– Ты где находишься? – спросила я Мерсера. – Можешь говорить?

– Могу. Я только что вышел из машины. Короче, Майк только что отключился – уснул минут пятнадцать назад. Который сейчас час?

– Почти восемь. Что случилось? И где?

– Ее брат позвонил Майку ночью на сотовый. Я отошел в другую палату вздремнуть на часок. Так что было, должно быть, около двенадцати. Лыжный спорт, ты в курсе?

– Вэл как-то рассказывала. Вертолет поднимал их куда-то и высаживал на вершине горы. Но ведь это занятие только для профессионалов.

Мерсер замолчал. Потом продолжил:

– Главная опасность в том, что эти трассы на картах не отмечены и очень ненадежны. Катастрофа случилась, то ли когда группа уже прыгала, то ли это из-за вертолета.

– Она разбилась?

– Алекс, они свалились втроем в расщелину. Снег сдвинулся, под ним была огромная расщелина в скале. Вэл и двое других – они просто попали в этот разлом. Брат оказался позади и видел, как все случилось.

Я подумала о мужестве и стойкости Валери Якобсон. Она победила в себе рак. Но коварный спорт забрал ее жизнь.

– Это случилось вчера?

– Позавчера. Они целые сутки откапывали тела.

– Но Майку позвонили только вчера. О чем они только думают? Разве они не знали, как он любит ее?

– Он уверен, что родители Вэл не хотели, чтобы он гуда ехал. Вероятно, они не знали, что у них серьезные отношения. Он считает, что они просто не хотели ничего знать.

– А похороны?

– Сегодня утром. В девять часов в Пало-Альто. Будет только семья. Он не попал бы туда вовремя, даже если бы захотел. Может быть, они специально так рассчитали.

Я давно знала, что иудейская религия помогала справляться с такими вещами лучше всего. Не сиди целую неделю в комнате с телом. Похорони до следующего заката солнца и потом оставайся один на один со своей скорбью. Это так не соответствовало устоям католической церкви, в лоне которой вырос Майк. И все это было ему чуждо.

– Ее брат сказал, что поминальная служба через две недели, – продолжал Мерсер. – И Майк сейчас просто ослеп от гнева. Он не знает, на кого накинуться.

– Ты где?

– Хороший вопрос, – сказал Мерсер. – Слышала когда-нибудь о Джеймстауне в Род-Айленд?

– Прямо за мостом в Ньюпорт? А что?

– Мы стоим позади заправки, – осторожно проговорил Мерсер. – Колесим повсюду, с тех пор, как уехали из Манхэттена. Он словно бы ищет ее. Лучше я объяснить не могу.

– Почему вы именно там?

– Когда запищал его телефон, он вышел из палаты, чтобы тебя не потревожить. Он, конечно, не знал, кто звонит и почему. Потом он вернулся и разбудил меня – вероятно, сразу, как только получил известие.

– И что он сделал?

– Он потерял контроль над собой. Взбесился. Потом решил уйти из больницы, пока не перевернул тут все вверх дном.

– У него будет еще время погоревать.

– Потом он стал обзванивать авиакомпании. Узнавал, когда можно лететь. Брат Вэл звонил, чтобы отговорить его от этого.

– Ты все время с ним был?

– В основном. Он рвался к ней домой – это первое, чего он хотел. Он хотел ехать туда один. Наверно, так надо было.

– Конечно.

– Он пробыл там около часа. Когда он спустился, сказал, что ему нужно проехаться, съездить куда-нибудь. Он прихватил с собой ее любимые книги и фотографии. Я предупредил его, что без меня он никуда не поедет.

– Слава богу.

– Майк настаивал, чтобы сесть за руль, я уступил. Он поехал на север по Таконик-авеню. Мы ехали часа полтора до какой-то маленькой гостиницы, где они однажды ночевали. Он остановился перед гостиницей, вышел на улицу и стал ходить вокруг, не говоря ни слова. Потом мы объехали всю северную часть штата Нью-Йорк от Коннектикута до Нью-Хейвена.

