В убойном отделе Северного Манхэттена было пусто. Все работали над покушением на Мерсера. А те, кто не мог заниматься расследованием официально, опрашивали своих информаторов, пытались найти зацепку. Остальные же толпились в холле больницы Св. Винсента, хотя посещения разрешали только ближайшим друзьям и родственникам.

– Мы с Купер проведем допрос в кабинете лейтенанта. Позвони в Олбани или куда там, найди все, что у них есть по Антону Бейли, – велел Чэпмен Джимми Хеллорану. – А когда закончишь, то позвони в полицию Гэйнесвилля, Флорида, и начни все сначала. Разузнай про оба имени: Бейли и Энтони Бейлор.

– Слушай, Алекс, как же его посадили у нас и не вспомнили про флоридское дело? – спросил Хеллоран. – Почему никто не понял, что Антон Бейли и Энтони Бейлор – одно и то же лицо?

– Думаю, ему просто повезло.

Если его взяли за кражу в Нью-Йорке, то, несомненно, сняли отпечатки пальцев, которые проверили по компьютеру. Но иногда случалось, что техника нас подводила. Например, когда общая база данных была недоступна, а преступник использовал псевдоним, сравнение отпечатков пальцев так и не завершали. А на личном листе преступника мелким шрифтом, который не каждый судья читает, писали, что личность установлена по результатам проверки имени, а не отпечатков.

Если бы всплыло старое дело об изнасиловании, то за последующую кражу ему дали бы гораздо больший срок. В этом случае он не смог бы напасть на Дениз Кэкстон и вызвать череду событий, что за этим последовала.

– Вы, наверное, Дон Кэннон, – произнес Майк, пожимая руку молодому человеку. – Я – детектив Чэпмен, Майк Чэпмен. А это Александра Купер из окружной прокуратуры Манхэттена. Спасибо, что пришли.

Думаю, Кэннон был моложе меня, вряд ли ему исполнилось тридцать. Он оказался ниже меня ростом, с серьезным лицом и носил очки в роговой оправе. Он чувствовал себя так же неуверенно, как и большинство свидетелей по делу об убийстве. Но он, в отличие от многих, казался очень искренним.

– Присаживайтесь и расскажите о себе, – предложил Чэпмен. – Чем вы занимались у мистера Варелли?

– Вы, наверное, уже знаете, что Марко был мастером, самым щепетильным из представителей своей профессии. Именно ему предлагали самые сложные реставрации за последние пятьдесят лет. Над теми проектами, что занимали его, он всегда работал сам. Сам я родом из Сакраменто. Закончил Калифорнийский университет в Лос-Анджелесе, получил степень по изобразительному искусству. Вы это хотели знать? – Он вопросительно посмотрел на Майка, потом на меня. Мы кивнули. – В восьмидесятые один из моих профессоров работал с Варелли над «Герникой». Помните тот случай? Какой-то больной урод испортил картину Пикассо, что висела в Музее современного искусства.

– Да, конечно. Наш отдел занимался этим расследованием.

– Профессор знал, что я хочу заниматься реставрацией, сделать карьеру и вернуться на Западное побережье. А там устроиться в музей Гетти или типа того. И стать учеником Марко Варелли… В общем, для меня это был прекрасный вариант, лучшей рекомендации быть не могло.

– Когда вы начали на него работать? – уточнила я.

Кэннон задумался.

– Никто не работал на Варелли. Кроме технического персонала, который доставлял и увозил картины или что-то обустраивал в мастерской. Но он был одиночкой по натуре. Как только его репутация виртуозного матера утвердилась – а это было лет сорок назад, – он стал настаивать на том, чтобы работать одному. Если вам удавалось привлечь его внимание и если он соглашался работать над вашим проектом, то всегда уточнял, что результат будет считаться только его работой.

– Что значит «он соглашался»? Разве люди не платили ему? – поинтересовался Чэпмен.

Серьезный молодой человек криво улыбнулся:

– Нет, нет и нет. Мистер Варелли был состоятельным человеком. Ему всегда хорошо платили за талант. Поэтому в определенный момент жизни он смог легко отказывать тем, кто ему не нравился. Если он полагал, что картина или художник не стоят его усилий, то независимо от предложенной цены не соглашался.

