Курсанты не раз бывали в тылу противника и всегда били его. Поэтому окружение не испугало их. Командир посоветовался с политруком и принял благоразумное решение отвести роту в лес северо-восточнее Коровина. Отвести, пока гитлеровцы не разобрались в обстановке, а там уж обдумывать, что делать дальше.

Вскоре рота была в лесу. Пехотинцы противника, атаковав ее позиции, нашли лишь пустые окопы.

— Мы тем временем приводили себя в порядок, — рассказывал позже лейтенант Глеб Пархалин. — Я старался выработать план ближайших действий, а политрук — обеспечить спаянность коллектива, не допустить уныния и тревоги. Он хорошо понимал, что причин для упадочнических настроений было предостаточно. Понимал и действовал. После его беседы с курсантами я, помнится, обратился к ним с вопросом: «Ну, как, товарищи, что предпримем дальше?» Обратился и по их глазам увидел, что такого вопроса можно было не задавать. Что делать? Ясное дело, прорываться к своим!

Разумеется, противник догадался, что курсанты укрылись в лесу. Вскоре начался артиллерийский обстрел опушки. Чтобы избежать потерь, лейтенант Пархалин повел роту в чащу, к болотам. Уже подходя к ним, головной дозор в составе курсантов Попова, Пелиха, Лимонова, Поликпашева и Фролова обнаружил на поляне погибшего советского командира. На петлицах его гимнастерки были знаки различия старшего лейтенанта, артиллериста. В руке он держал партийный билет. Рядом лежали пистолет и листок бумаги. Трагедия разыгралась, по-видимому, недавно. Осенняя сырость еще не смыла чернил на партбилете и на листке.

Командиры и курсанты были поражены, опознав в погибшем бывшего командира тяжелой артиллерийской батареи старшего лейтенанта Бринькова. Он поддерживал артиллерийским огнем наш батальон в районе деревни Русские Анташи на Кингисеппском шоссе.

В письме, адресованном матери, Бриньков писал, что после тяжелого боя остался один, что он тяжело ранен, не может передвигаться и, чтобы не попасть во вражеский плен, расстался с жизнью. На партийном билете были выведены слова: «Коммунисты в плен не сдаются».

Похоронив старшего лейтенанта Бринькова, курсанты почтили его память минутой молчания. Партийный билет погибшего и его последнее письмо матери они взяли с собой.

Через некоторое время дозоры встретились в лесу с группой наших бойцов. Выяснилось, что они уже примерно неделю находятся во вражеском тылу. Ни боеприпасов, ни продовольствия у бойцов не было, питались они кониной и ягодами. Это была горстка опустившихся, деморализованных, до крайности изнуренных людей. Предложение о совместных действиях они не приняли. В ответ на него кто-то зло заявил, что группа уже не раз пыталась прорваться к своим и что, кроме потерь, это ничего ей не принесло. Пока шел разговор, некоторые из «окруженцев» скрылись в лесу. Курсанты отдали остальным свой мизерный запас продовольствия и даже поделились с ними боеприпасами.

В последний момент к курсантам, тяжело прихрамывая, подошла раненая женщина, должно быть, медсестра. Она подошла молча и стала рядом с ними. Но и после этого ее бывшие спутники остались на месте, бессмысленно глядя в землю. Ощущение гадливости вызывало поведение этих людей. Но чтобы переубедить их, нужны были силы и время. А у роты на счету была каждая минута. Курсанты пошли своим путем, а «окруженцы» остались. Тяжело писать об этом даже спустя десятки лет. Но в сорок первом подобные случаи были. От этого никуда не деться.

Высланные вперед разведчики возвращались с плохими вестями: шоссе было всюду перекрыто вражескими войсками. Лишь в одном месте удалось нащупать не занятый противником участок. Это был район бывшего военного городка. Лейтенант и политрук тщательно изучили особенности местности на направлении будущего прорыва, назначили наблюдателей. Курсанты подгоняли снаряжение, обматывали котелки и лопаты травой, подготавливали к бою оружие. Все с нетерпением ждали наступления темноты. Роте предстояло выйти из леса, преодолеть поле, пересечь шоссе и снова углубиться в лес. Еще и еще раз Пархалин и Ушаков напомнили курсантам о необходимости строжайшего соблюдения дисциплины.

И вот наступило время действовать. Первым перешел шоссе политрук. За ним последовали курсанты Михаил Абдразяков, Виктор Перфильев, Николай Коротеев, Александр Ионкин и медсестра из группы «окруженцев» (имя ее, к сожалению, мне установить не удалось). Удачно перебрались на другую сторону дороги курсанты Анатолий Попов, Иван Пелих, Николай Лысенко, Федор Удин, Иван Снегур, Сергей Федорович, Михаил Салтыков. С последней группой в составе Валентина Горшкова, Михаила Давидовича, Николая Храмова, Александра Жеребченко, Николая Левицкого, Ивана Романова, Михаила Иванько, Владимира Батина и Виктора Щербакова пересек шоссе лейтенант Глеб Пархалин.

Курсант Владимир Пономарев со своим «максимом» должен был прикрывать роту огнем. Когда надобность в прикрытии отпала, он тоже двинулся вперед. Однако как ни маскировался Пономарев, проскочить незамеченным через дорогу ему не удалось. То ли по стуку колес пулеметного станка, то ли еще по каким признакам, но противник обнаружил Пономарева. Осветительная ракета заставила курсанта залечь в кювете. Вдоль шоссе пролегли огненные трассы пуль. К счастью, пулеметчик в этот момент был уже за дорогой и вместе с товарищами тащил увязавший в рыхлой земле «максим».

Утром третья рота во главе с лейтенантом Глебом Пархалиным и политруком Иваном Ушаковым прибыла в батальон.

Это была большая радость для всех командиров и курсантов. Репутация батальона как отличного боевого подразделения была еще раз подтверждена. Мы так тревожились за судьбы наших товарищей, попавших во вражеское окружение! Теперь эти тревоги были позади.

Радость по поводу возвращения третьей роты помогла мне справиться с потрясением, которое я незадолго до того пережила. Примерно за час до прихода наших ребят наш новый начальник штаба старший лейтенант Акуленко приказал мне перевязать пленного гитлеровца, раненного в плечо. Осторожно сняв с него мундир и обнаружив сильно кровоточившую рану, я обработала и перевязала ее. Курсант Коровин, сопровождавший пленного, попросил меня осмотреть его ногу. Оказывается, гитлеровец сильно хромал. Взглянув на его сапоги, я увидела, что один из них продырявлен. Это были явно пулевые отверстия. Сквозь них сочилась кровь. Чтобы снять сапог, необходимо было его распороть. Достав из санитарной сумки нож, я разрезала им голенище. Потом, осматривая раны, я положила финку на пенек. В этот миг послышался звучный удар, и пленный упал, выронив на землю мой нож. Я отскочила в сторону и в недоумении уставилась на Коровина.

— Ну, Вера, повезло тебе, — сказал он. — Еще секунда, и этот гад прикончил бы тебя.

А произошло вот что. Когда я наклонилась над раненой ногой гитлеровца, он схватил мой нож и уже занес его надо мной. Спасло меня молниеносное вмешательство Коровина.

Сгоряча я прекратила было перевязку пленного. Но Акуленко приказал мне довести ее до конца. Гитлеровец глядел зверем. Он все порывался ударить меня здоровой рукой, но курсанты крепко держали его.