Легкий утренний туман над центром Лос-Анджелеса быстро рассеялся, и вскоре на небе не осталось ни единого облака. Нависавшие над улицами высотки застыли подобно пирамидам, древним и вечным.
На шестом этаже белого и блестящего здания уголовного суда открыла заседание окружной прокурор Жаклин Рэндольф. Рядом с ней находился комиссар полиции Терренс Макграт, плотный мужчина лет под шестьдесят. За длинным столом сидели капитан Эмери, лейтенант Хирш из центрального участка, капитан Хэллек из участка Тридцать третьей стрит и капитан Каллахан из участка Ньютон.
На заседании также присутствовали представитель мэрии Престон Уилкинс, стройный, невысокий мужчина в строгом черном костюме, и Уоллес Перри, капитан Управления по особо важным делам полиции Лос-Анджелеса. Он восседал по другую сторону от окружного прокурора и спокойно курил трубку.
Кей и Сантомассимо сидели в дальнем конце стола.
Лицо прокурора Рэндольф, несмотря на ее возраст, все еще сохраняло свою привлекательность, хотя и утратило былую мягкость за долгие годы пребывания этой женщины на столь ответственном посту. Она была хорошим юристом и превосходным прокурором. Теперь же она стремилась обрести репутацию лучшего окружного прокурора за всю историю Лос-Анджелеса. Говорила она с несколько саркастической интонацией, но вполне дружелюбно, пронизывая собеседника умным, изучающим взглядом. Сейчас в ее голосе сквозили самоуверенность и нетерпение. Опустив подбородок на сложенные в замок руки и обведя взглядом собравшихся, Рэндольф спросила:
— Что происходит, коллеги? У нас что, юридический диспут? Почему лейтенант Сантомассимо ведет расследование в Голливуде и в центральном районе Лос-Анджелеса?
Капитан Эмери нервно прокашлялся:
— Лейтенант Сантомассимо, хочу заметить, получил три награды за смелость при исполнении служебных обязанностей и…
— Давайте обойдемся без политических заявлений, Эмери.
— Хорошо. По нашему мнению, четыре недавних убийства — на пляже, в отеле «Виндзор-Ридженси», на мебельном складе «Лайонс» и в церкви Святого Амоса — это звенья одной цепи.
— Одной цепи?
— Их совершил один и тот же человек, миссис Рэндольф.
Рэндольф обменялась взглядами с Уилкинсом, и внезапно ее охватила ярость.
— Черт возьми, своими действиями вы внушили жителям города именно эту идею. Незабвенный Стив Сафран, основываясь на появлениях лейтенанта Сантомассимо в неподведомственных ему районах, сделал вывод, что в городе появился серийный убийца. Теперь многие люди боятся по вечерам выходить из дому.
— Мы ничего никому не внушали, миссис Рэндольф, — возразил капитан Эмери.
Рэндольф подалась вперед.
— Вы не имели права, капитан Эмери, — не имели права посылать своего сотрудника на расследование в «Виндзор-Ридженси», а лейтенант Хирш не должен был передавать дело лейтенанту Сантомассимо.
Капитан Эмери почувствовал, как взмок ворот его рубашки. Хирш делал вид, что занят своей записной книжкой, затем нервно, одним глотком, выпил стакан воды.
Рэндольф потрясла в воздухе номерами «Лос-Анджелес таймс», «Санта-Моника джорнал» и еще трех бульварных газетенок, распространяемых в супермаркетах.
— Вы только посмотрите на газетные заголовки: «Серийный убийца разгуливает по Лос-Анджелесу», «Тень убийцы-психопата нависла над городом», «Маньяк играет в Бога, оставляя за собой трупы». — Она бросила газеты на стол.
— Представители общественности осаждают резиденцию мэра, — добавил Уилкинс, — желая знать, что он собирается предпринять в сложившейся ситуации.
Последовала напряженная пауза. Капитан Каллахан и лейтенант Хирш старались не смотреть на прокурора Рэндольф и капитана Эмери. Капитан Хэллек, в чьей юрисдикции находилась церковь Святого Амоса, мрачно вертел в руках авторучку. Миссис Рэндольф с суровым видом посмотрела на Сантомассимо:
— Что заставило вас, лейтенант Сантомассимо, появиться в отеле «Виндзор-Ридженси»? Что привело вас на мебельный склад «Лайонс» и в церковь Святого Амоса? Можете ли вы вразумительно объяснить ваши действия?
Сантомассимо откашлялся и произнес:
— Убийство мистера Хасбрука при помощи летающей бомбы напоминает сцену из фильма Альфреда Хичкока «К северу через северо-запад». Как и герой фильма, убитый занимался рекламой.
Рэндольф недоуменно уставилась на него.
— Убийство током Нэнси Хаммонд в отеле «Виндзор-Ридженси» воспроизводит эпизод из фильма «Психоз», в котором молодая женщина погибает в душевой. Режиссером также был Альфред Хичкок. И Нэнси Хаммонд, и героиня «Психоза» были секретаршами.
— Это все?
— Нет, миссис Рэндольф. Убийство студента колледжа, задушенного и засунутого в сундук, буквально повторяет эпизод из фильма «Веревка», снятого…
— Позвольте, я угадаю. Альфредом Хичкоком.
— Да. А падение Стива Сафрана с колокольни имитирует сцену из «Иностранного корреспондента». Подобно герою этого фильма, Сафран был репортером.
Миссис Рэндольф скептически вскинула брови и оглядела собравшихся.
— И вы все в это верите? — спросила она.
Ответом ей было молчание.
— Я вам вот что скажу, лейтенант, — вновь обратилась она к Сантомассимо. — Вас просто подставили. Три участка скинули на вас свои нераскрытые дела об убийствах. Большинство убийств в этом городе напоминают сцены из фильмов. Откуда, черт возьми, писатели берут сюжеты, как вы думаете?
— Есть еще кое-что, — вступила в разговор Кей.
Миссис Рэндольф с удивлением посмотрела на нее.
Не мигая она изучала лицо профессора Куинн, которая заметно нервничала после пережитого в церкви страха и бессонной ночи. Сантомассимо положил ладонь на дрожащую руку Кей, что не ускользнуло от взгляда прокурора.
— Хичкок появлялся в своих фильмах, — бесстрастно, с металлической ноткой в голосе продолжала Кей. — Он возникал в кадре буквально на несколько секунд, но зрители всякий раз ждали этого появления. Они принимали участие в его игре, гудели и свистели, заметив его на экране. Это стало его фирменным знаком, как и макгаффин.
— Макгаффин? — переспросила Рэндольф. Кей налила себе воды в стакан и выпила.
