В конце 1930-х и в 1940-х годах, несмотря на малочисленность и недостаточную опытность личного состава, советская разведка действовала эффективно во многих странах мира.

В фашистской Германии, несмотря на тяжелейшую обстановку, самоотверженно действовала группа агентов-антифашистов, вошедшая в историю под названием «Красная капелла». Занимая важные посты в фашистской правительственной машине, они своевременно передавали СССР секретные данные, крайне необходимые для ведения войны против Германии.

В милитаристской Японии — союзнице Германии по войне против США и Англии, готовившейся к нападению на СССР, — в сложнейших условиях успешно работала группа Рихарда Зорге.

В Англии наша разведка добилась замечательных у спехов, используя знаменитую «пятерку» во главе с Кимом Филби. Ее члены занимали важные посты в разведке, контрразведке, Министерстве иностранных дел и других учреждениях Великобритании, передавали чрезвычайно важную и актуальную документальную информацию о деятельности государственного аппарата. В Англии же начал свою разведывательную деятельность наш легендарный агент — ученый-атомщик Клаус Фукс.

В Нью-Йорке в том же самый период действовала группа молодых инженеров-антифашистов, специалистов в области радиоэлектроники и авиации. Большинство из них были выходцы из еврейских семей, тяжело переживавшие трагедию геноцида еврейского населения Европы и видевшими в СССР единственную силу, способную дать отпор распространению коричневой чумы.

Весьма ценную агентуру советская разведка имела в Швейцарии, Франции, Италии.

Абсолютное большинство агентов составляли люди высокообразованные, интеллектуальные, талантливые, занимавшие высокие посты.

 

1. Верный друг

После разгрома фашистской армии под Сталинградом ФБР резко активизировало свою работу против советских представителей и соучаствующих Советскому Союзу американцев. Большинство моих коллег, а также сотрудники МИДа и АМТОРГа стали замечать за собой наружное наблюдение. Сотрудник резидентуры Семен Маркович Семенов, например, работавший под прикрытием инженера АМТОРГа, после служебной командировки летом 1943 г. на Западное побережье, в Сан-Франциско, в течение многих месяцев стал объектом круглосуточного наблюдения американской контрразведки. Топтуны буквально ходили за ним по пятам и не давали ему возможности выходить на встречи с агентами. В силу этих обстоятельств он пропустил несколько очередных встреч с агентами, находившимися у него на связи. В этих условиях, а также учитывая, что Семенов находился в США уже более пяти лет, Центр принял решение передать его агентуру на связь другим сотрудниками резидентуры, а его со временем отозвать домой.

Резидент поручил мне восстановить связь с агентом по имени Юлиус Розенберг. Доверяя мне эту работу, он охарактеризовал его как ценного и перспективного источника, отметил важность этого задания и потребовал самого серьезного отношения к его выполнению. Я тщательно изучил все имевшиеся в резидентуре данные на агента и его друзей, провел несколько бесед с Семеновым, рассказавшим мне, что следует учитывать в работе с Розенбергом.

Существовало несколько вариантов восстановления контакта. Можно было бы вызвать Розенберга на встречу, позвонив ему домой по телефону. Но эту возможность мы единодушно отвергли, опасаясь, что его телефон мог прослушиваться ФБР. Было решено, что я восстановлю контакт с агентом, навестив его дома.

Я начал изучать нижнюю часть Манхэттена, где в одном из районов которого жил Розенберг с семьей. Я легко нашел их большой многоквартирный дом, освоил подходы к нему, обратил внимание на то, что дверь в подъезд открывалась набором кода или после разговора с хозяином квартиры по домофону.

Мне также предстояло заранее подобрать несколько мест для будущих встреч.

После этого я составил подробный план операции по восстановлению связи с Розенбергом. В нем был. предусмотрен маршрут движения к его дому, смена нескольких видов городского транспорта, чтобы убедиться, нет ли за мною хвоста. Придя на квартиру, я должен был передать ему привет от Генри (под этим именем он знал Семенова) и, извинившись, сказать, что тот срочно уехал в СССР и договориться о встрече в городе.

В резидентуре была хорошая фотография Розенберга — красивого молодого человека лет 25, с правильными чертами лица и подстриженными усиками. Он был женат. И Юлиус, и его жена Этель были евреями, потомками выходцев из России. У них был маленький сын — Майкл. Возможно, это способствовало сближению Юлиуса с Семеновым, тоже выходцем из еврейской семьи, установлению между ними дружественных отношений.

По рассказам Юлиуса, он родился и вырос на восточной стороне нижнего Манхэттена, в районе, с начала века бывшем центром расселения еврейской иммиграции. В Нью-Йорке он окончил не только среднюю школу, но и хедер, где изучали талмуд и другие традиционные дисциплины, а затем и колледж, получив специальность радиоинженера. Подобно многим своим сверстникам, во время учебы в колледже Юлиус принимал активное участие в работе студенческих кружков левой ориентации. Он смолоду втянулся в общественную деятельность и полюбил ее, а позднее всегда принимал активное участие в работе профсоюзов.

Впервые наводка на Розенберга была получена сотрудниками политической линии нью-йоркской резидентуры К. А. Чугуновым весной 1942 г. Узнав, что Розенберг имеет доступ к секретной военно-технической информации, резидент Зарубин дал указание поручить его разработку Семенову.

Вскоре Семенов познакомился с Розенбергом при содействии действующего агента на одном из митингов в Центральном парке. Чугунов и его друг ушли, оставив Семенова и Розенберга одних. Узнав, что его новый знакомый — из СССР и работает инженером в АМТОРГе, Розенберг очень обрадовался: ему никогда ранее не доводилось лично встречаться с человеком из Советского Союза, борьбе которого против фашизма он так горячо сочувствовал. Желая побольше узнать о своем новом знакомом и о его стране, Розенберг после митинга пригласил его в ресторан и с жадностью принялся за расспросы. Американец и русский сразу понравились друг другу: у них нашлось много общего, и они условились встречаться в дальнейшем.

В ходе третьей встречи как-то сам собой возник вопрос о том, что Советский Союз остро нуждается в информации о новейших разработках военной техники, которые, несмотря на союзнические договоренности, от него скрывались. Розенберг охотно согласился оказывать посильную помощь, заявив: «Я считаю своим долгом помогать Красной Армии и советскому народу — нашему союзнику, который сейчас в одиночку несет всю тяжесть борьбы против заклятого врага всего человечества».

Так началась работа Розенберга с Семеновым.

Когда Юлиус был в 1942-43 гг. на связи у Семенова, я оказывал последнему помощь в доставке полученных от источника материалов в советское генконсульство, где находилась и наша резидентура. Там я фотографировал материалы, а затем возвращал их Семенову. Необходимость в такой продолжительной процедуре объяснялась тем, что Семенов не имел благовидного предлога для частого посещения генконсульства. Я же в то время постоянно проживал там.

Учитывая, что я был по образованию радиоинженером, резидент Квасников поручил мне знакомиться с материалами, поступающими от Розенберга, и подготавливать для Центра проекты соответствующих писем. Эти проекты Семенов затем обсуждал со мной, делал некоторые добавления и одновременно рассказывал, как прошла очередная беседа с источником. Таким образом, я заблаговременно многое узнал о возможностях Розенберга, а, следовательно, был подготовлен для работы с ним к моменту, когда было решено передать его мне на связь.

В то время Юлиус работал на фирме «Эмерсон», находившейся в Манхэттене в районе 20-х улиц, выпускавшей различную радиоэлектронную продукцию для военных нужд. Жена его, Этель, не работала, оставаясь дома с маленьким сынишкой, Поэтому в материальном отношении они жили скромно, снимая небольшую трехкомнатную квартиру на девятом этаже в комплексе высотных домов, получивших название Nickerboker Village. Семенов в составленной им справке для резидентуры тем не менее отмечал, что Юлиус решительно отказывался от принятия вознаграждения за оказанную нам помощь. Он также подробно рассказал мне о друзьях Юлиуса, которые помогали нам.

Как было условлено с Квасниковым, в воскресенье около двух часов дня, когда, на нашему мнению, Розенберг, вероятнее всего, был дома, я после тщательной полуторачасовой проверки на предмет обнаружения за мной слежки подошел к его дому. Убедившись, что хвоста нет, я подошел к двери подъезда и нажал на домофоне кнопку нужной мне квартиры. Ответил мужской голос. Я попросил Юлиуса. Мужской голос ответил, что это он. Представившись другом Генри, я попросил разрешения подняться к нему наверх буквально на пару минут.

— Входите, — сказал Юлиус, — и дверь открылась. На лифте я поднялся на девятый этаж. На лестничной клетке меня встретил мужчина в очках, с короткими усиками, фотографию которого я многократно изучил в резидентуре. Сомнений не было — предо мной был Юлиус Розенберг.

Он сосредоточенно молчал и несколько мгновений изучающе смотрел на меня. Я прервал неловкое молчание и первым протянул ему руку, поздоровался и крепко ее пожал.

Я объяснил, по какой причине Генри пропустил несколько условленных встреч и сообщил, что теперь встречаться с ним поручено мне. Юлиус сказал, что у них сейчас в гостях одна знакомая пара, поэтому к нему в квартиру лучше не входить. Спускаясь с ним по лестнице, я договорился о встрече через день в месте, которое было ему хорошо известно — в ресторане «Child's» в районе 30-х улиц, и попросил его на эту встречу не приносить никаких материалов. Уже на цокольном этаже я с радостью отметил, что мой новый знакомый уже не так напряжен.

Я всегда нервничал за день до намеченной операции: бесконечно прокручивал в голове план встречи, проигрывал все возможные варианты своих действий на случай, если от первоначального плана придется почему-либо оказаться. В самый же день операции я обычно был спокоен и сосредоточен. Чтобы справиться с волнением, я всегда внушал себе мысль о том, что там, на Родине, два мои младших брата ежедневно подвергаются на фронте смертельной опасности, перед лицом которой дрейфить мне здесь, в далеком от фронтов Нью-Йорк, негоже.

