Как-то вечером курсанта Владимира Круглова вызвали к командиру роты. А потом и Круглов, и командир роты пришли к нам в траншею. Пришли также начальник штаба Семен Иванович Петраков и пожилой человек, почти старик, в ветхой крестьянской одежде. Курсанты окружили их.

— Плохо дело, ребята, — сказал незнакомец. — Свирепствует фашист в нашей деревне Сельцо. Люто свирепствует. Мучает пленных, добивает раненых. Людей заживо в колодцы сбрасывает. Прячутся люди, да ведь долго под елкой не просидишь. Иной не вытерпит, идет домой, а его словят — и на скотный двор. Обратного хода оттуда никому нет…

Крестьянин мял в натруженных руках свою кепку. По морщинам его лица катились слезы.

— В штабе решено нанести удар карателям в деревне Сельцо, — сказал Петраков.

— Вот это дело!..

Курсанты возбужденно заговорили, обращаясь к крестьянину:

— Ну-ка, дядя, рассказывай, как безопаснее в твою деревню пробраться!..

Уже через несколько минут началась энергичная подготовка группы курсантов к выходу в Сельцо. Деревня эта, расположенная по обе стороны Кингисеппского шоссе, стоит на ровном месте. Никаких овражков или перелесков на подступах к ней нет. Группа Круглова (я тоже входила в нее) достигла окраины Сельца под покровом темноты.

На фоне ночного неба смутно чернела водонапорная башня. Ориентируясь по ней, мы медленно продвигались вперед. Я ползла за курсантами. Мне в тот раз не везло. То и дело под руки попадались то пустые коробки из-под патронов, то какие-то банки, то сухой хворост. Я была еле жива от усталости, когда поступил сигнал остановиться. Протянув руку вперед, я дернула за сапог курсанта, лежавшего передо мной.

— Чего тебе? — обернулся тот. Это был Пайлак Захарян.

— Ничего, — прошептала я. — Скоро?..

Пайлак не успел ответить. Сквозь темень прорезалась фигура фашистского часового. Он подошел вплотную к вросшим в землю курсантам Павлу Сорокину, Ивану Манчуку и Пантелею Кротову. Подошел, остановился в двух-трех шагах от них и, не выражая беспокойства, повернулся спиной к ветру. Наблюдавшие за каждым движением его Сорокин, Манчук и Кротов вскочили. Часовой яростно сопротивлялся. Но через несколько мгновений с ним было покончено.

Курсанты поползли к видневшемуся невдалеке скотному двору.

Не помню, кто из них первым приоткрыл ворота двора. Потянуло ужасающим запахом тления. Распахнув ворота настежь, курсанты вошли внутрь. Я последовала за ними. При свете карманного фонарика мы увидели людей в изодранной окровавленной одежде, лежавших там и тут. Среди них были и пленные красноармейцы и местные жители.

— Есть кто живой? — забыв об осторожности, крикнул наш командир срывающимся голосом.

Ответа не последовало.

Курсантов трясло от гнева. Разбившись на группы по два-три человека, они двинулись на поиски карателей. Поблизости от скотного двора стоял сложенный из камня длинный сарай с черепичной крышей. Возле него были развешены на просушку различные предметы солдатской амуниции. У ворот сарая, окованных железом, мы наткнулись на несколько кроватей, вынесенных, должно быть, из крестьянских домов. Нам уже было известно, что жителей в деревне нет. По всем приметам, в сарае расположились гитлеровцы. Получалось, что они сами забрались в ловушку. Надо было лишь запереть покрепче двери сарая — единственный выход из него. Курсанты так и сделали. Высоко расположенные под крышей проемы окон были зашиты толстыми металлическими прутьями. Со стороны Кингисеппского шоссе к сараю по дорожке приближался еще один часовой. Рахим Искаков и Михаил Карамнов выдвинулись навстречу ему и затаились, подпуская его поближе. Гитлеровец, видимо, заметил неладное и первым открыл огонь. Оба курсанта были ранены, но нашли в себе силы уничтожить часового. Тем временем остальные курсанты накрепко забаррикадировали ворота сарая и расположились возле его оконных проемов. По команде Круглова в сарай были брошены гранаты и бутылки с горючей жидкостью. Загремели взрывы. Многие гитлеровцы, по-видимому, сразу погибли. Уцелевшие же, обезумев, ломились в ворота и пытались выбраться через световые проемы, уже затянутые дымом и пламенем. В припадке бешеного отчаяния нескольким солдатам фашистского карательного отряда удалось сломать ворота сарая. Один за другим в горящей одежде выскакивали они наружу. Но тут их ждали пули курсантов.

