А теперь хочу продолжить свои воспоминания о 1-м курсантском батальоне, с которым довелось мне пройти весь его пятидесятидневный боевой путь.

Расскажу еще об одной вылазке в тыл врага. Началось с того, что наш секрет задержал девушку, которая шла из населенного пункта, занятого противником. Курсанты Орлов и Павлов доставили ее в штаб батальона.

— Товарищ майор, пограничным нарядом под командованием курсанта Парамонова задержана неизвестная, направлявшаяся к нам со стороны Волгова. При задержании вела себя спокойно. Просила доставить ее к вам, товарищ майор, — доложил Орлов.

Комбат удивился:

— Как это — ко мне? С волговскими жителями знакомств я, кажется, не заводил.

— К вам, так она и сказала. Ведите, говорит, к начальнику пограничников майору Шорину.

Майор пожал плечами:

— Ну и дела!..

В сопровождении курсантов в землянку вошла совсем еще юная девушка в ситцевом платьице и старенькой косынке. Большие глаза ее были печальны.

— Меня зовут Ириной, — быстро и возбужденно заговорила она. — Я дочь старосты из деревни Волгово. Мой отец… Мой отец, — она заплакала. — Он предатель. Он с немцами… Он направил меня сюда узнать… Узнать, много ли здесь вас, пограничников… Как вы вооружены… И все остальное…

Голос девушки дрожал.

— Он сказал мне… Но я комсомолка. Я не шпион… Поверьте мне, — она заплакала. Рыдания сотрясали все ее хрупкое тело. Нет, это не могло быть притворством.

Слово за словом девушка рассказала о том горе, которое причинил людям ее отец за несколько дней пребывания оккупантов в Волгове и других деревнях. Горечь и возмущение звучали в ее голосе. С мельчайшими подробностями, как бы очищаясь от приставшей к ней грязи, Ирина говорила обо всем, чему была свидетельницей в эти дни. Как только гитлеровцы появились в Волгове, ее отец стал их добровольным помощником. Свежеиспеченный староста составил списки «неблагонадежных» и вместе с карателями занялся их «обезвреживанием». За несколько дней страшная молва о его зверствах облетела соседние деревни. Старосту-садиста проклинали, но боялись, — фашисты поддерживали его во всем.

Ирина рассказала кое-что о семье, в которой она родилась и выросла. В этой семье не любили отца, замкнутого, нелюдимого человека. Он всегда был зол, бил жену и детей. Он истязал лошадей, на которых работал. Одна из них застряла в грязи. Он забил ее до смерти и мертвую продолжал бить железным прутом. Изувер оставил свою жертву только после того, как его окатили холодной водой. Оставил, но тут же набросился на человека, который осмелился его унять.

Не случайно еще до войны он получил прозвище Живодера. Бывало, соседи обращались к нему, когда надо было зарезать петуха, забить свинью или барана. Это он делал с удовольствием. Вот этого Живодера и назначили фашисты старостой. В чем-то он был им близок…

Комбат и штаб решили, что надо как можно быстрее пресечь преступные деяния старосты. Однако захватить фашистского прихлебателя было не так просто: в Волгове размещался большой немецкий гарнизон. Майор Шорин с одобрения батальонного комиссара Василия Ивановича Луканина и штаба поручил захват старосты все той же группе разведчиков лейтенанта Григорьева. Включена была в группу и я.

Тщательно готовились разведчики к выполнению этого сложного задания. Григорьев подробно расспросил Ирину, как подойти к деревне и к дому старосты. Путь предстоял исключительно опасный. В конце концов было принято решение взять Ирину с нами в качестве проводника. Это несколько осложнило дело: пришлось обеспечить охрану девушки. Подозрений она не вызывала, но все же была пока «задержанной до выяснения». Мало ли что…

Мы шли довольно долго, выдерживая направление по ориентирам, на которые указывала нам Ирина: бугорок, ложбинка, обгоревшая сосна, ручей, болото, лес. Потом наша группа подошла к затравенелой просеке. Вдоль просеки вела канава. Здесь Ирина остановилась и заявила, что дальше ей идти нельзя, так как Волгово близко, а появляться ей в деревне сейчас невозможно. Все мы насторожились. Но девушка спокойно пояснила, что немцы дали ей задание остаться в расположении советских войск на длительный срок и раздобыть как можно больше нужных им сведений.

