Миновав охранников на входе, я поднялась в конференц-зал. Поджидая меня, Майк и Мерсер рассказывали о своих подвигах четырем федеральным агентам в строгих костюмах. Мне не потребовалось зеркало, чтобы подтвердить очевидное – все было ясно по реакции Майка, когда он меня увидел.

– Господи боже… что случилось? Несчастный случай на производстве? Если меня так отделают, то я пойду выбивать себе пенсию по недееспособности.

Мерсер подошел, чтобы осмотреть царапины и ссадину на руке и узнать, как я себя чувствую.

– Упала по дороге.

– Столько лет занимаешься балетом, а не научилась стоять на ногах. Тебе было пройти всего-то четыре квартала. А где это случилось?

– Потом расскажу. Давайте сначала сделаем то, зачем пришли.

– Нет уж, расскажи сейчас, блондиночка.

– Наткнулась на человека, которому не нравлюсь. Уоким Вейкфоря, сорокалетний бывший зэк. Сегодня днем я отобрала у него пятнадцатилетнюю подружку, а ему это не понравилось.

И я вкратце пересказала им всю эту историю.

– Еще один трехнутый Понс де Леон в поисках источника вечной молодости, – произнес Майк. – Давайте составим заявление в полицию о попытке тебя задавить.

– Нет, – сказала я твердо. – Не хочу давать делу ход. Я не пострадала, а его злость пройдет, как только он вернется домой и найдет очередную Лолиту. Он просто увидел меня на улице и решил выплеснуть злость. Увы, какому-то копу будет еще хуже, чем мне, когда вечером он выйдет из секретариата и найдет свою машину, пострадавшую куда сильнее моей гордости. Покажите, где здесь женский туалет, я приведу себя в порядок.

Специальный агент Райньери решил начать, не дожидаясь меня, – группа и так потеряла двадцать минут по моей милости. Когда я вернулась, он как раз отвечал на вопрос одного из детективов:

– Да, к нам обратился перебежчик. Именно тогда мы и начали расследование. Кажется, его надули на большой сделке, вот он и решил сдать своих коллег-дилеров. Цель этого мошенничества, как вы знаете, – держать цены на аукционах на низком уровне. Кто-то из банды покупает произведение искусства, а затем перепродает его за огромную сумму – обычно частному клиенту – и делится немалой прибылью с компаньонами по бизнесу.

– А Дениз Кэкстон?

– Она тоже в этом участвовала. И не забывайте, у нас есть не только документы по сделкам и распечатки телефонных разговоров, но даже записи всех телефонных ставок, принятых во время аукционов. Также есть данные по расходам и кредитные соглашения галерей.

Пришлось напомнить Майку, что предметы искусства не только указывают на статус в обществе и требуют огромных расходов, но являются единственными вещами в мире, которые можно приобрести на крупном аукционе из любой точки земного шара и за любую валюту.

– Вам известны другие сообщники по этому бизнесу?

Мне ответила единственная присутствующая женщина-агент, Эстель Грейсон:

– Она сходилась и расходилась с партнерами. Лоуэлл Кэкстон не занимался подпольными аукционами, не входил в эти шайки. У него свои источники, и он платит за эту привилегию огромные деньги. Почти не оставляет бумажных улик и не играет в одной песочнице с другими детишками.

– А Брайан Дотри? – спросила я.

– Увяз по уши. Не в первых рядах, но сложа руки не сидит. Он давал ей наличные для совершения сделок и уговорил заняться современным искусством.

– Вы можете назвать имена, всплывшие по ходу расследования?

– В этом году Дениз Кэкстон потратила много времени на аукционы. Иногда приводила с собой персонального клиента, крупного коллекционера, – Райньери заглянул в бумаги и зачитал список имен, некоторые из них показались знакомыми. – Иногда она приходила с подругой или другом, поэтому трудно сказать, был ли в таких встречах деловой подтекст. Чэпмен сказал, что вы разговаривали с приятельницей миссис Кэкстон, Мариной Сетте. Она тоже заметная фигура. Очень много тратит. Два любовника Дениз Кэкстон – Фрэнк Ренли и Престон Мэттокс – тоже иногда сопровождали ее. Опять же, один из них торговец антиквариатом, другой – архитектор, поэтому мы их тоже проверили. Но ничего пока не нашли. Так и не знаем, развлекались они на аукционе или работали.

– А они что-нибудь покупали?