В часы этой ночной вылазки курсантам удалось уничтожить десятки гитлеровцев. А через день был осуществлен еще один успешный налет на противника.

Началось с того, что разведчики обнаружили в стороне от Кингисеппского шоссе, недалеко от опушки леса, более десятка немецких походных кухонь, несколько котлов-прицепов и автобус.

— Хорошо бы уничтожить это хозяйство, — сказал Захарян.

— Идея неплохая, — поддержал его Шорин. — Если все эти кухни разбить, гитлеровцам придется на некоторое время затянуть пояса. Товарищ Петраков, — обратился он к начальнику штаба, — отберите людей для этого налета.

— Товарищ майор, — наперебой заговорили курсанты Круглов, Сорокин и Захарян, — разрешите нашей группе. — Мы хорошо изучили местность.

— Вам отдыхать надо. Только что из разведки…

Однако, увидев потускневшие лица курсантов, Шорин сказал:

— Ладно. Веди, Круглов, своих ребят. Но немного все же отдохните. Проинструктирует вас капитан Левин…

Курсанты стали поспешно собираться в путь, дозаряжать оружие, пополнять запас гранат и патронов. Я проверила, достаточно ли перевязочных материалов в моей санитарной сумке.

В сумерках мы перешли передний край и вскоре уже наблюдали с опушки леса, как вражеские солдаты суетятся возле походных кухонь. Видимо, шла мойка котлов. Немцы носили ведрами воду из колодца, расположенного метрах в ста — ста пятидесяти от дороги, между домами. Наполнив котлы водой, некоторые солдаты пошли к автобусу, другие стали чистить картошку. Двое разделывали говяжью тушу, подвешенную между деревьями.

Слышны были говор и смех.

Часа через два гитлеровцы возле кухонь угомонились. Можно было заметить только двух часовых, которые прохаживались взад-вперед.

— Чего ждем, Круглов? — сказал Захарян. — Пора действовать.

Круглов задумался.

— А я вот что решил, ребята. Если мы сейчас уничтожим кухни, то, пожалуй, толку от этого будет мало. К утру фашисты все равно подвезут кормежку откуда-нибудь. Пусть-ка они готовят завтрак. Ударим на рассвете. А пока что… Хабаров и Манчук, обеспечить наблюдение и охрану. Захарян и Зафаров, останетесь возле меня. Надо обсудить, как будем действовать. Всем остальным спать.

Легко сказать: «спать». Было холодно. Осенняя сырость обволакивала, пробираясь за воротник. Зубы выбивали чечетку. Хорошо еще, что не было дождя. Курсанты не прочь были покурить. Я развернула брезент, на котором обычно вытаскивала раненых из-под огня. Курильщики укрылись под этим брезентом, с наслаждением попыхивая своими самокрутками. Где-то ухала артиллерия. Высоко в небе рокотали самолеты. Я пыталась заснуть, но в голову лезли разные тревожные мысли.

Еще до рассвета группа была на ногах.

Вражеские часовые, поеживаясь от утреннего холода, приблизились к автобусу. Один из них вошел внутрь, а второй возвратился к походной кухне и сел на ступеньке. Захарян и Зафаров, уже подкарауливавшие его там, свалили часового на землю.

