что угроза рассказать о временах «когда я была девочкой» испугала его не на шутку, и он готов капитулировать.

– И в самом деле, Вадим Сергеич, – поддержал Банников. – Мы не из корысти играем, а приятного времяпровождения ради. Скажите же, господин Задольский!

И старичок добродушно улыбнулся. На этот раз в его улыбке не было и тени ехидства.

– Право же, господин Менцев, – любезным тоном произнесла я. И тут меня осенило. Я вспомнила, где я видела эту фамилию. В длинном списке погибших в Динской битве, в первых строках которого стояли имена генерала Улитина и его адъютанта поручика Волковецкого, в списке, который я выучила почти наизусть, числился и Вадим Сергеевич Менцев, капитан от инфантерии. – Поставьте фант, оговорим, что его исполнение не будет противоречить здравому смыслу и не заставит вас поступиться честью или имуществом.

Неприязнь, с которой смотрел на меня Вадим Сергеевич, не исчезла, а лишь немного уменьшилась, смешавшись с насторожённостью.

– Ф-ф-фант, – обречённо махнул он рукой.

Я улыбнулась, зная, о чём именно попрошу я Вадима Сергеевича в случае выигрыша. Но улыбалась я напрасно, поскольку первую партию выиграл именно он, а я, погрузившись в свои мысли, позорно обремизилась, имея на руках туза треф.

Лицо капитана при известии о выигрыше на мгновение озарила тень улыбки. Остальные же партнёры показались мне весьма довольными своим проигрышем. И верно, лучшего способа помочь деньгами Вадиму Сергеевичу не найти.

– Ставлю десять полуимпериалов, – воскликнула я, изображая раззадоренного проигрышем мальчишку.

Мои партнёры вновь посмотрели на меня с удивлением.

– Эдак, мы, сударь мой, вас в два счёта обдерём, как липку, – с непосредственностью пятилетней девочки хихикнула госпожа Подковицына. И тут же смутилась под строгим взглядом господина Банникова.

Рамс, снисходительно именуемый «дамской игрой», презираемый в столице и популярный в провинции, не требовал особого внимания или точных расчётов. Расчёт мне требовался лишь для того, чтобы проиграть наверняка, причём проиграть именно господину Менцеву.

Но оказалось, что не только я озаботилась выигрышем Вадима Сергеевича.

Господин Банников тоже подыгрывал ему, делая это аккуратно, даже филигранно. Только один раз, когда госпожа Подковицына, эта неугомонная бабушка-девочка, радостно хихикая, взяла взятку, старик допустил оплошность. Хотя и оплошностью это можно назвать едва ли, настолько быстро скользнул по его пальцам простенький отвод глаз. И, будь за столом настоящий Виталион, он вряд ли заметил бы что-нибудь. Этот фокус – Дара он требовал столь мало, что скорее был фокусом, чем полноправной иллюзией – напомнил мне об иллюзии, наложенной на кольцо дядюшки Луки. Мог ли человек, так трогательно заботящийся об отставном капитане, быть втянут в преступный заговор? Пока я размышляла об этом, партия закончилась. И господин Менцев стал богаче на десять, нет, на одиннадцать полуимпериалов.

– Ставлю пятнадцать, – упрямо сказала я.

Отставной капитан с неудовольствием посмотрел на меня.

– С-с-сударь, вы оч-ч-чень рас-с-с-сеяны, – с трудом выговорил он. – Вы с-с-с-с-с-нова про-играете.

– Уж постараюсь не проиграть на этот раз, господин Менцев, – заносчивым мальчишкой сказала я.

На этот раз я играла аккуратнее, но наши с господином Банниковым совместные усилия вновь увенчались успехом.

Госпожа Подковицына надулась, словно маленькая девочка, считающая, что выигрывать должна она и только она.

– Вам сегодня везёт просто неприлично, Вадим Сергеевич, – обиженно сказала пожилая дама.

– Увы, м-м-мадам, – с видимым сожалением ответил тот.

– Может, – криво усмехнулась моя иллюзия, – и мне повезёт, если я поставлю фант.

– Как, сударь, – удивился господин Банников, – вы не хотите повышать ставку?

– Нет, сударь, – упрямо покачала головой я. – Мне нынче вечером положительно не везёт. Позвольте поставить фант.

Хитрый старичок собрался было отказать мне, но тут снова вмешалась госпожа Подковицына.

– Отчего же нет, юноша, – хихикнула она. – Я уж и фант для вас придумала.

И повернувшись к Банникову, кокетливо спросила:

– Евграф Апполоныч, душенька, вы ведь не откажите?

Тот усмехнулся, на этот раз добродушно:

– Если вам так угодно, Аглая Степановна, мы все сыграем эту партию на фанты.

– Угодно, угодно, – кокетливо прощебетала она. – Надеюсь, на этот раз мне повезёт!

Но госпоже Подковицыной вновь не повезло, зато повезло мне. Чтобы выиграть, не потребовалось ни ловкости рук, ни особых расчётов. Да и господин Банников – я внимательно следила и за его руками, и за его ходами – не пытался мне помочь.

На юношеском лице моей иллюзии вспыхнула счастливая мальчишеская улыбка.

– Наконец-то Фортуна улыбнулась и мне, – заявила я. – С вас фант, господин Менцев!

 

Сердцевина 14

Любезнейшая кузина Софья Александровна твердила, что барышня, желающая произвести благоприятное впечатление на собеседника, будь то пожилая дама или изящный кавалер, должна внимать ему, не перебивая, всем видом своим выражая полнейшее внимание. При этом следует время от времени задавать вопросы, свидетельствующие о заинтересованности слушательницы. Существовали специальные списки вопросов для ярых охотников, лошадников, собачников и прочих «адников» и «ачников».

Можно было добавлять и свои, но ни в коем случае не следовало утомлять собеседника болтовнёй и беспрестанно «якать».

Лизанька, балованное чадо хозяев дома, правилам ведения светской беседы обучена не была. Я заранее сочувствовала той светской даме, которая, пусть и не безвозмездно, взяла на себя труд подготовить барышню к выходу в свет. Втиснуть Лизаньку в корсет хороших манер будет ничем не проще, чем утянуть её пышную талию до предписываемых модой размеров.

Впрочем, мне трескотня соседки ничуть не мешала, я, временами вставляя «Неужели?» и «Не может быть!», предавалась собственным размышлениям, анализируя наш разговор с капитаном Менцевым, случившийся перед самым ужином.

Фант, доставшийся отставному капитану, был прост: ответить «да» или «нет» на один вопрос. И вопрос этот, заданный так, чтобы не слышал никто другой, звучал просто: «служили ли вы в N-ском полку?». Ответ был утвердительным, а сам вопрос возбудил любопытство господина Менцева достаточно, чтобы он согласился составить мне компанию подышать свежим вечерним воздухом.

