В конце 1971 года в составе большой группы ветеранов Великой Отечественной войны я ехала в Югославию. Не успел наш поезд остановиться на станции Чоп, как появились пограничники и работники таможни.

— Где тут Вера Михайловна Фелисова? — громко спросил один из них. Это удивило моих спутников. Но мне вопрос был понятен: значит, письмо, которое я недавно послала, нашло адресата. Еще больше удивились окружающие тому, как тепло встретил меня сотрудник таможни.

А потом настала очередь удивляться мне. Неожиданно я оказалась в объятиях еще одного человека, показавшегося мне незнакомым.

— Ну, узнай же меня, узнай!.. Ведь мы вместе с тобой били фашистов в сорок первом! — радостно кричал он.

В конце концов я узнала его. Это был наш петергофец, ворошиловец. Я ожидала встретить одного, а к поезду пришли сразу два разыскиваемых мною бывших курсанта. Мы глядели друг на друга широко раскрытыми глазами, и в нашем воображении возникали незабываемые картины первой военной осени.

Мы не видели друг друга более тридцати лет. Но этот внушительный отрезок времени, насыщенный для каждого из нас многими большими и малыми событиями, не смог стереть в нашей памяти дней суровой борьбы с фашистскими захватчиками.

Передо мной стояли почтенные пожилые люди, отцы семейств. А мне виделись молодые, крепкие парни, удивлявшие всех своей смелостью и ратным умением.

Вот он, Николай Григорьевич Тимошко, ныне работник таможни, а в сорок первом курсант второй роты, которой командовал лейтенант Семин. Обладай я способностями художника, мне ничего не стоило бы по памяти нарисовать портрет курсанта Тимошко. Зеленая фуражка лихо сдвинута к правому уху. На плече автомат, на поясе гранаты. Загорелое юное лицо. Губы упрямо сомкнуты, в прищуренных глазах хитринка. Много перевидали эти глаза. Твердо держали оружие эти сильные руки. Пули, выпущенные по врагу Николаем Тимошко, метко били в цель. Его штыковой удар был неотразим.

Под стать Николаю был курсант первой роты Андрей Константинович Шовкопляс. Коренастый, ладно сложенный молодец, он накануне Великой Отечественной успел повоевать с белофиннами. К мнению Андрея в батальоне прислушивались не только курсанты, но и командиры. Все старались попасть в разведку вместе с ним…

Мои фронтовые друзья засыпают меня вопросами.

— А не имеешь ли ты, Вера, каких-либо сведений о Владимире Селиверстове?..

— Помнишь, как мы нашли его под Ирогощей?..

— Герой был парень!..

— Где он сейчас?..

— Вы разве не знаете, ребята?.. Правда, и я узнала только недавно… Погиб Володя в сорок третьем году, выручая из беды товарища…

Николай и Андрей помолчали.

— А помните, как мы после боя ходили в разведку к Ирогоще?..

— Как же не помнить…

Шовкопляс оживился.

— Не хотели нас туда пускать после всего, что было…

— Да, начальник штаба капитан Петраков и слышать об этом не хотел.

— Он больше всего заботился тогда об окопах, ходах сообщения, об огневых точках на новом рубеже обороны, в районе Копорья и Новоселок…

— Помог нам капитан Левин… Пусть, говорит, на всякий случай сходят. Мало ли что замышляет противник!..

— А помните, как он всегда инструктировал нас, отправляя в разведку?..

— Да, как сейчас слышу его строгий наказ: самим видеть все, ничем не обнаруживать себя!..

— Кажется, мы неплохо выполнили в тот раз боевое задание…

Перебивая друг друга, мы со всеми подробностями восстанавливали в памяти этот эпизод. Как выдвигались к цели, ползя по высокой траве. Как достигли Ирогощи, сделав большой крюк левее деревни Заринской. Как под охраной дозоров, возглавляемых Алексеем Прохоровым и Николаем Деркачом, вновь прошли по местам недавнего боя. Как установили, что фашисты продолжают оставаться за рекой Ламохой. Как, захватив вещевые мешки и шинельные скатки, оставленные в лесу еще перед боем, решили было возвращаться, а потом, проходя по околице Ирогощи, вдруг услышали лошадиное ржание. Это насторожило нас — ведь деревня только что была пуста.

Командир немедленно выслал дополнительные дозоры, и скоро мы узнали, что в Ирогощу по лесной дороге только что вошло какое-то подразделение противника. Похоже было, что офицеры и солдаты этого подразделения не знали о грозной баталии, которая недавно здесь отгремела, или, может быть, не придавали ей значения. Они вели себя беспечно, группами и в одиночку бродили по деревне. Не было часовых. Видимо, подразделение совершило длительный марш и гитлеровские вояки порядком устали. На самом краю деревни была затоплена баня. Солдаты тащили в нее из домов корыта и тазы.

— Помыться захотели, — сказал кто-то из курсантов. — А не намылить ли им как следует шеи?..

Командир группы поддержал эту мысль. Курсанты замаскировались возле бани, взяв ее в полукольцо и обеспечив таким образом ведение перекрестного огня.

Между тем гитлеровцы, казалось, совсем забыли, что они на войне. Трое из них, оставив оружие возле бани, таскали ведрами воду из какой-то ямы. Вечерело. Группы моющихся сменяли одна другую. Солдаты отправлялись в деревню, обмотав головы полотенцами. Возле бани стояли пьяный гвалт и хохот. Те, кто не помещался в ней, мылись прямо на улице, поливая друг друга водой.

