Брэдли Бауэрс с отвращением окинул взглядом фойе старого здания филиала «Христианской ассоциации молодых людей».179 Строение находилось на пересечении довольно оживленных Девятой авеню и Тридцать третьей стрит, и потому внутри было очень шумно. Быстро темнело. Вся вторая половина дня ушла у них на поиски ночлега. Свет фар проезжавших мимо и неистово сигналивших машин озарял вспышками стол для настольного тенниса, стоявший в углу вестибюля. Приличный вид мужчин, читавших в небольшом зале библиотеки, не внушал Брэдли особого оптимизма. Здешняя атмосфера была буквально пропитана косностью и пережитками прошлого.
— Как здесь гадко, — проворчал Брэдли. — Крис, что скажешь?
— Привыкай, Брэдли.
Крис оставил его горевать у входа в читальный зал, а сам присоединился к остальным, разместившимся вместе с багажом на коричневых пластмассовых стульях и диванах.
— Ну, по крайней мере здесь чисто, — оглядываясь по сторонам и улыбаясь, сказал неунывающий Майк.
— И очень тихо по сравнению с «Уилтоном», — подхватил Тед. — Там галдели как на мексиканских петушиных боях.
Кей отошла от стойки регистрации, за которой стоял молодой человек, под чьей белой майкой рельефно проступали крепкие бицепсы. Если потребуется кого-то вразумить не столько словом, сколько делом, лучшего человека для этого не найти.
— Все устроено, — сказала Кей, — вам придется спать в одной комнате, но мне сказали, что там чисто и уютно. И если вы устали так же, как я, то стоит вам только лечь, и сразу уснете. Мне же еще нужно добраться до своего корпуса. Прошу прощения за сегодняшний безумный день. Обещаю, что завтра все пройдет как надо.
— Вы не виноваты, профессор Куинн, — сказал Крис, — так что не волнуйтесь об этом.
— Как бы то ни было, мы успели посетить полицейский участок на Кэнел-стрит, — сказал Тед.
— Хорошо. О боже! — воскликнула Кей, взглянув на часы. — Уже почти полночь! Спокойной ночи!
— Спокойной ночи! — хором ответили Майк, Тед и Крис.
Кей помахала рукой, Брэдли сделал ответный прощальный жест, и она вышла на улицу. До женского корпуса было довольно далеко, а добираться пешком в столь поздний час Кей побаивалась. Она остановилась у перекрестка, надеясь поймать такси. Как назло, улицы были пусты. Она пошла по тротуару, все время поглядывая на Девятую авеню в поисках такси, и вдруг услышала за спиной чье-то тяжелое дыхание. Кей резко обернулась. Это был Брэдли. Он шел за ней, его лицо то исчезало в тени, то появлялось вновь в красном свете неоновых ламп.
— Извините, если напугал вас, — сказал Брэдли. — Можно, я провожу вас, профессор Куинн?
Кей мысленно чертыхнулась. Брэдли отвлек ее, и она пропустила такси, которое, мигая красным огоньком, уже заворачивало за угол.
— Брэдли, пожалуйста, не стоит беспокоиться. Я поймаю такси на следующем перекрестке.
— Мне не трудно, профессор Куинн.
— Спасибо, я сама доберусь.
Кей улыбнулась Брэдли и поспешила вперед, неистово махая рукой появившемуся такси, но оно, не останавливаясь, проехало мимо. Брэдли догнал ее и заглянул ей в лицо:
— На улицах небезопасно, профессор. Пожалуйста, позвольте мне проводить вас.
— Брэдли, правда, не стоит. Я очень устала от кино, от разговоров о кино, от Нью-Йорка. Я хочу остаться одна и как следует выспаться.
Брэдли взглянул на ее руки. Даже покрытые шрамами, они были красивы, но сейчас дрожали.
— Конечно, — сказал Брэдли, — я понимаю.
