У миниатюрной Джины Пешетто стянутые в узел белокурые волосы — из узла во все стороны выбиваются пряди. Голубые глаза, узкие бедра, большая грудь. На ней джинсы с коротко обрезанными штанинами и трикотажная майка, а поверх — весь в пятнах от химикатов белый халат с развевающимися полами. Да и сама Джина вся какая-то летящая: она стремительно двигается по лаборатории, уставленной шкафами и лампами на штативах, хватает и тут же ставит на место какие-то предметы, то зажигает, то гасит свет. И говорит, говорит.

Приход Паоло она принимает как должное, объяснения выслушивает, не задавая вопросов. Паоло, сославшись на разговор с генуэзским коллегой, поначалу ходит вокруг да около и не касается интересующей его темы; когда же он упоминает имя Гуараши, Джина останавливается перед ним как вкопанная и сразу же переходит на «ты».

— Мне уже тридцать семь, — Паоло не дал бы ей и двадцати пяти, — и я уже давно ни от кого не завишу; эта фотола6оратория — моя собственность, как специалист я пользуюсь хорошей репутацией и водить себя за нос не позволю. Так что советую не напускать тумана.

Паоло вынужден формулировать свои вопросы четче. Итак, сам он с Гуараши знаком не был, о его смерти услышал от одного офицера, который спустя несколько часов тоже умер. Ему захотелось узнать об этом деле подробнее, и вот ниточка, которую он распутывает, привела его в Геную — сначала на «Эндас», а теперь сюда, к ней.

Женщина долго смотрит на него, прищурив глаза и что-то прикидывая. Потом берет у него сигарету. Они садятся.

— Как он умер? — тихо спрашивает Паоло. — Если верить официальному сообщению, он покончил с собой. У себя в кабинете. Какая-то история с женщинами, векселями, долгами…

Джина не перебивает его.

Помолчав немного, она неторопливо, но старательно гасит сигарету. Этот жест как бы успокаивает ее.

— Чепуха, — говорит она наконец.

Затем встает и сбрасывает с себя халат, Паоло еще раз отмечает странный контраст, обтянутые короткими джинсами тощие ноги, вся ее фигурка подростка и грудь зрелой женщины.

— Да, я некрасивая, — говорит Джина, заметив его взгляд, — но и не такая уж уродина. Чудная, смешная — пожалуйста, но не уродина. Во всяком случае, Гуараши я нравилась. А он нравился мне. Я с ним жила целый год. С карабинером, представляешь? О нет, романом это, конечно, не назовешь. Я прекрасно понимала, что нужна ему для его работы. Но у нас с ним были родственные души. Я люблю свою работу, он любил свою, мы уважали друг друга. Самоубийство? Азартные игры, женщины? Чепуха. Гуараши был из тех, кто играет по самой высокой ставке. Но не на деньги. Играть ему приходилось для дела, и в этой игре не было ничего личного. Он ставил на собственную шкуру. Официально его работа считалась административной, подумаешь — внутренняя безопасность. Всякие там бумажки, досье на сотрудников, в общем, все в таком духе. Но я знаю, иногда он целыми ночами кого-то выслеживал, встречался с какими-то странными типами, что-то выяснял в банках. Однажды он пришел ко мне с вот такой резаной раной на спине: кто-то пырнул его ножом. А врача вызвать не разрешил.

Джина продолжает свой рассказ. Паоло понимает, что это исповедь. В словах женщины чувствуется боль, но впечатление такое, будто смерть Гуарашн не была для нее неожиданностью. Паоло перебивает ее, хотя ему и не хотелось бы этого делать:

— А что ты можешь сказать об Оскаре Штице?

— А, да. Оскар Штиц. Валерио называл его мистером Икс. Не один месяц потратил он на то, чтобы установить, кто этот человек и откуда к нам явился. По-моему, ему это удалось незадолго до того, как его вызвали в Рим и повысили в звании. Но мне он ничего не сказал. Не хотел, чтобы я слишком вникала в некоторые вещи. Говорил, что это опасно. Уж кто-кто, а он опасность чуял.

— Что ты хочешь этим сказать? Какое отношение может иметь Щтиц к смерти Гуараши?