— Да. Это некий предмет, который дает импульс развитию сюжета, но который сам по себе значения не имеет.117 Например, в фильме «Тридцать девять ступеней» в качестве макгаффина выступала секретная формула, которая и положила начало преследованию героя. А в «Дурной славе» 118 макгаффином был уран в винной бутылке. Появление Хичкока в кадре и макгаффин являлись своеобразными автографами режиссера, как вот этот… попкорн…
Прокурор и все присутствующие проследили за взглядом Кей, остановившемся на четырех кукурузных зернах, которые лежали на столе в пластиковом пакете.
— Я не могу предъявить этот попкорн в суде, — решительно заявила миссис Рэндольф.
Комиссар Макграт и Уилкинс усмехнулись.
— Все, что вы мне здесь рассказали, — продолжала прокурор Рэндольф, — не может служить основанием для обвинения, даже если вы поймаете убийцу. Нет ни одной улики. — Она подтолкнула пакет в сторону капитана Эмери. — Вы знаете, капитан, сколько такого попкорна рассыпано по городу?
— Прошу вас, миссис Рэндольф, послушайте…
— Можно сбиться со счета.
Капитан Эмери метнул на Сантомассимо убийственный взгляд, словно говоря: ты, черт тебя дери, заварил эту кашу, ты и расхлебывай. Однако протокол требовал, чтобы ответил именно он.
— Мы не говорим, что дело раскрыто, миссис Рэндольф, — произнес он. — Но я думаю, профессор Куинн, как эксперт по фильмам Хичкока, обрисовала нам возможную мотивацию и ее аргументы прозвучали весьма убедительно.
— Это попкорн — аргументы?
— Аргумент — выявление в случившемся логики психически расстроенного человека, — вмешался Сантомассимо. — Четыре убийства — четыре зерна. Это автограф. Это знак логической последовательности.
— Возможно. — Прокурор Рэндольф повернулась к Кей. — Хорошо, профессор Куинн, а нет ли в фильмах Хичкока подсказки, как поймать убийцу? Я имею в виду, если он действительно одержим тем, о чем вы говорите. Есть ли там какие-нибудь практические идеи на этот счет?
— Одна.
— Выкладывайте.
— Он может появиться в кадре. Как Хичкок. Дерзкий поступок. Безумный. Но это дразнит зрителя…
— Зрителя? — переспросил комиссар Макграт.
— Для него мы все — зрители, — пояснила Кей.
— Надеетесь сфотографировать его во время совершения убийства? — саркастически спросила Рэндольф. — Это было бы превосходно.
— Я имела в виду, что он остается на месте преступления и сливается с толпой, изображая заинтересованного зрителя. Это его способ дразнить полицию.
— Великолепно. Мы будем развивать кукурузный способ мышления.
За столом хмыкнули, а Уилкинс толкнул локтем комиссара и залился громким смехом. Кей подалась вперед и постучала по столу, глядя прямо в глаза миссис Рэндольф.
— В «Исступлении»119 Хичкок стоял на причале и наблюдал, как полиция вытаскивает из Темзы задушенную девушку, — не сдавалась она.
— Возможно, его уже засняли на пленку, — пришел на помощь Кей Сантомассимо. — На месте каждого преступления крутился Сафран. Он снимал все подряд. Мы можем просмотреть его пленки и выбрать повторяющееся лицо.
— К журналистам не смейте и приближаться, — повелительно одернула его Рэндольф. — Сафран был их коллегой. Они и так уже сходят с ума. А я не люблю, когда ситуация выходит из-под контроля.
Прокурор Рэндольф испытующе вгляделась в лица сидевших за столом. Она еще не была готова согласиться с доводами Кей, ей требовалось время для размышлений. Откинувшись на спинку кресла, она едва заметно кивнула Уоллесу Перри. Тот выбил трубку и полез в кожаный кисет за новой порцией табака.
— Если это расследование застрянет между участками — подчеркиваю, я сказал «если», — то оно будет передано Управлению по особо важным делам. Ни один полицейский участок в городе не располагает такими компьютерными возможностями.
— Прошу прощения, прокурор Рэндольф, но я хотел бы лично довести это дело до конца, — возразил Сантомассимо.
Перри покачал головой:
— Пусть этим занимается центральное управление, лейтенант. У вас нет тех сил и средств, которыми обладают они.
— Я смогу вычислить этого парня. Я почти чувствую его.
— А почему бы лейтенанту Сантомассимо не возглавить группу спецрасследования? — обратилась к Перри миссис Рэндольф.
Перри кивнул:
— Это вполне возможно. Мы иногда практикуем подобное. Но в этом случае ему придется поступить к нам в управление.
Капитан Эмери покачал головой:
— Сантомассимо нужен мне в западной части города. У нас дел невпроворот.
— Не прибедняйтесь, у всех дел по горло. Все не переделаешь, — огрызнулся капитан Перри.
— Сантомассимо останется при мне, — не сдавался капитан Эмери; его глаза потемнели.
Разговор, похоже, зашел в тупик. Прокурор Рэндольф барабанила пальцами по столу, размышляя. Престон Уилкинс что-то шептал на ухо комиссару, затем умолк, поймав на себе пристальный взгляд прокурора. Рэндольф приняла решение.
— Капитан Перри, — заговорила прокурор, — мы можем создать группу, ее возглавит лейтенант Сантомассимо, но подчиняться она будет непосредственно вам.
— Вы хотите сказать, что он останется в Палисейдс?
— Да, но подчиняться будет вашему управлению.
— Это создаст известные сложности в работе.
— Любые действия по этому делу будут осуществляться с вашего одобрения. К вам будет стекаться вся информация. Все распоряжения, приказы, разрешения и запреты должны будут исходить от вас.
Перри выглядел несчастным:
— Да, конечно, все так и будет организовано, если вы возлагаете это на наше управление. Все будет под контролем.
Прокурор Рэндольф повернулась к Хиршу, Хэллеку и Каллахану:
— Вам понятно? Все, что касается этого дела, — понимаете, все — поступает к лейтенанту Сантомассимо, в Управление по особо важным делам.
Она повернулась к улыбавшемуся комиссару Макграту. Ему нравилась ее решительность. Довольная собой, прокурор Рэндольф сложила документы в кейс и закрыла его.
— Лейтенант Сантомассимо, я хочу, чтобы вы и капитан Эмери контролировали все аспекты расследования. А капитан Перри, в свою очередь, будет контролировать вас.
— Спасибо, миссис Рэндольф.
Все встали и направились к выходу, но прокурор Рэндольф по-прежнему сидела в кресле. Это заставило остальных задержаться.