Когда мы сели за двухместный столик, я сказал Юлиусу, что я советский человек и зовут меня Александром. Я также попросил его заказать ужин с бутылкой красного виноградного вина. Это было сделано для того, чтобы официант, среди которых было много осведомителей ФБР, не догадался по моему акценту, что я — иностранец. Первую рюмку мы выпили за знакомство и нашу успешную работу в дальнейшем.

Мне предстояло убедить моего нового знакомого в том, что я действительно тот, кем я ему представился, и попытаться завязать с ним хорошие дружеские отношения. Поэтому я начал с того, что по просьбе Генри предал Юлиусу самые наилучшие пожелания и искреннюю благодарность за благородную помощь. Я также сказал ему, что Генри надеется, что мы сможем успешно продолжить эффективное сотрудничество. Затем я поинтересовался, все ли спокойно у него и его друзей на работе и дома, назвав их при этом всех по именам.

В ответ Юлиус рассказал, что его личные наблюдения и наблюдения его товарищей свидетельствуют о том, что правительство США упорно форсирует разработку различных образцов новой военной техники для оснащения армии, авиации и военно-морского флота. На объектах, где работают Юлиус и его товарищи, активно разрабатывают и внедряют в производство новые образцы самолетов, снарядов, системы управления артиллерийским огнем, а также большое число различных радаров и компьютеров. Все друзья работают на прежних местах. Ничего подозрительного никем замечено не было. В связи с прекращением контактов с Генри Розенберг попросил их временно не выносить никаких материалов с работы, но они готовы возобновить свою деятельность по первому сигналу.

Видимо, к этому моменту Юлиус окончательно убедился, что я именно тот человек, за которого себя выдаю. Ведь я назначил встречу в хорошо известном ему месте, свободно назвал имена его товарищей, продемонстрировал знание мест их работы, дал оценку материалам, ранее полученным от него Генри. Юлиус окончательно успокоился и мы смогли откровенно обсудить оперативные вопросы. Главным было определить порядок возобновления контактов с источником, когда и с кем встречаться для получения документов.

В течение первых двух Месяцев мне пришлось встречаться с Розенбергом очень часто — почти каждую неделю — так как он передавал в подлинниках не только добытые им самим материалы, но и материалы, полученные им от друзей — Джоэля Барра и Уильяма Перла. Обычно я принимал материалы на вечерней встрече, фотографировал их в помещении резидентуры, а на следующий день рано утром возвращал Розенбергу.

Несмотря на то, что каждый месяц Юлиус передавал мне значительный объем ценной секретной информации, полученной им от своих друзей, он также считал своим долгом лично добывать секретные материалы на своей работе. От него поступали подробная информация, чертежи, инструкции, наставления по эксплуатации различной секретной аппаратуры. В частности, он передал подробную документацию и экземпляр готового радиовзрывателя. Расскажу, как это было. В начале 1944 г. мы получили от Розенберга чертежи, документацию и отдельные детали радиовзрывателя (proximity fuze) для снарядов зенитной артиллерии. Суть этого нового устройства состояла в том, что она направляла на самолет зенитный снаряд в тот момент, когда он находился на минимальном расстоянии от цели, и снаряд взрывался. Радиовзрыватель резко повышал эффективность поражения самолетов. Центр проявил к радиовзрывателю большой интерес и дал задание получить комплектные материалы о нем.

Приближалось Рождество 1944 г. Все американские семьи стараются встретить этот праздник торжественно. Задолго готовятся подарки всем членам семьи и близким. Мне очень хотелось что-то подарить Юлиусу и его семье. Я сразу решил, что подарю Юлиусу часы — так у него надолго останется память обо мне. Маленькому Майклу, я полагал, лучше всего подойдет плюшевая зверюшка, но что подарить Этель? На ноябрьской встрече я решил напрямую спросить у Юлиуса, что могло доставить радость его жене, и он сказал, что она давно мечтала купить новую модную сумочку.

Подарки я покупал вместе с женой Зиной, которая хорошо знала ассортимент всех главных универсальных магазинов Нью-Йорка.

В универмаге «Gimble&Brothers» мы выбрали мужские часы «Омега» в корпусе и с цепочкой из нержавеющей стали, симпатичного плюшевого медвежонка и под конец купили хорошую коричневую, довольно большую сумочку из крокодиловой кожи. Часы и игрушку положили в сумку, которую продавщица положила в коробку, завернув ее в красивую бумагу и перевязав ленточкой.

Мы с Юлиусом заблаговременно договорились накануне Рождества встретиться на минутку в 7.30 утра в кафетерии на 40-й улице недалеко от Бродвея. Это было большое длинное кафе-автомат Hart and Howard с выходами на две улицы.

Я пришел в район встречи заранее и видел, как Юлиус вошел в кафетерий с довольно большой коричневой коробкой, подошел к широкому окну, рядом с вешалкой. Народу было мало. Повесил свой плащ и шляпу, Юлиус поставил коробку на подоконник. Взяв себе кофе, он сел за пустой столик и стал просматривать газету. Убедившись, что ничего подозрительного вокруг нет, я тоже вошел в кафетерий, повесил свое пальто на ту же вешалку, а свою коробку с подарком положил на тот же подоконник рядом с коробкой моего друга. Юлиус видел, как я вошел в помещение, и в свою очередь следил за моими действиями. Он также наблюдал, не было ли за мной хвоста.

Я взял кофе и бутерброд, сел за столик напротив Юлиуса и, как обычно, уткнулся в свою газету. Мы обменялись парой фраз. Понизив голос, я сказал:

— Юлиус, пожалуйста, возьмите мою коробку с подарками для вашей семьи.

В знак согласия он кивнул головой и вполголоса произнес:

— А Вы возьмите большую коробку: в ней наш рождественский подарок для Вас — и будьте осторожны, он довольно тяжелый.

О том, что это был за подарок, Юлиус мне ничего не сказал. Пожелав мне счастливого Рождества, он встал из-за стола, подошел к окну с вешалкой, положил газету на предназначавшуюся для него коробку, надел плащ и шляпу и, взяв подарок, спокойно вышел из кафетерия. Минуты три я наблюдал за обстановкой внутри помещения и за оставленной коробкой. Ничего подозрительного не было. Не торопясь допив кофе, я направился к подоконнику.

Коробка была перевязана крест-накрест не лентой, а веревкой. Она оказалась действительно тяжелой и весила около семи килограммов. Вначале я решил ехать в консульство на метро, но идти до остановки с такой ношей было тяжело. Пройдя метров 50, я остановил такси и на нем прибыл в генконсульство почти на час раньше обычного. Я поднялся в резидентуру и открыл коробку. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил в ней полностью собранный радиовзрыватель и запасной комплект миниатюрных радиоламп к нему.

После обеда в резидентуру пришел Квасников. Увидев рождественский подарок, он очень обрадовался. Однако весьма скоро радость на его лице сменилась озабоченностью, и он, прищурив глаза, спросил:

— Саша, а как же Розенберг вынес такую секретную вещь с работы? Ведь их производство строго учитывается.

Я не знал, что ответить. Резидент сделал мне серьезное внушение, мол нельзя пускать работу с агентом на самотек.

Я обещал при следующей встрече с Розенбергом выяснить все подробности и доложить ему.

На очередной встрече Юлиус рассказал, как он в течение трех месяцев готовил нам «рождественский подарок». Вначале ему удалось получить один некондиционный взрыватель и спрятать его в укромном месте в цехе. Затем он постепенно заменял в нем бракованные детали, после чего устройство стало полноценным. Тогда он спрятал его в кладовой вместе с бракованной продукцией. Перед Рождеством из цеха каждый день на машинах вывозили бракованные приборы, устройства и различные отходы производства. Их сопровождали инженеры завода, в том числе и Розенберг. Он решил рискнуть и воспользоваться подобной возможностью, чтобы вывезти упакованный в коробку взрыватель. 23 декабря, положив коробку в кузов автомашины, Юлиус сел рядом с водителем. Охрана проверила документы, и машина свободно выехала за ворота.

В городе он попросил водителя остановиться у магазина и, накупив множество продуктов, упаковал их в коробку, которую также положил в кузов машины. Затем он попросил водителя подвезти его к дому, чтобы оставить там коробку с продуктами к Рождеству. Подъехав к дому, он вытащил из кузова обе коробки — с продуктами и со взрывателем — и отнес их наверх в квартиру.

Я объяснил Юлиусу, что он действовал рискованно, что вся эта затея могла окончиться провалом и привести к неприятным последствиям как лично для него, так и для всего нашего дела. Я сказал, что мы его высоко ценим, и попросил впредь быть осторожнее и заблаговременно согласовывать с нами все ответственные операции.

Юлиус согласился со мной, что мероприятие было действительно рискованным, но он все заранее продумал, хорошо знал процедуру вывоза материалов с территории завода, и добавил, что накануне Рождества настроение у всех было весьма благодушным. На это он и рассчитывал.

Мило улыбаясь, Юлиус продолжал:

— Мне так хотелось проявить инициативу, сделать что-то если не героическое, то смелое, чтобы доставить удовольствие вам — и себе. Ведь миллионы солдат и офицеров Красной Армии ежедневно рискуют неизмеримо большим, чем рисковал я.

Я поблагодарил Юлиуса за преданность и смелость. Мне был понятен его горячий энтузиазм, но все же пришлось еще раз разъяснить ему необходимость работать так, чтобы гарантировать себя от провала.

Полученный от Розенберга образец радиовзрывателя был высоко оценен нашими специалистами на Родине. По их ходатайству было быстро принято постановление Совета Министров СССР о создании специального КБ для дальнейшей разработки устройства и о срочном налаживании его производства. О значении «рождественского подарка» Розенберга свидетельствуют и появившиеся после окончания войны в американской печати сообщения о том, что из всех видов военной техники, созданных в период Второй мировой войны, радиовзрыватель по своему значению уступает лишь атомной бомбе, и на его разработку и создание Соединенными Штатами было затрачено около 1 миллиарда долларов.

Наши специалисты значительно усовершенствовали американский образец радиовзрывателя. С помощью такого усовершенствованного советского радиовзрывателя 1 мая 1969 г., на высоте около 20 км в районе около г. Свердловска был сбит вторгшийся на советскую территорию американский самолет-шпион «Локхид У-2», пилотируемый летчиком Г. Пауэрсом. (После этого инцидента правительство Эйзенхауэра, ранее добивавшееся принятия закона «О свободе полетов на больших высотах» (Freedom of the sky), перестало об этом говорить).

