1. Позиция по китайскому вопросу

Если внутриполитический курс Троцкого как руководителя объединенной оппозиции формировался постепенно, на протяжении нескольких лет, и к началу 1927 г. сложился в относительно стройную концепцию, то позиция по основным международным вопросам вырабатывалась значительно более быстрым темпом под влиянием происходивших крупных событий, но подвергалась весьма существенным конъюнктурным изменениям. Первоначально важнейшим из международных событий представлялась массовая забастовка в Великобритании, к которой добавился переворот Пилсудского в Польше, поначалу поддержанный польской компартией. Но главным событием на международной арене в 1926 – первой половине 1927 г. была революция в Китае, приковавшая к себе пристальное внимание во всех странах мира и ставшая водоразделом между сторонниками Сталина и Троцкого.

Троцкий и другие оппозиционеры, в частности Радек [517] , взяли курс на углубление китайской революции, далеко не полностью учитывая национальную специфику Китая и преувеличивая сходство между Китаем и предреволюционной Россией. Сталинская группа занимала несравненно более осторожную позицию. Со времен буферной Дальневосточной республики, созданной советским правительством из-за угрозы японской оккупации Дальнего Востока, Япония оставалась главным внешнеполитическим врагом СССР. И политика Сталина в отношении китайской революции 1926 – 1927 гг. была связана прежде всего с «извечным» советско-японским конфликтом.

Отказ советского правительства от открытого вмешательства в китайскую революцию, на чем так настаивала «левая оппозиция» Троцкого, был очередным «Брестским соглашением». Все развивалось по схеме 1918 г., только на месте Ленина был Сталин, на месте левого коммуниста Бухарина (1918 г.) – Троцкий. Подобно левым коммунистам, левая оппозиция убеждала партийный актив, что поли тика советского правительства в отношении китайской революции непременно приведет к ее поражению. Подобно Ленину в 1918 г., Сталин не хотел рисковать, так как понимал, что активное вмешательство в китайские дела приведет к советскому конфликту с Японией, а к нему СССР готов не был. Кроме того, Сталину нужен был не слабый в военном отношении раздробленный коммунистический Китай, ввергнутый в многолетнюю Гражданскую войну (типа той, которая происходила в свое время в Советской России), а сильный объединенный национальный Китай, способный противостоять Японии. Сталин пожертвовал революцией в Китае точно так же, как Ленин пожертвовал революцией в Германии, – ради передышки. Китайская революция действительно завершилась поражением, но время было выиграно, и первый серьезный конфликт с Японией вспыхнул лишь в 1938 г., когда Советское государство было куда сильнее, чем в 1927-м [518] .

Калейдоскоп китайских событий менялся с головокружительной быстротой. В июле 1917 г. в Кантон (ныне Гуанчжоу) прибыл находившийся перед этим в эмиграции Сунь Ятсен – лидер национальных революционеров и их партии Гоминьдан (Народной партии). Здесь были образованы парламент и правительство, вскоре провозгласившие себя верховной властью Китая. Сунь Ятсен был избран президентом, но затем отказался от этого поста и стал главнокомандующим гоминьдановской армией. Он пытался опереться на прогрессивные круги западных держав, но вскоре разочаровался в Западе и стал присматриваться к северному соседу, в столице которого, в свою очередь, внимательно следили за событиями на юге Китая.

С 1918 г. начались визиты представителей Советской России к Сунь Ятсену, с которым было установлено сотрудничество [519] . В 1922 г. в Южный Китай был направлен представитель Исполкома Коминтерна Генрикус Снефлит (Маринг) [520] , для которого Радек разработал инструкцию, предусматривавшую вступление в Гоминьдан компартии в целях формирования в Китае единого антиимпериалистического фронта [521] . В августе 1922 г. ЦИК компартии Китая (КПК) принял рекомендацию Коминтерна о вступлении коммунистов в Гоминьдан. В резолюции ИККИ от 12 января 1923 г. вновь подчеркивалась не только необходимость координации действий Гоминьдана и КПК, но и признавалось целесообразным для коммунистов «оставаться внутри партии Гоминьдан». Тем не менее многие руководители компартии (Чжан Готао, Цай Хэсэнь и другие) были убеждены в ненадежности и классовой чуждости Гоминьдана и считали, что блок с Гоминьданом наносит ущерб идеологической и организационной самостоятельности и «классовой чистоте» КПК. С самого начала единства по вопросу о статусе КПК в Гоминьдане не было, несмотря на то что из Москвы давались однозначные и настоятельные рекомендации о вхождении в Гоминьдан.

В начале 1923 г. в Кантоне побывал с секретной миссией (она почти сразу стала для всех очевидной) связанный с Троцким Иоффе, обещавший советскую поддержку в создании объединенного сильного и демократического Китая. По просьбе Иоффе комиссия Политбюро во главе с Троцким (в нее входили также Чичерин и Радек) подготовила соответствующую инструкцию [522] . Результатом миссии было подписание совместной декларации, в которой Суня заверили, что в борьбе за национальное освобождение и независимость Китая СССР окажет ему полную поддержку [523] . После этого Сунь Ятсен направил в Москву группу деятелей Гоминьдана во главе со своим молодым, но многообещающим помощником Чан Кайши [524] для получения из первых рук информации о политической ситуации в СССР и о возможностях советского правительства оказать Китаю военную помощь. В китайскую делегацию входили в том числе коммунисты. В Москве делегация провела примерно три месяца [525] .

27 ноября 1923 г. (накануне отъезда из Москвы) гоминьдановско-коммунистическая китайская делегация посетила наркомвоенмора Троцкого. Последний высказал мнение, что Сунь Ятсен сосредоточен исключительно на военных операциях, тогда как необходима политическая подготовка широких масс. «Хорошая газета… лучше, чем плохая дивизия», – поучал Троцкий китайцев и обещал открыть советские военные школы для обучения китайских революционеров военному делу [526] . Троцкий и Чан Кайши обсуждали также революционное движение в Азии и неудачи СССР в Германии и Польше. «Троцкий заверил меня, что, помимо непосредственной помощи вооруженными силами, Советская Россия сделает все от нее зависящее, чтобы помочь воплощению в жизнь программы национальной революции в Китае, оказывая нам действенную экономическую поддержку и помощь оружием» [527] , – вспоминал Чан Кайши.

Вскоре после московской миссии Чан Кайши в Кантон приехала целая группа советско-коминтерновских политических и военных советников. Политическую часть возглавил М.М. Бородин [528] , сменивший Снефлита (Бородин имел опыт нелегальной деятельности за рубежом, в частности в США). Военную – полководец Гражданской войны, а затем военный министр буферной Дальневосточной республики В.К. Блюхер [529] (он пребывал в Китае под псевдонимом генерал Гален). По настоянию советских представителей с огромным трудом и далеко не всегда успешно началась перестройка Гоминьдана в соответствии с большевистским принципом «демократического централизма».