С виду все это вышло так просто и так легко. На самом же деле в основе первого успеха, как и последующих действий курсантов, лежали ночные наблюдения Круглова, Сорокина, Манчука, Захаряна и Зафарова. Они до мелочей изучили все, что касалось часовых. Исключительно точно были угаданы их действия с началом рассвета.

Вот из автобуса, потягиваясь, вышел другой часовой. Ничего не подозревая, он взял ведро и зашагал к колодцу. Едва гитлеровец наклонился над срубом, как курсанты Круглов и Гаран подхватили его за ноги, и он с визгом полетел в колодец вниз головой.

Теперь все зависело от быстроты действий.

Курсанты забросали гранатами походные кухни, котлы-прицепы, автобус. Вражеский пункт питания за несколько минут был уничтожен.

Как всегда, мы не задерживались. Уцелевшие после налета гитлеровцы открыли беспорядочный огонь. Но группа под прикрытием Хабарова, Сидоренко и Кулика ушла в лес. Курсант Чечерин уже на опушке был ранен пулей в ногу. Товарищи понесли его на руках. Пройдя около километра, мы убедились, что фашисты нас не преследуют. Тем не менее Круглов приказал круто изменить направление и только после нескольких резких поворотов в пути разрешил привал.

Курсанты в изнеможении повалились на землю, но тут же в одно мгновение поднялись и схватились за оружие. В чем дело? Я вместе со всеми прислушалась. Сначала было тихо. Потом неподалеку чей-то слабый, подрагивающий голос на ломаном русском языке произнес:

— Товарищи!..

Разведчики взяли автоматы на изготовку. Все в недоумении поглядывали друг на друга. Через несколько секунд тихий зов повторился.

— Ребята, да тут, кажется, фриц! — осторожно заметил курсант Ведерников.

Действительно, в нескольких метрах от места нашей стоянки лежал на спине раненый немецкий солдат. Отстранив от себя автомат, он знаками подзывал нас. Подойдя к нему, я сразу поняла, что он умирает. При каждом вдохе становилось шире темное пятно на его груди. Лицо делалось все бледнее. Солдат не испугался нас. Собрав остатки сил, он довольно внятно сказал по-русски:

— Я коммунист… Ваш друг…

Он продолжал говорить, задыхаясь и торопясь. Многое осталось неясным в его сбивчивой речи. Но основное мы уловили. Солдат несколько раз повторил, что он коммунист. Он сказал, что рад встрече с нами. Что метрах в ста от него лежат два убитых им фашиста. Они вместе были в разведке. Те, с кем он шел, надругались над русской женщиной. Он пытался остановить их. Они убили ее. Они хотели убить и его. Он опередил их. И все же они… Раненый говорил все тише. Он говорил, что считает себя честным солдатом, что таких много в Германии. Потом силы оставили его, и он замолчал…

Пораженные неожиданной встречей, курсанты напряженно вглядывались в неподвижные черты ушедшего из жизни человека. Он назвался другом и коммунистом. Но он был в ненавистной нам фашистской армейской форме. Как все это совместить?

Через несколько минут мы обнаружили в чаще двух мертвых гитлеровцев, потом снова возвратились к тому первому, недавно еще разговаривавшему с нами немцу.

Курсанты вынули из карманов его мундира документы. Среди них лежали два фото. На одном он был снят, по-видимому, с женой и дочерью, на другом — с товарищем. Оки стояли, молодые, улыбающиеся, приподняв руки, сжатые в кулаки. Мы хорошо знали, что это было рот-фронтовское приветствие — традиционный знак рабочей солидарности.

Сняв с немецкого солдата ненавистные нам фашистские погоны, мы похоронили его на небольшой поляне в лесу. На могилу положили пилотку, а рядом — записку, в которой говорилось: «Этот человек — друг нашей Родины. Он помогал нам. Курсанты-пограничники».