Юлиус Розенберг очень ответственно относился к своей разведывательной деятельности. Он неоднократно говорил мне, что помогая советскому народу, хотя и не прямо, а косвенно, он сам участвует в борьбе против своего злейшего врага — фашизма. Это доставляло ему истинное удовлетворение. Юлиус никогда не горячился, внимательно выслушивал меня. Как правило, после некоторой паузы он высказывал мне свой замечания. Часто соглашался с моими предложениями, но иногда вносил в них какие-то коррективы, так как лучше знал положение на своей работе и вообще в стране, а самое главное, психологию, нравы и обычаи американцев. Как правило, его замечания были разумными, и я соглашался с ними.

За свою многолетнюю активную разведывательную деятельность мне пришлось работать с 17 агентами-иностранцами, с каждым из которых мне удалось установить и поддерживать хорошие человеческие отношения. Но самыми близкими и доверительными были мои отношения с Юлиусом Розенбергом, отличающиеся уважением и откровенностью.

Так же как и с другими источниками, чтобы установить хорошие отношения, я на первых встречах с Юлиусом ненавязчиво, правдиво и, по возможности, интересно рассказывал ему о своей жизни. Я полагал, что такое мое поведение вызовет у него ответную реакцию — откровенность за откровенность. Скоро я почувствовал, что не ошибся. Юлиус был доброжелателен, откровенен, легко сходился с людьми. Между нами быстро сложились хорошие товарищеские отношения. Мы хорошо понимали друг друга — оба мы выросли и воспитывались в малообеспеченных рабочих семьях, были с ранних лет приучены к физическому труду. Нас сближало сходное отношение ко многим жизненным проблемам, единое понимание моральных категорий добра и зла, общие критерии оценки хорошего и плохого. И он, и я подходили ко многим проблемам с классовых позиций: для нас полезно и хорошо было только то, что приносит пользу трудовому народу.

Я был на пять лет старше Юлиуса. Оба мы после окончания средней школы поступили в технические институты и получили специальность радиоинженеров. Получив диплом, Юлиус сразу же начал работать по специальности. Я же до встречи с ним занимался разведкой, но радиотехнику не забывал. Поэтому, когда мы встречались и обсуждали устройство и действие новейшей военной техники, я понимал почти все, о чем говорил мне мой друг. Мы всегда начинали наши беседы с обсуждения хода войны, осуждали лукавую политику Англии и США.

Юлиус был очень скромен во всем. Ему было свойственно полное равнодушие — и даже пренебрежение — к вещам, деньгам, приобретательству, накопительству. В ресторане он неизменно отказывался от дорогих блюд, вин, старался заказать что-нибудь подешевле. Он одевался очень скромно, непритязательно, что выделяло его даже на фоне его достаточно скромных товарищей. Юлиус неизменно отказывался от предлагаемого мной скромного вознаграждения. Я оплачивал только его расходы на транспорт и на угощение друзей, которые составляли порядка 25 долларов в месяц. И даже эти деньги мне удавалось уговорить его принять лишь после долгих убеждений.

Оба мы были точными, обязательными и дисциплинированными людьми. За все время работы с Юлиусом я не помню случая, чтобы он хоть немного опоздал или вообще не пришел на назначенную встречу.

Юлиус отличался хорошим здоровьем, но в начале каждого лета его около месяца мучила сенная лихорадка, вызывавшая раздражение носоглотки. Он страдал от сильного насморка, у него краснели и слезились глаза. В этот период нам приходилось даже несколько увеличивать интервалы между встречами, чтобы дать ему полностью оправиться.

Юлиус был близок мне по своим взглядам. В нем сочетались приверженность социалистическим идеям, восторженный идеализм молодости, полное отсутствие эгоизма, стремления к личному обогащению. Еще в ранней юности он активно включался в общественную деятельность, дававшую выход его социальному темпераменту и присущему многим американцам его поколения чувству социальной вовлеченности.

Юлиуса живо интересовало все, касающееся жизни простых людей в СССР. Он подробно расспрашивал меня о моих родителях, о том, как я рос и воспитывался, где учился, как начал свою трудовую жизнь… За личными обстоятельствами моей жизни он пытался разглядеть и понять жизнь людей далекой страны, представить ее. Он подробно расспрашивал меня о детских садах и школах, пионерских, комсомольских, партийных и профсоюзных организациях. А я, в свою очередь, благодаря ему подробнее узнавал о жизни простых американцев.

Юлиус иногда приходил на многотысячные митинги в Нью-Йорке, на которых выступали посланцы СССР. Сильное впечатление произвело на него выступление на одном из таких митингов известного советского писателя Ильи Эренбурга. Тогда Юлиус сказал: «Представьте себе! Страстные и убедительные слова вашего талантливого писателя о необходимости быстрейшего открытия США и Англией второго фронта в Европе произвели на всех такое сильное впечатление, что после окончания выступления все присутствующие — а их было около 20 тысяч — встали и долго аплодировали. Конечно, антивоенный пафос Эренбурга не тронул сердца капиталистов. Ведь война приносила им миллиардные прибыли: чем дольше она продолжается, тем лучше для них!».

Мой американский друг всегда обсуждал со мной ход войны, радовался победам Красной Армии, которая в то время начала быстро изгонять оккупантов из пределов Родины. Но эти победы он воспринимал «со слезами на глазах» и болью в сердце. Бывало, он с грустью восклицал: «Сколько миллионов простых людей ни за что гибнут на полях сражений! Какие огромные разрушения принесла война советскому народу!» И тут же добавлял: «И перед лицом гибели миллионов людей правительства США и Англии проводят вероломную политику затягивания открытия второго фронта в Европе».

Юлиус не раз восхищался смелостью и героизмом партизан, наносящих фашистским оккупантам ощутимые потери за линией фронта в Советском Союзе, а также в Югославии, Франции, Италии, Греции и других странах, оккупированных фашистской Германией. Иногда в такие моменты он восклицал: «Как партизаны, особенно женщины, могут по несколько месяцев во время долгой русской зимы с ее сильными морозами и снежными заносами жить и спать в лесах?! Это для меня непостижимо».

Однажды Юлиус сказал: «Александр, ведь моих друзей и меня тоже можно считать партизанами, помогающими Советскому Союзу и его Красной Армии громить фашизм». «Конечно», — согласился я.

Во время первых встреч со мной Юлиус всегда интересовался, что известно о судьбе родителей Генри, живших в Одессе, оккупированной фашистами. Ведь Генри не раз высказывал ему свои опасения о том, что фашистские оккупанты могли уничтожить их как евреев. И как же он был рад услышать полученное нами сообщение о том, что родители Генри были своевременно эвакуированы в Сибирь, в город Барнаул.

Часто Юлиус рассказывал мне о своей семейной жизни, жене и сыне. Он восхищался и гордился своей женой, говорил, что о лучшей не мог и мечтать, а сына, любил беззаветно. Говоря о своих родных, Юлиус весь преображался, в глазах его появлялся особый блеск, а все лицо его светилось радостью. Вообще на встречах, предназначенных только для бесед, Юлиус был готов говорить со мной часами. Мне тоже было интересно и полезно разговаривать с таким приятным собеседником. Но законы конспирации жестоки: чем больше проводится времени с агентов, тем больше была вероятность обнаружения нас противником — ФБР. Поэтому я ограничивал время наших бесед полутора часами.

Несколько раз Юлиус мне говорил: «Встречи и беседы с Вами, — это для меня счастливейшие минуты. Вы — единственный, с кем я могу поговорить по душам, поделиться всем, что во мне накопилось, и я вижу, что Вы тоже откровенны со мной. Особенно мне интересны Ваши рассказы о том, как жили и работали простые советские люди в 1920-е — 1930-е годы, каких успехов они добились в развитии экономики, науки и образования, стремясь превратить свою социалистическую родину в передовое промышленно развитое государство, и как они сейчас защищают отечество».

С самого начала мы считали, что для советской разведки Розенберг представляет наибольшую ценность как агент-наводчик и вербовщик. Он обладал непоколебимой верой в победу СССР над фашизмом, умением убеждать лево-либеральных настроенных американцев в необходимости оказывать помощь Советскому Союзу по нелегальным каналам. Он любил разведывательную деятельность, окутывающий ее романтические ореол, поднимавший его над обыденной монотонностью будней.

Чтобы сохранить Розенберга в качестве агента-наводчика и вербовщика, а также полностью обеспечить его безопасность в ухудшающихся оперативных условиях, было решено передать его источников на прямую связь нашим оперработникам.

Кроме того, для всех агентов я организовал фотосъемку материалов у них дома. Благодаря этому мы смогли перейти на более безопасный режим работы: мы встречались один-два раза в 30–40 дней. В результате у Юлиуса высвободилось много времени, что было чрезвычайно полезно для конспирации всей деятельности.

Но он вдруг заскучал и на одной из встреч весной 1945 г. сказал мне: «Мой друг и товарищ, я понимаю необходимость проведенной реорганизации и полностью согласен с тем, что вы отняли у меня товарищей и рекомендовали как можно реже встречаться и даже звонить им. И Вы сами стали редко встречаться со мной. От этого у меня в душе поселилась грусть, я скучаю. Ведь я привык к активной работе — постоянно встречаться и разговаривать с людьми, разрабатывать новые планы, и в этом моя жизнь…».

Пока Юлиус говорил, я внимательно смотрел в его голубовато-серые глаза, обычно веселые, с ласковыми искорками, но сейчас печальные. У меня не было ни доли сомнения в искренности его слов. Он ведь так любил Советский Союз, его народ и стремился делать для СССР максимально возможное…

Некоторое время я молчал, обдумывая, какие найти слова, какие привести доводы, чтобы успокоить Юлиуса, снять с его души груз печали. Надо было еще раз убедить его, что осуществленные меры необходимы.

