Путь найден

После освобождения из английского лагеря для военнопленных я поселился в Рейнской области и, как миллионы других немцев, попытался начать новую жизнь. Мой материальный капитал для этого был невелик — старая полевая военная форма и рюкзак, в котором уместились все мои пожитки, включая две книги. Но я располагал обещающим большие «доходы» духовным капиталом: это — бескомпромиссный разрыв с национал-социализмом и со всей предыдущей жизнью. Это — поиски и приобретение новой, действительно полезной моему отечеству альтернативы. И этот капитал я постоянно приумножал. К тому же я был молод и здоров.

Итог 12-летнего господства нацистов был ужасающим. Вторая мировая война оказалась самой страшной и опустошительной из всех войн, которые когда-либо знало человечество. Она окончилась полным разгромом «тысячелетнего рейха». Отчаяние, безысходность, голод, духовное и моральное опустошение стали характерными чертами существования для массы немцев. И это неудивительно.

Более 4 млн пропавших без вести и убитых на полях сражений, почти столько же жертв среди мирного населения, сотни тысяч искалеченных, груды развалин на месте цветущих городов и деревень, потеря четверти довоенной территории Германии, строгий оккупационный режим держав-победительниц во всей стране, которая лишилась своего государственного суверенитета и национальных органов власти, полная парализация общественной и экономической жизни в Германии. Кто не смог бы понять состояния депрессии и отчаяния многих миллионов голодающих немцев?

Двадцать миллионов жизней советских граждан и миллионы людей других государств унесла с собой война. Кто из моего поколения мог говорить об этом с чистой совестью? Только немногие немцы, и прежде всего коммунисты, боровшиеся за лучшую Германию.

Мне, как и всем, предстояло еще разобраться в происходящем, оценить мои действия во время господства нацистов и найти свое новое место в жизни. Что касается перспективы большой политики, то мне было ясно, что новая, то есть мирная и демократическая, Германия могла быть построена только при лояльном, дружественном сотрудничестве с Советским Союзом, что будущее Германии находится только на Востоке и что я хочу внести в это свой вклад. Но нужен ли кому-то мой вклад, как обстояло дело с моим собственным будущим? Как-никак я бывший эсэсовец, к тому же еще офицер РСХА, преступной организации, как ее назвал Нюрнбергский трибунал в своем приговоре.

Какое значение могло иметь то, что я выполнял только «чистую» работу в секретной службе? В конце концов, она не была чистой, поскольку объективно помогала развязать ужасную войну и превратить Германию в кучу духовных и материальных обломков. Только случай помог мне избежать более глубокой и прямой связи с преступлениями СС.

Насколько велика моя вина перед отечеством и перед народами, пострадавшими от развязанной фашистами войны, ответственность, которую мне предстояло нести всю свою жизнь? Этот вопрос имел для меня, как и для многих других, особую остроту, поскольку я в начале сознательной политической жизни связал свою судьбу с запятнанной кровью нацистской системой и на первых порах искренне верил, что иду правильным путем, в интересах отечества.

Глубокое огорчение по поводу этой большой ошибки я уже пережил. Теперь нужно было преодолеть свое настроение и честным трудом подготовить почву для расцвета новой Германии, которая могла бы пользоваться уважением и доверием народов.

В мои неполные 30 лет я для этого был, конечно, не так уж стар, и чувствовал себя обязанным сделать это. Сначала мне следовало позаботиться о своей денацификации. И здесь оказалась полезной моя нидерландская аттестация. Кроме того, у меня имелась рекомендация английских учреждений, в которой говорилось, что я не военный преступник и что против моего использования в новой немецкой полиции нет возражений.

Для меня уже тогда была очевидна сомнительность практики денацификации, проводившейся западными оккупационными властями, что укрепило мою критическую позицию по отношению к их германской политике. Чем больше я знакомился с действиями западных оккупационных властей в области так называемого демократического перевоспитания немецкой нации, чем яснее мне становилось, что они никогда не стремились к подлинному искоренению всех реакционных, милитаристских и нацистских тенденций в общественно-политической жизни в оккупированной ими части Германии, тем сильнее росло во мне разочарование этой политикой.

Американцы и англичане, в отличие от Советского Союза, с самого начала исходили из принципа коллективной ответственности немцев за преступления нацистского режима. Не делая никакого различия между закоренелыми нацистами, носителями и фанатическими сторонниками человеконенавистнических идей Гитлера, виновниками жестоких массовых преступлений, и теми, кто только в силу обстоятельств оказался малой частичкой гигантской государственной машины «третьего рейха», они развернули в небывалых масштабах под флагом денацификации кампанию жестоких репрессий, направленную против почти всего немецкого народа. К 1 января 1947 г. в американской оккупационной зоне акцией по заполнению анкет по денацификации оказались охвачены 11,6 млн человек. Понятно, что в таких условиях не могло быть и речи об установлении индивидуальной ответственности того или иного человека, они открывали возможность только для жестокости и произвола.

Я знал много случаев, когда американские (иногда также английские и французские) военнослужащие клеймили зажиточных немцев как нацистских преступников, чтобы получить предлог к конфискации их жилищ и состояния, которые затем они присваивали как «освободители». Многие мирные немецкие граждане, причисленные при таком поверхностном подходе «к нацистам и их сообщникам», стали беззащитными жертвами грабежей, насилий и убийств недисциплинированной солдатни. Меня особенно возмущало, что все это беззаконие не только не пресекалось, но фактически поощрялось военным командованием союзников в западных оккупационных зонах Германии. Что касалось наказания настоящих преступников, то здесь хваленое англосаксонское «чувство справедливости» проявляло себя иначе. С одной стороны, военные трибуналы союзников в западных оккупационных зонах выносили самые суровые приговоры по делам лиц, участие которых в нацистских преступлениях подтверждалось только косвенно или неполно. С другой — кровавые судьи, имевшие на совести тысячи человеческих жизней, не получали никакого наказания. Дело нацистского военного преступника Клауса Барбье, ставшего известным под прозвищем «мясник Лиона» и долгое время спасавшегося от справедливого наказания под защитой секретной службы США, является самым ярким тому примером. Многие из них поспешили предложить свои услуги новым хозяевам и ради личного блага готовы были отказаться от интересов своей страны, своего народа. Среди тех, кто вступил на путь прислужничества, находились и бывшие сотрудники РСХА, впоследствии занявшие руководящие посты в организации Гелена, а затем в БНД.

Как выяснилось позднее, некоторые из них установили тайные контакты с англо-американскими разведывательными службами сразу же после войны и являлись их платными агентами. Некоторые в результате так называемого «автоматического ареста» попали в лагеря для интернированных и там были завербованы. Уже при вступлении на германскую территорию американцы и англичане имели справочники об организации и персонале немецких учреждений, что давало им возможность быстро выискивать нужных людей. Так, западные союзники были отлично информированы о партийном центре НСДАП, о ведомствах РСХА и полиции по состоянию на зимние месяцы 1944/45 г., о создании нелегальной сети нацистской партии и диверсионных групп «Вервольф». На основании приложенных к этим справочникам списков членов групп американцы и англичане провели многочисленные аресты с последующей вербовкой арестованных. Позже десятки из них были инфильтрированы американцами в организацию Гелена, в ведомство по охране конституции и органы вновь созданной западногерманской полиции. Это, конечно, не означало, что вся западногерманская разведывательная служба состояла только из беспринципных, продажных личностей. Среди старых, опытных сотрудников РСХА, искавших места в организации Гелена, были и субъективно честные, порядочные люди, так называемые «идеалисты», которые не олицетворяли собой нацистскую идеологию, а просто добросовестно, сидя за письменным столом, выполняли свой служебный долг, не преступая рамки действующих законов и не участвуя в кровавых акциях.

Однако многие из них не смогли разобраться в трудностях послевоенного периода в Германии и из ложно понимаемого чувства долга связали свою судьбу с защитой несправедливого дела. Благодаря моей уже приобретенной проницательности я смог избежать этого.

Все те, кто занял ключевые позиции во вновь создававшихся органах местного самоуправления, а позже в центральном экономическом и административном совете Бизоний, принадлежали к числу ставленников оккупационных учреждений. С помощью влиятельных зарубежных покровителей эти люди заложили прочный фундамент для своей последующей карьеры, которая привела их после образования западногерманского государства на высшие посты правительственных и партийных учреждений. Главными предпосылками для такого взлета являлись абсолютная лояльность по отношению к оккупационным властям, способность устанавливать и поддерживать нужные отношения и неразборчивость в выборе средств для достижения поставленных целей.

«Особые отношения» с англичанами и американцами, которые, как мне точно известно, установились еще во время войны, помогли сделать блестящую карьеру таким политикам, как основатель баварского ХСС Йозеф Мюллер (по кличке Оксензепп), председатель западногерманского бундестага 60-х годов Ойген Герстенмайер и влиятельный политик Якоб Кайзер, который в свое время возглавлял боннское министерство по общегерманским вопросам, где и мне довелось поработать.

Совсем не случайно первым канцлером ФРГ в 1949 г. стал Конрад Аденауэр. Среди молодого поколения немцев едва ли известно, что Аденауэр был связан тесными деловыми и родственными узами с самыми влиятельными кругами как германского, так и американского капитала. К его наиболее могущественным покровителям в Германии принадлежали крупнейшие промышленники и банкиры, такие, например, как Абс, Пфердменгес и Цинсер, которые даже во время войны поддерживали самые лучшие отношения с американскими финансовыми группами Моргана и Рокфеллера. Вторая жена Аденауэра, Гусей, урожденная Цинсер, была родственницей супруги президента Всемирного банка Макклоя, который в 1949–1952 гг. являлся верховным комиссаром США в ФРГ. Позднее он возглавлял «Чейз Манхэттен банк» и стал специальным советником президента США Кеннеди.

Многие видели и понимали двойную игру западных держав в денацификацию. Для коммунистов это было в любом случае ясным, в чем я мог неоднократно убедиться. Но и такие политики, как, например, первый министр ФРГ по делам семьи Франц Вюрмелинг из партии Центра, признавали это. Когда я однажды посетил Вюрмелинга, чтобы узнать, не найдет ли он для меня какого-нибудь места, и предъявил ему мое свидетельство о денацификации, он отрицательно покачал головой. «Знаете ли, свидетельство о денацификации, группа 5, доказывает только сообразительность владельца, который смог от нее ускользнуть». Министр был совершенно прав, для него подобное свидетельство ничего не значило, мне оно тоже приносило мало пользы, поскольку у меня не имелось решающих данных: я не принадлежал ни к католикам, ни к ХДС. В тогдашней Рейнской области это являлось непреодолимым препятствием.

Тем не менее я смог начать учебу в Боннском университете, записавшись на факультет государства и права в качестве вольного слушателя. Правда, я уже имел такое образование, но мне следовало сдать заново некоторые экзамены, поскольку нацистское право было выброшено в мусорную корзину.

Я надолго запомнил профессора Фризенхана по прозвищу Ядовитый Карлик, ставшего позднее членом федерального конституционного суда. Студенты его очень боялись, и тот, кто попадал к нему на экзамен, воспринимал это как жестокий удар судьбы.

Как все студенты, мы часто горячо спорили о политике, образуя отдельные группы в соответствии с нашими взглядами. Я причислял себя к тем, кто честно желал извлечь уроки из горького прошлого. К кругу моих друзей принадлежали, например, юрист Хайнц Энгельберт, ныне профессор Университета им. Гумбольдта в Берлине, и Карл-Гюнтер Бенингер, сейчас профессор государственного права в Университете им. Карла Маркса в Лейпциге.

Кроме материальной заинтересованности я преследовал совершенно сознательно еще одну цель, а именно познакомиться как можно с большим количеством людей, которые позднее могли бы быть мне в той или иной форме полезны. С этой же целью я занялся журналистикой, что и с материальной точки зрения надежнее, здесь заработок прямо зависел от проделанной работы.

Конечно, я внимательно следил за ходом событий того времени. Переход Запада к политике «холодной войны» против Советского Союза, который произошел к середине 1947 г., нельзя было не заметить. Под этим углом зрения значение Германии в глазах западных политических и военных деятелей значительно возросло. По их оценке, западная часть страны, находившаяся под их контролем, превратилась в главную базу для подготовки новой мировой войны. Все отчетливее становился курс на подрыв Потсдамских соглашений, на развал системы четырехстороннего контроля над Германией, на ускоренное восстановление военно-экономического потенциала западных оккупационных зон, на включение Западной Германии в процесс экономической и военной интеграции Западной Европы и в конечном счете в военные блоки Запада. «Времена Ялты миновали, — писала американская газета „Нью-Йорк геральд трибюн“ 20 декабря 1947 г. — Раздел Германии развязывает нам руки и дает возможность включить Западную Германию в систему государств Запада».

Частые поездки по всем четырем оккупационным зонам дали мне возможность установить многочисленные контакты во всех политических блоках и кругах. В результате я стал участником многих событий. Я хотел бы здесь упомянуть некоторых из тех людей, кого узнал довольно близко или с кем встречался в то время. Нужно сказать, что они хотя и в разном плане, и с различной степенью воздействия, но все же повлияли на дальнейшее формирование моего политического мировоззрения.

Я был свидетелем дебатов в парламентском совете по конституции, самого принятия конституции, а также выборов первого президента ФРГ Теодора Хейса. На память о приеме по случаю этого события каждый приглашенный получал хрустальный бокал с выгравированной датой, который хранится у меня и поныне.

Я хорошо помню коммунистов Макса Реймана и особенно Хайнца Реннера, который тогда был министром путей сообщения земли Северный Рейн-Вестфалия. Его остроумия, его моментальной реакции многие опасались, но в то же время и восхищались этими его качествами. Сам Аденауэр улыбался, когда Реннер в пылу полемики высказывал свои оригинальные формулировки. Я встречался также с такими личностями, как Курт Шумахер, Фриц Олленхауэр, Томас Делер и другие.

В ходе откровенных бесед с представителями самых различных политических течений и групп я пришел к убеждению, что курс западных держав на раскол Германии и образование сепаратного западногерманского государства как составной части политической и милитаристской системы Запада находил поддержку у весьма влиятельных сил в самой Западной Германии. Известно, например, что Аденауэр был представителем сепаратистских тенденций, характерных для католических кругов на Рейне. Я слышал от близких ему лиц, что «старик» часто заявлял, еще будучи обер-бургомистром Кёльна, будто бы для него «Германия кончается на Эльбе, а дальше начинается Азия». Во взглядах Аденауэра еще задолго до образования ФРГ проявлялись аннексионистские элементы будущей «германской политики». По отношению к советской зоне оккупации эти элементы были ясно видны с самого начала, и они имели опасные последствия для происходящего там процесса антифашистского, демократического развития. Отсюда берет свои корни «претензия на единоличное представительство». Эта политика означала превращение областей к востоку от Эльбы и Верры с их 18 млн жителей в главный испытательный полигон политики «холодной войны». Она, эта политика, развивалась в точном соответствии с линией, провозглашенной в 1946 г. Черчиллем в его речах в США и Европе, где он выступал за создание антисоветского блока. В таком же духе высказался 17 января 1947 г. Джон Фостер Даллес, государственный секретарь США при президенте Эйзенхауэре. С провозглашением 12 марта 1947 г. «доктрины Трумэна» западные державы окончательно взяли курс и на проведение антигерманской политики.

Кстати, я тогда часто встречался с Конрадом Аденауэром. Мы оба жили в Рендорфе и иногда шли по утрам вместе — я в университет, а он на работу. Его машина ждала на дороге, так как к вилле подъезда не было. Иногда я рассказывал ему о своих впечатлениях от дебатов в парламентском совете. Моя позиция, по-видимому, понравилась ему, потому что однажды он мне сказал: «Молодые люди вашего склада в нынешнее время особенно нужны». Он и не подозревал, насколько был прав, если даже учитывать, что мы исходили из совершенно разных позиций и оценок. Аналогичные взглядам Аденауэра мысли, полностью игнорировавшие национальные интересы немцев и их стремление к восстановлению государственной целостности Германии, высказывали и многие другие политики ФРГ, что не помешало им присвоить себе право выступать «от имени всего немецкого народа». Раскол Германии удовлетворял также владельцев ведущих концернов, крупных торговцев и банкиров, которые ожидали от тесного сотрудничества с западными монополиями бурного роста своих прибылей.

До меня дошло одно высказывание Аденауэра: «Лучше половина всей Германии, чем вся Германия пополам». Он не хотел воссоединения, разве что при условии, что советская оккупационная зона будет включена в западногерманскую общественную систему, то есть сольется с Западной Германией. Все общественные и социальные изменения, призванные не допустить возрождения германского милитаризма и обильно оплаченные кровью советских солдат и офицеров, ничего, по его представлениям, не стоили.

Аденауэр еще летом 1945 г. сказал: «Оккупация Германии союзниками крайне необходима еще в течение длительного времени. Германия не способна управлять собой. Но чтобы вселять в народ надежду и мужество, мы должны давать ему как можно больше свободы движения, как лошадям в упряжке отпускают вожжи». В последующем он также все время выступал с заявлениями, которые своей самообличающей прямотой могли бы ошеломить (в худшем смысле этого слова) несведущего в политике человека. Прибегнув к затасканному Гитлером и Геббельсом девизу о «новом порядке», он признал, что, перевооружая Западную Германию и цементируя, таким образом, раскол страны, он хочет «умножить силы Соединенных Штатов» и «содействовать подготовке к установлению нового порядка в Восточной Европе». Говоря о двух немецких государствах, он не рекомендовал применять термин «воссоединение». Вместо него следовало говорить «освобождение Востока». Говоря об «освобожденной» таким путем Польше, которая стала бы «самым восточным государством Европы с западной культурой», он выступил с фатально напоминающей времена фашистского генерал-губернаторства идеей об управлении обширными областями этой страны в форме «немецко-польского кондоминиума». Аденауэр, говоря об СССР, отмечал, что «Советское правительство действительно хочет создания системы безопасности». «Советскому руководству не следует приписывать каких-либо воинственных устремлений уже потому, что перед ним в избытке стоят огромные задачи внутри страны — я говорю не о политических, а о социальных, экономических и культурных задачах, которым оно должно будет отдать все силы. Такое положение сохранится на длительный период времени…» Но подобная прозорливость не мешала Аденауэру разжигать ненависть к СССР и образовавшим вместе с ним социалистическое содружество государствам Центральной, Южной и Восточной Европы, причем он пользовался лексиконом нацистской пропаганды, говоря, что этот мир, «по сути дела, является нашим смертельным врагом».

Я уже тогда понял, что меня ничто не связывает с такими людьми и проводимой ими политикой. Мое внимание все больше приковывали смелые начинания моих земляков на Востоке, которые приступили к строительству действительно свободного, демократического и миролюбивого немецкого государства — Германской Демократической Республики.

И вот, так сказать, на самой середине этих размышлений советские разведчики поставили передо мной вопрос, готов ли я применить мои специальные познания в деле предотвращения новой войны. Сначала это предложение меня озадачило. Меньше всего я в то время думал о том, чтобы еще раз оказаться на работе в разведывательной службе. Однако это был для меня действительно самый лучший путь для борьбы за новую, единую и мирную Германию, связанную узами дружбы с Советским Союзом. Теперь передо мной стояла ясная цель, ясная задача, для выполнения которой я готов был отдать все силы.

В течение моего сотрудничества в дальнейшем с советскими людьми мое политическое сознание и способности к вынесению суждений продолжали развиваться. Благодаря этому я осознал, что моральное превосходство Советского Союза заложено в его социалистической общественной системе, что будущее принадлежит марксизму-ленинизму, трезвой, реальной, научной и глубоко человечной политике Советского Союза и, следовательно, коммунизму.

Когда много лет спустя (после моего ареста и особенно во время процесса) мое имя замелькало в газетных заголовках, Аденауэр, получив точную информацию о том, кто такой Фельфе, якобы сказал: «Хорошо, что он переселился из Рендорфа, иначе Гелен еще приказал бы следить и за мной». Он и не догадывался, что в этом была доля правды. При найме в организацию Гелена мой непосредственный вербовщик дотошно выспрашивал меня обо всем, что я знал об Аденауэре, какие подробности из его жизни и жизни его семьи я видел «собственными глазами», что я слышал от него и о нем «собственными ушами» и т. д.

Поскольку я работал еще и для Берлинского радио, мне часто приходилось ездить в советскую оккупационную зону, а затем в молодую Германскую Демократическую Республику. Если позволяли обстоятельства, я посещал мою мать в Дрездене. Увидев в первый раз своими глазами мой родной город совершенно разрушенным, я был настолько потрясен, что у меня перехватило дыхание. Опустошенный и потерянный, брел я по бывшей Пражской улице и не мог сдержать слез, слез боли и возмущения теми, кто во всем этом был виноват. Такие же чувства я испытал, когда стоял перед обломками отцовского дома.

Здесь я еще раз пережил, только уже намного сильнее, те мучительные часы в Нидерландах, когда впервые узнал об ужасной бомбардировке Дрездена. Я не хочу скрывать, что именно эти переживания явились для меня сильным побудительным мотивом, чтобы стать разведчиком в пользу Советского Союза, потому что только эта страна способна и преисполнена желания предотвратить новую катастрофу в будущем. Такое не должно повториться. Для этого нельзя было щадить никаких усилий.

Стоя перед развалинами родного города, я воспринимал как символ то, что англо-американские бомбардировщики бессмысленно разрушили Дрезден, а советские солдаты после 8 мая 1945 г. доставляли и раздавали продовольствие берлинцам. В этом проявилось все, о чем я так много раздумывал в минувшие тяжелые месяцы.

Сразу же после безусловной капитуляции Германии появились первые приказы советских оккупационных властей о восстановлении культурной и политической жизни на востоке страны. В них разрешалось создание партий и профсоюзов, поощрялось открытие школ, клубов, театров. Я такой поддержки не ожидал, так как хорошо знал, что сделали с Восточной Европой мои бывшие начальники в СС и что они еще планировали сделать. Теперь же я должен был признать, что Советский Союз очень хорошо подготовился к своей победе, потому что такую огромную восстановительную работу невозможно спланировать за несколько дней. В этом я также видел доказательство искреннего стремления Советского Союза бескорыстно и по-дружески помочь немецкому народу.

Факты свидетельствуют о том, что именно Советский Союз на всех встречах, переговорах и конференциях представителей четырех держав, начиная с первых послевоенных дней и до весны 1949 г., когда вопрос о создании сепаратного западногерманского государства был уже практически решен, неустанно выступал за воссоединение Германии, вновь и вновь вносил конкретные предложения в этом направлении, проявлял одновременно готовность к компромиссам даже в ущерб собственным интересам. Еще в марте 1952 г., когда два немецких государства существовали уже более двух лет, СССР выступил с перспективной инициативой по восстановлению единства Германии после того, как председатель Совета Министров ГДР 30 ноября 1951 г. предложил правительству ФРГ образовать «Общегерманский конституционный совет». В задачи этого совета входила подготовка к всеобщим свободным выборам в Национальное собрание, заключение мирного договора и создание правительства.

Упомянутая инициатива Советского Союза вошла в историю как «предложение Сталина от 10 марта 1952 г.». В нем трем западным державам предлагалось «незамедлительно обсудить вопрос о мирном договоре с Германией», содержался проект такого договора и ставилось на повестку дня «скорейшее образование общегерманского правительства, выражающего волю немецкого народа».

Согласно этому предложению единая Германия не должна была вступать в какие-либо коалиции или военные союзы, но имела право на создание «собственных национальных вооруженных сил» в целях обороны. Предлагались также вывод всех оккупационных войск, ликвидация иностранных военных баз и гарантия основных демократических прав граждан страны.

В соответствии с указанными предложениями воссоединенная Германия должна была стать нейтральным государством, как Швеция, например, или Швейцария. Но Аденауэр не хотел этого. Как позже заметил в этой связи политический деятель СДПГ, Шмидт, Аденауэр «полностью сделал ставку на американскую карту». Предложение Сталина было отвергнуто, и вместо него 26 мая 1952 г. ФРГ заключила договор с США, Великобританией и Францией, который вступил в силу 3 мая 1955 г. Тем самым ФРГ была полностью включена в систему Запада, а США, Великобритания и Франция получили право содержать на ее территории свои войска — ФРГ стала членом НАТО и Западноевропейского союза.

Почти в это же время, 15 мая 1955 г., Австрия заключила с четырьмя великими державами — Советским Союзом, США, Великобританией и Францией — Государственный договор, который, провозгласив постоянный нейтралитет этой страны, привел к выводу с ее территории всех оккупационных войск. Была создана небольшая национальная армия, служащая оборонительным целям. Таким образом, австрийцы серьезно отнеслись к советским предложениям и с тех пор живут в независимом, процветающем, нейтральном государстве.

Сегодня нет смысла пускаться в досужие домыслы о том, как бы сейчас выглядел мир или хотя бы Европа, если бы в ней существовала такая группировка нейтральных государств — Швеция, Германия, Австрия, Швейцария, — которая, будучи свободной от блоков и гнета гонки вооружений, могла бы заниматься повышением собственного благосостояния. С полным безразличием Аденауэр развеял по ветру благоприятные для Германии возможности. Именно в этот короткий отрезок времени — весной 1952 г. — был потерян шанс на воссоединение обоих германских государств. Даже при наличии богатой фантазии трудно себе представить, что это время и такой шанс можно еще вернуть.

Я в эти годы часто задавал себе вопрос: не мог ли Советский Союз быть заинтересованным в разделении Германии, чтобы затем втянуть восточную часть страны в свою политическую систему? И каждый раз приходил к выводу, что Советский Союз в этом случае должен был бы действовать совершенно иначе, чем он действовал. Мог ли, например, Советский Союз пойти на пребывание войск союзников в Западном Берлине и примириться с превращением этого города в занозу в теле Германской Демократической Республики, если бы он заранее исходил из перспективы образования на занятой им территории самостоятельного восточногерманского государства с угодной ему системой?

Я хорошо помню празднование 200-летия со дня рождения Гёте в 1949 г. в Веймаре, в котором я участвовал как студент — почитатель его таланта. Там я познакомился с очень интересными людьми. Правду говорят, что путешествие — это познание, если путешествуешь активно и, я бы добавил, не теряешь зря времени. Дни в Веймаре я старался провести именно в таком духе. Был я там, как и всегда в своих поездках, с паспортом для въезда в любую зону в качестве представителя студенческой организации Боннского университета. На одном из банкетов я познакомился с советским журналистом и его элегантной женой. Оба были одеты по последней моде, хотя его поведение и движения были при всей внешней элегантности несколько неловкими. Он говорил на отличном немецком языке, без всякого акцента, и у меня с ним завязался разговор. Он произвел на меня впечатление своим глубоким знанием истории. Его рассказ о боннском периоде студенческой жизни Карла Маркса, о чем я тогда ничего не знал, меня как боннского студента весьма заинтересовал. Должен признаться, что я тогда вообще мало знал о Карле Марксе.

То, что советский журналист был отличным знатоком творчества Гёте, я подчеркиваю лишь потому, что это служило нам связующим мостом в нашей беседе, в ходе которой мы то и дело возвращались к личности великого веймарца и к торжествам в его честь. В этой области я, к моему облегчению, мог быть более подходящим собеседником для моего нового знакомого. Но я хорошо запомнил главную политическую тему нашего разговора. Речь шла о соотношении политических сил и перспективах Германии. Содержание разговора я могу передать довольно точно и полно, поскольку советский журналист четко формулировал то, что мне уже самому становилось все яснее.

Вы должны признать, говорил он, что разгром гитлеровского рейха и восстановление демократии по западному типу едва ли что-либо изменили в системе общественных отношений в западной части Германии. Решающее влияние во всех сферах жизни по-прежнему остается в руках промышленников и помещиков, которые еще более укрепили свои позиции в результате переплетения их интересов с интересами американского, английского и французского капитала. Провозглашенные в конституции демократические права и свободы остаются в действительности привилегией имущих классов, в то время как трудящиеся массы лишены права на свободное волеизъявление. Одновременно полным ходом идет американизация немецкой культуры и образа жизни. Каждый честный немец не может спокойно наблюдать, как подлинные культурные и духовные ценности, которыми по праву гордится немецкий народ, уступают место американскому «культурному варварству», кока-коле, жевательной резинке, наркотикам и сексу. Можно сделать только один вывод, продолжал он, что путь, на который вступила Западная Германия, не может соответствовать интересам высокоорганизованной нации, которой был и остается немецкий народ с его вековыми традициями общественной, политической и культурной жизни. Мне кажется, что факты говорят сами за себя и не требуют комментариев.

Последующие события подтвердили пункт за пунктом правильность его оценок. Это особенно отчетливо проявилось при образовании западногерманского государства в 1949 г., когда западные оккупационные власти и пресмыкающиеся перед ними западногерманские политики категорически отказались от проведения народного референдума по вопросу о будущем государственном строе и единстве Германии.

Такое развитие с логической последовательностью повело к разрушению единства Германии и к ее расколу на два диаметрально противоположных друг другу государства. Хотя проекты искусственного разделения Германии, изобретенные в западных столицах («план Моргентау» и др.), были официально отклонены еще в Потсдаме, вся политика США, Великобритании и Франции направлялась не на поиски согласованных и взаимоприемлемых путей развития восточной и западной частей Германии, а на углубление контраста между ними, возникшего на основе принципиально различных представлений западных держав и Советского Союза насчет того, как должно выглядеть будущее Германии.

В то время как Советский Союз исходил из необходимости коренной перестройки общественного и экономического порядка в стране, чтобы исключить возрождение милитаризма и нацизма и гарантировать развитие Германии по мирному и демократическому пути, западные державы поставили перед собой цель превратить Германию в инструмент своей политики. Они хотели господства в Европе, они стремились к «отбрасыванию коммунизма», они старались не допустить любое прогрессивное развитие в социальной и политической структуре как Германии, так и других европейских государств. Результатом этого является заинтересованность западных держав в сохранении любой ценой (по крайней мере, в западной части Германии) прежнего классового порядка со слегка обновленным демократическим фасадом.

На прощание журналист дал мне текст речи, с которой выступал в Веймаре на юбилее Гёте перед немецкой молодежью будущий первый премьер-министр ГДР Отто Гротеволь. «Прочтите это, — сказал он. — Особенно внимательно прочтите то место, где Отто Гротеволь призывает молодых людей, тем самым и вас, быть достойными наследства Гёте и не служить больше наковальней, а стать молотом. Я это место подчеркнул. Действуйте же в таком духе». Я потом прочитал эту речь с большой пользой для себя.

Во время празднеств по случаю юбилея Гёте в 1949 г. в Веймаре я познакомился также с тогдашним премьер-министром Тюрингии Вернером Эггератом. Небольшого роста, коренастый и крепкий, он первый заговорил со мной. «Ну, какое впечатление у вас осталось, молодой человек?» — спросил он. Прежде чем я ответил, он взял меня под руку, посадил в кресло, сел рядом и стал расспрашивать, кто я такой, откуда, что делаю и т. д. Поскольку я хорошо знал его родные места, у нас оказалось достаточно тем для разговора. «Учитесь, учитесь. Это самое лучшее, что вы сейчас можете делать. И не спешите. Место для вас мы придержим», — посоветовал он мне. Я немного смутился, узнав, кто со мной так откровенно и сердечно беседовал. В конце концов, я был студентом, а он — премьер-министром. Особенно меня удивил и обрадовал этот факт потому, что я не мог себе представить аналогичную ситуацию в Бонне.

Беседа с Эггератом оказалась и впоследствии полезной для меня. Я стал регулярно получать по почте из его бюро книги и журналы. Эггерат был исключительно хорошо информирован о политике западных оккупационных властей и использовал наш разговор, чтобы обратить мое внимание на некоторые стороны этой политики. Он особо призвал меня самым серьезным образом отнестись к интенсивной подготовке западных держав к войне против Советского Союза, не недооценивать эту опасность и бороться против нее. «Я точно знаю, какое растущее беспокойство охватывает западногерманское население эта политика войны, — заявил он. — Вам, очевидно, неизвестно, что английские военные власти спешно создают на большой территории между Люнебургом и Зольтау огромные склады сырья для военной промышленности, прежде всего для самолетостроения. Уже сегодня становится все очевиднее, что разговоры о демилитаризации и демократизации Германии служат западным державам только как маскировка для превращения Германии в инструмент империалистической политики, ведущей к развязыванию новой мировой войны, угрожающей существованию немецкого народа. Мы все, мой молодой друг, должны со всей решительностью бороться за то, чтобы никогда не участвовать в осуществлении такой политики, которая привела бы Германию к национальной катастрофе».

Эти слова премьер-министра Тюрингии произвели на меня большое впечатление, они полностью соответствовали моим познаниям, мыслям и чувствам. После моего освобождения из плена я, как известно, жил в английской оккупационной зоне. Поскольку мне не хотелось руководствоваться только чувствами, я проверил эти данные. Действительно, английские военные власти вели такую работу, и мне удалось узнать кое-что большее. В эту местность доставлялись в большом количестве дюралюминий, легкие металлы, медь, боксит, специальные сорта стали и другие материалы, которые, по подсчетам специалистов, обеспечивали строительство 7200 самолетов. На складах хранились запасы каменного угля, хотя многие предприятия и транспорт в английской зоне оккупации не работали из-за нехватки топлива.

Аналогичные сведения я получил также о шагах по восстановлению немецкой военной промышленности в интересах западных держав в американской оккупационной зоне. Председатель СДПГ Курт Шумахер, очевидно, это имел в виду, когда в апреле 1949 г. очень точно сказал, что немцы не заинтересованы в войне и что западные державы не должны рассчитывать на то, что немцы будут таскать для них каштаны из огня. Если они хотят развязать новую войну против России, то пусть они делают это сами. Они так же сломают себе шею, как и немецкие нацисты.

Передо мной встал вопрос, что мне делать с этими сведениями, поскольку буржуазная пресса отказывалась публиковать подобные материалы, свидетельствующие о ремилитаризации в английской оккупационной зоне. Однако вести решительную борьбу не значило держать под спудом свои знания для собственного оправдания или успокоения души. Поэтому я искал другие возможности, чтобы пустить их в ход.

Западная Германия на каждом шагу сталкивалась с беспримерным по своему самоуправству хозяйничаньем военных властей на ее территории, с грубой силой и произволом по отношению к ее населению, с полным пренебрежением к жизненным интересам ее граждан.

В первое послевоенное время западные державы охотно использовали в собственных интересах те положения Потсдамского соглашения, которые предусматривали уничтожение военного потенциала Германии. Под этим предлогом они фактически проводили политику демонтажа всей промышленности. Такая политика, по словам американского военного администратора в Германии генерала Клея, «была направлена на установление мира по типу Карфагена». Промышленные предприятия разрушались в большом количестве, наиболее ценные агрегаты демонтировались, а имеющееся сырье конфисковывалось и вывозилось. При этом в списках подлежащих ликвидации объектов нередко значились предприятия, выпускавшие только мирную продукцию, но составлявшие серьезную конкуренцию англо-американским монополиям. Нетрудно понять, что речь шла об устранении немецких конкурентов на мировых рынках и об установлении зависимости германской экономики от американских и английских концернов.

Во время «декартелизации» немецкой промышленности многие промышленные предприятия или контрольные пакеты их акций были по дешевке скуплены западными монополиями. Это особенно касалось химических предприятий, которые в основном находились в американской оккупационной зоне. Американский и английский капитал глубоко проник также в металлургическую промышленность.

Западные оккупационные власти проводили курс (опять-таки под предлогом выполнения Потсдамского соглашения) на ограничение немецкой промышленной продукции, прежде всего угольной и металлургической. На первом месте в этих планах стояла задача оторвать Рурскую область от Германии и передать ее под международный контроль, то есть фактически в руки англичан и американцев, а Саарскую область присоединить к Франции. Действия западных держав угрожали Германии лишением экономической самостоятельности и преграждали путь к ее возрождению. Они продлевали состояние хаоса и разрухи и ухудшали тем самым бедственное положение широких народных масс.

В противоположность такой линии Советский Союз рассматривал мероприятия по ограничению промышленного производства Германии как временные и уже в июле 1946 г. выступил за то, чтобы не препятствовать увеличению производства угля, стали и другой промышленной продукции для мирных нужд. Советский Союз особо подчеркивал необходимость проводить во всех оккупационных зонах Германии единую экономическую политику с учетом линии на мирное развитие страны и удовлетворение потребностей населения. Советская сторона проявляла постоянную заботу о том, чтобы гарантировать выполнение одного из основополагающих принципов Потсдамского соглашения, согласно которому Германия должна рассматриваться как одно экономическое целое. Если бы западные державы руководствовались тем же принципом, то до раскола Германии дело никогда бы не дошло.

Крутой поворот в политике западных держав к форсированию развития западногерманской экономики, который произошел в середине 1947 г., был вызван, конечно, не какими-то филантропическими чувствами и симпатиями к немцам. В Вашингтоне и Лондоне в это время приняли окончательное решение о резком обострении политики конфронтации с Советским Союзом, не останавливаясь даже перед риском новой мировой войны. В этих условиях Германия с ее большими военно-экономическими и человеческими ресурсами превратилась для западных держав из побежденного врага в весьма ценного потенциального партнера по союзу, на которого можно было бы переложить главную нагрузку в случае новой войны. Не случайно Дж. Ф. Даллес называл Германию «самой большой военной силой после атомной бомбы».

Ускоренному восстановлению немецкого военно-промышленного потенциала содействовало вовлечение Западной Германии в «план Маршалла», которое было официально санкционировано шестью западными державами на лондонской конференции весной 1948 г. Ореол запланированной в крупных масштабах «благотворительной помощи», окружавший вначале американские поставки по «плану Маршалла», быстро улетучился. Жители западных зон Германии смогли на практике убедиться, что поступающая из-за океана «экономическая помощь» была не столько проявлением заботы об улучшении благосостояния немцев, сколько выражением экономических, политических и военных интересов Соединенных Штатов. Но в конечном счете сопровождавшая эту «помощь» пропагандистская шумиха способствовала тому, что в сознании западных немцев так и осело утверждение, что американцы организовали тогда щедрые поставки продовольствия.

Во время моей учебы в Боннском университете я часто посещал английский информационный центр под названием «Мост». Там можно было прочитать все западные газеты и получить довольно полную информацию. Из прессы мне было хорошо известно, что в США в это время происходило тревожное снижение производства, грозившее перейти в депрессию и в экономический кризис. На складах американских промышленных компаний и торговых фирм скопилось большое количество лишних товаров, не находивших сбыта на внутреннем рынке. Эти низкокачественные товары составляли значительную, а вначале и основную часть поставок в Западную Германию по «плану Маршалла», причем на немецком рынке они продавались по высоким ценам.

Большое недовольство населения подобными фактами высказал в публичном выступлении руководитель бизонального экономического управления Землер (ХДС), который заявил, что необходимо покончить с положением, когда американцы по самым высоким ценам поставляют продовольственные товары, не годящиеся даже на корм курам. Поводом к такому высказыванию послужило то, что американцы в больших количествах поставляли в Западную Германию почти негодную к употреблению кукурузную муку. Изготовленный из нее хлеб цвета отрубей вызывал у голодающего населения возмущение, его с трудом можно было есть, а хлебные карточки на него расходовались, голод продолжался.

Оккупационные власти запретили публиковать это выступление, однако оно было распространено нелегально и переходило из рук в руки, даже продавалось на черном рынке. По требованию американцев Землер был снят со своего поста.

Практическое осуществление «плана Маршалла» показало, что США нисколько не были заинтересованы в оказании помощи европейцам, в том числе и западным немцам, в деле развития их национальной экономики. Согласно официальной американской статистике, доля промышленного оборудования в поставках по этому плану составляла не более 10 процентов, продовольствия, кормов и удобрений —25, сырья и полуфабрикатов — около 30, горючего — около 14 процентов. США поставляли в Западную Европу в качестве помощи больше арахиса, чем генераторов и электромоторов, почти столько же молока, сколько тракторов и сельскохозяйственных машин. Вместо текстильных станков западные немцы получали хлопчатобумажные ткани, вместо машин по переработке зерна — муку. Немецкие предприниматели, с которыми я часто беседовал на эту тему, жаловались, что немцы могли бы сами производить почти все ввозимые из США товары или закупать их в других европейских странах, если бы американцы с помощью ограничительных мероприятий военной администрации не препятствовали этому. Но США стремились в первую очередь к тому, чтобы сохранять неконкурентоспособность целых отраслей западногерманской экономики.

«План Маршалла» имел еще одну очень негативную сторону. Мало того, что средства, полученные от продажи поступивших из США товаров, переводились на специальный счет («эквивалентный фонд»), которым немцы могли распоряжаться только с согласия американцев, эти средства еще очень скоро стали открыто использоваться для военных целей, так же как и другие полученные от Америки кредиты.

Поскольку помощь Западной Германии в рамках «плана Маршалла» с самого начала была поставлена в зависимость от участия немцев в военном блоке Запада под руководством США, неудивительно, что военные аспекты американской поддержки все больше выдвигались на первый план. Поступающие средства прямо или косвенно шли на ускоренную ремилитаризацию западногерманской экономики, в особенности на возобновление и развитие производства вооружений, на строительство и реконструкцию стратегически важных железных и шоссейных дорог, а также мостов, портов и аэродромов, складов боеприпасов и казарм, которые официально предназначались для американских оккупационных войск, однако впоследствии были большей частью переданы вновь воскресшей немецкой армии.

Во все строившиеся тогда мосты, имевшие стратегическое значение, заделывались взрывные камеры, так же как и в стратегические дороги. Старые мосты, не имевшие взрывных камер, в срочном порядке снабжались таковыми. Молодых немцев, выступавших против этого, на митингах и демонстрациях, зарегистрировали как первых «нарушителей порядка и врагов демократии», так же как сегодня поступают с противниками ядерного оружия или участниками движения за мир.

В 1952 г. военная помощь Соединенных Штатов Западной Германии более чем в три раза превышала экономическую помощь. В это время уже стоял на повестке дня вопрос о ремилитаризации Западной Германии и создании бундесвера. Еще в декабре 1951 г. представители трех западных держав цинично заявили Аденауэру в Париже, что Западная Германия сначала должна поставить солдат, а после этого рассчитывать на экономические и политические льготы.

Таким образом, помощь по «плану Маршалла» оказалась для Западной Германии прелюдией к ремилитаризации страны и ее вовлечению в антисоветский военный блок — НАТО. Этот курс явился тяжелым бременем для немцев, он затруднил процесс восстановления в послевоенный период и придал экономическому развитию страны односторонний, аномальный характер. Если кто-либо и получил от него прямую выгоду, то это в первую очередь западногерманские концерны по производству вооружений, как бывшие, так и будущие, которые быстро завоевали прочные позиции. Нет никакого сомнения, что восхвалявшееся западной пропагандой «экономическое чудо», которым и сегодня могут гордиться многие западные немцы, явилось результатом не этого чуждого им курса, а прежде всего неустанного старания и самоотверженности миллионов простых людей в городе и селе, которые были полны решимости обеспечить для себя и своих детей человеческое существование.

Кстати, программы политических партий и профсоюзов, в которые были включены требования о свертывании деятельности монополий и обобществлении основных отраслей промышленности, не осуществились. Те, от кого зависело их выполнение, даже делали вид, что они никогда и не существовали.

Обещанная земельная реформа осталась на бумаге, передача основных отраслей промышленности в общественное пользование постоянно отодвигалась и в конце концов вообще не состоялась. Старые могущественные группировки вновь приобрели влияние. Было ясно, куда это может завести через несколько лет. Проведение западными союзниками курса на установление своего порядка не обещало ничего хорошего, в то время как миллионы людей ждали обновления.

В 1950 г. я прочитал в западногерманской газете «Вельт» серию статей под общим заголовком «Стратегия холодной войны», автором которой был американец Джеймс Бернхэм. Пять лет спустя после войны он преподнес весьма. примечательную интерпретацию «доктрины Трумэна». Он открыто провозглашал Советский Союз врагом и излагал следующие четыре жизненно важные задачи Запада: «освобождение» Восточной Европы, «объединение» Европы, разгром коммунистического и рабочего движения в Западной Европе, форсирование экспорта американского капитала в Европу. «Вельт» публиковала эту серию в 20 номерах начиная с 9 мая 1950 г., то есть со дня празднования народами СССР 5-летия Победы над фашизмом.

В настоящее время на Западе, и особенно в ФРГ, широко распространен тезис о том, что раскол Германии является будто бы главной причиной раскола Европы на два лагеря и возникновения «холодной войны». В действительности все было наоборот: раскол Германии и Европы явился прямым следствием развязанной Западом «холодной войны» против Советского Союза. Эта детально продуманная акция должна была изменить соотношение сил в Германии в пользу Запада.

Политические взгляды, которые я здесь излагаю, сформировались у меня, конечно, не в один день. Мне потребовались годы, чтобы понять, как следует оценивать развитие международной обстановки. Но одно я постиг быстро: силы, приведшие к войне, не могут быть гарантами прогресса и благосостояния. После войны появился шанс попытаться начать все по-новому, но вместо этого последовательно реставрировалось старое.

В эти годы поиска нового мировоззрения жизнь свела меня со многими интересными людьми из самых различных кругов. Я часто ездил в советскую оккупационную зону, чтобы принять участие в мероприятиях, проводившихся во время каникул в университетах Йены и Лейпцига, потому что меня интересовало, как там развиваются события.

Во время одной из таких поездок я познакомился с Лео Бауэром, заведующим отделом на радио ГДР. Позднее он стал советником Вилли Брандта по вопросам восточной политики. Он всегда расспрашивал меня о настроениях в тех кругах, с которыми я общался. Для меня он являлся типичным ортодоксальным коммунистом. Он неоднократно предлагал мне переехать в Берлин и работать на радио под его руководством. Я отклонял его предложения, поскольку к этому времени моя жена тоже переселилась в Рендорф и мы смогли обеспечить себе вполне сносное существование. Лео Бауэр был одной из колоритнейших фигур послевоенной внутригерманской политики. Несколько лет спустя я вновь встретил его, на этот раз в картотеке БНД. Бауэра зарегистрировали как находящегося на подозрении у этой службы.

Приблизительно в 1947 г., еще до денежной реформы, я познакомился с советскими офицерами — слушателями высших военных учебных заведений (в Бонне тоже были такие же английские офицеры, осуществлявшие контрольные функции), которые произвели на меня хорошее впечатление в чисто человеческом плане. С ними у меня возникали политические дискуссии, часто довольно жаркие, но бывали также и веселые студенческие вечеринки. На основе этих личных контактов возникла атмосфера доверия, так что я без колебаний рассказал им о моем прошлом и моей бывшей деятельности. Они ничем не попрекали меня, хотя я работал в учреждении гитлеровской Германии, которое пользовалось очень дурной репутацией, и сказали, что примут как друга любого, кто искренне выступает за мир. При этом они, конечно, не имели в виду разведывательную работу, а только общественно-политическую деятельность.

В ходе дискуссий советские люди постепенно узнавали меня, а я их. Но только два года спустя у меня состоялся откровенный разговор с офицерами советской разведки. Они поддерживали контакт с одним моим знакомым времен войны, который передал мне приглашение приехать в Берлин для разговора. Этот знакомый, Ганс Ц., позднее ставший также сотрудником одного из филиалов организации Гелена, взял затем на себя труд доставлять мои материалы в Берлин и поддерживать связь, так как его поездки в бывшую столицу рейха обращали на себя меньше внимания, чем мои. Несколько лет спустя он подключил к доставке моих материалов нашего общего знакомого Эрвина Т., но сам Эрвин не вел разведывательной работы и не знал, что он перевозил. Ганс Ц. уже умер, а о судьбе Эрвина Т. я ничего не знаю.

Я не боялся встречи с советскими разведчиками. Я попросил их учесть некоторые оговорки с моей стороны, и они выполнили эту просьбу.

В ходе процесса по моему делу в федеральном суде более детальные обстоятельства развития наших отношений остались нераскрытыми, и я не счел своим долгом раскрывать их, поскольку суд все равно имел собственное мнение.

Оглядываясь назад, я должен сказать, что меня удивило большое доверие, оказанное мне с советской стороны. Все-таки я был военнослужащим СС и работал в фашистской разведке. Когда я значительно позже поинтересовался этим, мне ответили: «А почему тебя это удивляет? Мы знали о твоей предыдущей жизни. И видели, что мы с тобой найдем общий язык».

После завершения моей учебы в Боннском университете я работал в конторе адвоката Пробста, занимавшегося делами министерства по общегерманским вопросам. Позже я получил место в этом министерстве и до конца 1951 г. работал в отделе по делам беженцев. Моя задача состояла в том, чтобы подробно опрашивать в лагерях для беженцев всех прибывающих туда бывших сотрудников народной полиции ГДР. В ту пору я часто ездил по этим лагерям, расположенным в разных местах, в том числе и в Западном Берлине. Тогда же я впервые увидел Герберта Венера, с трубкой во рту, с мрачным взглядом, всегда сосредоточенного. Он был председателем какого-то комитета в бундестаге, который пожелал получить информацию об одном из лагерей.

Результаты моих опросов оказались весьма продуктивными и по тому времени близкими к совершенству. Я их обобщил, а федеральное министерство по общегерманским вопросам издало их в форме брошюры под названием «О структуре народной полиции в советской оккупационной зоне по состоянию на начало 1951 г.». В ней содержалось все, что тогда можно было узнать о народной полиции: структура, вооружение, дислокация, штатное расписание и обучение, фамилии руководящего состава. Результаты моих опросов были тщательно зарегистрированы сотрудниками Гелена. Так я попал в поле зрения этой организации. Некоторые из моих знакомых также позаботились о том, чтобы там обо мне узнали. Все это позже привело к выходу службы Гелена непосредственно на меня.

Упомянутая брошюра пошла также в ООН, поскольку кому-то понадобилось «доказать», что в советской оккупационной зоне приступили к тайному созданию армии. Это был отвлекающий маневр, так как именно правящие круги ФРГ в действительности следовали агрессивному курсу и еще более обострили его после нападения США и их приспешников на Корейскую Народно-Демократическую Республику. Достаточно вспомнить о требовании Аденауэра от августа 1950 г. создать из числа добровольцев армию в 150 тыс. человек, которая бы стала составной частью так называемой европейской армии.

 

Я поступаю в организацию Гелена

В октябре 1950 г. в ФРГ было создано так называемое ведомство Бланка . Осенью этого же года министры иностранных дел США, Великобритании и Франции, а также совет НАТО одобрили вопреки Потсдамскому соглашению решение о ремилитаризации ФРГ.

«Старые бойцы» снова пользовались спросом. Не случайно как раз в это время по поручению организации Гелена со мной установил контакт бывший полковник Крихбаум. Он был очень хорошо информирован о моей работе в министерстве по общегерманским вопросам. Вот теперь начали давать результаты заведенные мною в свое время многочисленные знакомства и упомянутое выше сообщение о структуре народной полиции ГДР, которое я разослал всем нужным людям. Если бы я сам предпринял попытку установить контакт с организацией Гелена, то вызвал бы, как я позже в этом удостоверился, подозрения. Терпение себя оправдывает. Моя деятельность при ведении допросов в лагерях для беженцев и неизбежные при такой работе контакты с американскими следователями создали мне хорошую репутацию, а моя работа во внешней разведывательной службе РСХА явилась прямо-таки пропуском в организацию Гелена.

Крихбаум рассказал мне об организации Гелена, которая в основном состояла из бывших офицеров контрразведки и вела разведывательную работу против Востока. Эта ОГ, как ее сокращенно называли сами сотрудники, содержалась американцами, но пользовалась полной самостоятельностью. Я еще в Бонне, а также от моих советских друзей слышал о существовании такой организации, но никто не знал ее целей и методов работы. Теперь я это узнал.

