А эти несколько страниц моих воспоминаний я хочу посвятить нашему командиру батальона майору Николаю Александровичу Шорину. Хотя, в сущности, все, что о батальоне, — то и о нем. Был батальон известен на фронте как «хозяйство Шорина». И были мы известны на фронте как «шоринцы».

В архивах Музея пограничных войск СССР хранятся восемьдесят две статьи и корреспонденции о боевых делах воинов батальона, которым командовал майор Н. А. Шорин. Восемьдесят две статьи и корреспонденции из красноармейских газет, которые выходили в 1941 году.

2 октября дивизионная газета «На разгром врага» весь номер посвятила шоринцам. В передовой статье этого номера «Героические подвиги шоринцев» говорится: «Горячо любят в подразделении своего командира товарища Шорина и политработника Образцова. Бойцы говорят о них: „Это люди сильной воли. Они отлично знают бойцов своего подразделения, их думы и чувства, умеют оценить по достоинству и способности каждого бойца. В бою наш командир и политработник всегда впереди, они показывают образцы изумительного героизма“». Через всю первую страницу газеты по диагонали был дан красный аншлаг: «Слава отважным шоринцам!» Вторая страница номера открывалась лозунгом, обращенным к красноармейцам: «Будьте, как шоринцы, — хладнокровными, инициативными, решительными и бесстрашными в бою!»

Газета 8-й армии «Ленинский путь» третью страницу номера, поступившего в войска 9 октября 1941 года, дала под «шапкой»: «За любимый город Ленина, за нашу Родину мужественно сражаются бойцы товарища Шорина». В одной из статей этого номера, озаглавленной «Славные шоринцы», рассказывалось, как наш комбат в бою лично уничтожил около двух десятков гитлеровцев. «Слава об отважных шоринцах растет с каждым днем, — писал автор статьи. — Бесстрашие, упорство в бою, решительные ночные налеты на врага, постоянная ночная разведка обеспечивают им победу над врагом… Для шоринцев не существует окружения. Они сами часто отправляются в глубокий тыл противника, окружают фашистов и уничтожают их… На подступах к славному городу Ленина шорницы уничтожили 950 гитлеровских разбойников, захватили много трофеев. Немало еще фашистских бандитов найдут себе могилу у ворот Ленинграда, встретившись в боях со славными шоринцами».

13 октября 1941 года газета «Ленинский путь» писала: «В наших частях и подразделениях гремит слава о бойцах товарища Шорина. В беспрерывных боях с немецкими захватчиками шорницы дрались стойко, упорно, наносили врагу чувствительные удары».

Вот что говорилось о боевых делах нашего батальона в передовой статье газеты «Ленинский путь»: «Шоринцы во главе со своим командиром показали в боях пример мужества, отваги, упорства. Много раз гитлеровские разбойники чувствовали на своей шкуре удары шоринцев, много раз хваленые гитлеровские вояки бежали от них. Шоринцы вооружены и снабжены так же, как и многие другие подразделения, они дрались в таких же условиях.

В чем же их сила?

Бойцы товарища Шорина не знают страха в борьбе. Сильные духом, они уверены в победе. Об их упорство и стойкость разбивались атаки фашистов.

Ни при каких обстоятельствах шоринцы не впадали в панику. Шоринцы не боятся трескотни фашистских автоматчиков, их не запугаешь попыткой обойти с фланга. Никогда в их рядах не слышны были слова «нас окружили». Шоринцы всегда ищут врага, чтобы навязать ему бой, чтобы уничтожить его.

Шорин воспитал у своих бойцов боевой порыв — стремление наносить врагу удары.

Часто бойцы товарища Шорина переходили в штыки. Однажды немцы готовились к атаке. Шоринцы сами ответили контрударом. Боевой опыт лучших воинов показывает, что в бою побеждает тот, кто презирает смерть, кто неудержимо идет вперед».

