Колонна автобусов отправляется в путь. Ветераны войны и их близкие едут в дорогие их сердцу места. Невский проспект, Нарвские ворота, памятник Сергею Мироновичу Кирову, Кировский завод, боевой танк на почетной мирной вахте. Отсюда уходили на фронт ленинградские рабочие, плечом к плечу с которыми били ненавистных захватчиков курсанты-пограничники. А вот и Новый Петергоф, здание бывшего училища. Сколько воспоминаний связано с этим большим двором, с этими старыми кленами и тополями. Ветераны приумолкли. Душу каждого теснит светлая печаль.

В унисон с общим настроением на площади вдруг заиграл духовой оркестр. Щемяще-торжественная мелодия вознеслась над городом.

В том самом зале, в котором когда-то впервые были названы курсантами пареньки, прибывшие сюда со всех концов страны, снова собрались они, ставшие более чем на тридцать лет старше. Они собрались, и стало светло в этом зале от блеска орденов и медалей, от цветов и улыбок. Я вижу среди ветеранов летчиков и моряков. Это тоже наши бывшие курсанты. Вот к микрофону подходит один из них — контр-адмирал Букань.

— Волнуюсь, — говорит он. — И крепко волнуюсь. Трудно было в сорок первом. Погибали друзья. Никто не знал, останется ли он в живых. Но никто не сомневался в нашей победе…

У микрофона бывший разведчик курсантского батальона, ныне полковник запаса, Герой Советского Союза Николай Васильевич Калуцкий.

— Дорогие товарищи! — начинает он, обводя взглядом зал. — Я прошел от Ленинграда до Берлина и на всем этом нелегком пути никогда не забывал, о чем мы когда-то условились: если кто-нибудь дойдет до фашистского логова, пусть распишется за всех нас на каком-нибудь здании гитлеровской столицы. Очень рад, что мне удалось выполнить наказ боевых друзей. Я расписался на стене рейхстага и к своей подписи добавил лишь одно слово: «шоринец»…

Один за другим на сцену поднимаются ветераны. Затаив дыхание, впитывая каждое слово, слушают их молодые солдаты, школьники, родственники погибших. Потом все идут взглянуть на бывшие курсантские жилые помещения, классы, красные уголки. Все а этом здании согрето памятью о невозвратном прошлом.

Иные воспоминания, иные раздумья пробуждает дорога, ведущая к местам боев, отгремевших тридцать лет назад. Кажется непостижимым, что по левую сторону вот этой, ныне асфальтированной, магистрали в 1941 году были позиции гитлеровских оккупантов. Отсюда они рвались к Ораниенбауму и Кронштадту. Но фашистам не удалось преодолеть этот рубеж. Правая сторона дороги была передним краем легендарного Ораниенбаумского плацдарма. Еще и сейчас угадываются здесь заросшие травой и кустарником бомбовые воронки. Еще можно различить очертания траншей. В земле масса ржавых осколков, обрывки колючей проволоки.

Знаками вечной народной памяти стоят на обочине магистрали памятники героям войны.

Как пахнут травы под Порожками! Знойное марево плывет, струится над желтой сурепкой, над всем просторным, притихшим полем вплоть до самой опушки темного леса. А у самой деревеньки горит фиолетовое пламя июньской сирени. И над всем царит высокое солнце.

— И тот день был вот таким же, — говорит кто-то из моих спутников. — И птицы так же пели. А я во-он там, в овраге лежал. В окопчике. И никак не мог двинуться дальше — обе ноги были перебиты…

Автобусы останавливаются у дороги. К стеле, возвышающейся на холме, медленно поднимаются сотни людей. Поднимаются, молча собираются возле памятника, сосредоточенно смотрят вдаль, туда, где синеет лес. Гремят залпы в честь тех, кого не вернуть, а люди по-прежнему отрешенно вглядываются в опушку леса и в зеленое поле перед ней. Поле, которое они не раз по-пластунски переползали под минометным и пулеметным огнем. Поле, по которому они шли во весь рост в штыковую.