Я начал с того, что рассказал Юлиусу о том, как с каждым днем меняется отношение правящих кругов США и Великобритании к Советскому Союзу. Они начинают рассматривать мою страну уже не как союзника по антифашистской коалиции, а как противника своих планов по переустройству послевоенного мира. По нашим данным, ФБР наращивает свои усилия по разработке находящихся в США работников советских представительств, а также придерживающихся левых взглядов американцев. Поэтому, чтобы избежать провала в нашей работе, мы должны постоянно проявлять бдительность, выявлять действия контрразведки против нас, непрерывно совершенствовать конспирацию во всех звеньях нашей деятельности, особенно при проведении встреч.

Так мне удалось убедить его в необходимости более редких встреч с ним и его друзьями. А высвобождающееся в результате время я порекомендовал ему использовать для семейного отдыха, посещения кино, театров, выставок, а также для заведения новых полезных для нас знакомств.

Весной 1946 г. стало известно, что один из наших агентов по политической линии — Элизабет Бентли — стала предательницей. По указанию Центра разведывательная работа по политической линии была прекращена. Анализ этого предательства показал, что Бентли не знала никого из агентов по научно-технической линии. Поэтому в течение нескольких последующих месяцев мы еще продолжали встречи с нашими агентами.

В последний раз я встретился с Юлиусом Розенбергом, кажется, в августе 1946 г., незадолго до моего отъезда из США. Для этой встречи я выбрал венгерский ресторан «Золотая скрипка» в западной части Манхэттена, где мы могли бы напоследок спокойно посидеть, послушать музыку и поговорить. Мне предстоял нелегкий разговор: ведь за время почти трехлетней интенсивной нелегальной работы наши отношения перешли за рамки обычных отношений между сотрудником разведки и его агентом. Юлиус стал для меня настоящим другом, за судьбу которого я чувствовал личную ответственность. И я, в свою очередь, знал, что он испытывает ко мне глубокую личную привязанность.

Возобновив разговор, я сказал другу, что уезжаю домой, в Советский Союз, и что связь с ним через полгода установит и будет осуществлять другой наш опытный разведчик, который приедет мне на смену, Юлиус от неожиданности несколько секунд не мог произнести ни слова, а только смотрел на меня широко открытыми глазами. Молчал и я. На душе было грустно и тяжело от сознания того, что через какие-то полчаса я расстанусь с моим другом, человеком, который в течение нескольких лет шел на огромный риск, чтобы оказать моей Родине столь необходимую ей в тяжелую военную годину помощь.

«Товарищ, как же это так? Зачем Вы уезжаете от меня?», — нарушив неловкую тишину, взволнованно произнес Юлиус. Я объяснил, что срок моей командировки по линии Министерства иностранных дел истек, и что дальнейшее мое пребывание в стране может вызвать подозрения у ФБР. Да и ему из соображений безопасности следует на время прекратить разведывательную деятельность. «Вопрос о моей отъезде, — добавил я, — решен нашим руководством».

Юлиус постепенно успокоился. На 20–30 минут мы предались воспоминаниям о некоторых наиболее удачных моментах нашей работы. Размышляли о будущем. Он мечтал приехать в СССР, самому увидеть ту жизнь, которую он представлял себе только по рассказам и разрозненным сообщения.

Заказав бутылку красного португальского вина и хорошее мясное блюдо, мы, как обычно, начали обсуждать последние события в мире. Во время неторопливой еды Юлиус был в хорошем настроении — ему понравилось вино и вкусное, по-венгерски приготовленное мясо типа бифштекса. Он прислушивался к спокойной игре небольшого струнного оркестра и к прекрасной игре солиста-скрипача, ходившего между столиками. Музыканты исполняли народные венгерские мелодии. Нам особенно понравился напев одной грустной, задушевной песни. Мы перестали кушать и полностью предались слушанию музыки, которая так хорошо передавала наше настроение перед расставанием. Когда музыканты кончили исполнять полюбившуюся нам мелодию, Юлиус подошел к скрипачу и спросил название только что исполнявшегося произведения. Скрипач сказал, что это была мелодия венгерской народной песни «Журавли улетают». Мой друг передал музыканту купюру и попросил его еще раз позднее исполнить «Журавли улетают».

Наш ужин близился к концу — мы допивали кофе. В это время Юлиус поймал взгляд скрипача и кивнул ему. Тот стразу понял, что означал кивок моего друга — зазвучала песня «Журавли улетают». Мы опять были заворожены чудесной музыкой. Окончание песни скрипач играл, подойдя к нашему столу. Когда он закончил исполнять, мы встали, тепло, от души поблагодарили его и покинули ресторан.

На улице было уже темно. Мы пошли к Гудзону по Риверсайд-драйв, а потом присели на скамейку, любуясь проплывающими по реке пароходами со светящимися иллюминаторами. Я еще раз повторил с Юлиусом пароль и условия постоянной явки с нашим представителем на хорошо известном ему месте. Согласно указанию Центра, я передал ему 1000 долларов на возможные непредвиденные расходы.

Перед тем как расстаться, я еще раз горячо поблагодарил Юлиуса за его деятельность на благо нашего общего дела. Пожелал ему, его жене и маленькому Майклу доброго здоровья, счастья и успехов. Юлиус, в свою очередь, пожелал мне благополучного возвращения домой и успешной работы в дальнейшем. Он особенно пожелал советскому народу быстро восстановить разрушенные жестокой войной заводы и фабрики, научные учреждения, сельское хозяйство, построить жилища для людей и затем возобновить строительство социализма.

Перед расставанием мы крепко пожали друг другу руки, горячо обнялись, расцеловались и нехотя пошли каждый в своем направлении. Идя домой, я думал о моем верном друге Юлиусе, а в памяти и в сердце звучала мелодия «Журавли улетают».

 

2. Поклонники Баха

Эта глава посвящена сразу двум важным для нас источникам: Джоэлю Барру и Альфреду Саранту. Начиная с 1943 г. и в течение долгих лет — в разных городах и странах — эти два человека были вместе, и разделять описание их жизни и судеб, по-моему, не следует.

Юлиус Розенберг очень дружил с Джоэлем Барром. Они сблизились во второй половине 1930-х годов, когда учились в городском колледже Нью-Йорка. Оба они придерживались прогрессивны взглядов, симпатизировали Советскому Союзу. Они различались по темпераменту, характеру и манере поведения. Барр — флегматик, стремился к уединению, размышлениям. Когда надо было принять какое-то решение, он долго взвешивал все за и против и, возможно, поэтому долго не мог жениться. У Розенберга же натура была кипучая, он с головой окунался в общественную работу, был прекрасным оратором. Во время учебы и на работе пользовался авторитетом и был признанным лидером.

Барр обожал Розенберга, а тот, в свою очередь, платил другу тем же. Оба считали себя коммунистами, хотя формально в партии не состояли. Когда мы начали с ними работать, то, в соответствии с директивами Центра, настоятельно рекомендовали им скрывать свои радикальные взгляды и не подписываться на прогрессивные газеты и журналы.

В то время Барр был холост. Увлекался серьезной музыкой, часто ходил на симфонические концерты, играл на пианино и скрипке. Он мне неоднократно говорил, что его любимый композитор — Бах.

Барр был первым, кого Розенберг привлек к разведывательной работе. Произошло это в конце 1942 г. Тогда Барр работал на заводе Вестерн Электрик в Нью-Йорке. Руководство фирмы считало его талантливым инженером и поручало ему важную работу. В частности, он принимал участие в разработке радаров для бомбардировщиков серии Б. Он также имел доступ к имевшимся на заводе секретным документам по другим системам радаров.

Вначале, вынося с фирмы секретные материалы, Барр передавал их Розенбергу, а тот, в свою очередь, Семенову, а последний — мне. Документы, передаваемые нам таким примитивным способом, я приносил в резидентуру, быстро фотографировал, а затем по той же цепочке в обратном порядке они возвращались к Барру.

Как только в конце 1943 г. по рекомендации Центра я принял Барра на личную связь, мы стали выяснять возможности съемки материалов у него дома. Оказалось, что он жил в отдельной двухкомнатной квартире. Квасников сначала сомневался, стоит ли организовывать там съемку документов: ведь днем в его квартиру вполне могли бы проникнуть сотрудники ФБР, которые в тот период стали вести очень активную деятельность против советской разведки, провести там обыск и обнаружить фотопринадлежности для документальной съемки, да и пленку с отснятыми секретными материалами, которые смогли бы явиться доказательством его разведывательной деятельности.

После тщательного изучения условий и образа жизни источника все же было решено поручить Барру самому фотографировать выносимые им документы. Он оборудовал надежные тайники в своей квартире для хранения фотокамеры и непроявленной пленки. К тому же Барр сказал, что он может оставлять их на несколько дней в квартире родителей, где у него свой угол. Там хранились некоторые его вещи: книги, проигрыватель, пластинки и т. п. Барр как инженер хорошо знал весь процесс фотосъемки и впоследствии полученные от него пленки со снятыми документами отличались высоким качеством.

Передавая нам секретные документы, к которым он имел доступ, Барр по нашей просьбе и под нашим руководством изучал своего друга Альфреда Саранта — такого же, как и он меломана, хорошо игравшего на гитаре классическую музыку. Сарант работал в научно-исследовательской лаборатории фирмы Белл, которая разрабатывала и производила сугубо секретные виды военной радиотехники. Альфред был очень талантливым специалистом, имел несколько изобретений и возглавлял небольшую инженерную группу, занимавшуюся разработкой системы для установления точного местонахождения вражеских артиллерийских орудий с помощью мгновенного определения траектории и скорости полета снарядов.

Барр и Сарант были близки по духу, часто проводили свободное время вместе. Вначале Сарант по просьбе Барра передавал ему доступные секретные документы якобы для личного ознакомления. Потом я попросил Барра провести беседу с Сарантом, как он относится к тому, чтобы сотрудничать с нами. Вначале Барр испугался, но когда я разъяснил ему, что во имя избежания провала необходимо четко договориться с Сарантом о секретном сотрудничестве, научить его соблюдать конспирацию, освоить приемы, методы и способы ведения разведки. Барр согласился. Видимо, в привлечении Саранта определенную роль сыграл и Розенберг.