— Капитан Перри, — сказала прокурор, — а не следует ли нам задействовать Отдел специальных расследований?
При одном упоминании этого отдела капитан Перри изменился в лице. В Отдел специальных расследований полицейского управления Лос-Анджелеса входило девятнадцать человек, которые следили за известными преступниками, но обычно не делали попыток арестовать их до момента совершения преступления. Во многих случаях последствия такой медлительности оказывались непоправимыми. У капитана Перри, полицейского старой закалки, методы работы этого отдела вызывали неприятные ассоциации с деятельностью КГБ.
— Не думаю, миссис Рэндольф, — ответил Перри, тщательно взвешивая каждое слово. — У нас пока нет подозреваемых, а значит, и следить не за кем.
Прокурор Рэндольф на секунду задумалась.
— Хорошо, можно будет подключить их потом, — сказала она, закрывая эту тему. С торжественным выражением на лице она повернулась к присутствующим. — Я хочу, чтобы вы знали: мэр страшно обеспокоен. Сегодня во второй половине дня его пресс-секретарь сделает заявление. Не хочу повторять, как неприятно нам признавать факт появления в городе серийного убийцы, но нельзя оставлять без внимания и аргументы, высказанные профессором Куинн. — Она сделала паузу. — Следует приложить все усилия к тому, чтобы в самое ближайшее время арестовать этого ненормального. Это жизненно необходимо для мэра. Для меня. И для всех жителей Лос-Анджелеса.
Выйдя из кабинета окружного прокурора, они столпились в холле. Сантомассимо оговаривал организационные детали с капитаном Перри. Прокурор Рэндольф, взволнованная и обеспокоенная, скрылась в лифте вместе с Уилкинсом. Сантомассимо, оставив Перри, подошел к Кей.
— Прости, но я опаздываю на занятия, — сказала она, взглянув на часы.
— Я отвезу тебя, — предложил Сантомассимо.
Комиссар Макграт, доброжелательно улыбаясь, преградил им путь к лифту.
— Профессор Куинн, от себя лично и от имени своих коллег хочу поблагодарить вас за сотрудничество и помощь. За те ценные наблюдения, которые вы сделали.
— Особенно за наблюдения, — подхватил Перри, выбивая пепел из трубки в урну.
Кей устало улыбнулась и вслед за Сантомассимо вошла в лифт. Жаклин Рэндольф наблюдала из фойе за тем, как они покидают здание уголовного суда, затем повернулась и прошла сквозь толпу репортеров и фотографов, опустив голову и не отвечая на вопросы.
*
Сантомассимо довез Кей до университета и остался в аудитории. Кей чувствовала себя совершенно измученной и тянула время, собираясь с силами. Она медленно положила кейс на кафедру, так же медленно открыла его. Затем окинула взглядом аудиторию. Студенты выглядели здоровыми и трезво мыслящими людьми, жаждущими впитать каждое сказанное ею слово. Впервые Кей усомнилась в тех идеях, которые стремилась до них донести.
В последнем ряду, возле аппаратной, расположились несколько выпускников в пиджаках не по размеру. Это были ассистенты Кей.
Она прикрепила к лацкану микрофон, свет медленно погас, один из ассистентов включил проектор. За спиной Кей на огромном экране возник крупный план из «Головокружения». Он был оптически увеличен на кафедре анимации специально для ее лекции. Большую часть экрана занимали руки, ухватившиеся за металлический водосточный желоб у края крыши. Ассистент уверенно держал проектор, обеспечивая стабильность изображения.
— Хичкоку нравилось показывать своих героев цепляющимися за края, — начала Кей. — Например, за кровлю, или поручни вагона, или выступающие части статуй. Здесь мы видим, как Джимми Стюарт держится за металлический водосток у края крыши многоэтажного дома в самом начале «Головокружения». Давай дальше, Брэдли.
Коренастый ассистент щелкал переключателем, изображения медленно сменяли друг друга, кадр за кадром воспроизводя действие фильма. Кей молчала. Ничего и не требовалось говорить. Безмолвная смена кадров, в которой открывалась жестокая абсурдность грозившей герою смерти, нагнетала в зале атмосферу утонченного, эстетизированного насилия.
Сантомассимо украдкой наблюдал за тем, как сидящая рядом высокая девушка быстро конспектирует увиденное, делая сокращения, которые теперь были ему понятны.
КРУПНЫЙ ПЛАН. РУКИ. НОЧЬ
Руки хватаются за перекладину лестницы. Джимми Стюарт подтягивается. Музыка
ОБЩИЙ ПЛАН. ВОР. ПОЛИЦЕЙСКИЙ. ДЖИММИ СТЮАРТ
Погоня по крыше. Джимми Стюарт бежит позади
СРЕДНИЙ ПЛАН. ВОР. ПОЛИЦЕЙСКИЙ. СТЮАРТ
Вор прыгает с крыши на крышу, едва не падает с покатой, крытой черепицей кровли. Полицейский прыгает за ним следом и тоже с трудом удерживается. Стюарт прыгает, соскальзывает и едва успевает ухватиться за водосточный желоб
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
Держится за водосточный желоб, прогибающийся под тяжестью его тела
СРЕДНИЙ ПЛАН. ПОЛИЦЕЙСКИЙ
Поворачивается, видит повисшего Стюарта, возвращается и спускается по скату крыши ему на помощь
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
Висит, на его лице выступает пот, он смотрит вниз
ЕГО ВОСПРИЯТИЕ. ОБРАТНОЕ УВЕЛИЧЕНИЕ
Искажение перспективы, передающее головокружение Стюарта
СРЕДНИЙ ПЛАН. ПОЛИЦЕЙСКИЙ
Осторожно спускается по наклонной крыше, цепляется за каждый выступ, чтобы не упасть
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
Лицо мокрое от пота, взгляд рассеян и затуманен вследствие приступа головокружения
КРУПНЫЙ ПЛАН. ПОЛИЦЕЙСКИЙ
Протягивает Стюарту руку
ПОЛИЦЕЙСКИЙ:
— Дай мне руку!