Архитектурная фирма Вэл работала над генеральным планом Йельского университета. Майку нравились здания, которые она создавала.

– Они много раз бывали в университетском городке.

– В пять утра мы выехали на 95-ю автостраду, и я подумал, что мы едем на юг, обратно в город. Но он приехал сюда. Они здесь один раз провели выходные, на свадьбе подруги Вэл, прошлой осенью.

– Мерсер, кажется, я знаю, что делать. Джеймстаун в часе езды от парома. Отвези его в Виньярд. Я позвоню своему сторожу, он приедет и откроет вам дом, – предложила я.

– Не знаю, Алекс. Он крушит все вокруг. Он не знает, что…

– Майку там нравится. Вэл тоже любила бывать гам. В одной гостевой комнате есть ее хороший снимок – мы тогда день провели на пляже. В это время года там пусто. Это самое тихое место на земле. Оно чудотворно. Там Майку никто не будет мешать.

– Он не знает, чего хочет. Он даже не шевелится. Он в шоке.

Я молчала почти минуту.

– Мне знакомы его чувства, Мерсер. Скажи ему только одно – это единственное, чем я могу помочь.

Мерсер и Майк знали о моем женихе Адаме Нимане – он погиб за день до нашей свадьбы, когда ехал на остров.

– Хорошо, а как ты?

– Я прилечу через Бостон и буду сразу после обеда. Все равно я сегодня не работник, и мне это тоже будет на пользу.

– Алекс, он может не согласиться. Я попытаюсь, конечно…

Мой костюм был грязным и пахнущим плесенью, зато сухим. Когда пришел доктор Шрэм, я уже была одета и доктор подтвердил мою выписку.

– Дней через пять можете приступать к работе, – напутствовал он. – Оставайтесь в постели, пейте побольше жидкости и не принимайте болеутоляющего, если можете обходиться. Вы домой?

– Прямо сейчас, – сказала я.

Он не знал, что под словом «дом» я имела в виду Мартас-Виньярд.

Охранявший меня полицейский связался с начальством. Ему поручили отправить меня домой на патрульной машине. Пока мы ехали, позвонил Мерсер: Майк согласился ехать – уединенное место действительно могло помочь пережить трагедию.

Я переоделась в джинсы и свитер, схватила документы, кредитку и через несколько минут уже неслась в такси по дороге в ЛаГардию. В десять тридцать я сидела в самолете и через час приземлилась в Логане, а уже в полдень девятиместный самолет «Кейп-Эйр» снова набирал высоту.

В салоне двухмоторного самолета было всего двое пассажиров. Встречный февральский ветер швырял нас над низкими облаками из стороны в сторону. Скорость замедлялась, так что до острова мы летели почти пятьдесят минут.

В отличие от летнего времени, когда полный самолет встречал целый ряд микроавтобусов, в порту оказалось всего одно такси. Водитель согласился сделать остановку по пути. Я забежала в супермаркет, купила вещи первой необходимости, после чего он повез меня на запад – вглубь на десять миль, в самую безмятежную часть острова.

Мерсер не мог не услышать, как остановился фургон, и вышел встретить меня.

– Где Майк?

– Никак не может успокоиться. Сел в машину и уехал, по-моему, к утесам. За все время он поспал всего двадцать минут, после того, как мы заправились утром.

Красные утесы Аквинна вздымались над западной оконечностью острова. Здесь Атлантический океан сливался с Виньярд-Саунд. Он омывал древний племенной дом индейцев вампаноаг. Распахнутая земля и бескрайние дюны уходили вдаль, где море встречалось с небом. Наверняка Майк найдет туда дорогу, чтобы посидеть и поговорить с Вэл.

– Пошли внутрь. Ветер сильный, – сказала я и спросила: – Как отнеслась к этому Вики?

– Можешь не беспокоиться. Если это нужно Майку – это нужно мне. Сейчас приберусь.