– А как насчет случаев, когда владелец не был известен?

– За такие картины, мисс Купер, он никогда не брался. Помню, однажды коллекционер принес ему Леже. В Центре Помпиду эту картину классифицировали как «Н2М», это означает, что она была украдена нацистами во время Второй мировой, а затем возвращена во Францию. К тому моменту прежних владельцев не нашли. Синьор Варелли отказался от картины, пока не установят наследников и законных владельцев. Чем больше денег ему предлагали, тем сильнее он чувствовал себя оскорбленным. Чем-то похоже на профессию юриста, верно? Я имею в виду этические дилеммы, что встают перед адвокатами.

Он посмотрел на меня в ожидании ответа, но вместо меня заговорил Чэпмен:

– Вы слишком часто смотрите сериалы. Я не встречал адвоката, который бы переживал по поводу этических дилемм: если его устраивает сумма в чеке – клиент невиновен.

– Вы сказали, что на Варелли никто не работал. А как же вы сами?

– Мне выпала редкая честь – я был его учеником, детектив. Очень дорогая привилегия.

– То есть вы платили ему за то, что он позволял вам помогать ему в работе?

– У меня была стипендия от уважаемого частного фонда. Вот почему я смог себе это позволить. При иных обстоятельствах ученичество было бы мне не по карману. Считайте, что я ходил в лучшую частную школу в мире. Практически три года я учился у гения. Таких навыков я не смог бы получить нигде в мире, – Кэннон склонил голову. – Не могу поверить, что его нет. И что еще хуже – его убили. – Он снова взглянул на нас. – Он был таким тихим, безобидным человеком. Не могу представить, зачем кому-то понадобилось его убивать.

– Давайте я назову вам несколько имен. А вы скажете, знаете ли этих людей.

Кэннон прочистил горло и сказал, что не возражает.

– Начнем с Лоуэлла Кэкстона. Вы его встречали?

– Очень часто. Думаю, Марко знал его дольше чем я живу на свете. Наверно, он был одним из немногих коллекционеров, чьим вкусом мистер Варелли восхищался. Я никогда не был у Кэкстона, но знаю, что за несколько поколений их семья выработала безошибочное чутье на искусство. Мистер Кэкстон частенько приходил советоваться с мастером. Вы знаете о Тициане, которого он подарил Марко?

– Да. Нам удалось поговорить с миссис Варелли в день панихиды. Надеемся еще раз поговорить с нею на этой неделе.

– Марко обожал этот подарок. Жемчужина его коллекции. Думаю, его хорошие отношения с мистером Кэкстоном во многом зиждились на этом. Трудно не любить того, кто сделал тебе царский подарок.

– А не случалось у них размолвок?

Кэннон пожал плечами:

– При мне – никогда. Но учтите, я ведь не сидел у него в мастерской постоянно. Я, как правило, приходил к Марко, когда он работал над каким-нибудь проектом, но с клиентами он разговаривал без меня. И, конечно, меня не звали, если знакомые заходили пропустить стаканчик граппы и спросить совета по аукционной стоимости какой-либо вещи. Он очень часто отсылал меня. «Огромное вам спасибо, мистер Кэннон, а теперь, perpiacere, [27]С вашего позволения (ит.).
нам пора заканчивать». И он махал мне, как бы отпуская восвояси. И я понимал, что лучше уйти.

– А где вы живете?

– Стипендия покрывает только расходы на образование, но не стоимость жилья на Манхэттене. Мы с моей девушкой снимаем комнату в Сохо. Она учится в магистратуре в Нью-Йоркском университете. Когда он меня отпускал, я обычно шел в библиотеку, или на выставку, или в кино. Чтобы не мешаться под ногами.

Чэпмен отметил в списке галочкой имя Кэкстона и перешел к следующей строчке:

– Брайан Дотри. С этим случалось пересекаться?

– Да, еще один посетитель мастерской. Раньше он приходил чаще, теперь реже, поскольку занялся современным искусством. Но Марко выполнял для него заказы задолго до моего появления, то есть еще до того, как Дотри попал в тюрьму. За неуплату налогов, а не по тому, второму делу, – Кэннон посмотрел на меня, чтобы увидеть, как я отреагирую на упоминание мертвой девочки в кожаной маске.