— Вы ползите по этой канаве. Не отклоняйтесь ни вправо, ни влево. Фашисты в этом лесу понаставили мин. Свободна только канава. Отойдете в сторону — погибнете, — как-то по-деловому предупредила нас она.

Лейтенант Григорьев вынужден был согласиться с ней. Посоветовавшись с курсантами, он отправил Ирину в сопровождении Павла Пивоварова и Ивана Ильченко обратно в батальон. Мы поползли друг за другом по грязной канаве. Возникали естественные сомнения: «А не лезем ли мы в пасть к врагу? Что, если эта подосланная противником девушка загнала нас в мышеловку?»

Но сомнения были напрасными. Канава вывела нас к цели. Деревня тянулась вдоль грунтовой дороги. В западной части Волгова улица раздваивалась. Здесь под старыми липами и березами видны были добротные каменные постройки. Нам уже было известно, что в них расквартированы фашисты.

Дом старосты мы нашли быстро по приметам, сообщенным Ириной. Со стороны двора окон в доме не было. Ольшаник подступал к самому огороду. За изгородью стояла черная деревенская банька с маленьким окошечком-проемом, заткнутым продымленной черной тряпкой. Открытая дверь предбанника поскрипывала на ветру.

Деревня казалась вымершей. В доме старосты также не было заметно никаких признаков жизни. Может быть, хозяин затаился в своей берлоге? Григорьев сам осторожно приблизился к дому и вскоре снова возвратился к нам.

— Там его нет, — немного запыхавшись, прошептал он. — Ирина правильно предупреждала нас, что отца трудно застать дома. Всем смотреть в оба. Он может появиться со стороны леса и огорода…

Лейтенант задумался, обвел внимательным взглядом дом, двор, огород.

— Зверюга он опасный, так что на легкость захвата мы рассчитывать не можем. Действовать будем осторожно. Пока что Страдымову, Фролкову, Пахомову и Парамонову занять сарай и вести наблюдение за домом через ворота. Остальным укрыться в бане и обеспечить обзор подходов с той стороны. Еще раз напоминаю о выдержке. Действуйте…

Григорьев внимательно проследил за тем, как заняли свои места его помощники. Вскоре я тоже юркнула в укрытие.

Из баньки, в которой мы затаились, удобно было вести наблюдение и оставаться невидимыми. Если бы кто-нибудь в то время вздумал заглянуть в усадьбу старосты, он не обнаружил бы ничего подозрительного. Молчал пустующий дом. Чернела на фоне леса баня с болтающейся на ветру дверью.

Долго пришлось нам ждать. На меня это действовало удручающе. Как наименее терпеливая, я предложила Григорьеву поискать старосту, хотя не представляла себе, как это сделать в большой деревне, занятой фашистами. Конечно, мое предложение было резко отвергнуто. Плюс к тому я получила от лейтенанта строгое внушение за «мальчишество».

Время тянулось медленно. Смертельно хотелось спать. Было тихо. Лишь время от времени ветер доносил до нас голоса вражеских солдат. И снова воцарялся полный покой. Курсанты, как и я, с трудом превозмогали дремоту. Правда, баню продувал сквозняк и холодок заставлял нас ежиться, помогал бороться со сном.

Прошла немыслимо долгая ночь. Забрезжил рассвет. Лейтенант смягчился и разрешил нам поочередно немного поспать. Первой получила такую возможность я. Час пролетел для меня как мгновение. Курсанты один за другим проглатывали маленькую порцию сна. Пришел полдень. Об этом нам напомнили желудки. Мы пожевали сухарей и попили воды из банного котла.

Положение было не из приятных. По деревне, поднимая пыль, проносились автомашины. Скрипели конные повозки. По улице ходили солдаты. В любой момент кто-нибудь из них мог заглянуть в дом или во двор старосты. Я с тревогой поглядывала на лейтенанта, на курсантов. Их тоже мучила неизвестность, но все они были сдержанны и с виду спокойны. И мне ничего не оставалось, как перенимать у них эту сдержанность и спокойствие.

К счастью, никто нас не обнаружил. Начинало смеркаться. Незаметно вновь ожил червячок сомнения: не сыграла ли все-таки злую шутку Ирина? У той ли норы мы охотимся за зверем? Может быть, староста куда-либо переехал, заботясь о своей безопасности?