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
Не может протянуть руку, так как придется оторваться от желоба. Тяжело дышит, стараясь не потерять сознание
КРУПНЫЙ ПЛАН. ПОЛИЦЕЙСКИЙ
Пытается дотянуться до Стюарта, оказываясь в неустойчивом положении. Внезапно соскальзывает, летит мимо Стюарта вниз с высоты восьмиэтажного здания и разбивается насмерть
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
В ужасе смотрит вниз, но продолжает цепляться за желоб
ОБЩИЙ ПЛАН. УЛИЦА ВНИЗУ
Вокруг погибшего полицейского начинают собираться люди
КРУПНЫЙ ПЛАН. СТЮАРТ
Продолжает цепляться за водосток
ЗАТЕМНЕНИЕ
НОВАЯ СЦЕНА
ОБЩИЙ ПЛАН. КВАРТИРА БАРБАРЫ БЕЛ ГЕДДЕС 120
Она и Стюарт сидят в уютной, освещенной солнцем изостудии, мило беседуют. Звучит нежная музыка
— Брэдли, останови, пожалуйста, пленку, — попросила Кей.
Ассистент выполнил просьбу. И хотя просмотр закончился сценой дружеского тет-а-тета, в аудитории повисла напряженная тишина, нарушенная через несколько мгновений нервными смешками, которые становились все громче.
Это была та самая зачарованность смертью и насилием, которая заставила ее проснуться прошлой ночью в мирных объятиях Сантомассимо.
Это было прославлением насильственной смерти, о котором она ему говорила утром. Хичкок, Кей, студенты, «Головокружение» — в настоящий момент все являлось частью этого прославления. Не из подобных ли фильмов убийца позаимствовал свой взгляд на смерть как на развлечение?
— Вы заметили, как Хичкок манипулирует вашим сознанием? — обратилась Кей к аудитории. — Как он подводит вас к той грани, за которой человека охватывает безотчетный ужас? Что может напугать сильнее, чем вид человека, цепляющегося за водосточный желоб на невероятной высоте? В вашем сознании запечатлевается картина, от которой кружится голова и пересыхает во рту: мертвый полицейский внизу и Джимми Стюарт, цепляющийся за свою драгоценную жизнь. Затем следует затемнение, и мы снова видим Джимми, спасшегося непонятно каким образом. По идее, он должен был упасть вслед за полицейским, так как ржавый и прогнивший водосток не может долго выдерживать висящего на нем человека, даже если у того есть силы хвататься за желоб. Но нет, Джимми не должен упасть — ни один режиссер, и прежде всего Хичкок, не убьет главного героя в самом начале фильма. И все же это обман. Хичкок обманывает зрителей. Жертвуя правдоподобием, он тщательно, во всех деталях оттачивает напряженные, полные саспенса и ужаса эпизоды. Зрители самонадеянно уверены, что они знают все приемы, но у Хичкока всегда наготове сюрпризы. Он презирает зрителей. Вам это слово кажется неоправданно резким? — Кей горько усмехнулась. — Презрение рождается из осознания своего превосходства. Хичкок играет с душой человека, проникая в самые потаенные глубины личности. Его фильмы оставляют неизгладимый след в человеческом сознании, и чем это впоследствии обернется, невозможно предугадать.
Кей вспомнила, как бродила по мокрым от дождя тротуарам Лондона, размышляя над диссертацией, обдумывая книгу, которую напишет сразу же после получения степени, но при этом мечтая о чем-то большем. О чем-то более реальном, нежели призрачная фигура Хичкока. Как ему удалось на целых восемь лет подчинить себе ее жизнь?
— Хичкок умеет пробудить наиболее глубокие и иррациональные страхи. Я хочу, чтобы вы посмотрели его фильмы, поскольку именно за этим вы сюда и пришли. Я хочу, чтобы вы изучили язык его фильмов. Но помните, помните всегда — эти фильмы коварны. Коварны и опасны.
Студенты выглядели озадаченными. В ее словах звучало предостережение, смысл которого не был им понятен.
— Брэдли, запускай следующий фрагмент, — сказала Кей.
На экране появился оптически увеличенный крупный план актера Нормана Ллойда, цеплявшегося за пальцы руки Статуи Свободы, и Роберта Каммингса, который тянулся к нему, чтобы схватить за рукав.
— Вы видите еще одного человека, балансирующего на самом краю. Герой Нормана Ллойда, нацистский шпион, в финале фильма «Диверсант»121 оказывается загнан Робертом Каммингсом и Присциллой Лейн внутрь Статуи Свободы. Там, на вершине монумента, и наступает развязка. Мистер Ллойд падает за ограждение факела, но ему удается ухватиться за пальцы статуи… — Голос Кей дрогнул, она сделала глоток воды из стакана.
Сантомассимо догадывался, о чем она думает и какую мысль хочет донести до студентов.
— Роберт Каммингс пытается спасти Нормана Ллойда, ухватив его за рукав, но в этой сцене — самой напряженной из всех, когда-либо снятых Хичкоком или кем бы то ни было еще, — рукав начинает отрываться. — Кей сделала многозначительную паузу, затем сказала: — Ну что ж, давайте посмотрим, что было дальше.
КРУПНЫЙ ПЛАН. РУКАВ
Рукав начинает рваться
КРУПНЫЙ ПЛАН. ЛЛОЙД
Вспотевшее лицо, искаженное страхом. «Рукав! — кричит он. — Рукав отрывается…»
КРУПНЫЙ ПЛАН. КАММИНГС
На его лице испуг. Он еще крепче хватается за рукав, но напрасно
КРУПНЫЙ ПЛАН. РУКАВ
Медленно, очень медленно рукав отрывается. Соскальзывает с руки Ллойда
КРУПНЫЙ ПЛАН. ЛЛОЙД
С криком летит вниз и разбивается насмерть
Фрагмент закончился, и аудитория удовлетворенно, даже с каким-то наслаждением вздохнула, раздались редкие аплодисменты. Кей обернулась к собравшимся и в полумраке зала, освещенного лишь мерцающим светом экрана, искала взглядом Сантомассимо. На ее лице отразилась сложная гамма чувств, ее слова были адресованы в первую очередь ему:
— Видите, как все до банальности просто? Как элементарная грамматика кино вызывает, вопреки здравому смыслу, чувство страха. Хичкок превращает смерть в забаву. Рукав в нужный момент отрывается, и человек летит вниз навстречу неминуемой смерти. Вымысел и случайное стечение обстоятельств далеки от реальной жизни, но, когда это изящно, лаконично и интересно сделано, мы принимаем это, мы испытываем трепет, даже если сама сцена вызывает отвращение. Мы покидаем кинотеатр, ощущая себя в полной безопасности. «Это всего лишь кино, — говорит себе каждый из нас, — подумаешь, рукав оторвался и человек упал со Статуи Свободы и разбился насмерть. Ко мне лично это не имеет никакого отношения». Однако эти образы запечатлелись в нашем сознании и останутся там… — Кей сделала паузу, затем чуть слышно закончила: —…навсегда.122
Несколько студентов рассмеялись. Но на сей раз смех был натянутым. До них начал доходить смысл ее слов. Они постепенно осознавали, что психологический мир Хичкока намного сложнее, чем им представлялось раньше, и некоторые стали сомневаться, хотят ли они погружаться в него глубже.