– Что вам известно о его прошлом?

– Я вряд ли пролью свет на участие Брайана Дотри в том деле, но оно вроде как завораживало мистера Варелли. Он не замечал жестокости Брайана. Они познакомились, когда тот был еще юношей с хорошим чутьем на искусство, но без нужного опыта. Меня немного шокировало знакомство с ним, когда Брайан впервые появился в мастерской. В тот же день Марко рассказал мне его историю. – Кэннон поменял позу и, помахивая правой рукой, сымитировал говор старого синьора: – «Но скажите-ка мне, мистер Кэннон, почему молодой человек хочет связывать девушку и причинять ей боль? Этого я не понимаю. От такого прекрасного тела надо получать только наслаждение, только усладу, только… – соте si dice in inglese? [28]Как же это будет по-английски? (ит.)
– восторг. Но, возможно, я слишком стар, чтобы понять». Честно говоря, мне показалось, что, когда приходил Дотри, а Варелли меня выставлял, он всегда расспрашивал гостя о его сексуальных наклонностях. Этим Марко интересовался намного больше, чем современным искусством.

Кэннон еще немного рассказал про современные деловые интересы Брайана Дотри, но опять же не припомнил ни одного конфликта с Варелли.

– А Марина Сетте?

Похоже, мы вытянули пустой номер.

– Или Мэрилин Севен? – уточнила я и даже описала ее внешность и назвала адрес.

– Разумеется, вполне возможно, что она приходила к Марко. Но ее имени я не знаю.

– Фрэнк Ренли?

Это имя ему тоже не было известно. Как и имя Престона Мэттокса. Кэннон знал имена нескольких рабочих, но среди них не было ни Омара Шеффилда, ни Антона Бейли.

Чэпмен отложил ручку и переплел пальцы.

– Расскажите о Дениз Кэкстон. Все, что знаете. Когда вы познакомились, какая она была, что Марко думал о ней. То, что вам кажется неважным, для нас может оказаться на вес золота, поэтому выкладывайте все, хорошо?

– Это сложно, детектив. Можно сказать, что было две Дениз Кэкстон; одна – женщина, другая – коллекционер. У Марко глаз был наметан. Он восхищался красотой на полотне и в жизни. Ничего неподобающего, ничего необычного. Просто он мог восхищаться женским лицом, как будто его создал Микеланджело. И неважно, была ли она официанткой в ресторане или клиенткой с миллионами в банке. С самого начала у миссис Кэкстон было преимущество в общении с Марко, с первой их встречи. Они познакомились, когда она была совсем девчонкой, только вышла за Лоуэлла. Если не ошибаюсь… кажется, мистер Варелли даже написал ее портрет – обнаженная натура в полный рост. Он им очень гордился. Сказал, она повесила его в спальне. Кажется, у нее была целая коллекция собственных портретов, – он хихикнул, словно эта суетная идея его рассмешила, и продолжил: – Она была настоящей роковой красоткой, эта миссис Кэкстон. Знала, как добиться от старика всего, что ей нужно. Когда мы с ней только познакомились, почти три года назад, он распалялся при одной мысли о том, что она придет. Она всегда приносила его любимый шоколад или бутылку охлажденного вина, чтобы выпить с ним по стаканчику. Обожала слушать его истории, хотела знать обо всех картинах, над которыми он когда-либо работал, – кому они принадлежали, что он с ними делал, что с ними сталось. Марко часто жаловался, что жена не хочет слушать его рассказы. А Дениз Кэкстон ловила каждое слово или, по крайней мере, заставляла его в это верить.

– Вы когда-нибудь работали с картинами, которые она приносила в его мастерскую?

– Да, у нее был талант находить спящие шедевры, она покупала какие-то выцветшие холсты либо по чьему-либо совету, либо руководствуясь чутьем. «Кто это, Марко? Скажите, кто скрывается под этой грязью, mi amore». [29]Любовь моя (ит.).
Она уговаривала его работать практически над всем, что приносила. А главное, почти всегда он хотел, чтобы я присутствовал во время ее визитов – смотрел, как она с ним флиртует. Как будто хотел дать мне понять, что молодая женщина совсем потеряла из-за него голову, что это не просто игра его воображения.