В 1924 г. китайское руководство стало принимать в Гоминьдан коммунистов как частных лиц. Фактически это означало, что компартия присоединилась к Гоминьдану. «Невозможно переоценить влияние Бородина и его помощников на молодых китайских революционеров. Они были закаленными и способными пролетарскими революционерами и принесли в Китай технику организации, агитации и пропаганды большевистской революции и Гражданской войны», – писал американский историк [530] . Однако после смерти Сунь Ятсена в марте 1925 г. в Гоминьдане и кантонском правительстве развернулась борьба за власть. Левым гоминьдановцам (коммунистам и сочувствовавшим) покровительствовала группа Бородина. Им противостояла группировка, настаивавшая на объединении страны и наведении порядка без участия коммунистов. Промежуточная группа Чан Кайши, возглавлявшего вооруженные силы Гоминьдана, маневрировала и колебалась. 20 марта 1926 г. под нажимом правых Чан Кайши произвел нечто вроде государственного переворота. Опасаясь коммунистического мятежа, он ввел военное положение, посадил советских советников под домашний арест (Бородин заблаговременно улизнул) и отправил в отставку левого гоминьдановца Ван Цзинвея [531] – своего основного соперника.

Через две недели Чан Кайши сменил гнев на милость, Бородин возвратился в Кантон. В апреле 1926 г. ЦИК Гоминьдана принял решение о запрещении коммунистам занимать руководящие посты в партии и правительстве, с чем китайская компартия по настоянию Москвы согласилась. В июле 1926 г. Национально-революционная армия Китая под командованием Чан Кайши начала стремительный поход на север. Города и провинции, находившиеся под властью коррумпированных генералов, творивших там суд и расправу, легко оказывались в руках национально-патриотических сил. В августе войска Чан Кайши достигли реки Янцзы, в октябре заняли Ханькоу и соседние города, составлявшие мегаполис Ухань; в марте 1927 г. Чан Кайши занял Нанкин. Революционное гоминьдановское правительство перебралось из Кантона в Ханькоу. Однако в руководстве Гоминьдана вновь произошел конфликт между левой группой, доминировавшей в правительстве, и Чан Кайши. В марте 1927 г. Чан Кайши был исключен из руководства Гоминьдана и снят с поста главнокомандующего. В ответ на это 12 апреля он устроил в Шанхае, только что занятом его войсками, расправу над коммунистами и другими левыми: «Революционные войска при поддержке местных профессиональных союзов и торгово-промышленных палат разоружили красные рабочие пикеты, взяв коммунистических саботажников под стражу» [532] , – скромно писал в своих мемуарах Чан Кайши. Тогда ЦИК Гоминьдана отдал приказ об аресте Чан Кайши, а последний возложил ответственность за события на компартию, которая, по его словам, создала в Гоминьдане «царство террора», оторвала его от рабочих и крестьянских организаций, привела к созданию единого фронта империалистических государств против национально-патриотических сил Китая. В Нанкине Чан Кайши сформировал альтернативное правительство и потребовал передачи ему всей власти.

В конце мая 1927 г. в руки левых гоминьдановцев попала секретная инструкция советского правительства, приказывавшая китайским коммунистам прекратить сотрудничество с Гоминьданом, начать конфискации помещичьих земель и сформировать собственную независимую от Гоминьдана рабоче-крестьянскую армию. Эти требования соответствовали программе Троцкого, хотя составлялась инструкция сталинским большинством. Но реализованы они не были. Китайские коммунисты были изгнаны из гоминьдановского правительства, утвердившегося в Ханькоу; начались их аресты. Бородин и его миссия были отозваны в СССР.

В сентябре несколько гоминьдановских групп вышли из левого Гоминьдана и вошли в альтернативное правительство в Нанкине. Теперь уже перевес был явно на стороне Чан Кайши, который стал главой ЦИКа Гоминьдана и вернул себе пост главнокомандующего армией. Был взят Пекин. Советские советники были заменены германскими офицерами. Началось примирение Гоминьдана с западными державами. Попытка коммунистического путча в Кантоне в декабре 1927 г., организованная эмиссарами Коминтерна немцем Гейнцем Нейманом [533] и Виссарионом Ломинадзе (Бесо) [534] , потерпела провал и завершилась жестоким кровопролитием. В феврале 1928 г. Коминтерн возложил вину за провал сталинского курса на компартию Китая, обвинив ее руководство в «правом оппортунизме». Генеральный секретарь партии Чен Дусю [535] был снят со своего поста, а китайской компартии было предложено начать создание «советских баз».

Что же касается Троцкого, то до 1924 г. он в основном разделял установку на сотрудничество компартии с Гоминьданом и на вхождение компартии в его состав. Об этом свидетельствует первый обстоятельный оппозиционный документ по китайскому вопросу – «Китайская компартия и Гоминьдан», написанный 27 сентября 1926 г. [536] В нем содержалась попытка провести границу между «настоящим» и «прошлым» революционного движения в великой восточной стране, и в качестве грани между разными этапами был назван 1925 год. С этого времени революционная борьба в Китае, по мнению Троцкого, «вступила в новую эпоху», которая характеризовалась «прежде всего активным выступлением широких пролетарских масс, стачками и созданием профсоюзов. В движение вовлекаются в несомненно возрастающей степени крестьяне. Одновременно с этим торговая буржуазия и связанные с нею элементы интеллигенции откатываются вправо, занимая позицию против стачек, коммунистов и СССР».

Троцкий считал, что компартия должна была участвовать в Гоминьдане в период, когда она «представляла пропагандистское общество, только подготовлявшееся к будущей самостоятельной политической деятельности и стремившееся в то же время участвовать в текущей национально-освободительной борьбе». Но к сентябрю 1926 г. перед китайскими коммунистами встала принципиально новая задача: руководить самостоятельным, пробужденным рабочим классом. Подвергая критике решения руководства китайской компартии не только об участии в Гоминьдане, но и о принятии «суньятсенизма» как своей собственной идеологии, Троцкий отмечал, что эта линия была продиктована из Москвы сталинским руководством и китайским коммунистам не оставалось ничего иного, как «принять те политические выводы, которые вытекали из этой организационной заповеди».

С переходом в оппозицию Троцкий стал уделять китайским проблемам значительно большее внимание, стремясь противопоставить свою позицию по вопросу о Китае политике Сталина. В том же сентябре 1926 г. к XV партконференции он подготовил еще один документ по китайскому вопросу. В нем делался упор на борьбу сталинской фракции против ленинизма под видом борьбы с «троцкизмом». Позиция Сталина по отношению к Гоминьдану определялась как носившая «совершенно оппортунистический характер». Речь шла о том, что национально-демократическое движение в Китае все более расчленяется по классовому признаку, что пролетариат вступает в борьбу путем стачек, охватывающих «миллионы рабочих», а профорганизации включают в себя десятки и сотни тысяч. Троцкий ставил вопрос о необходимости деятельности в Китае самостоятельной пролетарской партии, которая вела бы борьбу за гегемонию в национально-освободительном движении. «Самостоятельность компартии исключает ее организационное вхождение в Гоминьдан, но не исключает, разумеется, ее длительного политического блока с Гоминьданом». Сталинцы же, как писал Троцкий, прикрывают саму постановку вопроса об организационном размежевании словами об «ультралевизне», «ликвидаторстве» и другими бранными терминами [537] .

