Только что сформированный поезд Троцкого прибыл на станцию Свияжск в полусотне километров от Казани 10 августа 1918 г. Явно преувеличивая трагизм ситуации, собственную роль в этом эпизоде истории и стратегическое положение станции, Троцкий позже писал: «В течение месяца здесь решалась заново судьба революции. Для меня этот месяц был великой школой» [715] . Впрочем, последнее было верно. Троцкому действительно приходилось многому учиться. Он не мог не понимать, что был одним из виновников вооруженного выступления чехословацких легионов, ибо по требованию Германии отдал приказ об их разоружении и об остановке эвакуации корпуса из России. По существу, приказ Троцкого от 24 мая был провокационный и ответом на него могло быть только восстание чехословаков, которым просто больше и делать ничего не оставалось. В приказе указывалось, что «каждый чехословак, который будет найден вооруженным на жел[лезно]дор[ожной] линии, должен быть расстрелян на месте» [716] .

Уже тогда максималистская политика Троцкого была подвергнута критике некоторыми здравомыслящими большевиками. Красин писал в августе 1918 г.: «Самое скверное – это война с чехословаками и разрыв с Антантой. Чичерин соперничал в глупости своей политики с глупостями Троцкого, который сперва разогнал, расстроил и оттолкнул от себя офицерство, а затем задумал вести на внутреннем фронте войну» [717] . Под «отталкиванием» офицерства Красин имел в виду весь комплекс советской политики, направленный на демобилизацию армии, уничтожение военной дисциплины, сговор с внешними врагами России…

Прибыв в Свияжск, нарком сразу же начал с крутых репрессивных мер. Он отстранил от должности командира бронепоезда А. Попова за оставление позиции без боя, объявив об этом специальным приказом. Вслед за пробным сравнительно умеренным жестом последовали новые, более суровые кары, в том числе активизация работы революционных трибуналов, которые к этому времени были созданы во всех армиях, как правило, выносили смертные приговоры. «Нельзя строить армию без репрессий, – писал Троцкий. – Нельзя вести массы людей на смерть, не имея в арсенале командования смертной казни. До тех пор, пока гордые своей техникой, злые бесхвостые обезьяны, именуемые людьми, будут строить армии и воевать, командование будет ставить солдат между возможной смертью впереди и неизбежной позади» [718] .

Иными словами, Троцкий сформулировал идею заградительных отрядов. Решение о создании «крепких заградительных отрядов из коммунистов и вообще боевиков» было принято еще до отъезда Троцкого в Свияжск. Но Троцкий опасался, что отряды эти будут недостаточно тверды. «Добер русский человек, на решительные меры революционного террора его не хватает», – говорил он тогда в беседе с Лениным [719] . Тем не менее заградительные отряды были образованы – сначала на Восточном фронте, а затем и на других новых фронтах, и Троцкий первым из большевистских руководителей стал заниматься именно тем, в чем цинично упрекал «бесхвостых обезьян» – строил Красную армию и воевал, предоставляя советским бойцам выбор между возможной смертью в бою с врагом и неизбежной казнью в случае бегства с поля боя.

За теорией последовала практика. Выдвинутый на фронт свежий полк из необученных и насильственно призванных в армию красноармейцев, не без основания полагавших, что их посылают на верную гибель в качестве пушечного мяса, вместе с командиром и комиссаром снялся с позиций, захватил стоявший на Волге пароход и уже готовился к отплытию, чтобы сдаться белым, когда красным с огромным трудом удалось пароход остановить и добиться капитуляции незадачливых дезертиров. Сформированный Троцким трибунал приговорил командира и комиссара полка к расстрелу. Вслед за этим была проведена «децимация» – полк построили, заставили рассчитаться и расстреляли каждого десятого [720] .

30 августа последовал новый приказ о расстреле еще 20 дезертиров. «В первую голову расстреляны те командиры и комиссары, которые покинули вверенные им позиции. Затем расстреляны трусливые лжецы, прикидывавшиеся больными», – говорилось в этом весьма показательном документе [721] . Троцкий наводил порядок не убеждением в справедливости дела революции, как он пытался это сделать в своих статьях и докладах, а угрозами и смертной казнью. Бойцы шли в бой, опасаясь не только за свою жизнь, но и за жизнь своих близких, понимая, что террор, именуемый «красным», начинает разворачиваться и в тылу против тех, кого посчитают предателем.