— Брэдли, — попросила Кей, — свет, пожалуйста.
Коренастый Брэдли с зачесанными назад черными волосами включил свет, затем вернулся к проектору, снял с катушки пленку — желтый блестящий рулончик — и аккуратно положил ее в коробку.
Лекция закончилась, и Сантомассимо вместе с толпой студентов направился к выходу. Кей в отчаянии посмотрела на него. В течение всей лекции она боролась с обуревавшим ее страхом. Неожиданно она вновь заговорила в микрофон:
— Прошу всех задержаться! У меня остался один билет на тур «Места преступления», который включает посещение Статуи Свободы. Нам даже разрешено подняться на уровень факела, что является необычайной удачей, — он был закрыт с тысяча девятьсот шестнадцатого года. — Взгляд Кей остановился на спортивного вида блондинке с волосами, собранными в хвостик на затылке. — Может быть, ты, Синди? — спросила Кей. — Едут трое ребят, и девушка будет прекрасным дополнением к компании.
Синди грустно улыбнулась:
— Простите, профессор Куинн, но для меня это дорого.
Кей заметила в толпе ассистента.
— А ты, Брэдли?
Брэдли обернулся и с улыбкой ответил:
— Я бы с удовольствием, Кей, но по выходным я работаю.
— Крис?
Высокий блондин атлетического сложения, в синих джинсах и такой же куртке, обернулся.
— У меня уже есть билет, — сказал он. — Мы едем втроем — я, Тед Гомес и Майк Риз.
— Ах да… прости, Крис… вылетело из головы.
Кей обратилась еще к трем студентам, которых звали Стив, Керри и Джейд. Но все они отказались. Сантомассимо знал, почему она так настойчиво предлагает билеты. Она боялась оставаться одна — как здесь, так и в Нью-Йорке. Недавние убийства изменили ее жизнь, с тех пор как обнаружилась их причудливая связь с идеями и приемами Хичкока. Они подчинили сознание Кей своей власти, равно как и сознание Сантомассимо. И нигде не было спасения.
— Спасибо, что поприсутствовал, — сказала Кей, когда они остались в аудитории одни. — Хотя сегодня лекция не удалась.
— Мне понравилось.
— Я пыталась объяснить им то, о чем мы с тобой говорили. О прославлении насилия, о его превращении в искусство. Но я так и не смогла подобрать нужных слов. Я просто смутила и напугала их. Все получилось плохо.
— Мне кажется, ты преувеличиваешь влияние Хичкока, — попытался успокоить ее Сантомассимо.
— Меньше всего я ожидала услышать такие слова от тебя.
Сантомассимо улыбнулся, и в его улыбке она заметила грусть, какой не видела прежде.
— Может быть, поедем куда-нибудь? — спросил он. — Наедине мне будет легче все объяснить.
Кей тяжело повисла на его руке, закрыла глаза и кивнула:
— Поедем куда-нибудь подальше.
— Куда?
— Увези меня подальше от этих людей, Великий Святой. Подальше от кинотеатров, похожих на темные пещеры. Туда, где чисто, светло, где легко дышится.
*
Сантомассимо повез ее к холмам за парком Эко.123 По дороге он купил сандвичи, цыпленка, салат и фрукты. Все это он разложил на одеяле под высохшим эвкалиптовым деревом среди высокой травы. Они выпили бутылку белого сухого итальянского вина, и он принялся открывать вторую. Внизу по дороге, петлявшей между холмов, проносились машины, поблескивая в лучах заходящего солнца. Но на вершине холма шума оживленной автострады почти не было слышно.
— Не слишком далеко мы заехали? — сказал Сантомассимо, с видимым усилием вытаскивая тугую пробку.
— Ничего подобного. Не будь оживленного движения, смога, обилия рекламы и наркоманов, можно было бы подумать, что мы в Огайо.
Сантомассимо улыбнулся:
— Я бывал в Огайо. Но предпочитаю Лос-Анджелес.
— Согласись, мы превращаем мир в кавардак. Вокруг так много прекрасных людей. Возвышенных мыслей, чудесных мечтаний. А нас привлекают безумцы, одержимые насилием.
Они медленно опустошали вторую бутылку. Кей лежала, пристроив голову у него на коленях. Он гладил ее волосы, отводя падавшие на лоб прядки. Кей закрыла глаза. Он видел, как при каждом вдохе ее груди поднимались, натягивая тонкую ткань блузки. Сантомассимо пытался представить того мужчину, за которого она едва не вышла замуж. Бесспорно, он был законченным дураком. В ее жизни наверняка были и другие мужчины. А может быть, и нет. Она казалась абсолютно независимой. Но только не сейчас.
— Безумцы бывают разными, — произнес он, выдержав паузу, чтобы не нарушить установившееся безмятежное настроение. — И не мы создаем их, они рождаются сами собой.
— Я склонна думать, что создаем. Когда я писала диссертацию о Хичкоке, я жила в Лондоне, совершенно одна. Снимала крошечную квартирку под самой крышей в Кенсингтоне.124 Погода стояла ужасная, каждый день лил дождь. И каждый день я по шесть часов проводила в Британском музее, в Национальном архиве, в частных архивах. А по вечерам отправлялась в Ист-Энд125 и бродила по его улочкам.
— А чем тебя привлекал Ист-Энд?
— Хичкок родом оттуда. — Она слегка поменяла позу и вновь опустила голову на колени Сантомассимо. — Я изучала не только его сценарии и те образы, которые он создал, — мне было интересно узнать, что о нем думают люди, живущие там. Я хотела понять, каким он был человеком, постичь мрачную, ускользающую тайну его личности.
— А почему ты выбрала его? — спросил Сантомассимо, закурив сигарету и глядя вдаль. К его удивлению, Кей ответила не сразу. — Почему? — повторил он. — Почему именно Хичкок?
— Возможно, потому, что тогда я была одной из тех самых безумцев.
— Ну-ну, продолжай.
— Знаешь, там, в Лондоне, в чужой стране, я чувствовала себя очень одинокой. Одиночество как-то странно влияет на психику. И Хичкок был мне нужен. Странно, правда? Он целиком завладел моими мыслями и чувствами.
— Ты была молодой, эмоциональной и впечатлительной. И, бьюсь об заклад, очень красивой.
Кей улыбнулась. Сейчас она казалась совершенно успокоившейся и мечтательным взглядом провожала облака, медленно плывшие по вечернему небу.
