Постепенно я свыклась с трудностями и невзгодами фронтовой жизни. Командиры и курсанты батальона по-братски относились ко мне. Больше никто уже не вспоминал о случае, когда по моей вине чуть было не сорвался выход боевой разведывательной группы во вражеский тыл. Мне по-прежнему доверяли выполнение трудных заданий, и я была горда и счастлива этим доверием людей, чьим мужеством не переставала восхищаться.

Впрочем, так получилось, что я снова стала для них причиной многих тревог.

Дело было в поздний час в прифронтовом тылу противника. Командовал нашей разведгруппой старшина Матвеев. Хорошо помню, что с нами были Калуцкий, Страдымов, Коровин и Сельницын. Фамилии остальных запамятовала.

Любой разведчик знает, что каждая новая операция, новая вылазка в тыл врага по-новому опасна. Всему заранее не научишься. Всего не предусмотришь. Выход в разведку — серьезное испытание. Всегда — с осложнениями. Не всегда — со счастливым концом.

Если хотя бы на минуту у разведчика притупляется острое чувство опасности и ответственности, беды ему не миновать. И тогда спасти может только находчивость. Или стечение обстоятельств. Или чудо. А может, и то, и другое, и третье. Но на чудо лучше не надеяться. Самое надежное — полагаться на свои силы, на самообладание, на сметку.

Очевидные истины. Но в тот раз я особенно отчетливо уяснила их для себя, причем дорогой ценой.

И было это в канун моего восемнадцатилетия.

Разведгруппа незамеченной перешла передний край, в ту пору все еще не очень четко обозначавшийся, перевалила через Гостилицкое шоссе. Но, по-видимому, мы все же допустили какую-то ошибку и потому натолкнулись на вражескую засаду. А может, это было фашистское разведывательное подразделение. Завязалась скоротечная и бестолковая ночная перестрелка, свидетельствовавшая о том, что группа наша обнаружена противником. В таких случаях положено отходить. Отходили мы организованно и по всем правилам — зигзагами, то и дело меняя направление. Единственными ориентирами в кромешной тьме осеннего леса были звуки выстрелов.

Мне казалось, что я отхожу вместе со всеми и в том направлении, которое указал старшина Матвеев. Когда стрельба оборвалась, я из осторожности полежала в какой-то ложбинке, не подавая признаков жизни. Полежала, прислушалась к жутковатой тишине. Прислушалась и успокоилась: мне показалось, что ребята где-то тут, рядом, и что они тоже затаились, стараясь безмолвием обмануть гитлеровцев.

Прошло около получаса. Где-то очень далеко ухали пушки. Над головой по-осеннему тревожно шелестели макушки деревьев. Зябко пискнула какая-то птаха. И тогда я тоже решила дать о себе знать: подняв с земли ветку, я несколько раз переломила ее. Это не вызвало никакого отзвука. Беспокойство мое переросло в страх: неужели потерялась, осталась одна в тылу врага? В нарушение всех правил маскировки я схватила какую-то сухую палку и изо всех сил ударила по стволу сосны. Ответа опять не последовало. Что делать? Меня охватила дрожь, вспотели ладони.

Как ни странно, страх на меня нагоняли не темнота, не лес, не близость противника, а мысли о предстоящем объяснении с командиром и курсантами. Я заранее четко представила себе, как это произойдет, как укоризненно они будут взирать на меня. Я заранее готова была провалиться сквозь землю от стыда. И в то же время переживания эти как-то помогали мне. Они были чем-то вроде противовеса моему реальному незавидному положению.

В лесу я не была новичком. С детства ходила за грибами в петергофские и ораниенбаумские леса. Бывала с отцом и матерью в огромных валдайских борах и тогда еще усвоила, что лесные дороги обязательно ведут к жилью, к людям. Если твердо их придерживаться, конечно.

К утру я выбралась на какую-то глухую просеку и осторожно пошла, как мне казалось, в сторону переднего края.

Через два-три часа пути лес поредел. В предрассветной мгле я разглядела силуэты каких-то строений. Как и положено разведчику, укрылась за деревьями и стала наблюдать. Светало быстро, и передо мной все более резко прорисовывался какой-то заброшенный деревянный дом без крыши и окон. Крадучись, я сделала небольшой крюк по лесу и подползла к глухой стене дома. Там, за стеной, было тихо. Я немного успокоилась и проскользнула в сени. Вдоль стен в сенях висели веники, пучки сухого укропа, какая-то ветхая женская одежда.