Прибывший вместе с Троцким в Свияжск известный большевистский деятель член ВЦИКа С.И. Гусев (Я.Д. Драбкин) вспоминал позже, что состояние Красной армии на Восточном фронте было ко времени приезда Троцкого до предела плачевным: «Неверие в свои силы, отсутствие инициативы, пассивность во всей работе и отсутствие дисциплины сверху донизу». По словам Гусева, приезд Троцкого способствовал решительному повороту в положении дел. «Прежде всего это сказалось в области дисциплины. Жесткие методы тов. Троцкого для этой эпохи партизанщины, недисциплинированности и кустарнической самовлюбленности были прежде всего и наиболее всего целесообразны и необходимы. Уговором ничего нельзя было сделать, да и времени для этого не было. И в течение тех 25 дней, которые тов. Троцкий провел в Свияжске, была проделана огромная работа, которая превратила расстроенные и разложившиеся части 5-й армии в боеспособные и подготовила их к взятию Казани» [722] .

В то же время нарком не считал методы террора и устрашения единственно приемлемыми. Троцкий начал широко применять методы агитационно-психологического воздействия на толпу малограмотных и запуганных красноармейцев, а также псевдоматериальные стимулы. При посещении частей красноармейцев выстраивали шпалерами (шеренгами войск по пути следования ответственного лица), наркома встречали криками «ура» и исполнением «Марсельезы» («Интернационал» еще в моду не вошел). В обязательный ритуал входило фотографирование. Иногда местные воинские начальники ухитрялись даже найти киноаппараты и запечатлеть встречу Троцкого на пленку. При посещении частей неизменно проводились митинги, на которых Троцкий выступал весьма эмоционально, неординарно, доходчиво. Это всегда была чистейшей воды демагогия, но она, как правило, бойцов впечатляла. При посещении одной из частей под Самарой Троцкий вывел из шеренги случайно попавшегося ему на глаза красноармейца и заявил во всеуслышание: «Брат! Я такой же, как ты. Нам с тобой нужна свобода – тебе и мне. Ее дали нам большевики. А вот оттуда, – и он сделал неопределенный жест рукой в предполагаемую сторону, где находился противник, – сегодня могут прийти белые офицеры и помещики, чтобы нас с тобой превратить в рабов». Естественно, этот дешевый лицемерный прием, но он не мог не запомниться простым красноармейцам.

Троцкий возил с собой мешки с бумажными деньгами (точнее, даже не деньгами, а некими суррогатами денег – государственными кредитными билетами 1918 г., а затем расчетными знаками 1919 г., часто имевшими вид почтовых марок, украшенных гербом РСФСР) для награждения красноармейцев. На раздаваемые им «деньги» можно было в лучшем случае купить несколько пачек махорки, но и это как-то ценилось, а главное, важен был сам факт раздачи неких денежных сумм от имени Троцкого [723] . Узнав о том, что Троцкий обещал денежные награды частям, которые первыми войдут в Казань и Симбирск, Ленин телеграфировал наркому в Свияжск, что согласен с этой инициативой. В другой телеграмме говорилось: «Не жалейте денег на премии» [724] . Не забудем – абсолютно обесцененных денег.

Уже очень хорошо зная цену тем большевистским крикунам-карьеристам, которые совершенно не умели и не желали совмещать слово и дело (сам он также был крикуном, но, в отличие от многих других, деловым), Троцкий в одном из писем Ленину из Свияжска требовал: «Коммунистов направлять сюда таких, которые умеют подчиняться, готовы переносить лишения и согласны умирать. Легковесных агитаторов тут не нужно». Любопытно, что в этом же письме был особый пункт: «Направьте в Свияжск один хороший оркестр музыки» [725] . Оркестр, видимо, действительно прислали, и он исполнял «Марсельезу» и другие торжественные гимны и марши, прежде всего при появлении и при проводах Троцкого.