— А, гады!.. Хотите завтра атаковать нас чистенькими… Не выйдет!.. — вполголоса говорил возглавлявший нашу разведгруппу курсант Генералов.

Наконец к бане подошла, по-видимому, последняя ватага гитлеровцев. Водоноши оставили свое занятие и сами стали готовиться к мытью. Наступил удобный момент для нападения. В это время один из вражеских солдат вдруг двинулся в нашу сторону. Еще несколько шагов — и он обнаружил бы курсантов. Но солдат остановился под березой и, пригнув нижнюю ветку к земле, начал ее обламывать. Все мы облегченно вздохнули. Вот, оказывается, зачем он шел: березовый веник ему понадобился.

— Огня не открывать. Гранат не бросать. Подготовиться к рукопашной, — распорядился Генералов, как только гитлеровец с охапкой березовых веток вернулся в баню.

Иван Бурцев с ручным пулеметом должен был обеспечить безопасный отход группы. Он остался на месте. Возле бани все шло своим чередом. Из деревенских домов доносились звуки губных гармошек и пьяное пение.

Курсанты Зырянов, Московец, Столяр и Булдаков достали ножи. Первый удар был нанесен по гитлеровцам, мывшимся возле бани. В баню ворвались курсанты Мизинов, Авакян, Жолудев, Кузьмин и Кузнецов.

Как потом рассказывал Николай Мизинов, в парной было темновато и очень жарко. Пар и дым застилали глаза. Некоторые из фашистов пытались вырваться в предбанник. Трое оказали сопротивление курсантам. Один отбивался шайкой. Второй схватил с печки раскаленный камень, но, не успев пустить его в ход, рухнул на скользкий пол. Та же участь постигла и третьего, в ярости бросившегося на курсантов…

Мокрые и потные выбежали ребята из бани.

— Всем отходить! — последовала властная команда Александра Генералова.

Без потерь, не вызвав у противника, расположившегося на отдых в Ирогоще, никакой тревоги, наша группа отошла в лес.

Напряжение улеглось, когда к месту сбора прибыли курсанты Степан Московец, Николай Столяр и Николай Булдаков, следовавшие замыкающими. Да еще как прибыли — верхом на лошадях! Дело в том, что бежать им пришлось мимо коновязи. Коновязь эта не охранялась. Курсанты отвязали трех лошадей. А наездниками они были отменными.

На позиции батальона мы возвращались ускоренным шагом, соблюдая, однако, все правила передвижения в непосредственной близости от противника. Ничто не ускользало от зорких глаз курсантов.

И вот на выходе из леса и произошла та встреча с Владимиром Селиверстовым, о которой вспомнили Тимошко и Шовкопляс на станции Чоп спустя тридцать лет.

Не помню, кто первый заметил в кустарнике неподвижно лежащего человека. И как же удивились все, когда в раненом опознали курсанта Селиверстова!

Что произошло с ним?

В бою 31 августа тяжело раненный в левую ногу Володя Селиверстов отползал к месту сбора, но потерял сознание. Между тем батальон, ведя наступление, ушел далеко вперед. Курсант остался один на опушке леса. Приходя в себя, он пытался снова ползти, но продвигался всего на каких-нибудь два-три метра и терял сознание.

После боя выяснилось, что Володи Селиверстова среди погибших и раненых нет. Его ошибочно сочли отправленным в госпиталь, а он не мог дать знать о себе. Когда мы нашли его, он был едва жив, но так крепко держал автомат, что двум курсантам еле-еле удалось разжать его руку.

Перевязывали мы Селиверстова всей группой, стараясь не причинять ему новых страданий. Потом очень бережно на плащ-палатке принесли в батальон. В полевой госпиталь Володю доставили курсанты Григорий Крейман, Петр Кардышев, Яков Оржировский, Лев Вакс и Борис Девятов.

Ничего утешительного не сказали нам в госпитале, и мы уже думали: ну все, не жилец Володя на этом свете. И все же врачи спасли его. Но лечение продолжалось около года. За весь этот срок от нашего товарища не было никаких вестей. Потом стало известно, что он отправлен на родину, где Володю считали погибшим…

Мать выходила его, и он твердо стал на ноги. Правда, одна из них была теперь немножко короче другой, и Володя слегка прихрамывал.

Он работал инструктором военкомата. Работал самозабвенно. А 10 апреля 1943 года случилось непоправимое. Один из его товарищей по работе допустил на полигоне неосторожность при обращении со взрывчаткой. Владимир Селиверстов загородил его собою от взрыва и погиб…

Там, где мы нашли его в сорок первом году, мне довелось побывать в послевоенное время.

Побывала я и в Ирогоще, где наши разведчики устроили «баню» гитлеровцам.

Баня сохранилась до сих пор. Ее хозяйка, Ефросинья Степановна Комарова, хорошо помнит суровые военные дни. Помнит она, как фашисты, стоявшие в деревне, с суеверным ужасом говорили о наших разведчиках. Вплоть до снятия блокады Ленинграда деревня Ирогоща была в непосредственной близости от переднего края обороны Ораниенбаумского плацдарма.

Рассказала мне Ефросинья Степановна, как жила она под фашистским ярмом. В годы войны она потеряла дочь. Гитлеровские изверги расстреляли ее мать и сестру.

В лесочке, у реки Ламохи, есть место, которое местные жители называют Полевой Горкой. Там похоронены советские воины, погибшие в августе сорок первого года под Ирогощей.