Едва мы вышли в сад, я коснулась рукой исказителя звуков, чтобы наш разговор никто не подслушал.

– Это с Дины? – спросила я, указывая на шрам.

Отставной капитан кивнул, взглянув на меня с удивлением, в равной пропорции смешанным с неприязнью. Но прежде, чем на этой благодатной почве взошло нечто большее, чем раздражение, я продолжила.

– А иллюзию?

– Д-д-дорого, – господин Менцев поморщился, от чего его шрам стал ещё заметнее.

Шрам мне нисколько не мешал, но следовало расположить отставного капитана к себе, да и с заиканием надо было что-то делать. Рассказчик из него сейчас был никудышным.

Однако иллюзии бывают не только зрительные, так что для Мастера Иллюзий не составит труда превратить заикание в ровную, хотя чуть замедленную речь. И проблема была не в том, что я не знала, как это сделать, а в том, что не знала, как это сделать, не привлекая к себе излишнего внимания.

Я пристально посмотрела на собеседника, и в мою голову закралась идея.

– Господин Менцев, – сказала я, – позвольте, я попробую.

– Ч-ч-что п-п-по-п-п-пробуете? – не понял тот.

– Наложить иллюзию, – ответила я.

Отставной капитан снова молча кивнул, глядя на меня с наигранным равнодушием. Но в следующее мгновение уже ошеломлённо и зачарованно следил за движением моих рук, чертящих в воздухе непонятные знаки. Из них лишь немногие были по-настоящему значимыми. Теперь, случись неизвестному негодяю добраться до капитана, понять, что и как я наворотила, он не сможет. А наворотила я немало. По существу, я наложила на капитана не одну иллюзию, а целую дюжину, причём проявляться они должны были не одновременно, а постепенно, одна за другой. Каждая из них отличалась от предыдущей немного, совсем чуть-чуть, так что только опытный наблюдатель мог заметить отличия, и вместе с тем последняя полностью скрывала и шрам, и заикание.

Верхняя же иллюзия, та, которую капитан должен был увидеть в зеркале, вернувшись в дом, лишь немного смягчала общее впечатление.

– Ну, вот и всё, – сказала я наконец. – Не так хорошо, как я надеялся, но хоть что-то.

– Благодарю, – начал было Менцев и осёкся, осознав, что больше не заикается.

– Не стоит благодарности, Вадим Сергеевич, – ответила я, придав иллюзии восторженное выражение. – Это честь для меня сделать хоть что-то для героя Динской битвы.

– Но откуда…? – отставной капитан всё ещё прибывал в растерянности.

– В списках, погибших при Дине числится Вадим Сергеевич Менцев. А с раной, оставившей такой шрам, вас вполне могли счесть мёртвым. Слишком мало там осталось живых, чтобы разбираться.

Вот теперь собеседник посмотрел на меня с уважением.

– Вадим Сергеевич, расскажите мне о Динской битве.

Капитан помолчал, то ли надеясь, что я передумаю, то ли пытаясь справиться с охватившим его волнением.

– К чему вам это, господин Задольский? – хмуро спросил он после изрядно затянувшейся паузы.

– Мой опекун и благодетель князь Улитин… – Я замолчала, чувствуя, что никакая иллюзия не поможет мне справиться со спазмом, сдавившим моё горло. И мне удалось вытолкнуть из себя только одно слово:

– Пожалуйста, – прошептала я.

Менцев посмотрел на меня с сочувствием.

– Пожалуйста, – повторила я.

– Да нечего там особо рассказывать, – покачал головой отставной капитан. – На рассвете мой фамильный страж, – он показал потемневшую от времени гривну, спрятанную от посторонних глаз под воротником белоснежной рубашки, – начал греться. Я скомандовал «в ружьё»…

Отставной капитан замолчал, словно на мгновение перенёсся в то страшное утро.

Я тоже молчала, не смея торопить его.

– Потом мы услышали крик «в ставке прорыв», и наш обозник метнулся к ставке. А прямо перед нами из ниоткуда возникла вражеская инфантерия. Мы успели выстрелить всего по разу, а потом пошла рукопашная…

Тут он снова замолчал.

«Возникли из ниоткуда»… Наложить отвод глаз на одного человека несложно. На несколько человек – немного сложнее. Но чтобы наложить отвод глаз на несколько тысяч человек – а официальные сводки рапортовали о двух полках инфантерии, обрушившихся неожиданно на позиции N-кого полка – или даже просто снабдить каждого пехотинца заряженным амулетом незаметности, требуется слаженная работа десятков Мастеров Иллюзии. Или кровавое жертвоприношение, о количестве жертв которого даже страшно подумать.

– А штатные амулеты универсальной защиты? – спросила я.

– Их как раз перед тем по приказу фон Раубена срочно собрали на перезарядку, – пожал плечами отставной капитан.

Очень интересно. Собрать на перезарядку разом ВСЕ амулеты, оставить армию без защиты и разом утомить всех обозников… Такой приказ допустим на манёврах, а в ходе боевых действий его мог отдать или изменник, или…. Свежеиспечённый старший цобермейстер Альберт фон Раубен, получивший назначение благодаря влиянию семьи, на изменника похож не был. Его широко открытые голубые глаза светились искренним восторгом, когда он говорил о долге и доверии государя, которое он собирался оправдать в ближайшее время.

Этот оДарённый мальчик мог бы стать хорошим обозником. Но головокружительная карьера погубила его самого и вверенных ему людей. Не погибни он сам, убила бы. Честное слово, убила бы самым мучительным из всех многочисленных способов, пришедших сейчас мне на ум.

– А где находилась ставка генерала Улитина? – спросила я.

– На холме, – чуть подумав, ответил Менцев. – Рядом с лазаретом.

Фон Раубену определённо повезло, что он уже мёртв. Потому что только за размещение лазарета рядом со штабом его следовало казнить. Лазарет – боль, кровь и отчаяние – идеальная приманка для тварей из-за Грани. И в том, что тварь, призванная противником, прорвалась в штаб именно из лазарета, можно было не сомневаться…

От размышлений о твари меня оторвала не болтовня соседки, а чих. Громкий чих, одновременно похожий на недовольное фырканье. За чихом последовал такой же громкий «чавк», перешедший в размеренное чавканье. Я посмотрела направо, туда, где возвышалась монументальная фигура баронессы Горде. За вечер она пару раз вспоминала о своих обязанностях хозяйки, предлагая мне отведать то бараний бок с кашей, то «пулярку а ля верс» – курицу в лазуричном соусе. Остальное время баронесса жевала, с флегматичным видом поглощая то, что подкладывали на тарелку расторопные слуги.