– Ренли часто покупает. В мире аукционов есть новая фишка, новое кодовое слово – перекрестный маркетинг. То есть когда Сотби продает, например, импрессионистов, они не начинают торги с Моне. Прошлой весной первом лотом стала пара серебряных соусников, изготовленных французским мастером серебряных дел восемнадцатого века. Когда-то они принадлежали Дж. П. Моргану. Соусники ушли более чем за семь миллионов долларов. Аукционные дома стараются привить коллекционерам новые пристрастия.

– Это Ренли купил соусники?

– Нет, нет. Но он появляется на торгах регулярно и купил очень много серебра – все бывшая собственность французских монархов. А Дениз Кэкстон и Престон Мэттокс как-то сражались за фрески из старинного шотландского замка. Иными словами, мы так и не выяснили, что их связывало – любовь или бизнес. И тем не менее Ким велела выявить связи миссис Кэкстон с любым человеком, который мог бы иметь причину ее убить. Мы ищем и через пару месяцев, когда у нас будут все необходимые бумаги, наверняка что-то найдем. А пока если вы выписали повестки на те же распечатки телефонных разговоров или на те же деловые документы, что и мы, то можем дать вам копии. Возможно, вы найдете то, что для нас интереса не представляет.

Я полезла в свою битком набитую сумочку, чтобы достать повестки. После моего падения сумка перевернулась, и теперь в ней вместо обычного беспорядка царил хаос.

– Как ты здесь что-то находишь? – вопросил Чэпмен, глядя на помаду, компактную пудру, платок, упаковку «Тик-так», четыре ручки и бумажник, пытаясь добраться до папок с повестками.

– А что вам известно о краже в музее Гарднер?

– Это не наша специфика. Но мы уже десять лет сотрудничаем с бригадой, которая ведет то расследование. Они уверены, что рано или поздно похищенное где-нибудь да всплывет. Поэтому они тоже пристально следят за аукционами. Надеюсь, вы слышали про Янгсворта и Коннора?

Больше всего на свете Майк ненавидел признаваться федералу, что о чем-то не знает. Поэтому вместо него призналась я:

– В Бостоне есть два человека – Уильям Янгсворт и Майлз Коннор. Янгсворт торгует антиквариатом, привлекался несколько раз по мелочи, а Коннор – профессиональный вор, специализируется на предметах искусства. Оба сидели в тюрьме во время кражи в музее, но все говорят, что если они не спланировали эту операцию, то уж точно знали о ней. В прошлом году Янгсворт заявил, что может поспособствовать возвращению пропавшего Рембрандта в обмен на пять миллионов долларов вознаграждения, которое обещало ФБР, и на неприкосновенность его с приятелем. Знаете про кусочки краски?.

Еще одна пятерка Джоан.

– Естественно, – фыркнул Чэпмен. – Нам все про это известно. Эти уроды вырезали картину из рамы прямо на месте.

– Именно. Так вот, Янгсворт передал одному из бостонских репортеров несколько таких кусочков, чтобы доказать, что он знает, где картина. Наши эксперты их исследовали. Они не с оригинала, то есть не с украденного Рембрандта. И это последняя информация по той краже.

– А кто ваш эксперт? Не могли бы назвать имя?

– Понятия не имею. Но выясню до завтра.

Следующие полчаса мы отбирали документы, которые я по праву могла изучить на данном этапе расследования. В шесть пятнадцать Мерсер предложил закругляться.

– Нам надо успеть в ритуальный зал, потому что прощание назначено на семь. Возможно, удастся поговорить с друзьями или родственниками Марко Варелли.

Прощание с Варелли проходило в маленьком мрачном похоронном бюро на Салливан-стрит, в неприглядном квартале к северу от Хьюстон-стрит. Мне случалось здесь бывать – тут жил Винсент Трепло Жигант, который бродил по улицам в халате и болтал сам с собой, пока его не упекли в федеральную тюрьму.

Я шагнула из кондиционерной прохлады машины Мерсера на раскаленный тротуар у похоронной конторы Цуппело.

– Как думаете, тут есть телевизор? – поинтересовался Майк.

– Ты же не станешь смотреть «Последний раунд» на глазах у скорбящих? – воскликнула я. – Позвони матери, когда мы будет уходить, и узнай, какой был вопрос, ладно? Потерпи без игры хоть один вечер.

Мы назвали свои имена менеджеру похоронной конторы.

– Здесь сейчас только миссис Варелли. Вы немного рано. Вы друзья покойного?

– Дальние родственники, – ответил Майк.

Мистер Цуппело скептически посмотрел на нас с Чэпменом и перевел взгляд на темнокожего Мерсера.

– Северный итальянец, – пояснил Майк, – с примесью сицилийской крови.

