Дня два после боя под Ирогощей наблюдался некоторый спад активности противника. Он позволил себе в те дни только несколько слабых наскоков на наши позиции. Впрочем, и командиры и курсанты батальона понимали, что передышка не будет долгой. Разведка сообщала, что вражеские войска приводят себя в порядок и готовятся к наступлению.

Я находилась в ту пору во второй курсантской роте. Командовал ею лейтенант Георгий Алексеевич Семин. Мы стояли у деревни Ласуны. Курсанты рыли траншеи, подготавливали к бою огневые точки. Отрабатывалось взаимодействие между взводами.

Неутомимый ротный умело направлял усилия большого воинского коллектива. Это был скромный, неразговорчивый человек со следами оспы на лице. На первый взгляд он показался мне несколько медлительным. Но надо было видеть его в бою. Под огнем наш ротный преображался. Он зорко следил за противником и безошибочно находил слабые места в его боевых порядках. Он был энергичен и распорядителен. Как правило, он точно определял переломный момент боя и именно в это время подавал нужную команду. Подавал как-то по-домашнему, застенчиво, никогда но повышая голоса. Если это позволительно для характеристики кадрового военного, то я назвала бы его добрым, заботливым хозяином подразделения. Ныне полковник запаса Семин живет и работает в Днепропетровске.

Помнится, уже на второй день моего пребывания в роте Георгия Семина мне довелось увидеть его в бою. Вражеская пехота с двумя танками пошла в наступление на позиции взвода лейтенанта Бориса Григорьева. Сначала шла яростная перестрелка. Отделения курсантов Александра Страдымова и Дмитрия Годованика вели меткий огонь, не позволяя вражеским солдатам подняться с земли. Когда же одному танку и десятку пехотинцев противника удалось пересечь нашу траншею, курсант Ханыкин удачно бросил бутылку с горючей смесью. Танк загорелся. Его экипаж и следовавшие за ним пехотинцы были уничтожены гранатами.

Более сильная группа врага атаковала позиции взвода лейтенанта Виктора Бородачева. На этом участке закипел штыковой бой. По сигналу ротного курсанты взвода лейтенанта Григорьева, за исключением пулеметчиков, поспешили на помощь соседям. Бросились на выручку к ним и курсанты взвода лейтенанта Василия Башкирова. Совместными усилиями атакующий противник был уничтожен. К тому времени курсанты были уже опытными воинами. Дрались они умело и с молодым задором. Что касается меня, то я ужасно переживала за них. К счастью, на этот раз погибших не было. Вместе с курсантами я перевязала раненых Петра Горбатенко, Александра Дмитриева, Ивана Шапоренко, Анатолия Морозова, Григория Матиенко.

Рота Семина прочно удерживала свои позиции, однако мы получили приказ перейти на новый рубеж. На полпути к нему курсанты обратили внимание на стрельбу в районе командного пункта батальона. Это показалось подозрительным. Семин тотчас двинулся с ротой к КП. И на этот раз интуиция не подвела нашего командира.

Немного приотстав (со мной были раненые), я подошла к КП позже, чем вся рота. Подошла и увидела вокруг множество трупов фашистских солдат. Курсанты что-то возбужденно обсуждали. Майор Шорин — в это трудно было поверить нам, знавшим его суровый нрав, — по-братски обнял и расцеловал лейтенанта Семина.

— Ну, Семин!.. Если бы не твоя рота, разгромили бы эти фашистские шакалы наш командный пункт…

И еще об одном незабываемом событии того дня.

К концу его стало известно, что группа курсантов, возглавляемая лейтенантом Григорьевым, уходит в тыл противника. Перед группой стояла задача уничтожить тяжелую вражескую батарею.

Тьма была непроглядная. Моросил дождь. Стараясь слиться с ночью, мы осторожно двинулись в путь. Меня знобило от холода и от нервного напряжения. Вскоре нам пришлось залечь: на месте разведанного днем свободного прохода мы наткнулись на вражеский заслон. Фашисты встретили нас сильным огнем. Пришлось отойти, унося двух убитых товарищей.

Встревоженный капитан Левин, встретивший нас на позициях батальона, внимательно выслушал Григорьева, подумал и потянулся за телефонной трубкой. Произошел короткий разговор, и сразу же после него мощно заговорила наша артиллерия. Конечно же, это было неожиданностью для противника. В ту пору наши пушки стреляли редко и экономно: не хватало боеприпасов.