— А меня, помню, в левое плечо кусануло, — произносит вдруг кто-то негромко, как бы лишь для себя. — Много крови потерял. Бредил вон в том леске. Все арбуза просил почему-то. Запах арбузный мне мерещился — просто сил нет. Думал, помру, если не дадут…

— Дорогие друзья-однополчане! Дорогие матери, отцы, сестры и братья наших погибших товарищей! Наша подрастающая смена! — так начинает свое выступление перед собравшимися бывший командир курсантского взвода, ныне полковник запаса Борис Андреевич Григорьев. Седина серебрится в его шевелюре. Усы придают суровость лицу. Я смотрю на эту седину, на усы, а вижу Бориса Андреевича совсем еще юным. И вижу дым пожарищ, сполохи артиллерийских залпов, вздыбленную взрывами землю, курсантов, штурмующих Порожки. И гляжу на стелу, и читаю скупые слова, начертанные на мраморе: «В сентябре 1941 года на этом участке Ораниенбаумского плацдарма вели тяжелые оборонительные бои, контратаковали и сдерживали натиск врага воины 281-й стрелковой дивизии, 2-й дивизии народного ополчения, 2-й бригады морской пехоты, курсанты Ново-Петергофского военно-политического училища погранвойск и другие части».

Из рук в руки переходит небольшой пластмассовый пенальчик. Он принадлежал в 1941 году курсанту Дмитрию Бабенко. При перезахоронении останков героических защитников деревни Порожки пенальчик был обнаружен в истлевшем обмундировании нашего погибшего товарища, послан на родину его близким. Сестра и брат героя привезли с собой эту дорогую реликвию на встречу с ветеранами училища. Мы читаем на сохранившейся в пенальчике бумажной ленте имя его владельца и как бы снова видим живого Дмитрия Бабенко, бесстрашного, сильного, молодого…

Дорога за Порожками вьется среди полей и перелесков. Алексей Алексеевич Небритов, глядя в окно автобуса, задумчиво говорит:

— Какие поля!.. Какое богатство!.. Ничего здесь не узнать…

Все смотрят в окна. Да, узнать эти места можно разве что только по вековым лесам. Преобразились деревни и села. Давно забыты послевоенная нужда, недороды полей. Достаток пришел в совхозы, колхозы.

Недалеко от Гостилиц, у поворота шоссе, колонна автобусов снова останавливается. Мы выходим. Справа — чистое поле, только у самой дороги — крохотный зеленый островок — несколько берез и елочек. В их тени виден скромный памятник Евгению Гагарину. Он погиб здесь в день своего рождения. Двадцать лет исполнилось ему в тот день. Два фашистских танка и крупнокалиберный пулемет подорвал гранатами Женя Гагарин. Кто-то тяжело вздыхает:

— Это такой был парень!.. Ему бы жить да жить…

И снова тишина. Только жаворонок счастливо заливается в небе. И сердце неровно бьется в груди. И хочется крикнуть: «Женя! Женя!.. Поднимись, посмотри, какая красота вокруг, как торжествует жизнь, за которую ты погиб!.. Послушай, как поют птицы, как шумят теплые ветры над Порожками. Встань, Женя!.. Встаньте, все наши дорогие ребята!.. Взгляните, какие дела вершат ваши соратники, ваши сестры и братья, ваши повзрослевшие дети!..»

Нет, не поднимутся павшие. Но они живут в нашей памяти, в наших душах, в наших сердцах…

Автобусы идут лесом. Потом дорога снова выводит нас в открытое поле. Мы выезжаем на Кингисеппское шоссе. До боли знакомые места. Сюда, в деревню Русские Анташи, прибыл 17 августа 1941 года штаб 1-го курсантского батальона. Вот в этом здании бывшей школы размещалась несколько ночей наша третья рота. До сих пор стены здания хранят следы осколков и пуль. Из Русских Анташей мы едем в деревню Большое Жабино. На окраине, у развилки дорог, нас встречают жители деревни. Гремит оркестр. Пройдя сквозь людской коридор, автобусы останавливаются на широкой зеленой поляне.