Кей улыбнулась. Лицо у нее было бледное и измученное.
— Спокойной ночи, Брэдли. Спасибо тебе за заботу, но пойми меня правильно. Я действительно очень устала. И пожалуйста, скажи ребятам, чтобы завтра ровно в восемь они были готовы к выезду. Паром отходит от причала парка Бэттери в девять часов.
— Хорошо, профессор, я передам.
— Спасибо, Брэдли. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, профессор.
Брэдли развернулся и пошел назад, опустив плечи, пнув мятый стаканчик из-под кофе, подвернувшийся ему под ноги.
Кей остановилась на перекрестке и взяла поудобнее дорожную сумку. Опускался туман, теплый и насыщенный влагой, несмотря на то что воздух был прохладным. Свет фонарей, неоновых вывесок и автомобильных фар искрящимися бликами ложился на черный, влажный асфальт. Вереница образов пронеслась в ее сознании: убийственная толчея в отеле, сокол, мебель ар деко, терминал аэропорта… Как-то сразу навалилась невыносимая усталость, которая накапливалась все последние недели. Кей тряхнула головой, собирая остатки сил. Она вновь замахала рукой, пытаясь остановить такси, но и на этот раз ей не повезло — машина была заполнена пассажирами.
Брэдли стоял у входа в мужской корпус «Христианской ассоциации».
Красный свет неоновой вывески выхватывал из тьмы его небритое лицо, почерневший от грязи воротник некогда белой рубашки и маленький нос, который днем был до крови разбит о стеклянную витрину отеля, так безжалостно выставившего их на улицу. Темные щелки глаз наблюдали за тем, что происходит на углу Девятой авеню, они буквально впились в фигуру, метавшуюся взад и вперед в свете уличного фонаря. Кей безуспешно пыталась поймать такси. Вывеска мигала, и лицо Брэдли то появлялось из темноты, то вновь исчезало; это было похоже на колебания света в старых немых фильмах — у раннего Чаплина или Мельеса.180
*
К северу от бульвара Гувера, в самом центре Лос-Анджелеса и в миле от университета Южной Калифорнии, стоял четырехэтажный жилой дом. Стены его были выкрашены в ярко-зеленый цвет, а пожарные лестницы — в нежно-персиковый, по стенам тянулись, обвисая, телефонные провода. На карнизах еще сохранились цветочные орнаменты, сделанные в прошлом веке.
Оперативная группа во главе с Сантомассимо, капитаном Эмери и Бронте вошла в дом. Трое полицейских держали в руках топоры. Их вид ужасно расстроил управляющего домом, невысокого грека по фамилии Илиасис, который встретил оперативников на лестнице и, взглянув на значок и ордер, предъявленные капитаном Эмери, запричитал:
— Только не надо ломать двери. Я содержу дом в чистоте и порядке, и никто никогда не жаловался…
— Мистер Илиасис, — прервал его стенания Сантомассимо, — нам нужно попасть в квартиру на верхнем этаже.
— Конечно, конечно, — залепетал Илиасис, пятясь по ступенькам вверх, — вот только у меня нет страховки на случай повреждений топором.
Напор полицейских заставил растерявшегося Илиасиса прижаться к перилам и пропустить их наверх. Придя в себя, он побежал за ними следом, перепрыгивая через несколько ступеней.
— Только не топоры! Прошу вас, ничего не ломайте! — кричал он.
На четвертом этаже было темно, и только дверь в самом конце коридора виднелась в свете мигавших реклам. Сантомассимо глянул в окно и увидел вывески бутиков и продуктовых магазинов; желтые и красные светлячки зажженных автомобильных фар скользили вдоль бульвара Гувера.
— Фред, вот эта дверь, — сказал Бронте.
Полицейские подошли к двери по соседству с пожарным выходом и остановились. Повисла пауза, которая еще больше нервировала Илиасиса. Полицейские были напряжены, топоры наготове, но все чего-то ждали. Щелкнув пальцами, Сантомассимо подозвал Джорджа Шмидта, специалиста по замкам. Тот достал из кожаного чемоданчика внушительную связку ключей и приступил к работе.