Проведя несколько дней в Москве в связи с произошедшим покушением на Ленина, Троцкий возвратился на Восточный фронт, руководство которым к этому времени по его распоряжению было существенно реорганизовано. Был образован штаб фронта с оперативным, разведывательным, контрразведывательным отделами, отделом перевозок и другими подразделениями и службами по образцу регулярных армейских формирований западноевропейских стран. Особое внимание уделялось пропаганде в рядах противника и агитации среди местного населения. «Нужно эту войну сделать популярной, – писал Троцкий в Москву. – Нужно, чтобы рабочие почувствовали, что это наша война. Пошлите сюда корреспондентов, Демьяна Бедного, рисовальщиков» [726] .

Как-то Троцкому принесли обращение видного эсеровского деятеля В. Лебедева, члена образованного в Самаре антисоветского Комитета членов Учредительного собрания (КОМУЧ). В обращении содержался призыв к красноармейцам переходить на сторону Комитета: «Ваши проклятые комиссары с Лениным и Троцким во главе ведут вас против всего народа, против ваших же братьев». В ответ Троцкий написал обращение «Из-за чего идет борьба?», по содержанию своему и стилю очень напоминавшее процитированный документ Лебедева, но, естественно, с прямо противоположной направленностью. Троцкий уверял, что Казань скоро будет «вырвана из рук контрреволюции и чехословацких банд». Он клеймил «наемников иностранного капитала» и уверял население, что помещикам не будет позволено отнять землю у крестьян, а «выродкам романовской династии захватить в свои руки власть». Вместе с приказом «Казань должна быть взята» [727] обращение сравнительно широко распространялось в самом городе и его окрестностях, для чего был даже использован присланный в распоряжение Троцкого аэроплан – один из первых, оказавшихся на вооружении Красной армии.

9 сентября Казань была осаждена, но Троцкий медлил со штурмом города. Он понимал, что уличные бои приведут к большому числу жертв среди мирного населения и разрушению города. Троцкий не хотел рисковать и не хотел нести бессмысленные потери. Он выжидал, хотя со взятием Казани его неоднозначно торопил Ленин, причем намекал, что жаждет расправы и большой крови. 7 сентября он телеграфировал Троцкому в Свияжск: «Выздоровление идет превосходно. Уверен, что подавление казанских чехов и белогвардейцев, а равно поддерживающих их кулаков-кровопийцев, будет образцово-беспощадное» [728] . Но Троцкий выжидал. 10 сентября он получил новую шифрованную телеграмму от суетящегося председателя Совнаркома: «Удивлен и встревожен замедлением операции. По-моему, нельзя жалеть города и откладывать дальше, ибо необходимо беспощадное истребление, раз только верно, что Казань в железном кольце» [729] .

Пожелание «беспощадного истребления» взятых в кольцо жителей города и солдат противника – было очень по-ленински. Ленин проявлял особую заинтересованность во взятии Казани и торопил со штурмом города еще и потому, что ошибочно считал, будто в городе находится золотой запас России, вывезенный в 1917 г. на восток по решению Временного правительства. Советские власти не знали тогда, что после занятия города белыми золото было перевезено из Казани в Омск, в распоряжение сибирского правительства адмирала А.В. Колчака (позже золото перевезут в Иркутск; часть его будет передана зарубежным банкам в обеспечение кредитов на закупку оружия для антибольшевистских армий; судьба остальной части золотого запаса останется неизвестной). Но вместо штурма Троцкий обратился к жителям Казани с требованием покинуть город на несколько дней и прежде вывести из города детей [730] .

Правда, в телеграмме Ленину Троцкий писал, что предположение, будто он щадит Казань, действительности не соответствует: «Артиллеристы противника лучше наших. Отсюда затяжка. Сейчас, благодаря значительному перевесу сил, надеюсь на скорую развязку» [731] . Лев Давидович хитрил, чтобы Ильич не заподозрил его в мягкотелости. Тем не менее 11 сентября Казань была занята частями Красной армии без сопротивления, и в тот же день Троцкий выступил в городском театре с большой речью [732] , посвященной в основном жесткой полемике с защитниками идеи Учредительного собрания. Оратор обрушивался на правительства стран Антанты, поддерживавшие как выступление чехословаков, так и восстановление в России демократической власти. Он весьма оптимистично описывал создание крепкой Красной армии, «которая растет не по дням, а по часам», и выражал уверенность в скором занятии Симбирска, Самары и других приволжских городов. В тот же день Троцкий послал Ленину телеграмму, полную гордости, чувства правоты и удовлетворенного честолюбия по поводу успешных результатов операции под Казанью и того военно-политического курса, который он проводил в вооруженных силах: «Сейчас, когда Казань в наших руках и в городе царит безукоризненный порядок, считаю долгом с новой силой подтвердить то, о чем докладывал в начале операции под Казанью. Солдаты Красной армии в подавляющем своем большинстве представляют превосходный боевой материал. Неудачи прошлых месяцев происходили из-за отсутствия надлежащей организации. Сейчас, когда организация сложилась в бою, наши части дерутся с несравненным мужеством» [733] .