В ходе вербовочной беседы с Сарантом Барр таким образом сформулировал свое предложение о сотрудничестве с нами: «Советский народ сейчас проливает кровь в борьбе с фашизмом. Поэтому Советский Союз в настоящее время не может выделить необходимые материальные и людские ресурсы на научные исследования, которые позволили бы ему не отстать в своем научно-техническом развитии от передовых стран Запада. Один советский представитель обратился ко мне с просьбой оказать помощь в этом деле. Совесть и сознательность обязывает нас, прогрессивных молодых людей — меня и тебя — протянуть руку помощи героическому советскому народу в это труднейшее для него время, способствовать тому, чтобы СССР выиграл кровопролитную битву с нашим общим врагом».

Сарант спокойно согласился тайно оказывать помощь Советскому Союзу. Он лишь попросил Барра соблюдать осторожность и бдительность, чтобы ФБР не обнаружило его встреч с советским представителем.

Вскоре Сарант переселился на квартиру к Барру. Это обстоятельство благотворно сказалось на их сотрудничестве с нами. Они помогали друг другу проверяться от наружного наблюдения, быстрее фотографировать материалы. Имея умного и надежного единомышленника, Барр стал работать, жить и спать спокойнее.

Тем не менее Барр часто приходил на встречи в состоянии заметного нервного возбуждения. Перед тем, как передать мне моток непроявленной пленки с секретными материалами, беспокойно озирался по сторонам и держался напряженно, иногда принимал посторонних людей за. агентов ФБР. На инструктивных встречах, куда он приходил без материалов, держался спокойнее. Но и тогда было заметно, как он настороженно воспринимал каждого встречного — в ресторане или на улице. Только к концу встречи, видимо, убежденный моим уравновешенным поведением и спокойствием, он становился естественнее и раскованнее. Когда мы прощались, я всегда какое-то время наблюдал за ним, пока он не спустится в метро или не сядет на какой-нибудь наземный транспорт с тем, чтобы убедиться, что за ним нет слежки. В целом же Барр всегда находил в себе мужество контролировать свою нервозность, принимать правильные решения, и он аккуратно выходил на все назначенные встречи.

Мы передавали Барру и Саранту небольшие суммы денег на покрытие расходов, связанных с сотрудничеством с нами. Брать эти деньги Барр обычно отказывался, заявляя, что советскому народу они нужнее. Я убеждал его, что это просто знак благодарности и уважения советского народа за их ценную помощь. После таких объяснений он нехотя принимал помощь, говоря, что они с Сарантом потратят их на покупку книг, пластинок, а какую-то часть приберегут на всякий случай. Барр и Сарант очень ценили наше товарищеское отношение и заботу об их безопасности и благополучии.

Однако скоро выяснилось, что они стали приглашать в квартиру девушек. Это было нежелательно, но пришлось смириться. Квасников велел мне передать Барру, чтобы девушки ни в коем случае не узнали об их связях с нами, так как это чревато для них большой опасностью — их могут арестовать.

Раз в месяц, рано утром, до начала работы, я принимал от Барра на моментальной встрече моток непроявленной пленки с материалами объемом 300–500 страниц и единожды в месяц по вечерам проводил с ним инструктаж. Он мне рассказывал о новостях на службе и в личной жизни. А я благодарил его за переданные материалы, ставил новые задания. В случае необходимости я по-дружески вносил коррективы в его планы, разъяснял ему приемы разведывательной работы. Мы беседовали о положении на фронтах, о тяготах, переносимых советскими людьми. Нас обоих возмущала неискренняя политика правящих кругов Англии и США. Мои рассказы преследовали одну цель — усилить желание источников оказывать нам максимально возможную помощь и делать это конспиративно.

От Барра и Саранта поступали ценнейшие материалы, которые представляли большой интерес для научно-исследовательских учреждений и промышленности Советского Союза.

В те годы Центр, как правило, ставил перед резидентурой задачи общего характера, например, такие, как «добывать материалы о новейших разработках американцами радаров, прицелов и другой электронной аппаратуры». Однако, когда немцы стали обстреливать Лондон ракетами «Фау-2», резидентура получила срочное конкретное задание следующего содержания: «Вблизи Лондона эффективно действует радарно-компьютерная установка БСН-584, которая определяет скорость и траекторию полета снаряда «Фау-2» и автоматически управляет огнем зенитных батарей. Примите срочные меры к получению материалов по этой радарно-компьютерной установке».

На другой день была моментальная встреча с Барром. Квасников велел мне передать новое задание для источника. В семь утра Барр пришел со свертком непроявленных пленок. Не успел я изложить ему суть дела, Барр улыбнулся: «Мы уже пять дней назад прочитали, как Нострадамус, Ваши мысли и достали все наставления по этой штуке. До двух ночи фотографировали более 600 страниц текста и чертежей». Передав мне моток из 20 пленок, он отправился на работу.

Через два дня дипломатическая авиапочта отправлялась в Центра через Аляску. Отправив этой почтой в Москву только что полученные секретные материалы, Квасников телеграммой сообщил руководству Центра, что их срочное задание выполнено. Таким образом, через семь дней в Центре на столе у руководителя советской разведки лежали требуемые документы о новейшей американской радарно-компьютерной установке.

Вскоре из Центра пришла телеграмма, в которой впервые за годы войны резиденту и мне объявлялась благодарность за оперативное выполнение важного задания. Нам велели выдать Барру и Саранту 1000 долларов в качестве премии.

На очередной встрече Джоэл не взял премию, сославшись на то, что должен предварительно посоветоваться с Альфредом. Посоветовавшись, они категорически отказались принять 1000 долларов.

Оценивая итоги работы резидентуры с Барром и Сарантом, Центр отмечал, что она была очень плодотворной. В течение 1943-45 годов от них поступили подробные материалы общим объемом 9165 страниц по более чем 100 научным разработкам, которые получили весьма высокую оценку существовавшего тогда Комитета по радиолокации под руководством академика А. И. Берга.

Приближался конец войны. Многие простые американцы начали опасаться массовых увольнений в связи с переводом производства на выпуск гражданской продукции. Барр в апреле 1945 г. взял полуторагодичный отпуск и пошел учиться в аспирантуру, чтобы получить степень магистра инженерных наук. В конце 1945 г., когда из-за предательства Гузенко в Канаде и предательства Е. Бентли в США агентурно-оперативная обстановка резко ухудшилась, связь с Барром и Сарантом была законсервирована.

 

3. Дружная троица

У Юлиуса Розенберга был друг детства — Уильям Перл. В годы великой депрессии они учились в Нью-йоркском городском колледже, правда на разных факультетах. Перл еще в школе увлекся авиационной техникой и поступил в Нью-йоркский городской колледж на факультет самолетостроения.

Розенберга и Перла объединяли общие взгляды на жизнь. Для них превыше всего были такие ценности, как справедливость, равенство и братство. Они считали, что в обществе не должно быть баснословно богатых людей, рантье, которые, не работая, богатеют, получая высокие проценты на свой капитал.

После окончания колледжа, где Перл продемонстрировал выдающиеся успехи в учебе и склонность к научной работе его пригласили на работу в лабораторию Национального консультативного комитета по аэронавтике (National Advisory Committee for Aeronautics — NACA) в Кливленд.

На одной из встреч Семенов узнал от Розенберга, что его ближний надежный друг Уильям Перл, которого он всегда ласково называл Уилли, работает в лаборатории NACA и принимает участие в разработке новейших истребителей по подряду Военного министерства. Помимо этого, Перл имел свободный доступ к получаемым его конструкторским бюро засекреченным научным материалам по эксплуатации новейших самолетов, созданных другими компаниями.

Семенов сразу оценил, что речь идет об информации, в которой остро нуждается наша армия. Поэтому, не мешкая было решено попросить Розенберга обратиться к Перлу с просьбой помочь Советскому Союзу и передать доступные ему сведения.

Когда Перл в очередной раз приехал к родителям в Нью-Йорк, Розенберг успешно выполнил нашу просьбу. С декабря 1942 г. Перл стал раз в месяц по воскресеньям приезжать в Нью-Йорк из Кливленда ночным поездом для встречи с Юлиусом. Перл передавал ему в условленном месте в городе большой коричневый кожаный портфель с секретными документами. Далее этот портфель по цепочке передавался Семенову, а затем мне. Я, в свою очередь, приносил этот портфель в резидентуру и фотографировал документы. В тот же день портфель по той же цепочке в обратном порядке возвращался Перлу.

Так мы получали материалы от Перла до середины 1943 г., пока Семенов не перестал выходить на связь с Розенбергом. Потом, когда я возобновил связи с Юлиусом, Перл снова стал передавать нам материалы. Только большой коричневый портфель Перла — Юлиус почему-то называл его «вализа» — теперь уже передавал и непосредственно мне.

Я познакомился с Уильямом Перлом в самом начале 1944 г. Центр решил продублировать связь с Перлом, материалы которого в Москве очень ценили. Ведь в разведке, как в технике: если одна лампа сгорит, то автоматически должна подключаться другая.

Юлиус привел Перла на встречу, на которой я возвращал портфель с документами. Мы зашли в кафе, где было удобнее поговорить. Для таких в встреч я всегда избегал слишком маленьких заведений, с 3–4 столиками и где все было слышно и просматривалось. Я выбирал средние, где-то человек на 30–40, чтобы мы могли сесть подальше, и никто бы нас не слышал. И при этом старался сесть так, чтобы кругом все столы были заняты.

Перл оказался очень высоким крепышом — рост выше метра девяносто. На вид ему было лет 25, одет он был в хороший костюм.

Я горячо поблагодарил Перла за его неоценимую помощь нашему народу в тяжкую годину войны.

«То, что я делаю, — долг каждого истинного мужчины», — услышал я в ответ.

Так мы познакомились, и я начал получать от него материалы, минуя Юлиуса.

В то время ФБР работало против нас активно как никогда. Постоянно, не исключая воскресенья в районе генконсульства находились автомашины с бригадами сотрудников слежки. Всех советских сотрудников и американских посетителей фиксировали работники постоянного поста ФБР, находившегося в отеле «Пьер». С этого поста давались команды, когда из генконсульства выходил объект слежки, и бригады ФБР брали его под наблюдение. В это время в связи с женитьбой я переехал из генконсульства на квартиру на 89-й улице в западной части Манхэттена.