Глаза Сантомассимо и Бронте были устремлены на дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», сделанную от руки печатными буквами. Ниже виднелась еще одна надпись: Это значит ТЕБЕ!!! А еще ниже, совсем маленькими буквами, но разборчиво: Б. Бауэрс.
— Быстрее, Джордж! — свистящим шепотом произнес Сантомассимо.
— Я и так тороплюсь, лейтенант. Насколько могу тороплюсь, черт побери.
За спиной Шмидта застыл Илиасиас, продолжавший твердить:
— Только не ломайте двери! Только не ломайте!
Бронте оттащил его в сторону.
— Постойте там, мистер Илиасиас, — сказал Сантомассимо. — Вы заслоняете свет.
Полицейский поднес фонарик ближе к замочной скважине. Шмидт все менял и менял ключи, и наконец замок щелкнул. Он толкнул дверь. Сантомассимо и Бронте вошли внутрь прежде, чем капитан Эмери успел пошевелиться.
Сантомассимо включил свет. Полицейские заморгали, привыкая к свету, и переступили порог, едва не споткнувшись о брошенные на полу книги.
Квартира Брэдли Бауэрса представляла собой нечто невероятное: повсюду валялись кипы журналов, гнилые фрукты, у батареи громоздилась куча грязного белья, и даже осенние листья шуршали под ногами, вероятно, занесенные сюда ветром через окно. За красным ободранным диваном стояла узкая кровать, и никакого постельного белья — ни наволочек, ни простыней, только армейское одеяло. Шурша, вдоль стены пробежала мышь.
— Чудесно, — поморщился капитан Эмери, — просто дворец какой-то.
Кухни как таковой не было. На столе стояла плитка, рядом находилась раковина, доверху наполненная грязной посудой, пустыми консервными банками и пировавшими тараканами.
Санузел дополнял общее впечатление: унитаз от ржавчины почернел, в занавеске душа зияли дыры.
Сантомассимо молча осматривал квартиру, тенью следовавший за ним Бронте то и дело качал головой.
— Надо бы у него адресок дизайнера взять, вдруг пригодится, — сказал он с усмешкой.
Атмосфера квартиры была гнетущей. Грязь и запустение выдавали глубочайшее одиночество жившего здесь человека. Сантомассимо заглянул под кровать, за сломанное кресло, вытащил еще одну кипу журналов, все они были о кино: «Скрин», «Сайт энд саунд», «Филм куотерли» и залитый кофе номер «Вэрайети».
— Думаешь, он и есть убийца? — спросил капитан Эмери.
— Не знаю, Билл. Глядя на этот мусор, я даже не знаю, что думать.
Капитан, осторожно ступая, подошел к окну и глянул вниз. Он увидел автостоянку и заднюю стену кинотеатра.
— По этой конуре не скажешь, что здесь живет маньяк. Законченный свин — да. Но убийца…
Эмери отвернулся от окна и стал наблюдать за тем, как Бронте, поочередно поднимая грязные крышки кастрюль, заглядывает внутрь. Затем сержант открыл дверцу холодильника и изучил его содержимое. «А у Бронте крепкий желудок, — подумал Эмери, — раз у него хватает духу смотреть на всю эту вонючую гниль».
— Ну а ты что скажешь, Лу? — спросил его капитан Эмери.
— Вполне возможно, хотя я в этом не уверен. Мы нашли гору журналов о кино. Но они должны быть у каждого студента его факультета.
Бронте глянул на Сантомассимо. Лицо лейтенанта выражало глубокую тревогу.
— Я думаю, нам нужно открыть еще одну дверь, Фред, — сказал Бронте.
— Да. Криса Хайндса.