Мне было ясно, что перед визитом Крихбаума меня подвергли проверке. Это соответствовало обычной практике всех секретных служб. Значит, мои изменившиеся за это время политические убеждения и поездки на Восток не обратили на себя внимания.

После окончания учебы в Бонне я подал заявление с просьбой принять меня на работу в полицию, поскольку имел соответствующие знания. Однако англичане воспрепятствовали этому по неизвестным мне до сих пор причинам. Но поскольку их отказ шел по административной линии, это не сказалось, как я установил позже, на моей последующей работе в БНД. Предпринятые мной попытки устроиться в ведомство по охране конституции, находившееся тогда в процессе создания, также окончились неудачей, так что я принял предложение о работе в ОГ. Моим советским партнерам такое развитие событий вполне подходило. Это давало им возможность быстрейшим образом ознакомиться с планами и практической деятельностью этой организации. В ведомстве по охране конституции тоже собирались бывшие офицеры контрразведки, но ОГ действовала, минуя всякий парламентский контроль, все равно как отдел генерального штаба вермахта, совершивший спасительный прыжок через капитуляцию 8 мая 1945 г. прямо в Федеративную Республику Германии.

Устраивало это и меня, поскольку работа по опросу беженцев уже не удовлетворяла. Мы все с нетерпением ожидали, что произойдет дальше.

Интересно отметить, что Крихбаум фактически дважды помог мне. В первый раз, когда я хотел уйти из разведывательной службы. И сейчас, когда он привлек меня к этой работе. Но между нашими двумя встречами лежала целая пропасть.

Чтобы дать читателю более ясное представление об организации Гелена, я хочу сразу же в обобщенном виде изложить здесь то, что постигал в течение ряда лет, после того как 15 ноября 1951 г. был зачислен в состав генерального представительства L организации Гелена, находившегося в Карлсруэ.

Как же могло получиться, что сразу после безусловной капитуляции и гибели «третьего рейха», после роспуска вермахта остатки этого гитлеровского военного аппарата не только продолжали существовать, но и вели (с американской помощью) работу, как будто ничего не произошло?

Как стало возможным, что американцы позволили побежденному врагу продолжать работу против бывшего союзника, работу, которой до самого конца войны занимался 12-й отдел генерального штаба сухопутных сил вермахта (его объектами являлись «иностранные армии Востока»)? И что это были за люди, которые могли продолжать свою жизнь как офицеры генерального штаба, не подвергаясь перевоспитанию подобно военнопленным в английской зоне, и которым тем не менее было разрешено участвовать в строительстве новой немецкой государственной системы?

Наряду с большим аппаратом фашистского шпионажа в рамках РСХА и управления заграничной контрразведки, так называемой службы Канариса (абвер), имелась еще фронтовая разведка. О существовании последней я, будучи молодым сотрудником СД, имел самые поверхностные сведения. Но если я хотел теперь поступить на работу в ОГ, этот носитель пережитков немецкого шпионажа, я должен был точно знать все ее разветвления, обстоятельства и организационные вопросы, связанные с ее прошлым и настоящим.

До войны абвер работал над составлением сводного обзора о Советском Союзе, его военном, экономическом и политическом потенциале, который из-за отсутствия возможностей для контроля и перепроверки оказался совершенно непригодным после начала войны, поскольку содержал роковые для Германии ошибки. Абвер был не в состоянии получать необходимую информацию из тыловых областей СССР. Использование информации входило в задачи 12-го отдела генерального штаба. К его сфере деятельности кроме Советского Союза относились Скандинавия и Балканы. По характеру и сложности дел приоритет, естественно, отводился подразделениям, которые занимались Советским Союзом. Этот отдел с 1 апреля 1942 г. находился под руководством полковника генерального штаба Рейнгарда Гелена. Гелен по предложению начальника оперативного отдела генерала Хойзингера получил задание превратить плохо работающий 12-й отдел в хорошо отлаженный механизм, который должен был разрабатывать сводки и прогнозы, соответствующие истинному положению вещей. Гелен отличился еще при составлении военных планов нападения на Советский Союз, будучи руководителем восточной группы оперативного отдела немецкого генерального штаба. С октября 1940 г. Гелен отвечал за «общие вопросы ведения войны на Востоке».

Поскольку, как уже говорилось, от абвера по СССР поступала крайне недостаточная информация, Гелен создал большой учетно-аналитический аппарат. Чем безысходнее становилась военно-стратегическая ситуация на Востоке, тем больше разрастался отдел Гелена. Поскольку поток информации, которую должен был поставлять абвер, иссяк, Гелен начал использовать некоторые подразделения разведывательной службы: отделы фронтовой разведки «Ост (Восток)-I, — II, — III» (кодовое название «Валли-I, — II, — III»).

Секретная служба связи (телефонный контроль), контрразведка, радиоразведка, воздушная разведка, допросы военнопленных, фронтовая разведка и анализ положения противника — все входило в задачи аппарата, возглавленного Геленом, и это наконец позволило ему получать оценку тактической и стратегической ситуации, видимо близкую к качественной.

В этих же целях было организовано его довольно тесное сотрудничество с VI управлением РСХА. Отдел Гелена, например, принимал участие в подготовке операций «Цеппелина», разрабатывая тактические указания по применению диверсионных групп и организации актов саботажа за линией фронта. Эти акции одновременно давали для отдела полезную информацию.

Из всей складывавшейся картины, которая становилась все отчетливее, ни командование вермахта, ни сам Гелен не сделали единственно правильного вывода: следовало положить конец войне. Гелен был и оставался настолько воинствующим антикоммунистом, что даже мысли такой не допускал. В этом плане ничто не отличало его от нацистов.

Еще задолго до капитуляции он принял решение поставить себя, свои знания и свой отдел со всеми его делами на службу тому из союзников, кто проявит готовность «закупить» его и затем соответствующим образом оплачивать его услуги. Будучи достаточно осторожным, Гелен держался подальше от заговорщиков 20 июля 1944 г., чтобы в случае неудачи путча не оказаться вовлеченным в этот водоворот, хотя после войны он всячески старался создать видимость, что поддерживал хорошие и тесные контакты с противниками нацизма. Знакомые ему лица из числа заговорщиков относились, во всяком случае, к тем, кто хотел только свергнуть Гитлера, но, получив перемирие на Западе, продолжать войну против Советского Союза.

Гелен поддерживал контакты и с СС, особенно с Шелленбергом. Включенные в РСХА после падения Канариса остатки абвера вели работу ряда фронтовых разведывательных органов, которые были важны для Гелена, поскольку занимались оперативной разведкой на фронте. После смерти Шелленберга Гелен нашел весьма благодарственные слова в его адрес, как, впрочем, и Гиммлера. По словам Гелена, действительно «злым духом» был один Гитлер, в то время как другие всего лишь делали свою работу и выполняли его приказы. Свою роль и деятельность он маскировал той же самой легендой: верный слуга отечества, главой которого являлся преступник.

Позже, при формировании бундесвера, предусмотренные для набора туда офицеры, начиная с полковника, должны были пройти проверку на наличие «демократических убеждений», которую осуществлял назначенный парламентом комитет экспертов по кадровым вопросам. При этом имело значение отношение проверяемого к событиям 20 июля, то есть к путчу против Гитлера, понимание верности солдатской присяге применительно к убийству тирана и т. д.

Генералу Гелену повезло, что ему не пришлось отвечать на вопросы членов комитета, но он наверняка обвел бы вокруг пальца и этот комитет, как он позже, будучи президентом БНД, сумел обвести вокруг пальца все парламентские контролирующие органы, такие, например, как комитет доверенных лиц бундестага, федеральная финансовая палата, федеральный суд, министерства внутренних дел отдельных земель, не позволяя никому не только заглядывать в свои карты, но даже догадываться о том, что у него в голове.

Генерал Гелен и его заместитель подполковник Вессель видели по своим стратегическим картам, что конец «третьего рейха» неизбежен и что остались считанные недели или даже дни до того, как вся Германия будет оккупирована. Он не поддерживал намерения нацистского руководства вести партизанскую войну в подполье (группы «Вервольфа»). Следовательно, ему оставался выбор: либо «при приближении врага» уничтожить все дела и разогнать на все четыре стороны своих сотрудников, либо… Гелен и Вессель на совещании 4 апреля 1945 г. в Бад-Эльстере решили в пользу второго «либо».

Составленный ими прогноз выглядел так: война закончится в течение одного месяца. Немецкий вермахт необходимо в любом случае сохранить для западной стороны, чтобы обеспечить продолжение действия старой политической концепции в ожидаемом военном столкновении между Востоком и Западом, только уже под англо-американским руководством. С этой концепцией был согласен также командир подразделения фронтовой разведки «Ост-I» подполковник Герман Баун. Став после роспуска службы Канариса подчиненным РСХА, он разработал детальный план войны, которую можно было вести против Советского Союза и после крушения вермахта. План предусматривал саботаж, шпионаж, создание вооруженных партизанских соединений, подготовку радиосистем, создание секретных складов оружия и военного снаряжения, проведение антибольшевистской пропаганды и т. д.

Однако прежде всего следовало найти покровителей или из англичан, или еще лучше — из американцев, чтобы иметь возможность осуществить свой план продолжения войны. Англичане как островные соседи немцев были меньше заинтересованы в том, чтобы дать своим политическим и экономическим конкурентам на континенте неограниченные полномочия на продолжение войны конспиративными средствами. Установление связи с англичанами не исключалось, но в первую очередь начались поиски контактов с американцами. Все это происходило тогда, когда внешняя политическая разведывательная служба под руководством Шелленберга и фюрер СС и полиции в Италии Вольф вели через свои заграничные связи переговоры о капитуляции, причем Вольфа даже приходилось защищать от генералов вермахта, стремившихся продолжать войну в Италии без всякого смысла и цели, невзирая на большие потери. В это время Гелен в одиночку снаряжался для вступления в послевоенное будущее.

Западногерманский журнал «Шпигель» писал в 1971 г.: «Как никто другой из немцев, Гелен знал, что высокопоставленные военные и сотрудники секретных служб Америки видели в Советском Союзе уже не союзника, а потенциального противника в следующей войне». Поскольку он хотел находиться в этой же компании, ему пришлось предпринять все возможное, чтобы прийти к американцам с хорошим «приданым». Архив и картотеки отдела «иностранные армии Востока» были сняты на фотопленку, которую затем отправили во Фленсбург и в Баварию. Расположившись на одном из альпийских лугов, Гелен со своим штабом ждал конца войны, чтобы поступить в распоряжение американских вооруженных сил.

Это Гелену удалось, хотя и не сразу. Вначале его чуть не обошел подполковник Баун, у которого были те же намерения. Только 20 мая 1945 г. генерал Гелен и подполковник Вессель оказались в плену у американских солдат. К чести участвовавшей в боях американской армии, ее солдат следует сказать, что они весьма неодобрительно относились к антисоветским планам германского генералитета. На них не производили впечатление речи, направленные против их партнера по коалиции. Очевидно, по этой причине многих офицеров американских войск, бивших гитлеровскую армию, очень быстро отозвали в США.

До нас дошел один из диалогов Гелена с американским офицером из передовых частей. Гелен, будучи уже военнопленным, представился офицеру: «Я — начальник отдела „иностранные армии Востока“ немецкого главного командования сухопутных сил». Офицер, не моргнув глазом, ответил: «Вы были им, генерал». Этот офицер-фронтовик армии США еще реагировал так, как предписывалось обязательствами антигитлеровской коалиции. В соответствии с ними каждый американский солдат обязан был пресекать даже словесные выпады немцев против Советского Союза. Гелен не ограничился этим, он предлагал сотрудничество в борьбе против Советского Союза. Офицер разведки обязан был передать дальше по инстанции то, что он услышал. Очень скоро, хотя и кружными путями, Гелен попал к офицеру американской военной администрации, который уже оказался поборником «холодной войны». В лагере для высших чинов с Геленом установил контакт американский генерал Эдвин Сайберт. С 1944 г. он являлся начальником разведки 12-й группы войск США. Его отношение к Гелену и планам 12-го отдела было самым благожелательным. Здесь сыграл свою роль Аллен Даллес, который занимался в Швейцарии упорядочением немецкого шпионажа против Советского Союза. Генерал Сайберт расчистил Гелену путь к переходу со всем своим аппаратом на службу к американцам. Проводившиеся согласно предписанию допросы в лагере для военнопленных перешли в «переговоры» за отлично сервированным столом. В августе 1945 г. генерал Сайберт отправил Гелена в Вашингтон. 7 июля 1946 г. генерал от секретной службы вернулся в Западную Германию с соглашением, которое он заключил с американцами, и приступил к формированию из числа своих старых сотрудников названной его именем организации.

На переговорах в Вашингтоне Гелен предложил поставить на службу американцам свой сработавшийся и сохранившийся почти полностью в организационном и материально-техническом плане аппарат для ведения работы против Советского Союза, если будут приняты и соблюдены определенные условия. Гелен так излагает их в своих мемуарах:

«1. С использованием имеющегося потенциала создается немецкая разведывательная организация, которая осуществляет разведку на Востоке или соответственно продолжает прежнюю работу в этом плане на основе общей заинтересованности в защите от коммунизма.

2. Эта немецкая организация работает не для американцев и не под американским руководством, а в сотрудничестве с американцами.

3. Организация работает исключительно под немецким руководством, которое получает задания от американской стороны, пока в Германии не существует нового германского правительства.

4. Организация финансируется американской стороной при договоренности, что эти средства не будут изыматься из бюджета на оккупационные расходы. Взамен организация передает американцам все результаты разведывательной работы.

5. Как только будет создано суверенное германское правительство, ему подлежит принять решение о том, будет ли продолжена работа организации или нет. До этого времени опеку над организацией осуществляет американская сторона.

6. Если организация когда-либо окажется в таком положении, при котором американские и немецкие интересы разойдутся, то организация свободна в своих действиях по проведению линии, соответствующей немецким интересам».

Гелену удалось довольно быстро убедить осторожных вначале американцев в том, что он лучше, чем они, знает их великого союзника — Советский Союз. Рост напряженности между США и СССР до такой степени, когда произойдет вспышка, — вопрос только времени, и в этом случае решающую помощь может оказать лишь он. У него накопленные за много лет знания и опыт, квалифицированный персонал и множество агентов в Советском Союзе, которые только и ждут, когда их старые руководители, и именно они, вновь призовут их к активной работе.

Но остается ли организация Гелена временной вспомогательной группой для американцев до тех пор, пока не будут «израсходованы» возможности агентов Гелена на Востоке, или она разовьется в работоспособную реакционную разведывательную службу Западной Германии? — этот вопрос оставался открытым. Ответить на него было одним из моих первых главных заданий. Поэтому я поддерживал контакты со всеми западными оккупантами, к которым имел доступ, даже если они носили сугубо личный характер. Конечно, моими собеседниками являлись сотрудники администрации или офицеры оккупационных войск среднего уровня. Тем не менее еще в филиале ОГ в Карлсруэ я узнал кое-что об отношениях между генералом Геленом и соответствующими генералами американской разведывательной службы. Вначале нашими делами занимались представители Си-ай-си — американской контрразведки.

Вот на такой основе летом 1946 г. в Таунусе начала свою деятельность организация — наследница 12-го отдела («иностранные армии Востока») генерального штаба сухопутных сил вермахта. При выборе названия для нее действовали по существовавшей тогда традиции. Поскольку во время войны всем подразделениям с трудноопределимыми задачами присваивалось наименование «организация» плюс имя инициатора ее создания, то и новое детище генерала стало называться организацией Гелена (ОГ) или просто организация (орг.). В Германии слово «организация» было связано с такими понятиями, как порядок, плановость, обеспеченность и надежность, однако часто именно этим словом прикрывались недостатки, неразбериха и дилетантство. В организации Гелена долго было в ходу изречение: «Мы называемся организацией, потому что у нас ее не существует».

Первое местопребывание ОГ в Таунусе не соответствовало, по-видимому, далеко идущим планам Гелена. Вскоре нашлось более подходящее: поместье Рудольфа Гесса в Пуллахе, под Мюнхеном. Бывший заместитель Гитлера Гесс построил здесь для себя и своего штаба довольно неплохое помещение, к которому прилегала обширная местность вплоть до лесистого берега реки Изар. Какое-то время это поместье являлось резиденцией рейхсляйтера нацистов Мартина Бормана, которого Гелен «разоблачил» потом в своих мемуарах как «агента русских». В апреле 1945 г. поместье служило штаб-квартирой генерал-фельдмаршалу Кессельрингу. После войны здесь располагалась почтовая цензура американской армии.

В поместье имелось достаточно места как для служебных, так и жилых построек, поскольку в первое время семьи сотрудников размещались там же, чтобы в те времена голода и черного рынка ограничить их контакты с немецким населением. Для семей сотрудников штаба Гелена установили далеко не голодные рационы, у них никогда не отключалась электроэнергия и не существовало никаких ограничений, обычных тогда для немецкого населения. Здесь всего было в изобилии: тепло от центрального отопления, продовольствие из запасов армии США, табак, кофе, масло, пошивочный материал, короче говоря, никакой нехватки, в то время как немецкое население голодало и мерзло, часто не имело пригодных жилищ. Ему приходилось выбивать в различных учреждениях необходимый минимум для жизни, оно не могло обходиться без черного рынка.

В этом «лагере святого Николауса» (так назывался поселок, поскольку его заселили 6 декабря 1947 г., в день святого Николауса) имелись также детский сад и школа для детей сотрудников, больница, парикмахерская, столовая, прачечная, кинотеатр, то есть все необходимое для того, чтобы не чувствовать неприятных последствий проигранной войны.

Когда в 1948 г. при проведении денежной реформы каждому жителю Западной Германии разрешили обмен суммы в 40 марок, сотрудники Центра ОГ могли обменивать любую сумму. Уже тогда друзья и родственники кое-кого из сотрудников завидовали их необъяснимому даже для этих друзей и родственников благосостоянию.

Правда, средства, которые поступали на покрытие служебных затрат и на зарплату сотрудникам, были не такими уж щедрыми, однако натуральные доходы в виде сигарет и кофе значили даже больше, чем наличные деньги, по крайней мере до денежной реформы. К тому же официально допускалась торговля на черном рынке как средство повышения бюджета сотрудников. Еще в 50-х годах в кругах организации ходили разговоры о том, что при необходимости штатные специалисты ОГ по черному рынку могли поехать с долларами из американской армейской кассы в район Мюнхена, славившийся как «золотое дно» черного рынка, чтобы пустить эту валюту (иметь которую немцам строго запрещалось) в оборот путем обмена или каких-либо других «гешефтов». Но как только доллары сменяли владельца, сейчас же на месте оказывалась военная полиция, которая оцепляла район и во время этой целенаправленной облавы задерживала несчастного обладателя долларов для выяснения личности. Он, конечно, был рад избавиться от них, поскольку, являясь в его руках запрещенной валютой, они грозили ему тюремным заключением. Таким вот образом доллары через участвующую в игре военную полицию с процентами возвращались обратно в ОГ.

Другим путем добычи денег была торговля на черном рынке кофе, который поступал тоннами и беспошлинно как составная часть армейских поставок, а на черном рынке продавался в розницу через пункты сбыта, принося сказочные прибыли.

Конечно, случались и проколы, но с помощью американских оккупационных властей удавалось предотвращать наиболее неприятные последствия. Обстоятельства ухудшились, когда со временем таможенная служба по борьбе с контрабандой раскрыла этот способ мошенничества с таможенными сборами и налогами. В 1953 г. состоялся большой процесс, проведению которого американцы помешать не смогли. Но и на нем не были названы ни генерал Гелен, ни его организация, поскольку попавшийся «кофейный король» на черном рынке держал язык за зубами и все брал на себя, не допустив компрометации организации Гелена. На такое «рыцарское» поведение главного обвиняемого вдохновили высокие денежные отчисления и отступные. Оно потом полностью окупилось.

В качестве наблюдателя от Центра ОГ на процессе присутствовал будущий правительственный директор Гербольд, конечно не официально, а под видом журналиста. Он имел фальшивое удостоверение члена объединения баварских журналистов, которое изготовила техническая служба ОГ. Единственно подлинной на этом удостоверении была фотография его владельца. В обязанности Гербольда входило ежедневно после окончания заседания докладывать, как проходит процесс. Когда процесс подходил к концу, все «мины» уже обезвредили, прежние проделки на черном рынке скрыли, репутация ОГ осталась незапятнанной. В это время Гелен боролся за перевод его организации в систему государственных учреждений, и такое разоблачение, да еще раздутое прессой, могло иметь самые худшие последствия. Ну а так мусор замели под ковер и утоптали, никто ничего не заметил.

Существовал еще один путь к получению материальной выгоды, который даже не требовал больших первоначальных затрат. Для всех поездок по железной дороге сотрудники ОГ пользовались американскими воинскими проездными билетами, изготовлявшимися в Центре. На них обозначались фамилия пассажира, станции отправления и назначения. Однако станция назначения никогда не соответствовала месту подлинной цели поездки, она указывалась на несколько станций дальше действительно необходимой. Сходя на нужной ему станции, сотрудник ОГ говорил перронному контролеру, что прерывает поездку, а до обозначенной в билете станции поедет позже. Таким образом, билет у него не отбирали и сотрудник затем возвращал его в Центр, где он и уничтожался. Железная дорога этот билет не регистрировала и соответственно не могла предъявить за него счет, а стоил он девять марок, которые оплачивались из оккупационных расходов.

Система германских железных дорог лишалась, таким образом, значительных денежных поступлений, поскольку в организации такая практика была распространена не только на служебные разъезды, но и на поездки в отпуск, и не только сотрудников, но и их семей. Для организации и ее персонала это составляло весьма внушительную экономию. И наконец, заправка не только служебных, но и личных автомашин на принадлежащей ОГ бензоколонке по удешевленным ценам тоже облегчала жизнь сотрудникам организации.

Итак, в Пуллахе начали закладывать фундамент будущей федеральной разведывательной службы, продолжая прежде всего делать то, что делали и раньше: шпионаж и борьба против Советского Союза, против Востока. Причем все оставалось по-старому. Под службой I имелась в виду, как и раньше, разведка военного и экономического потенциала других государств. Это был классический военный шпионаж, сначала прикрывавшийся названием «секретная служба связи». Работа против иностранных служб безопасности и контрразведки, политический шпионаж, наблюдение за политической ареной в собственной стране являлись задачами службы III. Она занималась контршпионажем, то есть борьбой против иностранных разведок, а также работой с агентами-двойниками. Все эти устоявшиеся в течение многих лет еще в службе Канариса понятия и термины оставались в силе, даже занимались этим делом те же лица, что и до 1945 г.

Следует напомнить, что, когда в конце 1947 г. организация Гелена начала действовать, в советской оккупационной зоне подобного учреждения еще не существовало. То, что создание эффективного защитного аппарата — Министерства государственной безопасности ГДР — было спровоцировано развитием событий в Западной Германии, сейчас в ФРГ никто не хочет признавать. Однако заниматься шпионажем в разделенной войной Германии начал именно Гелен.

Вначале он считал своей задачей продолжать шпионскую работу 12-го отдела генерального штаба («иностранные армии Востока») и управления заграничной контрразведки верховного командования вермахта (абвер). Генерал Гелен подыскал среди своих бывших сотрудников целый ряд лиц, которые составили руководящее ядро организации. Наиболее выдающиеся личности из этой элиты перешли после легализации организации Гелена в 1956 г. в созданную тогда же федеральную разведывательную службу (БНД).

Приспособившись к послевоенной политике президента США Трумэна и руководителя секретной службы Аллена Даллеса, Гелен видел в своей организации нечто большее, чем преемницу шпионской службы генерального штаба рейхсвера во главе с генералом фон Зеектом, созданной после проигранной войны 1914–1918 гг. Гелен с самого начала стремился получить все полномочия по руководству военным, политическим и экономическим шпионажем, что ему и удалось, поскольку он действовал невзирая на политическую судьбу немецкой нации и делал всю ставку на «холодную войну», развязанную США. Шпионаж против Советской Армии Гелен вел, не считаясь ни с какими соглашениями и не гнушаясь никакими средствами.

В организации активно работали бывшие офицеры генерального штаба Эрнст Фербер, Йозеф Молль и сын бывшего начальника генерального штаба Гудериана подполковник Хайнц Гюнтер Гудериан. Другие искали в организации только временное укрытие, чтобы дождаться начала реставрации и восстановления армии. К ним принадлежал будущий первый генеральный инспектор западногерманского бундесвера и бывший генерал фашистского вермахта Адольф Хойзингер, который до возобновления своей активной деятельности скрывался в «лагере святого Николауса» под кличкой Хорн. Как вспоминал доверенный человек Гелена Хайнц Герре, «тогда задача состояла в том, чтобы подобрать на улицах как можно больше офицеров».

То, что однажды удалось при восстановлении немецкого военного шпионажа в рейхсвере, Гелен хотел сделать своей практикой и, заняв ключевые позиции, обеспечить себе влияние в новом вермахте. В дополнение к этому генерал Гелен сразу же предусмотрел и ведение шпионажа внутри страны. Это усиливало его влияние и давало право свободного доступа к первому федеральному канцлеру правительства ФРГ Конраду Аденауэру.

Наименование «организация» должно было создавать у общественности впечатление, что речь идет об обычной торговой фирме под руководством генерального директора д-ра Шнайдера, он же генерал Гелен. В тоске по старым добрым временам и по прежнему статусу Гелен не ограничился просто гражданским титулом «директор», выбрав титул «генерального директора» и «генеральной дирекции» (ГД). Для поездок в Бонн в спальном вагоне он пользовался фамилией Геблер.

Дочерние учреждения шпионского аппарата в западногерманских городах и землях получили названия «генеральные представительства» и «филиалы». Эта система была признана американцами. Другие концепции они отвергли, в частности отклонили меморандум бывшего шефа СД в РСХА Олендорфа (май 1945 г.) в адрес так называемого правительства Деница, поскольку сочли его слишком «прозрачным». Однако основная мысль меморандума о комплектовании организации бывшими людьми Шелленберга и сотрудниками службы Гиммлера сохранилась.

В меморандуме Олендорфа, в частности, говорилось: «Декларации союзной военной администрации, а также обсуждение этих вопросов не только зарубежной общественностью, но и в Германии показали, что существуют неправильные представления о сути, задачах и подлинном значении СД, по меньшей мере в том виде, в котором она существовала под моим руководством. Это, а также распоряжение о полном роспуске СД побуждают меня выдвинуть для официального обсуждения с оккупационными властями предложение об историческом развитии этой разведывательной службы и ее возможных функциях в рамках нынешнего правительства рейха». Подразумевалось, что сотрудники СД готовы к участию в этом процессе «развития».

В нарушение соглашений и договоренностей антигитлеровской коалиции, игнорируя приговоры Нюрнбергского трибунала военным преступникам, англичане и американцы не только поощряли, но и активно поддерживали Гелена, в том числе при наборе им в свою организацию людей из СД и СС. При этом генерал Гелен руководствовался двумя принципами: во-первых, при наборе бывших ведущих работников СД не нарушать право немецкого генерального штаба на руководящие посты. Это право имели только военные. И во-вторых, опытные сотрудники СД и гестапо должны получать в организации места в первую очередь в подразделениях по шпионажу внутри страны и контршпионажу.

Читатель без труда поймет, что подобное «преодоление прошлого» не носило даже организационного характера, не говоря уже о политическом. Набор в ОГ бывших фашистов был в интересах немецких военных, и так получилось, что именно фашисты начали в организации составление досье на политиков всех категорий, всех взглядов, от буржуазных до коммунистических, и таким образом определяли, кто мог значиться как враг «западной демократии».

Как уже говорилось, организация генерала Гелена вначале набирала персонал преимущественно из бывших сотрудников секретных и разведывательных служб «третьего рейха». Однако она привлекала и бывших офицеров из войсковых штабов, которые вели там контрразведывательную работу. Путем опросов и отбора в лагерях для беженцев добывались «наводки» на людей для шпионской работы на Востоке. Помимо этого систематически устанавливались связи с отдельными лицами во всех учреждениях молодой Федеративной республики, то есть в государственном аппарате, полиции, администрации, на радио, а также в хозяйственных учреждениях. Это делалось для внедрения там секретных сотрудников. Одним словом, не было ни одной сколько-нибудь значительной области жизни, под которую не подкапывалась бы организация Гелена.

Договорившись с бывшим полковником Крихбаумом о моем зачислении в штаты организации Гелена, я 15 ноября 1951 г. выехал в Карлсруэ, чтобы здесь приступить к работе в генеральном представительстве L (ГП). Когда я вышел из вокзала, на меня сразу же произвел удручающее впечатление неприглядный вид домов и улиц. Это определило мое решение не перевозить сюда на постоянное жительство мою семью, которая жила в Бад-Хоннеф. Вот и дом по улице Гервигштрассе. На заднем дворе его я прежде всего увидел несколько автомашин, а затем уже и фирму «Циммерле», небольшое предприятие по изготовлению жалюзи. Я поднялся на второй этаж. Здесь и «приткнулось» бюро генерального представительства. Руководитель этого филиала ОГ пристроился на проживание к вдове бывшего владельца фирмы, используя это как хорошее прикрытие.

Руководителем генерального представительства L в Карлсруэ, которое действовало под вывеской фирмы «Циммерле и К°», являлся бывший человек Канариса Бенцингер, он же Лейдль. Во время второй мировой войны Бенцингер находился во Франции и служил в абвере. Едва ли он обладал качествами квалифицированного руководителя. Сотрудники его недолюбливали и называли Толстяком.

Из числа персонала генерального представительства наиболее заметными были Генрих, он же Филипп Гербольд, и особенно Ришке, он же Оскар Райле. Бывший подполковник абвера Райле пользовался почти легендарной репутацией и во время войны побывал как на Восточном фронте, так и на Западе. До 1945 г. — это один из ведущих офицеров Канариса во «внешней точке». Свои главные функции он выполнял во Франции, откуда его и знал Лейдль, хотя Райле его едва ли помнил, поскольку Бенцингер тогда больше занимался снабжением столовых, чем участием в оперативных мероприятиях. Оскар Райле возглавлял подразделение контршпионажа в ГП.

Работа генерального представительства L велась по трем главным направлениям. Близость к Франции и Саарской области определяла интерес к французским оккупационным войскам и органам, особенно в Саарской области. Далее, в ФРГ была создана сеть доверительных связей, которые, используя свою сферу деятельности, могли добывать информацию или оказывать какую-либо помощь организации. Практически во всех областях жизни Западной Германии имелись люди генерального представительства L. И наконец, ГП вело разведывательную работу против ГДР, где предпринимались попытки создать сеть контршпионажа. Деловые качества Райле привели к тому, что он в основном контролировал результаты работы Лейдля как руководителя филиала и критически оценивал их, что отнюдь не содействовало росту авторитета Толстяка. Более того, это явилось причиной желания многих сотрудников ГП добиваться перевода в другие точки. Но пока Райле оставался в генеральном представительстве (а он был моим непосредственным начальником), я мог заниматься творческой работой и игнорировать повадки и манеры малосимпатичного Толстяка. Но все изменилось, когда подполковник Райле в 1952 г. перешел в Центр.

Оскар Райле был опытной «лисой немецкого военного абвера», от которого я, в частности, научился ремеслу работы с агентами-двойниками. В то время Райле действительно оказался большой находкой по части шпионской работы. Он охотно рассказывал, как в 1921 г. в Данциге начинал свою шпионскую деятельность против Польши. Его шефом являлся полицай-президент Фробес, позже ставший членом фашистской партии и перспективным сотрудником СС. Райле называл его «своим первым учителем в службе абвера, который воспитывал его в духе этого ведомства». При таком воспитании Райле нисколько не смущала моя бывшая принадлежность к СС, наоборот, это вызывало у него симпатию. Из разговоров с ним я узнал, что Райле уже в то время занимался психологической войной против Востока. Он был и остался выходцем из духовной элиты антикоммунизма, каковым и сам себя считал. В 1965 г. Райле опубликовал свои дневники, где писал: «Психологическая война играла важную роль в этом столетии в плане подготовки „горячей войны“. Она служила также для того, чтобы повысить эффективность военных и политических мероприятий воюющих сторон… Следует задуматься над тем, как наиболее целесообразно организовать построение органов по ведению психологической войны, если их использовать, с одной стороны, для отражения нападения противника, а с другой — для поддержки политических и военных планов с перспективой на успех».

После отъезда Райле из Карлсруэ между руководителем ГП и мной начались конфликты, в частности, по вопросу расходования финансовых средств, которые он использовал в своих личных интересах. Тем не менее Лейдль оказался полезным для выполнения данного мне задания, потому что связь его частных «гешефтов» со служебной деятельностью и его страсть к хвастовству позволили мне «заглянуть» в агентурную сеть этого представительства.

Генеральное представительство в Карлсруэ имело всего около 300 сотрудников, включая 16 сотрудников фирмы «Циммерле и К°», которые составляли «штаб». Наша сеть охватывала всю территорию Федеративной республики. Вместе со своими информационными источниками и другими агентами в ГДР это генеральное представительство, несомненно, имело особое значение для Гелена.

Генеральное представительство в период с 1950 по 1953 г. имело, по моим сведениям, по меньшей мере 42 источника, которые действовали непосредственно в Восточном Берлине и советской оккупационной зоне. Представительство располагало также источниками, наводчиками, курьерами и другой агентурой в нейтральной Австрии, в Швейцарии, Франции и Югославии. Следует отметить, что руководство этой сетью осуществлялось не только 16 сотрудниками генерального представительства, но также и сотрудниками подпредставительств (ПП), которым было придано, в свою очередь, большое число филиалов. Толстяк оставил за собой право лично «управлять» источниками и связями за границей и в Баварии. Но кроме этого нужно было еще заниматься внедрением агентуры за «железным занавесом» и руководить ею.

Свою деятельность я начал с изучения многочисленных старых личных дел, с тем чтобы, проанализировав их, выяснить, кого можно было бы завербовать в качестве агента или агента-двойника. По традиции новичку всегда давали самые неприятные поручения. Я ежедневно просиживал с семи утра до пяти вечера за письменным столом, ободряемый только моим начальником Райле, и перелистывал старые дела.

Райле и Лейдль были особенно заинтересованы в организации шпионажа и контршпионажа в сфере отношений между Францией и ФРГ. С этой целью они создали агентурную сеть в Саарской области и почти на всей территории Федеративной республики. Эта сеть использовалась для шпионажа за французскими учреждениями, для проникновения в профранцузски настроенные круги и их разложения с переориентацией в пользу политики Аденауэра. Такая направленность работы определялась указаниями генерала Гелена. По согласованию с американцами Лейдль обставил агентурой тогдашнего представителя французского верховного комиссара в Германии. Как пояснил Райле, все это делалось для того, чтобы обеспечить ФРГ господствующие позиции в Западной Европе. По его словам, такая линия соответствовала не только замыслам Аденауэра, но и американским интересам.

Как и положено в шпионском деле, я работал под псевдонимом. Внутри организации я пользовался именем Фризен, но выступал также под именами Зандерс или Бек. Естественно, у меня имелись и соответствующие фальшивые документы, получить которые не составляло никакого труда, об этом позаботились американцы.

Агенты-двойники, которыми я в то время руководил, едва ли имели какое-то значение. В 1951–1952 гг. генеральное представительство интенсивно работало над тем, чтобы приобретать новую агентуру в ключевых политических и экономических сферах ФРГ и Западного Берлина, а именно в министерствах, правительствах земель, органах полиции и пограничной охраны, в адресных столах, в политических партиях, профсоюзах, на предприятиях, а также в дипломатических представительствах боннского правительства за рубежом. Нельзя не отметить, что досье при этом заводились на ведущих политиков не только из оппозиционных партий.

 

Программа «Юно»

В 1953 г. характер организации как сфокусированного центра националистической и воинствующей антикоммунистической политики стал еще более явным. Когда мы получили от Гелена поздравление с Новым годом, то в нем уже просматривалось, в каких больших масштабах будет осуществляться работа организации против ГДР на ее собственной территории. В письме, в частности, также указывалось: «Безупречное взаимодействие всех сотрудников вело нашу деятельность в минувшем году по постоянно восходящей линии. В будущем году мы столкнемся с новыми проблемами несколько иного рода в рамках поставленной перед нами, немцами, задачи. Я не сомневаюсь, что работа всех сотрудников позволит нам и здесь добиться успешных, одинаково признаваемых всеми крупными немецкими партиями достижений».

Гелен точно знал, что писал, и мне было ясно, что имелось в виду под «одинаково признаваемыми всеми крупными немецкими партиями достижениями». Речь шла о попытке контрреволюционного путча против ГДР 17 июня 1953 г., подготовка к которому велась полным ходом еще до наступления этого года. Подтверждением этому служит датированная 29 июля 1952 г. «ориентировка 6600», чаще называемая по ее шифру программа «Юно». Она ориентировалась на внешнеполитические и милитаристские планы Вашингтона и опровергала созданную Геленом легенду, что его организация не участвовала в подготовке к вмешательству с применением силы и к войне в 1953 г. Наоборот, этот нацеленный на войну документ составляли лучшие умы ОГ при согласовании с Бонном, и организация действовала тогда самым активным образом в сотрудничестве с ЦРУ. Хотя это и известно, я хотел бы напомнить, что накануне 17 июня 1953 г. Западный Берлин посетили в высшей степени интересные лица: Аллен Даллес, глава ЦРУ, Элеонора Даллес, специальный помощник государственного секретаря по проблемам Берлина (прошу обратить внимание на титул. — Прим. авт.), генерал Мэтью Риджуэй, командующий 8-й американской армией во время агрессии в Северной Корее, прославившийся своими варварскими методами ведения войны (позднее верховный главнокомандующий вооруженными силами НАТО в Европе), и Отто Ленц, статс-секретарь в ведомстве федерального канцлера. 17 июня туда же прибыли Якоб Кайзер, министр по общегерманским вопросам, и Генрих фон Брентано, бывший тогда председателем фракции ХДС/ХСС в бундестаге, а также лидер СДПГ Эрих Олленхауэр. Сегодня, вероятно, каждому ясно, зачем там собралось такое избранное общество.

«Ориентировка 6600» представляла собой только верхушку айсберга. Для аргументации целесообразно, видимо, привести некоторые наиболее примечательные места из этого документа, в котором открыто говорилось о подготовке ко дню «X». Вот эти отрывки из произведения Гелена: «Обострение обстановки ставит неотложную задачу серьезно приступить к подготовке на случай „Е“. По имеющимся данным, психологические предпосылки благоприятствуют этому (курсив X. Ф.)… На основании соотношения сил между Востоком и Западом в Европе вначале следует считаться с периодом отступления, за которым после подхода дополнительных сил может последовать период стабилизации фронтов. Поэтому данной стадии при подготовке будущей войны должно быть уделено главное внимание».

В программе «Юно» для службы III (политический шпионаж, работа против иностранных разведок) предусматривались три четко разграниченные задачи:

1) меры раннего предупреждения,

2) подавление разведывательных служб противника всех направлений в собственном тылу (службы I, II, III),

3) ведение службой III разведки в тылу противника.

Программой «Юно» все главные подразделения организации ориентировались на проведение провокаций. Особый упор делался на подготовку и специфическое применение агентуры, от курьера до руководителя группы. В программе по этому поводу говорилось: «Следует подчеркнуть, что наряду с размещением в нужном объекте особое значение в случае войны приобретают самостоятельное мышление и действия агентуры… Полное значение сохраняет правило, что по каждому источнику, особенно в советской оккупационной зоне, должны быть приняты все меры, гарантирующие быструю доставку сообщений в случае начала войны или уплотнения „железного занавеса“». Интересно, что в инструкции по подготовке агентов указывался срок ее действия: в течение целого года. Программа «Юно» содержала также указания по усилению «наблюдения за высшими правительственными и партийными органами ГДР, а также за имеющимися там информационными центрами». Кроме того, требовалось организовать «наблюдение за исходными пунктами для образования и укрепления центров сопротивления, сбор данных о людском потенциале, возможной степени его использования, его разделении на военных и рабочих».

Очевидно, нет надобности разъяснять, что можно было набрать целый каталог таких «общеобязательных» мероприятий, которые не в последнюю очередь нацеливались на значительное увеличение числа агентуры в зоне проведения операций. В дополнение к программе «Юно» появились еще несколько таких документов, как, в частности, поступившая к концу 1952 г. «ориентировка 2400», направленная на усиление контршпионажа. Имелись и другие бумаги, содержавшие специальные задания.

Эксперты ОГ по психологической войне получили указание относительно более тесного взаимодействия с сотрудниками, непосредственно занимающимися шпионской и подрывной деятельностью, а также с так называемыми европейскими резидентами американских радиостанций РИАС, «Голос Америки», «Свободная Европа» и «Свобода». Последней радиостанции (вещание на Советский Союз. — Прим. перев.), согласно указаниям, следовало начать передачи весной 1953 г. Механизм пропаганды был заведен до предела. РИАС, например, уже в начале 50-х годов в своих передачах прибегала к «успокоительным» формулировкам такого рода: «Те, кто нас слушает, знает, что мы не занимаемся распространением лжи, слухов или клеветы». Или: «У нас, правда, нет точной информации, но можно быть уверенным, что…»

Если учесть, что начало новой (мировой) войны пророчилось на конец 50-х годов, а в программе «Юно» говорилось о «стадиях будущей войны», то даже непосвященному читателю этого документа бросились бы в глаза сплошь и рядом указания на срок подготовки в течение одного года. Что касается штатных сотрудников ОГ, то каждый из них мог бы и без устных разъяснений увидеть содержащиеся в тексте «ориентировки 6600» намерения, хотя для их полного понимания требовалось ежедневное общение с условным языком секретной службы.

Заблаговременно полученные сведения о программе «Юно» дали возможность действенным образом разоблачить эту политику правительств ФРГ и США, помогли Советскому Союзу и Германской Демократической Республике быстро прореагировать на провокации в 1953 г., организованные в наиболее чувствительной точке соприкосновения между Востоком и Западом, и сорвать планы организации путча в ГДР.

Исход попытки контрреволюционного путча в ГДР 17 июня 1953 г. известен. Его главным инициаторам — ЦРУ и ОГ — он принес не только сокрушительное поражение в течение нескольких часов, но и последовавший за ним разгром их агентурных сетей к востоку от Эльбы. Однако несмотря на это, Центр в Пуллахе продолжал готовить операции по типу программы «Юно».

После поражения в 1953 г. в организации и генеральных представительствах, как никогда, открыто стали проявлять себя реваншистские и националистические силы. Они не понимали, почему американцы не пошли ва-банк. На них обижались за то, что они не перешли демаркационную линию, в результате чего организация потеряла многих агентов.

Не смирившись с неудачей, организация провела в 1953–1954 гг. большую работу по политической дифференциации как в собственных рядах, так и в своих филиалах. «Умеренные» и заигрывающие с социал-демократами сотрудники в шпионских ведомствах ФРГ были оттеснены на задний план, а на авансцену выступили наиболее воинствующие силы. Вражда между ведомством по охране конституции и организацией также переросла в открытую конфронтацию. Генерал Гелен считал, что ведомство по охране конституции было нашпиговано национальными предателями, так называемыми сопротивленцами 20 июля 1944 г., которых он, несмотря на свои восхваления в их адрес, глубоко презирал. Вражда между генералом Геленом и первым президентом ведомства по охране конституции Отто Йоном с середины 50-х годов перестала быть тайной (по крайней мере, для сотрудников ведомства).

Недоверие генерала Гелена переросло в глубокую ненависть, которая еще более усилилась, когда он понял, что Отто Йон действительно верил в мирный путь и демократическое развитие буржуазной Германии и к тому же еще пытался организовать подчиненную ему службу в духе верности конституции. Как выявилось потом, Отто Йону не хватило сил, чтобы пробиться через оппозицию реакционно-консервативной клики из секретной службы. Позже я еще расскажу о связанной с этим личной трагедии Отто Йона. В его судьбе проявилось то, что между двумя антиподами — ФРГ и ГДР — не было идеологически нейтрального промежуточного пространства, на основе которого можно было бы содействовать решению германских дел.

Последовавшая после событий 1953 г. поляризация сил содействовала созреванию моего решения ускорить проникновение в Центр службы Гелена. При этом, однако, важно было не допускать спешки и использовать только имевшиеся у меня в ГП возможности. К этим возможностям относилось обещание Райля, данное им при переезде в Пуллах, потянуть меня за собой в Центр, а также личный конфликт между руководителем генерального представительства Лейдлем и Гансом Фризеном, то есть мной.

Я постарался раздуть этот конфликт, постоянно жалуясь в Центр на грубые и грязные интриги Лейдля. Я мог это сделать еще и потому, что приютившее меня подразделение «контршпионаж» являлось официально признанным, и мне не грозило увольнение. Тем не менее при такой игре сил в ОГ существовал определенный риск, который я не всегда мог обсудить с советскими офицерами. Кстати, они были настроены не слишком оптимистически в отношении возможности моего проникновения в Центр. И все же это состоялось. 21 августа 1953 г. руководитель фирмы Лейдль письменно сообщил мне (я в то время болел), что в октябре 1953 г. меня переводят в Центр. Как истинный лицемер, он писал: «Только уверенность в том, что Вы в Центре возглавите реферат, который тесно связан с нами и, к сожалению, недоукомплектован, заставила меня выполнить желание руководителя „30“ о Вашем переводе».

 

В «лагере святого Николауса»

Завершив все свои текущие дела, я 1 октября 1953 г. выехал в Центр, чтобы приступить к выполнению обязанностей в подразделении по контршпионажу. Организация к этому времени уже размещалась в поместье Рудольфа Гесса в Пуллахе.

Когда я рано утром вышел из вагона на главном вокзале Мюнхена, там меня уже ожидал мой новый шеф с машиной. По дороге в Пуллах я размышлял о своем будущем, о том, что мне необходимо сделать, чтобы справиться с задачей. Через главные ворота, предъявив американские документы, мы въехали на территорию, где за полуторакилометровой серой стеной и проволокой находились более 20 двухэтажных домов, бараков и бункеров.

Итак, я поступил в распоряжение подразделения по контршпионажу, кодовое обозначение «40», которое располагалось в одном из бараков. Со всей штаб-квартирой я не стал сразу знакомиться, поскольку было нецелесообразно в первые же дни проявлять излишнее любопытство. Окружение и персонал в Центре произвели на меня впечатление спокойствия, деловитости и ухоженности. Резиденция приятно отличалась от заднего двора генерального представительства в Карлсруэ.

Мой новый шеф, барон фон Роткирх унд Пантен, возглавлявший в организации подразделение по контршпионажу, был отпрыском обедневшего, но древнего, возвысившегося еще при Фридрихе Великом силезского дворянского рода. Он вполне соответствовал вкусам Гелена, судившего о людях по их родословной и положению, предпочитавшего силезцев и офицеров генерального штаба.

Пятидесятипятилетний барон фон Роткирх — типичный «поместный дворянин» — отдавал свои указания с ядовитым, но тонким юмором и вел почти спартанскую жизнь. В рабочей обстановке он называл себя «Родерих». Свой опыт в области контршпионажа Роткирх получил у Канариса, долгое время служил в отделе абвера в Бреслау и, как закоренелый антикоммунист, был отмечен за особые заслуги во время войны в подразделении «Валли-III», то есть, в службе контршпионажа. Он работал против советских агентов, организовывал дезориентирующие радиоигры и, главное, разработал «искусную систему» использования трофейных материалов и допроса пленных. У нас все время говорили, что именно здесь крылась подлинная сила прежнего 12-го отдела генерального штаба. Однако послевоенная практическая работа абверовцев заставила меня усомниться в этом.

В подразделении «40», являвшимся фактически наследником службы III абвера, сейчас пытались придерживаться прежних «традиций» и вести шпионаж против Востока так же интенсивно. Очень быстро после моего вселения в «лагерь святого Николауса» я понял, что в Центре, то есть генеральной дирекции (ГД), существовали в основном две большие группы сотрудников: бывшие люди абвера, то есть адмирала Канариса, и люди Гелена из 12-го отдела генштаба. Последние занимались прежде всего анализом и использованием, в то время как первые, в силу своего военного шпионского опыта, особенно активно работали над добычей и отбором информации. Добыча и отбор подразумевали проведение активных шпионских операций и проверку их результатов, с тем чтобы позже отдать их на анализ и использование.

Структурная схема Центра выглядела просто: отдельные подразделения обозначались цифрами. Так, Гелен скрывался за цифрой 30, 40 — подразделение службы III старого абвера, 50 — подразделение службы I абвера, то есть военная разведка, 60 — «ведение психологической войны», причем эта служба размещалась за пределами Пуллаха и о ней почти никто ничего не знал. Позже она получила кодовый номер 375.

Добывающими подразделениями Центра являлись отделы 40 и 50, централизованный анализ и использование осуществлялись отделом 45 под руководством полковника Хайнца Герре, псевдоним Гердаль. Гердаль отличился во время войны в качестве организатора боевых соединений из лиц ненемецкой национальности в составе вермахта. Конечно, были и другие отделы, например разведывательная связь, разведывательная техника, администрация и т. п. Структура Центра при Гелене не менялась в течение долгого времени. Однако кодовые обозначения менялись часто. Отдел 40 позже стал 122, еще позже —507, а затем 104. Код Гелена был сначала 30, затем 50, позже 70 и 363.

Хотя это и покажется странным, но структуру организации, а позже БНД, едва ли могли точно обрисовать даже ее сотрудники. Трудно сказать, насколько такая засекреченность содействовала повышению конспирации. Во всяком случае, из-за пристрастия к сооружению заборов и запретных зон, которые тоже мало что давали, Гелен получил кличку Заборный Король.

Здесь необходимо упомянуть, что в то время сотрудники Центра и генеральных представительств не проводили сами шпионских операций. Представители организации никогда не участвовали во встречах с агентами, решая все вопросы через генеральные представительства и подпредставительства, то есть представители Центра должны были «управлять». На основании знания документов дела, информации, отчетов о встречах утверждались и доводились до исполнителей главные направления по руководству агентами и агентурными группами. С точки зрения конспирации такой стиль работы имел несомненное преимущество, однако серьезным недостатком было то, что многое решалось лишь на основании бумаг и удлинялась линия связи с исполнителями.

Но мне, во всяком случае, этот стиль давал некоторые преимущества, поскольку позволял получать полезные сведения. К таким сведениям относилась, в частности, заблаговременная информация о том, как шпионская служба ФРГ, используя крупные силы и средства, создавала агентурную сеть в Австрии, как американская и английская разведывательные службы устраивали там свои «стартовые площадки» для проникновения в австрийские учреждения и партии. Американцы, англичане и французы вели в Австрии после войны шпионскую работу против всех демократических сил, и в первую очередь против коммунистической партии. Их центрами являлись: подразделение 430 контрразведки американской армии (Си-ай-си), расположенное тогда в XVIII районе Вены по Михаэлерштрассе, полевая служба безопасности английской армии, находившаяся в ХIII районе Вены по Венцгассе, и французское Второе бюро, в то время размещавшееся в VI районе Вены по Вебергассе. Все они имели собственные особые штабы. Начальником Си-ай-си был подполковник Гордон Купер, большой специалист военного шпионажа. Позже он — уже в чине генерал-майора — вершил в Пентагоне большие дела для ЦРУ.