Время от времени она бросала косточки и лакомые кусочки мопсу, лежавшему на подушечке у её ног. Пёс, чью кличку Жоржи, как я слышала, злые языки переиначили в «Жрётже», жевал так же флегматично и неторопливо, как и его хозяйка. За весь вечер Жрётже ни разу не тявкнул и даже с косточками расправлялся без излишнего шума. Но теперь… Положив передние лапы на стол, мопс, неожиданно доросший до размеров бульдога, с аппетитом уписывал жареного поросёнка с блюда, стоявшего перед его хозяйкой.

Я присмотрелась и заметила, что к его ошейнику прицеплено простенькое заклинание магического гигантизма. Заклинание, заметное почти любому оДарённому. Однако таковых в зале практически не было. Но если именно на это рассчитывал неизвестный злоумышленник, желая посеять панику и сорвать приём, то он просчитался. Будь Жоржик похож на нервный, визгливый комочек шерсти, то и дело заливающийся злобным лаем, каких любят держать при себе иные барыни, без жертв не обошлось бы. А так…

Так жертвами внезапно выросшего Жрётже пали жареный поросёнок, бараний бок да гусь с яблоками, да ещё платье баронессы. А сама история оказалась чем-то вроде ученического задания для Аннет. Всё это было бы даже забавно, если бы на меня не рухнула Лизанька, решившая изобразить обморок. Изобразить удалось плохо, потому что девицы, в самом деле упавшие в обморок, не дышат так ровно и не подсматривают за происходящим из-под ресниц. Зато придавить меня ей удалось основательно.

Потому я склонилась над барышней и прошептала:

– Надеюсь, ваша новая наставница научит вас, сударыня, что падать в обморок следует изящно, а не изображать из себя мешок с мукой! Ресницы Лизаньки дрогнули, но она не шевельнулась. Тогда я потянулась к столу и брызнула из своего бокала зельтерской водой в лицо девушке. Барышня с визгом и неожиданной для её комплекции прытью подскочила, позволив мне наконец вздохнуть полной грудью.

– Как вы смеете? – взвизгнула она.

– Увы, – вздохнула я, с притворным раскаянием глядя на капли, текущие по её лицу, – нюхательной соли под рукой не нашлось.

 

Сердцевина 15

Любезнейший Павел Алексеевич позаботился о том, чтобы у меня не было свободного времени. Зато у мадам Клары, настоятельно рекомендованной мне всё той же Варварой Степановной, времени было вполне достаточно. При этом знания компаньонки не ограничивались правилами хорошего тона, а дотошности мадам мог бы позавидовать любой судейский крючкотвор.

Посему, тщательно изучив творение местного стряпчего, именуемое купчей на имение Вотновых, она обнаружила пункт о том, что имение продаётся без обременения опекунством. Пункт тем более странный, что господин Игатьин терпеть не мог своего подопечного.

И теперь, глядя на лежащие передо мной бумаги, я пыталась понять, в чём могла крыться корысть Павла Алексеевича. Но сосредоточиться на сделке мне никак не удавалось. Ровные ряды строчек, исписанные каллиграфическим почерком с изящными завитушками и залихватскими росчерками, сливались перед глазами в причудливый узор. В такой же узор сплетались мои мысли, и шмелём гудело в голове слово «приворот». Если бы ещё три дня назад мне кто-то сказал, что тёмного Стража можно приворожить, то не поверила бы. Но чем ещё можно объяснить поведение Аэрта? А Радх…

Стоило подумать о Радхе, как он отразился в зеркале, словно обрывок летней ночи, ветром занесенный в комнату: чёрные волосы рассыпались по плечам, чёрная борода, чёрные глаза… И в глазах зазеркального Радха смешались удивление и восторг. Восторг приворожённого, увидевшего предмет своей страсти. Странно, зеркальные иллюзии никогда не были моей сильной стороной, так что мне редко случалось увидеть в зеркале того, о ком я думаю.

Тут за моей спиной раздалось покашливание, свидетельствовавшее, что Радх в зеркале не был плодом моего воображения. Это насколько же глубоко я должна была задуматься, чтобы пропустить появление незваного гостя? И почему мои охранки, выставленные вокруг дома, никак не среагировали на его приближение? А ведь я потратила немало сил и времени, опутывая дом и двор тонкой паутиной иллюзий. Подняв голову от бумаг, я поняла причину восторга в глазах Радха. Задумавшись, я забыла поставить иллюзию на отражение, так что он смог меня рассмотреть меня в зеркале.

Тем временем Радх кашлянул снова, пытаясь привлечь моё внимание. Я повернулась к нему, радуясь, что двойной слой иллюзий скрывает моё смущение.

– Что это ты так раскашлялся, Радх? – спросила я, стараясь, чтобы голос мой звучал непринуждённо. – Не простудился часом?

– Нет, – хрипло ответил Радх, глядя куда-то мимо меня.

– Что-то случилось, Радх? Зачем ты пришёл? – спросила я, поворачиваясь, чтобы понять, куда смотрит мой гость.

– Поговорить, – медленно ответил томалэ, не отрывая взгляда от зеркала. В зеркале отражался теперь Тали…

– О чём же?

– О Яшке, – сказал Радх. И я подобралась, выбросив из головы всякую ерунду о приворотах. – Ты обещал о ней позаботиться.

– Да, – кивнула я, не отказывая себе в удовольствии подразнить томалэ. – Обещал. Но вчера я решил взять своё обещание обратно.

– Почему? – спросил он, и на лице его отразилась тревога.

– Потому что, – в голосе моём прозвучало лёгкое торжество, – о ней позаботится отец. Князь Загряжский.

Не то, чтобы я хотела, чтобы кто-то кроме меня знал о том, что томалэ Яшка и княжна Загряжская – одно лицо, но почему-то мне показалось, что Радх знать должен. И я рассказала ему, всё, как есть.

Вопреки моим ожиданиям, Радх не обрадовался обещанной награде, а нахмурился.

И вдруг огорошил меня вопросом:

– Ты умеешь толковать блазны?

Теперь настала моя очередь хмуриться.

– Рассказывай, – велела я.

Томалэ помялся, не зная, с чего начать, а потом начал:

– Мне были блазны об Аэрте…

Буквально подлетев из кресла, я одним прыжком оказалась перед Радхом и остановилась, глядя ему прямо в глаза.

– Ты всё-таки оглянулся тогда? – спросила я, хотя уже знала, что могла бы не спрашивать. Охотник не упускает свою добычу. Даже ту, что видел мельком. Точнее ту, что видела его хотя бы мельком.

Радх молча кивнул.