*
Бледно-молочный свет ночных огней Манхэттена ложился пятнами на мокрый асфальт. По Девятой авеню, тяжело пыхтя, проезжали автобусы. Ослепляя фарами, похожий на огромную блестящую рыбу, проплыл невероятно длинный лимузин. Кей стояла на краю тротуара и ловила такси. Но все они были либо заняты, либо направлялись в парк.
В полном отчаянии Кей посмотрела на часы. Был второй час ночи. Она едва не расплакалась. Ей не хотелось простоять на улице до утра.
— Сюда… Сюда! О черт!
Пустое такси проехало мимо, нырнуло в боковую улочку и пересекло Восьмую авеню. Светофор загорелся зеленым, она перешла через дорогу. На нее налетела ватага молодых людей — все с коротко стриженными крашеными волосами. Они кричали, хохотали, некоторые пританцовывали на тротуаре. Это было их время. Кей с трудом пробилась сквозь галдевшую толпу и дошла до Тридцать второй стрит.
Мелькали куртки, лица, глаза, кроссовки, теннисные туфли, кожаные черные ботинки и даже сандалии, звучала симфония безликих голосов, обрывки каких-то разговоров… Кей с трудом замечала все это, находясь словно в полусне. Ее тело как будто налилось свинцом, она с трудом передвигала ноги. Лишь образ кровати и чистой постели в женском корпусе «Христианской ассоциации», рисовавшийся в ее сознании, заставлял Кей идти вперед. Дойдя до очередного угла, она вновь пересекла улицу.
За ней улицу пересекли кроссовки «Рибок». Кей увидела пустое такси и побежала.
— Такси! — закричала она.
Но таксист ее не заметил и поехал дальше по Девятой авеню. Кей дошла до середины квартала и остановилась у ярко освещенной витрины магазина хозяйственных товаров. Здесь ее будет хорошо видно.
Тихо следовавшие за ней кроссовки «Рибок» тоже остановились.
На перекрестке в конце квартала мелькали такси, шедшие из западной части города. Приободрившись, Кей ступила в темноту и направилась к перекрестку.
Кроссовки «Рибок», не обращая внимания на лужи, решительно последовали за ней.
*
Топор рубил дверь квартиры Криса Хайндса. Щепки разлетались по коридору, Сантомассимо и Бронте прикрывали лица. Топор рубил снова и снова, пока в двери не образовалась щель.
— Чертов дуб… — выругался оперативник, замахиваясь для нового удара.
Дверь застонала и поддалась. Сантомассимо налег на нее плечом и ввалился в квартиру Криса Хайндса. За ним, разломав руками панель, вошел Бронте.
Оперативник включил фонарь. В квартиру проник капитан Эмери, затем остальные полицейские. Луч фонаря выхватывал из тьмы странные очертания комнаты Криса.
Казалось, они попали в музей Хичкока. Комната была забита плакатами, открытками, фотографиями, видеозаписями фильмов, виднелись даже самодельные макеты отдельных сцен, сооруженные из грубого картона и установленные на шатких деревянных консолях. Книжные полки прогибались под тяжестью томов, посвященных Хичкоку.
Осторожно ступая, Сантомассимо обошел комнату. Здесь, как и в квартире Брэдли Бауэрса, царил страшный бардак, но совсем иного рода, с признаками системы. Это был творческий беспорядок человека, который напряженно и много работал. Бронте включил 16-миллиметровый проектор, в который была вставлена пленка. Капитан Эмери наблюдал за его действиями. Высветилась, мерцая, до боли знакомая, гипнотически-завораживающая сцена. Сцена из «Саботажа».
Мальчик со свертком ехал в автобусе. Часы отсчитывали секунды. На Пиккадили-серкус автобус попал в пробку. Ничего не подозревавший мальчик ощупал пакет, который лежал рядом с ним на сиденье. Затем произошел взрыв. Рука вращала рукоятку проектора, медленно сменялись кадры: осколки и искореженные обломки автобуса, разлетавшиеся в клубах дыма. Капитан Эмери потер щеку. Шрамы все еще болели.