Наша организация, как подтвердила моя практика, в 1953 г. уже глубоко закрепилась во всех оккупационных зонах Австрии. Использовались все возможности для добычи информации, и особенно о Советском Союзе. В то время я часто получал так называемую информацию из «клоаки». Эта информация добывалась так: один или несколько агентов организации вылавливали из сточных вод выброшенную исписанную бумагу советских учреждений и войсковых штабов в Австрии и после специальной промывки и сушки получали из нее какую-то обобщенную информацию. Впервые узнав об этом методе работы, я был искренне удивлен, какие сведения о дислокации, персонале и прочем оказалось возможным получить из этого «грязного белья». Однако такой способ добычи информации свидетельствовал о нехватке других источников.

Когда я пришел в БНД, она работала по не поддающейся обозрению системе филиалов. Это давало преимущество в смысле конспирации организационных элементов ОГ путем их постоянного приспособления к окружающей среде (работа под прикрытием предприятий, фирм, институтов и т. п.), но в то же время отсутствовало единое четкое руководство. Финансирование ОГ в те времена ясно показывало, как организация приспосабливалась к американским интересам. Начальный капитал организации Гелена, когда она стала работать на службе США, составлял 2,5 млн долларов. В скором времени ее годовой бюджет был повышен. Всего в эту организацию США вложили около 200 млн долларов.

Таким образом, в 1953 г., когда меня перевели в Центр, организация представляла собой довольно совершенный шпионский аппарат, соответствующий по стилю и методам работы ЦРУ. Этот факт признавали как сотрудники организации, так и политики и историки, которые позже анализировали историю ее возникновения.

Организация, которая появилась как продукт американской послевоенной политики, занимала уже тогда позицию выжидания, с тем чтобы подключить к претензиям ФРГ на господствующее положение в Западной Европе также и разведывательную деятельность. В этом направлении велись политические переговоры между канцлером Аденауэром, его статс-секретарем Глобке и генералом Геленом.

Главный упор в работе Центра в те годы делался на разведку в «зоне распространения власти» Советского Союза. В 1952–1953 гг. в «ориентировке 2400» были разработаны разведывательные цели в области контршпионажа, а также в политической области. В основном работа велась против наиболее важных учреждений, министерств, партий, групп и организаций «стран восточного блока», которые могли рассматриваться как существенные факторы в будущей войне. Дополнительно к этим задачам были отдельно разработаны разведывательные цели по шпионажу внутри ФРГ. «Ориентировка 2400» давала направление политической и военной разведки на длительную перспективу. Там не ставились повседневные задачи, а только такие цели, которые считались первоочередными на длительный отрезок времени, но достижение их давало одновременно возможность быстро и надежно решать повседневные вопросы, например противодействовать мерам ГДР при ратификации германского договора от 26 мая 1952 г. При изучении опыта 1953 г. было отмечено, что число действующих в «зоне распространения власти» Советского Союза источников политической и контрразведывательной информации недостаточно, и тогда предложили привлечь к «бескорыстному» сотрудничеству службу «классического шпионажа» (служба I). Шпионаж против «подразделений КГБ и органов госбезопасности ГДР» предусматривал даже такие операции, как добывание военной формы, знаков различия и документов, которые позволяли бы без промедления приступить к созданию специальных соединений (по типу дивизии «Бранденбург») для проведения диверсий и саботажа.

Вербуя сотрудников из числа бывших офицеров, организация Гелена добивалась больших успехов, несмотря на то что они получали подчас более соблазнительные в финансовом отношении предложения со стороны промышленников и политиков. Ее вербовщики умели играть на национально-консервативных чувствах и корпоративном духе офицерского сословия. Шпионаж при этом определялся как немецкое предприятие, которое ни в коем случае не должно быть направлено против интересов нации. Гелен с самого начала старался развивать иерархический и патриархальный образ мышления у военных, служивших в организации, и не гасить их надежду на то, что существующая американская опека позже будет устранена. Таким образом, организация Гелена уже при ее формировании оказалась пропитана духом семейственности и корпоративной солидарности.

Итак, я занимался операциями в области контршпионажа против Советского Союза и некоторых других социалистических стран. Со временем (с учетом приближавшегося оформления ОГ как государственного учреждения — БНД — и особенно в связи с установлением дипломатических отношений между ФРГ и Советским Союзом) эта служба значительно разрослась и в кадровом, и в материальном отношении. В середине 50-х годов я получил чиновничий ранг правительственного советника и был назначен начальником реферата «контршпионаж против СССР и советских представительств в ФРГ». Кстати, основную часть моей работы как советского разведчика я выполнял в своем служебном кабинете во время официального рабочего дня, поскольку в ОГ сверхурочная работа не приветствовалась. Чтобы мне не мешали, я просто запирал дверь.

 

Гелен против Йона

С изложением дискуссий по поводу дела Отто Йона во всем их разнообразии можно ознакомиться по прессе и официальным сообщениям в ФРГ. Я хотел бы здесь для справки привести некоторые аспекты «теории похищения» в том виде, в котором она толковалась в то время. Так, в одном из документов комиссии бундестага по расследованию этого дела говорилось: «Большой интерес представляет начавшаяся непосредственно после события 20 июля борьба точек зрения Бонна и Берлина по поводу этого происшествия. По сообщению Берлина, произошло „исчезновение, добровольный переход, похищения не было“, по сообщению Бонна, произошло „исчезновение, похищение“. Будучи на расстоянии 600 километров от места происшествия, Бонн, оказывается, знал больше и лучше, чем берлинский полицай-президент непосредственно на месте. Берлинцы раньше славились тем, что они все знали лучше всех. Теперь эту славу перенял Бонн. Но Бонн сейчас сильнее Берлина, так что его анализ должен взять верх. Этот фактор явился составной частью легенды, изложенной министром внутренних дел 26 июля, которая гласит: „Йон оказался в восточной зоне частично в результате похищения, частично в результате совращения…“»

О чем же шла тогда речь и как все это дело представлялось моим советским друзьям и мне?

27 сентября 1950 г. немецкий бундестаг принял «Закон о сотрудничестве федерации и земель по вопросам охраны конституции». Как и многие изданные в начале существования ФРГ законы, включая основной закон (конституцию), он оказался несовершенным и в 1972 г. был изменен.

В конституции Федеративной Республики Германии, принятой 23 мая 1949 г. парламентским советом в Бонне, понятие «охрана конституции» в статьях 73, п. 10 б и 83, абз. 1 было применено в немецкой системе права впервые: федерация имеет исключительное законодательное право относительно организации ее сотрудничества с землями «в защиту основ свободного демократического порядка, целостности и безопасности федерации или какой-то из ее земель (охрана конституции)» (ст. 73) и имеет «в собственном подчинении… центральные органы… по сбору данных в целях защиты конституции…».

Прошло более двух лет, прежде чем в Кёльне было создано соответствующее учреждение — федеральное ведомство по охране конституции (БФФ). Однако в некоторых землях федерации уже существовали соответствующие институты. Из текста конституции и в особенности из дискуссий в парламентском совете вытекал ясный вывод, что эта новая для Германии организация должна быть полностью отделена от полиции и не может иметь никаких полицейских полномочий (исполнительной власти). Она, то есть эта организация, должна была заниматься только сбором информации об устремлениях, которые ставили под угрозу конституционный порядок в Федеративной республике и ее безопасность.

Сначала создание такого центрального ведомства являлось экспериментом. Не хватало опытных работников и самого опыта, поскольку так называемая разведывательная служба в собственной стране велась до этого СД, то есть службой безопасности рейхсфюрера СС, или государственной тайной полицией (гестапо). Помимо внешних трудностей существовала и моральная неуверенность: нужно ли сейчас снова создавать нечто такое, что в недавнем прошлом принесло несчастье многим людям и что на Нюрнбергском процессе достаточно часто обозначалось как «преступная организация».

Поскольку Кёльн находился в английской зоне, то понятно, что англичане не только оказывали помощь при создании БФФ, но и стремились приобрести влияние на этот орган безопасности молодой Федеративной республики. Конечно, англичане обладали в этом деле, можно сказать, вековым опытом, их разведывательная служба МИ-5 в кругах специалистов пользовалась легендарной репутацией.

Нетрудно понять, что такая огромная мировая и колониальная империя, как Англия, могла существовать так долго также и потому, что ее секретная разведывательная служба своевременно узнавала обо всех направленных против «безопасности страны» и ее господствующих кругов устремлениях. Английская секретная служба взяла под свое покровительство ведомство по охране конституции, конечно, с целью обеспечить себе право голоса и позиции влияния в немецкой секретной службе. Стремление организации Гелена установить под американским патронатом господство на всей арене секретной деятельности не соответствовало английским интересам.

Однако хитрый тактик Гелен и здесь оказался на месте и обеспечил себе представительство в БФФ. Гелен предложил на должность вице-президента этого ведомства Альберта Радке, руководящего сотрудника Центра в Пуллахе, шефа службы III Центра, то есть контршпионаж. На этом посту Радке оставался при нескольких президентах, вплоть до своего выхода на пенсию в 1964 г. Тем самым Гелен обеспечил себе влияние и возможность быть в курсе дел ведомства. Радке, бывший офицер абвера, занял свою новую должность в БФФ задолго до того, как подыскали президента для этого ведомства.

В ноябре 1950 г. по предложению статс-секретаря Глобке на пост президента был выдвинут личный референт Аденауэра Эрнст Вирмер. Что побудило Глобке удалить Эрнста Вирмера из своего окружения, я не знаю. Как обычно, в Бонне по этому поводу ходило много слухов и предположений.

Однако СДПГ выступила, против этого предложения, и министру внутренних дел Роберту Леру, которому подчинялось БФФ, пришлось искать нового кандидата. Тогда президент Хейс выдвинул кандидатуру Отто Йона, ее поддержали англичане, а также министр по общегерманским вопросам Кайзер (ХДС). Однако с первых же дней Йон начал чувствовать враждебное к себе отношение Аденауэра, Глобке и Гелена.

Отто Йон, 1909 г. рождения, юрист с высшим образованием, с 1937 по 1944 г. был юрисконсультом авиакомпании «Люфтганза» и поддерживал тесные контакты с полковником Гансом Остером, активным противником Гитлера. При адмирале Канарисе Остер возглавлял один из отделов его управления. После путча 20 июля 1944 г. Остер стал жертвой гестапо, а Йон на самолете «Люфтганзы» сбежал в Мадрид. Там он вскоре стал советником радиостанции «Кале», пропагандистского центра под руководством известного журналиста Зефтона Дельмера, который организовывал ежедневные передачи для немецкого гражданского населения на основании сведений разведки, полученных из «великогерманского рейха».

После войны Йон выступал на многих процессах по делам военных преступников в качестве помощника одного из обвинителей. На процессе по делу фельдмаршала фон Манштейна Йон переводил военный дневник 2-й армии, который ежедневно визировал лично фон Манштейн. При этом обнаружилось, что одно из мест в дневнике заклеено. Восстановленный текст гласил: «Новый командующий (фон Манштейн) не желает, чтобы офицеры присутствовали при расстреле евреев. Такое зрелище, недостойно немецкого офицера». Английский суд на основании этой записи обвинил фон Манштейна в соучастии в убийстве евреев. По этому и другим пунктам обвинения он был приговорен к 18 годам заключения, но вскоре помилован.

Поскольку Гелен очень уважал фон Манштейна, который был его шефом в верховном командовании вермахта, он сразу же невзлюбил Йона, так как последний выступал на стороне обвинения во время процесса против фон Манштейна.

Но, несмотря на всяческое сопротивление и возражения Гелена, Йона в декабре 1950 г. назначили президентом федерального ведомства по охране конституции, и он должен был сосуществовать с Геленом и вице-президентом из его организации. Гелену также не оставалось ничего другого, как смириться с фактами. Однако в организации Гелена с самого начала и во все времена существовало весьма враждебное отношение и к Йону, и к его главному специалисту по использованию информации — Ноллау, будущему президенту БФФ, и ко всему ведомству вообще. Гелен тщательно собирал всю информацию о Йоне, Ноллау, а также о работе и политике БФФ.

Между Геленом и Йоном не было никаких контактов. Йон и Ноллау ни разу не посещали Гелена в Пуллахе, Гелен запретил их принимать. Большего пренебрежения нельзя себе представить.

Трудно сказать, кто был инициатором кампании против Йона и его ведомства. Имелось много возможностей развернуть такую кампанию, оставаясь при этом в тени. Во всяком случае, Йону было очень сложно добиться признания. На нем стояло клеймо заговорщика 20 июля.

В кругу участников путча он являлся одним из немногих, кому поручили выполнение определенной задачи. Его противники, такие, как, например, статс-секретарь Глобке и федеральный министр Оберлендер, которые уже в силу своего политического прошлого не могли испытывать симпатии к «этому либеральному демократу», каким, несомненно, являлся Йон, были опытными интриганами. Гелен еще в 1950 г. подготовил донесение о симпатиях Йона к «просоветской группе сопротивления „Красная капелла“». Продолжая «войну нервов», Гелен думал сделать этот тезис «доказуемым».

Отто Йон довольно скоро разглядел, что легло в основу политики секретных служб в ФРГ. Речь шла вовсе не о безопасности Федеративной республики в национальном плане. Речь шла о вытеснении из жизни страны всех демократических сил и о создании армии, которая по своей функции была так же направлена против новой республики, как в свое время рейхсвер против Веймарской республики. Он увидел, что в Бонне и в обеих немецких секретных службах влияние получили националистические и реакционные силы.

Можно понять, что Отто Йон, находясь в личном и политическом плане под постоянным давлением консерваторов, включая Аденауэра, начал испытывать психическую неустойчивость и страдать от тяжелых депрессий. Он не нашел в себе сил противостоять интригам и сдал свои позиции, так что скоро бразды правления выскользнули из его рук, и Йон стал искать забвения и утешения за пределами своего ведомства. Против него выдвигались грязные подозрения, которые оказались абсолютно беспочвенными, но Йон, как латинист, знал пословицу древних римлян: что-то всегда останется висеть на тебе.

К сожалению, у Йона не хватило мужества перейти на сторону оппозиции со всеми вытекающими отсюда последствиями или хотя бы выждать подходящий момент для своих действий.

Его безрассудный побег в ГДР в 1954 г. был настоящей неожиданностью. Однако для организации Гелена он явился весьма желанным событием, что усугубило личную трагедию Отто Йона. В Пуллахе уже давно на него велось досье, которое после его бегства сразу же извлекли из стола.

То, что ГДР тогда смогла и должна была принять его, — это одна сторона тех драматических событий. Но то, что Отто Йон не нашел там для себя политической родины, — это другая сторона, которая подтверждает, каким заблуждениям был подвержен этот, несомненно, честный немец.

Будучи президентом только что созданного БФФ, Йон существовал в старом, изжившем себя мире «немецкого имперского мышления». Это была фигура, стоявшая между консервативно-националистической и либерально-демократической группировками немецкой буржуазии. Его прошлая деятельность и нынешний пост президента БФФ привели к тому, что Отто Йон имел самые разнообразные связи со всеми секретными службами западного мира. Это были настоящие шпионские джунгли. Само собой разумеется, что Йон (по крайней мере, после своего назначения на пост президента БФФ) попал, в поле зрения советской разведки и вызвал ее интерес. Соответственно были приняты меры для получения о нем полного и точного представления. Причем не ускользнула и та прогрессивная роль, которую, несмотря на многие идейные колебания, играл Отто Йон с 1944 г. Несмотря на свою «левую» репутацию, Йон все время вращался в приемной Аденауэра и Глобке. Он в какой-то мере мог определить, насколько серьезным являлось стремление правящих кругов в Бонне к воссоединению Германии и как далеко отошел Аденауэр от идеи переговоров о заключении мирного договора. Разведывательная разработка учреждения Отто Йона была исключительно важной для меня, поскольку организация Гелена имела в обеих частях Германии агентов, продававших свою информацию многим «покупателям». Часто эта информация оказывалась сознательной дезинформацией или основывалась только на слухах. Сложно было разобраться в этой мешанине из просто агентов и агентов-двойников.

Все это мне следовало держать в поле зрения. Правда, о развитии событий можно было многое услышать и в Кёльне, и в Бонне, а в Пуллахе вообще тщательно собиралась вся информация об Отто Йоне и его ведомстве, так что здесь не всегда требовались мои особые усилия.

Торжественные заявления и воскресные проповеди Аденауэра относительно воссоединения Германии были чистым обманом. Вопреки всем словесным заверениям, Аденауэр заключил письменное соглашение с западными союзниками, что федеральное правительство в любом случае заблокирует воссоединение трех западных зон с восточной зоной, даже в том случае, если Советский Союз согласится на проведение свободных выборов под наблюдением ООН и взаимный допуск существования различных партий

В начале 50-х годов все эти факты не были, конечно, известны широкой публике. Пассивность Аденауэра при осуществлении «общегерманской программы немецкого объединения» западногерманская общественность объясняла так: «Архикатолик Аденауэр не хочет видеть в своем государстве восточных протестантов, так как в этом случае он и его католическая церковь не имели бы такого влияния». Все это знал и Отто Йон, которому становилось все яснее, что его представления о демократии и справедливости не имели в ФРГ никаких шансов на реализацию. Западноберлинский врач Вольфганг Вольгемут поддерживал с Йоном доверительные отношения. Но когда однажды Вольгемут сообщил, что Йон проявил готовность совершить поездку на Восток, сразу возник вопрос: а собственно, зачем? Сегодня мы знаем, что Вольгемут перестарался и просто давил в этом направлении на политически неустойчивого Йона.

20 июля 1954 г. Отто Йон, в весьма нетрезвом состоянии, появился на стоянке автомашин берлинского Шарите и пожелал установить контакт с советской стороной. Представитель советской стороны встретился с ним. Оценивая последовавший разговор с. человеческой точки зрения, пришли к выводу, что Йона нельзя отсылать обратно — это грозило ему серьезными последствиями. Но разговор с бывшим президентом БФФ оказался бессмысленным, он находился в слишком плохом состоянии. Отто Йон, больной и сломленный человек, попросил политического убежища.

Реакцией на бегство Йона оказалось то, что ему приписали все неудачи в действиях западногерманской контрразведки. Например, в так называемом деле «Вулкан», когда на основании сомнительных показаний перебежчика из Института политики и экономики в Восточном Берлине и по указанию вице-канцлера Блюхера были произведены массовые аресты среди западногерманских торговцев и против них недостаточно обоснованно возбудили дело по обвинению в шпионаже. С большим трудом тогда дело спустили на тормозах. И теперь Отто Йон стал в этой афере козлом отпущения.

Отто Йон во всех своих мотивировках перехода делал упор на антинациональную политику правительства Аденауэра. После одной пресс-конференции на эту тему 11 августа 1954 г. в ГДР с ним без всяких помех побеседовал Зефтон Дельмер, его бывший шеф. Дельмер тогда первым заявил после своего возвращения из Восточного Берлина, что Отто Йон не производит впечатления человека, на которого оказывается давление.

Другие западные журналисты сообщали то же самое. Вот, например, цитата из нью-йоркской «Геральд трибюн» от 12 августа 1954 г.: «Доктор Йон подчеркнул, что он оставил свой пост шефа западногерманской контрразведки и перешел к коммунистам, поскольку он уже давно был недоволен событиями в боннской республике». Я видел, что Отто Йон говорил так действительно из внутренних побуждений. Его забавляло, что о нем теперь говорили, что он якобы стал коммунистом или был им в прошлом. Когда ему однажды задали подобный вопрос, он от души рассмеялся.

Йон все время повторял, что его решение перейти в Восточный Берлин было горьким и тяжелым. При этом для него первоочередное значение имело возрождение в Федеративной республике в последнее время нацизма. Так, он заявлял: «Проблема, собственно, заключается в том, что люди с „нацистским образом мышления“ располагают сейчас новыми опасными рычагами, при помощи которых они рассчитывают вернуться к власти. Они проникли в большом количестве в партии и правительственные учреждения. „Нацистский образ мышления“ начал пронизывать весь режим Аденауэра». Отто Йон по своей доброй воле и последовательно стоял на позициях борьбы против восстановления нацизма и милитаризма в Германии. Он открыто говорил: «Эта политика неизбежно приведет к войне, если никто не выступит против такого развития событий».

Дело Йона явилось самым сильным разоблачением внутриполитической ситуации в Западной Германии при Аденауэре. У Отто Йона имелось совершенно определенное мнение о германской политике, которое на Западе вызвало упрек в «предательстве». К нему этот упрек неприменим, ибо он мог доказать, что подлинным предательством по отношению к немецкому народу была в то время сепаратистская политика Аденауэра, а именно запланированное присоединение Федеративной республики к Европейскому оборонительному сообществу (ЕОС) и отказ вести переговоры с представителями ГДР или СССР.

Йон мог подтвердить и доказать клеветнический характер нападок на все стремления прогрессивных сил в ФРГ, направленные на мирное воссоединение или взаимопонимание и торговый обмен с Востоком. К числу этих доказательств относятся и его сообщения о секретных переговорах относительно вступления ФРГ в ЕОС, которые Аденауэр вел с 1952 г. Йон из первых рук имел информацию о том, как США (в одиночку и совместно с ФРГ) готовили и начали процесс вооружения ФРГ. Об этом он знал из бесед с заместителем руководителя военной разведки США в Пентагоне.

Кроме того, Отто Йон мог доказать, что каждый политический шаг ХДС/ХСС был направлен на то, чтобы объединить Западную Европу с США на милитаристской платформе и таким образом попытаться одолеть Восток. То есть здесь речь шла не о деятельности Йона как президента БФФ, а обо всей политике ФРГ и ее последствиях для немецкого народа.

Гелен сумел использовать бегство Отто Йона, чтобы удалить нежелательных конкурентов в БФФ, но раскрытие политических планов правительства Аденауэра относительно Востока доставило ему неприятности. Однако он не мог здесь сделать ничего другого, кроме как с большей или меньшей ловкостью представить дело Йона как его похищение. Эту идею Гелен согласовал с тогдашним министром внутренних дел Шредером, после чего все дело объявили акцией секретной службы Востока, хотя в действительности, как я точно знал, это было не так.

В декабре 1955 г. Отто Йону «удалось» так называемое обратное «бегство». Его организовал датский журналист Хенрик Бонде Хенриксен с помощью близкого друга Йона принца Луи Фердинанда фон Пройсена. Однако за их спинами стояли генерал Гелен и его служба. Именно Гелен при подготовке процесса по делу Йона в федеральном суде предоставил следственным органам всю имевшуюся у него и дополнительно полученную информацию. Для Йона «возвращение» окончилось подследственным заключением, а в 1956 г. его приговорили к четырем годам тюрьмы. Дальнейшая судьба Отто Йона известна: еще и сегодня он живет за счет легенды о его «похищении», что можно понять, но не простить.

Моя информация обо всем этом деле поступила своевременно к моим друзьям. И тогда, и сейчас я знал и знаю, что Йона нельзя было удержать, но все же самые честные дни своей жизни он прожил на Востоке.

Я уделил делу Отто Йона, бывшего президента БФФ, такое большое внимание не для того, чтобы опровергнуть возникшие вокруг него легенды. Предвзятое отношение многих читателей к делу Йона не устранено еще и сегодня. Однако это дело помогает глубже понять корни реакционной политики правящих кругов ФРГ и показать, как искренние по своей природе люди, столкнувшись с политикой, направленной против интересов нации, могут потерпеть крах и в субъективном плане. Я хотел показать, что не может быть жизни между двумя политическими фронтами, а тот, кто пытается так жить, ставит на себе крест.

Еще одним моментом в рамках дела Йона является его отношение ко мне. Я не хочу утаивать его от читателей, потому что оно характеризует политическую неустойчивость Отто Йона. В одном из интервью для прессы уже после моего ареста Йон заявил, что поводом для его «похищения» якобы явился я, поскольку меня надлежало прикрыть и защитить этой операцией. Выданные мной агенты БНД в ГДР и Советском Союзе были якобы арестованы, поэтому и решили организовать «похищение» Йона, чтобы приписать все аресты ему, прикрыв тем самым подлинный источник — Фельфе. Подобные утверждения были настолько абсурдными, что это мог увидеть и неспециалист. Ведь в собственной службе иногда даже сидящий рядом со мной сотрудник не знал, какие источники я лично вел. Даже президент, как правило, не интересовался детально происхождением информации. Только в самых редких случаях он запрашивал прямую и точную информацию об агентах. Разумеется, БФФ никак не могло знать агентов организации Гелена, и уж, конечно, их не мог знать Отто Йон, к которому генерал Гелен к тому же испытывал недоверие.

Для объективного изображения личности Йона следует отметить, что он никакого понятия не имел о контршпионаже, да и откуда он мог его иметь? Все руководство БФФ лежало на вице-президенте Альберте Радке, который, как уже говорилось, до 1950 г. возглавлял в организации Гелена отдел контршпионажа. Со своим многолетним опытом работы в абвере Радке, конечно, намного превосходил в профессиональном отношении своего президента Йона. Он и являлся подлинным «хозяином» ведомства вплоть до своего ухода на пенсию.

Поскольку дело Йона по-разному интерпретировалось политиками и заинтересованными группами во времена «холодной войны» в зависимости от их цели, необходимо обратиться к политике канцлера Аденауэра, в частности, по вопросам воссоединения Германии.

Между 1950 и 1956 гг., первыми годами моей деятельности в организации Гелена, не было таких предложений о переговорах со стороны Востока, к которым Аденауэр и послушная ему реакционная группировка отнеслись бы серьезно. А в то время подобных предложений со стороны Востока поступало много, как от Советского Союза, так и от ГДР. В ноябре 1950 г. премьер-министр ГДР Отто Гротеволь внес, например, предложение провести переговоры о создании общегерманского учредительного совета ФРГ и ГДР. В этом предложении, известном как «письмо Гротеволя», в частности, говорилось: «В итоге раскола Германии нация оказалась в чрезвычайном положении, которое обостряется в результате ремилитаризации и вовлечения Западной Германии в планы военных приготовлений… Перед лицом такого положения сохранение мира, заключение мирного договора, а также восстановление единства Германии зависит прежде всего от взаимопонимания между самими немцами…» В письме содержались и соответствующие предложения.

В декабре 1950 г. Аденауэр через президента Хейса дал отрицательный ответ на предложение Гротеволя. В нем говорилось: «Как мне представляется, предпосылок для плодотворного разговора не существует. Правительство Федеративной Республики Германии не в состоянии признать законность образования власти в том виде, в каком это имело место в советской оккупационной зоне». Аргументацией такого ответа была ссылка на «единоличное представительство» правительством ФРГ интересов всех немцев.

15 января 1951 г. Аденауэр вновь отклонил предложения ГДР и вместо переговоров потребовал проведения «свободных» выборов в общегерманский парламент под «международным» контролем.

Представляется целесообразным напомнить, кто и что отклонил, потому что сегодня блок партий ХДС/ХСС старается создать впечатление, что не они отказались от единства Германии, а ГДР и ее союзники не хотели в свое время мирного договора и воссоединения. В таком же демагогическом стиле, в котором они прореагировали на «письмо Гротеволя», ХДС/ХСС и особенно Аденауэр отклоняли и все советские предложения.

Я сам тогда считал, что после двух развязанных Германией мировых войн для нее как раз было уместным и правильным отказаться от претензий на первое место в мировой политике и вместо этого избрать нейтралитет на все времена. Путь, по которому в скором времени пошла Австрия, был правильным и для Германии. В таком случае в Европе образовалась бы нейтральная зона: Швеция, Германия, Австрия и Швейцария. Географическое положение давало этой зоне большие преимущества: посредническая роль между Востоком и Западом с возможностями широкой свободы действий в обоих направлениях, отказ от расходования миллиардных средств налогоплательщиков на вооружения, которые все быстрее устаревали и должны были постоянно обновляться. Уже одних этих преимуществ хватало для того, чтобы пойти по австрийскому пути нейтралитета. Тем самым уменьшилась бы и боязнь народов, особенно на Востоке, перед немецким стремлением к превосходству, а две войны еще и сегодня являются травмой для многих народов. Эти народы поверили бы тогда, что Германия после второй мировой войны не несет в себе больше идеологических и политических корней немецкого рейха кайзера Вильгельма II или «великогерманского рейха» Гитлера.

Тогда я еще не знал, что Аденауэр достиг письменного соглашения с верховными комиссарами США, Соединенного королевства и Франции о том, что он при любых обстоятельствах заблокирует воссоединение трех западных зон с советской оккупационной зоной, — как раз то, к чему стремилось и на что надеялось большинство немецкого народа на Востоке и Западе. В свете этого становится ясным, почему политика ФРГ развивалась в известном направлении, несмотря на все предостережения, содержавшиеся, в частности, в заявлении ГДР по поводу решений нью-йоркской конференции министров иностранных дел стран Запада от 19 сентября 1950 г. Из этого заявления было ясно, что Западная Германия идет по пути ускорения ремилитаризации и включения в систему НАТО под маскирующим предлогом немецкого участия в создании совместных вооруженных сил для защиты свободы Европы.

В такой ситуации моей задачей было добывать всю возможную информацию о внутренней обстановке в ФРГ, с тем чтобы содействовать предотвращению худших последствий реакционной политики Аденауэра. В период с 1952 по 1954 г. я сообщал, например, что политика Аденауэра, направленная на вступление в Европейское оборонительное сообщество, нацелена против интересов Франции. Эта информация имела значение для французского парламента. Тогда Франция вначале заблокировала вступление ФРГ в ЕОС, благодаря чему замедлились темпы ремилитаризации Западной Германии.

 

Система семейственности

Для понимания политического лица и взглядов Гелена прежде всего следует дать представление о характере и жизни этого «человека в потемках», то, о чем он не писал в своих мемуарах и что не было известно общественности.

Мне нередко приходилось работать под непосредственным руководством этого человека. По личному заданию Гелена (о чем подробнее скажу ниже) я провел несколько крупных операций по организации подслушивания в советском посольстве в Бонне и торговом представительстве в Кёльне, во время которых были установлены 30 «жучков» на телефоны и телекс. Число же «жучков», установленных в квартирах сотрудников советского посольства, было так велико, что я даже затрудняюсь сказать, у кого конкретно они стояли.

Этот факт Гелен, однако, всегда энергично отрицал, в частности в интервью журналу «Ревю» от 20 октября 1963 г. Там говорится: «Президент БНД заверяет, что его служба, в том что касается операций внутри страны, действует в рамках законности: никаких чрезвычайных положений или полицейских полномочий». И далее дословно: «Нами никогда не проводилось подслушивание телефонов…» Эта ложь в добровольно данном интервью имеет особый вес, поскольку Гелен вообще очень неохотно шел на контакты с прессой. В предисловии к интервью журнал «Ревю» писал: «Несколько дней тому назад он для нас сделал исключение из этого правила».

Подразделение, обрабатывавшее в Центре пленки с записью подслушанных разговоров, находилось под руководством полковника в отставке Людендорфа, племянника кайзеровского генерал-квартирмейстера. Оно имело кодовый номер 10, пароль — «Картауна».

Все руководящие посты Гелен доверял только своим ближайшим сотрудникам, в большинстве случаев бывшим офицерам генерального штаба и абвера. Так, бывший начальник абвера в Бреслау полковник Динглер, племянник Гелена, отвечал за специальные задания. Подполковник Хорст Вендланд, в свое время руководитель орготдела генерального штаба сухопутных сил, стал начальником орготдела в БНД, практически ее вице-президентом. В 1969 г. за «слишком тесное и одностороннее сотрудничество» с французами он был, по слухам, доведен до самоубийства собственными людьми. Бывшие соратники Гелена по 12-му отделу генштаба, подполковники Герхард Вессель и Хайнц Герре, сменяя друг друга, руководили подразделением анализа и использования информации.

Со дня основания организации Гелен постоянно укреплял семейственность в ней и особенно усилил эту тенденцию после образования БНД. К этому времени в службе образовался настоящий семейный клан, который не только участвовал в шпионаже, но и оказывал влияние на политику секретной службы. Я позволю себе привести цитату из книги X. Хене и Г. Цоллинга «Пуллах изнутри», подтверждающую такое положение: «Бесчисленные узы связывали членов этого ордена друг с другом. Гелен, которому было свойственно чувство семейственности, привел в аппарат в Пуллахе многочисленных родственников. Ему очень нравилось выступать в роли покровителя бракосочетаний. Так, он содействовал заключению брака его секретарши с одним из высокопоставленных сотрудников, который позже стал генералом секретной службы».

Гелен выдал свою дочь Катарину замуж за полковника Альфреда Дюррвангера. В качестве зятя Гелена он направлялся на самые боевые участки работы, туда, где Гелену надо было целиком и полностью положиться на своих сотрудников. Так он стал начальником штаба связи БНД в Бонне. Его предшественник, полковник Репенинг, который в течение многих лет готовил в Бонне почву для легализации организации Гелена, то есть для перевода ее с американского содержания на федеральный бюджет и ее превращения в БНД, перешел в бундесвер, к чему очень стремился. В скором времени он стал бригадным генералом и адъютантом министра обороны Штрауса. По поводу его неожиданной смерти циркулировало много слухов, и я не знаю, какой из них ближе к истине. Во всяком случае, Гелен завел досье и на Штрауса и хранил все донесения в своем личном «ядовитом сейфе». Я убежден, что, когда в 1962 г. из-за публикации в журнале «Шпигель» сообщений о военных маневрах «Фаллекс-62» произошла открытая конфронтация между ним и Штраусом, Гелен, как и во многих других случаях, пустил в ход эти сведения. Кстати говоря, Гелен терпеть не мог Штрауса, возможно, потому, что, будучи по своим политическим настроениям ярыми антисоветчиками, они оба боролись за благоволение Аденауэра и влияние на него. Во всяком случае, между Геленом и Штраусом велась молчаливая борьба, и Репенинга раздавили в этой борьбе. Репенинг, бывший летчик, ловкий, привыкший вращаться в высших сферах и вызывавший симпатии человек, мог приспособиться к любой ситуации. Однако для участия в борьбе за власть между Геленом и Штраусом он оказался слишком слаб. Когда Репининг еще возглавлял боннский штаб связи БНД, он как-то сказал мне в открытую, что ему все это осточертело, потому что длительное сотрудничество с Геленом превышало его человеческие возможности. С одной стороны, Гелен, с другой — статс-секретарь ведомства федерального канцлера Глобке — все это сломило даже бывшего летчика.

Этот разговор произошел, когда я вручил ему деньги для дальнейшей передачи одной доверительной связи, которой он руководил. Вообще в его задачи не входило иметь на связи агентуру, но в данном единственном случае ему пришлось этим заняться. Гелен уговорил одну из секретарш Глобке работать на него, что, конечно, было ему весьма полезным, особенно когда он раз в неделю являлся к Глобке на доклад. Тут ничто не могло застать его врасплох. Секретарша получила за эту работу неплохое вознаграждение, а ее спутника жизни устроили на хорошее место в филиале БНД в Рурской области, причем делать ему там ничего не приходилось, а ей выдавали ежемесячно деньги на карманные расходы, которые я брал из средств на контршпионаж и передавал через Репенинга.

Итак, Дюррвангер, он же Юстус, вселился во дворец Шаумбург, тогдашнюю резиденцию федерального канцлера и его ведомства. Отсюда налаживались и осуществлялись связи со всеми федеральными учреждениями и организациями, такими, как, например, бундесвер, управление безопасности бундесвера в Кёльне, ведомство по охране конституции и все министерства. Здесь работал также будущий торговец оружием в БНД Эрвин Хаушильд, позднее быстро дослужившийся в Пуллахе до чина правительственного директора. После этого он вышел в отставку, чтобы поступить в одну фирму по торговле оружием в Гамбурге и оттуда заниматься поставками оружия за границу в интересах БНД. До поступления в БНД Хаушильд работал в министерстве обороны.

С политической точки зрения интересно, что Гелен периодически, так сказать, в частных застольных разговорах совершенно открыто излагал свои взгляды. Обычно сдержанный, якобы «стоящий над партиями», он давал волю своим мыслям в узком кругу близких. «Человек без лица», как его назвала одна швейцарская газета, здесь полностью отбрасывал свою анонимность. В ходе этих бесед за столом подтвердилось, например, что для каждой страны — члена НАТО существовали планы действий на случай возникновения там угрозы демократического или тем более социалистического развития. Такие планы имелись, в частности, для Греции, Португалии, Франции и Италии. Гелен тогда был непримиримым врагом генерала де Голля. Голлизм рассматривался им как главная опасность в Европе. Гелен нередко приглашал для бесед «доверенных лиц» из французской разведки, тех, кто относился к де Голлю так же, как и он.

За вечерним чаем, на прогулках по озеру под парусами и во время купания на частном пляже встречался посменно или целиком весь семейный клан: дети Гелена — Катарина, Мария-Тереза, Доротея, Кристоф, — друзья и зятья и, наконец, секретарша Юстуса Вероника, тетушка Бэрбсль и многие другие. Здесь, собственно, и разрабатывалась шпионская доктрина, составлялись и распределялись задания. Когда позже возник вопрос, как оказалось возможным вести в таком объеме шпионаж внутри страны и где «консервировались» все полученные данные, то не следовало бы забывать эту частную виллу, тщательно охраняемую специальной техникой.

Вероника Вольф, 1935 г. рождения, стала секретаршей Дюррвангера при содействии его жены Катарины, дочери Гелена. Оба отца — Гелен и Вольф — в течение многих лет хорошо знали друг друга, что уже было достаточной рекомендацией для Вероники наряду с ее хорошим знанием французского, английского, португальского и итальянского языков. Вероника Вольф вышла замуж за сотрудника БНД Пауля Ленкайта, который иногда замещал Дюррвангера в Париже. Ленкайт, бывший офицер ВМС, в свою очередь с молодости дружил с Дюррвангером. Таким образом, между собой дружили обе жены, оба мужа и отцы обеих жен, так что когда происходили встречи в своем кругу, то там речь шла не только о частных семейных делах… Еще одна дочь Гелена, Мария-Тереза, была замужем за сотрудником БНД Клаусом Кирхертом.

Доротея — младшая дочь Гелена — немного «выбилась из колеи». Она изучала психологию и также вышла замуж за сотрудника БНД Иобста Клосса. Однако ее отец был против этого брака и счел скандалом то, что бракосочетание произошло лишь после того, как стала известной беременность Доротеи. Эта взаимная антипатия между тестем и зятем оказалась довольно глубокой. Клосс считал семью Гелена очень консервативной, ведущей «средневековый образ жизни», а его современные манеры и поведение вызывали подозрения всей семьи Гелена, и особенно Катарины Дюррвангер.

Семья Гелена испытывала глубокую неприязнь к парламентско-демократическим формам правления. Они боялись и презирали правительственную систему и образ жизни даже американских партнеров. Гелен так однажды высказался по этому поводу: «Они хотели навязать нам свою политику и их демократическую систему, кроме того, они едва ли отличаются от русских по степени недоверия к немецким консерваторам. Так дальше не пойдет. У нас слишком много от американской демократии! Перед дверью американцев никогда не стояла опасность коммунизма, а нас она после войны затронула непосредственно. Нам надо разведывать американские намерения и „упреждать“ их встречными ударами».

Хотя генерал Гелен рассматривал американцев как «полезных идиотов», нужных для сохранения немецкой разведывательной службы, тактически он вел себя с ними очень ловко. Частично он это делал с ведома Даллеса. С точки зрения Гелена, ведущие американские, английские и французские политики без всякой борьбы согласились с разделом Германии.

После перевода в Центр я сначала познакомился с другими родственниками Гелена, числившимися в организации, в частности с его братом Гансом, «доном Джованни», который являлся резидентом БНД в Риме. Что он там делал, никто точно сказать не мог. Это был разведчик-любитель без специальной подготовки и опыта, чему соответствовали и результаты его работы, по поводу которых мой коллега Ришке часто рвал на себе волосы. Однако в 1977 г. я прочитал в итальянской прессе сообщение о том, что его резиденция в Риме служила стартовой площадкой для операции по вывозу военного преступника Каплера в ФРГ. Час «дона Джованни» наступил немного позже, когда он провел в Италии шпионскую операцию против Ватикана под кодовым названием «Ева». Для названия этой проводившейся в мировом масштабе операции было использовано имя жены Гитлера Евы Браун. То, что такая крупная шпионская акция против Ватикана проходила под «святым» библейским именем, не лишено некоторой иронии.

Шурин Гелена, фон Зейдлитц-Курцбах, по псевдониму Зейдель, возглавлял отдел кадров БНД и, таким образом, прочно держал в руках эту ключевую для клана позицию. Один из двоюродных братьев Гелена по кличке Доктор Шлемель был официальным врачом БНД, от него я получил для поездки в США свидетельство о прививках, даже не засучив рукава рубашки.

Гелен заботился не только о своих детях, их мужьях и женах, но проявлял великодушие и по отношению к семьям своих старых друзей. К всеобщему изумлению, в конце 50-х годов в Центре вдруг появились молодые люди, которых отдел кадров направил в распоряжение различных отделов для ознакомления с их работой. Скоро выяснилось, что все они получили за счет организации высшее образование (в основном как юристы и переводчики) и в скором времени должны были приступить к ответственной работе в БНД. На службе все они имели псевдонимы. Это позволяло легко прикрыть тот факт, что они являлись отпрысками руководящих работников из ближайшего окружения Гелена. Но когда выяснилось, что, например, руководитель отдела анализа и использования информации дал образование своим сыну и дочери за счет организации и пристроил их на работу в Центр под псевдонимами, пошли разговоры об этом семейном хозяйстве. Особое недовольство проявляли сотрудники картотеки. Упомянутый сын шефа отдела анализа и использования в 1960 г. в информационных целях знакомился с картотекой и, конечно, обнаружил там необходимые ему контакты. Внезапно он получил специальное задание, которое, как говорилось, было весьма важным и секретным. Несколько дней спустя, когда начались Олимпийские игры в Риме, произошло его разоблачение. В одной из вечерних передач из Рима телекамера вдруг сделала скачок в сторону и из толпы зрителей выхватила одного примечательного молодого человека, блондина, с красивой внешностью, а затем дала его лицо крупным планом. Это был наш секретный специальный уполномоченный, в задачу которого, конечно, не входило посещение Олимпийских игр. Ему следовало ночью и утром принимать и записывать возможные телефонные сообщения в номере своей гостиницы. Работники картотеки, почти постоянно выполнявшие обязанности курьеров, считали, что обслуживание телефонов в олимпийском Риме можно было с таким же успехом поручить кому-либо из них, тем более что этот молодой человек по своему происхождению и социальному положению имел возможность оплатить поездку в Рим из собственных средств, а для них такая поездка явилась бы чем-то вроде поощрения.

Можно было бы привести еще много примеров царившей в ведомстве Гелена семейственности. Никто не станет сомневаться, что такого рода продвижение и обеспечение отражало дух и стиль клана, о котором позднее говорили, что он представляет собой особую элиту. Ясно, что вокруг Гелена формировались силы реакционного консерватизма, влиявшие на политику его организации, ее главные направления и всю шпионскую деятельность.

Конечно, тогда, в 50-е годы, большинство сотрудников этой тенденции не замечали, хотя ее можно было разглядеть, если внимательно понаблюдать за организационной и кадровой политикой. Мне кажется, что американцы также довольно быстро почувствовали «злобную любовь» к себе клана Гелена и разгадали его цель — борьба за первое место в европейском масштабе, — приняв после этого соответствующие меры по конспирации своих интересов в организации.

Оглядываясь назад, можно сказать, что Пуллах являлся пунктом кристаллизации милитаристской и враждебной духу разрядки послевоенной политики. Организация Гелена, позже БНД, была и остается при всех кадровых изменениях инструментом политики «холодной войны» без учета интересов как собственного, так и других западноевропейских правительств.

Генерал Гелен строго следил за тем, чтобы между его сотрудниками, так же как между ними и союзниками, не существовало личных или частных контактов в больших масштабах, за исключением членов клана. Пока большинство сотрудников с их семьями жили в самом Центре, то есть до 1952–1953 гг., предотвратить их личные контакты было трудно. Многие знали друг друга по настоящим именам еще со времен фашизма. Кроме того, в целях конспирации тогда запрещалось иметь какие-либо контакты с населением за пределами территории организации, в лагере имелись своя школа и больница, сотрудники и их семьи встречались друг с другом за игрой в бридж, в теннис, на танцах в клубе Центра.

В те времена раз в месяц для мужчин — сотрудников ОГ и американцев устраивались специальные вечера, после проводившихся вначале лекций или докладов можно было в неофициальной обстановке подробно обсудить самые различные проблемы. Но с 1952 г. все это постепенно и целенаправленно свели на нет, посещения мероприятий и американских приемов подверглись «классификации», и о них следовало в обязательном порядке докладывать начальству.

 

Военный шпионаж и дело полковника в отставке фон Бонина

Еще в прошлом веке, в 1858 г., некий генерал Адольф фон Бонин, бывший тогда военным министром, выступил против прусского короля Вильгельма и его придворной клики со своей политикой реформ. Он тогда потерпел неудачу. В 1956 г. тоже существовал фон Бонин, полковник в отставке, который отличался весьма реалистическими взглядами и имел в боннской верхушке неважную репутацию. Когда мы вместе с фон Бонином присутствовали на совещаниях в кабинете Гелена, я всегда испытывал сострадание к нему из-за его легковерия и с удовольствием посоветовал бы ему начать конспиративную деятельность против новой клики, тогда у него было бы больше шансов на успех. Конечно, он потерпел неудачу в столкновении с Аденауэром и его окружением, прежде всего с «двуликим Янусом» — Геленом.

Гелен и его организация с самого начала занимались разработкой военно-стратегической концепции, направленной против Востока. Необходимость включения будущего военного потенциала ФРГ в блок НАТО в кругах секретной службы не подлежала сомнению. Вопросом оставалось только то, кто будет заниматься созданием нового вермахта и кто из служб Гелена должен войти в военную верхушку.

Для западногерманских военных Европейское оборонительное сообщество (ЕОС) означало возможность легальным путем приступить к созданию армии, причем они уже тогда рассчитывали занять в сообществе ведущие позиции. В мае.1952 г. Аденауэр подписал в Бонне и Париже договор об образовании ЕОС и так называемый германский договор, который бундестаг одобрил 19 марта 1953 г. Однако в силу вступил только германский договор, так как Национальное собрание Франции отклонило договор о ЕОС. В этот период и начало расширяться созданное в 1950 г. ведомство Бланка. В 1953 г. оно состояло из следующих отделов:

І отдел — административный,

ІІ отдел — военный, будущий руководящий штаб,

ІІІ отдел — вопросы права и экономики,

IV отдел — расквартирование и недвижимое имущество,

V отдел — поставки и снабжение.

Военный отдел (II) под началом генерала Адольфа Хойзингера, который, как уже упоминалось, до начала 50-х годов жил в Пуллахе у Гелена под псевдонимом Хорн, имел военно-политическое подразделение под руководством полковника в отставке графа Кильмансэгга, штаб по планированию под руководством полковника в отставке фон Бонина и отделение кадров под началом полковника в отставке Эберхарда.

Военный отдел составлял планы немецких контингентов «европейской армии», собирал заявления добровольцев из солдатских и реваншистских союзов, которые проверялись организацией Гелена, и готовил уже проект закона о введении всеобщей воинской повинности. В июле 1953 г. Бланк и Хойзингер выезжали в США, чтобы ознакомиться с организацией и структурой американской армии. Тогда предполагалось создать в ФРГ 12 дивизий, что и было начато в 1954 г. при всесторонней военной помощи США. Развитие бундесвера в самую мощную военную силу НАТО в Европе сегодня общеизвестный факт.

Генерал Гелен с самого начала устроил и в ведомство Бланка, и в бундесвер своих наиболее видных друзей по бывшему генеральному штабу. Насчет создания потенциала бундесвера и вооружений военным не приходилось особенно ломать голову. Американская помощь функционировала хорошо.

Как шеф шпионажа Гелен прежде всего заботился о внедрении своих людей в решающие сферы бундесвера, о проведении старой «восточной стратегии». Эта линия вынашивалась еще в головах стратегов рейхсвера, ее определял лозунг Канариса: враг находится слева! Гелен думал и о слиянии военного абвера с политическим шпионажем. Причем для него не имело особого значения, если эта идея осуществится не до конца, так как организационный и кадровый рост БНД продолжался и позиции Гелена в военных сферах оставались по-прежнему прочными. Правда, позднее была создана военная контрразведывательная служба (МАД), но в ее задачи входила только борьба со шпионажем в бундесвере, собственного разведывательного аппарата она не имела. Летом 1955 г. после доклада Гелена Аденауэр согласился со всеми его идеями.

Ведомство Бланка, которое с 1950 по 1955 г. занималось созданием первых послевоенных вооруженных сил, взяло к себе многих бывших офицеров генерального штаба по личной рекомендации Гелена. Офицеры генерального штаба не имели имен, а в своих действиях руководствовались принципом «больше быть, чем казаться». Политическая конспирация функционировала, как в старые времена. Под сенью Парижских договоров в 1954 г. появилась возможность ускорить создание военного органа, занимающегося вопросами безопасности. Военная контрразведывательная служба после ряда промежуточных ступеней нашла свое кульминационное выражение в создании ведомства безопасности бундесвера (АСБ), нацеленного на ведение шпионажа как в мирное, так и военное время.

К этому периоду доверенные люди Гелена заняли уже в новой военной организации все ключевые позиции. Полковник Вессель возглавлял в министерстве обороны отдел военной связи, полковник Фербер, бывший сотрудник ОГ, стал начальником отдела кадров этого же министерства, а человек № 1 ведомства Бланка — генерал-лейтенант Хойзингер — первым генеральным инспектором (главнокомандующим) бундесвера. В 1956 г. сотрудник ОГ Зельмаир в чине бригадного генерала стал начальником ведомства безопасности бундесвера. В организации он в свое время под псевдонимом Зевальд возглавлял подразделение военного шпионажа в Юго-Восточной Европе. Одновременно полковник Экк стал офицером генерального штаба, ответственным за изучение положения противника, а затем в качестве преемника Зельмайра возглавил МАД. Ранее он под псевдонимом Эдингер руководил в БНД рефератом по вопросам безопасности. Все последующие руководители ведомства безопасности бундесвера также выходцы из БНД. Экк возглавлял это ведомство с 1967 г., с 1 апреля 1972 г. его руководителем стал социал-демократ Шерер, который опять-таки пришел из организации Гелена.

Начальником школы МАД в Бад-Эмсе стал бригадный генерал Стефанус, он же Штойрер. Он и его жена работали в Центре у Гелена с 1946 по 1955 г. В лице Стефануса я встретил человека, который особое внимание уделял ведению психологической войны. В его подразделении составлялись рецепты «пищи для контрпропаганды» западногерманских войск, решались вопросы об установке радиопередатчиков, изучались и применялись методы и опыт военной пропаганды как Зефтона Дельмера, так и Геббельса. Именно с работой этого направления разведывательной службы пришлось столкнуться социалистическим странам Восточной Европы во время контрреволюционных выступлений в ЧССР в 1968 г.

Разумеется, отделы МАД в военных округах были почти полностью укомплектованы офицерами, ранее работавшими в организации Гелена. Поддержка МАД со стороны организации, а затем БНД была хорошо налаженной, разветвленной и разносторонней. Служебные удостоверения сотрудников МАД печатались, снабжались предохранительной маркировкой и запрессовывались в «исключающую подделку» пластиковую обложку в пуллахском Центре. В бундесвере существовала фиктивная организация под названием «ведомство военных знаний», расположенная в Мюнхене. На самом деле там велись и хранились личные дела военного персонала БНД. То, что Гелен так крепко держал в руках МАД, было для министра обороны Штрауса как бельмо на глазу. В высоких кругах военных поговаривали даже о наличии в бундесвере двух группировок — Гелена и Штрауса. Если такие группировки и существовали в действительности, то различались они уж никак не своими правоконсервативными программами. Все сводилось к личному соперничеству.