Мне очень хотелось высказать всё, что я думаю, об Охотнике, играющем не по правилам, о любопытных глупцах, которые лезут, куда не просят, и о ситуации в целом. Но воспитанные барышни не бранятся, как базарные торговки. Они выражают своё недовольство сложившейся ситуацией с милой улыбкой, вежливо и изысканно. И пусть мне не было нужды вести себя, как положено барышне, зато была необходимость установить полог абсолютной тишины, такой, чтобы мой таинственный противник не смог подслушать ни единого слова. А короткие словечки тарского звучат ничем не хуже, чем замысловатые ругательства. И, судя по взгляду Радха, он воспринял заклинание именно так. Наложив полог, я коснулась перстня с опалом, пробуждая исказитель звука, потому что никакая перестраховка мне сейчас не казалась лишней.

И опустившись в кресло, приготовилась слушать. Томалэ окинул взглядом комнату, и, отказавшись от предложенного ему стула, устроился на полу, напротив меня.

– И приснилось мне, что был я Аэртом, сыном вождя, – начал он нараспев.

По мере того, как он рассказывал, меня всё сильнее охватывало странное ощущение. Мне казалось, что из-за плеча Радха на меня, довольно ухмыляясь, глядит тёмный Страж.

Но воображаемая ухмылка исчезла, когда томалэ добрался до повествования о женщине в маске.

Пузырь с зельем и кубок, впечатлившие Радха, – антураж для отвода глаз. Куда важнее то, что именно она говорила. Хорошо, что томалэ смог запомнить: «Ну-с, детки, кто из вас хочет быть первым? Или хотите хором? Повторяйте за мной: Ат рало…» Большего Радх не запомнил, но большего мне и не надо было, чтобы понять, что незнакомка пыталась заставить детей завещать ей Дар.

Почти как когда-то тётушка Серафина.

Когда Радх закончил, я положила руку ему на плечо.

– Эта тварь не получит детей, – сказала я. – Клянусь.

И мысленно добавила: «Даже если мне придётся покинуть Этот свет вместе с ней.»

Учитывая предсказание Фатхи, такое вполне может случиться. Особенно, если высокая, худощавая охотница за чужим Даром и впрямь Серафина… Иллюзии на неё не подействуют, как такута она куда сильнее меня.

Вот только, если я покину Этот свет, так и не сняв приворота с Радха, то он переживёт меня ненадолго, зачахнет с тоски. Возможно, это было бы справедливым, учитывая шлейф разбитых женских сердец, которые томалэ оставлял за собой. И всё же согласиться на такую справедливость я никак не могла. Тем более, если от спасения его отделяет всего один поцелуй.

А потому я выскользнула из кресла, одним движением сбросив с себя обе иллюзии, и, опустившись на пол перед томалэ, попросила:

– Поцелуй меня.

Повторять просьбу мне не пришлось.

Поцелуй был нежным и осторожным – так измученный жаждой путник ловит губами последнюю каплю воды, оставшуюся на дне фляги. Радх на мгновение отпустил мои губы, но не успела я произнести и слова, как он снова завладел ими. Теперь путник уверился, что фляга полна, и пил, утоляя свою жажду и пробуждая мою.

И я пила наслаждение с его губ, едва замечая, как соскользнул на пол мой халат, как на мгновение оторвался от меня Радх, сдирая с себя рубаху, как с тихим стуком упал на ковёр его широкий кожаный пояс, усеянный металлическими бляхами… И последняя мысль, скользнувшая у меня, прежде, чем я полностью отдалась чувствам была: «Если это последняя ночь моей жизни, то лучше провести её, греша, чем каясь в грехах и сожалея о несбывшемся».

А потом были жадными губы и руки, в упоенье безумства сплетались тела, и звучало в ночи, словно музыки звуки: «Моя радость, Тали! Ра ата ашала…»[“Ты моё счастье” Перевод с тарского] … Мысли возвращались ко мне медленно и неохотно. И первой была «Сожалеть о сбывшемся мне точно не придётся». Вторым пришло смутное подозрение: «А откуда томалэ знает тарский?». Третьим явилось раскаянье: «Кто-то собирался снимать приворот!»

Последняя мысль заставила меня собраться с силами и приподнять голову. Я посмотрела на Радха, тяжело вздохнула, легко коснулась губами его губ, скороговоркой произнесла: «Лети приворот на чужой огород» и зажмурилась. Потом осторожно открыла глаза, и, собравшись духом, встретилась глазами с томалэ. Во взгляде его не было ни ненависти, ни отвращения, обещанного Фатхой. Только нежность и что-то, чему я не умела подобрать названия.

– И не надейся так легко от меня избавиться, – сказал он с лёгкой усмешкой, обнимая и притягивая к себе.

 

Сердцевина 16

Стоило мне, уютно устроившись на плече Радха, закрыть глаза, и открыла я их уже во сне. Я нисколько не удивилась, обнаружив себя лежащей рядом с Аэртом на огромной пушистой шкуре. Голова моя покоилась на его могучем плече, он же одной рукой по-хозяйски обнимал меня, второй лениво играл моими волосами.

И вечность бы нежиться мне в надёжных объятиях Охотника, но какая-то беспокойная мысль не давала мне покоя. Я попыталась отмахнуться от неё, словно от надоедливой мошки, но она вилась вокруг меня, вилась, пока я не стряхнула с себя ленивую негу и не взялась за неё всерьёз. И тут же вздрогнула, вспомнив: прорыв! Рассказ капитана Менцева о смерти Алексея!

– Аэрт, – позвала я.

Ответом мне был довольный взгляд, похожий на взгляд сытого кота. Но он мгновенно изменился, когда я спросила:

– Аэрт, что происходит с людьми, погибшими во время Прорыва?

Теперь передо мной был кот, изготовившийся к прыжку.

– Прорыва? Почему ты спрашиваешь?

– Мне рассказали сегодня, что мой муж погиб во время Прорыва, – ответила я.

Охотник нахмурился.

– Когда это было? – спросил Аэрт.

– Несколько месяцев назад.

– А точнее?

– Девятнадцатого ноября прошлого года, – ответила я. И, заметив, что он нахмурился ещё сильнее, спросила:

– Тебе это что-то говорит?

Он кивнул.

– И что же? – нетерпеливо спросила я. – Что?

– Что ты знаешь о Прорывах? – вместо ответа спросил Аэрт.

Я пожала плечами.

– С помощью магии крови можно помочь прорваться на Этот свет демонам с Того и натравить их на врагов, – ответила я. Страшные сказки о Прорывах я слышала ещё до Аспидника, но только там поняла, насколько они на самом деле страшные. – Это правда?

– Почти, – ответил он. – Никакая магия не поможет вырваться с Того света. Другое дело – Предгранье. Здесь нет ни стихийных духов, ни демонов, только души людей, по разным причинам оставшихся по эту сторону Грани.

– Разве светлые Стражи не провожают души всех усопших за Грань? – удивлённо спросила я.

– Провожают, – вздохнул тёмный Страж. – Но нет правил без исключений. Бывают души, которых что-то привязывает к Этому свету слишком крепко. Кого-то долг, кого-то месть, а кого-то ритуал «обманутой смерти».