Полемика о Китае во многом напоминала средневековые схоластические трактаты. Таковыми, в частности, были дискуссии Радека и Бухарина о степени капиталистического развития Китая, о сохранении в нем феодальных элементов. Эти споры в значительной степени основывались на эмоциях и в лучшем случае на логических предположениях, а не на скрупулезном анализе фактов, в частности статистических данных. Спорщики расходились в том, создавать ли Советы в Китае сразу или брать курс на их организацию при определенных условиях [538] . Даже Сталин продолжал на эту тему дискутировать с Троцким. Сохранилась ответная записка Сталина Троцкому от 23 марта 1926 г.: «Если Вам удобно, давайте поговорим о китайских делах сегодня в 4 часа в ЦК» [539] . Но постепенно установка на конструктивный диалог с оппозицией по китайскому вопросу отступала перед общим курсом на разрыв с оппозицией.

Весной 1927 г. Троцкий выступил с целой серией писем, которые обосновывали его взгляды по общим и конкретным вопросам китайской революции. Первое из этих писем было написано 27 марта, как только поступили сведения, что Шанхай занят национально-революционной армией Гоминьдана [540] . «Марксизм забыт окончательно», – писал Троцкий, оспаривая утверждения советской прессы о том, что национальное правительство Китая представляет интересы всех классов этой страны. Он предполагал, что по мере захвата новых территорий Китая национальное правительство совершит резкий поворот в сторону США и Великобритании. «Мы окажемся курицей, которая высидела утенка», – образно выражался Троцкий и требовал вновь поставить в Политбюро вопрос о взаимоотношениях между китайской компартией и Гоминьданом, хотя отдавал себе отчет, что вместо обсуждения этого вопроса сталинцы организуют «фракционную кляузу». «Но можно ли молчать, когда дело идет буквально о голове китайского пролетариата?» – в отчаянии вопрошал Троцкий.

Наиболее четко Троцкий выразил свои взгляды по китайскому вопросу в письме под заголовком «О лозунге Советов в Китае» 16 апреля [541] . Настаивая на том, чтобы компартия Китая взяла курс на создание Советов, Троцкий стремился опровергнуть контрдоводы Сталина, сущность которых состояла в постановке знака равенства между лозунгом Советов и лозунгом диктатуры пролетариата. «Но почему же у нас были Советы в 1905 году?» – ставил ответный вопрос Троцкий. Развивая свою аргументацию, он утверждал, что Советы в Китае могут рассматриваться аналогично Советам в России на этапе борьбы против царизма – их можно было бы эффективно использовать против милитаристов, компрадоров (буржуазии, являвшейся проводником зарубежного влияния) и иностранных империалистов. Сталин же, считал Троцкий, уступает китайской буржуазии по всем направлениям: «Если считать, как считал… Сталин, что объединение Китая должна была довести буржуазная головка Гоминьдана, которая через Гоминьдан подчиняет себе коммунистическую партию, лишила ее элементарной независимости (даже газеты!) и управляла завоеванными территориями через реакционную бюрократию, – если так представлять себе национальную революцию, тогда Советам, разумеется, не может быть места. Если же понимать, что буржуазная головка Гоминьдана, не только правая, но и центрально-левая, не способна довести национально-демократическую революцию до конца и даже до середины; что она непременно придет к сделке с империалистами; если понимать это, тогда нужно было своевременно и тем более нужно теперь готовить смену этому руководству».

Автор письма вновь и вновь подчеркивал, что не выступает за немедленную пролетарскую революцию в Китае, что в Советы надо привлекать мелких ремесленников и торговцев, распространить сеть этих революционных органов на деревню, используя существовавшие крестьянские союзы. Советы должны были, по его представлению, стать органами аграрной революции, которую ни в коем случае нельзя откладывать до объединения Китая. «В Советы войдут все те классы, слои и прослойки, которые действительно втянуты или будут втягиваться в реальную, настоящую борьбу с чужестранной и своей реакцией». В то же время Троцкий решительно отрицал, что оппозиция толкает компартию на войну против Гоминьдана, и трижды повторил по этому поводу слово «Вздор!». Он считал необходимым поставить сотрудничество компартии с Гоминьданом на «необозримо более широкие и глубокие основы», воплощенные в Советах. Это сотрудничество предусматривало свободу для коммунистической печати. Вопрос же о социалистической революции Троцкий отодвигал на неопределенное будущее. Он не считал его стоявшим в порядке дня. По его мнению, эта перспектива имела шансы стать реальностью только в случае, если бы подоспела успешная пролетарская революция в странах Запада. «Но не надо, – призывал Троцкий, – эту перспективу превращать в платоническое воздаяние за нынешнее положение, когда полем владеют вооруженные буржуазные предатели. Основная и жизненная задача состоит сейчас в том, чтобы подготовить ближайший этап, из которого только и могут вырасти все дальнейшие перспективы и возможности».

22 апреля Троцкий написал письмо, озаглавленное «Не надо мусору!» [542] , в связи с обсуждением в партячейке Института красной профессуры вопроса о китайской революции. Этот институт, созданный в 1921 г., находился под влиянием Бухарина, который культивировал там почтение, если не культ, собственной личности и поощрял формирование группы своих последователей из среды молодых историков, философов, экономистов. Позднее эта группа стала известна как «школа Бухарина». В апреле 1927 г. Троцкого особенно возмутило, когда в ходе обсуждения китайской революции кто-то из «школы Бухарина» указал, что в 1923 г. Троцкий возражал против организации Советов в Германии, а теперь, дескать, яро выступал за их создание в Китае. Троцкий парировал ссылкой на гоголевского «Ревизора», где возле каждого нового забора скапливался мусор: «Так и некоторые публицисты, полемисты и «теоретики» нашей партии пользуются постановкой каждого нового серьезного вопроса, чтобы завалить его кучей мусора».

Троцкий вновь опровергал приписываемый ему взгляд, что компартия Китая должна идти на разрыв с Гоминьданом. Он подчеркивал, что речь идет о сотрудничестве, но в таких формах, при которых компартия располагала бы полной самостоятельностью. Эти письма писались Троцким с Кавказа, где он отдыхал, распределяя время между минеральными ваннами, охотой и работой. По возвращении в Москву его осмотрел кремлевский доктор Гетье, который сообщил Седовой, что ее супруг выглядит свежее и бодрее, чем до поездки. «Любопытно, – продолжал профессор, – что охота с ее физическим утомлением, с пребыванием на довольно свежем воздухе, с сидением в шалаше и пр. совершенно не отражается вредно на нем» [543] . Пока еще Троцкий имел возможность пользоваться всеми теми привилегиями, которые высшие руководители считали для себя естественными. Но руководитель Октябрьского переворота вряд ли предполагал, что это был последний кавказский отдых в его жизни.