Ветераны и родственники погибших медленно проходят вдоль пионерского строя к памятнику героям-курсантам. Ветеран войны, удостоенный многих правительственных наград, председатель местного Совета депутатов трудящихся открывает митинг. Проникновенно говорит он о бессмертии дела, за торжество которого отдали свои жизни героические защитники Советской Родины. Затем выступают полковник запаса Николай Александрович Шорин, бывший политрук четвертой роты, ныне кандидат исторических наук, сотрудник Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС доцент Герман Захарович Лекомцев, родственники погибших. С волнением слушают собравшиеся бывшего курсанта Павла Петровича Сорокина, отважно воевавшего в этих местах в сорок первом и прошедшего через Порожки, Гостилицы и Большое Жабино а сорок четвертом году. Ныне П. П. Сорокин — секретарь Восточно-Казахстанского обкома партии. Павел Петрович вручает труженикам колхоза «Большевик» памятный подарок — инкрустированный портрет Владимира Ильича Ленина. Прекрасно выполненный умельцами Казахстана портрет вождя принимает председатель колхоза Петр Сергеевич Семенов. Ветеранов училища приветствуют дети. До глубины души доходят их звонкие, клятвенно звучащие, проникновенные голоса…

Под звуки скорбной мелодии к памятнику возлагают венки бывшие курсанты Романчиков и Крупский, Левицкий и Топиха, дочь Пайлака Захаряна Джульетта и его брат Вазген, Герой Социалистического Труда. Цветы принесли к братской могиле близкие героев-курсантов Ильченко, Павлова, Ведерникова, Кузьмина, Дидоренко, Ромицына, Кузенева, Прохорова, Бабенко, Булдакова, Гарана, Жемчугова, Захарова, Павлова и многих-многих других. Гранит утопает в цветах. Бывший курсант Остапенко высаживает по обе стороны памятника два деревца туи, привезенных им с крымской земли.

Мощные ружейные залпы сотрясают воздух. Траурная мелодия сменяется походным маршем. Мимо памятника, чеканя шаг, проходят воинские подразделения…

На другой день участники встречи совершили экскурсию по Ленинграду и его пригородам. Мы побывали в Разливе — у шалаша Владимира Ильича Ленина, на Пискаревском мемориальном кладбище, на Марсовом поле, посетили Петропавловскую крепость, Смольный, Дворцовую площадь, Исаакиевский собор.

Когда экскурсия подошла к концу, над Ленинградом опустилась уже призрачная сиреневая ночь. Сын Павла Петровича Сорокина, вдумчивый, впечатлительный парень, жадно смотрел в окно автобуса. У разведенного Дворцового моста он вдруг восторженно выдохнул:

— Красота какая!..

— А ведь сегодня самая короткая ночь в году, — вдруг вспомнил Петр Возовик.

— А у нас, в Ленинграде, и самая белая.

— Верно, даже читать можно…

Все оживились, заговорили, кто-то попробовал читать газету.

— А еще сегодня двадцать второе июня… Только что наступило, — снова подал голос сын Павла Петровича. Он произнес это тихо, может быть, для жены, сидевшей рядом с ним. Но его услышали во всем большом «Икарусе». Услышали и на мгновение пораженно замолчали, а потом снова заговорили. Это был сбивчивый, взволнованный разговор. О чем? Об ушедшей в прошлое войне, о ее победном исходе, о сегодняшних мирных делах и заботах.

А я еще раз взглянула на парня, не забывшего, вспомнившего о том, что сегодня двадцать второе. Он о чем-то вполголоса ласково говорил жене. Она тихонько счастливо смеялась, прикладывая палец к его губам.

Я отвела глаза.

Я знаю, когда женщины смеются счастливо…