Притворив за собой дверь, я прошлась по спальне. За двустворчатыми французскими окнами виднелись покатые холмы, огороженные красивой каменной стеной – она проходила по всему владению. Большие голые деревья уходили к горизонту, к самой светло-голубой воде в барашках, и захватывали песчаную кайму островов Элизабет.

Я стояла здесь, когда моя лучшая подруга и мама сообщили о смерти Адама. Прошло уже больше десяти лет. Остров тогда навсегда стал для меня другим. Но я стала ценить его живительную энергию и уникальную красоту.

Я умылась, убрала продукты и помогла Мерсеру разжечь камин. Было три часа дня, когда вернулся Майк.

Я ждала его у входной двери и открыла.

Челюсти у него были стиснуты, на лице никаких эмоций. Он коснулся моей руки выше локтя и прошептал:

– Спасибо…

Щеки и руки слегка покраснели от ветра. Густые черные волосы растрепались. Он провел по ним ладонью, но они так и остались взъерошенными.

Я двинулась следом за ним на кухню. Майк вынул банку содовой из холодильника и протянул мне.

– Поговорим? – спросила я.

– Нет, – последовал ответ. – Вряд ли есть слова, которые я сейчас мог бы вынести.

– Ты знаешь, я ценила ее…

– Знаю.

Он прошел в гостиную, оставив меня у буфетной стойки. Я вернулась в спальню и позвонила сначала одной из сестер Майка – хотелось убедиться, что семья знает о случившемся. Потом обзвонила его друзей на работе и вне ее – всех, кто ценил его дружбу.

Достав из шкафа свои перчатки и пару бейсболок, я вернулась в гостиную.

– Мерсер, поддерживай, пожалуйста, огонь. Я еду в Блэк-Пойнт и хочу, чтобы ты поехал со мной, Майк.

Он посмотрел на крепкие деревянные балки, подпирающие высокий потолок. Этот взгляд всегда указывал на то, что он хочет, чтобы я поскорее убралась.

– Давай. Прогуляемся, – повторила я и бросила одну из бейсболок Майку на колени.

Он молча потрогал край бейсболки, потом надел ее, избегая встречаться со мной взглядом.

– Я поведу, – сказал он.

– Но поедем на моем джипе.

Он бывал здесь со мной на частном пляже – это в миле от мощеной дороги. Туда вел проселок, недоступный для легковых или спортивных машин. На этот раз колеса мои.

Мы ехали по Саут-роуд, мимо овечьих ферм, кладбища и конских пастбищ, пока не остановились у поворота на Блэк-Пойнт. Казалось, Майк не обращал внимания на окружающий мир. Просто сидел, прислонив голову к окну.

Дорожного знака здесь не было, но даже во сне я смогла бы найти этот незаметный поворот – столько раз я приходила сюда в поисках покоя и утешения. Поднимая пыль, мы доехали до ворот, я вышла и открыла их. Потом мы снова повернули: за кустарником шло большое заболоченное пространство. Высокую коричневую траву трепало ветром по краям голубого пруда, граничащего с дюнами, и те исчезали в волнах океанского прибоя.

Я вышла из машины и стала подниматься по тропинке. Добравшись до самого высокого места, я села гам. В обоих направлениях, как мог видеть глаз, простирались мили чистого белого песка. На волнах суровою океана вскипали бесконечные гребешки. Злые удары о берег как будто отражали настроение Майка.

Закатное солнце отбрасывало мою тень далеко по песку. Вскоре ко мне подошел Майк. Его тень уходила дальше моей, к воде. Это были теперь две одинокие длинные и темные фигуры. Две тени на пустынном и самом красивом в мире берегу.

После гибели Адама я приходила сюда с Ниной и горевала о своей утрате – в этом месте ко мне приходило спокойствие. Вскоре, вместе с семьей Адама, я развеяла на берегу его прах.

Майк снял ботинки, закатал джинсы и пошел по берегу, не обращая внимания на ледяную воду – она была холоднее, чем можно было себе представить. Минут через тридцать он скрылся из виду. Потом вернулся с опухшим от слез лицом.