— Хичкок… он как бы стал… частью меня, что ли… — произнесла она. — Думаю, те, о ком пишутся диссертации, влияют на тех, кто их пишет. А может быть, дело в моем отце… а, черт, плевать на все это…
— А что твой отец?
— Тебе бы он не понравился. Большой человек. Университетская элита. Ужасно занятой, вечно куда-то спешащий. Комитеты. Заседания. Семинары. Доклады. В двадцать пять лет он уже занимал солидную должность.
— Звучит впечатляюще.
— Вполне.
— А ты, похоже, в этом не уверена.
Кей отвела взгляд в сторону и о чем-то задумалась.
— Он был очень успешным и уверенным в себе человеком. Превосходил окружающих своим интеллектом. А когда располнел, даже стал походить на Хичкока. Он мог быть жестоким. Порой он уязвлял нас с мамой, подавлял своим превосходством. Он умер, когда я была в Лондоне.
Сантомассимо молчал, не зная, что сказать в ответ. Наконец он спросил ее о матери.
— Мама в добром здравии, живет в Пасадене,126 — ответила Кей. — Два раза в месяц я ее навещаю. Странно… Старый дом, в котором его библиотека, награды, книги. Как будто он до сих пор жив и продолжает управлять мной, дергает за ниточки, словно марионетку.
Сантомассимо не без удивления уловил нотку враждебности в ее голосе.
— Но без отца я бы не стала такой, какой стала, — признала Кей. — Он просто фонтанировал идеями и постоянно их всем навязывал. С восьмилетнего возраста он готовил меня к карьере университетского преподавателя. У меня не было выбора. А он… он был непредсказуем. Мог взорваться в любой момент. Он был одержимым. Мне было нелегко освободиться от его влияния. — Кей посмотрела на Сантомассимо. — Тебе это кажется странным? — спросила она.
— В моей семье были совсем другие отношения. В итальянских семьях никто никем не манипулирует, в них царит хаос, — он засмеялся, — хаос, полный любви.
Кей положила голову ему на грудь. Дул легкий ветерок, несший с собой запах нагретой солнцем травы. Кей закрыла глаза и вновь увидела отца, сидящего в библиотеке с сигарой во рту и окидывающего ее все тем же оценивающим взглядом. Единственным местом, в котором она обретала свободу, был укромный уголок сада, где росли белые ирисы. Только цветам она могла доверить свои сокровенные мысли и мечты.
Возможно, именно это и привело ее к Хичкоку и его фильмам, к миру. Нечто, выглядящее совершенно реальным, но по сути являющееся вымыслом. Но откуда у человека эта тяга к таким разрушительным фантазиям?
— Скажи спасибо, что ты не изучала домашних мух, — сказал Сантомассимо, гладя ее по голове. — Иначе ты помешалась бы на них.
Кей рассмеялась:
— Фред, этих безумцев не высиживают, как цыплят. Они рождаются и затем воспитываются обществом на тех ценностях, которые мы превозносим, культивируем, почитаем. И одна из них — насильственная смерть. Чем больше насилия и хитроумных уловок, тем лучше.
— Послушай, Кей, я имею дело с подобными людьми. Они хуже, чем просто безумцы. Они марсиане. Они воспринимают человеческую жизнь совершенно иначе, чем ты или я.
Кей устроилась поудобнее и шутливо сказала:
— Давай, профессор, прочти мне свою лекцию.
— Никакой лекции. Дело в том… В общем, такие люди, как ты, совсем не знают изнанку жизни.
— Я не так наивна, как ты думаешь, Фред.
— Нет, конечно нет. Но существуют вещи, с которыми можно столкнуться лишь в полицейском участке… или морге… или темных закоулках города… — Он осушил свой бокал и вновь наполнил его. — Это не просто синяки, ножевые и пулевые ранения, травмы… Это безумие…
— Я изучала психологию.
Сантомассимо горько усмехнулся:
— Я тоже. И не по книгам. Послушай, Кей, ты же читаешь газеты и знаешь, что есть люди, которые слышат голоса. Одних посещают пришельцы с Юпитера. Другим являются давно умершие родственники, которые велят им взять топор и снести головы соседям.
Он помолчал. Вино было хорошее. Итальянское. Но оно не могло лишить его рассудительности.
— Серийные убийцы — это особый тип людей, — тихо сказал он. — Разрушительные импульсы, толкающие на преступление, рождаются в самых потаенных глубинах их психики. Никто не знает доподлинно, как работает такое смятенное сознание. Их преступные побуждения могут быть вызваны закомплексованностью, унижением, неудачами, недостатком внимания и заботы со стороны родителей, наследственной предрасположенностью, наконец. Кто, черт возьми, это знает?
Кей внимательно слушала его, не перебивая. Подул вечерний ветер, пригибая траву. Кей поежилась. Сантомассимо взял ее свитер и укутал ей плечи. Она удержала его руку.
— Хуже всего, — продолжал Сантомассимо, — если они принимаются проигрывать в обратную сторону записи «Битлз» и якобы слышат в мешанине звуков голос сатаны, призывающий к действию.127 Другие совершают убийства, повинуясь приказаниям собаки по кличке… ну, скажем, Сэм.128 Это может быть и фильм, поразивший их воображение, или сыгравшая в нем актриса, как в случае с Джоди Фостер…129
— Или Хичкок.
— Именно. Никто не знает, что делает человека убийцей. Конечно, импульсом может стать сцена из «Психоза». Но проблема кроется значительно глубже. И не мы делаем из него убийцу. Не мы заставляем его убивать.
— И все же я не могу избавиться от чувства вины. Фред, если бы ты видел сегодня лица студентов! Такие открытые, такие доверчивые. А что я им внушала? Что убийство — это искусство.130 Как коррида или нечто в этом роде.
Сантомассимо рассмеялся:
— Нет, Кей, ты рассказывала им о том, как снимается кино, а не о том, как совершается убийство. Кино — это искусство.
Он оперся спиной о сухой ствол эвкалипта. Они почти опустошили вторую бутылку, и вино наконец-то подействовало. Сантомассимо прикрыл глаза и, вдыхая свежий воздух, подставил лицо мягким лучам вечернего солнца.
— А что это за поездка по местам преступлений, которую ты затеваешь? — спросил он.
Кей улыбнулась:
— Эта идея пришла в голову моему предшественнику и в качестве факультатива вошла в учебную программу. Мы совершаем такие поездки каждый семестр. Посещаем места, в которых Хичкок снимал свои фильмы. В прошлом году ездили двое студентов…
— Только двое?
— Да, поездка очень дорогая. И продолжительная по времени.