При сложившихся условиях было небезопасно приходить с набитым материалами портфелем в генконсульство, а через два часа выходить с тем же портфелем из здания и идти на встречу. Мы стали реже встречаться с Перлом — раз в 45–50 дней. Кроме того, чтобы пореже приходить в генконсульство, я стал варьировать места съемок. Один раз я произвел съемку документов на кухне у себя в городской квартире, а еще раз — на квартире одного знакомого мне советского инженера. В обоих случаях мне помогал Яцков.

Одновременно в течение трех месяцев мы усиленно искали человека на роль хозяина конспиративной квартиры для Перла. Вскоре Юлиус предложил своего школьного друга Майкла Сидоровича и его жену Энн, рекомендовав их как надежных, симпатизировавших нам людей.

Михаил — как я потом стал его называть — родился в США в семье выходцев из России, воевал в Испании в составе интернациональной бригады. Его жена Аня также была из семьи выходцев из России, хотя по-русски оба не говорили. Юлиус был уверен, что Сидоровичи будут горды оказанным им доверием и сделают все возможное для выполнения полученного задания, но посоветовал, чтобы именно я — советский человек — попросил оказать помощь Советскому Союзу.

Михаил работал на заводе слесарем, а его жена шила на дому и вела нехитрое хозяйство. Детей у них не было. Несмотря на то, что они всю жизнь трудились, не покладая рук, они находились в стесненном материальном положении. После соответствующей проверки через Центр Квасников дал мне добро на привлечение Михаила и Анны Сидоровичей к сотрудничеству в качестве хозяев конспиративной квартиры Перла.

В один из вечеров поздней осенью 1944 г. после работы мы с Юлиусом отправились на пригородном поезде к Сидоровичам. Вышли на маленькой станции и в потемках по размокшим от дождя дорогам стали искать их дом. Войдя в калитку, мы застали Майкла и его жену за ремонтом водопровода. Юлиус познакомил нас, представив меня как советского инженера. Мы помогли Михаилу поскорее закончить работу.

В комнате с убогой обстановкой над столом тускло горела электрическая лампочка под старым матерчатым абажуром. Наскоро вымыв руки и переодевшись, Михаил предложил выпить пива, а жена ушла на кухню приготовить закуску.

Розенберг поинтересовался у Сидоровича, как идут дела на работе. Вскоре показалась хозяйка с нехитрым угощением. За пивом и чаем с бутербродами мы неспешно обсуждали ход войны. Я начал рассказывать об отношениях СССР с союзниками, сетуя на неискренность Великобритании и США.

— Советские люди воюют, несут огромные потери, а правящие крути союзнических держав тайно наращивают военную мощь, чтобы использовать ее как гарантию угодного им послевоенного устройства мира, — подчеркнул я.

Михаил не только согласился с моими доводами, но и высказал мысль о необходимости разоблачать эту политику с «двойным дном».

Потом Юлиус сказал, что мы хотели бы обсудить с хозяевами один важный, но весьма деликатный вопрос.

— Вы обсуждайте свои проблемы, а я займусь своими, — сказала Аня. Она убрала посуду со стола и оставила нас одних.

— Мы очень нуждаемся в надежном человеке, который помог бы нам раскрыть тайные планы империалистов, направленные против государства рабочих и крестьян — СССР, — обратился я к Михаилу. — Мы хотели ' бы, чтобы Вы согласились оказать нам такую помощь и никому об этом не говорили.

— Я буду горд, если мне доверят вести борьбу с врагами СССР, и готов сделать все, что в моих силах, — ответил он. Он заметно нервничал.

Я в общих чертах объяснил, в чем будет заключаться помощь Михаила. Ему придется брать секретные документы от американца, фотографировать и возвращать ему, а потом не проявленную пленку передавать нам. Я намекнул, что для этого им с женой придется переехать на жительство в другой город.

Михаил слушал меня напряженно.

— Я готов сделать все, что нужно, — последовал ответ, — но мне, во-первых, хотелось бы поставить в известность жену, а во-вторых, я не умею фотографировать.

Я согласился, что надо ввести в курс дела жену. Мы пригласили ее к столу. Аня, узнав, что муж уже дал согласие, спокойно приняла предложение о переезде и сотрудничестве. Мы договорились, что все расходы, связанные с переездом, и убытками от продажи домика, а также с тем обстоятельством, что семье придется временно не работать, будут оплачены нами и что в следующее воскресенье я приеду обучать Сидоровичей фотографировать документы.

Супруги совершенно не умели обращаться с «лейкой» и мне пришлось дважды приезжать к ним и обучать их азам фотодела, мы снимали и проявляли страницы местной газеты. Попутно я беседовал с ними о конспирации, объяснял, где хранить линзу-насадку, фотопленку с материалами, как выявлять за собой наружное наблюдение, проводить моментальные встречи для приема и возврата материалов. За короткое время мы успели подружиться.

— Теперь потренируйтесь без меня, — сказал я им на прощание, — а через неделю я приеду, и вы мне покажете, как вы все освоили.

В следующий выходной состоялся своего рода экзамен. Окончательно убедившись, что Аня и Михаил полностью усвоили мои уроки, я дал им инструкции по переезду и оставил необходимую сумму денег.

Через две недели Сидоровичи переехали в Кливленд и сняли удобную квартиру в рекомендованном мною районе. Михаил сравнительно легко устроился на работу — в войну рабочие руки требовались везде. Вскоре в Кливленд приехал Юлиус, чтобы связать Сидоровичей с Перлом.

С тех пор Перл стал регулярно, два раза в месяц, передавать Михаилу по 3, 4, а то и по 5 сотен страниц секретных материалов. Супруги фотографировали их, а утром, до начала работы, возвращали Перлу. Раз в месяц Аня привозила непроявленные пленки рано утром в Нью-Йорк и передавала их мне на моментальной встрече. Днем или вечером еще раз я встречался с Аней, передавал задания для Перла, а также деньги на покрытие расходов — небольшое вознаграждение для Сидоровичей.

Я интересовался, как они живут, не замечают ли чего-нибудь подозрительного вокруг себя. Я старался подбодрить супругов.

— Жизнь у нас идет спокойно, — обычно отвечала Аня. — Работает только муж, а я занимаюсь домашними делами. По вечерам мы читаем, слушаем радио, иногда ходим в кино. По воскресеньям гуляем в парке, отдыхаем: в общем, жизнью довольны. Главное, мы получаем моральное удовлетворение от того, что вносим свой вклад в борьбу с ненавистным фашизмом, оказываем помощь Советскому Союзу. Так что мы обрели цель в жизни!

К нашим поручениям Сидоровичи относились с большой ответственностью. Они часто повторяли, что обрели смысл жизни. Я чувствовал, что они готовы выполнить любое наше задание, и верил им.

В феврале 1945 г. я приехал в Кливленд, чтобы посмотреть, как устроились Сидоровичи и провести обстоятельную личную встречу с Перлом. В Нью-Йорке я как следует проверился и ночным поездом отправился в путь. Прибыл в Кливленд утром, позавтракал в городе, тщательным образом проверился. Никакого хвоста за мной не было. По сравнению с многомиллионным шумным Нью-Йорком Кливленд показался мне тихим спокойным городом, где никто никуда не торопится. Народу на улицах было мало, так что слежку обнаружить было бы сравнительно легко.

В полдень я встретился с Михаилом Сидоровичем в городе и мы пошли к ним домой. Аня радостно встретила меня вкусным домашним обедом с вином. Михаил показал мне свои фотопринадлежности и место для фотосъемки документов. Он показал, где хранились специальные приспособления для съемки документов и не проявленные пленки со снятыми материалами. Там находился моток примерно из 20 пленок с материалами. Я сказал, что эти пленки возьму с собой.

Мы пошли в ванную и беседовали под шум холодной воды из открытого нами крана. Я порекомендовал Сидоровичам время от времени проверяться с целью выявления возможной наружки за ними. Подчеркнул, что особенно тщательно это следует делать перед встречами с источником, а также перед отъездом Анны в Нью-Йорк с материалами. В случае обнаружения слежки в Нью-Йорк ей ехать не следует.

— Сделай на внутренней стороне входной двери дополнительный запор в виде засова из полосового железа в пять миллиметров толщиной, — посоветовал я Михаилу. — Если в квартиру будут ломиться непрошенные гости, ты сможешь за несколько минут выбросить или засветить не проявленные пленки с материалами.

— Я уже думал об этом, — заметил Михаил. — Я сам слесарь, и легко сделаю это.

Все это время Сидоровичи держались спокойно, в их поведении я не почувствовал никакого страха. Я поблагодарил супругов за гостеприимство и откланялся. Когда Михаил провожал меня к условленному месту встречи с Уилли, я попросил его привезти мне вечером на вокзал «моток с пленками». Мы договорились, что Аня приедет в Нью-Йорк только через месяц.

Встретились мы с Перлом на улице ближе к вечеру, когда уже темнело. Перл приехал на машине, я сел к нему, и мы поехали за город. Мы остановились на берегу озера Эри и обстоятельно побеседовали. Я выяснил, не замечает ли он за собой слежки, какова обстановка у него на работе, кто его непосредственные начальники, как они и коллеги относятся к нему, нет ли в его окружении подозрительных лиц. Я тщательно расспрашивал его о порядке получения секретных документов, о характере пропускного режима. Не обращают ли сотрудники внимания на то, что он часто и по многу берет на ознакомление секретных материалов?

И хотя Уилли заверил, что у него все спокойно и он вне подозрений, я все же просил его быть бдительным и в случае возникновения малейшего подозрения немедленно прекратить передачу нам документов. Я также строго наказал, чтобы он сократил объем передаваемых нам материалов до 400 листов в месяц за счет менее важной информации.

Перл был доволен работой Сидоровичей. Это освободило его от поездок с документами в Нью-Йорк. Я попросил Уилли, чтобы он использовал свои незаурядные творческие способности для совершенствования проведения контактных встреч с Майклом. Следует чаще менять места контактов и все время проявлять бдительность.