– Она беспрестанно работала, – неожиданно заговорил он. – Представляешь? Словно над людьми какое-то проклятье с самого рождения. Им есть для чего жить, но над головой висит черная туча. Так и с Вэл.

– Вспомни, что у вас было с ней в прошлом году. Она была счастлива с тобой.

Я разулась и пошла рядом с ним.

– Счастлива? Она даже не могла порой улыбнуться. А ты знаешь, как она радовалась, когда пошла на поправку? Ты говоришь точно так же, как ее отец. Будто я был ей клоуном на потеху.

– Не сравнивай меня с ним. Она мне рассказывала, как много ты для нее значишь. Собиралась за тебя выйти.

– Не знал, что она была так откровенна в этом, – произнес Майк. Нагнувшись, он поднял камень, потом размахнулся и бросил его в океан. – Это все равно случилось бы, поверь.

– Вэл еще раньше мне говорила, что…

– Поэтому помолчим. Я не хочу сейчас говорить о ней.

– Но тебе нельзя сейчас молчать. Тебе надо говорить, Майк. Говори и думай о ней каждый день, пока живешь.

Он развернулся и пошел от меня обратно по пляжу, покачиваясь.

– Слишком это жестоко. Я бы скорее…

– Конечно, жестоко и несправедливо, – согласилась я. – Поэтому не надо молчать. Говори об этом с людьми, как со мной и Мерсером. Все знают, кем ты был для нее.

– Я не о том. Я думаю сейчас о тех, с кем постоянно сталкиваюсь. Эти, с мохнатым рылом, постоянно воруют, беспричинно убивают или калечат других. Ублюдок всадит тебе пулю меж глаз, как только ты подставишь ему щеку. Не задумываясь, они грабят и насилуют тех, кто годится им в матери. Потехи ради они обдирают кошек и стреляют по собакам. Разве из них кто-нибудь умер, Куп?!

Майк старался перекричать прибой.

– Они живы! – продолжил он. – И переживут всех остальных – всех, кто когда-либо сделал что-то доброе для кого-то другого! У них это в генах! Они выделяют абсолютное зло и живут припеваючи до ста пятидесяти.

Стоя по щиколотку в студеной воде, он бросил еще пару камней в набегающие волны.

– Вот что меня бесит! От них припахивает дерьмом, но они будут ходить по земле еще долго после нашей смерти. А эта девочка, которую я любил, – умная, сильная, нежная. Она с самого начала была обречена.

– Ты не можешь так говорить.

– Что, жизнь несправедлива? Куп, лучше помолчи. – Майк шел в мою сторону. – Осужденным теперь делают трансплантацию сердца – забыла про это? Ты слышала когда-нибудь о подобном дебилизме? Может, это бред шизофреника? Тебе нужна печень, или почки, или пара новых глаз, но будь ты хоть святым из святых рядом с матерью Терезой, ты должен сначала встать в очередь – и можешь оказаться за каким-нибудь серийным убийцей из Сан-Квентина или педофилом из Аттики.

Он наклонился. Стал рисовать что-то на песке. Это оказался неуклюжий небоскреб – такие строят дети.

– Можно ли забыть то, что ты строишь из ничего? Используя лишь воображение и талант? Я видел, как Вэл творила на бумаге. Я видел, как эти грандиозные сооружения достраивались. А сколько радости ей доставало создавать такие вещи. На радость целым поколениям.

Я слушала, не перебивая.

– А я гоняюсь за плохими ребятами, а потом сажаю их, будто кому-то от этого легче. Будто не явится новый сукин сын и не займет опустевшее место – еще до того, как я припасу для него наручники. Потом твои трусливые коллеги подадут дешевенькие апелляции – считай, что даром, – и через пару лет эта мразь снова будет на свободе. Дырявят себе вены шприцами и мочат всех подряд, кто на них косо посмотрит. Стоит ли нам беспокоиться? Для чего мы это вообще делаем?

Мы оба давно знали ответ, и я промолчала.

Майк отвернулся, поднялся на дюну и присел на тропинке. Я посмотрела на далекий горизонт – единую линию неба и океана.