Григорьев мрачно поглядывал на циферблат часов и, наконец, приказал Ханыкину и Годованику выбраться из бани, занять выгодную позицию и обеспечить отход всей группы. Обидно было, конечно, уходить ни с чем. Раньше такого с нами не случалось. Может быть, вместо старосты захватить фашистского «языка»?

Но тут со стороны дороги послышался топот ног и многоголосый говор. Заскрипела калитка, и во двор ввалились несколько гитлеровцев и с ними человек в крестьянской одежде. Нетрудно было догадаться, что это отец Ирины. Выдавала его неприятная внешность нелюдима.

Компания вошла в дом, а двое остались во дворе. Очевидно, им было поручено нести наружную охрану.

Вскоре в окнах загорелся свет. Охранники, о чем-то разговаривая, постояли у входной двери и не спеша двинулись к сараю, где затаилась часть нашей засады. Вот один из гитлеровцев вошел в ворота сарая. Второй медлил. Он остановился метрах в шести от проема ворот. Через некоторое время первый выкатил наружу здоровенный деревянный чурбан. Мы облегченно вздохнули: значит, фашист не заметил засады. Конечно, наши ребята могли его схватить. Но второй солдат при этом поднял бы тревогу.

Из бани мы наблюдали за всем происходившим там, возле сарая. Солдаты спокойно уселись на чурбан. Вспыхнул огонек зажигалки. Две головы потянулись к ней. Секундного расслабления внимания охранников было вполне достаточно для Страдымова, Фролкова и Пахомова. Они в мгновение ока очутились возле фашистов. Тот и другой с перехваченными глотками без звука рухнули на землю. Несколько секунд продолжалась борьба, слышалось сдавленное мычание. Затем вновь наступила тишина.

Лейтенант Григорьев, курсанты Годованик, Парамонов, Страдымов и Ханыкин поспешили в дом и решительно ворвались в освещенную комнату. Сидевшие за столом гитлеровцы и староста со стаканом и бутылкой в руках обезумело смотрели на пограничников. Немая сцена длилась мгновение: раздались короткие автоматные очереди, и два фашиста кулями осели под стол. Двое других схватились за пистолеты. Через секунду в живых был только один. Страдымов и Ханыкин навалились на него. Завязалась ожесточенная борьба.

Староста бросился к окну, но попал, точно в клещи, в железные объятия Годованика. Парамонов со сноровкой разведчика загнал в рот предателя кляп. Тот продолжал сопротивляться, но его уже тащили из дома. Следом Ханыкин и Страдымов волокли истошно вопившего гитлеровца. Ему тоже пытались заткнуть рот, но пленный зубами вцепился в палец Страдымова. Если бы не крепкая отрезвляющая оплеуха Ханыкина, вовремя выданная фашисту, быть бы Страдымову без пальца.

На улице пленные вновь попытались вырваться. Но разведчики накинули им на шеи удавки из поясных ремней. Между тем в деревне поднялась тревога. Выполняя свою задачу по охране группы со стороны улицы, я первая увидела бегущих по направлению к нам фашистов. Очень хотелось дать по ним автоматную очередь, но лейтенант Григорьев строго прикрикнул:

— Никакой стрельбы!.. Сейчас же в лес!..

Мы с Фролковым шли замыкающими. Вскоре вся группа углубилась в лес. Гитлеровцы потеряли нас из виду. Они подняли отчаянную стрельбу, но рой трассирующих пуль летел куда-то в другую сторону.

Мы уходили довольно быстро, и вскоре звуки выстрелов отдалились. Дело было сделано. Осталось доставить старосту и пленного в штаб.

К штабной землянке группа подошла часа в три ночи. Нас встретил капитан Левин. Он в ту пору работал с другими группами разведчиков, уходившими на задание. Бодрствовал и начальник штаба капитан Петраков. Тот и другой поздравили нас с удачей. Минут через десять пришли комбат и комиссар. Когда майор Шорин задал пленному по-немецки какой-то вопрос, тот злобно ответил по-русски:

— Я офицер великой Германии и никаких показаний давать не буду.

Что касается предателя-старосты, то он сразу раскис и скороговоркой выкладывал все, о чем его спрашивали. А знал он многое.