Троцкий осуществлял общее руководство боевыми операциями против А.В. Колчака на Восточном фронте в 1918 – 1919 гг., против А.И. Деникина на Южном фронте в 1919 г., против Н.Н. Юденича [734] в том же году, против польской армии маршала Ю. Пилсудского [735] в 1920 г. Подробно описывать деятельность Троцкого на фронтах Гражданской войны в эти годы – значит пересказать историю самой Гражданской войны, которой и в политическом и в военном отношении руководил Троцкий. На протяжении всей Гражданской войны он пытался самыми суровыми средствами вести борьбу против халатности, небрежности, неразберихи, продолжавшей, несмотря на объявление страны военным лагерем и вытекавшие отсюда репрессивные меры, проявляться как в центре, так и на местах. Нарком проявлял жестокость, которая могла бы считаться оправданной, если бы речь шла об обороне страны и ее выживании в условиях агрессии со стороны внешнего противника. Но в данном случае на весах истории взвешивалось совершенно другое – шла жестокая и в то же время неоправданная, нелепейшая из всех возможных гражданская война, в которой подчас родные братья, отцы и сыновья оказывались по разные стороны фронтовой линии. Жестокость Троцкого не была вызвана и по этой причине не могла быть оправдана жизненными потребностями народа и страны. Троцкий воевал за утопию, которую воздвиг себе сам и в которую фанатично верил. В то же время само положение Троцкого в качестве наркомвоенмора предопределяло тот факт, что его действия были значительно более заметны и замечаемы, нежели репрессивные действия других большевистских руководителей, хотя подчас и они не оставались незамеченными.

Еще в октябре 1918 г. он направил в Тамбовскую губернию телеграмму о борьбе с такой специфической формой крестьянского протеста, как уклонение от призыва в Красную армию. На сельские Советы возлагалась обязанность не только задерживать дезертиров, но и доставлять их в штаб соседней дивизии или полка. Дезертир, оказывавший сопротивление, подлежал расстрелу на месте [736] . Согласно приказу от 24 ноября те, кто самовольно оставлял боевой пост, подговаривал других к отступлению, дезертирству, невыполнению боевого приказа, кто бросал винтовку или продавал оружие, обмундирование или оборудование, кто укрывал дезертиров, подлежали расстрелу. В тексте приказа не фигурировали даже революционные трибуналы. Речь шла о самосуде. По приказу Троцкого в прифронтовой полосе продолжали формироваться заградительные отряды, в основном из коммунистов. В их задачи входило «ловить» дезертиров, а также «убеждать» красноармейцев не покидать боевых позиций. Однако те, кто оказывал заградительным отрядам малейшее сопротивление, тоже подлежали расстрелу [737] .

Троцкий не только декларировал на уровне приказов, но и настаивал на практическом применении своих указаний об арестах членов семей офицеров в случае «измены» советской власти. 2 декабря 1918 г. он телеграфировал члену Реввоенсовета и члену Военно-революционного трибунала С.И. Аралову [738] : «Мною был отдан приказ установить семейное положение командного состава из бывших офицеров и сообщить каждому под личную расписку, что его измена или предательство повлечет арест его семьи… С того времени произошел ряд фактов измены со стороны бывших офицеров, но ни в одном из этих случаев, насколько мне известно, семья предателя не была арестована, так как, по-видимому, регистрация бывших офицеров вовсе не была проведена. Такое небрежное отношение к важнейшей задаче совершенно недопустимо» [739] .