– А когда он изменил к ней отношение?

Юн нон ответил не сразу, сначала уточнил:

– Это вам миссис Варелли сказала?

– Да. Мол. Дени уже не радовала его, как раньше.

– Я не могу назвать вам точную дату этой перемены, но синьора не ошиблась. Визиты миссис Кэкстон стали реже. Теперь она нечасто приходила одна, и все ее заигрывания прекратились.

– А кого она приводила с собой?

– Друзей, клиентов – откуда мне знать? Варелли выгонял меня из мастерской. Раз не было никакого флирта, то надобность во мне отпала.

Чэпмен был недоволен.

– Но хоть некоторых-то вы должны знать, нет? Дайте нам зацепку. Это были мужчины? Женщины? Молодые или старые?

– Она редко приходила с теми, кого я знал, например, с Брайаном Дотри. Раза два привела женщину – может, даже ту даму, что вы мне описывали, с французской косой. Севен или Сетте, как там ее. Но в основном ее сопровождали мужчины, двое или трое разных за последние месяцы, когда она рассталась с мужем.

– Вы можете их описать? Вы их узнаете, если увидите?

И снова Кэннон пожал плечами. Очевидно, не обратил внимания на этих посетителей.

– Обычные люди. Трудно сказать, узнаю или нет. Вы должны понять, детектив, что если Марко Варелли не работал над картиной, то я был рад оттуда слинять. Для меня полезнее было посетить музей, чем оказаться немым свидетелем при беседе Марко с богатыми коллекционерами. Зачем мне их светские сплетни?

Чэпмен встал и принялся расхаживать у Кэннона за спиной.

– За последние три года кто-нибудь еще провел с Марко Варелли столько же времени, сколько вы.

Подумав, Кэннон ответил:

– Нет. Разве что его жена.

– А знает ли кто-нибудь, что и о ком Варелли думал?

– Нет, думаю, нет такого человека.

– У них есть дети?

– Нет.

– Наверно, вы были ему вместо сына?

– Не совсем. Но он был очень добр ко мне.

– А что больше всего волновало его в этом мире, Дон? Забудьте о его жене и ответьте.

– Вы знаете ответ. Он жил ради великого искусства… ради того, чтобы трогать шедевры, смотреть на них, вдыхать их запах, мечтать о них.

– И вам он передавал свое наследие.

– Ну, я не был его единственным учеником. В музеях по всему миру работают эксперты, которые…

– Бросьте, мистер Кэннон. Вы провели с ним бок о бок последние три года. Трудно поверить, что у него осталось от вас много секретов. – Майк треснул кулаком по столу лейтенанта. – Я ходу, чтобы вы рассказали, почему он поругался с Дениз Кэкстон.

Кэннону не понравилась перемена в настроении Майка.

– Я не был его наперсником, мистер Чэпмен. Только учеником.

– Знаете, что я думаю? Такой умный и прилежный студент, как вы, просто не мог не заметить, что происходит вокруг. Если у вас и есть талант, мистер Кэннон, то заключается он именно в умении наблюдать, разве нет? Расскажите, что вы видели и что слышали.

Голос Майка звенел, и Кэннон посмотрел на меня, ожидая, что я осажу раскричавшегося детектива.

– Сейчас она на моей стороне, приятель! Дай ей только волю, она за пятнадцать минут допроса измочалит тебя, как тряпку, парень! – Чэпмен уже вопил в голос, даже лицо покраснело. – Трое погибли мой напарник лежит в больнице с раной в груди! Хватит терять мое время!

– Я могу позвать адвоката? – спокойно поинтересовался Кэннон, снова обращаясь только ко мне.

Я начала было отвечать, но Чэпмен меня перебил:

– Позовете адвоката, только если признаетесь мне, что кого-то убили. С этим, думаю, проблем не возникнет. Но сначала расскажите мне все, что знаете, а остальным займемся потом.

– Что, если у меня есть информация о преступлении?

Майк снова ударил ладонью по столу:

– Черт! А чего, по-вашему, я от вас добиваюсь уже битый час?!