И показал Цуппело свой значок. Владелец бюро провел нас в убогий ритуальный зал. Запах более тридцати цветочных композиций – в основном красных гладиолусов и желтых гвоздик – был особенно удушающим в летнюю жару. Открытый гроб стоял в алькове в дальнем конце зала, а миссис Варелли сидела рядом, сжимая четки. Серый траурный пиджак висел на ней мешком, и, казалось, за последние двадцать четыре часа она выплакала все слезы.

Майк пихнул меня локтем в бок.

– Узнай у нее, может, она согласится ненадолго покинуть эту духоту и гроб мужа. Подружись с ней, Куп. Прояви сочувствие – если еще помнишь, как это делается.

Майк и Мерсер остались стоять у двери, а я подошла к вдове:

– Миссис Варелли, я Александра Купер.

– Приятно познакомиться, мисс Купер. Вы, наверно, знали Марко?

– На самом деле нет, миссис Варелли. Пройдемте со мной в другую комнату, я объясню вам причину визита.

– Мы прожили вместе шестьдесят два года, мисс Купер. За все шестьдесят два года ни одной ночи не провели раздельно. Что я стану без него делать? – Она схватилась за гроб и заговорила, обращаясь к мужу: – Я отойду на минутку, Марко. Узнаю, что нужно этой юной леди.

Она протянула мне руку в белой перчатке, я подхватила ее под локоть, помогая встать.

– Все здесь считают, что я только что приплыла из Неаполя. Есть ли у меня место на кладбище? Не нужна ли мне квартира? Или билет обратно на родину? Я родилась в Ньюарке, в Нью-Джерси. Прожила здесь всю жизнь. А эти люди думают, что я дура. Думают, я продам картины Марко или превращу его студию в клуб Молодежной христианской организации. А я хочу только, чтобы Марко поднялся и пошел со мной на обед в «Да Сильвано», мы бы сели на улице, как всегда в теплую погоду. Художники бы поглядывали на Марко с уважением, а Марко поглазел бы на молодых девушек. Я бы выпила пару бокалов вина, и мы отправились бы домой, счастливые. После шестидесяти двух лет вместе мне очень одиноко, мисс Купер. Вы хотите что-то продать или купить? – Пока она говорила, я провела ее мимо Майка с Мерсером в пустую мрачную комнату, ожидающую очередное хладное тело.

Со своей прямой осанкой, хрупким телосложением и живым умом миссис Варелли казалась воплощением элегантности.

– Я помощник окружного прокурора, миссис Варелли. Работник прокуратуры.

– Неужели кто-то совершил преступление здесь.

– Я работаю над одним делом. Расследую убийство женщины, чье тело полиция нашла на прошлой неделе. Судя по всему, мистер Варелли вел с ней дела. Мы с детективами хотели зайти к нему, задать несколько вопросов. Но потом узнали о его кончине. Примите мои глубочайшие соболезнования. Не хотелось бы обременять вас, но, вероятно, вы могли бы назвать имя помощника вашего мужа, который…

Она еще больше выпрямилась и ударила себя кулаком в грудь:

– В своей работе он доверял только мне, мисс Купер. У него было несколько помощников, что выполняли физическую работу – передвигали крупные предметы, – занимались поставками, иногда он брал учеников. Но… от меня у него не было секретов. А кто та убитая женщина?

– Кэкстон. Дениз Кэкстон.

Миссис Варелли резко отвернулась. Она смотрела в сторону и молчала.

– Вы знали ее?

– О покойных нельзя говорить плохо, ведь так?

– Что за дела у нее были с вашим мужем?

– Как и у всех остальных, мисс Купер. Вы знаете, чем занимался Марко?

– Должна признать, что до этой недели никогда не слышала его имени. Но все, с кем я беседовала, заверили меня, что он был замечательным человеком.

– Гением. Так они говорили? Да, он во многом был гением.

Я кивнула.

– Еще мальчишкой, во Флоренции, он изучал искусство в академии. Обожал живопись – не полотно, но краски – они нравились ему даже больше хорошеньких женщин. Но у него самого плохо получалось рисовать. Зато никто не мог лучше его видеть красоту в картинах других, уже ушедших от нас, открыть скрытое. Марко мог часами торчать в мастерской в компании какого-нибудь дилера, очищая грязный кусок холста. Он надевал свои бинокуляры – только эти очки и доказывали, что он живет в нашем веке. А потом осторожно, предельно осторожно касался ватным тампоном поблекших красок. Нервный дилер или коллекционер начинал подгонять его: «Что вы видите, Марко? Кто автор, как вы думаете?» Вы представить себе не можете, сколько сокровищ он нашел за все эти годы. Даже в последнее время его глаза различали под вековой грязью такое, что никому и не снилось.