По возвращении Троцкий возобновил атаку на позиции сталинского большинства по китайскому вопросу. Новое письмо на эту тему последовало 10 мая, а почти через месяц, 8 июня, к нему было написано дополнение [544] . На этот раз полемика шла с теми, кто считал, что компартия должна оставаться в составе левого Гоминьдана. В духе этих писем Троцкий подготовил статьи для публикации – «Китайская революция и тезисы Сталина» [545] и «Верный путь». Первая из них была направлена в журнал «Большевик», вторая в «Правду». 12 мая Политбюро приняло решение не печатать эти статьи. В резолюции говорилось: «Ввиду новых попыток оппозиции навязать партии дискуссию, ввиду того что Зиновьев и Троцкий выступили со статьями по китайскому вопросу, в которых нападают на ЦК и его решения – это попытка оппозиции сорвать решения партии и навязать ей дискуссию. Признать нецелесообразным печатание статей Зиновьева и Троцкого» [546] .

В связи с этим Троцкий обратился в Политбюро и Президиум ЦКК с обширным заявлением [547] , в котором заострял внимание на том, что не был приглашен на заседание Политбюро, хотя этого требовала, по его мнению, формальная лояльность. Разумеется, ни на какую лояльность со стороны Сталина Троцкий теперь рассчитывать не мог, но он не преминул использовать возникшую ситуацию, чтобы лишний раз напомнить Сталину об упреках Ленина в нелояльности. На этот раз речь шла не столько о позиции большевистского руководства по китайскому вопросу, хотя он и дебатировался, сколько об общей ситуации в партийных верхах. «Причиной непомещения статей указывается то, что они критикуют ЦК, имеют дискуссионный характер, другими словами, устанавливается правило, вследствие которого партийная печать может только подпевать ЦК, что бы он ни сказал и что бы он ни сделал». Троцкий напоминал, что он предлагал провести закрытый пленум ЦК по китайскому вопросу, что это предложение было отклонено, что именно после этого появились «тезисы Сталина», представлявшие собой «закрепление и углубление наиболее ошибочных сторон в корне ложной политики». Тезисы Сталина, полагал автор, толкают не только китайскую компартию, но и весь Коммунистический интернационал в болото оппортунизма. «Неужели же китайская революция и вся линия Коминтерна есть такая мелочь, которую можно загнать в аппаратную бутылку? Неужели так можно помочь воспитанию китайской компартии? Неужели так могут развиваться иностранные секции Коминтерна? Неужели наша партия может жить таким путем? Мыслима ли такого рода безумная бюрократическая утопия?» – спрашивал Троцкий и от китайской конкретики переходил ко все той же общей постановке вопроса о порочности бюрократического руководства партией и решительно выдвигал требование проведения общепартийной дискуссии. «Да, мы хотим обсуждения вопроса о судьбах китайской революции, стало быть, о наших собственных судьбах», – заключал Троцкий.

 

2. «Заявление 83-х»

Разногласия по вопросу о развитии китайской революции были главным, но не единственным исходным моментом для подготовки документа объединенной оппозиции, который был подписан не только ее виднейшими руководителями, но и большой группой активных членов. Можно с полным основанием полагать, что документы Троцкого по китайскому вопросу побудили и его самого, и связанных с ним оппозиционеров переосмыслить, заново проанализировать весь комплекс разногласий с высшим партийным руководством, в которое оппозиционеры теперь не входили.

Перед написанием этого документа Троцкий выступил с рядом записок и писем, касавшихся в основном международных вопросов. Принципиальное значение имело обращение к членам ЦК от 21 февраля 1927 г. с общей оценкой политического состояния мирового пролетариата на фоне международной обстановки и положения СССР [548] . Здесь содержалась попытка дать анализ ситуации в связи с несбывшимися прогнозами европейской революции. После неудачи германской революции 1923 г. и краха надежд на революционные события в Великобритании во время стачки 1926 г. следовало, как показывал Троцкий, прийти к выводу, что послевоенный период был временем величайших поражений европейского пролетариата. «Было бы просто глупой трусостью закрывать на это глаза», – писал Троцкий. Более того, Троцкий отмечал разочарование российского пролетариата в революции, в ее неспособности в короткий срок «глубоко изменить отношения и жизнь». Он призывал не закрывать глаза на эти негативные процессы: «Именно для того, чтобы оградить партию и наиболее дальнозоркие элементы от разочарования, надо сказать то, что есть».

Другим важным документом было заявление «О нашей зависимости от мирового рынка» [549] , критикующее «замкнутое хозяйство», к которому неизбежно вела теория построения социализма в одной стране. Статья обращала внимание на то, что международный фактор, от которого неизбежно зависело развитие СССР, отнюдь не исчерпывался опасностью интервенции. Троцкий доказывал, что в ближайший период зависимость СССР от мирового рынка, от экспорта и импорта будет возрастать, но эта зависимость выгодна, так как она «удесятеряет вес, способность СССР к сопротивлению – экономическому, политическому и военному». В противовес сталинской теории «победы социализма в одной стране» Троцкий призывал рассматривать перспективы развития СССР в контексте общемирового развития, поскольку «достаточность или недостаточность нашего темпа может быть измерена только масштабами мирового хозяйства, ибо темп нашего развития международно обусловлен».

По мнению ОГПУ, с февраля 1927 г. объединенная оппозиция «представляла собой организованную и централизованную фракцию» [550] . Печатались и распространялись оппозиционные документы, восстанавливалась связь с периферией. Заседания руководителей оппозиции происходили на квартирах Смилги, Троцкого, Радека, Зиновьева или Каменева. «Троцкисты» и «зиновьевцы» входили в центр на паритетных началах. Смилга играл «буферную роль». Организационной работой и техникой руководил И.Н. Смирнов, при котором действовала «техническая комиссия», включавшая С.В. Мрачковского [551] и Преображенского. Оппозиционеры пытались организовать и Всесоюзный комсомольский центр, куда входил, в частности, сын Троцкого Лев Седов.