После первых же боев курсанты нашего батальона с легкой руки военных журналистов стали шоринцами. Надо сказать, что нам это было по душе. Слово «Шоринцы» объединяло нас. Курсанты-пограничники знали, что в соседних подразделениях с них берут пример, и гордились этим. Знали они также, как ненавистно имя их командира врагу. Фашисты боялись шоринцев. И это наши ребята при всяком удобном случае не прочь были подчеркнуть.

О мужестве и боевом умении нашего комбата на фронте ходили легенды. Но мы-то знали и знаем его не легендарного, а такого, каким он был и есть. Что же он за человек, Николай Александрович Шорин?

Он из тех, кто как бы создан для военной службы. Взгляните на его фотографию. Таким, как Николай Александрович, просто не идет штатский костюм. Возможно, я опять рассуждаю чисто по-женски. Но, согласитесь, — эта выправка, эта особая мужская стать! И взгляните в его лицо. Оно как бы изваяно из крепкого камня. Резко очерченные скулы выдают твердый, даже жесткий характер. Решительность, стойкость, хладнокровие уже в самом взгляде.

Таким он и был тогда. Ведь я видела его в бою, видела в минуты опасности. Шорин действительно был и волевым, и мужественным командиром. И, как мы теперь понимаем, именно благодаря шоринской тактике наш батальон всегда с честью выходил из самых тяжелых испытаний. А батальон был укомплектован кадровыми военными, курсантами-пограничниками, в высшей мере сознательными бойцами. Лучшие командирские качества комбата в этой обстановке не могли не раскрыться. Больше того, они были удесятерены безграничным мужеством и воинским умением его подчиненных, их сыновней преданностью Родине, высочайшим партийным самосознанием, святой ненавистью к врагу и неколебимой верой в нашу конечную победу над фашистской Германией.

Командир батальона и его надежные помощники — комиссары Луканин, а затем Образцов, командиры рот, политруки, взводные командиры своим спокойствием, твердостью, деловитостью, что называется, цементировали ряды курсантов. Впрочем, все эти курсанты были «без пяти минут» командирами и политработниками. К тому же боевая обстановка ускорила их политическую, военную, да и просто человеческую зрелость. Бойцы были достойны своего командира. Он мог не колеблясь принимать самые трудные решения. Подчиненные были для него как пальцы собственной руки. Пальцы всегда можно было сжать в кулак. И Шорин сжимал их и наносил противнику удар за ударом.

Истины ради должна сказать, что там, на фронте, он виделся мне как человек противоречивый и сложный. Иногда Николай Александрович казался мне слишком суровым, даже бесчувственным, бессердечным. Порой он был резким, нетерпимым. Если уж отрубил что-то, ни за что потом не изменит своего решения. Скажу честно: я побаивалась комбата. Возможно, это был девчоночий страх перед грозным военным командиром. А для курсантов майор Н. А. Шорин был высочайшим авторитетом, образцом настоящего военачальника. Разумеется, устав приучил их к непререкаемой воинской дисциплине. Но я думаю, что и без устава они точно так же беспрекословно, без тени сомнения подчинялись бы Шорину.

Только спустя многие-многие годы я по-новому стала открывать для себя какие-то совершенно неожиданные черты Николая Александровича. Помню, даже за отлично проведенную вылазку в тыл противника комбат мог забыть похвалить ребят. Мол, сделали, ну и что, так оно и должно быть, а хвалит пусть комисcap. Поразить его воображение удалью было невозможно, но если уж комбат произносил сдержанно-строго «молодец» или «спасибо за службу», то человек, которому это было адресовано, ходил окрыленным. Было такое и со мной. И когда он мне сказал это, у меня вся душа запела.

А того, кто оплошал, майор распекал «на всю катушку». Причем к проштрафившемуся он обращался только на «ты». У меня и сейчас звучит в ушах его разгневанный голос:

— Бурнос! Я с тебя шкуру спущу за курсантов…

Или:

— Григорьев, ты мне кого привел? Не «язык» это, а дерьмо!..

Порою комбат иронизировал:

— Подумаешь, герой — ефрейтора взял в плен!..

Эта ирония, эти «подначки» действовали сильнее длинных и нудных нотаций.