– Никогда о таком не слышала, – призналась я.

– О нём, к счастью, мало кто слышал, – усмехнулся Аэрт. – Крайне мучительный и малоаппетитный ритуал, с помощью которого маги крови пытаются избежать наказания за свои грехи на Том свете. Глупцы! То, что происходит с ними в Предгранье, куда страшнее всех тогосветных наказаний.

– А что с ними происходит? – с беспокойством спросила я.

– Они скитаются в Предгранье, не ведая покоя, томимые неутолимым голодом и вечной жаждой, терзаемые страхом перед тёмными Стражами… И сами питаются страхом и смятением живых.

– Значит кошмарники…, – начала я, но Аэрт перебил меня.

– И они тоже, – сказал он. – Но они не единственные, и не самые страшные. Страшнее те матёрые твари, что прорываются на Этот свет. Они выпивают души живых, исветлым Стражам уже нечего провожать через Грань.

Я вздрогнула.

– И что, души всех, погибших в Прорыве, выпиты? – с трудом выдохнула я.

– Почти всех, – ответил Охотник.

– А что происходит с теми, которые не почти?

– Их забирают с собой, чтобы превратить в таких же тварей, – хмуро ответил он.

– И скольких увела с собой тварь девятнадцатого ноября? – тихо спросила я.

– Не знаю, – глухо ответил он, отводя глаза. – Я из-за привязки к Этому свету не доглядел тогда. Но то, что тварь тогда обзавелась выводком, это точно.

– Выводком? Души перерождаются в тварей не сразу?

– Да.

– А спасти их можно? – с надеждой спросила я.

– Если перерождение не зашло слишком далеко, если я сумею убить тварь, не уничтожив выводок, если не оплошают светлые Стражи…

– Сплошные если, – понимающе кивнула я. И добавила, умоляюще глядя на него: – Но неужели нельзя попробовать?

Мысль о том, что душа Алексея может переродиться, казалась мне невыносимой. Почему я была уверена, что он в плену у твари? Не знаю. И всё же…

– Думаешь, я не пробовал? – горько ответил Охотник. – Тварь слишком хитра. Мне так и не удалось выманить её из логова. А там к выводку не подобраться.

Невероятное признание для того, кто никогда не упускает добычу. Я с подозрением посмотрела на Аэрта и спросила:

– А чем ты пытался выманить тварь?

Судя по тому, как едва заметно дрогнул уголок рта тёмного Стража, вопрос я задала правильный.

– Псом, – пожал плечами он. – Псом, который ещё совсем недавно был человеком.

– Был человеком, – задумчиво повторила я, чувствуя, что снова встаю перед выбором. Нет, перед псевдовыбором, потому что поступить иначе я просто не могу. Как и в ту ночь, когда состоялось знакомство с Охотником. – Думаешь, на человека клюнет?

– Да, – кивнул он. А затем, сообразив, к чему я клоню, добавил:

– Нет.

– Да, – возразила я.

– Нет, – повторил Аэрт, но уже не так категорично. Судя по блеску в глазах, он уже начал прикидывать, что получится из моей безумной идеи. – Ты понимаешь, как рискуешь?

– Не больше, чем тогда, когда бросила вызов тебе, – пожала плечами я. – Даже меньше.

И, чуть помолчав, добавила с улыбкой:

– Ты ведь меня спасёшь.

Это был вызов, который Охотник не мог проигнорировать. Но Аэрт не торопился его принимать. Долг стража и азарт охотника боролись в нём с нежеланием рисковать мной и в конце концов победили.

– Да будет так, Таливайдена, – кивнул он.

Вот так я и очутилась в Лесу. В том самом, через который меня недавно вёл Охотник. То же леденящее дыхание, та же мёртвая, в прямом смысле этого слова, тишина… Вот только на этот раз я шла одна.

И мне было страшно. Нет, не так. Мне было СТРАШНО. Страх стучал в висках, сжимал горло, каплями пота тёк по лицу… Но если в ту ночь, когда я мчалась от Охотника, страх был единым целым, то сейчас вокруг меня клубился целый рой страхов и опасений. Притом страхи перед Лесом и Тварью не были самыми сильными. Я верила обещанию Охотника. Куда сильней я боялась, что хитрая Тварь почует ловушку, что она оставит выводок в логове или не придёт вовсе…

Но мои опасения были напрасны. Она пришла. Точнее сказать, я сама пришла к ней. Лес неожиданно расступился, выпуская меня на прогалину, поросшую высокими пепельными иглами вместо травы. В дальнем конце прогалины меня ждали четыре тени. Три бледные, неровно очерченные, словно рисовавший их художник до конца не был уверен, что именно он хотел изобразить. Зато четвёртая казалась и не тенью вовсе – зияющим провалом в Неотвратимое и Неизбежное, разрывом в ткани реальности. Сердце моё при виде Твари сковал ужас… Краткую бесконечность Тварь упивалась моим ужасом, смакуя его, как знатоки смакуют вино. А потом дала знак выводку. Прозрачные тени двинулись ко мне, и их очертания вихрились, плыли, изменялись с каждым шагом. Средняя, чуть более плотная, с каждым шагом приобретала очертания звероподобные – вытянутая зубастая пасть, длинные лапы с огромными когтями, косолапая, чуть неуклюжая походка. Две другие же, наоборот, с каждым шагом бледнели, становясь всё более похожими на человеческие. И вскоре я уже могла рассмотреть лица: суровое – князя Алексея Улитина и полное мальчишеского упрямства – Альберта фон Раубена.

До них оставалось всего несколько шагов, когда Алексей поднял руку с возникшим в ней палашом, а фон Раубен выхватил откуда-то цобермейстерский жезл.

– Беги, – приказал мне муж, шагая наперерез своему товарищу по несчастью, завершавшему перерождение в тварь.

– Мы задержим, – крикнул фон Раубен, становясь рядом плечом к плечу с ним.

Я, словно опомнившись, повернулась и бросилась бежать со всех ног. Теперь дело было за Охотником, а мне здесь делать было нечего. Вот только у Твари были другие планы. Не успела я сделать и десятка шагов, как она возникла прямо передо мной. Теперь я могла как следует рассмотреть и огромные кожистые крылья, и клешни, и лапы, и щупальца… Вблизи она была ещё отвратительней, чем издали. Я ощущала смрад ненависти, источаемый Тварью, и была готова к тому, что она бросится на меня, но Тварь замерла, хищно вытянув тонкие стебельки усиков, на концах которых покачивались большие круглые глаза – дюжина, если не больше. Она смотрела мне за спину, туда, где вели свой последний бой Алексей и фон Раубен.

Я обернулась и увидела, что две полупрозрачные человеческие фигуры с трудом сдерживают напор звероподобной тени. Оставалось надеяться, что они смогут продержаться до появления Охотника.