Дверь в горницу была приоткрыта и висела на одной петле. Я заглянула в просвет, осторожно переступила порог и едва не вскрикнула от испуга. Передо мной на широких деревянных половицах лежали мертвецы — мужчина и женщина, должно быть, хозяева дома. Над горницей не было ни потолка, ни крыши. Над ней простиралось угрюмое осеннее небо.

Трупы были изуродованы. По всей видимости, эти люди умерли в пытках. Я выбежала из дома, углубилась в лес и упала на поникшую мокрую траву. Меня мутило. Потом я вдруг подумала: «Какая же я дурочка… Да ведь меня же в красноармейской форме немедленно схватят. И пистолет…»

Вспомнив о висевшей в сенях женской одежде, я вернулась и, дрожа, судорожно переоделась. Крепкая еще кофта и сиреневая шерстяная юбка оказались мне впору. Это почему-то немного успокоило меня. Деревенская одежда должна была придать мне вид девчонки-подростка. Свою гимнастерку, брюки и пилотку я оставила в сенях, пистолет сунула за широкий пояс юбки и опрометью кинулась прочь от дома. Кинулась, а через сотню метров снова остановилась и задумалась. Что мне скажут в батальоне по поводу потери казенного обмундирования? Ведь это моя военная форма. Какой же я боец без формы? В третий раз заставила я себя войти в страшный дом. Вошла, плотно свернула брюки и гимнастерку, зачем-то поправила на пилотке звездочку и сложила все в большой холщовый мешок, найденный тут же, в сенях.

С мешком на плече медленно брела я вдоль лесной дороги.

К полудню дорога привела меня к какой-то деревне. Опасаясь встречи с фашистами, я стала издалека вести наблюдение за окраиной. Между домами деревни смутно видны были повозки и автомашины. Возле них расхаживали какие-то солдаты. Чужие или свои? Справа, возле крайней избы, на огороде копалась пожилая женщина. Я осторожно приблизилась к ней, прячась между кустами.

— Хозяйка!..

Услышав мой оклик, женщина выронила из рук кочан капусты и побежала к избе. Я последовала за ней, но разговор наш не получился. Она была вне себя от страха. Уже в избе ее состояние стало понятным мне. Выяснилось, что с тех пор как деревня занята фашистами, все ее жители ушли в лес и что на месте остались только старики и старухи. Подойдя к окну, женщина слегка отодвинула занавеску и взглядом указала мне на большую березу у дороги. Береза была превращена в виселицу. В петле покачивался старый босой человек. Я отпрянула от окна. Мысль работала лихорадочно. Осторожность и еще раз осторожность! Один шаг — и я тоже могу очутиться на березе, рядом с этим несчастным стариком.

Женщина, как бы угадав, о чем я думаю, понизила голос:

— Ты не торчи в деревне-то… Схватят — добра не жди… Одёжа на тебе… Без платка-то в такую пору наши девки не ходят… Возьми-ка мой… Да бери ты, бери, не противься… И вот что еще… Третий от меня дом стороной обойди… В нем начальство немецкое устроилось… И часовой там есть…

Это была деревня Порожки. Я сама узнала ее. Только вот как теперь мне добраться до позиций своего батальона? Видимо, придется продолжать разыгрывать роль деревенской девчонки.

Снова перейдя огород, я затаилась в кустарнике. Затаилась и вдруг услышала чье-то дыхание. Рядом, метрах в пяти, кто-то был. До меня доносилось странное сопение и чавканье. Я раздвинула кусты и чертыхнулась, увидя козу. Она глупо таращилась на меня. Добродушное животное, как видно, соскучилось по людям. Когда я подошла к ней поближе, коза доверчиво ткнулась мордой в подол моей юбки и легонько боднула меня. С детства я побаивалась коз, а тут осмелела. Больше того, мне пришло в голову, что коза может выручить меня.