— И где же вы были?
— В Южной Дакоте. Видели гору Рашмор, где снимался финал «К северу через северо-запад».
Сантомассимо недоверчиво покачал головой:
— Только не говори мне, что они брали кредит для оплаты такой увлекательной поездки.
Кей покраснела:
— Мы ездим не отдыхать, а работать. Это совершенно разные вещи: видеть объект в реальности и на кинопленке — пересозданным стараниями оператора, монтажера и режиссера. Видеть, как он обретает новое измерение, обусловленное неповторимым режиссерским видением. Только самым одаренным студентам удается уловить эту разницу.
Сантомассимо взял ее руки в свои и поцеловал их.
— Прости, я не хотел смеяться над вашей учебной поездкой. Где еще вы были?
— В позапрошлом году ездили в Квебек.131 Чудесный город. Там снимался фильм «Я исповедуюсь»132 и…
Сантомассимо поцеловал ее в губы.
— Куда еще вы ездили? — тихо спросил он.
— В этом году, как ты слышал, мы едем в Нью-Йорк. Поистине золотое дно для Хичкока. Он снял там четыре фильма. В Гринвич-Вилладж есть комплекс зданий…
Он целовал ее шею, мочку уха.
— …который художник Сэм Комер в точности воспроизвел, создавая декорации к фильму «Окно во двор».133
Он поцеловал ее в ямочку на шее. Она слегка изогнулась, оказавшись еще ближе к нему.
— Что еще вы планируете посетить в Нью-Йорке? — спросил Сантомассимо.
— М-м… особняк на Пятой авеню… его фасад использовался Хичкоком… в фильме «Незнакомцы в поезде»…134
Его руки скользнули под желтую ткань ее блузки. Кей сперва задержала их, затем медленно отпустила. Его пальцы гладили шелковистую кожу грудей.
— …потом дальше… в полицейский участок на Кэнел-стрит…
Кей закрыла глаза, потому что он покрывал поцелуями ее лицо, прижался телом к ее телу, казалось заслоняя от всего мира, полного печали.
— …где снимался «Не тот человек»…135
Медленно, одну за другой, он расстегивал пуговицы блузки, целуя шею, впадинки ключиц, опускаясь ниже…
Где-то совсем рядом раздался автомобильный гудок. Им сигналил бородатый старик, пошло скаливший беззубый рот. Рядом с ним сидел молодой человек с впалой грудью и желтовато-бледным лицом, он выглядел смущенным.
Сантомассимо и Кей отстранились друг от друга. Она растерянно хмыкнула и принялась неспешно застегивать блузку.
— Всевышний бережет святого от грехопадения, — усмехнулась она.
*
Щелчок… Смех заглушал слова. Магнитофон записывал смех. Смех рвался из груди человека, который сидел на старой, разваливавшейся кушетке в доме, затерянном где-то в самом сердце Голливуда. Он смеялся до слез.
— О господи… как он был хорош… само совершенство… Этому толстяку можно было бы вручить награду Академии… Жаль, что они дают награды только актерам…
И снова последовали взрывы смеха.
— О черт, мне надо успокоиться. Это серьезное дело, в конце концов. Награда Академии…
Щелчок…
— Где эти чертовы спички? Не могу же я раскурить «косяк», не имея спичек. Остается газовая плита. Старый испытанный способ. Надо было сунуть в нее голову давным-давно. Но теперь я ввязался в этот проект… Да, теперь каждая собака читает обо мне в газете… Они пытаются присвоить мне имя… «Киносталкер»… «Киноманьяк»… «Безумец с попкорном»… Журналисты — такое дерьмо!.. Почему просто не назвать меня тем, кто я есть на самом деле?.. Режиссером…
Человек сидел и молча курил, затем ловким движением открыл бутылку пива. Послышались шумные, жадные глотки, затем донесся звук лопавшихся кукурузных зерен.
Щелчок… Запись возобновилась.
— «Кукурузный убийца»!
И снова зазвучал смех.
— Что ж, неплохо. Ну так вот, как я уже сказал… Стив Сафран, телерепортер, жирная свиная туша, сыграл свою роль великолепно. Лучше, чем Нэнси Хаммонд. Даже лучше Чарльза Пирса, этого мускулистого болвана. Сафран… ну, что тут скажешь… я потрясен его талантом. Он и не догадывался о своих способностях. Жирный, по-лакейски исполнительный, нетерпеливый, жадный, умный до глупости. В тот момент, когда я его толкнул, его физиономия стала похожа на морду кабана, попавшего на чикагскую бойню. Вот что я вам скажу. Если я завтра умру, то умру сознавая, что поставил цельную, законченную, доведенную до совершенства сцену. Никакой секс не дает столь глубокого удовлетворения.
Голос зазвучал задумчиво, смиренно, почти исповедально:
— Так и вижу его взгляд, обращенный вверх, на меня, в то время как сам он летит вниз. В точности как у Хичкока — отъезд камеры с одновременным укрупнением плана… О боже, как он хряснулся о бетонный пол у основания лестницы… Я совершил это… На самом деле… Интересно, он видел «Иностранного корреспондента»?
Щелчок… Человек встал и заходил по комнате… Поспешно схватил микрофон, нажал кнопку записи и, торопясь, заговорил снова…
— Я не могу снимать фильмы… Их сняли до меня… И я не могу шагнуть на экран и стать их частью… Поэтому я воссоздаю их в реальности… воспроизвожу лучшие сцены… лучшего режиссера из всех, кого Бог когда-либо посылал в этот мир… Я творю эпос. Правдивый и умопомрачительный.
Щелчок…
Прошли часы… Фигура появлялась и исчезала. В квартире было темно. В ней всегда было темно… Человек просматривал почту, бросая счета на пол.
— Ничего, — бормотал он. — Еще один день, и опять ничего.
По комнате поплыл запах жареного мяса. Со сковороды на грязные стены кухни летели капли жира. Человек наклонил сковороду, и кусок мяса соскользнул на немытую тарелку. Держа тарелку в одной руке, он схватил другой ведерко с попкорном.
Сидя на полуразвалившейся кушетке, он ел в окружении больших, блестящих постеров фильмов Хичкока.
Щелчок…
— Я не получил стипендию. Я не говорил вам? На вечерних курсах я написал сценарий и представил его в Американский институт кино, надеясь получить режиссерскую стипендию. Но мне ее не дали. Наверное, надо быть чьим-нибудь сыночком либо дочкой или трахнуться с нужным человеком, чтобы получить ее. На эту стипендию многие претендуют. Конкуренция не на жизнь, а на смерть.