ОГПУ полагало, что в апреле – мае 1927 г. был создан Московский центр «троцкистов», а в конце августа – начале сентября – объединенный Московский центр «троцкистов» и «зиновьевцев», причем между теми и другими велся торг за преобладание в этом органе. Оппозиционной группой в Ленинграде руководил Г.Е. Евдокимов [552] . Связями с уездами Московской губернии занимался И.Я. Врачев. Существовало бюро (куда входил, в частности, Альский) по связи с провинцией. Заграничными связями оппозиции ведали Радек и Серебряков. Денежные ресурсы оппозиции состояли из членских взносов и пожертвований [553] . Был даже образован свой Красный Крест. Сначала им ведали З.И. Лилина (жена Зиновьева) и Ф.В. Белобородова (жена А.Г. Белобородова [554] , наркома внутренних дел РСФСР), а затем жена Карла Радека врач по образованию Роза Маврикиевна Радек. Оппозиционный Красный Крест проводил денежные сборы, оказывал помощь безработным, заключенным и высланным единомышленникам. Но главное, чем было напугано ОГПУ, – это то, что при Центре была создана военная группа, в которую якобы входил ряд слушателей Военной академии РККА и некоторые бывшие работники 5-й армии. Группа организовала охрану Троцкого, ставила вопросы о смене командного состава Красной армии и предлагала «вождям оппозиции» уйти в подполье и развернуть оттуда более деятельную работу [555] .

Однако реальное соотношение сил было далеко не в пользу оппозиционеров. Почти все руководящие партийные кадры на местах и основная часть рядовых членов партии поддерживали Сталина. Рассчитывать на успех Троцкий конечно же не мог. Его задача состояла в том, чтобы предложить правившему большинству партии, населению и международному коммунистическому движению свой политический курс. Лидер оппозиции рассчитывал противопоставить «механическому большинству» компартии свою особую социально-политическую платформу. Включенный в нее комплекс общих установок и конкретных предложений, по мнению Троцкого, являлся наиболее правильным выражением программы ВКП(б) и Коммунистического интернационала.

Непримиримость Троцкого имела своим результатом отход от оппозиции ряда известных советских деятелей. Показательным было поведение Крупской. В середине мая, то есть тогда, когда начался сбор подписей под коллективным заявлением оппозиционеров, Крупская написала письмо Зиновьеву. Она сокрушалась по поводу той «бузы», которая поднята в партии по вопросам о положении в Китае и в британском рабочем движении, давая понять, что ответственность за эту «бузу» лежит на лидерах оппозиции. Крупская туманно намекала, что самокритика – это одно, а «критика со стороны» – другое, давая понять, что оппозиция выходит за рамки партийности. Вдова Ленина явно сожалела, что ранее поддержала Зиновьева с Каменевым, а затем – объединенную оппозицию. По всей видимости, этим письмом она пыталась оправдать свой отказ поставить подпись под общим оппозиционным документом.

Вместо Зиновьева на письмо Крупской 17 мая ответил Троцкий [556] . Он был до предела сдержан. Вопреки своему обыкновению писать личные письма от руки, он сам напечатал ответ на пишущей машинке, «чтобы не затруднять разбором почерка, который с годами не стал лучше». Очевидно, Троцкий рассчитывал еще и на то, что его письмо Крупской станет достоянием партийной общественности, и именно по этой причине прибег к помощи пишущей машинки. Троцкий указал, что слово «буза» в русском языке означает склоку по ничтожному поводу или даже совсем без повода. Заимствовала Крупская это слово из выступления С.В. Косиора на пленуме ЦК, а Косиор использовал его для того, чтобы представить выступления оппозиции как беспринципные нападки на партию, только лишь для того, чтобы создать излишние неприятности и хлопоты ее высшему руководству. «Еще совсем недавно мы вместе с вами говорили, что самокритики не выходит потому, что у нас нездоровый режим, грубый и нелояльный. Что же, режим стал лучше за последнее полугодие? Или вопросы, требующие самокритики сегодня, слишком мелки и ничтожны? «Буза»?» Троцкий разъяснял Крупской, что Сталин перешел в борьбе против оппозиции от тактики истощения к тактике истребления, но обещал не прекращать борьбы: «Мы будем плыть против течения, даже если Вы вслух повторите за Косиором слово «буза». И никогда мы не чувствовали так глубоко и безошибочно своей связи со всей традицией большевизма, как сейчас, в эти тяжелые дни, когда мы и только мы подготовляем завтрашний день партии и Коминтерна».

20 мая в «Правде» было опубликовано заявление Крупской, в котором говорилось, что оппозиционная критика превратилась во фракционную. Разумеется, малокомпетентная в партийных интригах вдова Ленина сама по себе не была серьезным достоянием оппозиции. Однако она была своего рода символом, знаменем, привязкой к имени «великого Ленина», и переход Крупской в стан сталинистов был для Троцкого серьезной потерей [557] .

Именно в эти драматические дни в Москву были вызваны представители компартий на состоявшийся 18 – 30 мая 1927 г. VIII расширенный пленум Исполкома Коминтерна, рассмотревший китайский вопрос и взявший курс на поддержку китайской компартией правительства левых гоминьдановцев в Ханькоу. Пленум рассмотрел также вопросы о борьбе против войны и об оппозиции в ВКП(б). По первому вопросу пленум, обратив внимание на разжигание «военной тревоги», призвал компартии защищать СССР от нападения «империалистических держав». По второму – обрушился на объединенную оппозицию и принял специальную резолюцию «О выступлениях тт. Троцкого и Вуйовича» [558] на пленуме Исполкома Коминтерна [559] , в которой объявлял выступления Троцкого сознательной клеветой, прямым дополнением «буржуазно-социал-демократической кампании» против СССР, «грубейшими и недопустимыми нападками» на международный большевизм. Поведение Троцкого в целом объявлялось «отчаянной борьбой единоличного политического дезертира против фронта коммунистов всего мира». ИККИ запретил Троцкому и Вуйовичу продолжение фракционной борьбы и объявил, что они будут исключены из ИККИ, если эта борьба не будет прекращена, «предложив» ЦК ВКП(б) (как будто последний действительно подчинялся Коминтерну) «принять решительные меры к охранению ВКП(б) от фракционной борьбы тт. Троцкого и Зиновьева» [560] . Вскоре требования об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК ВКП(б) стали поступать от национальных компартий. В частности, на этом настаивала конференция французской компартии в Сен-Дени [561] .

Троцкий, однако, не складывал оружия. К 25 мая завершился сбор подписей под коллективным заявлением в ЦК ВКП(б) участников оппозиции. Судя по сопроводительному письму, которое было подписано Евдокимовым, Зиновьевым, Смилгой и Троцким [562] , именно они подготовили текст заявления, подписанный 84 коммунистами с дооктябрьским стажем. То ли количество подписантов было посчитано неточно, то ли в последний момент появилась еще одна подпись, но в историю этот документ вошел как «Заявление 83-х». Один оппозиционер обозначил свой стаж с 1898 г., два – с 1899 г., два – с 1902 г., десять – с 1903 г., четыре с 1904 г., четыре – с 1905 г., один – с 1906 г., пять – с 1907 г., один – с 1908 г., один – с 1910 г., два – с 1911 г., четыре – с 1912 г., один – с 1913 г., восемь – с 1914 г., четыре – с 1915 г., четыре – с 1916 г., двадцать два – с 1917 г. Семь человек свой партийный стаж не обозначили. Любопытно, что в их числе были Зиновьев и Троцкий. Член ЦКК ВКП(б) Лиздин указал партийный стаж с 1892 г., хотя социал-демократическая партия была создана в 1898 г. (видимо, он счел действительным в качестве партстажа свое участие в социал-демократическом кружке). Однако в числе подписавших не было Каменева. Это, правда, не означает, что он начал отход от оппозиции. Некоторые важные документы оппозиции в последующем он подписывал. Но Каменев, видимо, уже начинал колебаться.