Мы снова отправились по заданному маршруту. Григорьев быстро вел группу туда, где рвались снаряды. Взаимодействие с артиллеристами помогло нам благополучно миновать опасный участок пути. Лес стал редеть, и мы вышли на большую лесную поляну. На опушке справа чернела громада нашего догорающего танка. Из щелей машины еще струился дымок.

Чтобы избежать встречи с противником, лейтенант немедленно подал команду резко свернуть влево, в глубь леса. Опасаясь разбрестись, курсанты держались за одежду друг друга. Я шла в хвосте цепочки и тоже двинулась было за всеми, но неожиданно услышала слабый стон. Вначале я подумала, что мне это почудилось. Но стон повторился. Кто-то из наших лежал возле танка, взывая о помощи. Спрашивать у лейтенанта разрешения задержаться, чтобы оказать помощь раненому, было уже поздно: группа исчезла в темноте. Но и оставить беспомощного раненого я не могла.

Пройдя каких-нибудь пятьдесят — семьдесят метров, я вплотную приблизилась к танку и вскоре нашла раненого. Должно быть, это был один из членов экипажа боевой машины. Он лежал в беспамятстве. В темноте невозможно было установить, куда он ранен. Не оставляло сомнений только то, что у танкиста повреждены кости ног. Я попыталась положить его на плащ-палатку и, видимо, причинила раненому нестерпимую боль. Он снова громко застонал. Тотчас же в сторону танка полетели огненные струи трассирующих пуль.

Прижимаясь к земле и продолжая наблюдать, я сунула руку за пазуху и пришла в ужас — пистолета со мной не было. От волнения и страха меня бросило в пот. Потом я стала прикидывать, где могла выронить свое оружие. Скорее всего, это произошло, когда я снимала с себя плащ-палатку. А пули летели и летели. И я, чуть не плача, ощупывала во тьме каждый сантиметр земли. Наконец злополучный пистолет снова оказался в моих руках, и это принесло мне некоторое успокоение.

Возвращаясь под обстрелом к раненому, я буквально вспахивала носом слой прелых листьев. Что же делать дальше? Осторожно приподняв голову, я увидела, что пулевые трассы вонзаются в темноту не только со стороны противника, но и со стороны леса, по которому недавно шла наша группа. Очевидно, это вели огонь курсанты. Только тут ко мне пришло смутное чувство вины перед ними.

Как бы там ни было, я поволокла раненого к своим. Танкист снова застонал. Огненные трассы пересекались надо мною. Но мне было уже не до них: я делала свое дело. Каждый метр пути под огнем давался с большим трудом. Я садилась, упиралась ногами в бугорок или кочку и рывком подтаскивала палатку с раненым к себе. Затем немножко отползала от него, и все повторялось.

Когда я услышала голос Бориса Григорьева, то, к своему удивлению, обнаружила, что сдвинуть раненого с места больше не могу — нет сил. Бешено колотилось сердце. Я засвистела: надо было дать своим сигнал. Григорьев тоже искал меня. Причем его сердитые оклики были, прямо скажем, не для печатного повествования. Разумеется, я вознегодовала, но взяла себя в руки и отозвалась. Отозвалась и даже попыталась пристыдить грубияна. А сама была несказанно рада его появлению.

Как потом выяснилось, услышав стрельбу и обнаружив, что я исчезла, лейтенант вернул группу, чтобы выручить меня. Курсантам Гнидашу и Коровину сразу же было приказано эвакуировать танкиста в тыл. Я заметила, что это приказание не вызвало у них энтузиазма, — тот и другой горели желанием идти вместе со всеми и выполнить до конца боевое задание комбата. По-прежнему чувствуя себя в чем-то виноватой, я все же учинила разнос курсантам, неправильно укладывавшим раненого на плащ-палатку. Проводив их к своим, мы снова направились прежним путем, туда, где, по данным разведки, находилась тяжелая батарея противника.

Что же касается раненого танкиста, то он был доставлен в медсанбат, а затем эвакуирован в госпиталь. Врачи спасли ему жизнь, но ампутировали обе ступни. Я навестила своего подопечного в медико-санитарном батальоне. Но то была не последняя наша встреча. В феврале 1942 года мы снова увиделись. И об этом нельзя не рассказать.

Получилось так. Я ехала с эшелоном раненых, причем со мною были мать и младший брат, страдавшие дистрофией. На станции Киров я выскочила из вагона и побежала по перрону за кипятком. Неожиданно кто-то назвал мою фамилию. Однако знакомых мне людей поблизости нигде не было. Решив, что это какое-то недоразумение, я побежала дальше. Но меня догнал солдат-санитар.