Однако необходимость обозначения четких рамок сотрудничества между различными службами становилась все насущнее. Наконец такое урегулирование приобрело «ведомственный» характер. В достигнутом соглашении на этот счет говорилось: «Целью соглашения является тесное, основанное на взаимном доверии сотрудничество между отделом G-2 бундесвера и федеральной разведывательной службой в интересах безопасности Федеративной республики и бундесвера».

По линии «иностранные вооруженные силы» сотрудничество регулировалось следующим образом: «Группы по анализу и использованию военной информации БНД являются одновременно органами бундесвера. В сферу сотрудничества входят: группа по иностранным вооруженным силам, группа по иностранным сухопутным силам, группа по иностранным ВВС, группа по иностранным ВМС.

Передача первичных материалов и пожеланий но получении таковых разведывательным путем из МО в БНД, а также передача информации из БНД в МО регулируются указанными группами в рамках сотрудничества между ними и по взаимному согласию в соответствии с указаниями руководителя подразделения по анализу и использованию информации БНД. Принципиальные вопросы решаются по договоренности между отделом G-2 бундесвера и президентом БНД».

И наконец, БНД должна была информировать МАД об имеющихся у нее сведениях в области безопасности и контршпионажа. С другой стороны, по указанию министра обороны МАД оказывает поддержку БНД, которая, в соответствии с разграничением компетенций от 25.03.1956 г., является единственной в ФРГ инстанцией, компетентной по вопросам контршпионажа, передавая ей относящиеся к данным вопросам дела и начальные разработки отдела G-2.

Итак, речь шла о торговле шпионскими делами между БНД и МАД, которая мне принесла только пользу: я получил широкий доступ к тому, что делается в МАД. На мой стол ложились все сведения о шпионских играх МАД, поскольку подразделение контршпионажа БНД несло ответственность за все операции такого рода. Здесь следует подчеркнуть, что выражение «военная контрразведка» было выбрано бундесвером, чтобы избежать слова «абвер», которое и в рейхсвере и в вермахте, как известно, означало шпионаж, хотя подлинное значение этого слова и подразумевало ведение контрразведывательной работы. Тем не менее другое название не помогло МАД утаить или замаскировать задачи контршпионажа, инфильтрации и саботажа, решением которых она занималась. Вскрывшиеся в 1978 г. скандальные слухи с подслушиванием в министерстве обороны, в ВВС, а также в академии бундесвера явились откровенным проявлением сохранившихся шпионских функций военного абвера. МАД, по замыслу создавших ее «отцов шпионажа», должна была приглядывать в равной степени как за офицерами воинских частей и генштаба, так и за простыми солдатами, если они хоть в какой-то степени отмежевывались в политическом плане от господствующей военной концепции. Я сказал «отмежевывались», потому что большинство военнослужащих, кого я имею в виду, вовсе не принадлежали к лагерю противника и, следовательно, не могли быть объектами разработки МАД. Полковник в отставке фон Бонин из ведомства Бланка оказался первой жертвой подозрительности, что привело его к столкновению с федеральными секретными службами.

Как уже говорилось, фон Бонин в качестве разносторонне опытного офицера генерального штаба участвовал в создании бундесвера. И вот он, по мнению его руководства, стал задумываться над такими опасными вопросами, как, например, целесообразна ли политика развернутого вооружения ФРГ и ее полной интеграции в НАТО? Уже одно это сделало его подозрительным в глазах старослужащих военных и политиков группировки Аденауэра. В этих кругах проявляли большую чувствительность к подобным сомнениям, усматривая в них оппозицию, которую надлежало подавлять любыми средствами.

Но Бонин не был оппозиционером, стремившимся к свержению правительства Аденауэра, он лишь сомневался в смысле немецкого участия в Европейском оборонительном сообществе и не приветствовал договор о его создании. После провала ЕОС Аденауэр и его ХДС/ХСС заговорили об ударе по мирному развитию Германии, даже о его кризисе. На самом деле именно они готовили такой удар своими планами вовлечения Западной Германии в ЕОС.

Консерваторы поспешили выступить с широковещательными заявлениями о готовности ФРГ предпринять новые шаги к ее экономическому и военному включению в систему Запада. Но это означало окончательное закрепление раскола Германии.

4 сентября 1954 г. канцлер Аденауэр заявил: «Перевооружение Германии должно проводиться в таком объеме и таким образом, как этого требует проводившаяся до сих пор Федеративной республикой европейская политика».

Эту точку зрения не разделяла определенная, хотя и небольшая, группа офицеров генерального штаба. В образовании военного «вакуума» они видели шанс удержать Германию за пределами раскручиваемой США гонки вооружений в Европе, возможность мирного развития Германии, прежде всего если в будущем она займет позицию нейтралитета. Они рассматривали ее как единое целое.

Я сам тоже внес скромный вклад в попытку повернуть развитие в таком направлении, передав моим друзьям сведения о милитаристских планах правительства Аденауэра перед голосованием по вопросу вступления Западной Германии в ЕОС, с которыми они ознакомили своих бывших западных союзников. Тем самым было достигнуто то, что французы и англичане, но не американцы (хотя бы на время) стали с подозрением относиться к военным устремлениям ФРГ. Даже Черчилль 2 сентября 1954 г. через английского верховного комиссара Миллера направил канцлеру Аденауэру послание, из которого вытекало, что к ФРГ следует по праву относиться с недоверием. Черчилль отмечал, что и после отклонения вступления Западной Германии в ЕОС у Аденауэра и федерального правительства есть большие возможности, не прибегая к безудержному вооружению ФРГ, недвусмысленно продемонстрировать всему миру свое намерение продолжать усилия в этой области в рамках ранее намеченной программы. Эта мысль интересна во многих отношениях, ибо премьер-министр Черчилль, который принципиально был против ограничения вооружений, полагал, что Западная Германия в сложившихся обстоятельствах сочтет себя спровоцированной и пойдет на риск односторонней ремилитаризации. В этом предположении он оказался не так уж и не прав.

Франция еще более негативно реагировала на милитаристские планы Западной Германии. Конрад Аденауэр назвал позицию Франции, направленную против вступления ФРГ в НАТО, антиевропейской. Ничего лучшего он придумать не мог. Наиболее воинствующие круги США и ФРГ начали оказывать на Францию политическое и в первую очередь экономическое давление, чтобы вынудить ее согласиться со вступлением ФРГ в НАТО. В это время, где-то в середине 50-х годов, Аденауэр почти беспрерывно вел переговоры с американцами, в особенности с государственным секретарем Джоном Фостсром Даллесом. Последний разработал план экономического нажима на Францию, который был полностью поддержан Аденауэром, все более проникавшимся сознанием своей растущей силы.

В такой ситуации полковник Бонин начал вслух размышлять о судьбах Германии и в результате развивать и поддерживать более умеренные планы вооружения ФРГ. Разумеется, он как «нарушитель спокойствия» попал под двойное «просвечивание» американской и западногерманской секретных служб. Некоторые видели в нем всего лишь реформиста старой военной школы. Но он, несомненно, нашел в себе мужество выступить за мирную единую Германию, предприняв в этом направлении практические шаги. С такой точки зрения его контакты с представителями Советского Союза являлись законными и не представляли собой какого-либо политического заговора.

Полковник Богислав фон Бонин вышел из старинного померанского рода в Потсдаме. Его предки по мужской линии были в основном военными. Свою офицерскую карьеру он начал в 1926 г. в кайзеровском рейхсвере. Во время второй мировой войны он служил вначале старшим штабным офицером в одной из дивизий на Западном фронте. После 20 июля 1944 г. фон Бонин стал начальником оперативного отдела генштаба, хотя продолжал участвовать в боях, и проявил подлинное военное здравомыслие, что в то время означало отказ от слепого следования принципу «тотальной войны». 17 января 1945 г. фон Бонин подписал приказ, который давал полную свободу действий большой группе войск на Восточном фронте, включая соединения, оборонявшие Варшаву. Этот приказ дал возможность немецким войскам своевременно уйти из польской столицы, но явился нарушением категорического приказа фюрера, запрещающего подобные действия. Следствием явился арест фон Бонина, затем он бежал из-под стражи и попал в плен к западным союзникам.

После 1945 г. фон Бонин сохранил превосходные отношения в кругах промышленников, которые он имел раньше, и, освободившись из плена, воспользовался ими.

Однако уже в 1952 г. он отказался от карьеры в области экономики и занялся вопросами военного планирования в ведомстве Бланка. Присущее ему критическое отношение к действительности вызвало у него сомнения в правильности официальных планов ЕОС, особенно относительно предполагаемых сроков формирования армии. Уже в середине ноября 1953 г. его заменил в ведомстве Бланка полковник в отставке Курт Фетт, а Бонин был практически отстранен от дел. Другого применения в ведомстве Бланка ему не нашли. Тогда он, уже не имея военной должности и следуя только своим демократическим принципам и велению совести, занялся проблемами обороны Западной Германии и их последствиями для воссоединения страны. Медленно, но с постоянством вокруг него рос круг единомышленников. Среди них были генерал-полковник в отставке Фридрих Госбах, депутат бундестага от СвДП майор в отставке Эрих Менде, премьер-министр земли Гессен Георг Август Цинн, издатель журнала «Шпигель» Рудольф Аугштайн. Их самыми именитыми противниками являлись генералы Хойзингер и Шпейдель, так называемый реформатор внутреннего руководства граф Вольф фон Бодиссэн и, конечно, сам Теодор Бланк. Генерал Гелен, однако, держался первое время в стороне и только регистрировал события. Эта старая лиса выжидала, поскольку час Бонина еще не пробил и крест на нем ставить было рано. Своим друзьям Гелен заявил, что он не испытывает особого желания принимать какое-то решение насчет Бонина.

20 июня 1955 г. фон Бонин выступил в Мюнхене перед обществом социал-демократов с университетским образованием с докладом о ядерном вооружении. Этот доклад имел большое значение для всех и друзей его, и недругов. Бонин выступил как практик, он подходил к проблемам с позиций трезвого и здравого человеческого смысла и с точки зрения опытного генштабиста. Во вступлении к докладу Бонин сказал, что он не политик и не намерен таковым становиться.

«Совершенно инстинктивно я ощущаю едва ли не самую большую антипатию к так называемым политизирующим генералам в худшем смысле этого понятия. Но, основываясь на горьком и печальном опыте, мы должны были понять, что плох и тот тип старшего офицера, который прячется, как мышь в нору, едва заслышав слово „политика“, и который не знает ничего иного, кроме слепого выполнения глупых приказов, иногда вопреки здравому смыслу, а то и против своей совести».

Бонин реалистически оценил уровень развития атомного оружия, включая разработку ракет, и предостерег от недооценки возможностей Советского Союза. Задачей политиков, а также военных является, как он считал, объявление войн вне закона в идейном и политическом отношении.

«Отказ от войн и объявление их вне закона является вековой мечтой человечества. Однако любое предложение в этом направлении, основывающееся на духовных или этических мотивах, до сих пор оказывалось неосуществимым или ложным. По моему мнению, происшедший за последнее десятилетие переворот в области вооружений в результате открытия способа расщепления ядра с его разрушительной силой является основой коренного различия между нынешней эпохой и всеми предыдущими. Проблема переместилась из области этического идеализма в сферу научного реализма. Она стала практически жизненно важным вопросом, перед которым стоим все мы, чье бытие или небытие поставлено при этом на карту. Я сам, как, очевидно, и многие из вас, сидящих в зале, не был до этого пацифистом, потому что, основываясь на всей истории человечества, считал утопией отказ от войн и их запрещение.

Я пришел к твердому убеждению, что единственный оставшийся у человечества выход — это отвергнуть войну как инструмент международной политики или как продолжение политики другими средствами, если оно не хочет обречь себя на самоуничтожение».

Планы Бонина, которые Бланк очень хотел бы замолчать, ставили под вопрос целесообразность всей военно-политической концепции правительства Аденауэра. Бонин разработал — в кратком изложении — следующие смелые идеи:

— немецкие солдаты не должны участвовать в обороне Европы на Рейне, а защищать ФРГ на границе с ГДР;

— если мы по уши влезем в НАТО, то мы оттуда никогда не вылезем, а если мы не вылезем, то русские никогда не уйдут из советской зоны, а если они оттуда не уйдут, то не будет воссоединения;

— не может быть пригодной на что-либо немецкая армия, если она будет создана без участия СДПГ и в срок, меньший, чем четыре года.

Бонин был реалистом и поэтому относился к Востоку гораздо более прагматично, чем Аденауэр — этот вечный пленник антикоммунизма. Для меня имела важное значение мысль Бонина о том, что необходимо иметь ясное представление о «глубокой зависимости нашего воссоединения от решения проблемы военного статуса будущей Германии в целом. Если мы, как это имеет место сейчас, будем и дальше придерживаться идеи о том, что ФРГ, будучи членом НАТО, сможет расширить свою территорию до линии Одер — Нейсе и, так сказать, проглотить советскую зону, то никто из нас не увидит воссоединения».

Бонин его не увидел. Но политика мира продолжалась. За пробуждение благоразумия в сознании людей приходилось бороться, в том числе и окольными путями. В общем и целом Бонин оказался прав. Несмотря на политику разрядки напряженности в 70-х годах, на которую пошло правительство СДПГ/СвДП, опасность развязывания новой войны в Центральной Европе не была устранена. Подтвердилось предвидение исторического развития, которое высказал фон Бонин, а не те, кто его уволил с военной службы.

Досье Гелена на Бонина все пополнялось. В нем, например, фиксировалось, что Бонин не сдался и продолжает выступать за воссоединение Германии и воссоздание немецкого вермахта в пределах, необходимых для обороны. Рупором Бонина являлась газета «Райниш-вестфелише цайтунг», рассчитанная, в частности, на круги среднего сословия, студенчества и людей с высшим образованием. Гелен все еще выжидал. Близко знавший Бонина и ценивший его как хорошего солдата, Гелен предостерегал его, чтобы он отказался от своей линии. Почему выжидал Гелен? Не столько из чувства симпатии к Бонину, сколько основываясь на точном расчете, что он вступит в конце концов в переговоры с советскими политиками. Именно это и произошло в период с 1954 по 1957 г.

Я проинформировал советскую сторону о связи между Бонином и Геленом. Представители Советского Союза советовались со мной относительно того, следует ли вообще принимать предложение Бонина о переговорах. Политическое значение переговоров, которые должны были касаться необходимости проведения политики разрядки, сыграло решающую роль. С учетом ситуации советская сторона поставила переговоры в зависимость от участия в них своих представителей разведки. Весомости политических консультаций с Бонином это, конечно, никакого ущерба не нанесло. В конце концов, фон Бонин тоже знал, что от внимания соответствующих советских учреждений не ускользнуло стремление генерала Гелена сыграть решающую роль в определении концепции переговоров. По указанию Гелена Бонин прекратил сотрудничество с газетой «Райниш-вестфелише цайтунг», и письмо с уведомлением об этом шаге, составленное под контролем организации, имелось у советской стороны.

Между тем переговоры с Бонином продолжались. 25 февраля 1955 г. в районе Берлина — Карлсхорст состоялась беседа генерала Тарасова с Бонином. Речь шла о проблеме воссоединения Германии, об отказе от атомного оружия и в целом о концепции Бонина относительно ограниченного вооружения Западной Германии, не носящего провокационный характер. Бонин лично информировал генерала Гелена об этой беседе. С согласия Гелена Бонин в начале сентября 1956 г. отправился на вторую беседу с советскими представителями. Во время этих встреч Бонин категорически отрицал свое сотрудничество с организацией Гелена, так что советская сторона, очевидно, предполагала, что в этом вопросе Бонин ведет с ней игру. В моих беседах с Геленом я высказал мнение, что в любом случае полезно поддерживать личные контакты с другой стороной через такую личность, как фон Бонин, которого обе стороны принимают всерьез. Никто не может предсказать развитие политической обстановки. Может появиться необходимость в ближайшем или отдаленном будущем быстро направить признанного советской стороной посредника, и для этого целесообразно иметь под рукой такого человека. Поддержание этой линии связи в «теплом» состоянии не требует никаких расходов, а других людей для этой цели нет.

Однако Гелен упорно противился такой идее. Он относился к Бонину только как к подставной фигуре разведывательной службы и в этом плане рассматривал его контакты с советской стороной. У меня не было никаких шансов убедить его в том, что мы в данном случае имеем хорошую возможность для политических шагов. Гелен почти не слушал моих аргументов и упрямо твердил: «Само собой разумеется, что разведывательные службы всегда стараются перехитрить друг друга. Такова наша профессия. Если я посылаю Бонина, о котором известно, что он как офицер генерального штаба хорошо знает Гелена, то он может спокойно признать наличие договоренности с шефом разведывательной службы относительно таких поездок. Бонин — хорошая приманка».

Бонин не разгадал игру Гелена, который стал очень серьезно относиться к его поездкам и встречам. В их подготовке принимали участие кроме меня вице-президент БНД Воргицки, он же Вагнер, и сотрудник Центра Вайс, он же Винтерштайн. Обычно мы встречались с Бонином по воскресеньям прямо в Центре, когда там не было сотрудников, кроме дежурных. Мне запретили сообщать об этих встречах моему непосредственному начальнику Колеру, он же Клаузнер.

Читатель может спросить, в чем заключался смысл такой тактики Гелена. Дело в том, что Гелен хотел создать впечатление, будто бы он находится в оппозиции к федеральному правительству по вопросу об отношениях с Востоком. Очевидно, он рассчитывал когда-нибудь и как-нибудь извлечь из этого какую-то выгоду. Это был человек, который находил удовольствие в лавировании между фронтами, стремясь создать себе прочную политическую позицию, и умел одновременно ладить и с Аденауэром, и с Олленхауэром. Если бы завтра пришло к власти правительство СДПГ во главе с последним, Гелен смог бы без потерь перевести БНД на его сторону. Как генерал Тренер после ноябрьской революции 1918 г., он считал необходимым поддерживать отношения и с социал-демократами, независимо от того, разделял он их убеждения или нет. Сохранение власти имело приоритет перед партийно-политическими течениями.

Во время предварительных бесед перед встречами нашей тройки с Бонином Гелен внушал нам, что Бонин представляет собой полезный инструмент. Конечно, он ценит Бонина как солдата, хотя сейчас тот своими действиями наносит ущерб лично себе, что не свидетельствует о наличии у него большого ума. Бонин — это типичный офицер, пруссак, который никогда не понимал задач военной разведывательной службы. Таким он знает Бонина еще со времен войны.

Интерес советской, стороны к фон Бонину объяснялся прежде всего возможностями его влияния на общественность. Он излагал свои взгляды не только в публичных выступлениях и докладах, о чем уже говорилось, они отражались в газетных статьях и брошюрах. При этом он всегда выступал против форсирования вооружения вообще и концепции использования ядерного оружия в частности. Поэтому советская сторона продолжала переговоры с Бонином и пыталась вместе с ним бороться против безудержной милитаризации. В конце концов Бонин предложил организовать переговоры с западногерманскими военными и политиками. Конечно, они не состоялись, так как Гелен, стоявший за спиной Бонина, никогда не допустил бы этого.

Контрреволюционные выступления 1956 г. в Венгрии и Польше Гелен использовал в качестве предлога для того, чтобы «по-товарищески» отговорить Бонина от контактов с советской стороной или по меньшей мере убедить его поддерживать их в самом «экономном» режиме. Практически же это выглядело так: он хотел, чтобы Бонин в беседах с русскими не касался главных политических тем по Германии, например ее нейтрализации, выдвинув на первое место, скажем, возможности контактов с ними в случае возникновения конфликтной ситуации или обмен захваченными агентами. Это были вопросы, откровенно связанные с практической подготовкой к ведению шпионажа в условиях войны. О порядочности Бонина говорит то, что он, увидев подоплеку «советов» Гелена, по своей инициативе заморозил контакты с советскими представителями. В конце 1956 г. он встретился с ними в последний раз.

Я был уверен, что такие люди, как Бонин, могут помочь раскрыть тайну подготовки и развязывания войн. Бонин служил делу мира, когда говорил об опасности вступления ФРГ в западный военный союз, когда предостерегал, что Западная Германия может стать театром военных действий. Он понимал также, что подобные планы отодвинут на длительное время воссоединение Германии. Его выступления в печати и на различных мероприятиях способствовали тому, что в 70-е годы реалистически мыслящие политики ФРГ проявили готовность к переговорам с Востоком.

 

Поездка Аденауэра в Москву

В сентябре 1955 г. впервые после войны делегация ФРГ под руководством канцлера Аденауэра отправилась в Москву для переговоров о «нормализации отношений».

Организация Гелена активно участвовала в подготовке этой поездки. Гелен пустил в ход все картотеки и досье, чтобы доказать Аденауэру, что его организацию надо принимать всерьез и дать ей статус правительственной секретной службы. Гелен передал Аденауэру исследования, справки, оценки и другую информацию о Советском Союзе вообще и о советских руководителях в частности. Выполнение задачи, которую взяла на себя организация, явилось небесполезным для нас, ибо мы узнали все о подготовке и целях поездки в Москву.

Так, мы познакомились с доверительными переговорами Аденауэра с государственным секретарем США. Интересным представлялось мнение американцев, что Советский Союз не выдержит таких темпов, какими вооружаются США, следовательно, вынужден будет подчиниться уже ратифицированным парижским договорам, в которые вовлекалась Западная Германия, и не сможет препятствовать связанной с ними политике силы Запада.

Я смог заранее проинформировать Москву о целях Аденауэра, заключавшихся — в соответствии с рекомендацией Гелена — в том, чтобы не отходить от подписанных с западными державами договоров, а, наоборот, попытаться заставить Советский Союз отречься от ГДР, пригрозить Москве, что «раскол Германии» может вызвать взрыв, подобный тому, который имел место 17 июня 1953 г.

Во всех вопросах разрядки Аденауэр собирался проявлять величайшую «тактическую осторожность», то есть не идти ни на какие уступки. В информации сообщалось также, что наиболее сильной движущей пружиной поездки Аденауэра было желание добиться от Советского Союза освобождения оставшихся там военнопленных. К установлению дипломатических отношений с Советским Союзом проявлялось отрицательное отношение, поскольку имелись опасения, что тогда придется отказаться от претензий на «единоличное представительство». Заслугой Советского правительства является то, что оно тем не менее предприняло шаги к нормализации отношений между ФРГ и Советским Союзом.

8 сентября 1955 г. Аденауэр с сопровождавшими его лицами прибыл в аэропорт Внуково. Как он сам признался, город произвел на него большое впечатление. Их разместили в гостинице «Советская». За несколько дней до этого значительная часть западногерманской делегации прибыла в Москву специальным поездом. Во время московских переговоров он служил делегации Аденауэра рабочим местом, кстати по рекомендации Гелена. Журналисты не без оснований придумали для поезда прозвище «посольство в гетто». В одном из вагонов специалисты Гелена смонтировали телексы и телефон, еще один вагон служил конференц-залом для особо важных внутренних совещаний и был оборудован защитой от подслушивания.

Советское заявление о принципах переговоров выдвинуло на первый план предложение об установлении дипломатических отношений. Одновременно и в связи с этим в нем обращалось внимание на серьезные препятствия, которые возникли в результате вступления в силу парижских договоров. В заявлении открыто говорилось, что Федеративная Республика Германии тем самым вступила в военную группировку и что форсированными темпами ведется ремилитаризация Западной Германии. Кроме того, Советское правительство подчеркивало, что решение вопроса о воссоединении Германии является, как оно всегда считало, делом самих немцев. При этом необходимо учитывать создавшиеся условия, то есть наличие Федеративной Республики Германии и Германской Демократической Республики. Решение этой важной задачи должно соответствовать имеющимся международным соглашениям, служить на благо укрепления мира и безопасности в Европе. Таким образом, путь был указан. Однако правительство ХДС/ХСС, как и прежде, не использовало предоставленные ему шансы. Даже то, что в результате переговоров произошла в конце концов нормализация отношений между обеими странами, никак не меняет этот вывод. Западногерманская делегация могла бы достичь гораздо большего. Но Аденауэр связывал общие цели переговоров о нормализации с двумя условиями, из которых выполнимым было только первое:

— освобождение военнопленных;

— право на единоличное представительство в переговорах о воссоединении Германии.

Что касается организации Гелена, то при подготовке поездки Аденауэра и его делегации в Москву она еще больше выдвинулась на авансцену. В конце концов, именно Гелен снабдил «знаниями» всю делегацию. Тем самым он использовал свой большой шанс и значительно повысил цену себе и своему аппарату накануне легализации ОГ, то есть ее превращения в БНД. Не лишено иронии то, что Гелен смог поднять стоимость своих акций благодаря Москве. В конечном счете большое и постоянно растущее международное влияние Советского Союза, основывающееся на его экономическом потенциале, в определенной степени заставило Аденауэра поехать в Москву.

Оставшихся военнопленных быстро отправили в Германию, в том числе осужденных, а также амнистированных военных преступников. Главную массу освобожденных военнопленных Гелен тщательно пропустил через допросы. Была специально создана целая «служба по опросу военнопленных».

Это мероприятие проводилось совершенно изолированно от Центра, и я мог получить только косвенные сведения о его результатах. Практически каждый освобожденный подвергался тщательному допросу (как через анкеты, так и устно) под предлогом выяснения судьбы его товарищей. На самом деле аппарат Гелена стремился выяснить все об этих людях и их окружении, о лагерных активистах, советском персонале в лагерях, о расположении лагерей и об имевшихся поблизости промышленных предприятиях. Таким образом, каждый освобожденный из Советского Союза военнопленный выкладывал все имеющиеся у него сведения, которые вместе с данными о нем самом попадали в специальную картотеку. Если кто-то из этого круга лиц хотел потом поступить на работу в федеральные органы или какое-либо министерство, то запрос на него под кодом «инспекторский» шел через эту картотеку. Она велась и содержалась отдельно от центральной картотеки службы.

Отвечая письменно на такие запросы, БНД могла, как правило, сообщить все факты и оценки, касающиеся бывшего военнопленного. Например, сохранило ли данное лицо националистические настроения, подвержено ли оно влиянию коммунистической идеологии и пригодно ли по своим взглядам для использования на той работе, куда было подано заявление.

Проводя опрос возвращенцев, Гелен фактически продолжал ту работу, которую он начал, будучи начальником отдела генштаба «иностранные армии Востока». Тогда он стремился получить любую возможную информацию от советских военнопленных. Эта информация, будучи подчас малозначительной сама по себе, собранная вместе, позволяла получить и ценные сведения.

После визита Аденауэра в Москву следовало ожидать, что оба государства вскоре обменяются послами и торговыми представителями.

Разведслужба готовилась к такой ситуации. Полагали, что работой против советских представительств в ФРГ должны заниматься и БФФ, и БНД. Так эти две секретные службы пришли к первому соглашению и разграничению задач. Сначала ни одна из них не хотела уступать другой «права единоличного представительства», но и не могла вытеснить другую. В итоге решили, что каждое ведомство будет действовать в соответствии со своей спецификой. БФФ предстояло оперировать в сферах, относящихся к сектору безопасности, то есть контрразведки, а на БНД возлагались задачи, имевшие отношение непосредственно к советскому персоналу и преследовавшие разведывательные, то есть шпионские, цели. БНД искала прежде всего возможности вербовки среди советского персонала или изучала лиц, пригодных для внедрения в качестве агентов в советские представительства.

Советское торговое представительство сначала размещалось на правом берегу Рейна, в Бад-Хоннефе, а советское посольство — на левом берегу, в Роланд-сэкке. С учетом этого спецслужбы заключили «пограничное соглашение»: на правом берегу Рейна оперировала БНД, на левом — слежкой, наблюдением и спецпроверкой лиц ведало БФФ, действуя, однако, только за пределами посольства.

В Бад-Хоннефе создали наблюдательную группу БНД под кодовым названием «Курорт», которая должна была следить за проживавшими и работавшими там советскими гражданами, а также за самим торговым представительством. За каждым советским сотрудником и членами его семьи непрерывно велось наблюдение, изучались все их жизненные привычки.

Напротив бюро торгового советника, в цветочном ящике «частной» квартиры, установили фотоаппарат с телеобъективом и дистанционным управлением, фотографировавший автомашины посетителей бюро таким образом, что на снимках можно было прочитать их номера. При третьей регистрации одного и того же номера проводилась «операция выяснения»: через автоинспекцию устанавливался владелец автомашины, а затем он и — при необходимости — его фирма подвергались проверке. Таким способом очень быстро выяснялось, кто поддерживает деловые контакты с советским торгпредством. Эти посетители — в зависимости от интересов секретной службы — открыто или под благовидной легендой опрашивались с целью получения сведений об их сделках и собеседниках. На предложение сотрудничать с БНД некоторые отвечали категорическим отказом, другие быстро соглашались, чаще из желания извлечь выгоду для себя… Тогда они получали задание приглашать советских должностных лиц в гости, выяснять присущие им слабости и т. п. Однако заготовленные подслушивающие устройства в дело не пускали, в таком маленьком городке всего с одним почтовым отделением это грозило разоблачением.

Географическое расчленение на левобережную и правобережную части в работе разведки, конечно, не могло соблюдаться очень строго, поскольку живые объекты внимания БНД — БФФ не придерживались этих границ Посетители торгпредства заходили и в посольство на другой стороне Рейна, относящееся уже к компетенции БНД. А сфера деятельности БФФ, как я уже говорил, простиралась лишь до ограды посольского сада.

Запутанная «пограничная проблема» усугублялась еще одним осложнением. В те времена в ФРГ еще действовали союзнические верховные комиссары, фактически послы трех западных держав, которые в некоторых сферах располагали верховной властью, например в вопросах контроля телефонных разговоров и почтовой переписки. Бад-Хоннеф, где размещалось торгпредство СССР, находился в земле Северный Рейн-Вестфалия, то есть в английской зоне, и прослушивание телефонных разговоров, интересующих БНД, должно было санкционироваться британским верховным комиссаром. Это положение сохранилось и после переезда миссии в Кёльн. Советское же посольство и резиденция посла в левобережном Роландсэкке находились уже в земле Рейнланд-Пфальц, относящейся к французской зоне.

Я не хочу сказать, что подобное положение вызывало сверхтрудности. Однако было бы значительно проще вести переговоры по таким вопросам с одним собеседником Так или иначе, но к делу подключались представители соответствующих секретных служб союзников Они всегда оказывали поддержку западногерманским службам и выполняли необходимые формальности, например, при получении визы верховного комиссара на распоряжении по организации телефонного подслушивания.

При распределении компетенции между БНД и БФФ вначале были еще и другие накладки, но со временем рабочий штаб ИНДИГО (БФФ) и рабочий штаб ИНДЕКС в Центре БНД наладили хорошее сотрудничество. В качестве исключения из установленного правила, разрешавшего БНД поддерживать контакты с БФФ только через группу связи в Бонне или через заместителя начальника отдела контршпионажа БНД, которому позволялось контактировать с вице-президентом БФФ Радке, руководители обоих рабочих штабов могли общаться друг с другом непосредственно по телефону, телетайпу или лично. Руководитель рабочего штаба БФФ ИНДИГО господин В. в прошлом сам работал в организации Гелена. В благодарность за хорошо налаженное сотрудничество с БНД его родственницу приняли на работу переводчицей в Пуллах. Старые сотрудники знают ее по прозвищу Трясогузка, которое ей присвоили за вихляющую походку.

Первым руководителем рабочего штаба ИНДЕКС в Центре стал руководитель военной разведки БНД против СССР Карл-Отто фон Ц., именовавшийся Цезарем. Когда его в 1959 г. направили военным атташе в одну из стран на Дальнем Востоке, чтобы оттуда шпионить против Советского Союза, руководство рабочим штабом возложили на меня, сохранив за мной мои прежние обязанности — руководство контршпионажем против советских учреждений и разведку в советской зоне Берлина — Карлсхорсте.

Непредвиденные события или политические изменения требуют быстрых организационных решений. Так, например, когда в 1955 г. Австрия провозгласила свой нейтралитет, а союзные войска и штабы должны были покинуть ее, — вся рабочая база организации Гелена там в одно мгновение оказалась разрушенной, ибо ее подразделения больше не могли пользоваться американским прикрытием в этой стране. Установление дипломатических отношений с Советским Союзом вызвало необходимость активизировать деятельность западногерманских секретных служб. Требующиеся для новой работы кадры могли быстро комплектоваться только за счет имевшихся сотрудников. Но они уже были загружены другими обязанностями. Тогда образовали рабочий штаб ИНДЕКС, куда направили отдельных опытных работников, которые, сохраняя прежние функции должны были при содействии вспомогательного персонала выполнять еще и вновь возникшие задачи. Это сделали в надежде найти потом лучшее и окончательное решение кадровой проблемы. Со временем в службе наслаивались и другие обязанности и проблемы, так что в центральном аппарате разведслужбы, в ее филиалах появлялось все больше новых лиц.

Никто не мог сдержать этот бесконтрольный рост, поскольку подобного рода развитие могло быть ограничено лишь четким законом или строгим руководством и наблюдением со стороны ведомства федерального канцлера. И того, и другого тогда не существовало. Да и теперь нет специального закона о БНД, а как обстоит дело со строгим руководством и контролем, также хорошо известно.

 

Вывеска меняется — фирма остается

Как уже отмечалось, генерал в отставке Рейнгард Гелен, служивший с 1 апреля 1942 г. по 9 апреля 1945 г. начальником 12-го отдела генерального штаба, так называемого отдела «иностранные армии Востока», после безоговорочной капитуляции предоставил себя в распоряжение американцев вместе с остатками штаба и всей разведывательной документацией об СССР. Еще до того как состоялись переговоры об установлении дипломатических отношений между СССР и ФРГ, кабинет Аденауэра — как бы в порядке признательности за шпионские досье на советских политиков — принял 21 июля 1955 г. решение о превращении финансировавшейся ЦРУ и зависевшей от него организации Гелена в федеральную разведывательную службу.

1 апреля 1956 г. организацию Гелена (уже как БНД) перевели на положение федеральной службы, глава которой — президент — подчинялся непосредственно федеральному канцлеру. Президент БНД не имел ранга статс-секретаря, как, например, руководитель ведомства прессы и информации, а по жалованью приравнивался к министериаль-директору. Когда в августе 1968 г. проходила структурная перестройка во дворце Шаумбург, БНД была приписана к 1-му отделу ведомства федерального канцлера, занимавшемуся также вопросами внутренних дел, юстиции, исследований и управления.

В БНД, бюджет которой в 1985 г. составлял 222,4 млн марок, работало около 7 тыс. штатных сотрудников, из них более тысячи человек имело статус чиновников и около тысячи — военнослужащих. Большинство как молодых, так и руководящих кадров — люди с высшим образованием, в том числе офицеры генерального штаба.

Для осуществления парламентского контроля над БНД была учреждена специальная группа из членов всех представленных в бундестаге партий. Внешне контроль выглядит демократичным, однако на деле представляет собой более или менее удачную имитацию демократии и не имеет при этом никакого влияния. Раскрытые впоследствии аферы показали, насколько бездейственной была эта контрольная комиссия и как легко ее можно было провести. Достаточно напомнить практику подслушивания телефонов и просмотр почтовой переписки.

Финансовый контроль над БНД возложен на федеральную счетную палату. Кроме того, бюджетная комиссия бундестага и ее подкомиссия уполномочены проверять все расходы БНД, то есть соблюдение бюджета. Контролировать расходы на разведывательные операции было поручено лично президенту федеральной счетной палаты. Но что может сделать один человек, кроме нескольких выборочных проверок? Короче говоря, возможностей для настоящего контроля расходов БНД никогда не существовало.

Формирование БНД из организации Гелена происходило, как уже говорилось, с учетом «нового положения», возникшего в 1955 г. в результате установления официальных отношений между ФРГ и СССР. Формально организация Гелена перестала существовать с 1 апреля 1956 г. Практически же она продолжала функционировать, получив лишь статус официальной фирмы, новую эмблему с западногерманским орлом и название БНД. Внутренний процесс работы в новоявленной федеральной разведывательной службе на первых порах оставался прежним. Сохранялись структура и обозначения отделов, групп и рефератов, а также употреблявшиеся ранее псевдонимы сотрудников.

Депутат бундестага от СДПГ Хайн Кун, высказавшийся 20 июня 1956 г. в ходе парламентских дебатов за предоставление федеральному правительству полномочий на формирование БНД на основе имеющегося у кабинета права создавать организации, однако уже тогда выразил сожаление, что это формирование «происходит не на базе надлежащего закона». Для БНД, однако, такая «погрешность против формы» оказалась весьма полезной, помогая ей затушевывать перед общественностью круг своих задач. Вмешательство службы во внутриполитическую сферу, например, долгие годы оставалось незаметным для всех парламентариев и приверженцев демократии.

Если допустить, что кого-либо из работников центрального аппарата не информировали о легализации службы, то он еще долгое время по рабочей обстановке не мог бы заметить никаких изменений. Когда в БНД в обиходе упоминалось слово «легализация», это означало только то, что теперь деятельность организации облечена в правовую форму. Сам факт, что существование организации Гелена до 1956 г. старательно скрывали от общества, а вначале вообще засекретили, показывает, что ее основатели и покровители опасались реакции внутренней и международной общественности, чувствительность которой повысилась под воздействием Нюрнбергского процесса над военными преступниками.

Если кто-либо поверил — а многие националистически настроенные сотрудники БНД надеялись на то, что БНД после перехода в статус федеральной службы сможет разорвать прочные путы американских наставников, — то его ожидало разочарование. Правда, внешние признаки вроде бы указывали на новые режимные условия: американское звездно-полосатое знамя больше не полоскалось на мачте здания службы, вместо него развевался флаг федеральный, а на въездных воротах красовался западногерманский орел.

Американская группа связи уехала из Пуллаха и обосновалась в Мюнхене. Но офицеры из этой группы ежедневно навещали немецких партнеров или встречались с ними в клубе ЦРУ под названием «Мост», находившемся вблизи Пуллаха. Прямая телетайпная и телефонная связь делала почти неощутимым несколько увеличившееся расстояние между двумя разведслужбами. Фактически в этом плане почти никаких изменений не произошло.

Один из важнейших каналов доступа к хранилищам федеральной разведслужбы ЦРУ обеспечило себе путем простого трюка, который оказался возможным лишь в обстановке «холодной войны». С самого начала существования ОГ американцы обещали, что в случае военного конфликта ее сотрудники с семьями в интересах их безопасности переводятся в США и уже оттуда будут вести разведывательную работу против СССР и его союзников. Но чтобы ее продолжать из США, потребуются, конечно, документы и картотеки. Так как в конфликтной ситуации эти материалы эвакуировать невозможно, а можно лишь уничтожить, необходимо обо всем позаботиться заблаговременно. Поэтому все архивы и картотеки каждые два года подвергались микрофильмированию и перевозились в США. В результате в распоряжение американцев поступало огромное количество документов и сведений. Не было ни одного личного досье, которое бы не передавалось им для «хранения в архиве».

И все же генерал Гелен сумел организовать свой, «домашний», немецкий шпионаж. На более позднем этапе он даже осмелился предпринять попытку шпионить за американским партнером и другими союзниками. Но дело тогда не зашло так далеко и не приняло еще характер «схватки диадохов», как это случилось в 60-е годы.

Легализация службы принесла ей многочисленные преимущества. С нею шпионаж был поставлен на более широкую базу, а именно:

— появилось больше финансовых средств;

— стало возможным выступать перед другими учреждениями на «равноправной» основе;

— облегчалось привлечение штатного персонала путем предложения хорошо оплачиваемых офицерских и чиновничьих должностей;

— решалась проблема перевода в БНД сотрудников других учреждений, а также офицеров бундесвера и связанного с этим обеспечения в старости (повышенные пенсии чиновникам и офицерам);

— появилась возможность осуществить разделение работы и компетенции с полицией и органами охраны конституции;

— облегчалось использование возможностей министерства иностранных дел для работы за границей (пользование дипломатической курьерской почтой, внедрение резидентов БНД в дипломатические представительства ФРГ).

В целом федеральная разведывательная служба с легализацией получила новые возможности — теперь уже для официального проведения своей угрожающей делу мира деятельности.

Немаловажное значение имел вопрос, как оперативные сотрудники БНД в повседневной жизни руководили своей агентурой. Иногда знание механизма, персонала, почерка при оформлении вербовки агента и руководстве им является более важным, чем получение фотокопии документа о шпионском задании. Знание организации, стиля руководства агентурой открывает возможности для противодействия подрывной деятельности в долгосрочном плане. Я имел возможность сообщать об этом моим друзьям и до и после легализации организации.

Центральный аппарат БНД имел довольно запутанную организационную структуру. Причины заключались, во-первых, в незнании Геленом и его ближайшими сотрудниками принципов административного устройства и распределения обязанностей и, во-вторых, в разрастании службы, особенно после ее легализации. Гелен не смог заменить прежнюю, временную структуру новой, и служба производила впечатление загородного дома, который в результате всевозможных надстроек и пристроек был превращен в дом, сдаваемый внаем многочисленным квартирантам, запутанный по своему внутреннему устройству и нескладный по расположению помещений.

Во главе службы стояли президент и вице-президент. Поскольку Гелен и в первое время существования организации, и позже не умел ладить со своими заместителями (последний из них, генерал Мэркер, он же Хорст Александер фон Меллентин, был вынужден уйти, как и другие), вице-президент превратился в своего рода «свадебного генерала», который приветствует гостей, поздравляет их, то есть представляет руководство, не участвуя в принятии решений.

Руководству службы, при котором имелся небольшой штаб, подчинялись управления, делившиеся на отделы, а отделы — на группы. К компетенции управлений относились следующие сферы деятельности:

оперативная разведка — включает в себя военную, экономическую и политическую разведку против социалистических стран, а также контршпионаж и вопросы безопасности разведывательной работы;

стратегическая служба — разведка против несоциалистических стран, а также «служба связи с заграницей», которая должна организовывать сотрудничество с дружественными иностранными разведслужбами;

разведка средствами связи — то есть обеспечение деятельности службы телефонного и радиоперехвата и криптографической службы, а также обеспечение собственной разведывательной связи, вплоть до создания агентурных радиостанций и всевозможных подслушивающих устройств;

общее руководство — административная служба, занимающаяся вопросами бюджета, юридическими вопросами, вопросами курьерской службы, вопросами деятельности центрального разведывательного архива;

общая безопасность — то есть безопасность центрального аппарата, отдел кадров (к компетенции которого относился только штатный персонал), учреждения прикрытия;

служба использования информации — обработка и использование всей поступающей информации из секретных и открытых источников по всем политическим, военным и экономическим вопросам, а также вопросам вооружения.

Кроме того, имелись также подразделения, которые подчинялись непосредственно руководящему штабу либо работали самостоятельно (например, подразделение разведывательной техники, которое обеспечивало техническую помощь и оснащение техникой оперативных подразделений БНД; изготовляло контейнеры с секретными отсеками, всевозможные подложные документы и т. п.). Это подразделение имело также свою типографию, фотоотдел, картографическую службу, переплетную и ряд других мастерских.

Учебные подразделения и подразделения спецподготовки, как и подразделение психологической войны, стыдливо именовавшееся «учебный отдел», были так же замаскированы (к тому же они находились за пределами центрального аппарата), как и подразделение, занимавшееся созданием так называемой молчаливой радиосети.

Отделы и группы по спецрефератам не имели названий, которые могли бы расшифровать выполняемые ими задачи. Они получили цифровые кодовые обозначения, изменявшиеся через определенное время. Менялись номера, но не менялись ни их задачи, ни штат сотрудников. Ясно, что это не столько помогало маскировке, сколько содействовало созданию всеобщей путаницы и неразберихи. Каждый раз требовалось напрасно затрачивать много энергии на распутывание «клубка».

Разбросанные по всей территории ФРГ и подчинявшиеся непосредственно Центру, филиалы организации Гелена, как уже говорилось, назывались до 1957 г. генеральными представительствами (ГП), различавшимися по присвоенным им буквам латинского алфавита, например: ГП В, ГП С, ГП Н и т. д. После того как организация Гелена стала официальным учреждением ФРГ, эти конторы стали называться службами, а позже — отделениями. Для того чтобы их можно было различать, им присваивались произвольные кодовые номера, например 2, 5, 7, 11, 23, 24, 62, 142.

С 1959 г. эти учреждения стали пользоваться безобидными гражданскими наименованиями. Так, служба 12 в Мюнхене стала называться РПГ, что является аббревиатурой названия компании «Ропродуктен-гезельшафт». Ее главная задача: вести политическую разведку против ГДР. Служба 11 в Бремене, бывшее ГП В, стала называться «фирма Элерт». При этом ее задачи не изменились, она по-прежнему должна была вести разведку против ГДР и военно-морскую разведку.

Служба 2 (прежде U/M в Бад-Рейхенхалле, затем в Мюнхене) была переименована в «торговую контору». Разведка против юго-восточного фланга (Балканы) и разработка эмиграции оставались ее главными задачами.

Кёльнская служба 24, сформировавшаяся на базе службы 23 (фирма «Братья Эггерс») во Франкфурте, и бывшая ГП Н в Дармштадте, называвшаяся затем «Инкассо-институт», имели сильный аппарат по контршпионажу. Он должен был, в частности, работать против Карлсхорста, места расположения советских органов безопасности в ГДР, и против министерства госбезопасности ГДР, так же как и служба 62 в Аугсбурге, позже «Трансфер ОХГ», которая занималась, кроме того, вопросами атомных исследований. Более мелкие службы, как служба 5 в Мюнхене и служба 7 в Кёльне, называвшаяся позже «Концертферайн», работали специально против ПНР и ЧССР.

Служба 69, ставшая «Бюро Баумайстер» в Мюнхене (в прошлом ГПС в Штокдорфе под Мюнхеном) должна была вести разведку главным образом против Советского Союза и восточноевропейской эмиграции.

Все эти буквы, цифры и т. д. употреблялись только во внутренней переписке или в разговоре. Внешне службы работали как обычные гражданские фирмы, зарегистрированные в торговом регистре, либо действовали под вывеской фиктивного федерального учреждения или войсковой части бундесвера, например ведомства по ликвидации бывшего имперского имущества, управления по делам недвижимости, учебного учреждения и т. д. Только после вступления на пост президента БНД Весселя в 1968 г. была проведена реорганизация и создана логичная организационная структура центрального аппарата, который состоял из четырех отделов: отдел добычи информации (I), отдел технической разведки (II), отдел анализа и использования информации (III) и отдел центральных задач (IV).

Задачи и целевые установки БНД определялись в засекреченных решениях правительства. Интерпретировать их можно было весьма широко. Имелось также множество ограниченных определенными рамками заданий, переданных БНД из федеральных учреждений — министерств иностранных дел, обороны, по общегерманским вопросам, экономического сотрудничества, внутренних дел, управлений по экономике, образованию и науке. Бывший сотрудник БНД генерал-майор в отставке Эрих Детлефсен, он же Деггенхарт, составил и открыто опубликовал перечень направлений шпионажа за рубежом, в котором, в частности, говорится:

«В области внешней политики: долговременное внешнеполитическое планирование, тактические средства достижения целей, вырисовывающиеся новые тенденции, заключение секретных договоров, структура и стиль руководства, лица, ответственные за внешнюю политику, и особенности их характера.

В области военной политики: потенциал, планирование, структура, дислокация, вооружение, подготовка, боевые качества, наднациональные пакты, нормирование, продажа оружия третьим странам, опорные пункты и базы снабжения за рубежом.

В области подрывной деятельности: вмешательство в общественно-политические события в других странах, ведение психологической войны.

В экономической области: промышленная мощность, энергетические источники, сырьевая база, состояние транспорта (дороги, железнодорожные линии, трубопроводы, водный транспорт), сельское хозяйство, торговые отношения, рыночные изменения, годовые планы, экономические объединения, помощь развивающимся странам.

В области техники: исследования и открытия в сфере естественных наук и технологии, особенно в ядерной, а также открытия, ведущие к изменению сложившегося равновесия сил великих держав.

В области внутренней политики: отношения между правительством и народом, политические партии, оппозиция, изменение общественных структур, психологическое состояние».

В своей целенаправленности эти операции не ограничены ни в плане применяемых для их осуществления средств, ни географически. Значит, они включают шпионаж как против Востока, так и против Запада. Хотя, конечно, шпионаж против стран социализма проводится наиболее широко, но БНД так же интенсивно шпионила и против собственных союзников. При этом она действовала дифференцированно: против США, например, политические, экономические и военные разведывательные данные использовались в интересах политического маневрирования, а против более мелких стран-партнеров — для расширения своего господства. Задание гласило: «Помогать правительствам, дружественно настроенным к Бонну, или путем разведывательного воздействия привлекать их на сторону боннской политики и побуждать к пониманию интересов ФРГ там, где боннское правительство официально не может выступать открыто». Как мы увидим дальше, шпионаж против союзников с годами усиливался. Для генерала Гелена не было никаких запретов.

Имевшимися руководящими кадрами он мог распоряжаться также неограниченно. Ранее существовавший руководящий персонал, если он после 1955 г. не перебрался в бундесвер, оставался на своих ключевых и ведущих позициях или был продвинут выше. Конечно, легализация облегчила зачисление в штаты БНД и других людей, но на руководящие должности допускались только старые, преданные сотрудники Гелена военных и послевоенных лет. Примером может служить заместитель Гелена в отделе «иностранные армии Востока» подполковник генерального штаба Герхард Вессель. В организации Гелена он руководил отделом анализа и использования информации, а в 1955 г. перешел в бундесвер, чтобы получить генеральский чин.

«С наилучшим приветом и хайль Гитлер» — так начинался один из подписанных Весселем секретных циркуляров 12-го отдела генштаба, датированный 12 мая 1944 г. Этот документ необоснованно претендовал на правильность и актуальность в «оценке вражеской пропаганды с Востока». То, что подполковник генерального штаба, подписавший эту бумагу «за начальника отдела», с такой ответственностью называл «оценкой», оказалось на деле не просто скверной выдумкой, но и спекуляцией, составленной на основе геббельсовских лозунгов с призывом «выстоять до конца». За год до славной победы советского народа над гитлеровским фашизмом в циркуляре отрицалось наличие у этого народа какого-либо боевого духа, какой-либо веры в победоносный конец войны. Вот, к примеру, отрывок из циркуляра: «Население СССР должно примириться с мыслью о том, что война будет продолжаться и ее окончание отодвигается на неопределенное время. В этом направлении и будет развивать свою активность в ближайшее время советская пропаганда. Причем (в силу усталости от войны) оказывать влияние на население страны в указанном направлении представляется, несомненно, труднейшей задачей. Поскольку панславистская идея (освобождение „славянских братьев“) едва ли обладает притягательной силой в массах населения Советского Союза, во главу угла ставится цель „освобождения насильно угнанных в Германию братьев и сестер“ в качестве более действенного средства».

Имея большой багаж антисоветских, профашистских «оценок», Вессель считался предназначенным не только для занятия высоких постов в бундесвере, боннском министерстве обороны и в НАТО, но, несомненно, годился и в наследники Гелена. После Гелена Вессель возглавлял секретную службу в Пуллахе с 1968 по 1978 г.