Вновь повернувшись к Твари, я увидела, как налились тьмой её глаза. И ужаснулась при мысли, что за всеми этими лапами, щупальцами и глазами на стебельках скрывается нечто, прежде бывшее человеком. Тварь – я продолжала думать о ней в женском роде, хотя откуда-то пришла уверенность, что переродившаяся душа принадлежала в своё время мужчине – вздрогнула как от удара. И перевела на меня взгляд. И я захлебнулась текучей тьмой её взгляда. Тьма на бесконечное мгновение, пропитанное страхом и липким отчаяньем, поглотила и поляну, поросшую серым пеплом, и тварь, и меня саму, заставив позабыть, кто я и что я.

А потом тьма схлынула, и я обнаружила себя в странном месте. Во все стороны тянулась бесконечная равнина, покрытая камешками, камнями и валунами всех оттенков серого от светлого, почти белёсого до грязно-серого. Тускло-серое небо над головой мрачнело с каждой секундой и вдруг разразилось дождём отвратительного оранжево-бурого цвета. Тяжёлые, маслянистые капли обрушились на меня, обжигая и ослепляя. Я, прикрывая глаза рукой, бросилась к лежавшим неподалёку валунам, надеясь найти там хоть подобие укрытия. Но, пробежав нескольких шагов, казалось отделявших меня от камней, обнаружила, что нисколько не приблизилась к ним. Жалкая попытка протереть лицо осклизшей от дождя манжетой не помогла, и я продолжала бежать вслепую. И вскоре, зацепившись ногой за камень, потеряла равновесие, и со всего размаха полетела… Но не на усеянную серыми камнями землю, а в разверзшуюся под ногами бездонную пропасть.

Я открыла глаза и посмотрела вниз, страшась увидеть быстро приближающееся дно. Но там, внизу, далеко-далеко внизу клубился багровый туман. Клубился, клокотал, тянулся ко мне щупальцами. Щупальца взлетали над туманом, переплетались между собой, змеились, на глазах превращаясь в змей. И мгновение спустя подо мной шипел клубок извивающихся багровых змей. Змеи шипели…

Нет, это шипели змеи моего браслета. Все три змеи, приподняв головы с чёрноопаловыми глазками, шипели на Тварь, стоявшую передо мной. А Тварь, между тем, стояла неподвижно, и лишь стебельки её глаз шевелились беспокойно, да тревожно подрагивали кончики её длинных ушей. Один глаз в удивлении таращился на меня, второй смотрел куда-то мне за спину, откуда доносились звуки сражения, ещё пара глаз косила по сторонам, остальные были полуприкрыты. Похоже было, что Тварь одновременно наблюдает за своим наполовину взбунтовавшимся выводком, изучает меня, вырвавшуюся из круговерти насланных ею кошмаров, и прислушивается к чему-то… Или к кому-то. К тому, кому уже пора бы быть здесь…

Должно быть, Тварь что-то почуяла, и начала бледнеть, таять. Ещё мгновение, и она исчезнет отсюда, возникнув где-то в другом месте. Вот как она ускользала от Охотника!

Гнев охватил меня при мысли, что эта мерзость, сгубившая Алексея и завладевшая его душой, виновная в смерти моего недоношенного сына, снова скроется, чтобы и дальше безнаказанно творить зло.

Нет, я не могла позволить ей уйти. Я призвала Дар и ударила Тварь, вложив в удар всю свою ненависть. Удар мой не смог бы сильно повредить ей, будь Тварь здесь целиком, но для истончившейся, полусчезнувшей он оказался болезненным. Она содрогнулась… Сумерки летней ночи, до цвета которых успела выцвести Тварь, стремительно сгустились до непроглядной тьмы. Тварь вернулась. Вернулась, чтобы обрушить на меня свою ярость.

Она больше не пыталась затянуть меня в кошмары, но огненными бичами взметнулись её тонкие длинные щупальца. Я поднырнула под одно, увернулась от другого, и почти ускользнула от третьего. Почти.

Ударом бича обрушилось оно на левую руку чуть ниже плеча, и рука безжизненно повисла. Боль обожгла меня, но я только стиснула зубы. А потом отзеркалила боль Твари. Та снова вздрогнула и зашипела. Сразу дюжина щупалец метнулась ко мне.

Я отпрянула, с ужасом понимая, что следующим броском Тварь достанет меня. Но поляна уже наполнилась лаем и клёкотом, а широкая спина Аэрта, возникшего передо мной, заслонила от меня Тварь. А в следующее мгновение его золотое копьё пронзило средоточие тьмы, и Тварь с жалобным воем растаяла, исчезнув теперь уже навсегда. И мне показалось, что в этом вое прозвучало «Жофруа дю Тенль! Меня звали Жофруа дю Тенль».

Прощай, Жофруа. Я не чувствую больше ненависти к тебе. Я вообще больше ничего не чувствую, кроме боли.

– Тали!

Аэрт склоняется ко мне. Странно, а я и не заметила, как опустилась в пепельную траву.

– Тали, посмотри на меня!

Посмотреть? Это слишком сложно. Но я поворачиваю голову и смотрю. Не на Охотника, а туда, где псы рвут с остервенением молодую тварь. Я ищу взглядом Алексея. И он, и фон Раубен ещё здесь. Только теперь они больше не выглядят неясными тенями. Они так же ярки и вещественны, как Аэрт. Полупрозрачны лишь их крылья, огромные крылья.

– Натали, девочка моя!

Это Алексей опускается на траву рядом со мной.

Но я закрываю глаза, позволяя боли забрать меня в благословенную явь.

 

Сердцевина 17

Ученику, чтобы наложить на человека иллюзию, требуется больше часа. Мастеру – пара минут. Но даже Мастеру требуется порядка десяти минут, чтобы придать иллюзиям портретное сходство. Аннет же – без пяти минут Подмастерье – над преображением трёх бравых корнетов в лже-Виталионов трудилась почти час. Я успела почти задремать в кресле, когда она, уставшая, но довольная, объявила:

– Готово!

Иллюзии и в самом деле вышли неплохо.

– Ну что ж, – кивнула я, вставая. – Посмотрим, что скажет господин штабс-ротмистр.

Господин штаб-ротмистр любезно улыбнулся входящей Аннет, вежливо кивнул входящему Задольскому, затем брови его поползли вверх при виде второго Задольского, при виде третьего рот приоткрылся от удивления, а к появлению четвёртого Задольского с лица Петра Кваснёва можно было писать аллегорию «Изумление».

Анна заранее предупредила, что собирается изменить внешность корнетов, однако такого кардинального изменения он не ожидал. Но, надо отдать ему должное, штабс-ротмистр взял себя в руки быстро.

– А что, господин штаб-ротмистр, – лукаво улыбнулась Аннет, – можете ли вы сказать, кто из них настоящий Виталион?