– А как же его болезнь? Он работал до последнего? Несмотря на заболевание сердца?

– Какая… какая болезнь? – резко выдохнула миссис Варелли.

– Я… нам сказали, что, когда вашему супругу стало плохо, его осмотрел доктор.

– Артрит, вот от чего его лечил врач. Талант Марко зависел от двух вещей – его глаз и рук. Мы с ним никогда не принимали лекарств – ни таблеток, ни пилюль, ничего. Он звал врача, лишь когда его рука начинала болеть от артрита и он не мог долго держать скальпель. Unpo 'di vino – вот во что верил Марко. В исцеляющую силу виноградной лозы.

– Но подвело-то его сердце, – сказала я, надеясь, что в мягкой форме пытаюсь донести до нее слова врача.

– У Марко было здоровое сердце. Сильное, а не больное, – миссис Варелли почти плакала.

– Вы всегда приходили в мастерскую с мужем?

– Нет, я редко там бывала. У нас квартира в том же здании. Утром мы вместе выпивали кофе, затем он поднимался к себе – работать. Возвращался домой пообедать и отдохнуть. Затем снова работал. И так всегда. Иногда он засиживался до позднего вечера, если находился на пороге открытия или картина его завораживала. Затем он спускался, принимал душ, чтобы смыть краску и лак. И мы шли ужинать, одни или с друзьями. У нас была очень простая жизнь, мисс Купер, но очень яркая.

– Вы когда-нибудь встречали Дениз Кэкстон?

– Сперва я познакомилась с ее мужем. Только не помню, когда. Столько лет прошло. Он не был отзывчивым человеком, но всегда хорошо относился к Марко. Лоуэлл Кэкстон купил портрет на аукционе в Лондоне, это было лет тридцать назад. В Англии картину записали в каталог как неопознанный портрет молодой девушки. Лоуэлл сказал, будто купил его лишь потому, что девушка походила на его жену – тогдашнюю жену. Он не считал, что картина может оказаться ценной, но принес ее Марко на реставрацию. Лоуэлл хотел повесить ее у себя. Марко вещь очень понравилась. «Написана поверх», – жаловался он мне каждый раз, когда спускался. Он был не очень-то разговорчив, мой Марко. Да я и понимала его с полуслова. Он работал дни и ночи, и вот под слоем краски показалось детское лицо. Он даже голубому платьицу вернул мягкость и блеск шелка. Однажды он спустился вниз на обед. Я подала ему суп, а он посмотрел на меня и сказал: «Гейнсборо. Это Гейнсборо». Все музеи Англии захотели выкупить картину. Многие платили моему мужу просто за реставрацию, но он был счастлив. Лоуэлл тоже просто заплатил. Но вернулся на следующей неделе, как раз, когда Марко пришел обедать. Я впустила Кэкстона в дом – тогда и увидела его в первый раз. Под мышкой он держал небольшой сверток. Это оказалась картина Тициана – маленькая, но великолепная. Она все еще висит у нас. Приходите ко мне домой, если захотите взглянуть.

– У вас в квартире? Тициан?

– Очень маленький. Эскиз к одной из его известных работ. Знаете «Похищение Европы»?

Естественно, я знала эту вещь. Любой студент художественного факультета или колледжа ее изучал. Рубенс назвал эту картину величайшим шедевром в мире. И я видела ее много раз, потому что она была частью экспозиции в музее Гарден. Неужели это просто совпадение?

– А когда, вы говорите, Кэкстон принес вам Тициана?

Миссис Варелли задумалась.

– Лет тридцать или тридцать пять назад.

Задолго до Дениз, задолго до кражи в музее.

– А Дениз Кэкстон? Она тоже была клиентом мистера Варелли?

– Сначала она много раз приходила с мужем. Потом одна. Потом с разными людьми – может, с дилерами, может, с покупателями. Я никогда не встречала их в мастерской. Но Марко иногда рассказывал о них.

– Он относился к миссис Кэкстон так же, как вы?

Миссис Варелли откинула голову и рассмеялась:

– Естественно, нет. Она была молода и красива, знала, как порадовать пожилого джентльмена. Говорила с Марко по-итальянски. Льстила ему, и дразнила его, и приносила на экспертизу прекрасные картины. Всегда искала бриллиант даже там, где его не было. Я считаю, что она просто заставляла Марко терять время.

– А вы знаете людей, которых она приводила недавно?

– Нет, нет. Если вам нужно это, я дам имена работников мужа. Может, он их знакомил или они их видели. Дайте вашу визитку, я позвоню вам на следующей неделе, скажу их телефоны.