А однажды — об этом я уже рассказывала — Шорин расчувствовался до того, что обнял и поцеловал командира роты лейтенанта Семина. Я даже глаза протерла: не могла поверить в такое. Но это действительно было. Это было в тот раз, когда к командному пункту батальона прорвались вражеские автоматчики и Шорин, в сущности, вел бой один. Положив немало фашистов, он чудом остался цел — выручила подоспевшая рота Семина. Будто сейчас вижу: комбат пожал руку ротному, расцеловал его, произнес несколько слов и как ни в чем не бывало зашагал в сторону командного пункта.

Но вообще-то собственные эмоции командир батальона обнаруживал редко. Пустых слов, пущенных просто так, на ветер, я от него никогда не слышала. И долгих речей он не любил. Зато обладал способностью двумя-тремя словами поднять дух бойца. Помню, как повеселели глаза много пережившего, только что вышедшего из окружения ополченца, когда майор мимоходом бросил ему:

— Ну-ну, орел, выше голову!.. За одного битого двух небитых дают…

И еще одна шоринская черта — к командирам он относился много строже, чем к курсантам, и требовал от них подчас, казалось бы, невозможного. Слыша, какие задачи ставит комбат перед лейтенантом Григорьевым, я, каюсь, нередко думала: «За что он так не любит Бориса?..» И вот после войны полковник Б. А. Григорьев показал мне одно из писем, полученных им от Николая Александровича. Я перечитала это письмо не раз и не два, и многое запомнила наизусть. Да простят мне адресат и автор письма, что я его процитирую здесь. «Посылал я тебя в тыл к немцам, ставил немыслимые задачи, — писал Шорин Григорьеву. — Больше всех доставалось тебе. Из шестнадцати моих лейтенантов ты у меня был самый любимый. Но выражалась моя любовь к тебе в том, что посылал я тебя в самое страшное пекло войны, с самыми отчаянными задачами, подчас на верную смерть. А все потому, что доверял тебе и знал, что немыслимые задачи можешь выполнить только ты, и никто больше…»

В откровенных словах этих, как мне кажется, — ключ к непростому характеру Николая Александровича Шорина.

Теперь-то я понимаю, что не был он железным и тогда, в суровом сорок первом. Были у него чувства, была душа. Но своеобразный панцирь покрывал его душу. Панцирь, отлитый из твердого сплава мужественности, сдержанности, умения жить только тем, что способствовало победе над врагом. Душа глубоко внутри, а сверху — непробиваемая броня. Но это стало ясным теперь. А летом и осенью сорок первого нам казалось, что у комбата нет ничего личного. О себе, о своих переживаниях, о семье он никогда ни с кем не говорил. Знали мы только, что жену его зовут Ниной, что майор отправил ее с детьми на восток и что, с тех пор как ушел эшелон, не было от них никаких вестей.

Зато известны нам были некоторые штрихи воинской биографии нашего командира. Был он до 1935 года пограничником-кавалеристом на старой советско-польской границе. Причем сначала командовал взводом кавалерийской маневренной группы, а потом был инструктором и старшим инструктором боевой подготовки отряда. Некоторое время Шорин преподавал во 2-й харьковской пограничной школе — обучал курсантов кавалерийской тактике. Но он сам стремился совершенствовать свое воинское мастерство. И это стремление привело его в Ленинградскую военную кавалерийскую школу. Окончив ее, Николай Александрович командовал взводом в полковой школе 9-й кавдивизии 2-го кавалерийского корпуса. Потом был приказ командующего Киевским военным округом о переводе Н. А. Шорина в погранотряд войск ОГПУ. Уже перед самой войной получил он назначение в военно-политическое, пограничное училище имени К. Е. Ворошилова и прибыл в Новый Петергоф.

В биографии нашего комбата есть один штрих, который курсанты с гордостью подчеркивали: Николай Александрович заочно окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. Не так часто в те годы можно было встретить «академика» среди комбатов.

Добавлю еще, что в 1941 году майору Н. А. Шорину исполнилось тридцать восемь лет. По возрасту и по складу натуры был он для нас строгим отцом.