– Отчего же не сказать, – покрутил рыжий ус Кваснёв.

Он прошёл мимо выстроившихся в одну шеренгу Задольских раз, другой, третий…

А потом неожиданно скомандовал:

– Равняйсь!

Двое лже-Виталионов немедленно повернули голову направо, правофланговый лже-Виталион подтянулся и замер, и только я с лёгким удивлением посмотрела на штабс-ротмистра. Тот торжествующе указал на меня:

– Вот ваш брат, сударыня.

Пятнадцать минут спустя карета с тремя лже-Виталионами выкатила из ворот. На облучке восседал Андрей – слуга, прикомандированный ко мне на время путешествия всё той же Варварой Степановной. На шее его в ладанке скрывался сильный амулет неприметливости. Если амулет незаметности делал носившего его практически незаметным для наблюдателя, то амулет неприметливости заметить как раз позволял. Такой рыдван попробуй только не заметить! Но даже самый внимательный наблюдатель не сможет вспомнить, где именно он видел карету, откуда она приехала и куда покатила. И это было весьма кстати, учитывая, сколько визитов предстояло нанести лже-Виталионам за вечер.

– Ваше Превосходительство, ваше задание выполнено, – отрапортовал Виталион, появившись на пороге моего кабинета. Точнее сказать, это был последний из разосланных мною лже-Виталионов. Корнеты Ртищев и Дымов уже благополучно справились со своими поручениями и теперь коротали время за чаем в гостиной с Аннет, корнет Афиноген Слепнёв возвратился последним.

Я и не ожидала его раннего возвращения. Задание корнета Слепнёва было приятным и необременительным. Ему следовало под видом Виталиона Задольского провести время «У томалэ», поддерживая старательно создаваемый мною образ легкомысленного шалопая.

– Благодарю за службу, корнет, – сказала я, одновременно снимая с него иллюзию. – Надеюсь, что моё присутствие «У томалэ» не осталось незамеченным.

– Никак нет, – молодцевато ответил Слепнёв. – В рамках разумного и ассигнованных средств.

– Кажется, вам понравилось быть столичным фертом, – ухмыльнулась я.

– Так точно, Ваше Превосходительство, – подтвердил Афиноген.

– Боюсь, что следующее задание понравится куда меньше, – предупредила я. – Но о нём поговорим чуть позже. А пока ступайте, подождите меня в зале.

Я торопилась выставить Слепнёва не потому, что была занята, а потому, что появился он не один. Вместе с ним, скрытая амулетом незаметности, пришла Яшка. Осторожно проскользнула перед носом молодого человека в кабинет и, пройдя пару шагов, остановилась в нерешительности.

А когда дверь за корнетом захлопнулась, моя гостья и вовсе замерла, застыла, боясь даже дышать. Бедняжка не знала, что амулет от Мастера иллюзий защищает не лучше, чем решето от проливного дождя.

– Здравствуй, Яшка, – улыбнулась я ей.

– Виталион Павлович, – чуть слышно прошептала девочка.

– Я тебя всё равно вижу, так что снимай амулет, – приказала я.

Амулет моя гостья сняла, но с места не сдвинулась.

– Виталион Павлович… Вы… настоящий? – растерянно спросила она, Радх должен был предупредить девочку о моём двойнике, но одно дело слышать, и совсем другое – видеть всё собственными глазами.

– Настоящий, настоящий, – подтвердила я.

И мысленно добавила: насколько может быть настоящей иллюзия.

– Не менее настоящий, чем браслет на твоей руке, – добавила я, видя тень сомнения на лице гостьи. При упоминании о моём подарке Яшка заметно расслабилась.

– А Роза где? – спросила я.

– Спит в карете, – ухмыльнулась девочка. – Радх надел на неё амулет и устроил под сиденьем, как вы сказали.

– Хорошо, – кивнула я. – Пусть пока спит.

Карета, в которой я приехала, была приспособлена для дальних поездок, и в её отделении для багажа могла поместиться не только Роза, но и пол табора в придачу.

– А ты добралась без приключений? – спросила я.

– Да, – хихикнула девочка. – На облучке, рядом с кучером! И меня никто не замечал.

Будем надеяться, что так. Амулеты незаметности отводят глаза бездарным и некоторым оДарённым, но не всем.

– Радх не велел мне садиться в карету, сказал, что в ней будете вы, но не вы.

– Это была иллюзия, – объяснила я. – Видишь муху на потоке?

– Вижу, – подтвердила Яшка.

Я сделала едва заметно движение рукой, набрасывая иллюзию на муху.

– А теперь что ты видишь? – спросила я.

– Бабочка! – изумлённо ответила девочка. – Какая большая! Я таких никогда не видела!

Похоже было, что простенький фокус с мухой, доступный любому начинающему иллюзионисту, потряс её куда больше, чем снятие иллюзии с живого человека, доступное только Мастеру.

– А я так смогу? – спросила Яшка после минутной паузы.

– Когда-нибудь сможешь, – пообещала я.

Собственный дар девочки, пробудившийся при встрече с Охотником, был непригоден для создания иллюзий. Она никогда не станет такутой или артефактором, не пошлёт вестника и не исцелит страждущего. Зато любая тварь, пробравшаяся сюда из Предгранья, при встрече с Яшкой подожмёт хвост и поспешит убраться подобру-поздорову. А после соответствующего обучения, учитывая силу Дара, она сможет в одиночку противостоять даже Охотнику.

Но вот когда она получит мой Дар, ей станут подвластны иллюзии любой сложности. Когда-нибудь…

Потому что пора мне уже назвать наследницу. Слишком уж мрачным было лицо Фатхи во время гаданья, слишком обеспокоен был Аэрт во время нашего последнего разговора. И слишком сильными были подозрения, что таинственный незнакомец, пытавшийся похитить Лиззи-Яшку, вызвавший Аэрта, охотится за чужим Даром.

Но если бы я даже начала перебирать кровных родственников, близких и дальних, лучшей наследницы, чем доверчиво смотрящая на меня девочка, не нашла бы.

Серафина в своё время, пытаясь обмануть меня, рисовала пентаграммы и бубнила вдохновенную чепуху. На самом деле для завещания не требуется ничего, кроме произнесённого вслух желания.

Так что от Дара иллюзиониста Яшку, нет, теперь Лиззи, отделяли всего несколько слов.

– Сможешь, – повторила я. – После моей смерти. Я завещаю тебе свой Дар.

И на одном дыхании произнесла слова, врезавшиеся мне в память в ночь смерти матери:

– Ат ралор ап Кетран.

Лиззи посмотрела на меня в испуге:

– Виталион Павлович!

– Так надо, – спокойно сказала я.

– Ну, если наааадо, – протянула девочка, и по решительному взгляду я поняла, что та что-то затевает. Но, прежде чем я успела остановить её, она решительно посмотрела на меня и произнесла:

– Ат ралор ап Кетран!