Троцкий не указал свой стаж, чтобы не подставляться под критику. Ведь в партию большевиков он вступил только в 1917 г. А включать в партстаж внефракционный период и период принадлежности к меньшевикам ему не хотелось. Зиновьев, у которого была значительно более «чистая» биография (он был социал-демократом с 1901 г. и большевиком с 1903 г.), возможно, не назвал свой стаж, дабы меньше выделялся Троцкий. Для партийной массы «солидный» стаж бывших руководителей партии был очевиден. Во всяком случае, представительство «старой партийной гвардии» в оппозиции выглядело весьма солидно, и это давало ей право на равных вступить в полемику со Сталиным, Бухариным и их приверженцами.

«Заявление 83-х» начиналось с указания на ошибки, допущенные в руководстве китайской революцией, которые привели к ее тяжелому поражению. Оппозиционеры, поддавшись «военной тревоге», которую раздувало высшее партийно-государственное руководство с целью дальнейшего закрепления своей власти и разгрома оппозиции, пытались повернуть сталинско-бухаринскую «военную аргументацию» против руководящего большинства, заявляя, что «поражение китайской революции может чрезвычайно приблизить войну против СССР». Вторым важным международным вопросом, по которому резко критиковался официальный курс, была позиция по отношению к АРК. Здесь тоже доминировала проблема защиты СССР. Упрекая советское руководство в том, что оно признало Генеральный совет тред-юнионов единственным представителем британского пролетариата, подписавшие письмо приходили к выводу, что его деятели в случае войны «империалистических держав» против СССР выступят на стороне своего правительства и поддержат войну, как «в 1914 году».

Самыми общими мазками были очерчены разногласия по другим международным вопросам: изгнание видных революционеров из компартии Германии за солидарность с русской оппозицией, «правые ошибки» коммунистических лидеров не только в Германии, но также в Польше и Франции. При всей важности международных вопросов, волновавших оппозиционеров и особенно Троцкого, начинавшего видеть себя вождем не только внутренней, но и интернациональной коммунистической оппозиции, указание на эти проблемы служило только прелюдией к попытке анализа «неправильной линии во внутренней политике» Советского Союза. Отмечая трудности хозяйственного развития СССР, возникшие на фоне завершения восстановительного периода, авторы подчеркивали, что эти трудности усугубляются ставшей генеральной линией партии мелкобуржуазной сталинской теорией построения социализма в одной отдельно взятой стране.

В заявлении содержалась критика «неблагоприятных для пролетариата классовых сдвигов», которые выражались в низкой заработной плате рабочих, безработице, растущей за счет кадрового пролетариата, усилении враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа. Особое внимание уделялось положению в деревне, в частности расслоению крестьянства. Оппозиционеры признавали, что ЦК перестал выдвигать лозунг «обогащайтесь» и призывать кулака «врастать в социализм». Но эта политика сменилась не наступлением на кулака, на чем настаивала оппозиция, а замалчиванием расслоения, ставкой на крепкого крестьянина, то есть продолжением прежнего курса. «Все это ослабляет нашу опору в деревне и затрудняет союз рабочего класса и крестьянской бедноты с середняком».

Троцкий понимал, что «гладкий» перевод сельского хозяйства на социалистические рельсы путем насаждения крупных государственных предприятий и производственных кооперативных объединений в реально существовавших условиях не имел перспектив: отсутствовала необходимая техника, да и сами крестьяне не горели желанием вступать в сельскохозяйственные коллективы или наниматься на государственные фермы. Поэтому практические предложения по аграрному вопросу были достаточно примитивными. Они сводились к необходимости освобождения от сельхозналога 50% крестьянских дворов – бедноты и «маломощных» крестьян. Все налоговое бремя Троцкий и его сторонники предлагали переложить на вторую половину крестьянства, тех, кто был побогаче.

Требования левой оппозиции в области промышленности были справедливы, но не подтверждались конкретными предложениями. Оппозиция предлагала систематически и планомерно улучшать положение рабочего класса, отказаться от проведения режима экономии за счет выталкивания новых групп рабочих в ряды безработных, снижать себестоимость продукции. Возражать против этого ни один советский партийный руководитель, разумеется, не стал бы. Но как этого добиться – было неясно. Утверждение оппозиционеров, что для успешной реализации их экономической программы сталинское большинство должно всего лишь реализовать политические требования оппозиции, не звучало убедительно. При постановке и попытках решения хозяйственных вопросов оппозиция, таким образом, постепенно сбивалась на путь, по которому вели страну сталинисты: больше популизма и демагогии, меньше практических предложений.

Значительно более обоснованной и понятной была критика внутрипартийного режима, хотя и здесь можно было обнаружить немало сугубо демагогических и даже эгоистических мотивов. Заявление призывало возвратиться к тому внутрипартийному положению, которое существовало при Ленине: «Нам необходима железная партийная дисциплина – как при Ленине. Но нам необходима и внутрипартийная демократия – как при Ленине», – утверждала «старая гвардия», призывая к «усилению живой действенной связи партии с рабочим классом». При этом совершенно не принималась во внимание и сознательно игнорировалась та элементарная истина, что именно при Ленине и под руководством Ленина в годы революции и Гражданской войны проводился красный террор в отношении всех слоев общества, в том числе и в отношении рабочих, отказывавшихся подчиняться беспрекословно; что с первых дней революции в стране не было свободы слова, в том числе и для самих большевиков; что именно Ленин был инициатором драконовской резолюции X съезда «О единстве партии».

Тем не менее критика партийного режима была острой, смелой и справедливой. «Всякая попытка поставить спорные вопросы перед партией объявляется покушением на единство партии. Неправильная линия закрепляется сверху механическим путем. Создается показное единство и официальное благополучие». Оппозиционеры требовали созвать специальный пленум ЦК для выработки предварительных решений и ликвидации внутрипартийной борьбы. На первый план, однако, выставлялся лозунг единства партии. Но там, где сталинское большинство предлагало расправиться с меньшинством административными и организационными методами, там оппозиционеры предлагали добиться единства через партийную дискуссию и принятие единодушных решений. Если на пленуме, считали оппозиционеры, обнаружатся принципиальные разногласия, они должны быть сформулированы и опубликованы, причем коммунисты должны были иметь возможность защищать свою точку зрения в прессе и на собраниях «без обострения и преувеличения». Оппозиция требовала также права для членов партии издавать брошюры, книги, сборники материалов с изложением взглядов, «до сих пор не имевших большинства в партии».