Мы немного поговорили об обстановке в мире, о войне, о политике воюющих стран и о том, что ожидает нас в будущем. Здесь я обратил внимание Уильяма на то, что США и Англия уже обсуждают вопросы о сокращении, несмотря на продолжавшиеся военные действия, помощи СССР. Просил его не высказывать своих взглядов в разговорах с коллегами, так как это может повредить и нашей работе и его карьере ученого.

Было уже совсем темно. Уилли заметил, что в каждой из стоявших вдоль берега машин были влюбленные парочки. Я поинтересовался, не собирается ли он жениться. Уилли ответил, что у него две подружки, но ни на одной из них он не хотел бы жениться. Да и они сами не стремятся к замужеству. «Пока мне холостяцкая жизнь нравится», — заключил он.

Перл показался мне трезвомыслящим, хотя и чересчур увлеченным женщинами. Он рассказывал мне о том, как следует выбирать себе жену, подходя к этому делу по научному и принимая во внимание целый ряд показателей — красоту, экспансивность, хозяйственность, ум, нервную систему и прочее. От него я впервые услышал и о необходимости психологической совместимости будущих супругов.

Перл остался в моей памяти как высокий, представительный, элегантно одетый мужчина. Он обладал приятным тембром голоса, говорил неторопливо, явно взвешивая каждое слово.

Мы оба остались довольны нашей продолжительной беседой. Перл приглашал снова приехать к нему в Кливленд. Он подвез меня к вокзалу и мы по-дружески расстались.

На платформе меня встретил Михаил и передал мне моток пленок. Еще раз тепло поблагодарив его и Аню, я сел в поезд.

В вагоне мне досталось спальное место во втором ярусе. Забравшись туда по лесенке, я застегнул плотные шторы на все пуговицы. Надел пижаму. Моток пленок я завернул в полотенце, положил на нижнюю часть груди под пижамой, повернулся на бок лицом к стенке и попытался заснуть. Но спал я неспокойно, часто просыпался с мыслью, целы ли пленки. Они были на месте.

До Нью-Йорка доехал без приключений. В тот же день вечером я доложил Квасникову о поездке. Он одобрил проведенные беседы с Перлом и Сидоровичами. «Теперь нам стало яснее, как действуют наши друзья в Кливленде», — сказал он.

От Перла поступали подробные материалы о новейших военных самолетах и ракетной технике. В частности, мы получили от него полную документацию о первом американском реактивном истребителе П-80 («Падающая звезда»), построенном компанией «Локхид».

Однажды на дежурной короткой встрече Аня Сидорович передала мне моток не проявленных пленок. «Уилли просил обратить внимание на то, что в материалах есть кое-что особо интересное для вас», — добавила она.

В резидентуре я проявил пленки и стал искать «кое-что интересное», и обнаружил два совершенно секретных отчета советских ученых по реактивной технике на русском языке. В них было много дифференциальных и интегральных вычислений, совершенно непонятных для нас. Вскоре Центр дал указание резидентуре выяснить, каким образом советские секретные отчеты попали на объект Перла. Источнику этого сделать не удалось, но скорее всего они были поучены американской разведкой в Советском Союзе.

Работа с Перлом и Сидоровичами доставляла истинное удовлетворение как мне, так и резиденту Квасникову. Каково же было наше удивление, когда месяца через три-четыре после того, как эта цепочка была налажена, из Центра неожиданно пришло письмо следующего содержания:

«За необдуманные и поспешные действия по организации переезда Майкла Сидоровича и созданию у него конспиративной квартиры, а также за самовольную выдачу пятисот долларов на переезд без разрешения Центра Квасникову объявляется выговор. При повторении подобных действий в дальнейшем такие расходы будут покрываться за счет личной зарплаты Квасникова».

Леонид Романович был невообразимо возмущен. Ведь мы старались сохранить и обезопасить ценного агента, понимая, что нужны контрмеры против небывалой активности ФБР. И вот тебе! Наказали за инициативу, за самостоятельность действий.

На другого разведчика такой начальственный окрик Центра мог бы подействовать угнетающе, но только не на Квасникова! Он не сомневался в своей правоте и полезности проделанной нами работы. Резидент написал вышестоящему руководству Центра обстоятельное, глубоко мотивированное объяснение, в котором поставил вопрос об отмене незаслуженного выговора. Однако никакого ответа не последовало.

Лишь год спустя мы получили письмо из Центра: «Создав конспиративную квартиру, резидентура проделала весьма полезную работу, в частности, с Перлом. От него получено большое количество материалов, представляющих большую ценность для нашей промышленности».

Далее сообщалось, что за истекший год от источника было поучено 98 секретных законченных научно-исследовательских работ объемом более 5000 страниц. Из них 50 процентов получили оценку «весьма ценные», 40 — «ценные» и 10 — «представляющие информационный интерес».

Таким образом, жизнь подтвердила правильность действий резидентуры. Но, увы, в письме Центра никакого ответа на направленный Квасниковым рапорт так и не было.

 

4. Тихоня

Мортон Собелл — мы с Квасниковым всегда называли его «тихоней» — американец, родился в 1918 г. в Нью-Йорке, окончил инженерный факультет городского колледжа. В годы учебы Собелл, так же как многие из его однокурсников, заинтересовался социалистическим учением. Там же он познакомился с Юлиусом Розенбергом. Они быстро подружились. И хотя после окончания колледжа жизнь развела их по разным городам, время от времени Морти — так называли Собелла друзья — приезжал в Нью-Йорк к родным и навещал Юлиуса.

В 1941 году Собелл получил в Мичиганском университете ученую степень магистра технических наук и через год поступил на работу инженером на фирму «General Elecctric» в городе Скенектади (штат Нью-Йорк). Проявил себя талантливым специалистом и быстро продвинулся по службе. Он участвовал в разработке радиолокаторов, работающих на волнах 10, 3 и 1 см. Имел доступ к секретным материалам по многим другим проблемам, находившимся в хранилищах корпорации.

Во время войны Мортон как специалист был освобожден от призыва в армию.

К работе с нами Собелла привлек Юлиус Розенберг летом 1944 г. Тогда он два раза передавал мне материалы от Собелла. В том же 1944 году я установил с Собеллом личную связь и предложил ему фотографировать свои материалы. Это оказалось несложным — он очень хорошо знал фотодело. На очередной встрече я передал ему необходимые фотопринадлежности и запасы пленки. Раз в 30–40 дней источник передавал мне материалы в непроявленной пленке на моментальных встречах. Раз в два месяца я проводил с ним инструктивные беседы в каком-нибудь из нью-йоркских недорогих ресторанов или же в кафетерии.

В отличие от довольно высокого Юлиуса, Мортон Собелл был среднего роста, с темными волосами и кругловатым приятным лицом, выразительными глазами и открытым взглядом. Он показался мне добрым, скромным и откровенным человеком, свои мысли он излагал кратко и отчетливо, одевался скромно.

Мы беседовали обычно не дольше одного часа, так как ему надо было поспеть на поезд в Скенектади. Времени едва хватало, чтобы обменяться мнениями. Я всегда выяснял у него нет ли чего подозрительного вокруг, не замечал ли он за собой слежку ФБР, не произошло ли каких изменений на его работе. Я передавал ему оценку Центра о ранее переданных материалах, перечень материалов, которые было бы желательно для нас достать.

Я поинтересовался, женат ли он. Собелл женился в начале 1945 г. его жена Хелен работала преподавателем физики в средней школе, разделяла взгляды мужа и знала о его сотрудничестве с нами. Мортон всегда восторженно отзывался о ней.

Обсуждали мы, естественно, и ход войны, радовались открытию Соединенными Штатами и Великобританией второго фронта в Европе. И, конечно, назначая очередную встречу, я особенно заботился о том, чтобы мой друг точно запомнил время, день и место встречи. Собелл проявил себя исключительно обязательным, спокойным и смелым человеком.

Раза три я пытался по указанию Центра передать ему небольшие суммы для покрытия непредвиденных расходов. Но, как правило, он отказывался.

За время сотрудничества Собелл передал нам 40 объемных комплектных научно-исследовательских работ на нескольких тысячах страниц. Только в 1945 году от него было получено 2 тысячи листов секретной информации. Абсолютное большинство материалов Собелла получало оценку «весьма ценные». Он также передавал материалы о радарах для подводных лодок, аппаратуре на инфракрасных лучах, прицелах для управления артогнем, а также другие секретные материалы. Некоторые прицельные устройства на испытаниях, по словам Морти, показывали поразительную точность, за что американские специалисты то ли в шутку, то ли всерьез называли их «прицелами третьей мировой воины».

Собелл также регулярно передавал нам секретные отчеты о заседаниях Координационного комитета США по радиотехнике. Эти отчеты представляли большой интерес для наших ученых и инженеров, ибо позволяли быть не только в курсе всех ведущихся в США разработок, но и узнать перспективные планы работы американцев по радиотехнике на ближайшее десятилетие.

После окончания войны началось свертывание военного производства, было прекращено производство стандартной военной техники. На предприятии, где работал Собелл, прокатилась волна увольнений, но его оставили. Собелл в числе других занимался созданием новых образцов военной техники, их испытанием и доведением до совершенства. В этом принимали участие и вывезенные в США немецкие ученые.

От Собелла поступили первые сведения о создании американцами систем управления ракетами — возможными носителями атомных бомб.

 

5. Роковая ошибка

В сентябре 1944 г. на одной из встреч Розенберг сообщил мне, что младший брат его жены — Дэвид Грингласс, находившийся на службе в армии, в то время работал в штате Нью-Мексико на каком-то очень секретном объекте, где создавался новый вид оружия сокрушительной силы. Об этом рассказала недавно возвратившаяся от мужа жена Дэвида Руфь. О каком «новом виде оружия» шла речь, ни я, ни Юлиус тогда толком не представляли.

Я подробно расспросил Юлиуса о его шурине. Дэвиду шел в том время двадцать первый год. Перед призывом в армию летом 1944 г. он женился. После окончания средней школы Дэвид получил специальность слесаря-механика. Он с сочувствием относился к Советскому Союзу и ненавидел фашизм.