— Это почти то, что произошло с нами, — сказал он с некоторым удивлением в голосе. — Секунда за секундой.
Сантомассимо внимательно изучал папки, валявшиеся на полу. В них были собраны отрывки сценариев, просительные письма, адресованные различным студиям и продюсерам, их автор предлагал свои услуги в качестве сценариста, помощника сценариста и даже посыльного. Похоже, все эти письма остались без ответа. Здесь также была подшита курсовая работа с отметкой «А», поставленной профессором Куинн. Тема работы — «Техника алогичности в жанре триллера».
— Капитан, лейтенант, — позвал один из детективов.
На столике в ванной, рядом с ржавой бунзеновской горелкой, лежали пипетки, стеклянные пузырьки, колбы, трубки, мотки медного провода и большой ящик с химикатами. Бронте наклонился и заглянул в мензурку, рассматривая осадок, который имел специфический, неприятный запах. В плотно завязанном полиэтиленовом пакете было вещество розовато-кремового цвета. Полицейский начал развязывать пакет, но Бронте положил ему на плечо руку.
— Это пластид, — спокойно сказал он.
Полицейский отдернул руку и отошел:
— Здесь хватит, чтобы эта комната улетела в Пасадену.
— Он бережливый, — сухо заметил Бронте. — Продюсеры были бы в восторге от такой экономии средств. — Он перехватил взгляд Сантомассимо. — У него тут и нитроглицерин есть, — продолжал он. — Наверное, остался от начинки самолета, взорвавшего Хасбрука. В участке бомба сработала от часового механизма, а у Хасбрука — от удара.
Бронте с отвращением бросил на столик моток провода и несколько маленьких батареек и, повернувшись, едва не натолкнулся на Сантомассимо, стоявшего у него за спиной со сковородкой в руке.
— Что это?
— А ты открой и посмотри.
Бронте снял крышку. На сковородке лежал попкорн, круто посоленный и щедро политый маслом, но уже успевший засохнуть. Бронте опустил крышку.
— Он готовил эту дрянь в больших количествах, — сказал Сантомассимо.
— Да, все верно, это автограф, — сказал капитан Эмери.
С плаката на стене на них смотрел Альфред Хичкок. Тучный гений, безмятежный, как ребенок, и зловещий, как Джек Потрошитель. Он молча наблюдал за полицейскими, и они чувствовали на себе этот взгляд.
— Лу, включи свет, — попросил Сантомассимо.
В комнате зажегся свет. Сантомассимо извлек из-под кровати Криса Хайндса несколько огромных папок. Он развязал черные тесемки и открыл первую. Внутри лежал тщательно выполненный эскиз, напоминавший эпизод из фильма «К северу через северо-запад». Только вместо кукурузного поля, по которому убегал от нагонявшего его самолета Кэри Грант, здесь были изображены песчаный пляж и гребень волны, накатывавшей на берег. Самолет был обведен в кружок карандашом, а рядом сделана пометка: миниатюрный. Далее в папке шли листы меньших размеров: эскизы и чертежи самолета с указанием места расположения взрывчатки, несущего винта, скорости движения модели, рассчитанной с учетом столкновения.
Рисунки были выполнены превосходно, чувствовалось, что у того, кто их сделал, точная и быстрая рука.
Во второй папке тоже оказались эскизы. Обнаженная женщина в душе, очень красивая, чем-то похожая на молодую Джанет Ли, ее голая нога касается провода. Там были и план расположения труб, и схема заземления тока.
— Хватит уже любоваться живописью! — зло рявкнул капитан Эмери.
— Фред… — позвал Бронте.
Сантомассимо обернулся. Бронте стоял, уставившись на магнитофон, находившийся возле мягкого кресла. Это был аппарат для профессиональных пользователей — старая «Награ». Бобины были вставлены, приемная бобина на три четверти заполнена. Полицейские собрались вокруг поблескивавшего магнитофона.