Почти все офицеры отдела «иностранные армии Востока», попавшие после 1945 г. в поле зрения службы, стали руководящими сотрудниками БНД. Бригадный генерал в отставке Хайнц-Данко Герре, он же Гердаль, хотя и находился несколько в тени Весселя, но также входил в триумвират (Гелен — Вессель — Герре). Молодого майора Герре, старшего офицера генерального штаба из армейского корпуса с опытом действий в России, Гелен привлек к созданию своего шпионского центра в генштабе вермахта в 1942 г. Герре, родившийся в 1909 г. в Лотарингии в офицерской семье, пришелся тогда Гелену по вкусу. Надменный, образованный, владевший русским языком, он представлял собой тот тип офицера генерального штаба, который Гелен ценил. Он назначил Герре в подразделение 1-а отдела «иностранные армии Востока». В 1943 г. ему как офицеру генерального штаба поручили участвовать в формировании армии Власова. Там он исполнял функции начальника штаба и войну окончил в чине полковника генерального штаба. Из его военного дневника, который он вел весьма педантично, видно, что войну против Советского Союза он считал оправданной и в неудаче «восточного похода» обвинял лишь нацистских фюреров.

В записи от 18 ноября 1942 г. Герре пишет о разговоре с Геленом: «Мы оказались едины в том, что русскую кампанию можно было бы выиграть, если правильно проводить ее в военном и политическом отношениях, но при сложившихся обстоятельствах она окончится неудачей. Ясно нам было и то, что нужно предпринять: дело можно вести только без нынешней верхушки. Мы настолько испугались такого вывода, что прервали беседу, поскольку ведь, в конце концов, мы оба являлись офицерами и давали присягу».

При таком трогательном взаимопонимании не было ничего удивительного, что после 1945 г. Герре оказался в клане Гелена и вместе с ним участвовал в создании организации и БНД. В августе — сентябре 1945 г. Гелен взял его с собой на секретные переговоры с американскими спецслужбами. Их участник, начальник разведки вооруженных сил США генерал-майор Джордж В. Стронг, отметил Герре как «замечательного знатока антикоммунистических настроений в Советском Союзе» и содействовал тому, что американцы согласились почти со всеми предложениями Гелена по перестройке шпионажа против Востока. В 1947 г. Герре вместе с бывшим американским офицером связи полковником Либертом участвовал в создании штаб-квартиры для Гелена в Пуллахе. В середине 50-х годов Герре возглавлял отдел анализа и использования информации в Пуллахе и в 1958 г. выдвинулся в руководители одного из управлений, причем тогда же ему подчинили и отдел разведки против социалистических стран. В Мюнхене Герре сблизился с ХСС и может быть без всяких сомнений причислен к группировке ХДС/ХСС в БНД.

Одним из «соавторов» организации был майор Герман Баун, однако Гелен вскоре отстранил его от руководства. Он родился в 1897 г. в Одессе. С 1930 г. работал в немецкой секретной службе и был руководящим сотрудником в службе Канариса. Во время войны он, как уже говорилось, организовывал шпионские и диверсионные акции против Советского Союза (отдел фронтовой разведки «Валли-I»). В этом качестве являлся партнером Гелена и отдела «иностранные армии Востока». В мае 1945 г. Баун оказался в Реттенберге (Бавария) и сдался в плен американским войскам.

Как и генерал Гелен, Баун в 1945 г. установил контакт с генералом американской разведслужбы Эдвином Л. Сайбертом и также вел с ним переговоры о создании собственной немецкой шпионской организации, действующей против Советского Союза. В марте 1946 г. он получил разрешение Сайберта продолжать шпионаж против СССР. С секретного объекта в Таунусе, называемого «Голубой виллой», Баун пытался по радио активизировать действия якобы оставшихся в СССР агентурных групп. Попытка не удалась. К этому времени Вашингтон принял план Гелена по созданию единой шпионской организации (разведка и использование информации), и в августе 1946 г. Бауна поставили перед совершившимся фактом: ему предложили возглавить отдел разведки, работая под руководством Гелена. Баун обиделся и позже покинул организацию, став скрытым врагом Гелена.

Другие генштабисты легче осваивались с амбициями генерала Гелена, целиком и полностью предоставляя себя в распоряжение организации. Майор генерального штаба Ульрих Бауэр, он же Байерле, появился в центральном аппарате БНД в 1948 г. В период легализации он был восстановлен в звании подполковника генерального штаба и стал начальником группы «советские разведорганы» в отделе контршпионажа, то есть моим непосредственным начальником. Позже он перешел в концерн Сименса в Мюнхене уполномоченным по контрразведке.

Многолетний референт Гелена и позже один из президентов БНД — Блюм, он же Хартвиг, который представлял меня генералу после моего перевода из генерального представительства, вышел также из военных кругов. К концу войны 26-летний Эберхард Блюм дослужился уже до звания ротмистра. Он пользовался особым доверием президента БНД Гелена. В 1960–1961 гг. Блюм являлся начальником отдела кадров центрального аппарата БНД, сменив родственника Гелена фон Зейдлитц-Курцбаха. При легализации организации Блюм, как и многие другие, не смог получить чина, соответствующего его служебному положению. Тогда ему дали ранг по чиновничьей градации — оберрегирунгсрат (старший правительственный советник), а вскоре и повысили.

Когда в 1973 г. начальник отдела II (анализ) легатионсрат в отставке Роберт Борхардт был досрочно отправлен на пенсию за его оппозицию политике разрядки, проводившейся правительством СДПГ/СвДП, и «реформам» в службе, возник вопрос, а откуда он, собственно, взялся. Бывший майор и кавалер Рыцарского креста, познакомившийся с Весселем при совместной тактической подготовке в пехотной школе Дрездена, Борхардт после 1945 г. подвизался в ведомстве иностранных дел, откуда в конце концов перешел в центральный аппарат Гелена в Пуллахе. Во время его нашумевшей отставки в 1973 г. компанию ему составил начальник отдела техники БНД Хайнц Бурхардт, он же Крассман, который свою карьеру начинал в вермахте в качестве офицера танковых войск, а затем стал офицером управления кадров сухопутных войск. С должности начальника подотдела в руководящем штабе министерства обороны он в 1969 г. перевелся в Пуллах и вышел в отставку вместе с Борхардтом по тем же политическим мотивам — как сторонник антикоммунистического мировоззрения ХДС/ХСС.

Вальраб фон Бутлар попал в организацию непонятным для меня образом и вначале выполнял вспомогательные функции в бывшей школе БНД в Вайденкаме. Там он должен был наряду с другими делами проанализировать историю с Гейером. Это явилось началом его карьеры в качестве эксперта от БНД в федеральном суде при разборе «случаев предательства». Едва ли найдется хоть одна комиссия по расследованию, занимавшаяся вопросами секретных служб, к которой не имел бы отношения Бутлар. В качестве начальника отдела безопасности БНД (расследование провалов) он занимал центральное место в организации сотрудничества с федеральным судом и генеральным прокурором по всем делам БНД.

Как известно, в 1973 г. ХДС и ХСС довели политические разногласия относительно продолжения политики разрядки до состояния политического кризиса, с тем чтобы, объявив в бундестаге вотум недоверия, свергнуть, правительство Брандта — Шееля. Этот демагогический парламентский трюк потерпел фиаско, так как против предложения кандидата в канцлеры от ХДС/ХСС Барцеля о вотуме недоверия голосовали даже некоторые депутаты из блока ХДС/ХСС. Одним из них был некто Штайнер. Чтобы на этой неудаче нажить хотя бы какой-то политический капитал, Штайнеру предложили за вознаграждение заявить через иллюстрированный журнал «Квик» — печатный орган лобби ХДС/ХСС, — что он работал на Восток как агент-двойник и от одного из депутатов от СДПГ получил взятку за голосование против вотума недоверия. Несмотря на сложную конструкцию доказательств, сооруженную лоббистами ХДС/ХСС и включавшую в себя даже созыв специальной комиссии по расследованию, этот карточный домик рассыпался. Поражение Барцеля замаскировать не удалось. Бутлар же относился к тем сотрудникам БНД, которые лучше всех были информированы об этом событии, и именно он в последующие годы передавал блоку ХДС/ХСС получаемые им в процессе работы политические сведения о СДПГ/СвДП. После аферы со Штайнером или, может быть, из-за нее Бутлар до своей смерти в октябре 1983 г. публично не выступал.

Другой заметной личностью в БНД был уже упоминавшийся генерал-майор Эрих Детлефсен. Он считал себя — и не без оснований — вторым Мольтке в шпионаже. Его опубликованные признания довольно откровенны, он никогда не исключал шпионажа БНД против своих союзников. Военная карьера Детлефсена началась еще в 1923 г., в год попытки путча Адольфа Гитлера в Мюнхене. Он служил в рейхсвере при генерале фон Зеекте. В 1936 г. Детлефсек уже офицер генерального штаба. Под конец войны — генерал-майор в руководящем штабе вермахта и служба в штабе «правительства Деница». После денацификации в лагере Нойштадт, округ Марбург-на-Лане, он направился прямо к Гелену. Последний считал Детлефсена превосходным аналитиком, сохранившим также заботу о «немецких интересах».

Уже упоминавшийся родственник Гелена Ганс Динглер, он же Дильберг, считал шпионаж «всемирной миссией». Гелен послал его в качестве резидента в Южную Африку.

Рассматривая клан Гелена, я никогда не забывал о женщинах в Пуллахе. В службе они были не только, как там принято говорить, «серыми мышками». Их влияния нельзя недооценивать. Я имею в виду не только дочерей, невесток генерала и его заместителей. Всех их, конечно, так или иначе, пристроили в службе.

Многолетнюю секретаршу Гелена Ханнелоре К. после 1956 г. перевели референтом в личный штаб Гелена. Не лишено интереса, над чем она трудилась. Например, К. обрабатывала дела и информацию по «Красной капелле», которая являлась особым коньком, если не манией, Гелена, считавшего, что люди из «Красной капеллы», известной организации антигитлеровского сопротивления во время войны, все еще не раскрыты и продолжают занимать руководящие позиции в ФРГ. Кроме того, эта фрейлейн из приемной президента работала над дневником убийцы евреев Эйхмана, переданным БНД израильской разведкой. Имел ли штаб Гелена отношение к сомнительной и затасканной легенде о Бормане как советском агенте, мне не говорили, но если учесть образ мышления генерала, то не исключено, что он заставлял весь штаб заниматься своими любимыми легендами.

Однако не все сотрудники женского пола могли предъявить в качестве рекомендации свое происхождение и родословную. Таких было немного. Но даже когда после легализации графине X. дали ранг старшего правительственного инспектора, то это все же не соответствовало ее бывшему общественному положению. Она и ее соратницы выполняли вспомогательную работу, облегчая жизнь начальников рефератов и групп — мужчин. Многих из этих дам я знал как прилежных и добросовестных сотрудниц, которые в отсутствие шефов с успехом могли представлять их. Но так уж было заведено в этом мужском коллективе: занять высокое положение женщинам оказывалось недоступным, а если кому это и удавалось, то исключительно редко и лишь тогда, когда они появлялись в службе, уже имея высокую производственную квалификацию — в качестве, например, асессора, как Розмари Б. или немногие другие. Но это — тема «в себе» и в деталях до сих пор еще недискутабельна. Во всяком случае, те, кто сумел пробудить в женщинах честолюбие и считался с ним, не раскаивались.

Поскольку Гелен увлекался политикой и считал, что может оказывать на нее соответствующее влияние, он после легализации БНД перенес поле своей деятельности из области внутренней политики во внешнюю. Он хотел оказывать правительству ФРГ услуги также и в этой области, которую считал сферой деятельности главы секретной службы. С этой целью Гелен создал «стратегическую службу», руководить которой доверил генерал-майору Вольфгангу Лангкау, он же Лангендорф или Хольтен.

В начальный период деятельности легализованной БНД Лангкау являлся наиболее важной фигурой во всем, что касалось оперативной работы. Он был знаком с Геленом еще по военной службе до 1945 г. и находился с ним в дружеских отношениях. Оба служили в одном артиллерийском полку, что для Гелена значило больше, чем иметь разведывательный талант. Поэтому Гелен — со ссылкой на общие традиции вермахта, которые он ностальгически обожал, — выдвинул Лангкау на ведущие позиции. Даже самые старые сотрудники абвера не знали за ним никаких других заслуг, кроме того, что он по званию и выслуге лет в вермахте шел сразу после Гелена. Необходимость идти к нему на доклад представляло сущее мучение, которому мне несколько раз пришлось подвергаться. Я старался избегать Лангкау, так как его вопросы и распоряжения свидетельствовали о том, что он не имел ни малейшего понятия о нашем деле и не мог уже ничему научиться.

Что же скрывалось за названием «стратегическая служба»?

В период шефства американцев над БНД разведывательная деятельность этой организации была направлена исключительно против социалистических стран, а также прогрессивных течений и группировок в ФРГ. Шпионаж в западных странах, несомненно, повредил бы американским интересам и поэтому на первых порах не допускался. Однако, когда организация перешла в ведение правительства ФРГ и стала федеральной разведывательной службой, Гелен сумел без ведома американцев создать шпионский аппарат в тех странах мира, где он до сих пор не мог действовать. Активная работа по созданию этих ответвлений началась в 1956 г. и проводилась в полном отрыве и независимо от задач уже существующих отделов БНД, хотя отдельные сотрудники организации специально для этого были переведены в «стратегическую службу». Некоторые подразделения, специализировавшиеся на добыче политической информации и располагавшие связями с политическими деятелями или прессой (например, с журналом «Шпигель»), были выведены из системы их прежнего подчинения и переданы «стратегической службе». Одновременно БНД создала во всех важных и интересующих ее точках земного шара резидентуры «стратегической службы», например на Ближнем Востоке, в Африке, Гонконге.

«Стратегическая служба» стала своего рода службой в службе. Хотя ее задачи и организационная структура являлись такими же, как задачи и структура действующей организации, она работала совершенно отдельно от нее. Там были созданы параллельные подразделения, такие, как административный отдел, фотоотдел, отдел технического обеспечения, а также отделы контршпионажа, использования информации и т. д. Только здесь все предназначалось для разведки и разработки несоциалистических стран, в том числе и партнеров по блоку. Таким образом, существовали, собственно говоря, две службы, которые очень мало сотрудничали между собой из-за соперничества и неразберихи в компетенциях. Но это вполне отвечало намерениям Гелена, постоянного противника четких структур и разграничения полномочий. Ему нравилось состояние запутанных взаимоотношений в собственной службе якобы по причинам безопасности. В действительности же он опасался, что ясная постановка и распределение задач приведет к необходимости поделиться с другими своей слишком обширной властью и собственными знаниями, опасался конкуренции.

Здесь следует напомнить высказывание Томаса Вальде, автора книги «Донесение разведки…» и знатока западногерманской секретной разведывательной службы: «Начало истории западногерманской секретной разведывательной службы характеризуется большой конкуренцией, в результате которой развивалось неудержимое соперничество, приводившее к острой борьбе за руководящие позиции. Отношения там были и остаются настолько многообразными, что едва ли их можно сейчас распутать и расположить в подлинной последовательности».

Однако «стратегическая служба» не смогла высоко держать свою марку. У нее оказалась замедленная реакция, ее информация поступала в правительство ФРГ позже, чем сообщения печати по этому же вопросу, и была менее обоснованной, чем доклады опытных дипломатов с места событий. К этому следует добавить бросавшуюся в глаза таинственную возню Лангкау, присущую его стилю руководства, а также изолированные действия «стратегической службы». Именно эти факторы позволили контрразведкам «дружественных служб» разгадать двойную игру БНД и часто обрекать ее на работу вхолостую.

Однако в этот период своей деятельности Гелен добился, чтобы ему как шефу секретной службы, которая с 1956 г. могла целенаправленнее добывать политическую информацию в странах Запада, давали знакомиться с политическими докладами западногерманских послов. Это сделало Гелена более осведомленным по проблемам, ранее для него закрытым, и значительно укрепило его позиции.

Гелен всегда преувеличивал значение «стратегической службы», хотя ее ценность для правительства ФРГ оставалась незначительной. В ходе реорганизации с целью создания более четкой структуры БНД при преемнике Гелена в 1968 г. задачи «стратегической службы» в области зарубежного шпионажа были перераспределены между обычными службами старого аппарата, и наконец в 1969 г. «стратегическую службу» полностью упразднили.

Всем известно, что в 1957 г. генерал Гелен пытался назначить Лангкау вице-президентом БНД, однако сопротивление многих сослуживцев помешало этому. Когда Гелен не опроверг распространившегося слуха о выдвижении кандидатуры Лангкау на пост вице-президента, многие работники пригрозили покинуть БНД и перейти в бундесвер. Это означало бы, что МАД, а значит, и Штраус получили бы в свое распоряжение для собственной, «домашней» военной разведки многих квалифицированных специалистов. Поэтому Гелен пошел на попятную и отказался от повышения Лангкау. Тем не менее в качестве руководителя «стратегической службы» Лангкау установил прекрасные контакты с прессой и партиями, прежде всего с ХДС/ХСС. Его считали «длинной рукой» этого блока в БНД.

Руководителем отдела анализа и использования информации тогда был регирунгсдиректор Курт Вайс, он же Винтерштайн. Войну он закончил майором, а его должность в БНД позволяла ему иметь чин полковника. Так как по предписаниям бундесвера этого сделать было нельзя, то его перевели в категорию служащих и присвоили ранг регирунгсдиректора. В соответствии с давно вынашиваемыми планами Гелена относительно проведения наряду с санкционированным американцами военным шпионажем также и политической разведки Винтерштайн еще в середине 50-х годов получил указание расширить свой специальный реферат, занимавшийся добычей и использованием политической информации, и наладить связи с прессой. Он очень искусно выполнил поставленную задачу, чем завоевал доверие Гелена, которое со временем все росло. Еще перед легализацией БНД Винтерштайн поддерживал контакты с перспективными политиками. После того как ему удалось установить особо тесные связи с СвДП, а именно с так называемыми «младотурками» и будущим генеральным секретарем Флахом, в ту пору журналистом, и хорошо использовать все существовавшие связи и другие возможности, его реферат преобразовали в самостоятельный отдел (кодовое обозначение «133»), подчиненный непосредственно Гелену. Позднее он стал ядром созданной после легализации и охарактеризованной выше «стратегической службы».

Винтерштайна интересовала любая информация, имевшая политическое содержание или значение, в особенности результаты наблюдения за Гербертом Венером, Вилли Брандтом, Эгоном Баром и Аннемари Ренгер. С 1952 г. не проводилось ни одной внутриполитической акции, в которой бы не участвовал Винтерштайн. 12 ноября 1962 г. Аденауэр вызвал Винтерштайна вместе с Геленом, вице-президентом Воргицки и Вендландом в ведомство федерального канцлера, где его допросил федеральный судья. Впервые ему пришлось отчитываться по поводу его внутриполитических маневров, выходивших за прерогативы БНД.

После ухода Гелена Винтерштайн поддержал программу реформ Весселя по наведению порядка в БНД. Он помогал также изымать внутриполитические досье из центральной картотеки, когда на какое-то время распространился страх перед возможностью контроля над БНД со стороны СДПГ/СвДП. В течение короткого срока, до назначения его в 1970 г. начальником школы БНД, он являлся руководителем отдела добычи информации.

К кругу руководящего персонала относился и Ганс Генрих Воргицки, родившийся в 1907 г. и умерший в конце 1969 г. Вице-президент БНД с 1957 г., он также вышел из элиты офицеров генерального штаба. Войну закончил в чине полковника генерального штаба в отделе 1-е группы армий «Центр». Уже в 1946 г. он поступил в организацию и возглавил генеральное представительство В в Бремене. Как и Винтерштайн, Воргицки с начала 50-х годов поддерживал связь с журналом «Шпигель». В 1956 г. он ввел в контакт со «Шпигелем» своего преемника Вихта. Политика влияния БНД на прессу внутри страны сразу же оказалась успешной, многое здесь специально препарировалось для информирования общественности, в частности материалы об «угрозе с Востока» и по дискредитации «советской оккупационной зоны». В этой работе с прессой вице-президент Воргицки и Винтерштайн действовали согласованно. Имелись специальные формуляры, в которые заносились оценки специфических статей, направленных против Востока, и предложения по их доработке и «причесыванию». В этой сфере оба они считались умелыми организаторами.

В первые годы пребывания в разведслужбе Воргицки выступал защитником технизации шпионажа, что означало усиленное применение технических разведывательных средств, методов разведки средствами связи и электронной разведки. Генерал Гелен лишь условно соглашался с ним, и когда Воргицки стал его раздражать, поступил с ним так же, как с его предшественниками, то есть потихоньку отодвинул на задний план. Гелен никогда ничего не делал для укрепления позиций заместителя. Он загнал Воргицки на задворки политического шпионажа и оставил за ним только представительские функции при официальных мероприятиях. Так у Воргицки появились прозвища Дядюшка-для-завтрака и Дядюшка-для-приветствий. Затем он вышел в отставку по состоянию здоровья.

Судьба второго вице-президента, генерала Хорста Вендланда, оказалась еще трагичней. Связь с генералом Геленом он установил, уже будучи опытным полковником генерального штаба, служившим в организационном отделе главного командования сухопутных войск. После войны Вендланд стал соответственно руководящим сотрудником организации Гелена, а затем БНД. Его организаторский талант руководителя не вызывал никакого сомнения. Он работал в разведслужбе в качестве члена руководящего штаба, ответственного за организацию, и административное управление. Его человечная, спокойная манера обращения вызывала симпатию у всех сослуживцев. После выхода на пенсию Воргицки на Вендланда возложили обязанности вице-президента. Его качества и способности давали ему все основания считаться преемником Гелена. Однако каждому, в том числе и самому Папаше Вендту — псевдоним Вендланда в службе, — было ясно, что президентом он не станет, поскольку уже многие годы твердым кандидатом на эту должность являлся генерал Вессель. В 1968 г. Вендланд покончил жизнь самоубийством в своем служебном кабинете. Причины этого общественности до сих пор неизвестны.

Ни Вессель, ни Гелен здесь так ничего и не прояснили. Официальная версия гласит: «С ужасом наблюдали друзья за тем, как Вендланд с каждой неделей все больше слабел. Человек замкнутый, глубоко осознающий свой долг, он заметно страдал депрессией, его сознание временами отключалось, проявлялись усталость и крайняя рассеянность». Все это было пошлой ложью. В версию Гелена еще можно было бы поверить, если бы не другие «случайности». За смертью Вендланда последовал целый ряд загадочных убийств и самоубийств. 8 октября 1968 г., через три часа после «самоубийства» в Пуллахе, в Эйфеле в Рейнских горах был застрелен из охотничьего ружья адмирал Герман Людке, служивший в штаб-квартире НАТО. 15 октября повесился регирунгсдиректор федерального министерства хозяйства, 18 октября нашли труп дежурного офицера в руководящем штабе вооруженных сил.

Я знал Вендланда как человека с обостренной чувствительностью, старавшегося поддерживать хорошие отношения с сотрудниками. Такого же отношения, по-видимому, он ожидал и к себе со стороны своего начальства, тем более что был уверен в своих способностях и результатах работы. Поскольку этого не произошло, Вендланд, очевидно, оказался под психологическим прессом, так как, будучи всю жизнь солдатом, он и не думал выступать против начальства в свою защиту.

Когда президентом стал Вессель, Вендланд еще мог надеяться на какой-то поворот в своей жизни, но быстро понял, что поворота не будет, и это еще больше усилило его разочарование. Человеку с таким воспитанием в конечном счете не оставалось другого выхода. То, что он как начальник оперативного отдела штаба сухопутных сил располагал какими-то сведениями о Гелене и Весселе, которые могли оказаться неприятными для них обоих и в особенности нанести ущерб мифу Гелена, следует считать лишь одной из возможных версий.

 

Шпионаж БНД внутри страны

Кадровую политику Гелена нельзя отделять от его шпионажа внутри страны. Средоточие власти в руках его клики и консолидация реакционных сил в Христианско-демократическом союзе — это лишь две стороны одной и той же медали. Неверно, будто бы лишь только в начале 70-х годов Хорст Эмке, возглавляя ведомство федерального канцлера, впервые узнал о политической слежке, проводимой в ФРГ. Геленовские досье на западногерманских деятелей появились вместе с основанием его организации. Эмке обнаружил якобы всего 54 досье на политиков всех партий, представленных в бундестаге.

Но это лишь верхушка айсберга. Особенно тщательно работали в расчете на перспективу над досье менее крупных партийных функционеров, чиновников и офицеров. Как только кто-нибудь из них начинал подыматься вверх в государственном аппарате Аденауэра, генерал Гелен тотчас же отправлялся в Бонн и докладывал Глобке о взглядах этого человека, его сексуальных наклонностях, увлечениях и т. д. Канцлер Аденауэр и статс-секретарь Глобке при проведении внутреннего шпионажа придавали одинаковое значение личным досье как на политиков СДПГ и СвДП, так и ХДС/ХСС. Они давали задание на шпионаж против ведущих деятелей СДПГ Шумахера и Олленхауэра, а также Брандта, Фогеля, Венера, председателя СвДП Менде и против таких политиков из блока ХДС/ХСС, как Штраус и Кизингер, не говоря уже о членах КПГ.

Первостепенной задачей Аденауэра, и об этом я еще скажу ниже, была регистрация политических событий, которая давала бы представление о том, кто, когда и где отказался поддержать его политику. Таким путем он получал возможность сталкивать отдельных политиков друг с другом.

«Созвездие трех» — Аденауэр, Глобке, Гелен — решало, не считаясь с партийными интересами и парламентскими порядками, что, с кем, когда и где должно произойти. Глобке не смутило даже то, что во время своего первого посещения Центра организации в начале 50-х годов он нашел в показанной ему картотеке, в ящике на букву Г, заведенную организацией учетную карточку на самого себя. Но с тех пор учетные карточки и личные дела находились под особым наблюдением у начальника картотеки. Позднее конспирация была еще больше усилена и соответствующие документы перекочевали в штаб Гелена, в так называемый «ядовитый сейф».

И действительно, для многих лояльных функционеров СДПГ, СвДП и даже ХДС/ХСС такого рода «личная обработка» оказывалась ядовитой. Подобный стиль напомнил мне метод главаря СД Гейдриха, который также организовал сбор сведений на политиков, в том числе своих друзей и партнеров, чтобы иметь возможность шантажировать их. Только назывался его архив иначе — «ящик с боеприпасами».

В картотеке организации, где собиралась информация о лицах, группах, адресах, телефонных и автомобильных номерах — короче говоря, обо всем, что можно систематизировать по алфавиту или как-либо иначе, накопилось к моменту легализации, то есть к 1956–1957 гг., огромное количество сведений. Их едва ли можно было теперь как-то упорядочить для быстрого использования, а количество сведений продолжало непрерывно расти. Во-первых, периферийные точки все больше и больше слали запросов в центральный аппарат на тех или иных лиц, и, во-вторых, на каждое лицо заводилось несколько карточек: чья фамилия появилась в службе хотя бы раз, тот подвергался многократной регистрации, например, в поисковой картотеке, содержавшей лишь основные личные данные и адреса и дававшей отсылку на архив личных дел или на соответствующую предметную картотеку. В многочисленных предметных картотеках карточки размещались по фамилиям в строго алфавитном порядке. Предметные картотеки подразделялись на рубрики, например: общ. — общие сведения, антифаш. — антифашистский актив в советских лагерях для военнопленных; фед./учр. — федеральные учреждения ФРГ; ГДР/учр. — учреждения ГДР; впл. — немецкие военнопленные; пол./ХДС/СвДП/ СДПГ — политика указанных партий и т. д.

Каждый адрес отдельного лица или фирмы учитывался в так называемой адресной картотеке — в нее закладывались поисковые карточки по населенному пункту, улице и номеру дома. То же самое делалось с номерами телефонов и автомашин — по ним велись отдельные картотеки.

В общей картотеке регистрировались имена всех лиц, которые упоминались в донесениях или на которых в службу поступали запросы, в том числе с целью возможного использования проверяемых в интересах разведки, например в качестве наводчиков, источников или «почтовых ящиков». «Чести» быть занесенным в картотеку удостаивался каждый, кто представлял какой-либо интерес для организации Гелена, а позже БНД, например обитатели дома, расположенного напротив какого-нибудь служебного помещения БНД, или дома, где проживали иностранные дипломаты.

Уже в 1956 г., то есть спустя 10 лет после окончания войны, одна только поисковая картотека содержала около 800 тыс. карточек, а ведь значительная их часть за предыдущие годы еще не была обработана из-за нехватки персонала и ждала своей очереди. После того как роль картотек, которыми пользовались вручную, стали играть электронные запоминающие устройства, количество накапливаемых сведений достигло колоссальных размеров.

Кроме картотек по отдельным лицам учету и обработке подлежали все сообщения и донесения в области политической разведки и контршпионажа. Сверх того анализировались также журналы, информационные материалы служб прессы, сообщения других служб, что составляло несколько сот документов в день. Если представить себе, сколько людей принимало, скажем, участие в каком-нибудь партийном съезде, научном симпозиуме и т. д., имена которых упоминались в сообщениях по этим мероприятиям, то станет ясно, насколько быстро росла картотека. Значительную часть ее составляли результаты разведки, проводимой внутри страны.

К этим хранилищам информации, уже в 1956 г. превосходившим по объему соответствующие картотеки ведомства по охране конституции, имели неограниченный доступ офицеры связи ЦРУ. Когда после легализации организации Гелена в 1956 г. они покинули Пуллах, этот источник едва не оказался для них утраченным. Но здесь вступала в действие уже упоминавшаяся акция с микрофильмами, и США стали получать все с доставкой на дом. Тем самым ЦРУ продолжало иметь полное представление о всех доверительных связях БНД и политиках партий, представленных в бундестаге. Не будет преувеличением полагать, что многие из них и сегодня являются для ЦРУ «открытой книгой». Якобы начатое еще в 1970 г. уничтожение внутренних досье БНД в Пуллахе является только фарсом, поскольку соответствующие микрофильмы сохраняются в США в распоряжении «старшего брата» федеральной разведслужбы — ЦРУ. Если, например, правящему блоку сегодня потребуются сведения о подоплеке каких-то прошлых событий или об участвовавших в них лицах — а БНД действительно или символически уничтожила внутренние досье, — то ЦРУ вполне может прийти на выручку.

Что, собственно, понималось в БНД под разведкой внутри страны? Многие сотрудники логично и правильно считали, что речь шла о поиске и создании необходимых для разведывательных нужд опорных позиций в самой ФРГ, их изучении и укреплении. То, что на практике это превращалось в слежку за политиками, которая в принципе вообще ничего не имела общего с разведкой, для них оставалось секретом. Организацией «внутренней разведки» занимался лично Гелен на собственный страх и риск, не спрашивая даже мнения американцев, хотя впоследствии он информировал их о некоторых результатах. Говоря о политике, Гелен старался проявлять себя только во внешнеполитической области.

Беседы с Аденауэром, Штраусом, Олленхауэром или Менде Гелен вел преимущественно в Бонне. В этих целях он часто пользовался квартирой своего родственника Вальтера фон Гелена вблизи боннского Хофгартена. Конечно, на эти беседы он не брал служебные документы в оригинале, а излагал необходимое, как он это делал в генеральном штабе, по памяти.

Некоторых лиц Гелен принимал для бесед в Пуллахе, предпочтительно по субботам и воскресеньям, когда весь персонал отсутствовал. На них приглашался только определенный ответственный сотрудник. Все беседы скрытно записывались на магнитофон. Разговоры такого рода Гелен вел также и с Францем-Йозефом Штраусом, тогдашним министром обороны. Для таких посетителей в Пуллахе существовали так называемые «немые ворота», открывавшиеся не охранниками, а сотрудниками личного штаба Гелена.

Добиваясь легализации своей организации, Гелен все больше стремился к личным контактам с руководящими общественными и политическими деятелями. К ним принадлежали министры внутренних дел земель, капитаны промышленности, федеральные судьи и прокуроры из Карлсруэ. Они считали для себя большой честью в качестве «абсолютного исключения» познакомиться лично с самим Геленом или посетить святая святых — Центр в Пуллахе. Так срабатывал созданный Геленом вокруг своего имени ореол, скрывая недостатки и истинные цели его автора. Гелен производил на думающих совершенно другими категориями политиков и юристов такое же впечатление, как в кайзеровской Германии военные действовали на восхищающихся ими штатских. Для этих приемов у Гелена имелся стандартный доклад и несколько серий диапозитивов, которые он менял в зависимости от характера посетителей. На встречи приглашались также сотрудники, чтобы сделать сообщения по какой-либо специальной области, если посетители проявляли к ней интерес. Это производило впечатление, что в организации все превосходно и совершенно и при необходимости она может творить чудеса, если только Гелен нажмет нужную кнопку. Нам эта игра в волшебников доставляла удовольствие — в конце концов, мы были специально обучены обманывать, втирать очки неискушенным визитерам.

Я часто получал внезапные распоряжения по телефону прибыть в штаб-квартиру и сделать доклад о контршпионаже «докторским посетителям», как на жаргоне Центра называли гостей Гелена. Обычно в этих случаях мне звонил личный референт и говорил: «Приезжайте сюда и возьмите с собой вашу банку с сосисками». Я уже знал, о чем шла речь и что от меня требуется. «Банка с сосисками», наряду с другими «наглядными пособиями», которые были по моей просьбе специально изготовлены для подобных мероприятий, представляла собой контейнер для шпионских материалов, например фальшивых удостоверений, пленок и т. д. Она имела соответствующий вид и вес, в ней булькала жидкость, но, сняв крышку, можно было продемонстрировать совершенно сухое внутреннее пространство. Это, конечно, производило впечатление на любителей шпионажа, для которых и устраивались подобные демонстрации.

Серии диапозитивов содержали сведения о результатах работы Гелена в качестве начальника отдела штаба «иностранные армии Востока» во время войны. Посетителям они должны были демонстрировать аналитическую работу, проводившуюся на уровне генерального штаба. В качестве новейших результатов деятельности разведки Гелен подавал сведения, поступившие из «восточного блока», причем на первый план выдвигались трудности их приобретения. Затем следовали прогнозы современного политического положения, которые выглядели довольно мрачными. И наконец, подчеркивалась ограниченность затрат, произведенных для достижения этих результатов, что служило тонким намеком: если бы денег дали побольше, то можно было бы добиться и лучших итогов.

В качестве свидетельства опасностей, с которыми сопряжена работа Гелена, выступала фотография его автомашины с ветровым стеклом, якобы пробитым пулей во время следования по дороге из Пуллаха на его виллу. Я знал, что стекло пробито камнем. После появления дырки в стекле в машине не обнаружили пули, которая должна бы там остаться, но завороженные слушатели не были криминалистами и легко брали на веру всю эту небылицу. Во всяком случае, они все, как один, весьма положительно отзывались о Гелене и его организации, высказывались в пользу ее легализации и за выделение ей соответствующих финансовых средств. Так Гелен создавал агентов влияния. Они надеялись получить что-то от Гелена, в то время как последний уже использовал их прямо или косвенно.

Для посетителей Пуллаха не был таким уж неприятным факт, что Гелен прибегал к их содействию в целях проникновения в область внутренней политики и ведения внутриполитической разведки. Некоторые посетители имели от этого выгоду, поскольку Гелен, если что-то оказывалось полезным для него и проводимой им в Пуллахе политики, передавал им политическую информацию и сведения на некоторых лиц. Кроме того, он хотел с помощью министров внутренних дел земель организовать свою внутреннюю службу связи. Вскоре ему удалось получить в каждой федеральной земле пост так называемого референта по связи. Это должен был быть официальный представитель Гелена при правительстве земли и всех ее учреждениях.

Из Центра этой внутренней службой связи руководил отдел с кодовым обозначением «135». Референты по связи отвечали за организацию сотрудничества и ведомственную поддержку в соответствующей земле, поскольку работники оперативных периферийных точек, как правило, не должны были вступать в прямой контакт с земельными учреждениями. Через этих референтов осуществлялись обычные связи с учреждениями земельных правительств, отделениями ведомства по охране конституции, полицией и т. д. Через них же проводился обмен необходимой информацией, улаживались различные конфликты и выяснялись возможности мероприятий по контршпионажу.

Иногда этим сотрудникам приходилось улаживать довольно щекотливые дела. Однажды агента БНД направили для проведения операции в одну из земель с фальшивыми документами, настоящих у него при себе не имелось. Прямо на улице с ним случился инфаркт, его доставили в институт судебной медицинской экспертизы, где зафиксировали естественную смерть и труп выдали для погребения. Конечно, покойный везде оформлялся под своим псевдонимом, который взяли из имевшихся у него документов. Референту по связи в этом случае предстояло изменить записи во всех регистрационных документах, чтобы обеспечить похороны умершего под его настоящим именем на его родине и чтобы все другие документы, как, например, страховка и т. д., были выписаны на настоящее имя. А изменить записи в соответствующих книгах и заключении судебно-медицинской экспертизы — задача не из таких уж легких. Поэтому на посты референта по связи обычно выбирались сотрудники пожилые, с внушительной внешностью, большей частью бывшие военные.

Чем более сердечным и открытым старался Гелен предстать перед своими посетителями, тем больше фальши скрывалось за этим. Гелен страдал в жизни манией шпионажа. Во всем, что выходило за рамки строго консервативных принципов, он усматривал действия врага, видел его даже среди людей, с которыми сотрудничал. Везде он видел «Красную капеллу», за каждым прогрессивным явлением подозревал «руку Москвы».

Ответственный работник секретной службы имел обычно более сильные позиции и лучшие возможности для проведения своей линии, чем равные по служебному положению коллеги из других учреждений, причем для этого ему не надо было даже приводить особые основания, слова «секретная служба» имели достаточный вес. Если разведывательная служба заявляет, что по секретным соображениям следует сделать то-то и так-то, то подобное заявление принимается без особой дискуссии, потому что никто не хочет возражать секретной службе. Разведка всегда окружена ореолом таинственности, который значительно облегчает ее работу, но никогда не соответствует ни подлинному содержанию, ни характеру этой работы. И такой нередко искусственно поддерживаемый ореол может стать опасным, когда однажды выясняется, что, кроме воды, в котле ничего не варится и что предполагаемые способности к волшебству относятся к области сказок.

Сотрудники секретной службы только улыбаются, когда смотрят фильмы или читают о работе своего учреждения, которое изображается как какой-то супермеханизм. Непосвященные охотно верят этим сказкам, потому что они окрыляют их фантазию. Однако эти надуманные картины совершенно не соответствуют действительности.

Секретные службы не без удовольствия воспринимают ту высокую оценку, которую им дает окружающий мир, но если они начинают жить за счет такого ореола, то это становится для них крайне опасным. Если, например, они создают впечатление, что все знают или имеют руку, которая дотянется до любого, самого потаенного, уголка земли, то это не что иное, как одна из разновидностей аферы.

Если только в секретной службе не происходит явных провалов, то все остальное можно отрегулировать в своих собственных рамках, как у нас говорилось, загладить. Когда секретная служба получает задание, с которым ей не управиться, то это может кончиться неприятностями и ущербом для ею же самой созданной славы. В таких случаях, чтобы скрыть свое бессилие, она либо говорит, что своей славой обязана другим формам деятельности, либо изобретает что-то такое, чего никто не может проверить. Это может повлечь за собой фатальные последствия, так же как вообще слишком большая независимость и самовластие секретной службы таят в себе большую опасность, что подтверждает история БНД.

Переплетающиеся связи БНД, да и всего комплекса секретных служб ФРГ с промышленностью, с частными научными и учебными центрами становились все теснее и все чаще шли напрямую. К этим связям относилась и организованная БНД еще в ранний период ее существования торговля оружием. Все заверения руководства БНД в «скромных размерах этой деятельности» и в «одноразовости сделок», данные им в ходе начатых коалицией СДПГ/СвДП расследований по этому вопросу, были и остаются только маскировкой целенаправленного нарушения существовавшего запрещения продавать оружие в районы напряженности. Деятельность БНД в этом плане стала столь обширной, интенсивной и в материальном отношении выгодной, что многие политики вместе с сотрудниками секретной службы заварили свое собственное финансовое дельце и использовали его в своих интересах. Даже Гелену такие манипуляции ради собственного кармана не могли понравиться, и в 1960 г. он создал в БНД группу по «расследованию контрабандной торговли оружием». Всего того, что обнаружила эта группа при расследовании «нечистоплотных» финансовых манипуляций, уже в то время было вполне достаточно для подрыва позиций правительства ХДС/ХСС, если бы это послужило поводом для разбирательства в парламенте. Однако и «чистоплотным» сотрудникам в БНД казалось, что разоблаченные факты являются слишком «горячими», и поэтому они ограничились только необходимыми косметическими мерами и корректировкой на нижних ступенях служебной лестницы. Выбранная для таких «гешефтов» фирма «Шенкер и К°» продолжала беспрепятственно заниматься торговлей оружием по поручению БНД почти во всех кризисных районах мира.

Давно заведенные связи БНД с экономическими, техническими и научными учреждениями нашли свое отражение в так называемом информационном бюллетене «Ферайнигтер виртшафтсдинст», издаваемом Фридрихом Вильгельмом Фоссом.

Читая этот бюллетень, я обратил на него особое внимание. Мне бросилось в глаза, что он слишком хорошо информирован. В результате расспросов Винтерштайна я установил, что Фосс создал этот бюллетень, будучи агентом БНД (псевдоним Фирзер) и по ее поручению, для информации влиятельных экономических кругов. Получение информации из экономических кругов и создание рекламы для экономических связей было, таким образом, отлично обеспечено. Одновременно БНД предоставляла в распоряжение концернов опытных офицеров, таких, например, как некий Рилль, он же Рандов, который стал начальником отдела безопасности в концерне Круппа. При передаче взаимных пожеланий по кадровым вопросам и служебных заданий в качестве посредника выступало федеральное ведомство промышленности и экономики, через которое до БНД доводились также различные требования правительства.

Ответственным за работу с научными кадрами и студентами в центральном аппарате БНД был некий д-р Моммерт. Он руководил сектором «кадровая база на Западе и работа в высшей школе» и разрабатывал для этого соответствующие директивы. Через его стол шли все донесения о студентах и ученых, поступавшие от оперативных отделов службы. Он имел право принимать более или менее ответственное участие в решении вопроса о том, будет ли осуществляться вербовка тех или иных лиц в университетах, или же их дела передаются в ведомство по охране конституции либо в военную контрразведку МАД. С 1959–1960 гг. этот сектор являлся главным поставщиком свежезавербованных шпионских кадров.

На местах разработкой высших учебных заведений занимались специальные филиалы БНД. такие как, например, «Бюро Баумайстер» (разрабатывало институт в Вильгельмсхафене); «Братья Эггерс» (фирма разрабатывала технический институт в Карлсруэ, университет в Гамбурге, университет в Геттингене); «Инкассо-институт» в Кёльне (разрабатывал университет во Франкфурте-на-Майне, университет в Гейдельберге и институт переводчиков, экономический институт в Мангейме); РПГ в Мюнхене (разрабатывал технический институт в Мюнхене, технический институт в Штутгарте, университет в Сааре); «Трансфер ОХГ» в Аугсбурге (фирма разрабатывала технический институт в Аахене, технический институт в Дармштадте, университет в Мюнхене).

Главной целью разведывательной работы в высшей школе была вербовка лиц из числа студенческой молодежи и преподавательского состава высших учебных заведений в качестве: агентов-наводчиков для установления контактов внутри страны и за границей со студентами и преподавателями из стран Восточной Европы; разъездных источников информации; источников внутри страны на определенный срок; кандидатов на штатную работу в БНД.

Круг привлекавшихся при этом лиц охватывал студентов, практикантов, молодых научных работников, доцентов и профессоров. О вербовке лиц для использования их в качестве сотрудников с целью пополнения молодыми кадрами личного состава БНД в ФРГ стали много говорить особенно после того, как сотрудники БНД повели свою вербовочную пропаганду в институтах и университетах ФРГ особенно нагло и открыто.

Еще в 1959 г. в одном из сообщений БНД говорилось: «Как нам стало известно, один из профессоров на заседании сената дал ясно понять, что разведывательные службы искали подходы к студентам из стран „восточного блока“. Этот профессор рассказал также об аналогичном случае, имевшем место в другом высшем учебном заведении и связанном с деятельностью одной из разведок друзей. Нам следует, таким образом, считаться с трудностями психологического характера на нашей стороне». В докладе БНД от 23 апреля того же года по вопросу установления связей со студентами отмечалось: «…хороших результатов мы добились в организации сотрудничества с руководящими деятелями объединенных студенческих комитетов, особенно с лицами, занимающимися обслуживанием иностранных студентов, ведающими распределением стипендий в учебных заведениях и мест в студенческих общежитиях, имеющими контакты с созданными в высших учебных заведениях ФРГ организациями по связи с заграницей, например комитетом по связи с заграницей, отделом печати, а также с лицами, имеющими доступ к профессорскому составу и директорам институтов».

Концентрации шпионажа в высших учебных заведениях содействовало также специальное бронирование мест в высших учебных заведениях для агентов и сотрудников БНД. Уже в 1959/60 учебном году в западногерманских институтах и университетах не было почти ни одной сферы деятельности, в которой бы БНД не свила своего гнезда. Это особенно относится к юридическим наукам. Энергичные усилия прилагались для создания категории агентов из числа студенческой молодежи и преподавательского состава высшей школы, которые бы, представляясь «красными» различных оттенков, служили своеобразной «сладкой приманкой» для «пчел» из стран Восточной Европы. Поэтому версия руководства БНД, когда речь заходит о причинах бесчинств террористов в 70-х годах, которая гласит, что БНД якобы не имела своей агентуры в кругах высшей школы и не располагала возможностью своевременно предупредить правительство и соответствующие государственные органы об этих акциях, — это нечто большее, чем желание оправдаться. Нетрудно понять, что БНД постигла участь ученика чародея, вызвавшего к жизни духов, оказавшихся во многих случаях неуправляемыми. Но как всегда бывает при неудачах с крупными последствиями, руководство БНД также и в этом случае скрылось за завесой секретности. Так, проводя разработку университетов, говорили только об «официальной помощи», хотя сегодня известно, какой тотальный шпионаж может скрываться за этим. БНД работала и работает в университетах ФРГ, преследуя сформулированную ею же цель: «…вербовать лиц из числа студентов и преподавателей высшей школы на Западе в качестве… источников в стране на определенный срок и осуществлять руководство ими».

Поддерживая и развивая связи с влиятельными лицами и группами, Гелен придавал важное значение работе с прессой. Почти до конца 1954 г., когда его организация еще полностью скрывалась в тени и едва кто-либо что-то о ней знал, в отделе «40» (контршпионаж) существовала группа «пол.», то есть «политика». Один из рефератов этой группы занимался прессой, там обрабатывались газеты и составлялись оценки деятельности журналистов, в том числе с точки зрения возможности их использования секретной службой. Политическую группу возглавлял Вайс — Винтерштайн.

Едва ли можно было найти какую-нибудь крупную газету, журнал или еженедельник, которые не имели бы связей с БНД. Еще в первую мировую войну шпионская служба немецкого генерального штаба занималась цензурой немецкой прессы. Позже тогдашний шеф этой службы — полковник Николаи, — анализируя ее отношения с прессой, пришел к выводу, исходя из послевоенного революционного кризиса в Германии, что проникновение разведки в прессу вредило конспирации секретной службы.

Однако Гелен, историк секретной службы Буххайт и прежде всего Винтерштайн отнеслись к этому выводу весьма критически и после обстоятельного обсуждения проблемы решили вступить на путь проникновения во всевозможные редакции. Винтерштайн старался при этом завоевать особо влиятельные позиции в ведущих печатных органах. Во многих случаях это ему удалось. Сегодня это уже ни для кого не является секретом.

Руководство БНД всегда четко представляло себе, как можно сделать журналистов сговорчивыми. Прежде всего оно спекулировало на их потребностях в информации. Я не хочу сказать ничего плохого обо всех журналистах ФРГ, однако они являются главным резервом БНД. Я не буду называть имен, возможно, некоторые журналисты, завербованные в 50-х и 60-х годах, отказались от «верности» БНД. Им полезно, однако, помнить, что, несмотря ни на какие заверения верхушки БНД, ни одна оказанная ей услуга не остается без внимания и требуется определенное мужество для того, чтобы избежать ловушек западногерманского шпионажа.

 

Тайная война против социализма

С самого создания организации Гелена в ее главные задачи входила разведка потенциала противника и нанесение ущерба этому потенциалу. Под противником следовало понимать в первую очередь Советский Союз и союзные с ним государства, а также те страны, которые считались неприсоединившимися или относились к странам «третьего мира». Эту основную задачу должен был выполнять также и мой реферат, занимавшийся, как я уже говорил, контршпионажем против Советского Союза.

Учитывая решающую роль Советского Союза в борьбе за мир, работа ОГ и БНД против Советского Союза, естественно, находилась в центре внимания, что позволяло мне получать важные сведения о шпионаже и диверсиях БНД. Согласно этим сведениям, БНД с 1956 г., то есть после своего «крещения», резко усилила шпионаж против СССР и его союзников как в качественном, так и в количественном отношении.

Под потенциалом вначале понимался только военный потенциал. Однако вскоре наряду с военной промышленностью стали разрабатываться транспорт, вся экономика в целом, система высшего образования, затем вся система образования, и в конце концов не осталось почти ни одной сферы жизни в так называемых странах-объектах, которую не нужно было бы разрабатывать в разведывательном плане. Солидный труд обобщающего характера под названием «ориентировка 620» содержал особые требования в отношении шпионажа против ГДР.

Через три года после легализации, то есть в 1959 г., появились новые требования к шпионской деятельности против всех стран-объектов. В списке стран, представляющих разведывательный интерес, значатся следующие государства, которые расположены в последовательности, соответствующей их значению для БНД: ГДР, СССР, Польша, ЧССР, Венгрия, Румыния, Болгария, Албания, Югославия, Китай, КНДР, Вьетнам и МНР.

Перечень заданий по шпионажу против ГДР включал такие аспекты, как снабжение экономики средствами производства, общий народнохозяйственный учет и баланс, финансы и экономическая политика. В области здравоохранения разведывательный интерес представляли, в частности, противоэпидемические мероприятия, радиационная защита и борьба со стихийными бедствиями.

Чтобы выявить наиболее подходящее звено для работы по переманиванию на Запад трудовых ресурсов, изучались планы ГДР по труду и их выполнение, особенно в отраслях, в которых наблюдался дефицит рабочей силы. С помощью телефонных справочников определялись «исходные точки» для операций.

Перечень заданий по СССР состоял из трех пунктов: 1) усиление военного шпионажа с целью получения подробной информации для органов планирования НАТО и бундесвера; 2) получение доказательств, подтверждающих главенствующую роль СССР в рамках социалистической экономической интеграции, в частности в СЭВ и его странах; 3) получение информации об экономических связях между КНР и СССР.

Хотя официально по-прежнему поддерживался тезис об «угрозе с Востока», имевшиеся у БНД сведения отнюдь не подтверждали его. Более того, было зарегистрировано, что в СССР с 1955 г. некоторые военные предприятия, производившие обычное оружие, переключены на выпуск мирной продукции. Сотрудники отдела анализа и использования информации БНД установили, что, например, освободившиеся в результате этого переключения мощности в Туле используются для производства швейных машин и мотороллеров, заводы, изготовлявшие боеприпасы в Троицке и Луганске, производят станки, военный завод в Павлограде — сельскохозяйственные машины, а завод в Чапаевске, производивший взрывчатые вещества, выпускает исходное сырье и материалы для промышленности пластмасс и минеральных удобрений. В конце концов оказалось, что в Советском Союзе не было ни одного военного завода, который хотя бы частично не перешел на выпуск продукции для народного потребления.