Нельзя сказать, что карательные санкции были для Троцкого самоцелью. В конце 1918 – начале 1919 г., когда части Красной армии добились серьезных успехов на юге в борьбе против казачьих сил генерала Краснова, в среде казачества наметилась серьезная тенденция прекратить боевые действия и разойтись по домам. Троцкий счел целесообразным воспользоваться этим. 10 декабря, находясь в Воронеже, он написал обращение «Слово о казаках и к казакам». Он призывал донское казачество порвать с Красновым и вернуться к мирному труду, для чего сдаваться в плен Красной армии. «Казак, который добровольно сдаст свою винтовку, получит в обмен обмундирование или 600 рублей денег», – говорилось в этом примечательном документе, в котором также содержалось обращение к патриотическим чувствам «обманутых офицеров» [740] .

Однако это, по-видимому, искреннее стремление Троцкого добиться ликвидации «Донской Вандеи», как часто называли Область войска Донского по аналогии с французской провинцией эпохи революции 1789 – 1799 гг., ставшей базой роялистских восстаний, было сорвано. Распоряжение Троцкого отпускать по домам сдавшихся в плен казаков вызвало недовольство в Москве. Председатель ВЦИКа Свердлов 15 декабря телеграфировал начальнику политотдела Южного фронта И.И. Ходорковскому: «Немедленно организуйте концентрационные лагеря. Приспособьте какие-либо шахты, копи для работы в них пленных и содержания их в качестве таковых». Вслед за этим только что созданное Организационное бюро ЦК РКП(б) утвердило 24 января 1919 г. циркулярное письмо ЦК об отношении к казакам, которое предусматривало фактическое «расказачивание»: «Необходимо, учитывая опыт гражданской войны с казачеством, признать единственно правильной беспощадную борьбу со всеми верхами казачества путем поголовного их истребления». Этот документ требовал не только «провести массовый террор против богатых казаков», но и «беспощадный массовый террор по отношению ко всем вообще казакам, принимавшим какое-либо прямое или косвенное участие в борьбе с Советской властью». Предписывалось конфисковывать хлеб, переселять на казачьи земли пришлую бедноту, провести разоружение казаков и расстреливать каждого, у кого будет обнаружено оружие после указанного срока сдачи [741] . Неудивительно, что после этого казачьи восстания, чуть было притормозившиеся, возобновились с новой силой, а казачьи подразделения стали одной из опор армии генерала Деникина. Сам же Троцкий предстал в глазах казаков откровенным провокатором.

Для большевистской власти в годы Гражданской войны исключительно важным было обеспечение единого руководства и командования вооруженными силами тех территорий, которые были объявлены советскими республиками, но формально сохраняли независимость. В наибольшей степени это касалось Украины, но проблема распространялась также на Белоруссию, Прибалтику и Закавказье. Первоначально власти этих советских республик воспринимали независимость буквально. В Украине, например, началось формирование собственной Красной армии. Троцкий был решительным противником таких юридических тонкостей и формальностей. По его настоянию 4 мая 1919 г. было принято постановление ЦК РКП(б) «О едином командовании над армиями как России, так и дружественных социалистических республик» [742] , которое устанавливало строжайшее единовластие и армейский централизм. Одновременно была разослана директива ЦК «О военном единстве» – о расформировании созданного ранее Украинского фронта, части которого были влиты в 12-ю и 14-ю армии РСФСР, и полном объединении вооруженных сил России, Украины, Латвии, Литвы и Белоруссии.

Троцкого серьезно беспокоило повстанческое анархо-коммунистическое движение, которое развивалось в различных районах Украины, но прежде всего в юго-восточной ее части, где действовали отряды под руководством Н.И. Махно [743] , сосредоточившиеся вокруг местечка Гуляйполе. Махно сотрудничал с Красной армией, был даже назначен командиром бригады и за успехи в боях награжден орденом Красного Знамени. Но Махно стремился сохранять относительную самостоятельность и выполнять только те приказы и распоряжения, которые он и его штаб считали правильными и приемлемыми. Между Махно и командирами Красной армии то и дело происходили конфликты, разрывы и новые примирения. Троцкий вынужден был временами считаться с анархистским лидером, имея в виду немалую ударную силу его подвижных отрядов, которые впервые эффективно опробовали тачанки – конные повозки, оснащенные пулеметами. В то же время нарком пытался вначале приструнить махновцев более или менее мирными средствами. Однако в газете «В пути», которую посылали и в дивизию Нестора Ивановича, Троцкий подчас срывался. Махно и его соратники были глубоко возмущены статьей наркома «Махновщина: Против кого же восстанут махновские повстанцы?», появившейся в конце мая. В ней утверждалось, что Махно открывает новый фронт против советской власти (что не соответствовало действительности), а сам батька объявлялся заговорщиком и организатором мятежа.