В последующие дни под «Заявлением 83-х» продолжался сбор подписей, с помощью чего оппозиция надеялась вернуть себе утраченные позиции, убедить партию, что за оппозицией идет значительная часть партийного актива. С особым заявлением выступила старый член партии В.Д. Каспарова [563] , долго работавшая в Баку и ранее поддерживавшая со Сталиным дружеские отношения. Теперь же она обвиняла генсека в том, что он разрушил партию идейно и организационно [564] . О своем полном согласии с документом заявил видный дипломат, полпред СССР во Франции Раковский [565] , что означало его присоединение к оппозиции, к которой он до этого относился с известной опаской. К 1 июля 1927 г. к «Заявлению 83-х» присоединилось примерно 300 партийцев с дооктябрьским стажем [566] .

Появление «Заявления 83-х» внесло известное смущение в среду высших партбюрократов. Различными путями (главным образом в виде рукописных копий) этот документ распространился в сравнительно широкой среде. Предъявляя Зиновьеву и Троцкому обвинения в нарушении партийной дисциплины, председатель ЦКК Орджоникидзе даже не включил в число обвинений подписание этого документа. В ответ на последовавший запрос Орджоникидзе объяснил, что каждая группа членов партии имеет право, мол, обращаться в ЦКК с заявлением, индивидуальным и коллективным [567] . При этом тот же Орджоникидзе обвинял Троцкого и Зиновьева во фракционной деятельности в связи с рассылкой ими индивидуальных писем и заявлений, квалифицируя их как меньшевистский уклон. Отличие состояло в том, что на этот раз с изложением своей позиции выступила целая группа большевиков с дооктябрьским стажем, прикрывшая лидеров оппозиции.

Но если сталинское большинство готово было терпеть крамольные письма, не выходившие за узкий круг номенклатурных читателей, оно не желало смотреть сквозь пальцы на публичные выступления Троцкого, обращенные к ушам еще и беспартийных слушателей. 9 июня Троцкий участвовал в проводах на Ярославском вокзале в Москве одного из видных оппозиционных деятелей – ректора Института народного хозяйства имени Плеханова Смилги, которого уволили с занимаемой им должности и «в порядке перевода» отправили на работу на Дальний Восток, по существу в ссылку. Троцкий произнес перед собравшимися короткую речь примерно следующего содержания: «Опасности для нашей страны сейчас велики, времена трудные, и каждый из нас должен быть вдвойне верным сыном революционной ленинской партии!» [568]

Несколько весьма осторожных слов, которые Троцкий произнес на прощание на вокзальном перроне, были истолкованы как речь, обращенная не только к коммунистам, но и к беспартийным, что трактовалось как величайшее преступление, разглашение партийных тайн и нарушение партийной дисциплины. Троцкому приписали слова «У нас не диктатура пролетариата, а диктатура узурпаторов», которые он в это время просто не мог произнести. Далее делался вывод, что Троцкий находится в одном лагере с министром иностранных дел Великобритании О. Чемберленом [569] и другими «поджигателями войны» против Советского Союза. Напрасно Троцкий разъяснял, что ему приписывается совершенно фантастическая речь, что смысл произнесенной им фразы был противоположен: он состоял в том, что в ВКП(б) «нет и не может быть разногласий насчет защиты пролетарской диктатуры и советского государства» [570] . Троцкому не поверили и вызвали его для разбирательства и осуждения на заседание Президиума ЦКК.

Там Троцкий произнес две речи, проникнутые остроумием и издевательствами над теми, кто теперь его судил [571] . Особенно доставалось известному партийному пропагандисту и историку Ярославскому, ухитрявшемуся умело выслуживаться перед всеми, кто в данный момент стоял у власти. В прошлом Ярославский не раз пел дифирамбы Троцкому; теперь в качестве члена Президиума ЦКК и секретаря ее партколлегии (занимавшейся персональными делами ответственных коммунистов) он лил на Троцкого ушаты грязи.

Троцкий относился к Ярославскому с заслуженным презрением. «Основной особенностью его как оратора и писателя является его неспособность передать без искажения ни одной сколько-нибудь свежей мысли» [572] , – писал Троцкий. «Насчет Ярославского мы давно говорим: если хотите узнать, чего хочет Сталин достигнуть через полгода, пойдите на собрание и послушайте, что говорит Ярославский… Повторите ли вы снова, что отправка Смилги в Хабаровск является командировкой в обычном порядке на работу? И в то же время будете обвинять нас в демонстрации против ЦК? Такая политика является двурушничеством» [573] .

Тон выступлений Троцкого резко изменился. Можно с уверенностью сказать, что впервые критика Троцким сталинской системы вышла за узкие пределы догматических и схоластических споров о том, чья теория построения социализма более правильна и в большей степени соответствует марксизму-ленинизму: Троцкого с его перманентной революцией или Сталина с его теорией социализма в одной стране. Под такой критикой советского режима могли подписаться многие недовольные советской властью: «Товарищи, не надо смешивать социалистическое отечество с начальством. Мы заявляем: сталинский режим мы будем критиковать до тех пор, пока вы нам механически не закроете рот. До тех пор, пока вы не вгоните нам в рот кляп, мы будем критиковать этот сталинский режим, который подрывает все завоевания Октябрьской революции… Мы будем критиковать сталинский режим, негодный, сползающий, идейно слабый, короткомысленный, недальнозоркий. Мы будем его с удвоенной силой критиковать именно потому, что видим опасность, и именно потому, что ошибки Сталина в случае войны помножатся на 10 и на 100» [574] .

На заседание Президиума ЦКК 24 июня Троцкий впервые заявил о происходившем в партии термидорианском перерождении [575] . Сравнение проводилось с государственным переворотом 9 термидора (27 июля) 1794 г. во Франции, когда была свергнута якобинская диктатура, залившая страну кровью, и политический курс Французской революции начал возвращаться в русло конституционного развития. Сравнение было крайне неточным и неудачным, потому что из этого сравнения следовало, что Троцкий придерживался «левого» революционного якобинского курса и поддерживал революционный террор, а это не то, что имел в виду Троцкий. Суть расхождений со Сталиным у Троцкого была не в том, что Троцкий выступал за революционный (якобинский) террор, а Сталин был против. Троцкий хотел сказать, что Сталин – могильщик революции, точно так же, как могильщиками революции во Франции стали термидорианцы. Но окончание революции во Франции с точки зрения интересов населения нельзя было воспринимать иначе, как явление положительное, поскольку оно способствовало восстановлению нормальной мирной жизни. Троцкий же видел в этом событие исключительно отрицательное, контрреволюционное.