Руководство БНД, конечно, не довольствовалось только знакомством с программами КПСС. Оно поручило агентам службы «перепроверить» все данные. Но и агенты не смогли сообщить ничего другого. Можно было предположить, что, как в таких случаях положено, будут сделаны новые выводы касательно внешней политики ФРГ. Но ничего подобного не произошло.

Когда стало ясно, что Советский Союз прилагает все силы к реализации своей мирной программы, БНД предприняла попытку перейти к тотальному экономическому шпионажу, в частности в области энергетических ресурсов, начиная от производства электроэнергии и кончая добычей угля, черной и цветной металлургией, нефтехимией и машиностроением. Объектами концентрированного экономического шпионажа стали ведущие научно-исследовательские институты, отраслевые министерства и органы СЭВ.

Шпионаж в области отношений между СССР и КНР уже давно был направлен на разжигание разногласий и, как любил выражаться Гелен, на создание в социалистическом лагере «силового поля» в пользу империализма. Политические деятели ХДС/ХСС Штраус, Маркс и Дреггер попытались (на основе информации и позиции БНД) использовать свои поездки в КНР в 70-е годы для компрометации политики разрядки.

В разведывательном задании по ПНР упор делался также на главные аспекты экономического шпионажа. Глубоко реваншистским было ведение разведки «в зависимости от важности момента» в так называемых восточных областях. Сотрудникам БНД следовало считать (и они считают), что граница по Одеру — Нейсе окончательно не признана, а западные области ПНР находятся только под польским управлением. В этих областях искали прежде всего политические зацепки, группировки, говорящие на немецком языке, которые в нужный момент (как это и сделали в свое время) должны выступить в качестве «пятой колонны». В эту деятельность были также вовлечены организованные в ФРГ землячества и «союзы изгнанных».

Разведзадание против ЧССР, по сути, ничем не отличалось от вышесказанного, ибо за социалистическим треугольником СССР — ЧССР — ПНР следили с повышенным интересом как с точки зрения его экономического, так и военного значения. Особенно пристально БНД следила за экономической кооперацией и торговлей ЧССР с Венгрией и Австрией. Агентам БНД были даны задания добывать сведения о существовавших в то время совместных чехословацко-венгерских планах строительства четырех гидроэлектростанций на Дунае. Одновременно БНД активно действовала с целью срыва плана ЧССР построить совместно с Австрией электростанцию на Дунае.

Сотрудник БНД, который отвечал за экономический шпионаж (его имени я не запомнил), проинструктировал всех действовавших в странах Восточной Европы агентов, что «они должны энергично работать против планов сотрудничества ЧССР и Австрии и создания объединенной энергосети» (ЧССР — Венгрия — Польша — ГДР).

Нет нужды особо подчеркивать, что в 1959 г. БНД интересовалась размерами и темпами преодоления экономического ущерба, нанесенного Венгерской Народной Республике в результате контрреволюции 1956 г. В то время все еще питали иллюзию, что удастся хотя бы затруднить венгерское сотрудничество с СЭВ. Тем большим было разочарование по поводу интенсивного развития советско-венгерских торговых отношений после 1956 г.

Совсем нелепыми представлялись домыслы, касающиеся румынской политики. На основании политической и экономической агентурной информации постоянно сочинялись «новые» идеи о том, каким образом Румыния могла бы получить возможность занять позицию «гордого одиночества».

Естественно, большой помехой при этом была материальная поддержка Румынии со стороны СССР. В то время постоянно проводились опросы агентуры о предоставленных в 1957 г. Советским Союзом Румынии кредитах на приобретение промышленных товаров на сумму 270 млн рублей и кредитах на поставки зерна на сумму 140 млн рублей. БНД стремилась также противодействовать торговой политике Румынии в развивающихся странах, в которые она экспортировала нефтедобывающее оборудование.

На одном из совещаний, говоря о разведывательном задании по работе против Болгарии, вице-президент БНД Воргицки заявил: «Болгария является первым европейским сателлитом СССР, полностью завершившим переходную стадию от капитализма к социализму. Перед вами стоит задача выяснить, как функционирует „совершенная“ социалистическая экономическая модель В состоянии ли Болгария поставлять своим партнерам по „восточному блоку“ цветные металлы, овощи и консервированные фрукты?»

Наряду с наблюдением за политической обстановкой в Народной Республике Албании БНД интересовалась ее полезными ископаемыми, в частности железной, никелевой, марганцевой и хромовой рудами, а также нефтью. БНД интересовало прежде всего, в какой степени можно было бы помешать геологическим изысканиям, в которых участвовали также другие социалистические страны.

Исключительно интенсивный шпионаж проводился против Югославии. БНД усматривала здесь «благоприятную возможность для разложения коммунистического движения», а также широкое поле деятельности для своих агентов.

 

Мои операции

Операции, которые я проводил в БНД, служили задачам контршпионажа и были довольно сложными, во всяком случае для меня. Ведь если только подумать: я создавал сеть агентов-двойников в социалистических странах, в том числе Советском Союзе и ГДР, да еще и с ведома моих друзей. Все, что я делал в оперативном плане в области контршпионажа, необходимо было делать по принципу «семь раз отмерь», чтобы не допустить непоправимую ошибку. Без совета, особенно с моим другом Альфредом, я ничего не предпринимал.

Парализовать операции БНД означало не допустить «горячей войны», и в этом мы были едины. Еще тогда мы, как гуманисты и социалисты, исходили из понимания того, что война не имеет смысла. Для всего, что имеет смысл, война не нужна. Социализм как реальная модель в образе Советского Союза имел и имеет глубоко человеческий смысл. Именно на этом тезисе я основывал моральное право для своей двойной игры.

Что же касается БНД, то эта организация создавалась целиком и полностью как инструмент «холодной войны». Уже упоминавшиеся выше шпионские задания БНД свидетельствуют о таком ходе мыслей ее руководства: если война однажды начнется, то найдутся такие, которые придадут ей определенный «смысл». Так, очевидно, обстояло дело, разумеется, с позиций Запада, с агрессиями против Кореи и Вьетнама. Я был убежден, что новая война в Центральной Европе развяжет третью мировую войну, причем западный мир лицемерно объявит ее как войну для защиты «свободы». Поэтому необходимо было своевременно разоблачить эту демагогию и в профилактических целях вскрывать планы реванша и агрессии.

В своей книге «Знамение времени» генерал Гелен почти открыто выступал в поддержку войны. Он писал: «Если Запад захочет, если ФРГ захочет, то можно ликвидировать автоматы смерти на внутригерманскои границе, можно снести стену, этот отвратительный символ холодной войны…» Как будто так легко стереть с лица земли «пограничные символы» безопасности социалистических государств. Нельзя забывать, как была спровоцирована и развязана вторая мировая война. Гитлер приказал уничтожить «пограничные символы» своих соседей, прикрываясь при этом почти теми же демагогическими лозунгами.

Действия БНД постоянно говорили мне на каждом этапе моей деятельности в этом аппарате: снова создаются «мощности» для аннексии на Востоке в экономической, политической и военной областях, которые будут использованы в какой-нибудь день «X». Одновременно БНД использует эти «мощности» для насаждения национализма и антикоммунизма. «Стратегическая безопасность», «экономическая безопасность», «место жизни и работа для всех немцев»— таковы имеющие хождение новые девизы в БНД. «Жизненное пространство» — лозунг старого рейха еще не стал популярным, хотя сама идея осталась прежней.

Работая в области контрразведки и контршпионажа, я многое узнал и пережил, познакомился с новыми формами антикоммунистической подрывной деятельности, ведения психологической войны и двойной игры, то есть всем тем, что следовало знать участнику борьбы на «невидимом фронте».

В 1959–1960 гг. структура БНД была в основном укреплена. В своей разведывательной деятельности я ориентировался на сложившуюся структуру рефератов и, поддерживая интенсивные контакты за рамками реферата по контршпионажу, создавал собственные прямые связи. Но передо мной по-прежнему стоял практический вопрос: как более безопасно подступиться к секретным планам службы?

Конечно, мне приходилось переживать минуты, когда у меня буквально дрожали колени. Однажды мне понадобилось быстрее, чем это было предусмотрено, подготовить передачу для моих советских друзей. Я воспользовался временем своего воскресного дежурства и усердно фотографировал документы. В выходные дни в центральном аппарате находились только дежурные, и поэтому я мог надеяться, что сумею поработать без всяких помех. Но вдруг кто-то позвонил в наружную дверь служебного помещения реферата. Что делать? Обстановка в моем кабинете говорила сама за себя. Фотоштатив и мини-камера мгновенно полетели в боковой ящик моего письменного стола, затем, по пути к двери, я выключил настольную лампу, в которую перед этим ввернул лампочку большой мощности. В одно мгновение я оказался у двери, открыл ее и решительно вышел вперед. Передо мной стоял старший дежурный: «Добрый день, господин Фризен! Мое дежурство подошло к концу. Я хотел попрощаться и пожелать вам приятного отдыха, а также спросить, нет ли каких-нибудь новых сведений?» Я сказал, что по вопросу положения в Берлине (где опять был кризис) ничего нового нет и, видимо, ничто не омрачит спокойный конец недели. После ухода моего начальника по дежурству я вынужден был сделать перерыв, чтобы немного отдышаться от этого неожиданного вторжения.

Такой опасной работой я, как уже говорилось, занимался всегда только в течение рабочего дня. Свою информацию для отправки в Москву я готовил большей частью в первой половине дня, во время второго завтрака. Но самым важным делом оставалась моя тесная связь со всеми подразделениями. Беседы, затрагивающие косвенным образом, как бы к слову, служебную тематику, также помогали мне выяснять различные взаимосвязи, соперничество и планы отдельных оперативных отделов.

Так, например, существовал центральный отдел 125 (использование информации и оценка положения), возглавляемый Хердалем. Здесь главным образом обобщались разведывательные сведения, готовились записки и различные сообщения. На это подразделение работали многочисленные рефераты. Группа «Восток» подразделялась на три реферата по странам «восточного блока», которые занимались главными проблемами жизнедеятельности этих стран, населением, сельским хозяйством и т. д. Почти такое же число рефератов работало только против Советского Союза (экономическая политика и вооружение). Рефераты, работавшие по «азиатским странам восточного блока» и «европейским странам-сателлитам», довершали этот комплекс. Группа «развивающиеся страны (Запад)» тоже была не самой маленькой. Уже сама структура свидетельствовала о цели БНД — проникать во все районы мира. Причем главным в работе по развивающимся странам было обеспечение возможности получать сырье, расширять экспорт, включая торговлю оружием.

Рефераты отдела 125 с номерами 1–7 вели разведку на Ближнем и Среднем Востоке, на Дальнем Востоке и в Японии — под руководством Циренберга, в Африке, Южной и Центральной Америке — под руководством д-ра Рюдигера, в Соединенных Штатах Америки и Канаде — под руководством д-ра Грессе.

Ко мне поступали сведения и из других источников, даже без особых моих усилий. Из «службы связи с заграницей» я узнавал, например, подробности о деятельности иностранных секретных служб, с которыми сотрудничала БНД, в частности я устанавливал, какими материалами и где обменивались эти службы, какая помощь оказывалась им со стороны БНД.

Важные сведения удавалось получать также из открытого материала: газет, журналов, информационных пресс-бюллетеней или из материалов так называемой «серой зоны», то есть тех, которые не подлежали открытой публикации, но и не были засекречены. Такие материалы помогали, в частности, выявлять основные направления политики ФРГ как в настоящем, так и в будущем и давать им оценку.

Операции, руководимые лично мною, я организовывал в отделе контршпионажа, который в последнее время имел цифровой код «104». Этот отдел состоял из многих групп. Группа 53 (Советский Союз) — ею руководил полковник Ульрих Бауэр (в БНД он имел псевдоним Байерле) — состояла из следующих рефератов:

53/I реф. «разведслужбы Советского Союза» (сотрудник д-р Хердер);

53/Iа реф. «разведслужбы Советского Союза» (сотрудник Мольцен);

53/Ib реф. «разведслужбы Советского Союза» (сотрудник Фронхоф);

53/II реф. «общая обстановка в разведслужбах СССР» (сотрудник Бишофф);

53/III реф. «операции против разведслужб Советского Союза», в том числе работа против советских представительств в ФРГ (сотрудник Фризен);

53/IIIа реф. «операции против разведслужб Советского Союза» (сотрудник Герман);

53/IV реферат был не укомплектован;

53/V реферат «Индекс» (сотрудник Шлиф);

53/VI реф. «отдельные операции» (сотрудник д-р Альберти);

53/VII реф. «дезинформация и оперативные игры» (сотрудник д-р Шрайтер).

За этой главной группой следовали группы 409— «страны-сателлиты», 605—«советская зона оккупации», 708— группа «остальной мир» и 306— группа «центральные учреждения». Как можно видеть, мой реферат хорошо вписывался в отдел контршпионажа и обеспечивал великолепные возможности для получения многих документальных материалов.

Под операциями секретной разведслужбы я понимаю, естественно, также и применявшиеся мной лично разведывательные методы в самом широком смысле этого слова.

Это были суровые будни разведывательной работы с ее многочисленными подводными камнями и скалами. Только тот, кто пережил подобное, знает, какую внутреннюю убежденность нужно иметь при этом.

Неискушенный читатель может спросить, что же следует понимать под операциями по контршпионажу. Контршпионаж в обычном смысле — это наступательное действие, его стратегией является наступление с целью распознать действия противника и с помощью планомерных контрмер обречь их на неудачу. Успешное выполнение этих задач должно не только сводить на нет часто весьма значительные усилия противника, но и расчищать путь для достижения классической цели дезинформации: путем передачи противнику ложных сведений политического или военного характера заставить его пойти на опасные или вредные для него действия, противоречащие его интересам. Чтобы добиться этого, может оказаться необходимым проникнуть в шпионскую сеть противника с целью использовать применяемые им методы.

Специфические методы контршпионажа направлены на выявление агентов противника и их перевербовку, то есть превращение в агентов-двойников. Создание ложных агентурных сетей, подготовка дезинформации, вербовка агентов-двойников — этими практическими средствами контршпионажа пользовалась также и БНД.

В результате своей деятельности в области контршпионажа в БНД я мог снабжать советскую разведку сведениями о намерениях этой службы. Мы своевременно распознавали опасные действия БНД, и я со своих позиций помогал обеспечивать активное противодействие им.

В годы моей работы в БНД многие операции этой службы проводились при моем непосредственном участии или даже под моим прямым руководством. Одной из наиболее значительных операций явилась установка подслушивающей аппаратуры в советском торгпредстве в Кёльне. К числу важных операций можно отнести и попытки вербовать агентуру из числа советского персонала, а также из числа прибывших в ФРГ лиц из ГДР и других социалистических стран.

Но особое значение имели мои сообщения о дезинформирующих мероприятиях БНД. Я знал обо всех случаях ее двойной игры. После получения соответствующей информации советская сторона решала, как нам подключиться к такой игре без риска для наших собственных товарищей. Естественно, следовало избегать всего, что могло бы навлечь подозрение на меня. Но это не было особенно сложным, ибо, являясь сотрудником БНД, я, так или иначе, имел доступ к дезинформационным материалам и право пользоваться ими. Однако важно было обеспечить двойную обработку материалов и сохранить агентов «живыми». Распознанный агент-двойник, по сути, представляет весьма небольшую опасность, а дезинформация, идущая от него, имеет свою ценность, так как по ней можно определить, от чего противник хочет отвлечь внимание или что с ее помощью он стремится скрыть.

В операции «Паноптикум», например, удалось парализовать широко задуманную акцию БНД по дезинформации, которая должна была сковать значительные силы советской разведки. Это дело освещалось в различных публикациях неполно и неверно. Поскольку я сам руководил указанной операцией, я могу достоверно рассказать, как все происходило в действительности.

Главной фигурой операции «Паноптикум» являлся Фридрих Панцингер, бывший в свое время руководителем особой комиссии в гестапо по делу «Красной капеллы». Деятельность этой интернационалистской группы сопротивления, выполнявшей и разведывательные задачи, подробно описана в послевоенной литературе, так что я могу считать, что она хорошо известна. Кстати, в эту группу входили и такие немецкие патриоты, как Харро Шульце-Бойзен из министерства гражданской авиации и Арвид Харнак из министерства экономики гитлеровского рейха. Оба были приговорены нацистским судом к смертной казни.

Панцингер в чине штандартенфюрера СС стал начальником управления уголовной полиции, после того как его бывший шеф Артур Небе, замешанный в организации покушения на Гитлера, попытался бежать, но неудачно. Его выследил Панцингер. В 1945 г. Панцингер попал в советский плен и был осужден как военный преступник. В 1955 г. его вместе с последними немецкими военнопленными депортировали в ФРГ. Перед этим с ним установила связь советская разведка, считая, что такой человек, как Панцингер, быстро найдет поддержку в ФРГ, а это уже представляло интерес. Панцингер принял сделанное ему предложение информировать о своей дальнейшей карьере в ФРГ.

Он быстро установил контакт с БНД. Мой коллега Райле (Ришке) получил задание использовать его связь с советской разведкой для ее дезинформации и дезориентации. Дело заключалось в следующем. Как полагали в БНД на основании собственного опыта, советские разведывательные органы в Восточном Берлине испытывали нехватку персонала и имели ограниченные возможности для работы. Поскольку советские разведчики наверняка считали Панцингера ненадежным в связи с его прошлым, то следовало ожидать, что они будут за ним наблюдать и в ФРГ. Если же к Панцингеру подвести уже расшифрованного сотрудника БНД, известного в качестве руководителя агентурной группы, то, возможно, и за ним будет установлено наблюдение в целях выявления его связей и агентуры. Тем самым будут скованы значительные силы советской разведки. А если еще поместить этого сотрудника в какое-нибудь учреждение с большим числом посетителей или приказать ему часто появляться, скажем, в кафе и завязывать там разговоры с людьми, случайно оказавшимися с ним за одним столом, то и за ними будет установлено наблюдение. Пока выяснится, что эти люди никакого разведывательного интереса не представляют, утечет много воды, а БНД в своей работе сможет рассчитывать на меньшую активность советской разведки.

Далее намечалось организовать вербовку этого сотрудника (его псевдоним — Буркхарт) советской секретной службой, ведь она не откажется завербовать штатного работника БНД. Тогда БНД получала возможность проведения настоящей комбинации с контршпионажем, которую в случае необходимости в любой момент можно было прекратить. Но до этого БНД, несомненно, уже кое-что узнала бы о советской разведке, ее сотрудниках: номера их телефонов и автомашин, места встреч, методы работы, направленность заданий и т. п. Если говорить образно, то все это похоже на ситуацию, когда сторожевому псу бросают кость, чтобы отвлечь его, а в это время без помех занимаются своими делами.

Для этой операции Ришке создал даже ложную сеть из нескольких фиктивных фирм. По названию одной из них — «Бетон АГ»— и всю операцию назвали «бетонная сеть». В этих фирмах должен был регулярно появляться сотрудник БНД Буркхарт, а заходя туда с Панцингером, как бы случайно давать ему возможность знакомиться с лежавшими на столах документами, чтобы он в своей информации советской разведке мог убедительно передавать содержание этих документов и тем самым подводить основу под возможность вербовки Буркхарта.

Поскольку Панцингер еще при установлении контакта с БНД все выложил о заданиях советской разведки, то его отнесли к тому типу агента-двойника, которому можно позволить собирать информацию, по его мнению интересующую советскую секретную службу, например о настроениях в союзах вернувшихся домой военнопленных, об институтах, занимавшихся изучением стран Восточной Европы, и т. п. Эту информацию он мог передавать на своих встречах в Восточном Берлине. Когда мой коллега Райле, восстановив свои старые связи военных времен, смог задействовать их в Северной Африке, его освободили от всякой другой работы, а руководство созданной им ложной сетью поручили мне. Таким образом, мне приходилось вводить в заблуждение и дезинформировать инстанцию, которая руководила мной по другой линии, и ограничивать ее работоспособность на благо БНД.

Когда я обсуждал с советскими товарищами эту шизофренически нелепую ситуацию, они подтвердили, что с самого начала не верили Панцингеру. Но, как они считали, иногда следует бросить в воду камень, чтобы посмотреть, как расходятся волны и на какие невидимые препятствия они наталкиваются. На трюк с бесчисленными контактами Буркхарта, которые им пытались подсунуть для проверки, они не поддались. Зато, когда дело дошло до вербовки Буркхарта и с ним были назначены первые встречи за границей (сценарий БНД предусматривал и это, чтобы поинтересней оформить игру), я получил официальную возможность выезжать в другие страны, где, помимо работы для БНД, встречался и со своими советскими партнерами.

Поскольку западногерманское правосудие все же решило привлечь Панцингера к суду за его прошлую деятельность в гестапо, в начале 1961 г. был выдан ордер на его арест. Оказывается, он готовился к этому и при аресте принял цианистый калий. На том и закончилась операция «Паноптикум».

Разумеется, я ставил в известность советскую разведку, когда действия разведывательной службы или юстиции угрожали безопасности ее людей. Так, например, советского гражданина Кирпичева, проживавшего в Гамбурге, непосредственно перед его возвращением в Советский Союз собирались арестовать «за разведывательную деятельность». За несколько дней до намеченной акции я смог встретиться со своими друзьями и обсудить с ними, как лучше всего обеспечить безопасность Кирпичева. Поскольку срок его пребывания в ФРГ заканчивался, вполне объяснимо, что он посетил советское торгпредство в Кёльне, а затем, вечером, и советское посольство под Бад-Годесбергом. Но в Гамбург, где его у дверей дома под холодным ноябрьским дождем ждала группа захвата федерального уголовного ведомства, он не вернулся. Прямо из посольства Кирпичев поехал во Франкфурт-на-Майне, сел в самолет на Западный Берлин, а оттуда, через открытую тогда границу, перебрался в Восточный Берлин.

Здесь мне не повезло в том плане, что напрасно прождавшие тогда, в ноябре 1960 г., на холоде и под дождем всю ночь и сильно простудившиеся чиновники оказались как раз теми, кому поручили допрашивать меня после моего ареста. Схваченный ими и записанный на мой счет грипп они мне не простили.

Приблизительно в это же время министерство иностранных дел в Бонне сообщило нам, что скоро в ФРГ приезжает новый первый советник советского посольства. На него уже запрошена аккредитация. Процесс аккредитации был обычным. Прежде чем новый сотрудник советского посольства или других советских представительств приступал к своей деятельности, информация о нем поступала в БНД, чтобы со всех сторон «обставить» его. Специально для операций против советского посольства существовал так называемый рабочий штаб ИНДЕКС, руководителем которого был я. Прочитав сообщение министерства иностранных дел, я без труда мог убедиться, что новый первый советник и есть тот журналист, с которым я встречался в Веймаре. Вся эта процедура явилась бы обычным делом, если бы к нему не проявили живой интерес американцы. В БНД не существовало ничего, что оставалось бы неизвестным ЦРУ, в то время как в обратном направлении все шло иначе. О «партнерстве» между обеими службами я еще расскажу ниже.

Во всяком случае, американцы очень заинтересовались моим старым знакомым. Они что-то придумали, чтобы вскоре после его прибытия устроить против него провокацию. Американцам было важно проверить, как дипломат прореагирует на нее. Возможно, они подумывали даже о шантаже. Меня, конечно, посвятили в их планы, поскольку мне предстояло организовать оперативное обеспечение этой «акции». К великому сожалению моих американских коллег, Советское правительство взяло обратно запрос на аккредитацию нового первого советника.

По-другому сложились обстоятельства в случае с советским разведчиком Валентином Александровичем П., который в 1959 г. поселился в Кёльне. Я узнал о дате его предстоящего ареста, когда было уже слишком поздно. Мое предупреждение уже не могло помочь нашему Центру. И тут мне пришлось поломать голову, поразмыслить над самыми рискованными вариантами: самому отправиться к нему, позвонить! Но приходилось сохранять хладнокровие. Конечно, каждый разведчик подготовлен к таким ситуациям, заранее обговаривая их со своим Центром, но в случае реальной опасности часто приходится принимать решения самому, точно рассчитывая степень риска. Это связано с большим нервным напряжением, однако, преодолев его, человек становится более закаленным. Никакие «если» и «но» здесь делу не помогут. Сегодня (тоже задним числом) я скажу, что только так преодолевается малодушие, которое может появиться у тебя на какой-то момент.

Контршпионаж во всех секретных службах занимает особое место, во всяком случае так говорят. Возможно, что это правда, ибо речь идет о том, чтобы помешать противнику узнать наши планы. Моя задача состояла именно в том, чтобы выяснять, о каких сторонах советских планов удалось узнать западной службе контршпионажа. Предотвращение чужого проникновения, имеющее форму борьбы секретных служб, является, несомненно, тяжелой задачей. «Актеры» контршпионажа знают для своих повседневных нужд, в общем, гораздо больше о действиях противника, а также о своей службе, чем кто-либо другой. Эти знания охватывают также и отношения с другими секретными службами, хотя на официальном уровне такие отношения поддерживаются только в ограниченных рамках, например между БНД и ЦРУ.

Особенно большое значение имеет искусство вводить противника в заблуждение. В мои задачи в БНД входило добывать хорошую информацию с Востока, и чтобы не появилось ни малейшего подозрения, эта информация должна была соответствовать общей обстановке на Востоке.

Одной из руководимых мною операций БНД являлась «разведка» против так называемой запретной зоны в Карлсхорсте. После того как служба анализа и использования информации уже в течение нескольких месяцев занималась этой проблемой, определила цели для оперативных работников, а дело тем не менее не сдвинулось с места, было решено, чтобы один из наиболее опытных сотрудников занялся целенаправленной разработкой данного объекта. По указанию моего шефа операция «Диаграмма» (операция против Карлсхорста) вместе со всем участвующим в ней персоналом была подчинена мне.

Тем самым осуществлялась и централизация контршпионажа против Советского Союза. Таким образом, пришел конец моей официальной деятельности по нескольким направлениям, а именно против Венгрии, ЧССР и «советской зоны оккупации» одновременно. На повестку дня встала специализация. Для меня и моих друзей такой поворот не оказался неприятным. В Западном Берлине я посадил сотрудника центрального аппарата, который поддерживал связь с западноберлинской штаб-квартирой ЦРУ и руководил агентурой. Это был новый стиль, и мой шеф его приветствовал. Результаты операции «Диаграмма» выглядели довольно объемисто. В пяти томах были собраны планы квартир, номера телефонов и анкетные данные, планы земельных участков, в которых отмечались даже тропинки. Эти тома поступили затем во все подразделения БНД в качестве своего рода справочников. Генеральный прокурор ФРГ, земельные уголовные ведомства, федеральное ведомство по охране конституции также использовали их в своей работе. Они могли спокойно пользоваться ими, так как советская сторона не проявляла мелочности и не давала дезинформации по таким аспектам. Естественно, в ходе операции «Диаграмма» обработке подвергались не только материалы, поступавшие в БНД, но к ним приобщались и сведении, поступавшие из ЦРУ. Советская сторона была, таким образом, проинформирована о том, что знали ЦРУ и БНД о советской разведке в Берлине.

Результаты этой работы, конечно, систематически пополнялись вплоть до 1959 г. Операция «Диаграмма» заставила ЦРУ и даже его руководство в Вашингтоне запрашивать в Пуллахе интересующие их сведения и информацию о советской разведке в Центральной Европе. Таким образом, мы сумели узнать, что из ее деятельности интересовало, например, резидентуры ЦРУ в Мадриде или Риме. На этой основе не составляло труда установить, в каком направлении шли действия ЦРУ.

Естественно, я никогда не переоценивал значения операции «Диаграмма», хотя она и осуществлялась довольно широко. При желании вербовку агентуры можно было вести, руководствуясь главным образом результатами наружного наблюдения. На совещаниях американцы постоянно настаивали на вербовке источников на основе сведений, полученных в ходе проведения «Диаграммы». И все-таки использование этих сведений значительно отставало (не без моего участия) от существовавших возможностей. ЦРУ считало, что необходимо иметь не менее 30 источников, чтобы держать Карлсхорст под контролем. Сами они (офицеры ЦРУ), признавались, правда, что располагают лишь десятью, причем только из числа немецкого обслуживающего персонала. Я со своей стороны, проведя операцию «Диаграмма», выполнил заветное желание Центра в Пуллахе обеспечить возможность желающим получить справки и информацию об улицах, зданиях и образе жизни советских людей в Карлсхорсте. Тем самым работавший по Советскому Союзу реферат сумел отличиться, не привлекая к себе особого внимания. Кто работает в стане противника, не должен особо выделяться из общего ряда, не должен иметь слишком больших успехов, как и слишком заметных недостатков. Я полагаю, что проведение операции «Диаграмма» обеспечило мне такой уровень работы в БНД.

Правда, сравнительно часто возникали довольно абсурдные ситуации. Когда ко мне поступали сообщения или обобщенные справки, я, отлично зная Карлсхорст, во многих случаях мог, конечно, сразу же определить, что правильно, а что нет или кто из аналитиков дает неверные оценки. Я мог также сразу разглядеть, какие источники работали недобросовестно, надеясь, что никто не сможет с достаточной точностью перепроверить их сведения. Конечно, я не использовал свои «сверхзнания» и оставлял все как есть. Но поскольку в БНД и ЦРУ существовали совершенно искаженные представления о жизни и условиях в Карлсхорсте, то в конечном счете не имело особого значения, что получится из такого рода разведывательной операции. По понятным причинам я отклонил предложение моих советских партнеров сделать эту работу еще более эффективной, для чего они были готовы подсказать мне кандидатуры, кого могла бы завербовать БНД. Но это только осложнило бы мое и без того сложное положение. Это уже двойной контршпионаж, а кто мог бы обеспечить руководство такой игрой наряду с выполнением многих других задач? Вопреки утверждениям, встречающимся в соответствующих изданиях, я никогда не просил моих советских коллег предоставить мне тот или иной «материал» и уж никак не мог похвастаться получением протоколов заседаний ЦК СЕПГ или сообщений из Кремля.

Существенную помощь в работе против Карлсхорста оказывали БНД так называемые пункты опроса. Вместе с другими «дружественными» службами, то есть ведомством по охране конституции, английскими, французскими и американскими разведслужбами (гражданского и военного профиля) БНД создала при содействии земельных властей в столицах земель ФРГ такие пункты — филиалы «главного центра по проведению опросов». В них работали сотрудники вышеуказанных служб. Эти пункты получали из паспортных столов полиции сообщения обо всех лицах, прибывавших в соответствующие земли ФРГ из стран «восточного блока» в качестве переселенцев или беженцев. В данные пункты через центральный аппарат БНД поступали также сведения об учете и первичных опросах этой категории лиц в лагерях для беженцев, чтобы выяснить целесообразность дальнейшего подробного допроса. Представлявшие интерес или подходящие для разведки лица весьма любезным тоном приглашались на «беседу». При этом им давали понять, что за возможность поселиться в ФРГ они должны заплатить определенной услугой.

Заинтересованные рефераты центрального аппарата БНД сообщали о своих пожеланиях в отношении разведки против того или иного объекта, которые затем соответствующим образом выполнялись. Для проведения операции «Диаграмма» я обращался с просьбой соответственно опросить всех лиц, прибывших в ФРГ из берлинского района Карлсхорст, работавших или проживавших там. Наряду с этим я имел некоторые сведения специального характера, например о персонале коммунального жилищного управления в Карлсхорсте, специального стройотдела во Вюнсдорфе и т. д., то есть всех тех инстанций, которые были как-то связаны с закрытой зоной Карлсхорста.

В помощь опрашиваемым предоставлялись солидные документальные «пособия», например городские и районные подробные планы, списки фамилий и телефонов, фотографии и т. д. У лиц, прибывших из Карлсхорста, старались выяснить, по каким улицам проходит ограждение, как выглядят внешние радиоантенны, где находятся въезды и выезды в зоне, какие транспортные средства проходят через них, поддерживают ли русские контакты с немцами и т. д. Как-то приемщицу из химчистки в течение почти целого дня допрашивали о том, какие платья приносят русские женщины в чистку. Подробно опрашивался даже зубной врач, однажды оказавший срочную помощь советскому гражданину.

Конечно, эти опросы давали сравнительно скудные сведения, но в результате все-таки выстраивалась определенная картина. Особую важность представляли сведения о лицах, к которым можно было найти какие-то подходы или попытаться привлечь их в качестве источников. Так, например, весьма полезной оказалась для БНД связь с одной супружеской парой, работавшей в жилуправлении, которая сообщила имена и довольно подробные сведения об особенностях русских жильцов, назвала имена немецкого обслуживающего персонала: истопников, слесарей и т. д., да и вообще предоставила много другой подробной информации.

Естественно, советская сторона, как и в других случаях, не «перекрывала» такие источники. Я заключил с ней соответствующее соглашение. Мне было обещано ни в коем случае не убирать лиц, о которых ей становилось известно только через меня. В случае необходимости принять какие-либо меры предусматривалась обязательная консультация со мной, то есть со мной обговаривался вопрос, следует ли перевести источника БНД в другое место или выключить его вообще по причинам безопасности для советской разведки, как это сделать незаметно и без всяких последствий для меня.

Я мог убедиться, что мои советские друзья всегда соблюдали наше соглашение. Источники БНД, которые с моей помощью известны уже в течение десятков лет и которых никто не трогает, продолжают и по сей день жить в Восточном Берлине. Служба контршпионажа мыслит другими категориями, чем контрразведка в узком смысле слова. Ведь вслед за арестованным агентом в скором времени появится новый, которого никто не будет знать и который будет работать бесконтрольно. Агент, работающий под контролем, вряд ли может причинить большой ущерб. При этом он заставляет верить своего работодателя, что все в порядке, что порученный ему объект охвачен. Но если в случае войны одним ударом обезвредить всех известных агентов, то служба противника вынуждена будет работать вслепую. Такая участь постигла германскую военную разведку в Англии во время первой мировой войны. Этот удар явился причиной полной слепоты абвера на Британских островах вплоть до 1918 г., то есть до самого окончания войны.

Старый артиллерийский принцип «прикрытие должно предшествовать действию» относится в полной мере и к разведывательной службе. Этот принцип относился также и ко мне, и можно сказать, что из-за меня лично никто не пострадал. Вышеупомянутая пара из карлсхорстского жилуправления и сегодня проживает в ФРГ: советская сторона разрешила ей спокойно выехать осенью 1961 г. на Запад, хотя заранее было известно, что они навсегда оставят ГДР. Но принимать какие-либо иные меры по отношению к ним не имело смысла. Зато у меня сохранялись, что гораздо важнее, контролируемые отношения с БНД, и я всегда мог предпринять шаги к использованию сети агентов-двойников. Однако в большинстве случаев я и мой руководитель Альфред принимали решение отказаться от каких-либо игр. Это, бесспорно, требовало от обеих сторон большого самообладания и мышления с расчетом на длительную перспективу.

Другим важным результатом явилась разведка действий империалистических секретных служб в Западном Берлине, в частности, что касалось обострения кризиса в самом сердце ГДР в конце 50-х годов. Планы БНД отражали действия, преследовавшие цель помешать созданию каких-либо предпосылок для осуществления политики разрядки напряженности, поскольку перспектива создания таких предпосылок появилась тогда в связи с намечавшейся встречей и переговорами в верхах между СССР и США. Под кодовым названием «Куб» была разработана серия разведывательных мероприятий, призванных помешать политическому и экономическому развитию ГДР. Эти мероприятия заключались в обострении психологической войны, переманивании рабочей силы («обескровливание») и в создании новых агентурных сетей на случай дня «X».

В одном из документов, разработанном в августе 1959 г. в качестве инструкции для всех подразделений БНД по проведению операции «Куб», говорилось: «Несмотря на кажущееся ослабление напряженности в связи с объявленными визитами Хрущева и Эйзенхауэра, оценка положения остается неизменной. Главные цели противника: признание де-юре ГДР и предотвращение атомного вооружения ФРГ. Встреча в верхах (примерно в конце 1959 г.) и возможная после этого конференция министров иностранных дел, как предполагается, не приведут к каким-либо осязаемым результатам. Следует исходить из возможности, что после этого вновь обострится берлинский кризис и положение может измениться».

Завершение подготовки операции «Куб» планировалось на 1 апреля 1960 г. Операция заключалась в подготовке БНД к действиям в период напряженности. Сюда относились роспуск существовавшей до этого берлинской резидентуры БНД, представлявшей на месте пуллахский Центр, и создание вместо нее нового филиала «Куб» в Берлине, который предусматривалось фиктивно включить в состав штаба армии США. Целью этого была активизация шпионажа и работы по разложению ГДР.

Был осуществлен ряд перемещений и укомплектований в кадрах шпионского аппарата в Западном Берлине в соответствии со структурой созданного филиала «Куб», в частности, с целью обеспечения действий уполномоченных по связи и их контактов с американцами даже в самых трудных условиях. Особое внимание уделялось вопросам маскировки. В соответствующем документе, например, говорилось: «Сотрудник д-р Шуль, в настоящее время в „487“. Решение „363“ еще не принято. Предусматривается, что начиная с настоящего времени и до конца ноября 1959 г. Ш. будет углублять свои основные познания в „731“ (этот вопрос еще должен быть дополнительно согласован), пройдет трехнедельную подготовку в „105“, будет направлен в третью страну по линии концерна по производству вооружений „Линг, Темко, Вотт“, затем будет командирован в Берлин для ознакомления со своим будущим районом действий и с американской службой. После этого возвращается в ФРГ, где он будет находиться вплоть до начала осуществления операции „Куб“, и затем будет фиктивно зачислен в американскую службу».

4 сентября 1959 г. я принимал участие в соответствующем совещании с американцами. Принятое решение предусматривало:

«1. Введение в штаты американской службы сотрудника БНД Борга, который является специалистом по Карлсхорсту и при проведении операции „Куб“ может взять на себя функции ЦББ… Введение персонала, занятого осуществлением операции „Куб“, в штаты американской службы и поселение этого персонала на американские квартиры…

2. Подготовка сыскного бюро к визиту „764/W“ в октябре».

Таким образом, расчет был на то, что в ходе ожидаемого кризиса, который, очевидно, выйдет за рамки «холодной войны», работа БНД будет возможной только под военным прикрытием США, а существовавшие до тех пор бюро разведслужбы ФРГ ликвидируются. В то же время создавались новые фиктивные фирмы и учреждения прикрытия. Так, был куплен магазин фотопринадлежностей, лаборатория которого намечалась для использования разведывательной службой. Созданное БНД сыскное бюро должно было стать явочной квартирой для различных агентов и т. д.

«Холодная война» шла полным ходом, брался курс на развязывание войны настоящей. Планы по осуществлению операции «Куб» явились той деталью, которая внесла для советской стороны ясность в понимание проводившейся в ФРГ линии. Все политические действия социалистического содружества в то время следует рассматривать с учетом данных обстоятельств, а не как пропагандистский маневр, в чем хотел убедить общественность Бонн. Уже 4 октября 1960 г. ГДР выступила с программными заявлениями по вопросам разрядки напряженности. В этой связи были разоблачены провокации на границе ГДР с ФРГ, а также использование Западного Берлина для реваншистских и диверсионных целей, направленных против ГДР и других социалистических стран.

Совещание коммунистических и рабочих партий в Москве в ноябре 1960 г. также исходило из реального положения того времени и заявило, что устранение последствий второй мировой воины и прекращение «холодной войны» являются самыми первоочередными задачами в Германии. Однако все предложения в направлении разрядки, включая советское предложение на XV сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которое предусматривало осуществление полного, всеобщего и контролируемого разоружения, были отклонены западноевропейскими правительствами как «романтические идеи».

Как мне пришлось убедиться в Центре БНД на примере операции «Куб», от конфронтации и не собирались отказываться, более того, ее стремились ужесточить. Кто пережил это время и внимательно следил за всем, тот поймет, что планы секретной службы Западной Германии обязательно следовало раскрыть.

На этот раз мне пришлось пойти на определенный риск, который не всегда можно было рассчитать заранее. До 13 августа 1961 г., то есть до того дня, когда закрыли границу между Востоком и Западом Германии, я не уделял особого внимания своей конспирации. Явки и встречи следовали одна за другой, передача информации осуществлялась в быстрой последовательности, все было подчинено интересам принятия Советским Союзом правильных решений. Не исключена возможность, что именно в течение этих двух лет я дал вражеской контрразведке повод начать разработку моей личности. Мой арест подтвердил это.

Ну что ж, в решающий момент столкновения интересов надо не щадить себя, а делать все для того, чтобы своевременно вскрыть намерения противника. Естественно, это не должно противоречить главным принципам конспирации в деятельности разведчика, которые я всегда соблюдал, в том числе и в чрезвычайных ситуациях. И подтверждается это, пожалуй, тем, что я смог проработать 10 лет.

Когда работаешь в Центре секретной службы противника, то важно уметь осторожно и обдуманно обращаться с дезинформацией. Ее следует использовать и вводить в действие только в решающий политический или важный с оперативной точки зрения момент. Искусственно создавать успехи также не следует. А это означает, что этому Центру не следует предоставлять какую-либо информацию, которая не проходила бы через действительно существующие источники. При использовании таких материалов всегда следует тщательно проверять собственные возможности. Оперативные работники, у которых я находился на связи, были терпеливыми партнерами, они всегда в обстановке взаимного доверия рассчитывали со мной степень необходимости и риска. Без обсуждения этих деликатных проблем не проходило ни одной встречи. Мы встречались по меньшей мере дважды в году. Для этого я, как правило, использовал служебные поездки по линии БНД. Во время этих встреч подробно обсуждались также детали методов подготовки и передачи информации для Советского Союза. Так называемыми тайниками я не пользовался, они были слишком подвержены опасности случайного обнаружения. Прямой контакт между партнерами остается самым лучшим и самым надежным средством связи, даже если он длится какие-то мгновения. Я регулярно ставил в известность моих партнеров о своих дезинформационных играх в БНД.

Много сведений я получил в результате операций подслушивания, которые БНД осуществляла против советских учреждений с одобрения союзнических властей. Тогда еще не было закона G-10, поэтому, как я уже говорил, распоряжения для федерального почтового ведомства о подключении подслушивающих устройств должны были подписывать верховные комиссары союзников. Я лично распорядился подключить к собственным пунктам БНД по подслушиванию примерно 30 телефонных линий советских учреждений в ФРГ. Сейчас я даже не могу указать точное число операций по установке «жучков» для подслушивания, настолько их было много.

Контроль телефонных линий советского посольства в Роландсэкке осуществлялся под кодовым названием «Картауна». Когда 28 марта 1961 г. чехословацкий рейсовый самолет ИЛ-18, направлявшийся в Париж, потерпел катастрофу над Форхгеймом (ФРГ), тотчас же усилилось подслушивание телефонов советского представительства. БНД узнала, что в самолете находились также советские граждане и дипломатическая почта, и начала контролировать все передвижения советских дипломатов в ФРГ, с тем чтобы успеть изучить и проанализировать документы политического содержания и техническое оборудование самолета. Как обычно, все телефонные переговоры записывались и направлялись для немедленной обработки и использования группе БНД, которая руководила этой операцией. В одном из материалов перехвата, осуществленного БНД, в частности, было записано: «Группа наблюдателей с Роландсэкка под руководством консула Хотулева прибыла 29 марта во второй половине дня к 17.00 на место катастрофы и в течение всего времени, пока она находилась в Форхгейме (отель „Кайзерхоф“), постоянно поддерживала телефонную связь с Роландсэкком… При этом обнаружилось со всей определенностью, что советская сторона особенно заинтересована в том, чтобы заполучить находившийся в самолете дипломатический багаж (8 мешков общим весом в 330 кг). Советская сторона рассматривала также как крайне срочное дело установление местонахождения двух определенных ящиков».

Итак, когда БНД благодаря подслушиванию узнала, в какое время и с помощью каких транспортных средств советские дипломаты направились из Бонна к месту катастрофы, был произведен обыск почтовых мешков, а один из моторов самолета ИЛ-18 доставлен в Центр БНД. Естественно, это не ускользнуло от внимания советской стороны. В конце концов советскую дипломатическую почту, хотя и с задержкой, доставили получателю, но относительно мотора официальное заявление гласило, что найти его не удалось. Вся эта операция проводилась под грифом «совершенно секретно». БНД игнорировала все протесты советской стороны. Советская сторона знала о подслушивании и выражала свое законное негодование самым категорическим образом. Запись на магнитофонной ленте, осуществленная в рамках операции «Картауна», сообщала: «Следует отметить протест Смирнова, представленный статс-секретарю Карстенсу вечером 29 марта по поводу задержания захваченной дипломатической почты… 2 апреля Смирнов заявил в связи с исчезновением мотора, что, как ему представляется, могла быть захвачена и увезена также дипломатическая почта, поскольку вполне правомерно предположить, что если что-то уже конфисковано (доказательства такого акта имеются), то могут конфисковать и другие предметы…»

Советская сторона, имея в своем распоряжении запись подслушивания, могла теперь доказать, что БНД игнорирует все положения международного права. Смирнов заявил позже корреспондентам газет, что расследование катастрофы проводилось в нарушение существующего порядка. В этом заявлении говорилось: «Грубым нарушением международных правил является то обстоятельство, что с места катастрофы были похищены мотор, запасные части, почта и груз. При осмотре немецкая сторона больше интересовалась документами, чем погибшими. Эти нарушения следует вместе с чехами зафиксировать в протоколе».

Будучи во власти антикоммунизма, широкая общественность, естественно, игнорировала тогда протест советской стороны, считая его обсуждение излишним. Этими примерами из практики действий БНД я хотел дать читателю пищу для размышления над тем, на ком лежит позорное пятно. Служба, которая постоянно ссылается на конституцию ФРГ, никогда не стеснялась нарушать эту конституцию в любой удобной для себя обстановке.

 

«Дружественные» службы

На вопрос, для чего Советскому Союзу и другим социалистическим странам нужны их секретные службы, я в принципе ответил в этой книге. Они, эти службы, нужны им, чтобы защищать свой общественный строй. Советский Союз еще никогда не пытался и не будет пытаться силой навязывать социализм капиталистическим странам. Социализм означает мир. Мира нельзя достичь путем войны.

Империализм до сегодняшнего дня не примирился с существованием социализма. Поэтому он старается сделать все, чтобы ликвидировать социализм. Но это означает войну. Не допустить ее и является задачей советской разведывательной службы.

Дружеское сотрудничество между социалистическими странами во всех областях означает и взаимное сотрудничество между их разведывательными службами. Поэтому смешно слышать утверждения Запада о том, что Советский Союз шпионит против своих собственных союзников. Спрашивается, для чего?

Для капиталистических стран в то же время, несмотря на все их партнерство и сотрудничество, всегда своя рубашка остается ближе к телу. В основе этого лежат экономические причины. Экономика этих стран накладывает тиски, вырваться из которых не может никто. Любое стремление к политическому сотрудничеству неизбежно наталкивается на препоны конкуренции, гонки за максимальной прибылью. Убедительными примерами этого являются нынешние протекционистские меры США против Японии и Западной Европы, искусственно завышенный курс доллара на международных валютных рынках, высокие учетные ставки на кредиты в США. Сюда следует отнести и тот факт, что ряд крупных монополий Западной Европы не участвует в «торговой войне» США против Советского Союза. Достаточно назвать, например, эмбарго на продажу зерна и труб большого диаметра, а также списки КОКОМ.

Непреложная. необходимость обеспечить для себя наивысшие прибыли и конкурентная борьба порождают недоверие. Жизненным принципом становится стремление опередить другого, первым выйти на рынок и тем самым получить возможность диктовать цены. Поэтому при совпадении принципиальных интересов капиталистических стран в деле подавления коммунизма, хотя даже в этом вопросе уже существуют разногласия, между этими странами существуют и непримиримые противоречия интересов, которые исходят из области экономики и проникают во все сферы жизни общества, вплоть до деятельности секретных служб. Таким образом, шпионаж капиталистических стран друг против друга является вполне обычным делом, и я еще это покажу.

После поступления на работу в организацию, еще в филиале в Карлсруэ, я очень быстро и самым непосредственным образом столкнулся с вопросом сотрудничества с так называемыми «дружественными» службами, в первую очередь с американской, английской и французской секретными службами.

В начале моей деятельности в качестве руководителя агентуры тон задавали прежде всего офицеры американской разведки, что соответствовало результатам второй мировой войны. Но и английская и французская разведки во все большей мере также подключались к определению ориентации организации Гелена. Тем не менее вопрос о том, чье влияние в первые годы существования организации Гелена было преобладающим, не вызывает особых споров. Без покровительства американских секретных служб Си-ай-си, а позже ЦРУ не удалось бы спасти ядро отдела гитлеровского генштаба «иностранные армии Востока» после второй мировой войны. Вместе с моим московским другом Альфредом мы неоднократно анализировали эту ситуацию.

После начала «холодной войны» против Советского Союза американцы без особых угрызений совести использовали организацию Гелена в своих интересах. Когда они в 1957 г. после своего официального ухода из «лагеря святого Николауса» создали по соседству в качестве совместного пункта встреч клуб «Мост», то имелось в виду, что этот дом будет открыт для всех сотрудников БНД, очевидно, чтобы обеспечить тем самым определенное американское влияние в службе. Это был, так сказать, «дом Америки» в Пуллахе, в котором предусмотрели почти все — от культурных мероприятий до изучения иностранных языков.

Надо сказать, у этого «Моста» довольно мрачная история. В бывшем большом поместье на высоком берегу реки Изар с роскошной виллой и многочисленными подсобными помещениями американские военные власти устроили в самом центре чудесного парка морг для своих солдат, погибших в южной части Германии. Там производилось их вскрытие, бальзамирование и погрузка в предписанные инструкцией цинковые гробы для отправки в США. Оборудовали даже часовню для отпевания погибших, если присутствовали их родственники. Все было сделано с размахом и содержалось в образцовом порядке.

Когда по мере смягчения оккупационного режима это поместье предстояло вернуть его владельцу, тот, узнав о его последнем применении, отказался от своих прав. Американские власти проявили понимание эмоций владельца. Они сохранили поместье за собой и переоборудовали его под место встреч сотрудников Центра БНД с персоналом штаба связи ЦРУ, который к этому времени обосновался в Мюнхене в казармах американской армии. Офицеры-разведчики оказались не такими чувствительными, как некоторые другие люди.

Так возник клуб «Мост». Там были спортивные залы, в том числе и для занятий дзюдо, фотолаборатории и лингвистические кабинеты, небольшие комнаты для бесед, где руководящие сотрудники Центра БНД могли без помех встречаться со своими «контрпартнерами» — офицерами связи из ЦРУ. Имелся кинозал с ежедневной новой программой. В 17 часов, то есть с окончанием рабочего дня, открывался бар, где угощали бесплатно, а кухня обеспечивала и другими благами. Вот таким образом американцы хотели возместить ущерб, нанесенный их возможностям контактов и встреч с немецкими коллегами после их вынужденного переезда в Мюнхен. Отсюда и название клуба — «Мост».

Но Гелен вскоре поставил крест на этом американском предприятии, по его распоряжению правом свободного посещения клуба мог пользоваться только ограниченный и заранее утвержденный круг руководящих работников при наличии служебной необходимости. Допускались туда сотрудники не ниже начальников рефератов и только те, кто по оперативным делам имел право принимать у себя на службе офицеров связи ЦРУ. Кажется, около 30 сотрудников входили в круг постоянных гостей «Моста» и правомочных обладателей ключа к автоматическим воротам. К этим стальным воротам можно было подъехать на машине и, не выходя из нее, открыть их упомянутым ключом. Ворота оставались открытыми б—8 секунд, что хватало для проезда машины, а затем автоматически закрывались. На автостоянке за домом гостя приветствовал привратник, который знал каждого в лицо и по псевдониму. Новому гостю полагалось появляться в сопровождении офицера ЦРУ, с которым он был связан, и тот представлял новичка привратнику. После этого новичок получал право на последующие визиты, в том числе и в бар с 17 часов, и без служебной необходимости.