 

Сердцевина 18

«Бах-бах-хлоп!» Это охранка, поставленная Анной у ворот, известила о появлении незваного гостя без грана Дара. «Дзинь-дзинь» звякнула моя охранка, которую зацепил оДарённый, обходя Аннину.

Началось! Я машинально взглянула на часы с пухлощёкими амурами, стоявшие на камины. Часы показывали двадцать восемь минут одиннадцатого. Прошло чуть больше получаса с момента, когда карета, сопровождаемая уланами, выехала за ворота. Все желающие могли рассмотреть сидящих в карете Аннет и её компаньонку, роль которой на этот раз выполняла госпожа Федоткина. Сама же Клара заперлась в кабинете на втором этаже четверть часа назад сразу после получения вестника о начале перехода.

Это только в сказках да романах, в которых оДарённый принц, князь или, на худой конец, граф влюбляется без памяти в бесталанную бесприданницу с большим бюстом, герои в мгновение ока переносятся с одного края света на другой. На самом же деле переход схож с прогулкой по канату, натянутому над пропастью. И продолжаться эта прогулка может от десятка минут до нескольких часов. Всё зависит от расстояния, ловкости и искусства канатоходца и от толщины каната – опыта и способности к концентрации оДарённых, бдящих над амулетами перехода на обоих концах пути. Мне самой никогда не хватало терпения для работы с этими амулетами, а вот мадам Клара – другое дело. У неё достаточно и терпения, и опыта. Так что можно надеяться, что Аспид доберётся до нас минут через пятнадцать.

Вот только гости незваные уже на пороге. Значит, встречать их придётся мне. Что ж, будем тянуть время, пока помощь не подоспеет.

Я обвела взглядом корнетов, коротавших вечер за картами, и почувствовала на мгновение гордость за дело рук своих. Одно дело наложить иллюзию, видимую всем и каждым, и совсем другое наложить такую, чтобы видели её только умеющие видеть сквозь первый слой иллюзии. Тот же штабс-ротмистр Кваснёв ничего не заметил, решив, что я просто сняла с его подчинённых наложенные ранее иллюзии Виталиона. А окажись у меня в гостях сейчас Павел Алексеевич, он поклялся бы, что за столом со мной сидят Арсений с Яшкой и Аннет. А вот, кстати, и он, лёгок на помине. Осторожно заглядывает в окно, на которое наложена двусторонняя иллюзия уровня Мастера. И пока он подсматривает за иллюзорным Виталионом, рассказывающим детям сказки о стражах, я предупредила корнетов.

– У нас гости, господа, – сказала я.

Руки корнетов машинально потянулись к амулетам универсальной защиты.

– Один из них мой, – продолжала я. – Второй – ваш. Его возьмёте, когда я разберусь со своим противником. Он должен предстать перед дознавателями Магической Канцелярии.

– Будет исполнено, господин Задольский, – молодцевато ответил корнет Ртищев, оставленный старшим после отъезда штабс-ротмистра.

– И ещё. Если я буду не в состоянии отдавать приказы, – слова сорвались с моих губ подозрительно легко, словно речь шла не о моей смерти или о состоянии близком к ней, – вы поступаете в распоряжение мадам Клары.

– Слушаюсь, господин Задольский, – ответил Ртищев и замолчал, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из сеней. Это наши гости начинали своё путешествие по тёмному дому.

– Играем, господа, – подмигнула я своим партнёрам. – Ваш ход, господин Дымов.

Корнет неторопливо открыл карту, но объявить её уже не успел, потому что дверь в комнату с шумом распахнулась.

Будь в комнате бесталанные обыватели, они увидели бы, как порыв ветра, неожиданного пронёсшегося по дому, распахнул дверь, и посреди комнаты возникла высокая худая незнакомка в птичьей маске. Однако амулет незаметности не мог отвести глаза корнетам, вооружённым штатными армейскими амулетами, а уж мне и подавно. И потому мы прекрасно рассмотрели, как гостья вошла в комнату и остановилась так резко, что тащившийся следом Павел Алексеевич едва не сшиб её с ног. Тётушка Серафина когда-то учила меня, что эффектное появление едва ли не половина успеха такуты. Но её собственное появление, а я теперь ни на гран не сомневалась в личности гостьи, получилось скорее комичным, чем устрашающим.

– Я пришла за своим, – патетически воскликнула она, не замечая, что разыгрываемый спектакль не производит на зрителей ожидаемого эффекта.

– И что же вы почитаете своим? – лениво поинтересовалась я.

– Девчонку, – всё так же патетически ответила она, указывая на Ртищева.

Корнет посмотрел на неё с недоумением, а я чуть не расхохоталась. Моя идея с двойной иллюзией сработала! И теперь, как бы не разворачивался наш поединок, Серафина не рискнёт рвать ткань реальности, опасаясь повредить детям. В истоках её чадолюбия я не сомневалась, но в нашем поединке это давало мне дополнительный шанс.

Вперед выступил бледный Павел Алексеевич.

– Мальчишку, – произнёс он трясущимися от страха губами.

Корнет Слепнёв, на которого он указал при этом, возмутился:

– Кого это вы назвали мальчишкой, милостивый государь? – воскликнул он, вставая и опрокидывая кресло. Рука его потянулась к палашу, но Серафина лёгким движением руки набросила на него паутину покорности, заставив опуститься на пол рядом с опрокинутым креслом.

– Никто из вас не сможет встать, – проговорила Серафина, по очереди обводя взглядом сидящих, – пока я не прикажу. Никто не может противостоять такуте.

Она уже почти танцевала, её руки плавно скользили, набрасывая паутину покорности на остальных сидящих. И всё же Танец ещё не был начат.

И потому Танец начала я, выпорхнув из кресла. Одним движением я сорвала сапфировую заколку, в мгновение ока избавившись от иллюзии веснушчатого Андрюши и позволив иллюзии Виталиона медленно растаять, раствориться в моём настоящем облике. Одновременно я швырнула на стол карты, которые держала в руке. Движение выглядело совершенно естественным, и ни Серафина, ни Павел Алексеевич не могли заподозрить, что на стол легли три амулета невосприимчивости.

Теперь господа корнеты могли любоваться поединком такут, не опасаясь безумия – обычной цены, которую случалось платить случайным зрителям поединков.

Они и без того были выбиты из колеи моим преображением, а корнет Слепнёв покраснел как рак, сообразив, что вызвал на дуэль женщину.

Но моё преображение поразило не только мужчин.

Тётушка на мгновение замерла, дав мне ещё один шаг форы.

– Натали!

Слово сорвалось с губ, спугнув воцарившуюся было в комнате тишину.

– Потанцуем, тётушка, – хищно улыбнулась я.