3 июня 1919 г. Троцкий издал приказ, направленный Реввоенсовету 2-й Украинской армии, в котором потребовал «разрушения военной организации махновцев» не позднее 15 июня, запретил выдачу денег, боевых припасов и вообще какого бы то ни было военного имущества штабу Махно «под страхом строжайшей ответственности». Приказ завершался словами: «Ликвидация махновщины должна быть проведена со всей решительностью и твердостью и без проволочек и колебаний» [744] . В беседе с представителями харьковских газет, проведенной в поезде наркома 4 июня 1919 г., Троцкий говорил о своем намерении «оздоровить» правый фланг Донецкого фронта путем упразднения гуляйпольской «анархореспублики», установления единства власти, «единства армии, ее методов управления, аппарата командования». Заявляя, что командование не разрешит намечаемый в Гуляйполе съезд представителей пяти уездов, он не просто с раздражением, но в весьма угрожающем тоне утверждал, что «в борьбе с деникинцами мы не потерпим в ближайшем тылу, а тем более на самой линии фронта, никаких элементов дезорганизации и распада» [745] , хотя со стороны Махно речь шла о скромной попытке реализации права местного самоуправления, не направленного против существующей советской власти.

Рассматривая назначенный съезд как антисоветское сборище, Троцкий запретил его созыв. 8 июня последовал приказ наркома под названием «Конец махновщине». Чувствуя неблагоприятное для себя соотношение сил, Махно фактически пошел на капитуляцию. Он отказался от командования своей дивизией (по существу дела, предав верных ему командиров и помощников), о чем написал Троцкому и другим руководящим советским деятелям: «Настоятельно прошу освободить меня от занимаемого мною поста начдивизии Первой повстанческой украинской советской дивизии и прислать специалиста для принятия от меня всех отчетов» [746] . В ответ по приговору чрезвычайного военно-революционного трибунала Донецкого бассейна, которым руководил бывший председатель Временного революционного рабоче-крестьянского правительства Украины Г.Л. Пятаков, по совершенно неосновательному обвинению в измене были расстреляны заместитель начальника штаба Махно Михалев-Павленко, помощник начальника штаба по оперативной части Бурлыга, командир особого полка имени батьки Махно Коровко и другие соратники гуляйпольского анархиста [747] .

Разумеется, репрессивные меры против повстанческих частей Махно Троцкий не без основания мотивировал неотложными задачами становления регулярной и дисциплинированной Красной армии, борьбой против партизанщины. Но в данном случае положение было особое – за Махно шли массы крестьян. Сам он был таким же догматиком-революционером, что и Троцкий, только другой идеологической выделки и не с таким опытом руководства. Нарком рассматривал махновщину как пережиток партизанщины и отказа от подчинения воинской дисциплине, фактически ставя «гуляйпольскую республику» на один уровень с тем военно-политическим курсом, который проводили К.Е. Ворошилов [748] и некоторые другие военачальники из рабочих, не имевшие военного образования и подготовки, при прямом подстрекательстве Сталина. В докладе на собрании партийных работников Пензы 29 июля 1919 г. Троцкий почти открыто намекал на это: «Если на последнем партийном съезде» – имелся в виду VIII съезд РКП(б) – «было сравнительно большое количество противников нашей военной системы, то я не сомневаюсь, что на следующем съезде оно сведется к нулю, ибо опыт показал, что есть две военные системы: одна – наша, одобренная и проводимая Центральным комитетом, другая – Григорьева [749] и Махно, которая нас так подкузьмила на правом фланге. Никакой третьей системы нет, никто ее не выдумал и выдумать не мог» [750] .