Однако скоро тяга к бесплатному угощению в баре или к посещению кино поубавилась. Гелен распорядился, чтобы все личные и служебные контакты, включая посещения «Моста», записывались, а список ежемесячно докладывался ему лично. Но я продолжал договариваться о свиданиях с моими американскими партнерами, особенно в те дни, когда бифштекс с грибами по-американски, клубника с мороженым и кофе со сливками были предпочтительнее, чем то, что предлагало меню служебной столовой.

Посещение устраиваемых американцами праздничных вечеров, например на Новый год или масленицу, также по указанию Гелена разрешалось только избранному кругу лиц, однако с супругами. Становилось все яснее, что дело идет к сворачиванию интенсивных служебных и личных встреч между офицерами ЦРУ и сотрудниками Центра на всех уровнях. Но после того как клуб перестал быть таким открытым, что мог служить «мостом» для всех сотрудников БНД, офицеры ЦРУ стали приглашать их в гости на дом, где царила такая же непринужденная атмосфера, как и в прежние времена, когда подобные мероприятия происходили в «компаунде», то есть в американском Центре. Американцы по-прежнему узнавали все, что хотели знать.

Для сотрудников БНД существовало, конечно, много других запретов во всех сферах жизни, их не перечислишь, да это и не нужно. В любом случае речь идет об ограничении свободы обмена мнениями в политическом плане. Все это было, несомненно, только внешним проявлением политики руководящей клики БНД со следующими целями:

1. Развивать шпионаж в главном направлении, против Востока, во всех областях, без всяких возражений и сомнений.

2. Укреплять и расширять самостоятельность западногерманского шпионажа даже против желания европейских партнеров, вплоть до шпионажа внутри собственного союза и против американцев.

3. Добиваться ведения шпионажа внутри страны против всех демократических, либеральных и социал-демократических сил ФРГ даже вопреки воле правительства и партий бундестага.

По сути дела, зависимость организации Гелена от американцев была в историческом плане лишь конкретным проявлением двуликой сущности, присущей всем формам отношений между институтами империализма, включая их договоренности о сотрудничестве: они стоят на одной общей антикоммунистической платформе, но одновременно, участвуя в борьбе интересов между национальными или интернациональными империалистическими группировками, стараются выбросить друг друга за борт. Они всегда действуют в соответствии с господствующим в капиталистическом обществе правом сильнейшего и вытекающей из этого моралью.

В этих условиях возникло партнерство между БНД и ЦРУ, которое вылилось не в официально провозглашенную дружбу, а во взаимное недоверие. Во всяком случае, целями и объектами шпионской деятельности БНД в США были и сейчас остаются ядерная политика, деловые связи США в Латинской Америке и Африке. В БНД внимательно следили за всеми дипломатическими и политическими контактами США с Востоком, особенно с Советским Союзом. Правоконсервативные силы всегда защищали и одновременно использовали в собственных интересах это противоречивое партнерство между БНД и ЦРУ.

Не может быть никакого сомнения в том, что в Пуллахе внимательно наблюдали за всеми, кто оказывался в зависимости от ЦРУ. Что же осталось от влияния американской разведки после того, как БНД стала контролировать все в Федеративной республике? Я думаю, что БНД не распознала как раз наиболее ценных агентов США в ФРГ, так как ЦРУ и в Европе использовало ложные агентурные сети и ложные концепции разведывательной работы. Недоверие с обеих сторон усиливалось. Все чаще у ЦРУ, у американских разведчиков в их центре во Франкфурте-на-Майне, мог возникать вопрос: «Что делает БНД с получаемой от ее партнеров информацией? Не преследуют ли немцы вновь великодержавные цели?» Ведь шпрингеровская пресса неоднократно давала броские заголовки: «Германия — № 1 в Европе».

О том, что подобные рассуждения не оставались без последствий, свидетельствует раскрытая позже практика американской разведки по широкой организации подслушивания в ФРГ. По всей ФРГ прослушивались телефоны, проверялась почтовая корреспонденция, а кроме того, была создана надежная агентурная сеть, независимая от западногерманских секретных служб. В результате всех этих операций ЦРУ в 50 — 60-е годы получало самую подробную информацию о политической деятельности партий, федерального правительства и министерств ФРГ. Такой же практики придерживались английские и французские «партнеры». Сам канцлер Аденауэр жаловался, что его в собственном кабинете подслушивают англичане.

Американцы могли формально так поступать еще в период действия оккупационного статуса. БНД часто ощущала все это на собственной шкуре и пыталась напасть на след американской агентурной сети. В конце 50-х годов Гелен приказал составить списки, в которые включались все лица, поддерживавшие активный контакт с ЦРУ. Обширный объем этих списков вызвал священный ужас у руководства БНД. Только в земле Бавария, как было видно из списков, ЦРУ имело около 600 постоянных агентов. Агенты ЦРУ сидели в каждом городе, во всех ведомствах, от полиции до канцелярий бургомистров, даже полицейские в баварских деревнях работали на ЦРУ.

Что касается вообще деятельности ЦРУ в ФРГ, то оно осуществляло операции как в самой ФРГ, так и с территории ФРГ против Востока, а также против своих союзников. До БНД и до меня лично неоднократно доходили соответствующие директивы по использованию немцев, завербованных ЦРУ. Агенты ЦРУ, работавшие деревенскими полицейскими, чиновниками таможни или пограничной полиции, имели какую-то специфическую ценность, но очень ограниченную. Тем не менее едва ли можно было ожидать, что ЦРУ откажется от использования агентов такого рода. Последняя директива ЦРУ по этому вопросу, которую я читал в моем служебном кабинете в БНД, была от апреля 1961 г. Ее удалось получить кружным путем благодаря тому, что один сотрудник ЦРУ обращался со служебными документами в свободное время, да еще ночью, крайне небрежно. Этот документ неожиданно показал, какие задания действовавшие в ФРГ органы ЦРУ давали своим агентам в качестве пробы или на длительный срок.

В то время агентам поручали составлять обзоры о положении в соответствующей федеральной земле, в которой они действовали, а также в Западном Берлине. В таких обзорах содержались сведения о промышленности, сельском хозяйстве, транспортной системе и даже о бундесвере, полиции и пограничной охране. Но наиболее важной для американских офицеров, работавших с агентами, являлась информация, полученная, так сказать, «изнутри» представленных в бундестаге партий ХДС/ХСС, СДПГ и СвДП. Дело доходило до заданий добыть членские билеты этих партий.

В число объектов шпионажа входили также редакции органов прессы, радио и телевидения. Несомненно, имелось намерение изучить взгляды и настроения западногерманских журналистов с целью установить, одобряют ли они американскую политику в Европе или противодействуют ей. Велся учет всех мест, где состоялись или могли проводиться мероприятия пропагандистского характера. Это представляло интерес прежде всего для офицеров, занимавшихся ведением психологической войны. Настоятельно предписывалось активно направлять агентов на проведение подрывных действий в соответствующих федеральных землях. Сюда входило проникновение агентов ЦРУ во все левые и правые организации. Кто из агентов ЦРУ не мог сам проникнуть в эти организации, должен был искать источники для получения информации, характеризующей членов таких организаций.

Если исходить из того, что агенты 50-х и 60-х годов выполняли такие директивы, то можно сказать, что ЦРУ проникло в важнейшие организации и учреждения Федеративной республики и что агентурная база американской разведки сохранилась в превосходном «политически законсервированном» состоянии.

Из этого «резервуара», а также из агентуры, завербованной в социалистических странах, ЦРУ черпало кадры своих агентов-радистов. Сеть ЦРУ для подслушивания и организации агентурной радиосвязи на территории ФРГ была очень разветвленной. В 1959 г. часть этой программы осуществлялась под кодовым названием «Операция Ситрейл» 513-й группой военной разведки, штаб-квартира которой размещалась в Кэмп-Кинг в Оберурзеле. В рамках операции на территории ФРГ проводилась подготовка агентов-радистов, завербованных в социалистических странах, особенно в ГДР. Отбор радистов осуществлялся по принципу, предполагавшему полную гарантию того, что человек и в случае войны останется на своем прежнем, постоянном месте жительства и работы. Радисты, говорящие по-немецки, снабжались рациями и шифровальными таблицами для передачи наиболее важной информации в случае контрреволюционных или военных действий.

Американцев очень интересовал вопрос, сколько агентов может иметь на связи один руководитель. Несмотря на то что они имели большой опыт, им трудно было решить эту задачу. Если учитывать возможные потери среди агентов в конфликтной ситуации, а также правило американцев не создавать и не использовать агентурных цепочек, то станет понятным, что «голод на агентуру» оказался большим. Через американского офицера, с которым я поддерживал связь, мне стало известно, что разведка США действовала по правилу, в соответствии с которым агент-радист поддерживал связь только с одним агентом-разведчиком. Для контрразведок социалистических стран знание этого правила было важно, поскольку оно облегчало определение размера американской агентурной сети. Радисты БНД также подключались к американской секретной службе. Уровень обучения и инструктажа радистов был высоким, теоретически и практически прорабатывались почти все встречающиеся в шпионском деле ситуации.

БНД тесно сотрудничала не только с секретными службами трех западных держав-победительниц — ЦРУ, английской разведкой (СИС) и французской (СДЕСЕ). Так называемая «служба связи с заграницей», которой руководил полковник Бунтрок (псевдоним — Болен), установила рабочие контакты со всеми западными секретными службами. По политическим соображениям сотрудничество такого рода нуждалось в особенно тщательной конспирации, и указанная «служба связи с заграницей» действовала под прикрытием фирмы «Флероп», используя в качестве псевдонимов для всех иностранных партнеров названия цветов. Иногда их обозначали только первыми буквами этих «цветочных» псевдонимов. Так, например, под псевдонимом Г (Гортензия) фигурировал американский партнер — ЦРУ.

В отчете о сотрудничестве в области контршпионажа в 1960 г. отмечалось: «Наиболее тесное и широкое сотрудничество в отчетном году осуществлялось по-прежнему с „Флероп-Г“. Обмен материалами был очень активным. Особого признания заслуживает успешно проведенное внедрение сотрудника отдела 507 (отдел контршпионажа БНД) в штаб „Флероп-Г“ для работы против Карлсхорста». Далее говорится об операциях по подслушиванию: «При проведении технических операций также имело место отрадное согласие».

Здесь имелись в виду так называемые «совместные операции», в ходе которых сотрудники, находившиеся под моим руководством, совместно с агентами ЦРУ «организовывали» подслушивание, то есть устанавливали «жучки». Эти операции включали также передачу американским офицерам, с которыми я поддерживал связь, использованных Центром БНД оригиналов магнитофонных записей, полученных в результате прослушивания телефонных разговоров сотрудников советского посольства и торгового представительства. Еще одной «совместной операцией» была установка «жучков» в бюро китайского телеграфного агентства Синьхуа в Бад-Годесберге. В этом случае американцы стремились путем использования подслушивающей техники выяснить, что происходило в этом бюро и не является ли его персонал своего рода передовой командой, которая предназначена в дальнейшем для выполнения дипломатических обязанностей, или же бюро служит шпионским филиалом китайской резидентуры в Швейцарии. К операции вынуждены были привлечь коллег из нидерландской и британской разведок, так как провода техники подслушивания пришлось прокладывать через дома или квартиры аккредитованных дипломатов этих стран.

Несколько противоречивой была картина сотрудничества с французским партнером — «Флероп-Н» (Нарцисс). В упомянутом выше отчете, например, говорилось: «Недоверие, которое, несомненно, существовало у „Флероп-Н“ ввиду якобы недостаточно тесного сотрудничества по алжирскому вопросу, удалось в значительной мере устранить во время визита компетентного представителя „Флероп-Н“ в БНД. Этого представителя убедили, что отдел 507 готов к сотрудничеству также в алжирском вопросе в соответствии с его задачами, в рамках политических и юридических возможностей».

Было бы ошибкой на основе приведенного делать вывод, что со временем секретные службы стран НАТО сами измотают друг друга. Большинство «неувязок» того времени исходило от ЦРУ, которое упорно держалось за свою ведущую роль в разведывательной сфере НАТО и не в последнюю очередь путем создания огромных «сепаратных» агентурных сетей в ФРГ, Западном Берлине и вообще в Западной Европе. Так что, объективно говоря, все столкновения происходили из стремления к гибкому разделению труда, которое, несмотря на неурядицы между национальными секретными службами, их шефами, политическими и военными лоббистами, в общем содействовало форсированию «холодной войны». В тот же период происходило формирование и укрепление секретных служб ФРГ как по отдельности, так и в их совокупности. Продолжая и приспосабливая к новым условиям практику тайной деятельности фашистов, они принимали облик, так сказать, незримого главного федерального управления безопасности, агентурное «хозяйство» которого уже едва ли уступало шпионскому воинству ЦРУ.

Одним из важных факторов в антикоммунистической деятельности западных разведок было использование отщепенцев из стран Восточной Европы и особенно из антикоммунистической организации НТО (Народно-трудовой союз). До своей легализации БНД играла в этом деле скорее роль наблюдателя. Особую активность в использовании эмигрантов и контрреволюционеров проявляла английская секретная служба.

Сотрудничество между английскими и западногерманскими секретными службами регулировалось в соответствии с договоренностями западных союзников с правительствами земель и с федеральным правительством. Английская разведка (СИС) сумела с самого начала обеспечить себе определенное влияние и на организацию Гелена. Однако СИС неоднократно получала от этой организации лишь ту информацию, которую разрешала передавать американская сторона. Вместе с тем филиалы организации Гелена, располагавшиеся в бывшей английской зоне оккупации, продолжали в определенных рамках сотрудничать с англичанами. Англичане, которые (в отличие от американцев) не располагали в ФРГ таким аппаратом, как служба Гелена, проводили активную работу по созданию собственной агентурной сети, поддерживая для этого тесное сотрудничество с полицией и ведомством по охране конституции. Как уже упоминалось, первый президент ведомства по охране конституции Отто Йон, был, по-видимому, человеком англичан. Хотя в данном конкретном случае это не стало их большой удачей, тем не менее СИС, располагавшая в ведомстве по охране конституции доверительными связями и агентами, держала эту службу в основном в своих руках.

Английская разведка в соответствии с антикоммунистической доктриной Черчилля направляла деятельность всего своего аппарата на сбор шпионских сведений о странах Восточной Европы, в особенности о Советском Союзе и ГДР. СИС, получая от организации Гелена всю имевшуюся информацию о Восточной Европе, до 1957 г. не отвечала взаимностью. До этого года СИС передавала БНД лишь второстепенную информацию. Примерно через год после легализации организации, то есть в 1957 г., англичане вступили в трудные переговоры с западногерманскими секретными службами. Они начались во время визита в ФРГ английского министра иностранных дел Дина. При этом у меня появились шансы на ознакомление с главными направлениями разведывательной деятельности англичан. В 1956–1957 гг. английские спецслужбы использовали в ФРГ 153 офицера и 114 гражданских служащих, а также 408 немцев для выполнения специальных разведывательных заданий. Более 500 тыс. фунтов стерлингов выделялось на проведение допросов эмигрантов из стран Восточной Европы, для проверки почтовой корреспонденции и подслушивания телефонных разговоров. Эти средства, по заявлениям англичан, позволяли получать около 70 процентов общего объема информации, собиравшейся об СССР, ГДР и других социалистических странах с территории ФРГ.

В ходе переговоров с английской секретной службой обсуждался также вопрос о том, какие задания англичане могут передавать для исполнения западногерманским секретным службам. Согласно протокольной записи, при этом был затронут и в значительной мере урегулирован ряд проблем. Прежде всего обеспечение безопасности, то есть английская сторона требовала, чтобы обо всех случаях шпионажа, вредительства и подрывной деятельности, затрагивающих интересы НАТО, немедленно сообщалось англичанам. Дин вообще был уполномочен передать западногерманским службам ответственность за расследование случаев шпионажа в целом только при этом условии. Закреплялось также положение о том, что англичане могут принимать дальнейшее участие в расследовании случаев, по которым представляется необходимость информировать «правительство ее величества». Кроме того, обеспечивалась передача англичанам всех документов лиц, прибывших в ФРГ из стран Восточной Европы. Договоренности, которых добился Дин, казались мне — и не без оснований — сохранившейся частью английской оккупационной политики.

Допросы немцев и их «просвечивание» на основе заведенной английской службой безопасности картотеки регулировались в основном в соответствии с договоренностями, достигнутыми между федеральными властями, британскими вооруженными силами в Западной Германии и иммиграционными властями Содружества наций. Это, в частности, означало, что ФРГ оплачивала эти акции, в то время как английская сторона могла осуществлять секретную проверку через западногерманские службы бесплатно.

В 1957 г. в координацию действий между СИС и БНД были внесены некоторые изменения. После переговоров по вопросам координации английская сторона передала своему руководству также закрытые данные о персонале БНД. В одном из сообщений, в частности, говорилось: «В течение последних 18 месяцев германская разведка испытывала острую нужду в персонале, которая была обусловлена ее легализацией и чрезвычайно быстрым увеличением объема работы. Эта служба имеет свои объекты разработки и передает нам большое количество информации. Ее основное внимание сосредоточено, на работе против Восточной Германии. Однако документы, которые мы получаем от этой службы, свидетельствуют о том, что первые экземпляры копий передаются американцам. Тем не менее мы постоянно получаем информацию о Восточном театре военных действий. В растущем потоке информации встречаются информационные материалы политического характера, а также сведения, представляющие ценность для Объединенного разведывательного бюро, данные о результатах наблюдений за советскими ВМС и фотографии кораблей».

В соответствии с пожеланием англичан БНД создала в Гамбурге бюро, которое ежедневно информировало английскую секретную службу о судоходстве по Кильскому каналу. «Это, — как отмечала СИС, — позволило нам прекратить работу, направленную на сбор подобной информации в Гамбурге. Тем самым наша служба высвободила некоторое число оперативных работников и часть техперсонала».

Другим немаловажным фактором «холодной войны», как уже отмечалось, было создание и финансирование организаций эмигрантов из стран Восточной Европы с целью их использования против социалистических государств. Эти организации использовались одновременно для осуществления террора и в области идеологии. Исходя из моего сегодняшнего опыта, я могу сравнить эти методы только с действиями террористов в 70-х годах. Если в 50-х годах для проведения насильственных действий использовались прежде всего выходцы из Восточной Европы, то в 70-х годах существовали уже собственные «национальные силы». Среди них были сыновья и дочери высших слоев буржуазии. Однако в обоих случаях нагнетатели страха из империалистических секретных служб запугивали обывателя опасностью революции и войны, исходящей, конечно, с Востока. С момента создания организации Гелена между ней и ЦРУ, а также СИС имело место разграничение функций в том, что касалось руководства антисоветскими организациями, такими, как «Посев», НТС, украинская организация во главе с Бандерой и др.

Создание такой «пятой колонны» находилось исключительно в ведении американцев. БНД не играла здесь самостоятельной роли. Конечно, американцы не хотели допустить чрезмерного разбухания сферы власти Гелена в ФРГ, поэтому финансирование антисоветских организаций и поддержание контактов с ними в течение долгого времени находились в руках американцев. В тех случаях, когда БНД устанавливала на низшем уровне контакты с отдельными эмигрантами или их организациями, она должна была через офицеров связи немедленно информировать американцев. Если БНД получала на этом уровне информацию, то американцы забирали ее себе.

Такие операции эмигрантов, как засылка агентов в страны их происхождения, находились полностью в руках ЦРУ. Внутри эмигрантских организаций ЦРУ создавало «конспиративные ячейки», члены которых обучались владению оружием и прочим подобным ремеслам, так что они были подготовлены для осуществления террористических актов как в странах их происхождения, так и с территории ФРГ против представителей социалистических стран. В их задачи входило проникновение в социалистические страны для совершения террористических и диверсионных актов, нападение на их дипломатические представительства, то есть все, что служило нагнетанию страха, обострению «холодной войны».

В эмигрантских организациях часто происходил настоящий самосуд. Любой эмигрант, усомнившийся в целесообразности насильственных действий, желавший порвать с этим, подлежал ликвидации. Ясно, что ответственность за такого рода чистки, которые, впрочем, как теперь выяснилось, свойственны всем террористическим организациям, возлагалась на Восток.

ЦРУ иногда привлекало БНД к расследованию провалов в работе эмигрантских организаций, особенно при попытках забросить агентов с помощью самолетов, что тогда находилось исключительно в ведении американцев. В таких случаях всегда ставилась в известность БНД. Это порождало порой у сотрудников БНД чувство некоторого злорадства, так как они быстро поняли, что большинство операций по заброске с парашютами заранее обречено на провал. Советские органы безопасности, располагавшие сотрудниками с военным опытом, задерживали агентов сразу же после приземления. Многим соратникам Гелена было известно об этом еще со времени их работы в отделе «иностранные армии Востока». Некоторые из них уже ранее отклоняли предложения работать в данной области под непосредственным руководством американцев и англичан. Так, например, подобное предложение англичан отклонил подполковник Адольф Вихт, считавшийся в организации Гелена лучшим знатоком России. Английский военный следователь капитан Писториус обращался к Вихту с соответствующим предложением еще во время его пребывания в плену. Писториус тогда сказал: «Не хотите ли вы предоставить в наше распоряжение ваши знания о Советской Армии? Этим вы поможете Западу, если дело дойдет до борьбы с Россией». Отклонение этого предложения говорит в пользу подполковника. Тем не менее позднее он пришел к Гелену.

В работе с эмигрантами мне однажды пришлось иметь дело с одной связью по части контршпионажа, но только потому, что этот человек отказался сотрудничать с ЦРУ. Я завербовал его от имени БНД, но для фактической работы на ЦРУ. В результате создавалась видимость руководства этим агентом со стороны БНД, причем я должен был в то же время строго придерживаться указаний ЦРУ. В политическом отношении это оказалось очень деликатным делом, последствия которого сохраняют свое значение до наших дней, поэтому я не хотел бы дальше рассказывать о нем.

Первое дело, которое я получил в Центре БНД для обработки, также заключалось в оказании содействия спецслужбам США, причем, как это ни парадоксально, в то время организация Гелена как подчиненная ЦРУ секретная служба пользовалась большей самостоятельностью в действиях и принятии решений по эмигрантским агентурным делам, чем после легализации.

Как новичку мне поручили дело на агента под псевдонимом Ким, которое перебрасывали с одного стола на другой. Этот агент якобы создал в Австрии обширную сеть шпионажа против Востока и проник во все политические сферы советских и англо-американских оккупационных властей, эмигрантских кругов из СССР, Болгарии, Румынии, а также в австрийские учреждения.

Всю информацию, которую таскал Ким, следовало немедленно передавать американским контролерам организации Гелена. Слово «таскал» здесь применено в самом прямом смысле, поскольку от Кима можно было в любое время суток потребовать любые шпионские материалы, будь то об эмигрантах из Южной Европы в Австрии, о советской разведке или о секретных службах Венгрии, Болгарии, Румынии и т. д. То, что Ким являлся шпионом-аферистом, давно перешедшим всякие границы доверия, было видно даже слепому, не говоря уже о вполне допустимых предположениях, что он к тому же агент-«многостаночник». Но американцы не хотели от него отказываться, так как, по чистосердечному признанию ответственного офицера ЦРУ, «его сокрушительная информация часто вызывала большой интерес в Вашингтоне». В организации Гелена никто не мог вычислить, скольким хозяевам он на самом деле служил. Родерих и Ришке могли только разъяснить мне, как следовало анализировать дело Кима с административной, организационной и разведывательной точек зрения, с тем чтобы сделать должные оперативные выводы, на основании которых можно было бы правильно вести его дело. Все-таки приходилось разбираться в многочисленных эмигрантских группировках из Балканских стран, в их целях и настроениях, готовить для постановки на учет сотни имен, часто воспринятых только на слух. Этот сизифов труд не помог, конечно, выяснить все авантюры Кима в австрийских шпионских джунглях, но мне самому анализ этого дела дал неоценимые знания о целях и стиле работы организации Гелена по шпионажу в третьих странах.

Ким, студент-медик, болгарин по происхождению, шпионил в Австрии главным образом за эмигрантами из Балканских стран. Руководил им сотрудник филиала организации Гелена в Бад-Райхенхалле (Бавария) бывший гауптштурмфюрер СС VI управления РСХА Маннель (он же Майер).

По делу Кима я в начале 1954 г. докладывал группе Зельмайера (он же Зеевальд), ответственного «надзирателя» за поступающими донесениями по Балканам. При обсуждении дела речь шла о том, как «отключить» от Кима источники других направлений ОГ, которых он знал, не имея на это нашего разрешения, или которые знали его. Эта проблема неоднократно вызывала разногласия между отдельными подразделениями организации. Мой доклад о шпионской сети Кима был утвержден и дал достаточно оснований для чистки этой сети. Однако нас опередила внезапная смерть Кима в результате запущенной болезни легких, и и мог спокойно сдать дело в архив.

Приведенные примеры показывают, что «оказание помощи» ЦРУ предоставляло некоторые возможности другим секретным службам стран НАТО обходить шпионскую монополию США и за спиной американцев проникать в заманчивую для всех разведок среду эмигрантов и их организаций. Используя связанную с этим проблему «изучения Восточной Европы», можно было вообще уйти от контроля ЦРУ. Развитие событий в середине 50-х годов вокруг эмигрантских организаций, со всех сторон и на всех уровнях обставленных многими секретными службами, выдвинуло их чуть ли не на передний край натовского фронта. Поэтому неудивительно, что и БНД создала тогда в своем Центре «официальное» подразделение по эмигрантам.

В 1956 г. англичане передали ЦРУ большинство своих связей в НТС. По данному вопросу была достигнута договоренность между СИС и ЦРУ, о которой англичане проинформировали свои резидентуры в Турции, Швеции, США и во Франкфурте-на-Майне. На совещании представителей ЦРУ и СИС, состоявшемся 28 и 29 февраля 1956 г. в Лондоне, английская сторона выступила с заявлением, в котором излагались причины намерения прекратить оказание поддержки НТС. Сотрудники СИС, работавшие с НТС, имели главной задачей получение через него информации о СССР, причем ведение психологической войны с использованием НТС они, в отличие от ЦРУ, рассматривали лишь как средство выполнения этой цели. При анализе результатов семилетнего сотрудничества с НТС руководство СИС пришло к выводу, что количество полученной через НТС информации не оправдывало затраченные средства. Руководство СИС не верило также, что в дальнейшем сотрудничество с НТС будет более плодотворным. СИС, как заявил ее директор, «отказывается от участия в этих операциях не по политическим причинам, а по соображениям безопасности». Согласно опыту СИС, нелегальные операции НТС не оправдывали себя. Офицеры СИС, с которыми я беседовал на эту тему, сообщили мне, что в результате сотрудничества с БНД они получают такую хорошую информацию, что, по мнению их директора, их собственные операции с привлечением НТС мало что дают.

В то время ЦРУ уже взяло все в свои руки и в 1956 г. разработало подробные инструкции относительно ведения подрывной работы через НТС. Они предусматривали:

1. Нелегальные операции (насильственные действия в Западной Европе).

2. Использование перебежчиков.

3. Операции с применением силы в СССР.

4. Вербовка советских граждан за пределами СССР.

Руководителей НТС Радченко и Рудина (Радченко был сотрудником Центра НТС во Франкфурте-на-Майне и занимался шпионажем, а Рудин, также занимавшийся шпионажем, прошел подготовку в США) проинформировали о так называемых объективных причинах отказа английской разведки от сотрудничества с НТС. Сделка между СИС и ЦРУ была циничной, но одновременно являлась образцом совершенства. Когда я читал ее условия, я не мог отделаться от впечатления, что СИС передала своих агентов ЦРУ не только по финансовым соображениям. Требования ЦРУ были недвусмысленными, речь шла о полном изъятии этой сферы шпионажа из ведения СИС, как и в случае с БНД, что свидетельствовало о стремлении ЦРУ играть во всем руководящую роль.

В то время СИС пришлось смириться с тем, что ЦРУ единолично осуществляло всю деятельность с привлечением НТС в Западном Берлине. Шифры и радиосвязь НТС были перестроены на методы работы ЦРУ. СИС обязывалась немедленно сообщать ЦРУ о любом вновь установленном контакте с НТС. Вместе с тем СИС еще в течение долгого времени предоставляла в распоряжение агентов из НТС свои конспиративные квартиры и документацию.

Более сложным делом оказалась передача агентов НТС, действовавших в Советском Союзе, в нейтральных странах или в странах — членах НАТО. По этому поводу в одном из сообщений говорилось:

«Если связники СИС будут задавать представителям СИС вопросы по поводу отношений с НТС, то СИС обязуется не допускать заявлений, которые могут нанести ущерб использованию ЦРУ членов НТС в соответствующей стране. ЦРУ обязуется ничего не сообщать связникам во Франции, Швейцарии и Италии о том, что прежде СИС сотрудничала в этих странах с НТС.

СИС проинформирует организацию Гелена о том, что она более не сотрудничает с НТС, однако таким образом и в такой форме, чтобы это сообщение не нанесло ущерба дальнейшему сотрудничеству между НТС и ЦРУ в Германии».

Так завершился процесс концентрации шпионской деятельности НТС под руководством ЦРУ, причем СИС обязывалась выполнять вспомогательную работу в данной области. Кроме того, 30 июня 1956 г. вся собственность СИС, имевшая оперативное назначение и использовавшаяся НТС, перешла во владение НТС. Можно сказать, что работа по сосредоточению НТС под флагом ЦРУ стала новым этапом идеологического наступления и подрывных действий против Советского Союза и других социалистических государств. Наиболее жестко настроенное ядро руководителей и сотрудников НТС готовилось к дальнейшим преступлениям, включая убийства и вооруженную борьбу против «своих» стран. Представители интеллигенции и люди с «мягким характером» использовались на идеологическом фронте. Это означало использование в качестве агентов влияния или, как говорят сегодня, диссидентов, журналистов, дикторов на радиостанциях «холодной войны», таких, как «Свобода» и «Свободная Европа».

В результате наблюдения за усилиями ЦРУ по созданию «пятой колонны» в лице эмигрантских организаций и его терпимым отношением к подрывной деятельности радиостанций «Свобода» и «Свободная Европа» действительно возникает вопрос, который был поставлен бывшим президентом федерального ведомства по охране конституции Гюнтером Ноллау. «В какой мере обеспечена безопасность Федеративной республики?», а именно безопасность перед действиями так называемых союзных секретных служб.

Мне ничего не известно о том, чтобы после заключения ФРГ «восточных договоров» федеральное правительство запретило ведение американцами этой скрытой борьбы против СССР и других социалистических стран. По-прежнему восточноевропейские эмигрантские организации являются орудием ЦРУ и секретных служб других стран — членов НАТО. Тезис о наличии «угрозы», охотно и настойчиво проповедуемый правоконсервативными силами, имеет целью сохранить эти пережитки «холодной войны». Одним из каналов такой пропаганды является правоконсервативная и неофашистская пресса, снабжаемая материалами ЦРУ. Аксель Шпрингер постоянно получал из этого источника «сведения», публиковавшиеся под большими заголовками в его газетах. В Федеративной республике происходит быстрая эскалация воинственной пропаганды на Восток, осуществляемая теми, кто постоянно оживляет подрывную деятельность против социалистических стран. Антикоммунизм и извлечение выгоды из нагнетания страха представляют собой две стороны одной медали.

 

Неоколониализм секретной службы

Более полное выражение политика БНД по отношению к государствам, образовавшимся в результате национально-освободительных движений, к развивающимся странам нашла в разработанной ее руководством в мае 1961 г. общей концепции, изложенной в документе под заголовком «Аспекты помощи в целях развития». По содержанию и стилю документа можно было подумать, что это не просто изложение основных идей самого канцлера в указанном направлении, а директивное руководство к действию. По служебным и побочным каналам экземпляры этого документа пошли из Пуллаха правительственным и парламентским политикам, главным акционерам, менеджерам концернов и объединений предпринимателей, военным из руководящего штаба бундесвера, доверенным лицам БНД из научно-исследовательских учреждений, а также руководителям крупных издательств и органов прессы. Рассылая документ таким адресатам, Гелен, формально являясь только высшим по должности в секретной службе помощником правительства при принятии внешнеполитических решений, еще раз предстал человеком, делающим официальную правительственную политику.

Если брать последовательность предлагаемых действий, то этот документ БНД претендовал на роль своего рода глобального «плана Маршалла», который, так сказать, путем «действенной рекламы» должен был «указать развивающимся странам путь в будущее на стороне Запада». В нем, например, говорилось: «В дальнейшем следует действовать так, чтобы меры западных государств, дающие основания для упреков в „неоколониализме“, либо вообще не принимались, либо принимались в такой форме, при которой основания для подобных утверждений не были бы видны. Поскольку структура западного мира не позволяет избежать факта, что страны этого мира преследуют в том числе и собственные, национальные интересы, необходимо организовать постоянный взаимный обмен абсолютно откровенной информацией, особенно в тех случаях, когда та или иная страна по определенным причинам считает уместным проводить политику сохранения или создания отношений зависимости».

Этот замаскированный и «абсолютно откровенно» втайне разработанный неоколониализм намечалось осуществлять «в значительной степени» путем проведения «политики создания среднего (то есть буржуазного) сословия по возможности с согласия местных правительств, но также и минуя их». В этом плане в документе констатировалось: «В обществах развивающихся стран Западу нужны прежде всего такие прослойки, к которым можно было бы подходить как к настоящим партнерам. Таковыми в перспективе могут служить не только правительства и их функционеры. Правда, на сегодня экономическая предпринимательская инициатива находится почти без исключения в руках бюрократического аппарата, но даже в экономических планах различных развивающихся стран выражается сожаление по поводу отсутствия предпринимательской деятельности в „частном секторе“. К сожалению, здоровое, дееспособное среднее сословие, которое могло бы взять на себя эту задачу, почти не существует, по крайней мере в той степени, в какой оно необходимо в качестве надежного партнера Запада».

Наряду с предложениями привлекать таких «надежных партнеров Запада» главным образом путем «работы с людьми» и «без ущерба неизбежному сотрудничеству с правительствами развивающихся стран», давались советы и откровенно агентурного плана: «Недостаточно только обучать в западных высших учебных заведениях молодых людей из развивающихся стран, с тем чтобы они, возвратясь домой, вели спокойную жизнь в ведомственных канцеляриях или пополняли ряды „необеспеченной“ интеллигенции. Их необходимо включать в качестве решающего фактора в разработку и осуществление планов развития или создавать им возможность основывать мелкие и средние предприятия с достаточным количеством контролируемой рабочей силы, с тем чтобы они могли оказывать помощь в удовлетворении потребностей своей страны в потребительских товарах».

Но легче сказать, чем сделать так, чтобы «Запад смог избежать всего, что в какой-то степени напоминало бы о существовании отношений зависимости». В то же время только таким образом можно было создать соответствующую обстановку, чтобы правительства и народы развивающихся стран видели в «эгоистичных колониальных властителях прошлого бескорыстных партнеров настоящего», чтобы стереть у них «впечатление», будто неоколониализм выступает в новом обличье и прибегает к новому трюку для «сохранения или создания отношений экономической зависимости».

Для Запада «оптимальный вариант внутригосударственного развития» вырисовывался в тех странах, где «между режимом и народными массами образуется возможно широкое, имеющее государственное значение среднее сословие». Это «способное к сопротивлению среднее сословие с действительно собственными интересами» могло бы «воспротивиться как выходу из берегов сил олигархии, так и радикализации масс» и не допустить «перехода развивающихся стран к построению социализма». Дальнейшая недооценка нужной Западу «политики среднего сословия» может привести к «обратному развитию отношений между индустриальными и развивающимися странами», что создает «обстановку классовой борьбы под лозунгом „богатые становятся все богаче, а бедные — все беднее“». Тем большего внимания заслуживает следующий отрывок из приводимого документа: «Во внутренней политике развивающиеся страны проявляют мало склонности к демократическим процедурам. Даже там, где действуют демократические конституции, они до нынешнего дня остаются фасадами. Действительность имеет однозначную тенденцию к олигархии, причем господство семейных кланов может смениться властью либо независимых партий, которые после достижения их целей все более отдаляются от народа, либо других группировок (например, офицеры).

Признание власти и восхищение ею в любом ее проявлении, в том числе и в форме сенсационных технических свершений, присущи почти всем народам Азии и Африки, а тяга занять место поближе к власти и извлекать из этого выгоду ничуть не меньше у кандидатов на доходное место из рядов современной интеллигенции, чем у их предшественников из эпохи древнего Востока или Китайской империи. Но по количеству их сегодня значительно больше, и вероятность того, что некоторые из них (и не самые худшие) не попадут в нужную струю и станут лидерами недовольных трудящихся масс, возрастает тем быстрее, чем медленнее идет процесс экономического роста и индустриализации этих стран. Значит, следует считаться с возможностью социальных революций в развивающихся странах после достижения ими определенного уровня индустриализации».

Вот почему в ФРГ так спешили к «раздаче кредитов», так стремились внести свой «вклад в создание среднего сословия в развивающихся странах», даже если «общая западная концепция партнерства не станет реальностью». Здесь стоило подумать и над тем, чтобы кредиты федерального правительства «вложить в руки какого-либо общества по развитию, которое сотрудничало бы с соответствующими обществами в развивающихся странах, причем состав этих обществ должен включать только людей туземного происхождения. Тогда получающий поддержку Запада местный частный предприниматель имел бы дело только с обществом по развитию данной страны, руководимым его же земляками. Предоставляемые таким образом средства теряли бы свое государственное происхождение, и в то же время можно было бы не искать обходных путей для намечаемого укрепления частного сектора в развивающихся странах, минуя их правительства». Для «западной частной экономики» тем самым гарантируется уверенность в том, что «в развивающихся странах создаются необходимые экономические предпосылки для дальнейших кредитов».

Помимо всего, «для лучшей координации в области оказания помощи на цели развития следует рассмотреть вопрос об учреждении поста федерального уполномоченного по вопросам помощи на эти цели». В сферу его деятельности могли бы входить следующие задачи:

«Значительно активизировать научные исследования по языку, истории, культуре, правоведению, народному хозяйству развивающихся стран, с тем чтобы показать их народам, что мы проявляем неподдельный интерес к их жизни и специфическим особенностям и стремимся к пониманию.

В целях устранения недостатков, проявляющихся при обучении молодых людей из развивающихся стран в западных школах и университетах, изучить вопрос об активном создании образовательных центров в самих развивающихся странах, в том числе „Немецкого университета“ в Африке по типу „Американского университета“ в Бейруте, с немецким составом преподавателей на первое время. Учебные планы таких центров не должны ограничиваться техническими и естественными науками, а включать также экономические и социальные науки, историю и страноведение, педагогику, право и т. д. В качестве стипендиатов для учебы в западных странах следует привлекать относительно небольшое число особо отобранных учащихся, которые вселяют уверенность в том, что многолетнее пребывание в США или Европе не нанесет большого ущерба их привязанности к родине». Итак, то, что суммарно декларируется как «успешная экономическая политика», каждый сведущий человек, занимающийся вопросами экономики и политики на научной основе, назовет коротко и ясно неоколониализмом. Следуя логике, он на основании вышеизложенного пришел бы к выводу, что в разработанной тогда концепции БНД откровенно присоединяется к тому «аспекту», который остается решающим для любой формы империалистической политики силы и господства и согласно которому ее двигателем, влекущим к гонке вооружений и войне, является максимальная прибыль, а с 1917 г. этой политике присуща агрессивная антисоветская и антикоммунистическая направленность.

 

Арест, допрос, тюремное заключение

В октябре 1961 г., чувствуя себя неважно, усталый физически, измотанный и нервный, я решил взять остаток отпуска и отдохнуть в своем доме на границе с Тиролем, поработать в саду и попутешествовать пешком. Перед отъездом я подготовил упаковку из 15 отснятых пленок «Минокс», так как вскоре после моего возвращения планировалась встреча с советскими друзьями для передачи этих материалов.

В пятницу, 3 ноября 1961 г., мне сообщили по телефону, что в ходе одной проводившейся операции по контршпионажу произошел провал и что ведомство федерального канцлера затребовало отчет. Руководимый нами и проживавший в Восточном Берлине агент (с нашей точки зрения, человек со странностями), сам предложивший свои услуги по шпионажу, был якобы арестован, и его мать, проживавшая в Западном Берлине, обратилась в этой связи в ведомство федерального канцлера.

Мы с чрезвычайно большим недоверием относились к этому источнику, прежде всего потому, что наши сотрудники, обрабатывавшие его информацию, не могли найти ей подтверждение, а это является совершенно необходимым для ее оценки. Кроме того, он сообщал сведения по слишком широкому кругу проблем, и в этой связи неизбежно возникало подозрение, что он либо используется другой стороной для введения нас в заблуждение, либо является аферистом. Дело это имело кодовое название «Банан».

Конечно, я говорил об этом человеке с моими русскими партнерами и получил точные сведения, что он не имеет никакого задания и никаких отношений с ним не поддерживается. Мне также обещали, что против него не будут приниматься меры пресечения, если только он сам себе не даст подножку и не вынудит вмешаться органы ГДР. Бывают глупые случайности. Одного задерживают, когда он укладывает в портфель секретные материалы, другой под воздействием алкоголя на заводском празднике распускает язык и начинает хвастаться, какой он «супермен». Я был уверен, что случилось что-либо подобное, так как мои советские партнеры ни в коем случае не нарушили бы своего обещания не принимать каких-либо мер против лиц, о которых они узнали от меня.

Я тут же по телефону распорядился принять необходимые меры и вызвал руководителя этого источника в Пуллах на 6 ноября 1961 г., чтобы обсудить с ним обстоятельства дела в помещении для заседаний. Это помещение расположено у северной границы окруженной забором запретной зоны. В него можно было попасть прямо с улицы. Второй вход в это помещение находился в запретной зоне и предназначался для самих сотрудников Центра. Таким образом, посетители, а ими могли быть, конечно, только сотрудники филиалов БНД, могли встречаться в резиденции Центра с руководящими сотрудниками. Входить на территорию запретной зоны они не имели права.

Я готовился к беседе с руководителем упоминавшегося агента и просматривал полученную почту, когда мне сообщили по телефону, что я должен явиться для доклада к уполномоченному Гелена бывшему генералу Лангендорфу, он же Лангкау. О времени мне сообщат дополнительно. Поскольку меня вызывали в главную квартиру, где кроме Гелена имели свои резиденции его уполномоченные Лангендорф и Венд, он же Вендланд, я взял из своих документов подборку фотографий центра подслушивания телефонных разговоров в Кёльне. Имело смысл воспользоваться этим случаем, чтобы посетить также Вендланда и показать ему, как я организовал прослушивание телефонов и контроль телексных каналов советского торгового представительства. Ранее мы уже обсуждали этот вопрос. Вендланд являлся ответственным за подготовку материалов для законопроекта о контроле телефонов, который должен был заменить особые права союзников по этой части (его приняли в 1968 г. после острых дебатов в бундестаге). Я был заинтересован в том, чтобы меня подключили к этому делу.

Существовала даже такая возможность, что вопросом о передаче дел по подслушиванию, находившихся в руках союзников, в ведение властей ФРГ буду заниматься я. Во всяком случае, я рассчитывал на участие в этом деле, так как уже создал собственный немецкий центр подслушивания и поддерживал необходимые контакты с английским посольством, министерством связи и с главными дирекциями связи в Кобленце и Кёльне, а также с соответствующими телефонными службами.

Около 11 часов меня попросили явиться к Лангендорфу. Я сел в свою автомашину и поехал в главную квартиру. Пока я снимал пальто, караульный сообщил в приемную по телефону о моем прибытии, так что в ответ на мой звонок у соответствующей двери на втором этаже она передо мной, как обычно, открылась. Секретарша в приемной предложила мне присесть и пошла доложить обо мне. Вернувшись, она сказала, что Лангендорф сейчас примет меня, только закончит телефонный разговор. Очевидно, таким образом Лангендорф должен был дать условный знак о том, что я прибыл и что меня можно арестовать. Пока я ждал, секретарша дала мне понять, что Лангендорф намерен вручить мне медаль «Святого Георга» за 10-летнюю службу.

Через несколько минут в приемную вышел Лангендорф, поздоровался со мной, взял у секретарши упакованную медаль «Святого Георга» и свидетельство о награждении и попросил меня пройти в его кабинет. Здесь мы расположились в кожаных креслах, то есть обстановка была менее официальной, чем если бы все происходило за его рабочим столом. Лангендорф сразу же заговорил о деле «Банан», приказал доложить ему все обстоятельства, задавал дополнительные вопросы. Но вопросы были настолько неумными, повторялись и уточнялись столько раз, что у меня не хватило терпения, и я сослался на руководителя соответствующей группы по обработке информации, с которым ему следовало бы побеседовать, если речь идет о всесторонней оценке.

Примерно через 30 минут в дверь постучали, и в кабинет вошел господин фон Бутлар, псевдоним Бернхард, ответственный за обеспечение безопасности в центральном аппарате, в сопровождении трех человек в гражданской одежде. Показывая на меня, он произнес: «Это господин Фельфе», взял Лангендорфа под руку и вышел с ним из кабинета. В это время старший из трех показал мне удостоверение сотрудника уголовной полиции и обыскал меня, спросив, нет ли у меня при себе огнестрельного оружия. Затем он сказал, что я должен пройти с ними. Он потребовал также ключи от моей автомашины, после чего мы вчетвером вышли в гардероб, где я мог спокойно одеть свое пальто. У караульного глаза вылезли на лоб, так как все, что сейчас происходило — чужие люди, которых привел Бернхард, уводили меня, — было необычным и выше его понимания.

Перед зданием главной квартиры стоял автомобиль марки «фольксваген». Мы проехали через «глухие ворота» и направились прямо в полицейское управление Мюнхена. Мои вопросы оставались без ответа. Мне сказали, что они сами ничего не знают и что я еще все узнаю. По дороге мне удалось уничтожить некоторые записи, в которых указывались условные адреса и номера телефонов. Однако я не смог вынуть из бумажника фотокопию задания, полученного мной на последней встрече в Вене. Хотя исполненные пункты были отрезаны, тем не менее оставалось достаточно пунктов, которые могли служить доказательством моей разведывательной деятельности против БНД. Впрочем, как позже выяснилось, в этом доказательстве уже не было необходимости.

В тюрьме полицейского управления меня подвергли тщательному обыску, отобрав все содержимое карманов, включая носовой платок. Моя подборка фотографий, а также личные документы были опечатаны в конверте — для следователя федеральной судебной палаты. Хотя и здесь не объяснили причины моего ареста, было уже ясно, что моя деятельность в качестве советского разведчика в федеральной разведывательной службе на этом закончилась.

В ходе первых допросов я признал, что являюсь разведчиком — что я мог еще сказать? С этого момента я мог придерживаться только одной позиции: не отказываться от своего дела, но сообщать как можно меньше сведений моему противнику в лице следователя федеральной судебной палаты д-ра фон Энгельбрехтена.

После первого допроса в Мюнхене была выдана официальная санкция на мой арест. Для его маскировки меня сразу же перевели в небольшую тюрьму в Линце-на-Рейне, а через несколько дней — в подследственную тюрьму в Кобленце. Зарегистрирован я был как «г-н Безымянный».

Но бывают случайности, которые никто не может предвидеть. То, что меня так тщательно изолировали, возбудило любопытство заключенных, работавших уборщиками и поэтому пользовавшихся некоторой свободой передвижения. Один из них, который помогал заведующему этажом, сказал своему охраннику: «Послушайте, господин Безымянный, с которым нам запрещено общаться, это же господин Фельфе из Мюнхена. Я его там видел. Он живет в доме, где жил доктор Ауэрбах, семья которого после его самоубийства выехала из этого дома. Я там часто бывал и видел господина Фельфе». Так сказал заключенный, хотя, кроме директора тюрьмы, никто не знал моего имени, а в газетах о моем аресте не появилось ни строчки. Пресса узнала об этом только через четыре недели.

Однако мое советское руководство этими мерами обмануть не удалось. Оно сразу же узнало, что я и Ганс Ц. арестованы. Ведь, в конце концов, не был зафиксирован мой «признак жизни», то есть либо безобидная открытка на определенный адрес, либо какой-нибудь постоянно обновляемый знак на условленном месте, так что сразу же началось выяснение обстоятельств и были приняты необходимые меры предосторожности.

Допрашивали меня два чиновника охранного отделения федерального уголовного ведомства шесть месяцев. Они ежедневно приезжали из Бонна в Кобленц. Тем временем БНД готовила для руководившего следствием судьи «дневник» моей деятельности, что трудно было сделать быстро. Так, предстояло отыскать и собрать все дела и прочие документы, которые когда-либо проходили через мой письменный стол и которые я хотя бы визировал. Они, как мне стало потом известно, заняли три большие комнаты. Пять человек заносили в растянувшийся на многие годы календарь все, что я делал день за днем: служебные поездки, работа с корреспонденцией, телефонные звонки, переговоры, служебные обсуждения и совещания, встречи с сотрудниками БНД или ЦРУ. Учету подлежали также счета по расходам за командировки и проведенные встречи, официальные протоколы и записи на листках календаря, даты всех отпусков.

После завершения полицейских допросов прибыла комиссия ЦРУ, в которую входили два американца и один неизвестный мне сотрудник БНД. Главный из американцев назвался Бонхартом и работал, по-видимому, во франкфуртской штаб-квартире ЦРУ. Лично я его не знал. Вторым американцем был мистер Петти, который сопровождал и опекал меня и моих коллег из БНД в поездке по США, включая Вашингтон. Немец, который назвался Беетцем, выполнял только функции сопровождающего и блюстителя суверенитета перед тюремными властями. О деле он не имел ни малейшего представления и когда вмешивался в разговор (правда, очень редко), то становилось ясно, что в вопросах разведки и ее администрации он разбирался крайне слабо. До него, например, так и не дошло, что при том количестве бумаг, которое ежедневно поступало ко мне только для общей информации, я мог прочитать лишь какую-то их часть, а многие документы передавал дальше без всякой обработки.

Мистер Бонхарт очень торжественно заявил, что с согласия правительства ФРГ они хотели бы спросить меня о некоторых интересующих их, американцев, вещах. При этом он твердо заверил, что все сказанное мной сейчас ни в коем случае не будет использовано против меня в ходе процесса, даже если эти сведения будут расходиться с моими предыдущими показаниями или окажутся совершенно новыми. Я возразил, что не могу этому поверить, поскольку здесь присутствует сотрудник БНД, который представляет интересы и этой службы, и юстиции ФРГ, но я вполне готов побеседовать с ними. Петти сказал, что мне нечего беспокоиться, никто не испытывает ненависти ко мне и не желает мне ничего плохого. Конечно, дело должно идти своим законным ходом, но злонамеренных козней против меня строить не собираются.

Эти наполовину елейные, наполовину иронические слова послужили мне хорошим предостережением. Мистер Бонхарт перешел к систематическому допросу, руководствуясь объемистыми, написанными от руки записями.

Он спрашивал, какие сведения об известных мне явочных квартирах, номерах телефонов, сотрудниках ЦРУ и совместно проводившихся операциях я передал советской разведке и что после этого произошло. Что я отвечал на эти вопросы по отдельности, я уже сегодня не помню. Но в общем я придерживался ранее взятой мною линии и старался все преуменьшать. Я заметил американцам, как до этого говорил и западногерманским полицейским, что их познания о советской разведке, ее работе и методах руководства агентурой очень малы. Я им сказал, что русские вообще не проявляли особого интереса к американцам, то ли потому, что это не входило в компетенцию моих руководителей, то ли они и без того были в курсе дела.