Джина качает толовой:

— Не знаю. Сказала так, зря, не подумав. А может, и не зря. Есть одно обстоятельство, о котором я еще никому не говорила. Когда началась эта история с заказом на самоходки, Гуарашн устроил мне работу на «Эндас»: я должна была фотографировать всякие официальные акты, приемы. Валерио же отвечал там за безопасность, и ему ничего не стоило оформить мне пропуск. На многих официальных встречах бывали и Щтиц, и сопровождавшие его люди. А для Гуараши я должна была печатать лишнюю копию всех снимков.

Паоло не может скрытъ нервного возбуждения.

— Эти фотоснимки еще у тебя? Ты можешь мне их показать?

— Когда умер Валерио? — перебивает его Джина.

— Да с неделю назад. В прошлую пятницу.

— А тот, другой? Офицер, который тебе позвонил?

— В воскресенье. Но не все ли равно? Что ты хочешь этим сказать?

— В воскресенье после обеда я пришла в лабораторию, чтобы немножко привести ее в порядок. Я это делаю почти каждое воскресенье — в другие дни времени не хватает. Часов примерно в пять кто-то позвонил в дверь. Пришли двое в штатском, раньше я их никогда не видела. Они показали мне удостоверение секретной службы «Эндаса» и сказали, что у них там, в архивах фирмы, случилось короткое замыкание и много фотографий сгорело, потому им нужны все негативы снимков, которые я делала на «Эндасе». Я предложила им напечатать нужные фотографии, но сии ответили, что ждать им некогда, и администрация сама об этом позаботится.

— И ты отдала им все негативы? — спрашивает Паоло, не скрывая своего разочарования.

— Все. Я сложила их в коробку, и они унесли ее с собой. Когда сообщили о смерти Гуараши, я сразу позвонила в «Эндас», в бюро по внешним связям, и спросила, удалось ли им восстановить фотоархив. А они там словно с луны свалились. Тогда я спросила насчет короткого замыкания и пожара, но мне ответили, что никакого пожара не было и все фотоматериалы на месте. Они додумали, что я напрашиваюсь на новые заказы, и сказали, что к услугам посторонних лиц и организаций больше не прибегают, так как у них теперь есть своя лаборатория.

Паоло размышляет.

— Ты думаешь, Валерио Гуараши убили потому, что ему было что-то известно об этом самом Оскаре Штице? — спрашивает он.

— Я ничего не думаю, — отвечает Джина. — Только говорю, что Гуараши не из тех, кто кончает жизнь самоубийством. Я знаю, он целый год следил за Штицем, и меня он устроил на «Эндас», чтобы я фотографировала этого типа, а когда он умер, ко мне пришли и забрали все негативы.

— Почему же ты не обратилась в полицию?

— Я не знаю, действительно ли те двое, что приходили, из «Эндаса». Но удостоверения, которые они мне показали, были подлинными. Я же фотограф: если бы фотографии на удостоверениях переклеили, я бы сразу заметила. Они пришли официальна Кто их прислал, не знаю, но в том, что это официальные лица, я могу поклясться. Так о чем мне было сообщать в полицию? И потом, у меня свои заботы. Я столько лет вкалывала, пока не обзавелась лабораторией. Гуараши занимался трудным и опасным делом. На кого он работал? Не знаю и знать не хочу. По-моему, тебе тоже с ними лучше не связываться.

— Погоди. Если бы я принес тебе фотографии, ты могла бы узнать Штица?

Джина удивленно смотрит на него и вдруг начинает смеяться. Смех у нее напряженный, нервный.

— Да ты, выходит, ничего не понял. Фотографий больше нет. Или ты думаешь, что явишься на «Эндас», сунешь им под нос свою журналистскую карточку, а они вынесут на подносе фотографии, которые тебе нужны?

При встрече Паоло излагает эту историю вкратце, ничего не скрывая от Дондеро. Он понимает, что профсоюзного деятеля смерть Гуараши и Фульви не очень интересует. Для него главное — махинация с военными заказами. И действительно, едва услышав про расследование Гуараши и про пропажу фотографий, тот набрасывается на Паоло.

— А я что тебе говорил? Грязное дело. Кое-кто нажил на нем кучу миллиардов. И не исключено, что сейчас они собираются повторить махинацию. Этого Штица надо бы выследить. Не может же он раствориться в воздухе!

Настроенный менее оптимистично, Паоло говорит:

— Но мы не знаем даже, как он выглядит.

— Пока не знаем. Но на «Эндасе» фотографии должны сохраниться. Эта женщина, как там ее? Ну, Джина, она же сама тебе сказала, Там явно блефовали: пожара никакого не было, все архивы на месте.