— Кажется, вас узнал наш раненый. Пожалуйста, подойдите к санитарным машинам…

Я ожидала встречи с кем-либо из курсантов или командиров батальона майора Шорина. Но на носилках лежал человек, показавшийся мне незнакомым. Однако он знал меня по имени.

— Сестра!.. Вера Царева!.. Ведь это же я, танкист, которого вы вынесли с поля боя…

По правде говоря, я и тут еще не могла ничего толком сообразить. С поля боя мне и моим помощникам-курсантам приходилось эвакуировать много танкистов.

По-видимому, раненый заметил мою растерянность.

— Вспомните, сестричка, как вы ночью меня под огнем тащили… А потом пришли курсанты… Вспомнили? А еще вы ко мне в медсанбат забегали, когда сдавали раненых… Ножки-то мои — тю-тю…

Раненый подтянул шинель, и я увидела его забинтованные культи. Теперь-то уж мне все вспомнилось. Я пристально вгляделась в бледное лицо раненого.

— Повезло нам с вами, сестра, в тот раз… Очень просто могли попасть в лапы фашистов… Если бы не вы… Спасибо вам…

Танкист помолчал, вздохнул и, видимо, решив переменить тему, поинтересовался:

— Куда путь держите?..

Я рассказала об эшелоне с ранеными, о матери и о брате, которым грозила голодная смерть. У меня была надежда пристроить их где-нибудь в тылу страны. Мой собеседник оживился:

— Оставайтесь у нас в Кирове… У меня тут родители живут неподалеку… А?..

— Спасибо… Но я не могу остаться…

— Понимаю… Вы с эшелоном… Ну, тогда оставьте мать и брата… Я расскажу всем, кто они. Гарантирую, что им здесь будет хорошо… Мы, кировчане, за добро платим добром…

Раненый говорил с какой-то почти детской убежденностью. Чувствовалось, что его слова исходят из самого сердца. Но я твердо решила, что не оставлю здесь своих родных. Инвалиду-танкисту был нужен покой. Ему необходимо было внимание близких. Один больной в семье — тяжело, а трое — это уж слишком.

Между тем мой собеседник ждал ответа. Но я не могла сказать ни слова. К моему горлу подкатил комок. Чтобы не разрыдаться и не расстроить и без того взволнованного человека, я искренне поблагодарила его за добрые чувства, поцеловала на прощанье в колючую щеку и бросилась догонять отходивший эшелон…

Это было зимой сорок второго, а тогда, в сентябрьскую ночь сорок первого года, отправив в тыл раненого танкиста, наша группа двинулась по своему маршруту. Вражескую батарею тяжелых орудий надо было уничтожить во что бы то ни стало. Опасаясь, что я вновь устрою какой-либо сюрприз, лейтенант поместил меня в середине цепочки курсантов, приказав им следить за мной «не меньше, чем за противником».

Всю дорогу я молча переживала случившееся. Когда группа дошла до цели, командир оставил меня с курсантами Пахомовым и Сидорчуком, которые должны были прикрыть огнем отход своих товарищей после уничтожения вражеской батареи. Напряженно вглядываясь в темноту, я в какой-то момент увидела косо поднятые стволы орудий, похожие на шлагбаумы. Орудия глядели в ту сторону, откуда мы только что пришли. Меня поразили размеры этих орудий. Я подумала, что их обслуживает, должно быть, много солдат. И мне стало страшно за наших ребят, ушедших туда, к батарее.

Было очень тихо, подозрительно тихо. Минуты тянулись томительно долго.

Наконец три мощных, громовых удара почти одновременно взорвали тишину. В ушах у меня возник странный звон. «Шлагбаумы» как-то неестественно перекосились. Послышались взрывы гранат, вспыхнули языки пожара, затрещали автоматы, заметались тени людей. Внезапно выросший перед нами курсант Годованик сказал:

— Срочно оказать помощь раненым Фролкову и Страдымову… Отходить к месту сбора…

В голосе Годованика была тревога. Вскоре мы узнали, что группа потеряла в скоротечном бою на позициях батареи трех курсантов: Семенова Павла Савельевича, Хощенкова Алексея Андреевича, Павлова Михаила Ивановича.

Боевое задание было выполнено. Но возвращались мы в батальон невесело. Убедившись, что противник нас не преследует, Григорьев остановил группу. Мы принялись рыть могилу. Было это в лесу, невдалеке от деревни Ласуны…