– Я понимаю, почему ты приходишь сюда.

Я медленно подошла к нему и остановилась, балансируя на сыпучей поверхности.

– Я обратил на тебя внимание уже тогда, как мы только начали работать, – продолжил он. – Об Адаме мне парень один рассказал, из твоего офиса. Я смотрел и думал, как же ты с этим справилась в таком молодом возрасте. Я пытался представить, как ты встаешь по утрам и продолжаешь жить, и не понимал, почему тебе было дело до всех этих нищих нарушителей, что появлялись у тебя на пороге, почему тебе хотелось им помогать, когда ты могла захлопнуть дверь и уйти от всего.

– Думаешь, меня не трясло от жалости к себе? Думаешь, мои мысли отличались от того, что ты испытываешь сейчас?

Я протянула ему руку. Майк ухватился за нее и приблизил меня к себе.

– Ты не хотела закрывать глаза в больнице, потому что боялась кошмаров, – сказал он. – Я не боюсь снов. Сны – это все, что теперь у меня осталось. Проснувшись, я буду думать о Вэл, о ее маленьком сломанном теле. Она так беззаветно боролась.

Я встала позади него. Опустила ему руки на плечи, потом присела на корточки.

– Сколько это будет со мной, Куп? У тебя на все есть умный ответ. Можешь сказать, сколько нужно времени?

– Больше, чем ты можешь представить, – ответила я и стала рассказывать. Я помнила ощущение опустошающей несправедливости. Ко мне являлись тогда самые темные мысли, но приходилось терпеть. Вопреки отчаянью.

– И потом все прошло? – не верилось ему. – Ты хочешь сказать, что со временем боль утихнет?

– Она будет с тобой, Майк. Каждое утро тебя что-нибудь да уколет, когда ты будешь просыпаться. И твоя первая мысль всегда будет только о Вэл, – сказала я, отстраняясь. – Но потом, месяцев через восемь или даже через год, ты проснешься и поймаешь себя на мысли, что забыл что-то сделать прошлой ночью, что кому-то надо позвонить по делу, вспомнишь о матери, которой обещал разобраться с какой-то проблемой. Это будут обычные мысли.

– Ты будешь ненавидеть себя, когда поймешь, что думал не о Вэл. Ты обидишься на мир сильнее, чем сейчас. И разозлишься на себя, потому что позволил этому случиться. Но потом это случится снова. А потом еще. И будет повторяться все чаще. И каждый раз ты будешь презирать себя за предательство, за то, что поддался пустым мыслям. Это будет происходить до тех пор – в это тебе сейчас не верится, – пока воспоминания не станут ровными. Они будут приносить как боль, так и радость.

Майк встал с земли и отряхнул джинсы.

– Мне это кажется невозможным, – проговорил он. – Не верится, что это можно забыть.

– Никто не может забыть. Никто не хочет.

– Ведь ты приходишь сюда для того, чтобы побыть с ним рядом. Разве не так? Когда ты здесь, ты чувствуешь себя ближе к Адаму.

Я промолчала.

– Небеса, океан и песок, насколько видит глаз. И ни души вокруг, – вздохнул он. – Лучшее напоминание о том, что все для нас закончится.

Он залез в карман, достал черный бархатный мешочек и протянул мне.

– Можешь открыть его. Не стесняйся.

Я развязала шнурок, и на ладонь упало кольцо с бриллиантом – тонкое золотое кольцо с крохотным бриллиантом в классической круглой оправе.

– Очень красиво, – сказала я, держа его в руке. Камень сверкал, отражая свет воды. – А Вэл…

– Это был сюрприз для нее, – произнес Майк. – На День святого Валентина. Я спрятал его на полке в ее спальном шкафу. Она туда не могла добраться.

Неудивительно, почему он был на мели последние два месяца.

Он взял у меня кольцо и побежал с дюны к воде. Я окликнула его, хотя точно знала, что остановить его невозможно. Майк остановился у ледяного прибоя, размахнулся и бросил кольцо в пучину.

Волны скрыли его.