— Что ж, отлично. Сегодня же пойдем туда, представимся и попросим, чтобы нам дали самый лучший портрет Штица, а еще лучше — два: анфас и в профиль… Если эти типы побывали у Джины, ясно, что они позаботились о том, чтобы снимки исчезли и из архива.

— А может, и нет, — вдруг они думают, что никому до них не добраться?

Паоло не отвечает — он уже действует: поднимает трубку и звонит своему редактору.

— Какого черта ты сидишь в Генуе? — первым делом спрашивает Бьонди.

Паоло коротко излагает суть дела. О фотографиях он умалчивает, лишь в общих чертах обрисовывает историю Гуараши и его расследования связи некой таинственной личности с «гепардами».

— Да, имей в виду: я приехал в Геную, чтобы написать о судах, плавающих под чужим флагом, и вернусь с готовым материалом.

— Что это значит?

— А то, что мне нужна «крыша».

— Ладно. Я поставлю твой материал в план. Генуя, суда с контрабандой. Только держи меня в курсе.

Теперь, думает Паоло, остается только ждать. А сколько еще нужно сделать! Еще раз побывать у Джины Пешетто, расспросить людей, позвонить Франке. Но вместо этого, прихватив с собой книгу, он устраивается в гостиничном холле. В руках у него последний роман Джона ле Kappe. Смешно даже.

Дондеро с помощью Антонио и Джулиано все уже организовал. План рискованный, но они надеются, что дело выгорит. С некоторых пор служба внутренней безопасности «Эндаса» почему-то стала не столь бдительна. Бывший полковник, которого несколько лет назад перевели сюда из армии сначала в качестве консультанта, а потом назначили начальником службы безопасности, поспешно уложил чемоданы и вернулся в Рим. Вместе с ним уехали еще двое, но ни на одно из трех освободившихся мест пока никого не взяли. Ходили слухи, что причина «утечки кадров» — реорганизация секретных служб. Но слухи эти вскоре прекратились. Во всяком случае, последнее время несколько ослаб надзор, дисциплина служб безопасности расшаталась. Дондеро и его друзья хотят этим воспользоваться.

Проникнуть на завод тоже не составляет особого труда. Нужно только дождаться часа пик, когда приходит смена и людской поток захлестывает проходные. На заводе уже ждут профсоюзника, и в одной из проходных на его имя оставлен пропуск. Дондеро подает вахтеру свой старый документ с фотографией, на которой он мало похож на себя: короткая стрижка, нет усов. Вахтер, лишь мельком взглянув на документ, откладывает его в сторону, чтобы вернуть, когда Дондеро будет выходить с завода.

План, в сущности, предельно прост. Дондеро останется на заводе, а кто-то из его друзей заберет удостоверение. Самое трудное — выбраться с завода, когда фотографии уже будут у него в руках. Он рассчитывает смешаться с толпой рабочих ночной смены: ему придут на помощь Антонио и Джулиано и как-нибудь отвлекут вахтеров, которые к тому времени тоже сменятся. Если номерне пройдет, Дондеро прикинется дурачком и, передав фотографии товарищам, заявит, что ему стало плохо, он задержался и не смог вовремя забрать свое удостоверение. Ему, конечно, не поверят, но что с ним могут сделать? Не исключено, что придется устроить небольшой скандальчик — ведь он, Дондеро, как-никак представляет федерацию металлистов.

План рискованный, но не слишком.

Дондеро никогда не бывал на заводе, и, несмотря на его пропуск, никто, конечно, не станет знакомить чужака с расположением цехов. У проходной его уже дожидаются служащий из дирекции и представитель заводской комиссии, которого Дондеро сознательно не поставил в изаестность о своем визите. Они водят Дондеро по столовым, раздевалкам, залам для заседаний. Представитель администрации извиняется: директор на совещании и не может принять Дондеро, но он лично — в полном его распоряжении. Дондеро не ожидал, что его будут неотступно опекать, от этого типа просто невозможно отвязаться: скорее всего, он из службы безопасности. А может, и нет, может, он просто чинуша, аккуратно выполняющий поручение. Увидев наконец идущих навстречу Антонио, Джулиано и еще двух членов заводской комиссии, Дондеро облегченно вздыхает. Представитель администрации явно недоволен, когда ему намекают, что члены комиссии хотели бы поговорить о своих профсоюзных делах с представителем федерации металлистов без свидетелей; но время позднее, его трудовой день давно закончен, и если рабочие потом сами проводят Дондеро…

У Паоло просто сил нет больше ждать. Уже перевалило за полночь; Дондеро находится на заводе добрых семь часов. Паоло заглянул к своему коллеге в редакцию местной газеты и мается здесь от нетерпения. Он трижды звонил в гостиницу. Нет, синьор Дондеро еще не возвратился, что ему передать? Паоло и сам бы помчался на «Эндас», но завод за городом, да еще в запретной зоне. Не может же он прогуливаться там на меду у охранников. Где искать Антонио и Джулиано, он тоже не знает.