Вот и все, что Юлиус в тот момент смог рассказать о Д. Гринглассе. Ведь молодой человек только начинал самостоятельную жизнь, и его биография пока не богата достижениями и событиями.

Напоследок Юлиус добавил, что если его шурин представляет для нас интерес, он сможет поговорить с ним. У него с шурином были хорошие отношения, и Юлиус не сомневался, что Дэвид примет его предложение.

Мы договорились, что Юлиус встретится с шурином, когда тот приедет в отпуск в Нью-Йорк, выяснит, на каком объекте он служит, какое новое оружие там создается, какую конкретно работу он там выполняет, а, главное, как следует прощупает его политические взгляды. Я попросил Юлиуса подготовить мне письменное сообщение о его беседах с Дэвидом Гринглассом.

В то время всю добываемую информацию о создании американцами атомной бомбы сосредотачивал у себя лично Леонид Романович Квасников. Он держал у себя и всю оперативную переписку с Центром по этой проблеме. Тщательно изучал все поступающие материалы и сам вел переписку со штабом разведки в Москве. Нашему резиденту в этой работе помогал Анатолий Антонович Яцков, руководивший агентами, через которых он получал секретную информацию по атомному оружию.

Квасников проявил необычно большой интерес к сообщению Юлиуса о предстоящем приезде его шурина в Нью-Йорк, просил меня пересказать ему во всех деталях содержание моей беседы с Юлиусом. Резидент решил, что Дэвид Грингласс работает на главном объекте проекта «Манхэттен» в Лос-Аламосе. Резидента также привлекала молодость Грингласса, дававшая надежду на то, что со временем из него можно было бы воспитать хорошего агента или хозяина конспиративной квартиры. Позже Квасников долго обсуждал с Яцковым мою письменную справку о встрече с Розенбергом.

Дальше события закрутились с бешенной скоростью. Видимо, обменявшись мнением с Центром, через три дня Квасников поручил мне на предстоящей встрече подробно обсудить с Юлиусом возможность привлечения его шурина к оказанию негласной помощи Советскому Союзу. Но для этого следовало бы сначала убедиться, что Грингласс действительно является политически зрелым и надежным человеком, обладающим необходимыми личными качествами для ведения нелегальной разведывательной деятельности.

Я детально обсудил все эти вопросы с Юлиусом на очередной встрече. Я не скрывал от него, что мы беспокоимся, ведь его шурин так молод, может быть, еще с неустоявшимся мировоззрением. Сможет ли он в час испытаний проявить необходимые стойкость и мужество?

Выслушав мои сомнения, Юлиус стал уверенно и горячо заверять меня, что мы не должны сомневаться в надежности его шурина: он стопроцентно надежный и преданный нам парень и никогда не подведет: «Ведь он же наш родственник!».

И после недолгого молчания добавил: «Я дам свою правую руку на отсечение, если такое случится!».

Прошло уже полвека, и с тех пор я много раз возвращался к тому далекому разговору, а фраза; «Я дам правую руку на отсечение» сотни раз звенела в моей голове. Как же глубоко доверчивый и прямодушный Юлиус ошибся в оценке своего шурина и какую страшную цену заплатил за свою веру в него…

В ноябре 1944 г. жена Грингласса Руфь выезжала на пару недель в Альбукерк, чтобы встретиться с мужем и отметить годовщину свадьбы. Перед отъездом Юлиус попросил ее выяснить, не согласится ли Дэвид оказать помощь советским друзьям — передать им информацию об объекте в Лос-Аламосе и конкретном характере работы, выполняемой им в мастерской. Руфь охотно согласилась провести такую беседу с мужем.

На встрече 5 декабря Розенберг сообщил мне, что его невестка уже возвратилась в Нью-Йорк. Она поведала, что Дэвид выразил свою готовность освещать работу секретного объекта в Лос-Аламосе.

Ссылаясь на то, что он сам не разбирается в атомных проблемах, Юлиус высказал пожелание, чтобы с Дэвидом, когда он в январе будет в Нью-Йорке, встретился наш специалист и лично устно получил от него информацию по интересующим вопросам. Юлиус сказал, что Дэвид будет рад такой встрече.

3 января я встретился с Юлиусом. Он сказал, что Дэвид написал сообщение о свое работе, а также набросал карандашом чертежи каких-то линз. Юлиус заметил, что в этих Линзах он ничего не смыслит. Мой друг спросил, сможет ли специалист встретиться с его шурином. Я ответил утвердительно. Мы назначили встречу на 10 января, на которую я приду со специалистом.

Я взял у Юлиуса материалы, подготовленные Гринглассом. В тот раз наша встреча длилась недолго. Мы не были специалистами по атомным проблемам.

Полученные материалы я передал Квасникову и сообщил ему, что я назначил встречу на 10 января, как было им рекомендовано. И туда придет специалист, как я обещал Юлиусу.

10 января я познакомил Розенберга с «нашим специалистом», в роли которого выступал Анатолий Яцков, и затем оставил их наедине. О результатах встреч Анатолия с Розенбергом и Гринглассом я никогда так и не узнал. Ни Квасников, ни Яцков ничего мне об этом не говорили, а, как известно, спрашивать о таких вещах у разведчиков не принято.

Только намного позднее, в начале 1950-х годов, когда начался суд над Розенбергами, из рассказов моих коллег я узнал подробности той январской встречи 1945-го. Анатолий с Дэвидом Гринглассом беседовали в автомобиле в присутствии Юлиуса. Анатолий пытался получить от Грингласса информацию относительно секретных работ, ведущихся в лаборатории Лос-Аламоса, в механической мастерской которой он работал. Но Грингласс не смог ответить ничего вразумительного на его вопросы относительно устройства линз для implosion (направленный внутрь взрыв), равно как и на другие конкретные вопросы. Дэвид Грингласс явно не имел достаточных научно-технических знаний для понимания сути работ, ведущихся в Лос-Аламосе. Более того, оказалось, что он не в курсе деталей деятельности собственного подразделения. Как было принято в Лос-Аламосе, он имел доступ только к материалам, необходимым для выполнения его непосредственных обязанностей в механической мастерской отдела.

И все же было решено не пренебрегать возможностью иметь дополнительный источник информации в Лос-Аламосе — пусть хотя бы для поверхностного подтверждения данных, поступавших от более ценных источников внутри Лос-Аламоса.

После того, как Дэвид Грингласс уехал со встречи, Яцков и Розенберг в принципе договорились, каким образом будут поддерживать связь с Гринглассом после его возвращения к месту военной службы. Было решено, что через некоторое время Руфь переедет в расположенный недалеко от Лос-Аламоса город Альбукерк, что не вызовет никаких подозрений — так поступали жены многих военнослужащих, откомандированных в Лос-Аламос, и Дэвид будет навещать жену в выходные дни. Было также решено, что весной, в одно из воскресений к Дэвиду Гринглассу приедет связник из Нью-Йорка, установит с ним контакт по устному и вещественному паролю и заберет заранее подготовленные Дэвидом материалы. Вещественным паролем должна была служить одна сторона коробки из-под порошкового желе (jello box), разрезанная по кривой линии. Перед отъездом к мужу в Альбукерк одну часть картонки взяла с собой Руфь, а другую Юлиус передал нам, и Яцков вручил ее агенту Голду перед отъездом на встречу с Дэвидом Гринглассом. В качестве устного пароля связник по прибытии на квартиру к Гринглассу должен был сказать: «Меня послал к Вам Юлиус».

* * *

Сколько раз впоследствии Квасников, Яцков и я возвращались к тем событиям 1945 г., снова и снова обсуждая причины провала Розенберга! Эту тему мы обсуждали очень часто — и во время неформальных бесед, и на службе, и в долгих застольных разговорах. Бесспорно было одно — мы допустили грубейшие ошибки. Роковой ошибкой стало поручение агенту Голду — связнику Клауса Фукса связь с Дэвидом Гринглассом. Это фактически означало, что Голд становился слабейшим, уязвимым звеном большой части нашей ценной агентуры. Ведь в случае его провала американская контрразведка могла легко выйти на таких агентов, как Клаус Фукс и Юлиус Розенберг.

Была грубо нарушено основная заповедь разведывательной деятельности: не допускать контактов одной группы агентов с другой.

Сколько раз я спрашивал моих друзей и коллег, кому могла прийти в голову мысль поручить Голду посетить квартиру Грингласса в Альбукерке и поехать в Санта-Фе в начале июня 1945 г. на встречу с нашим ценнейшим агентом Клаусом Фуксом?

И Квасников, и Яцков утверждали, что «телеграмма с. таким указанием пришла из Центра». При этом Анатолий каждый раз хватался за голову и с болью восклицал: «Ну почему мы не выступили с возражением против этого идиотского указания Центра? Мы погнались за ерундовой информацией от молодого, непроверенного источника, и погубили Юлиуса Розенберга и еще нескольких ценных агентов».

После этого всегда наступала продолжительная пауза. Мы молчали, как бы отдавая дань памяти Юлиуса и Этели Розенберг…

Грубая ошибка была допущена и при отработке устного пароля, когда Голд говорил Гринглассу: «Меня прислал к вам Юлиус». Здесь Анатолий, закрыв лицо руками, каждый раз произносил: «Это убийственная фраза: неужели нельзя было сказать нечто вроде: «Меня прислал к вам Чан Кай Ши?».

Вообще арест и страшную судьбу Юлиуса Яцков, не скрывая своих чувств, переживал крайне болезненно вплоть до последний дней своей жизни. Квасников же обычно во время наших бесед на эту тему молчал или высказывал несущественные замечания.

Провал группы Розенберга, я думаю, был одним из самых крупных в послевоенной истории внешней разведки КГБ. После проведенного служебного расследования основными виновниками в этом провале были признаны оперработники, которые подготовили указание об установлении контакта Голда с Гринглассом. Ими были в то время заместитель начальника разведки КГБ Гайк Бадалович Овакимян и начальник отделения Семен Маркович Семенов. Оба они во время своей работы в США встречались с Голдом и характеризовали его весьма положительно. Позднее, весной 1953 г., и Овакимян, и Семенов были уволены из разведки без пенсии.

Однако, как мне представляется, были и иные причины, обусловившие этот провал.