– Вы не любили Дениз только по этой причине?

– Мне не нужна была особая причина. Она приносила проблемы. Даже Марко так думал.

– Что именно он говорил вам по этому поводу, миссис Варелли?

– Я уже сказала, мисс Купер. Марко не был разговорчив. Но в эти последние месяцы после визитов миссис Кэкстон он не улыбался, как обычно, приходя домой. Она заставляла его работать над чем-то, что ему не нравилось, поселяло в его душе agita. [25]Волнение, возбуждение (ит.).
И он говорил мне: «В моем возрасте такие волнения ни к чему».

– А не говорил он чего-нибудь более конкретного?

– Мне – нет. Я была рада, что он не хочет больше с ней работать. Ему не нравились люди, с которыми она связалась.

– А мистер Варелли никогда не упоминал Рембрандта?

– Как можно посвятить жизнь искусству и не упоминать Рембрандта?

Я порадовалась, что она не назвала мой вопрос верхом глупости.

– Я имела в виду – недавно и в связи с Дениз Кэкстон?

– То есть вы не знаете, что Марко является… – Она запнулась, глубоко вздохнула и поправилась: – Марко являлся ведущим мировым специалистом по Рембрандту? Возможно, вы слишком молоды и не слышали эту историю. Самый известный групповой портрет Рембрандта называется «Ночной дозор». Видели его?

– Да, в Амстердаме. В Государственном музее.

– Тогда вам наверняка известно, что раньше, более трехсот лет назад, у картины было другое название.

– Нет, этого я не знаю.

– Когда он только нарисовал ее, то назвал «Отряд капитана Франса Баннинга Кока». Но через несколько десятков лет картина покрылась таким слоем грязи, что люди решили, будто на ней ночь, – отсюда и современное название. Вскоре после окончания Второй мировой войны – где-то в тысяча девятьсот сорок седьмом, – когда Марко только начинал завоевывать репутацию реставратора, он вошел в группу экспертов, которые должны были восстанавливать это монументальное полотно. После очистки краски на нем просто засияли. Только тогда люди двадцатого века поняли, что художник рисовал вовсе не ночь. Теперь, спустя пятьдесят лет после той реставрации, в живых из всей группы оставался только Марко. И когда кто-нибудь хотел выяснить, не принадлежит ли авторство работы Рембрандту, лишь мой Марко мог ответить наверняка. Монархи, президенты, миллионеры – все приносили свои картины к Марко Варелли.

– А Дениз Кэкстон не приносила ему Рембрандта?

– Этого я не знаю.

– А он никогда не говорил вам, что она или кто-то еще просил взглянуть на кусочки краски… недавно?

И снова миссис Варелли посмотрела на меня, как на безмозглую курицу.

– Мой муж занимался этим каждый день, всю свою жизнь. Смотрел на краски, на кусочки краски, на полоски краски, на фрагменты краски. Именно из этого, мисс Купер, и состоят шедевры.

– Извини, Алекс, можно тебя на минуточку? – позвал Мерсер из коридора.

– Могу я вернуться к Марко?

– Если вы уделите нам еще несколько минут, миссис Варелли, то мы больше не станем вас беспокоить, – заверила я ее.

Еще раз поблагодарила за любезность в столь трудный для нее час и вернулась в зал. Майк стоял в изголовье покойного.

– Надеясь, что, воздав почести усопшему, вы добились большего, чем я – от вдовы, – сказала я, обращаясь к детективам. – Немного истории искусства и смутное предчувствие, что Дениз Кэкстон не приносила ничего, кроме проблем.

– Могу только заметить, что у миссис Варелли отличное чутье. Помнишь то дело, что я вел пару лет назад в испанском Гарлеме? Когда аргентинский танцор Аугусто Манго безвременно почил, занимаясь сексом с неистовой поклонницей?

– Прекрасно помню.

– А помнишь, как мы выяснили, что это было убийство, а не сердечный приступ?

– Нет.

– Эту причину назвал доктор, осмотревший его на месте. Наверное, ортопед. А потом, уже в похоронном бюро, когда работники расчесывали волосы танцора, они нашли на затылке дырку от пули. Маленький калибр, практически нет входного отверстия. Убийцей оказался муж поклонницы. В «Пост» дали заголовок: «Не танцуй танго с Манго». Так вот, мистер Цуппело – никудышный цирюльник.

С этими словами Майк повернул голову Марко Варелли. Примерно то же он проделал с трупом Дениз Кэкстон у Дьяволовой воды. На затылке старого джентльмена явственно виднелось пулевое отверстие.