От неожиданного грохота в окнах задребезжали стекла.

— Что это? — вздрагивает Паоло.

— Наверное, газовый баллон взорвался. А может, очередное покушение, — пожав плечами, говорят его приятель-журналист и кричит молодому репортеру из ночного выпуска:, — Узнай у пожарников и позвони в квестуру.

Паоло охватывает страшное предчувствие. Репортер вскоре возвращается.

— Оки говорят, что все спокойно, — сообщает он.

— Как это «все спокойно», когда так рвануло? — сомневается приятель Паоло.

— Я просил, чтобы проверили, мне это тоже показалось странным. Но вроде бы ничего ни случилось. И карабинеры молчат.

— А в больницы ты звонил? — спохватывается Паоло. Его коллега сразу вскакивает.

— Черт побери, ты прав! У меня еще и приятель дежурит сегодня на «скорой».

Низко склонившись над телефоном, журналист тихо с кем-то разговаривает, записывает что-то в блокнот.

Положив трубку, он обращается к Паоло. Лицо у него растерянное.

— На «Эндас» срочно вызвали две машины «скорой помощи». Дежурным в больнице не удалось узнать, что там случилось. Машины уже выезжают.

— А ну, давай скорее!

Паоло буквально выдергивает своего коллегу из кресла. Пока они сбегают по ступенькам, генуэзец сыплет проклятиями.

— Когда у них что-то происходит, нам никогда не дают знать. Даже в полицию и в магистратуру не сообщают. Черт бы их побрал вместе с их проклятой внутренней безопасностью, пропусками и дурацкими военными тайнами. Но на сей раз мы их причешем, голубчиков!

У редакционной проходной он останавливается и звонит по внутреннему телефону:

— Отдел хроники? Найдите-ка мне быстренько фоторепортера и направьте его на «Эндас». Нет. Что там случилось, не знаю, знаю только, что им потребовались две машины «скорой помощи». Поторопитесь, я уже еду.

Они садятся в машину, и приятель Паоло изо всех сил жмет на газ. К заводу они подъезжают одновременно с машинами «скорой помощи». Видно, как по заводской территории мечутся люди в форме службы внутренней безопасности. Машины «скорой помощи» пропускают, журналистов задерживают.

Коллега Паоло нервничает, кричит, размахивает своей карточкой.

— Мне необходимо поговорить с директором, — кричит он, но его никто не слушает.

В глубине заводского двора полыхает пожар. Обе машины «скорой помощи», проехав немного, останавливаются, санитары вытаскивают носилки. Один из врачей яростно спорит с каким-то офицером, доказывая, что ему надо подъехать поближе к месту происшествия. До Паоло долетают слова офицера: «…бомба… опасность нового взрыва… их принесут сюда».

Врач все еще что-то доказывает, но тут подкатывают два заводских пикапа. У ограды и вокруг машин собираются рабочие ночной смены.

На глазах у Паоло из пикапов вытаскивают два тела, закутанных в прогоревшие одеяла. Оба мужчины. Один изуродован до неузнаваемости: обезображенное взрывом лицо в крови; другой тоже весь залит кровью. Когда его кладут на носилки, Паоло узнает густую шевелюру, усы. С разинутым в крике ртом он начинает продираться сквозь толпу, но тут же сгибается от сильного удара локтем в живот.

Чьи-то мускул истые руки помогают ему распрямиться.

— Вам плохо?

Паоло встречает взгляд Джулиано. На его осунувшемся лице выражение суровой решимости.

— Иди отсюда, быстро! Уходи! — шепчет рабочий. Внимание всех присутствующих приковано к носилкам. — А… — начинает Паоло, но спросить не решается.

— Дондеро пока жив. Антонио убит. Не высовывайся. До завтра. Увидимся в траттории.

С этими словами Джулиано исчезает в толпе.