И с Калифорнийским университетом Лос-Анджелеса мне также не повезло. Отличное оборудование, хорошая профессура — по крайней мере те, кто преподает сценарное мастерство. Но все эти примадонны… Самодовольные бездарности. Носятся со своими дурацкими феминистскими фильмами, какими-то эстетскими глупостями, не имея ни малейшего представления об элементарных правилах грамматики кино. Вероятно, поэтому меня и не приняли. Хотя я дошел до собеседования. Их впечатлил мой сценарий. Думаю, они захотели посмотреть на автора. Они почувствовали, что в сценарии таилась опасность. Нечто не соответствовавшее привычным стандартам. За мои фильмы награды наверняка не дадут. Они слишком взрывоопасные. Слишком, черт побери, злые.
Злые. А я не говорил вам, что однажды меня ограбили на бульваре, а мою квартиру грабили дважды? В этом городе каждый думает только о себе: бродяги, проститутки, наркоманы, студенты, актеры. Повсюду секс, наркотики, деньги — вечный товар, и еще один бесценный товар — кино. Все — за возможность попасть в кадр пусть даже самого паршивого фильма. А сколько непристойных предложений мне делали? Я мог бы многое об этом порассказать. И я принял бы их, если бы эти педрилы хоть что-нибудь смыслили в кино.
Я даже ходил на вечерние курсы актерского мастерства. Потому что режиссер должен знать, как обращаться с этими тупыми животными. Но один из преподавателей обвинил меня в краже денег. В отместку я разнес костюмерную, и меня арестовали. Правда, быстро сняли обвинение, иначе я от этих недоносков и мокрого места бы не оставил. Думаю, они поняли, с кем имеют дело. Почувствовали во мне склонность к насилию. И испугались.
Калифорнийский институт искусств вызвал у меня лишь разочарование. Я не знаю, где они откапывают тех придурков, которые протирают там штаны. Можно было, конечно, убраться к черту в Валенсию,136 но там хороши только «Мэджик Маунтин»137 да апельсиновые деревья. Я ненавидел и преподавателей, и студентов — за их прилежание, за их деловую хватку, за тошнотворную правильность. Конечно, они снимали более или менее приличное кино, но их энтузиазм и жизнерадостность вызывали у меня отвращение. Я не собирался потратить остаток жизни на рисование эскизов для какого-нибудь постановщика спецэффектов. Я отучился два курса и ушел. Декан предупредил, что не возьмет меня, если мне вдруг вздумается проситься назад.
Этот город пронизан конкуренцией сверху донизу. Счастливый билет выпадает одному из тысячи. Пройдитесь по Голливудскому бульвару или бульвару Сансет. Выгляньте из моего чертова окна. Вы увидите толпы спившихся, опустившихся неудачников. Они еще молоды, в них еще тлеют амбиции, но они уже сломлены неудачами, хотя никак не могут понять, что оказались выброшены на помойку жизни и теперь их единственное спасение — отправиться назад, в бухгалтерскую контору папочки, и вымаливать у него работу. Все эти школы и курсы нужно проверить, а деканов засадить в тюрьму. Выпускники получают дипломы, а потом им некуда деться. Сколько из них работает на студиях и снимает настоящее кино? Один процент. И тот вряд ли наберется. Эти школы только высасывают из тебя деньги. Ну, если, конечно, ты не стипендиат.
Я не просто так рассказываю вам об этих школах. Я ведь просто так ничего не делаю. Вы же не считаете меня пустым болтуном. А если считаете, можете отправляться ко всем чертям. Все, что я говорю и делаю, имеет значение. Это как в кино, где каждый кадр ведет к грандиозной развязке. Поэтому сконцентрируйтесь и слушайте, может быть, вы и поймете что-нибудь. Если, конечно, не окажется слишком поздно. Но таков шоу-бизнес. Ха-ха. Сейчас я вам расскажу о выпускниках киношкол.
Бульвары кишат ими, как щели кладовок — тараканами. Девяносто девять процентов из них — неудачники.
А наивные юнцы с горящими глазами, которые только что встали на этот путь, даже не видят их. Не видят собственного будущего.
Моему двоюродному брату по сравнению с ними просто повезло.
Щелчок…
— Мясо протухло… Точно. Меня сейчас вырвет.
Человек, держа в руке микрофон, начал перемещаться в полумраке между постерами хичкоковских фильмов, то и дело глядя в окно, наблюдая за тем, как зажигаются огни на Голливудском бульваре и роскошные витрины превращаются в искусственном свете в зыбкий мираж. Небо на западе окрасилось лазурью, на фасадах домов вспыхивали, мигая и переливаясь, желтые и красные вывески. Внизу маячили проститутки, подозрительные типы, полицейские и бродяги. Щелчок…
— А они неглупы… Этот полицейский, Сантомассимо… Репортер, сменивший Сафрана, брал у него интервью… Думаю, он знает… Чувствую, что знает… И эта Куинн тоже весьма сообразительна…
Щелчок…
Человек кинулся в туалет, его вырвало. Он долго умывался и наконец вернулся в комнату. Его сильно шатало, он чуть не опрокинул большую, накрытую тряпкой клетку. Из нее донесся пронзительный клекот.
— Прости, Матильда. Господи, как ломит голову… Сейчас лопнет… Голова и все тело… Особенно тело. Теперь на улицах не будет ничего интересного. Ха-ха-ха. И для Куинн больше не будет ничего интересного…
Куинн очень хороша… Знает своего Хичкока… умна и при этом привлекательна… В других обстоятельствах я мог бы полюбить ее… Но сейчас уже слишком поздно…
Может быть, эту запись я посвящу ей… Памяти Кей Куинн…
Я видел ее с Сантомассимо… Они подходят друг другу… Думаю, они трахаются…
Кажется, я забыл сказать, что поступил в университет Южной Калифорнии. Посещаю семинар по Хичкоку. Это меня успокаивает. Я там отдыхаю душой… Я хорошо одеваюсь. Прилежно конспектирую. А в свободное от учебы время…
…Ставлю сцены.
Думаю, моя работа становится более определенной… Сафран был хитрым охотником, но сам оказался загнанным. А теперь охотники еще хитрее и умнее… Сантомассимо… Кей Куинн… Что это за фамилия — Сантомассимо? На кого он похож? На Фарли Грейнджера? Он — полицейский. Она — преподаватель. Полицейский и преподаватель. Хорошие профессии… во вкусе Хичкока. Следующие сцены необходимо разработать с особой тщательностью… Где же моя записная книжка?.. Моя история…
Да… моя история.
Посвящается Кей Куинн… покойной…
СТОП! ЗАТЕМНЕНИЕ!