Бонхарта особенно интересовала моя трехнедельная поездка в США. Он допытывался, что от меня хотели узнать об этой поездке. Когда я сказал, что на моих советских партнеров результаты поездки не произвели впечатления и что они пригласили меня совершить аналогичную поездку в СССР, Бонхарт сразу же вцепился в эти слова. Он подозревал, что в нашей группе во время поездки по США был еще один советский источник. Я сказал, что о нашем пребывании в Вашингтоне и о прослушанных нами докладах в ЦРУ мне особых вопросов не задавали и вообще, к моему удивлению, проявили мало интереса к этому.

Бонхарт был личностью, малопригодной для бесед со мной. Пытаясь переубедить меня, он при этом слишком горячился, не мог скрыть свою ярость, так что атмосфера в ходе бесед всегда была напряженной. Через неделю, во время одного из приступов бешенства, он окончательно потерял самообладание и перешел на крик: «С вами бесполезно дальше разговаривать, вы все время лжете!» Я предложил ему, если он придает какое-то значение беседам со мной, продолжить их после вынесения мне приговора, так как до начала процесса я считаю их абсолютно излишними, они не приносят пользы ни ходу следствия, ни мне. И Бонхарт сдался. Больше я его не видел. Возможно, он понял, что в своей несдержанности выдал больше, чем имел право сказать.

После ухода американцев меня перевели в Карлсруэ, где находился федеральный суд. Там, уже в официальном порядке и более детально, на основе полицейских протоколов и поступившей из БНД документации, допросы продолжил судебный следователь, уже упоминавшийся д-р фон Энгельбрехтен.

Энгельбрехтен, тщеславный лысый человек, уроженец Дрездена, бывший советник военно-полевого суда 12-й зенитной дивизии и Высших летных курсов в Дрездене, вел допросы еще в течение года, причем вежливо и обходительно, пытаясь сделать из составленных ранее полицейских протоколов стилистические шедевры. Однако спустя год он резко сбросил с себя маску дружелюбия, когда выяснилось, что из своей камеры, несмотря на полную изоляцию и строжайший контроль, я поддерживал связь с моими советскими друзьями и получал от них известия в письменной форме, а также и деньги. Этот позор был непереносим для него, человека, который так охотно провозглашал себя старейшим и опытнейшим судебным следователем федерального суда. В результате всего мечта подняться от старшего советника земельного суда до федерального судьи для него оказалась неосуществимой. Позже он перешел из федерального суда в суд по патентным делам.

Энгельбрехтен пытался реконструировать 10 последних лет моей жизни, день за днем. В этом занятии ему помогала поступившая из БНД документация. Однако с его судейской независимостью он оказался не на высоте. Так, этот независимый и подчиняющийся только букве закона судебный следователь получил изъятую у меня при аресте папку с фотографиями пункта по подслушиванию телефонов советского торгового представительства. Но мои пояснения к этим фотографиям не занесли в протокол, сама же папка не попала в список изъятых вещей и была возвращена БНД. А ведь мой подчеркнуто беспристрастный следователь должен был сразу же назначить расследование по этому делу, так как в те времена подслушивание телефонов в ФРГ западногерманскими учреждениями, а стало быть, и БНД запрещалось и представляло собой нарушение статьи 10 конституции. (Эта проблема была в законодательном порядке решена только 13 августа 1968 г., когда БНД получила право подсматривать, подслушивать и записывать подслушанное на магнитофон. До этого все это считалось противозаконным.)

Таким образом, пристрастность моего судебного следователя проявилась в данном случае в том, что он закрыл глаза на происхождение папки с фотографиями и ничего не предпринял. То же самое произошло и в другом случае. Когда в ходе предварительного следствия ведомство федерального канцлера потребовало аннулировать мой статус чиновника и возместить за мои счет все полученное мною за время службы жалованье, суммарные размеры которого обозначались пятизначной цифрой, я поручил моему адвокату использовать мое право подачи жалобы в федеральный административный суд, находившийся в Западном Берлине. Д-р фон Энгельбрехтен озадаченно посмотрел на меня и сказал, что меня никак нельзя везти в Западный Берлин перед началом процесса и, кроме того, соответствующая палата суда не уполномочена рассматривать «секретные дела», каким является мое дело. Я коротко и ясно сказал ему, что меня явно хотят разделать на всех уровнях, а не только в федеральном суде. Если это должно стать концом для меня, то я хочу, чтобы меня похоронили по высшему разряду, с музыкой и помпой. Поэтому я намерен заявить, что наряду с моей разведывательной деятельностью в пользу Советского Союза я успешно выполнял все задания федеральной разведывательной службы, в том числе и такие, как незаконная организация прослушивания телефонов советского посольства в Роландсэкке и советского торгового представительства в Кёльне или установка многочисленных «жучков» в квартирах советских дипломатов. Я мог бы заявить также о том, что по поручению Гелена обеспечивал финансовую компенсацию услуг секретарши статс-секретаря д-ра Глобке, которую Гелен использовал для получения нужной лично ему информации, и за счет средств БНД создал фиктивную должность для ее сожителя; что опять же по поручению Гелена я организовал в Бад-Годесберге дом для гостей (название «массажный салон» употреблялось тогда только для обозначения физиотерапевтических заведений).

Д-р фон Энгельбрехтен немедленно прекратил этот разговор, и я встретился с ним снова лишь через несколько дней. Тут он заявил мне, что после последнего разговора со мной он немедленно сделал по телефону заявку на визит к Гелену (тогда мало кто имел прямой доступ к нему) и 12 ноября 1962 г. изложил ему ситуацию и мое намерение обратиться с жалобой в федеральный административный суд. После этого он, старший советник земельного суда и судебный следователь федерального суда д-р фон Энгельбрехтен, получил полномочия официально заявить мне следующее: если я не воспользуюсь своим правом подавать жалобу и признаю, что переданное мне разъяснение имеет юридическую силу, то БНД не потребует от меня уплаты долга. Затем д-р фон Энгельбрехтен повторил это заявление по телефону моему адвокату, который все зафиксировал на бумаге, так что устные обещания были, так сказать, облечены в письменную форму.

Еще один случай показал мне тщеславную чувствительность судебного следователя фон Энгельбрехтена, которая повысила мою бдительность. Он решил применить ко мне положение о конфискации имущества, что имело отрицательные последствия не столько для меня, сколько для моей семьи. Мой адвокат заявил протест и добился принципиального решения федерального суда, в соответствии с которым это сохранившееся в уголовно-процессуальном кодексе по историческим причинам положение считалось противоречащим действующему конституционному праву, и поэтому решение о конфискации имущества должно быть отменено.

По меньшей мере в течение недели д-р фон Энгельбрехтен выглядел явно оскорбленным тем, что практика конфискации имущества, с давних лет применявшаяся им по отношению к подследственным политическим заключенным, была отменена и объявлена неправомерной. Он ясно дал мне понять, что я доставляю ему слишком много трудностей. Тем не менее упомянутое решение подхватила пресса, и оно подверглось обсуждению с участием специалистов.

Когда я однажды заметил ему, что некоторые мои показания могли бы послужить для меня смягчающими обстоятельствами по одному из пунктов обвинения, он заявил: «Я это не засчитываю, я хочу дать возможность вашему защитнику что-то для вас сделать». Прокуратура поступила точно так же, она просто «забыла», что уголовно-процессуальный кодекс предписывает ей искать не только обвиняющие, но и смягчающие или снимающие вину обстоятельства. При рассмотрении моего дела об этом даже не подумали, и такая практика была, видимо, довольно распространенной.

Мой процесс начался — после нескольких отсрочек — 8 июля 1963 г. и продолжался — в основном без допуска общественности — две недели. По указанию ведущего судьи, члена федерального суда Шумахера, по прозвищу Свирепый Пес, меня соответствующим образом готовили к процессу. За две недели до его начала он распорядился, чтобы по ночам меня контролировали через каждый час, обосновав это опасением, что я могу избежать процесса путем самоубийства. До этого судья меня в глаза не видел, так что он дал указание, основываясь не на личном впечатлении и хорошо понимая, что человеку, решившемуся на самоубийство, невозможно помешать выполнить свое намерение с помощью ежечасных проверок, наоборот, связанные с проверками психические нагрузки могут скорее укрепить его в этом. Все проверки проводились с большим шумом, так что спать ночью было невозможно. Человек, которого за ночь девять разбудят, через две недели становится физически истощенным. Именно в таком состоянии я появился в зале судебных заседаний.

Насколько торжественно и величаво вошли в зал пять членов суда третьей палаты по уголовным делам в их красных мантиях и беретах, настолько смешным показался мне этот средневековый маскарад. Они, обвинители и секретарь, двигались на возвышении, как маски во время карнавального шествия, с той только разницей, что сами себя принимали всерьез, считая, что находятся на высшей ступени юридической иерархии. И все это было спектаклем, так как приговор уже давно утвердили. Мои заявления выслушивались только в той мере, в какой это оказывалось удобным суду, а затем меня лишали слова. Я заметил, как председательствующий постоянно внимательно следил, чтобы я не сказал лишнего слова, которое могло бы вызвать скандал. Ведущий судья Шумахер постоянно пытался в ходе процесса вносить неуместную жесткость, так что председателю суда приходилось его неоднократно сдерживать. Он, например, решил сделать из меня видного и активного нациста только потому, что я в 15 лет был шарфюрером в «гитлерюгенде», то есть имел второй от начала чин в иерархии этой организации. А сам он, бывший член нацистской партии (партбилет № 3961459) и сотрудник СА, пошел на то, что приписал все это своим «политическим ошибкам» и объявил себя просто «попутчиком» нацистов, чтобы стать федеральным судьей. И именно он попытался поставить мне в упрек мое прошлое.

Через две недели был вынесен приговор. 14 лет без зачета года предварительного заключения, то есть всего 15 лет лишения свободы — самая высокая мера наказания. Я был твердо убежден, что мне не придется отбывать этот срок полностью. Я рассчитывал на половину.

Противная сторона в силу своего «понимания» моей работы заклеймила меня предателем, как и многих других разведчиков, работавших в разведывательных центpax. В приговоре по моему делу от июля 1963 г. при определении срока наказания говорилось: «Его вина чрезмерно велика уже в связи с тем исключительно большим объемом его многолетней предательской деятельности и значением переданного им материала. Велика была также степень опасности его личности, и прежде всего в связи с его важным служебным положением, высоким интеллектуальным уровнем и отсутствием всякой совести».

Пусть их говорят, ведь их родина не была нашей. Я позволю себе возразить против таких утверждений только в одном смысле. Политический противник, выполняющий свою работу по внутреннему убеждению, должен бы, собственно, знать, что предательство по чисто эгоистическим мотивам не дает той силы, которая необходима, чтобы столь долго держаться, а я сумел все же продержаться целых 10 лет. В конце концов «люди из элиты» сами поняли это после того, как стало известно о моей «двойной игре». Люди же мыслящие, сумевшие по достоинству оценить мою работу, не могли согласиться с официальной версией «предателя». Даже находясь в заключении, я чувствовал их солидарность.

Понятие «предательство» всегда связано с позором человека и делает его гнусным. Этот ярлык хотели наклеить и на мое имя. Но я ничего не предал, наоборот, я остался верен своим новым взглядам, доставшимся мне так нелегко, а именно пониманию необходимости использовать все свои знания и все свое умение, свои старые связи, чтобы помочь Советскому Союзу в его тяжелой борьбе против развязывания третьей (в этом случае атомной) мировой войны. И если еще и сегодня некоторые средства массовой пропаганды называют меня предателем, то это результат раздражения как раз тем, что мне многое удалось, что я сумел внести свой вклад в обеспечение мира на стыке двух больших общественных систем. Они никогда не простят того, что человек из «их» круга, да еще принадлежавший к «элите», к СС, нашел в себе силы сотрудничать с Советским Союзом. Да я и не придаю никакого значения их «прощению». А подобного рода журналистская стряпня лишь разоблачает самих авторов, их политические взгляды. Если бы эти журналисты в своей работе действительно руководствовались политическими убеждениями, то они должны были бы признать за противником (то есть за мной) право на такие же политические, пусть и противоположные, убеждения. Но поскольку они этого не делают, то возможны только два вывода: первый — они клевещут на меня по злому умыслу и второй — они сами видят в своей работе одно лишь прибыльное дело, а не возможность бороться за политические идеалы, хотя стремятся убедить нас в обратном.

Я целенаправленно предпринимал шаги для проникновения в БНД и в сферу контршпионажа, будучи убежденным, что именно там я принесу больше пользы той стороне, которую выбрал, опять-таки в силу моих убеждений. Когда я поступил на работу в организацию Гелена, ставшую позже БНД, я уже давно был советским разведчиком и выполнял поставленную передо мной задачу. Так какое же это было предательство?

Меня отправили в тюрьму в Штраубинге, в Нижней Баварии, где мне предстояло провести без малого шесть лет. Там меня сразу же доставили в так называемую «комнату для рапорта», где начальник тюрьмы Вагнер, который, очевидно, уже получил указания, как обращаться со мной, без всяких разговоров заорал, что он со мной расправится, он мне шею свернет, положит на лед, пока я не почернею, и т. п. В ответ на мои жалобы по поводу его обращения врач и тюремный священник сказали, что не следует воспринимать это так трагически, потому что Вагнер неизлечимо болен — у него рак желудка. Однако меня мало утешил тот факт, что он и по отношению к своим чиновникам был груб и злобен, так как его подчиненные придерживались манер своего шефа и затрудняли мою жизнь всюду, где только могли. Когда Вагнер умер, я поначалу вздохнул свободно. Однако моя жизнь стала не намного легче, так как федеральная прокуратура и БНД, очевидно, неослабно «заботились» обо мне. Мне стало известно, что уполномоченные БНД неоднократно посещали руководство тюрьмы, и я не мог избавиться от подозрения, что предпринимались попытки найти и подставить мне провокатора из числа заключенных.

Направленный против меня террор был по характеру психологическим, но от этого он не становился менее болезненным. Например, меня лишали возможности переписываться с членами моей семьи, задерживали письма от матери, отказывали в допустимых облегчениях режима, которые предоставлялись другим заключенным, зачастую злостным уголовникам. Впрочем, некоторые служители тюрьмы мне помогали или снабжали меня информацией, когда уполномоченные БНД посещали руководство тюрьмы или когда обо мне шла речь на совещаниях тюремных чиновников.

Медицинское обслуживание в рамках возможного было достаточно хорошим. Врачи, особенно невропатолог д-р Шильдмайер, и медсестры не давали мне никаких оснований для жалоб — даже наоборот. В отличие от других служителей тюрьмы, повышавших от себя еще на одну ступень строгость полученного свыше указания, они не создавали трудностей для политического заключенного.

Готовность помочь мне всегда проявлял и тюремный священник, советник по делам церкви Меркт. Он потерял ногу под Сталинградом и хорошо помнил ужасы войны, так что пищи для разговоров у нас было достаточно. Несколько лет тому назад он был духовным наставником бывшего полковника Петерсхагена, известного под прозвищем Спаситель Грейфсвальда, так как он в свое время сдал этот город без боя. Петерсхаген был также заключенным тюрьмы в Штраубинге. Во время одной из поездок в Мюнхен он попал в сети баварской юстиции, когда намеревался организовать в мюнхенских политических кругах акцию в защиту мира.

В своей книге Петерсхаген назвал священника Меркта сторонником мира, и в этой связи Меркт, как он мне признался, имел трудности по службе. Сейчас мои записки ему уже не повредят, он скончался 17 ноября 1974 г., окруженный всеобщим уважением и любовью за свою человечность, которую он сохранил в бесчеловечных условиях. Эти условия жизни в тюрьме, названные мною бесчеловечными, я хочу показать на некоторых примерах.

Трудно описать жизнь в тюрьме до приговора, когда давят мысли о предстоящем процессе, а также о моральных и материальных последствиях для членов семьи. В это время человек с психологической точки зрения живет в экстремальных условиях. Однако и период после приговора также едва ли поддается описанию, поскольку трудно передать всю монотонность жизни, психологический террор против политического заключенного и вообще все детали его положения.

В этом плане мне пришлось испытать почти все. Впрочем, существуют различия в статусе подследственного и осужденного заключенного. На эту тему в последние годы активно дискутировала и писала западногерманская общественность. При этом я часто думал, почему позволяют говорить только тем, кто находится с передней стороны решетки, почему слушают в основном только их. Тех, кого это непосредственно касается, почти или совсем не допускают к участию в подобных дискуссиях.

Подследственный заключенный находится в лучших условиях в отношении письменной связи с внешним миром, чем осужденный, который имеет возможность вести переписку только с утвержденными тюремным начальством лицами и получать только одно маленькое письмецо в две недели. Подследственному заключенному разрешается, если у него есть деньги, питаться за свой счет «светской» пищей, как это делал, например, издатель журнала «Шпигель» Аугштайн, когда он в связи с аферой вокруг этого журнала сидел в небольшой тюрьме в Карлсруэ через несколько камер от моей. Охранники не испытывали восторга от того, что им приходилось утром, в полдень и вечером приносить ему еду из близлежащего ресторана и сервировать ее на подносе.

Когда тебя вдруг запирают в помещении размером 2×4 м и ты оказываешься в полной изоляции от внешнего мира, лишенным свободы передвижения, которое заменяют 30 минут прогулки по кругу в тюремном дворе, то чувствуешь себя ошеломленным от не поддающейся пониманию нереальности этих условий.

Мне теперь ясно, что при проведении в будущем реформ просто нельзя согласиться с тем, чтобы заключенные, вопреки зафиксированным на бумаге правам, оказывались практически бесправными и беспомощными перед произволом неквалифицированных людей. Пытался ли кто-нибудь когда-нибудь выяснить, сколько было подано заключенными жалоб и сколько из них было отклонено судами или органами надзора? Я думаю, что скандалы в гамбургской и маннгеймской тюрьмах, где нашли свою смерть многие заключенные, дают ответ на этот вопрос. Но это только верхушка айсберга. Недаром представителями юстиции предпринимались такие усилия, по крайней мере на первом этапе, чтобы замять это дело.

Еще один пример. Мне не разрешили подписаться на иллюстрированный географический журнал. Когда я подал в верховный земельный суд жалобу, сославшись на мое право свободно получать информацию, гарантированное каждому немцу в статье 5 конституции, она была отклонена, хотя в то время не было никакого закона, который лишал бы заключенных этой одной из основных свобод. Вот так обстояли дела.

За мою жалобу на отказ в выписке газеты на мой счет были отнесены расходы по ее рассмотрению. Я не протестовал против этого. Но произвол тюремных властей выразился в том, что я должен был покрывать эти расходы не за счет своих личных средств, а за счет так называемых «домашних денег». Следует пояснить, что работавшие заключенные получали ежедневно 50 пфеннигов, то есть примерно 12–13 марок в месяц. За перевыполнение норм и тому подобное выплачивалась премия в размере одной марки. Половина этого «заработка» откладывалась для выплаты после освобождения, другую половину составляли «домашние деньги». Только за счет этих денег можно было оплачивать канцелярские и почтовые расходы и делать различные покупки (на сумму не больше 10 марок в месяц). Тот, у кого было мало «домашних денег», не мог себе многого и позволить, например купить табаку или продовольствия. Тот, кто часто писал заявления или жалобы, имел меньше денег для таких покупок. Тот же, кто, как и я, должен был выплачивать судебные издержки за счет «домашних денег», был лишен возможности вообще что-либо покупать.

Кому сегодня известно, что заключенные, как рабы, использовались юстицией, вернее, ее служителями в качестве дешевой рабочей силы. В тюремных типографиях, переплетных, столярных и слесарных мастерских, прачечных, ткацких цехах, на сельскохозяйственных и цветоводческих предприятиях по низким тарифам выполнялись частные заказы сотрудников органов юстиции. Это, конечно, не содействовало укреплению у заключенных уважения к законам. Было известно, что для оценки стоимости работы, выполняемой заключенными, существовали три тарифа: по высшему тарифу платили учреждения, которые заказывали, например, мебель, ковры или отдавали в переплет книги; по среднему тарифу платили сами заключенные, если они хотели, например, переплести собственную книгу; по самому низкому тарифу платили служители тюрьмы, которые могли заказывать обстановку для квартиры, ковры, корзиночные изделия, сдавать в переплет книги и т. д. Так, один учитель, работавший в тюрьме, заказал себе стенной ковер размером примерно 100×30 см, рисунок которого был взят с почтовой открытки. Заключенный, старательный работник, должен был скопировать по этой открытке рисунок для ковра, что было сложной и продолжительной работой. Затем он ткал ковер в течение более чем четверти года, по пять дней в неделю, по восемь часов в день. Когда же писарь мастерской составил расчеты затрат рабочего времени и материалов — ведь больше ничто не учитывалось, — он был вынужден трижды переделывать свои счета по указанию начальника мастерской, так как нельзя же было показывать истинную цену. Когда все же получилась сумма в 125 марок, писарю сказали: «Более 95 марок эта вещь не должна стоить. Сами подумайте, как это можно сделать, ведь вы же сидите за мошенничество. Вам виднее, как этого добиться». Вот уж действительно хороший вклад в усилия, направленные на возвращение заключенных к нормальной жизни. За минувшее время кое-что в этой системе изменилось. Но самое хорошее служебное распоряжение никуда не годится, если его выполняют плохие люди.

В субботу, 18 января 1969 г., мне в тюрьме был нанесен визит. Я находился в переплетной мастерской, где в свободное время занимался на курсах переплетного дела. Около девяти часов туда позвонили и сообщили, что ко мне явился посетитель. Сразу же после этого за мной пришел чиновник… На мой вопрос, кто ко мне прибыл, он ничего не мог ответить и только сказал, что должен отвести меня в административное здание. В коридоре первого этажа административного здания нас ждал дежурный чиновник администрации, который тоже не мог сказать, кто желает меня видеть. Когда я вошел в «комнату для рапорта», чиновники остались за дверью, так что я оказался наедине с посетителем. Он встал со стула, сделал несколько шагов мне навстречу и приветствовал меня следующими словами: «Добрый день, господин Фельфе, я принес известие, которое может изменить вашу судьбу. Пожалуйста, садитесь».

Сначала мне подумалось, что посетителем является, возможно, какой-нибудь адвокат. Однако эта мысль исчезла сразу же после того, как он заявил, что передо мной открывается возможность вернуть честь, уважение, материальную независимость и обеспечить себе старость. Он сообщил, что явился по поручению «сильной и влиятельной группы», чтобы сделать мне предложение, которое позволит выполнить все мои желания и чаяния и вернет мне независимость и самостоятельность. Он уполномочен предложить мне написать мемуары обо всем периоде, то есть о 25 годах моей разведывательной деятельности, если я соглашусь после освобождения не оставаться в Федеративной республике и не уезжать в одну из стран «восточного блока», а переселиться к какую-нибудь нейтральную страну. Единственное условие состоит в том, что я должен жить в нейтральной стране, где меня в любое время могли бы посещать члены моей семьи. Я могу также посещать их в ФРГ, но только не оставаться там на жительство. Кроме того, я не должен ездить в любую страну «восточного блока».

По-видимому, продолжал он, при этом невозможно избежать того, что представители Советского Союза установят со мной контакт, но главное, чтобы я никогда не ездил в страны «восточного блока». Мне предлагают гонорар в размере полмиллиона марок, которые будут положены на мой счет в любом банке по моему выбору в какой-либо нейтральной стране и которыми я смогу свободно располагать, как только представлю рукопись мемуаров. Я сам могу определить, сколько времени мне на это потребуется. До получения этих денег в мое распоряжение я могу с пользой вложить их в дело, например в ценные бумаги или недвижимость. Лишь мое право собственности на указанную сумму будет отложено до сдачи рукописи, но проценты с этой суммы я могу получать ежегодно.

Когда я прервал посетителя и спросил, кто он такой и по чьему поручению прибыл, он заявил, что я могу быть уверенным в наличии согласия компетентных властей на этот разговор, в противном случае он не смог бы со мной встретиться с глазу на глаз. Тех, кто поручил ему это дело, он пока еще назвать не может. Их имена я узнаю позже, когда он — при условии согласия и готовности с моей стороны — вновь посетит меня на следующей неделе, чтобы подписать со мной договор. Мне следует учесть, что предлагаемый мне гонорар достаточен для того, чтобы при обычных 6 процентах годовых на вложенный капитал обеспечить мою старость на более высоком уровне, чем чиновничья пенсия, которую я смог бы заработать обычным путем.

Затем он перешел на полемический тон и заявил примерно следующее: «Что вам делать на Востоке? Вы туда не вписываетесь, жизнь на Востоке не годится для вас. Вы, может быть, столкнетесь со многими трудностями, мы ведь знаем, что вы не будете скрывать свои мысли, а станете говорить то, что думаете. Вы ведь и Гелену, и другим своим начальникам всегда высказывали свою точку зрения, даже в тех случаях, когда ваши начальники придерживались иного мнения. В Советском Союзе вам этого не удалось бы сделать, а теперь, когда вы будете полностью зависеть от них, тем более».

Я ответил, что никогда не боялся открыто высказывать собственное мнение, и нет оснований полагать, что я стал другим, так как применявшийся против меня в заключении террор отнюдь не способствовал тому, чтобы я изменился, напротив, в таком случае меня должны были бы окончательно сломить или убить. А вообще я считаю, сказал я, что в Советском Союзе больше ценят людей, которые свободно высказывают свое мнение, а не подхалимничают, не становятся лизоблюдами с готовым «да» на все случаи. Это соответствует моему собственному опыту, и бывший посол ФРГ в СССР Кролль подтверждает мое убеждение, его мемуары стоят того, чтобы их прочитать. Тогда посетитель изменил тон и тему беседы. Он спросил, как я представляю себе свою профессиональную деятельность, если я уеду в ГДР или Советский Союз.

Я не без иронии ответил: «Будет не так уж трудно найти занятие для меня, так как по единодушному приговору суда и оценке БНД я принадлежу к высшей категории интеллигенции».

Я нисколько не сомневался, что мне удастся найти работу в каком-нибудь издательстве, в крупной научной библиотеке или в архиве. Я вполне мог бы работать и в народном хозяйстве. Ясно, что о работе в области разведки не может быть и речи. В лучшем случае меня могут использовать в качестве советника по тем или иным проблемам, касающимся ФРГ. Большего в этом плане едва ли можно ожидать, так как семилетний перерыв слишком велик. Кроме того, в Советском Союзе также признается неписаный закон разведки, согласно которому раскрытый разведчик не может более заниматься этой деятельностью. Особенно в том случае, если он побывал в руках противника, а семилетний срок — это самый большой срок заключения, выпавший на долю кого-либо из агентов, осужденных в Федеративной республике со дня ее основания. Я ведь являюсь самым «старым по выслуге лет» среди политических заключенных. Таким образом, мое использование в разведке полностью исключено, хотя я и сам ни при каких обстоятельствах не соглашусь на это. Я уже достиг того возраста, в котором человек нуждается в покое и гарантированном существовании, к тому же семь с половиной лет заключения не прошли для меня бесследно. Посетитель ответил на это: «Да, да, более семи лет — это вполне достаточная благодарность со стороны ваших друзей, и большего вы не получите, если поедете туда».

На мой вопрос о том, каким образом мыслится осуществить сделанное мне предложение, ведь я лишен каких-либо документов или записей, мне было сказано, что мне, конечно, помогут получить доступ ко всем необходимым документам и архивам, в том числе к материалам процесса, а также к моим показаниям во время пребывания в плену, ко всем собраниям документов современной истории, включая американский «Центр документации», газетным архивам и т. д.

Я заявил посетителю, который все еще оставался для меня загадкой, что я нахожу его предложение очень интересным, особенно условие о моем проживании в нейтральной стране, так как всегда мечтал купить старый крестьянский дом где-нибудь в Австрии и сделать его оплотом своего существования. Но чего ожидают от моих мемуаров? Может быть, того, что я с шумом захлопну за собой дверь и позволю своим заказчикам дать броский заголовок в газеты: «Советский шпион высшего класса порывает с Москвой», или, может быть, мое освобождение ставят в зависимость от моего согласия на это предложение, или имеется намерение использовать мое прежнее ремесло? В таком случае я вынужден его разочаровать. Я никогда не допущу, чтобы меня использовали для организации скандальной сенсации, и не имею ни малейшего намерения в какой-либо форме и где-либо заниматься разведывательной деятельностью. Если я когда-нибудь, возможно, и напишу обо всем пережитом с целью опубликования, неважно, для тех, кто его прислал, или для других, то все равно я не намерен допустить, чтобы кто-то злоупотреблял моим именем. Лучше я откажусь от немедленного освобождения, так как я уже преодолел «мертвую точку», и, потом, когда-нибудь меня все же должны будут выпустить? Самое позднее, через два года я отбуду две трети своего срока, и будет трудно отказать мне в условном освобождении в соответствии с параграфом 26 уголовного кодекса. Кроме того, для принятия такого решения уже не будет надобности обращаться в политическую инстанцию, решать будет только суд, который не подчиняется никаким указаниям и принимает решения исключительно на основе закона. И тогда нельзя будет утверждать, что я все еще представляю собой опасность или могу стать рецидивистом, а только это и может быть причиной отказа в условном освобождении. Следовательно, меня уже ничто не может испугать. Возможно, дело обернулось бы иначе, если бы ко мне пришли с подобным предложением вскоре после вынесения приговора. В то время положение моего посетителя было бы более благоприятным. Теперь же меня нельзя напугать.

Нет, нет, возразил мой посетитель, на меня ни в коем случае не хотят оказывать давление и совсем не хотят, чтобы я хлопнул дверью, мне желают добра. Действительно, более глупых аргументов он просто не мог найти. Наконец он великодушно заявил, что мне могут помочь изменить фамилию.

Я, не задумываясь, ответил, что это самое лучшее предложение в ходе всей беседы, так как если бы меня звали Мюллер или Леман, то тогда мне все стало бы безразлично. Но я заинтересован в том, чтобы и с моей редкой фамилией я мог спокойно жить после освобождения.

После его нескольких пустых фраз (вроде того, что он рад моей откровенности, тем самым я облегчил его задачу и т. п.) я ему заявил, что пока он еще не получил от меня никаких обещаний, за исключением моей готовности выслушать подробности его предложения. Ведь сегодня он сделал предложение только лишь в общей форме. Он ответил, что приедет на следующей неделе, то есть через несколько дней, чтобы обсудить со мной проект договора, который я должен буду подписать. Тогда я и узнаю, какое издательство обращается ко мне с этим предложением, а сегодня он больше не может ничего сказать.

От ответа на мой повторный вопрос, как я должен его называть, он уклонился. Я сразу же сказал, что в разведке фамилии — пустой звук, ведь всем ясно, что названные фамилии не имеют никакого значения, но что приятнее обращаться к человеку, называя его по имени, даже если это имя фальшивое. На это посетитель ответил: «Называйте меня Байер». В пылу беседы он, несомненно, в тот момент не заметил, что тем самым признал свою принадлежность к разведке.

К концу беседы Байер заявил, что по его распоряжению меня изолируют до подписания договора, то есть до окончания бесед с ним, чтобы я ни с кем не разговаривал. Само собой разумеется, я должен хранить по поводу его предложения полное молчание. В противном случае оно будет взято назад, и на этом все кончится. Я решительно запротестовал против грозившего мне вновь одиночного заключения, заявив, что оно скорее привлечет внимание ко мне. Впрочем, я готов на несколько дней лечь в лазарет, там я тоже буду один, и это никому не бросится в глаза. Байер сказал, что он не желает ничего менять, но это только на несколько дней, а потом он привезет мне что-нибудь для чтения, газеты и т. п.

Сразу же после беседы с Байером меня поместили в одиночную камеру, что означало полную изоляцию, даже прогулки в одиночку. На следующий день, в воскресенье, 19 января 1969 г., меня доставили в середине дня к директору тюрьмы Штэрку. Он лишь сообщил мне, что после беседы с господином д-ром Байером распорядился перевести меня в одиночное заключение по желанию федеральной прокуратуры. Если я хочу присутствовать на концерте, который состоится сегодня, в воскресенье, в церкви, то меня должны посадить отдельно от всех и особо строго охранять. Конечно, я отказался от концерта. Штэрк еще заметил, что д-р Байер в среду или в четверг, наверное, приедет снова.

Я предложил директору, чтобы меня не оставляли в крыле здания, предназначенном для одиночного заключения, а поместили лучше в госпиталь. Амбулаторное лечение моей болезни (ишиаса) можно было бы продолжать в стационаре, так как мое одиночное заключение вызывает ненужное внимание. Штэрк сразу же согласился с моим предложением и сказал, что он распорядится, чтобы на следующий день меня перевели в лазарет.

Когда я из административного здания вернулся в здание тюрьмы, меня вызвали на центральный пост, где дежурный чиновник передал мне сообщение директора о том, что он уже связался по телефону с главным врачом и на следующий день я должен в обычном порядке записаться к врачу. После этого меня поместили в госпиталь. Там я и ждал посещения д-ра Байера. В четверг, 23 января, Штэрк передал мне: «Господин, который вас недавно навещал, приедет завтра, в пятницу».

Но на следующий день ничего не произошло. Более того, в субботу, 25 января, то есть ровно через неделю после беседы с д-ром Байером, заместитель директора тюрьмы позвонил дежурному санитару и сообщил, что распоряжение о моей изоляции немедленно отменяется. В понедельник, 27 января, меня перевели назад в тюремное здание, и я пошел на работу. Во второй половине дня директор тюрьмы Штэрк во время своего обычного обхода мастерских зашел и в переплетную мастерскую, где находилось мое рабочее место. Он спросил, как я перенес изоляцию. Я ответил, что вообще ничего не понимаю, так как одиночное заключение было совершенно излишним. Штэрк довольно убедительно пояснил, что и он ничего не знает ни о моей беседе с д-ром Байером, ни о том, почему он не приехал во второй раз. Ему лишь по телефону дали соответствующее указание, кто, он не сказал, но это могла быть только федеральная прокуратура, которая распорядилась и насчет моей изоляции. Он не может мне что-либо объяснить, так как сам ничего не знает. Если ему что-нибудь станет известно, то он мне сообщит.

В одиночном заключении у меня было достаточно времени, чтобы подумать о д-ре Байере. Ясно, что его визит разрешен федеральной прокуратурой, в ведении которой я находился. От нее же исходило согласие на разговор с глазу на глаз и на полную изоляцию после него. Ясно было также, что здесь не обошлось без участия БНД. Но кто же стоял за д-ром Байером?

Еще в декабре 1968 г. я понял из намеков моего адвоката, что в феврале 1969 г. мог рассчитывать на помилование и освобождение из тюрьмы. Очевидно, было решено до этого предпринять еще одну попытку добиться от меня разрыва с Советским Союзом, чтобы потом использовать это на всю катушку в пропагандистском плане.

Итак, д-р Байер получил доступ ко мне через БНД. Но я не мог себе представить, чтобы эта служба выложила полмиллиона за несколько броских заголовков в газетах и даже за мой обет молчания, так как, без всяких сомнений, предложенным мне путем мои мемуары никогда не увидели бы свет. Взвесив все, я пришел к выводу, что за д-ром Байером стояли мои бывшие коллеги из ЦРУ. Очевидно, они хотели продолжить разговор, состоявшийся после допросов во время следствия. Этот вывод подтвердили попытки американцев получить информацию обо мне и установить со мной контакт после моего освобождения.

Только в четверг, 13 февраля, я снова увидел Штэрка, когда он зашел в переплетную мастерскую. Он спросил меня, как я себя чувствую. На мой вопрос, что слышно о д-ре Байере, ответил, слегка улыбаясь: «Я отказываюсь от показаний по этому вопросу», и ушел.

Вечером в тот же день, сразу после окончания работы, меня отвели к Штэрку. Все это было настолько необычным, что у меня возникла уверенность в предстоящих решающих событиях. Когда я вошел в его кабинет, он приветствовал меня, протянув руку, и сказал: «Сердечно поздравляю вас, и, пожалуйста, садитесь». Он сообщил, что мне нужно немедленно переодеться для отъезда. На следующее утро меня доставят к границе. По поручению ответственного сотрудника федерального министерства юстиции он должен передать мне, что вечером следующего дня я буду свободен, если, добавил он, «ваши друзья сдержат свое слово». Впрочем, он еще утром, когда я с ним разговаривал, знал о моем предстоящем освобождении. О д-ре Байере мы во время нашего разговора больше не вспоминали. Штэрк, несомненно, не знал о нем ничего существенного.

В пятницу, 14 февраля 1969 г., два чиновника охранной группы федерального уголовного ведомства вывезли меня из тюрьмы и доставили к границе. Оба чиновника были мне незнакомы и не называли своих имен. Держались они очень вежливо. Мне передали привет и наилучшие пожелания от сотрудника ведомства Вебера, который допрашивал меня. Ровно в 18 часов 50 минут мы прибыли на пограничный контрольный пункт Херлесхаузен. После некоторого ожидания в соседнем помещении появился господин, который объявил мне решение о помиловании: «В соответствии с решением федерального президента о помиловании вы с настоящего момента освобождаетесь из заключения с условным сроком пять лет. Вы знаете, что в течение этого срока вы не должны совершать уголовно наказуемых преступлений, так как в противном случае вам придется отбывать остаток срока, на который вы были осуждены. Вам, как гражданину ФРГ. предоставляется право свободно выбирать место своего пребывания и место жительства. В случае вашего выезда за границу ничто не мешает вам опять приехать в ФРГ или поселиться здесь. До свидания».

После краткого приветствия со стороны моего адвоката Фогеля и адвоката Штанге, представлявшего федеральное правительство, я, уже свободным, пересек государственную границу.

Незадолго до этого границу в обратном направлении пересек автобус, в котором находилось 21 человек, все агенты западных секретных служб. 18 из них были арестованы и осуждены в ГДР. Трое студентов из ФРГ были накануне доставлены специальным самолетом из Москвы, где они были осуждены за шпионаж в пользу американской разведки. Мои друзья сдержали свое слово, что они меня никогда не оставят в беде.

Я был удивлен тем, что о факте моего помилования так быстро официально уведомили прессу. Вероятно, сочли, что такого рода действия невозможно сохранить в тайне или это можно делать только в течение короткого периода времени, в связи с чем соответствующие попытки не имеют никакого смысла. Очевидно, в Бонне были заранее подготовлены тексты заявления для прессы, которые и передали ей после поступления телефонного извещения о том, что все прошло гладко.

Привлечение прессы к этому делу было спланировано заранее. Это явствует из того факта, что снимки моего перехода границы, сделанные вечером 14 февраля, журнал «Шпигель» поместил в № 9 за 24 февраля, а «Штерн» — в № 9 за 25 февраля 1969 г. На основании этого можно сделать вывод, что фоторепортеров официальная инстанция заранее уведомила о моем переходе границы в Херлесхаузене. Фотографии других агентов — участников обмена в прессе не появились, то есть была заинтересованность только в публикации моих фотографий.

Два различных снимка были сделаны с двух достаточно удаленных друг от друга пунктов. Значит, присутствовали по меньшей мере два фоторепортера, поскольку мое пребывание на открытом пространстве длилось, самое большее, 20–30 секунд (одному фотографу было бы просто невозможно так быстро сменить свое местонахождение).

Я предполагаю, что с помощью такой предусмотрительности официальные инстанции хотели заручиться поддержкой прессы, чтобы использовать в пропагандистских целях информацию, которая также была передана прессе этими же инстанциями.

Когда я сейчас, спустя много лет, анализирую публиковавшиеся в прессе ФРГ статьи о моем обмене и обо мне самом, я не могу не согласиться (впрочем, так же, как и тогда) с Бисмарком, который говорил, что если наши враги льют на нас грязь, то это означает, что мы действовали правильно.

Мне могут возразить: это, мол, было тогда, в ФРГ сейчас существует другой политический климат. Нет ничего более ошибочного. И сейчас извлекается из архивов и используется по мере надобности выдуманная тогда редакциями ложь. И не следует упускать из виду, что, как и в других областях, в данном случае также присутствует антикоммунистическая, особенно антисоветская, направленность. Писаки при этом даже не стараются вбить клин между мной и моими советскими партнерами. Они не настолько глупы. Их задача в том, чтобы снова и снова вколачивать в сознание граждан ФРГ ложь о «советской угрозе». Для этой цели им и сейчас очень кстати «опасный советский шпион» Фельфе.

Сразу же после моего освобождения из западногерманской тюрьмы в 1969 г. в Центре БНД сфабриковали «изложение» моей деятельности в пользу советской разведки. Книга получила название «Москва вызывает Хайнца Фельфе» и была опубликована издательством Хазе и Келера в Майнце. Ее заблаговременно разослали заинтересованным и услужливым журналистам, но в книжную торговлю она так и не попала. Цель этой махинации заключалась в том, чтобы сохранить и укрепить стереотип антикоммунизма, присущий службе Гелена.

Насколько велика была заинтересованность руководства БНД представить при этом советского разведчика отмежевавшимся от своих «хозяев», показали также «соблазнительные» крупные денежные суммы, которые мне предлагали во время пребывания в заключении с 1961 по 1969 г. в качестве цены за отречение от мотивов моей работы в пользу Советского Союза. Поскольку эти предложения были отвергнуты, шпионский клан Гелена — Весселя пригрозил мне опубликованием «контрмемуаров», если я позволю себе после освобождения написать правду. В западногерманском журнале «Шпигель» и других журналах ФРГ уже в течение многих лет манипулируют частями этой составленной в Пуллахе бумажки, чтобы распространять легенду о Фельфе по рецепту Гелена. Однако должен сказать, что не в моих привычках склоняться перед угрозами, хотя я в течение ряда лет вел себя сдержанно.

Когда я в Москве прочитал «тайную» историю Фельфе, меня, откровенно говоря, поразил примитивный способ изображения событий. И все же не хочу скрывать, что иногда при чтении этого опуса я от души забавлялся. Например, когда я прочитал, что соседство Фельфе с Аденауэром в Бад-Хоннефе якобы привело к установлению близких отношений между ними, и однажды, по случаю встречи со своим «старым камрадом из СС», они пили вино из подвалов Конрада Аденауэра. Ну уж если бы это оказалось так, то мне как разведчику лучшего «начала» нельзя было бы и желать. Однако, к сожалению, у нас не было таких близких отношений.

Искажения или неверные представления я обнаружил и в книге Хайнца Хене и Германа Цоллинга под названием «Пуллах изнутри». То, что там написано обо мне, показывает, насколько велико было стремление создать легенды и подобрать формулировки, которые позволили бы БНД выйти из этой истории с хорошей миной, причем я не думаю, что авторы чего-то недопоняли, когда получали от сотрудников организации материал для своей книги.

Чтобы показать, как в результате фальшивой информации прессы искажается правда, я хотел бы в конце этой главы уточнить некоторые моменты, о которых уже говорилось выше.

Например, абсолютной выдумкой является то, что якобы мне «для последующей передачи западногерманской секретной службе» были подсунуты протоколы секретных заседаний правительства ГДР, а также отрицательные высказывания министров ГДР — представителей буржуазных партий о своих коллегах из СЕПГ и материалы, свидетельствующие о наличии в ЦК СЕПГ настроений против Вальтера Ульбрихта, как об этом говорилось в одной из опубликованных в «Шпигеле» статей. Цель такой «информации», очевидно, заключается в том, чтобы посеять недоверие между членами правительства ГДР и сомнения в отношении сотрудничества с Советским Союзом.

Я не знаю ничего о том, что я якобы смог «внедриться в далекий от моих интересов реферат по делам Дальнего Востока» и что уже в те времена в Бангкоке действовал представитель БНД. Я сомневаюсь, чтобы и сейчас там имелся такой представитель. Но, очевидно, с помощью подобной подтасовки хотели создать впечатление, что БНД имеет сеть резидентов, охватывающую весь мир. Впрочем, блеф и бахвальство всегда были основой деятельности организации Гелена.

Нередко в публикациях говорится о том, что Гелену доставляло большое удовольствие показывать своим гостям добытый мною план расположения советской разведывательной службы в Карлсхорсте, в какой-то степени являющийся козырем БНД. Большинство этих данных является плодом журналистской фантазии.

А вообще дело обстоит так, как я об этом уже говорил в процессе судебного разбирательства, а именно что разведывательную деятельность БНД против Карлсхорста советская разведывательная служба не принимает всерьез, поскольку то, что каждый может видеть и узнать, не является тайной, нуждающейся в особых мерах ее сохранения.

 

Наконец и окончательно дома

Когда ночью 14 февраля 1969 г. в снег и гололедицу меня встретил на границе Альфред, то это было сердечное и искреннее дружеское приветствие. Он обнял меня и сказал: «Теперь ты наконец и окончательно дома. Отдохни. Мы поможем тебе, с тем чтобы ты здесь, в ГДР, почувствовал себя действительно как дома».

Только тот, кто в какой-то степени сам пережил нечто подобное, может понять, каким долгим был для меня путь домой, как сильно напряжены были все струны моих нервов с того момента, когда я узнал о предстоящем обмене, как с течением времени это напряжение все возрастало вплоть до нескольких минут, отделявших меня от свободы, — только тот может примерно представить, что происходило во мне.

Альфреду все, очевидно, было ясно. Поэтому он оставил меня наедине с моими чувствами, не задавал никаких вопросов. В данной ситуации это была лучшая дружеская услуга, которую он мог мне оказать. Да, Альфред стал мне хорошим другом. Кроме того, я познакомился со многими другими советскими работниками, а также с их руководством, я навещаю их и теперь, когда приезжаю в Советский Союз.

Я хорошо помню генерала Короткова. Во время наших встреч в Берлине или Вене мы часто вели с ним продолжительные диспуты о внутриполитической обстановке в ФРГ. Его отличный немецкий язык, окрашенный венским диалектом, его элегантная внешность и манеры сразу же вызвали у меня симпатию. Он хорошо ориентировался в различных политических течениях в Федеративной республике. Не раз мы с ним горячо спорили, когда он выражал свои опасения по поводу возникновения и распространения праворадикальных группировок в ФРГ. Тогда я не разделял его мнения. Очень жаль, что сейчас я уже не могу сказать ему, насколько он был прав, так как несколько лет тому назад он скончался.

Но вернемся к той февральской ночи 1969 г. Если говорить о моем тогдашнем состоянии, то я, пожалуй, не смогу подобрать нужного слова для его характеристики. Это было какое-то неопределенное состояние между напряжением и разрядкой. Недавнее напряжение еще не прошло окончательно, однако оно ослабевало. Ведь я преодолел все, что надо было преодолеть, и вот наконец свободен. Передо мною стоял вопрос: что будет теперь? Как сложится моя дальнейшая жизнь? Мне уже перевалило за пятьдесят. Смогу ли я вообще привыкнуть к совершенно незнакомому мне социальному окружению? Слова «социализм», «социалистическая страна» я знал только теоретически. Но кем я смогу работать? Как я смогу оказать максимальную пользу моим друзьям? Все это были вопросы, которые создавали новую напряженность. Я закрыл глаза и проследил еще раз мой жизненный путь. Родительский дом, школа, военное время, лазарет, учеба, реферат по Швейцарии, Нидерланды, плен, освобождение из плена, учеба в Бонне, организация Гелена, ставшая затем БНД, судебный процесс, пребывание в тюрьме.

Не хочу скрывать, что положение, в котором я вынужден был пребывать в течение почти 10 лет, требовало отношений особого доверия к моим советским партнерам. Личные отношения и общая политическая программа, которая связывала меня с офицерами советской разведки, помогли мне справиться с большими трудностями и психологическими нагрузками.

«Вот мы и приехали, мы уже на месте», — вернул меня к действительности мой спутник. Для меня начиналась совершенно новая жизнь. Дело не только в том, что я был наконец свободен. Я вступал в новый мир, к которому мне еще предстояло привыкнуть. Конечно, этот процесс проходил не без проблем. Но мои старые и множество новых друзей делали все, что могли, чтобы я нашел свое место в новой жизни. Мне, однако, стало ясно, что моя акклиматизация пройдет лучше всего, если я найду работу, которая заполнила бы все мое существование. Я не собирался вести жизнь досрочного пенсионера, а хотел сейчас спокойно нагнать то, в чем мне до сих пор было отказано. Например, еще до войны я много занимался проблемами преступности среди молодежи и с удовольствием написал бы диссертацию на эту тему.

Тридцать лет спустя я, однако, нашел другую тему. 19 января 1972 г. я защитил диссертацию на тему «Постоянство политики германского империализма», и мне была присвоена степень доктора права. Еще до этого я получил звание доцента и стал преподавателем в моем старом Берлинском университете, носящем сейчас имя Гумбольдта, на отделении криминалистики юридического факультета. Возможно, в каком-то отношении я более неудобный, более критически настроенный и более избалованный гражданин Германской Демократической Республики, чем мои коллеги. Однако это вполне естественно, ведь я прошел путь совершенно другого развития. Он несет на себе также и отпечаток моей деятельности разведчика в пользу Советского Союза, причем там, где находился один из перекрестков главных направлений мировой политики 50-х годов. Я приложил все усилия, чтобы моими познаниями и моим опытом помочь студентам составить ясное представление об условиях жизни при капитализме.

В семидесятых годах я встретился с моими сокурсниками по учебе в Боннском университете — Хайнцем Энгельбертом и Карлом-Гюнтером Бенингером. Когда оба профессора пришли поздравить меня с 60-летием, я очень обрадовался этой встрече. Профессор Бенингер сказал мне тогда: «Да, о том, что ты взял на себя, мы, конечно, не могли и подозревать. Мы только могли констатировать, что Фельфе отошел от нас». Мы вспоминали всякие наши дела из боннского периода. А вспомнить было что, поскольку приходилось, чтобы держаться на поверхности, прибегать к различным ухищрениям.

Многие студенты, которые слушали мои лекции и с которыми я вел дискуссии на семинарах, работают сегодня на ответственных постах по защите нашей республики. Я теперь горжусь ими, как и они когда-то гордились своим профессором, поскольку я не скрывал от них, какой была моя жизнь, когда знакомился с ними. Иметь возможность гордиться своими учениками, которые хорошо проявляют себя в жизни и работе, — что еще может быть дороже для учителя?

Сейчас я уже не занимаюсь непосредственно преподавательской деятельностью. Я участвую в работе над научными публикациями, курирую деятельность молодых научных работников, занимающихся проблемами государственного, конституционного и административного права.

Когда несколько лет тому назад на улице Унтер-ден-Линден в нашей столице, недалеко от главного входа в Университет им. Гумбольдта, была вновь поставлена на свое старое, постоянное место конная статуя Фридриха II, у меня иногда возникало ощущение, что в почтенное здание моего родного университета входит не профессор Фельфе, а молодой студент-юрист Фельфе.

Если бы я мог еще раз начать мою жизнь сначала, она, конечно, была бы другой. Смог бы я тогда сослужить аналогичную службу Советскому Союзу, а значит, делу мира и моего народа? Да, но наверняка в другой форме, чем та, которая отображена в этой книге. Но это и не является решающим. Решающим является то, что я, может быть, на другом месте, возможно, с самого начала в качестве преподавателя высшего учебного заведения, но так или иначе работал бы на стороне правого дела.

Я горжусь тем, что смог на решающем участке фронта внести свой скромный вклад в разоблачение тайны возникновения войны и в то, что мы можем с оптимизмом и уверенностью смотреть в мирное будущее. Поэтому тяжелые годы работы в качестве разведчика на службе Советского Союза были лучшими годами моей жизни.