Найдя веревочку, я прицепила ее к ошейнику козы. Она строптиво помотала головой, но потом поела травы из моих рук, успокоилась и смирно пошла за мной. Странно, но это прибавило мне уверенности. Теперь-то я вполне могла сойти за жительницу деревни.

На окраине Порожков стояли врытые в землю и замаскированные орудия. К сараям приткнулись автомашины. У опушки я обратила внимание на дрогнувшие и странно подвинувшиеся кусты, а потом увидела за ними танки. Тут уж во мне заговорила любознательность разведчицы, и я стала пристальнее вглядываться во все вокруг.

Так я шла да шла. Несколько немецких солдат, спеша, пробежали навстречу мне, но не обратили на нас с козой никакого внимания. А дальше все произошло так естественно, что и «нарочно не придумаешь». Я сделала вид, будто пасу козу и собираюсь отвести ее на лужайку возле леса. В этот момент по дороге прокатился немецкий грузовик. Коза испугалась, прыгнула в сторону и помчалась вскачь. Я догнала ее, хотя это было не так-то просто. Догнала и, делая вид, что ловлю козу, стала направлять ее бег в сторону леса, к позициям наших войск. «Куда же ты?» — кричала я, а на самом деле больше всего боялась, чтобы коза не остановилась или не повернула снова к деревне. Я не слышала, что орали мне вслед фашисты. В ушах неестественно громко свистел воздух и так же неестественно громко стучало сердце в груди. И вдруг, уже в чаще леса, из-за деревьев донеслось русское:

— Стой!.. Стой!.. Стреляю!..

От неожиданности я метнулась вправо, к кустарнику, но и оттуда кто-то грозно крикнул:

— Стой, бросай козла!..

Тут уж я успела рассмотреть за кустами фигуры наших бойцов, а через мгновение увидела их пилотки со звездочками. Увидела да только и выдохнула:

— Не козел это, а коза!.. Не видите, что ли?..

Никто не засмеялся. Задержавший меня усач угрожающе спросил:

— Кем подослана?.. Ну, говори!..

Еще не зная, кто передо мной и нет ли здесь подвоха, я ответила неопределенно:

— Да своя же я…

Усач грозно насупился.

— Вот посмотрим, какая ты своя… А ну, иди вперед…

В разговор со мной конвоиры не вступали. Под дулами двух винтовок, с мешком через плечо прошла я довольно длинный путь по лесу, а затем по траншеям. Наконец, меня ввели в какой-то большой блиндаж. Ввели как «задержанную» и «подозрительную». Выяснением моей «личности» занимался, как потом я узнала, сам комиссар дивизии, к позициям которой привела меня коза.

Случайно в тот час в блиндаже комиссара оказался редактор дивизионной газеты. Видимо, это и дает объяснение тому факту, что в журнале «Пограничник» в 1942 году появился очерк писателя Юрия Слонимского «День рождения» о моих приключениях в тылу противника и о возвращении из разведки с козой на поводке.

Комиссар разговаривал со мной долго. Выяснял он не столько мою личность, сколько обстановку во вражеском тылу, главным образом непосредственно в Порожках.

Я старалась до мельчайших подробностей выложить все, что мне удалось увидеть. Когда же рассказ коснулся моих переживаний, комиссар остановил меня и задумался. Решив, что у него появились какие-то сомнения, я развязала свой мешок и вытащила из него брюки, гимнастерку с зелеными петлицами и пилотку со звездочкой. Затем я торжественно положила рядом с пилоткой мой пистолет.

Комиссар внимательно посмотрел на мои вещественные доказательства. Строгий голос его смягчился, когда он сказал кому-то:

— Вот как много значат для бойца его обмундирование, его оружие и эта звездочка на пилотке!..

Потом он взял телефонную трубку и вскоре уже разговаривал с нашим комбатом.

— Шорин!.. Вы докладывали, что непременно найдете свою разведчицу или в крайнем случае разыщете ее труп… Хочу вас успокоить… Вот она, у меня… Да нет, сама вышла к нашим позициям… Сейчас я с нею беседую… Хорошие сведения доставила… Артиллеристы мои уже уточняют цели… За Цареву не беспокойтесь, накормим, дадим отдохнуть, а на рассвете к вам доставим… Кстати, как обстановка?..

Утром я была в родном батальоне.