— Включи его, Фред, — тихо сказал капитан Эмери.
— А вдруг это ловушка?
— Вряд ли он ждал нас.
Бронте подошел к магнитофону, нагнулся и внимательно осмотрел его. Сантомассимо посмотрел на капитана Эмери, затем обвел взглядом детективов и полицейских. Те попятились к двери.
— Лу, дай мне кусок провода, — попросил Сантомассимо.
Бронте порылся на столе и, найдя нужный кусок, протянул его Сантомассимо. Тот медленно просунул провод под днище и поднял магнитофон. Аппарат оказался тяжелым, и провод врезался в руки Сантомассимо. Бронте заглянул под днище.
— Ничего, — констатировал он.
Днище было в пыли. Ничто не указывало на то, что магнитофон недавно вскрывали.
— Желающие могут выйти в коридор, — сказал Сантомассимо.
Никто не сдвинулся с места.
Сантомассимо включил магнитофон. Зажглась красная лампочка. Он нажал клавишу «Воспр.». Пленка вначале ослабла, а затем натянулась. Все затаили дыхание, но магнитофон не издал ни единого звука, слышались только статические и комнатные шумы. Сантомассимо нажал на «Стоп», затем вдавил клавишу перемотки. Пленка свистяще зашипела, и через мгновение раздался высокий голос быстро говорившего человека, звучавший в обратном направлении. Сантомассимо перемотал еще немного и вновь включил воспроизведение. До них донесся немного дрожавший голос Криса Хайндса.
— Извините, но я вынужден на время прервать свой рассказ. Нужно ехать на съемочную площадку. Рыцарь Куинн, этот жалкий макаронник, спас ее. И теперь мне придется подготовить для нее новый сюжет.
К сожалению, меня не будет в Лос-Анджелесе, и я не увижу замечательный эпизод с Сантомассимо, в котором его мозги будут отскребать от пола и стен полицейского участка. Жаль, что придется пропустить собственную постановку, но что делать, таковы издержки профессии режиссера. Придется довольствоваться заметкой в «Нью-Йорк пост».
Я не говорил вам? Я еду в Нью-Йорк. Профессор Куинн организовала экскурсию по местам съемок фильмов Хичкока. И там мы с ней поставим сцену из «Исступления» — одной из лучших картин мастера.
СТОП! На сегодня достаточно!
Сантомассимо остановил пленку и схватился за трубку телефона. Он набрал номер справочной службы Нью-Йорка. В трубке хрипело и свистело, и он уже хотел нажать на рычаг и набрать номер заново, когда услышал голос нью-йоркского оператора.
— Оператор, я звоню по срочному делу.
— Какому конкретно?
— Это вопрос жизни и смерти. С вами говорит лейтенант полиции Фред Сантомассимо. Номер моего значка шестьдесят пять сорок, я возглавляю отдел убийств участка Палисейдс в Лос-Анджелесе.
— Так что у вас за срочное дело?
— Необходимо определить местонахождение одного человека.
— Его имя, сэр?
— Мне нужен список отелей на Манхэттене, названия которых начинается на «У».
— Мы не предоставляем такую информацию, сэр.
— «У» как в «Уильям».
— Сэр, в Нью-Йорке очень много отелей.
— Препятствие следствию — серьезное преступление, и оно уголовно наказуемо. Я приказываю вам зачитать мне все необходимые названия.
Возникла пауза. Сантомассимо услышал в трубке клацание клавиш компьютерной клавиатуры. Потом другой оператор зачитал ему список отелей. Сантомассимо поспешно записывал названия, адреса, телефоны.
Бронте рассматривал большой рекламный плакат «Исступления», висевший над столом, — лицо человека, искаженное слепой ненавистью. Актер Барри Фостер181 душил галстуком молодую женщину.