На счастье Троцкого, это сравнение было тем не менее невыгодно Сталину, который не мог сознаться в том, что является контр революционером (термидорианцем). Сталин конечно же отождествлял себя скорее с якобинцами, как и Троцкий. Террор, который впоследствии развернул Сталин против советской номенклатуры и старой «ленинской гвардии», можно было с известным уровнем приближения сравнивать с термидорианским террором против революционеров-якобинцев, но с одной очень существенной поправкой. Сталин, позиционировавший себя в Политбюро как умеренный центрист, борющийся сначала с «левыми» Троцким, Зиновьевым и Каменевым, затем с «правыми» Бухариным, Рыковым и Томским, на поверхности оказался крайне левым революционером, куда левее самого Троцкого. Просто Сталин иначе смотрел на движущие силы революции и в другом их видел.

Сам Троцкий не очень хорошо понимал, что же, собственно, происходило во Франции летом 1794 г. Он писал: «Что же такое Термидор? Спуск революции на одну ступеньку; сдвижок власти вправо в результате какого-то надлома или надрыва революции. Наверху, у руля, как будто те же самые люди, те же самые речи и те же самые знамена» [576] . Но во французском Термидоре имел место отнюдь не «сдвижок», а у власти не остались те же люди. Те, кто был у власти, во главе с М. Робеспьером, были отправлены на гильотину, и политическая группировка якобинцев от власти была отстранена.

И сталинское большинство, и оппозиция в равной мере необоснованно и спекулятивно непрерывно твердили об опасности «империалистического» военного нападения на СССР. Наличие внешнего врага, действительного или мнимого, всегда являлось стимулом для укрепления власти. Большевики исходили из весьма примитивной максимы о том, что задача капиталистического мира заключается в свержении советской власти. Паранойя стала одним из основных факторов советской внешней и внутренней политики. Декларирование «военной опасности» особенно усилилось после того, как в мае 1927 г., в разгар сбора подписей под «Заявлением 83-х», последовала серия международных инцидентов. С СССР после того, как во время обыска в помещении Англорусского кооперативного общества АРКОС были обнаружены неопровержимые свидетельства советского шпионажа, разорвала дипломатические отношения Великобритания. В Польше русским эмигрантом был убит советский полпред П.Л. Войков [577] .

«Единого фронта империалистических держав» против СССР и подготовки «новой интервенции» на самом деле не было. Тем не менее начиная с 1925 г. а особенно интенсивно с 1927 г. в Советском Союзе разрабатывались подробные планы военной мобилизации армии, промышленности и сельского хозяйства. Страну держали в состоянии боевой готовности, военной лихорадки, а за любое нарушение бдительности виновных беспощадно карали [578] . Преувеличивая, вместе со Сталиным, военную угрозу, Троцкий, реально, подыгрывал Сталину, использовавшему возникшую панику для борьбы с оппозицией. Именно тогда появился столь болезненный для Троцкого и его соратников сталинский тезис о существовании «единого фронта от Чемберлена до Троцкого».

Несколько позже нарком иностранных дел Чичерин свидетельствовал, что военной опасности в действительности не существовало, а мифическая угроза этой опасности использовалась внутри СССР для борьбы с Троцким. В 1929 г. Чичерин рассказывал американскому журналисту Луису Фишеру: «В июне 1927 г. я вернулся из Западной Европы. Все в Москве говорили о войне. Я старался разубедить их. «Никто не планирует нападения на нас». Я настаивал. Тогда коллега меня просветил. Он сказал: «Мы это знаем. Но это нам нужно для борьбы с Троцким» [579] . Чичерин и позже решительно отрицал опасность нападения на СССР, причем в письмах Сталину писал об этом на удивление резко: «В наших московских выступлениях говорится, что обострилась опасность войны между капиталистическими государствами, а следовательно, и нападения на нас. Что за вздор, как можно говорить такие вещи!!» [580]

Тем временем Агитпропотдел ЦК ВКП(б) издал в 1927 г. брошюру «О войне и военной опасности», целиком направленную против Троцкого, которого обвиняли в «реакционном пораженчестве» [581] . За границей же продолжало существовать мнение, высказанное 18 июня 1927 г. газетой «Нью-Йорк уолд»: Сталин проводит довольно умеренную международную политику, которая противостоит наступательной политике Троцкого и других лидеров оппозиции, а Чичерин, встречаясь с европейскими руководителями в Берлине и Париже, убеждает их, что только в том случае, если СССР получит кредиты от европейских стран, можно будет держать в узде западноевропейских большевиков.

13 и 14 июня специальная комиссия ЦКК допросила Троцкого и Зиновьева [582] . Сталин, находившийся на отдыхе, остался крайне недоволен тем, что инициативу на заседании перехватили обвиняемые и устроили нечто вроде суда над ЦКК и сталинскими сторонниками Коминтерна. 23 июня генсек с раздражением писал Молотову: «Получается впечатление сплошного конфуза для ЦКК. Допрашивали и обвиняли не члены ЦКК, а Зиновьев и Троцкий. Странно, что попрятались некоторые члены ЦКК. А где Серго [Орджоникидзе]? Куда и почему он спрятался? Позор! Решительно протестую, что комиссия по обвинению Тр[оцкого] и Зин[овьева] превратилась в трибуну по обвинению ЦКК и К[ом] и[нтерна] с заострением «дела» против Сталина, которого нет в Москве и на которого можно ввиду этого вешать всех собак. Неужели эту «стенограмму» отдадут на руки Троц[ко]му и Зиновьеву для распространения ! Этого еще не хватало» [583] .

Стенограмму Троцкому и Зиновьеву действительно не выдали. В постановлении Президиума ЦКК от 24 июня «По поводу нарушения партийной дисциплины тт. Троцким и Зиновьевым» говорилось, что оформившийся весной и летом 1926 г. блок «новой оппозиции» с Троцким означал окончательный переход «новой оппозиции» «на идейные позиции троцкизма», создание фракционной организации, проводящей нелегальную деятельность; что оппозиция выступает против партии и пролетарской диктатуры, а ее лидеры – Троцкий и Зиновьев – заслуживают исключения из ЦК ВКП(б) [584] .

 

3. Июльско-августовский пленум ЦК и платформа оппозиции

Ужесточавшаяся внутрипартийная борьба побудила Троцкого приступить к подготовке нового программного документа. «Заявление 83-х», вызванное конкретными событиями, причем не внутреннего, а международного плана, готовилось поспешно, на многие вопросы не давало ответа, а некоторые вообще игнорировало. Так что это заявление Троцкого уже не удовлетворяло. Смысл его состоял в том, чтобы продемонстрировать Сталину поддержку оппозиции группой авторитетных большевиков с дореволюционным стажем. Эта задача была выполнена. Нужно было двигаться дальше.

Накал страстей между тем усиливался. Крупный бой сталинская группа дала оппозиции на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, проходившем двенадцать дней, с 29 июля по 9 августа. К пленуму, в повестку дня которого был включен вопрос «О последних выступлениях оппозиции и нарушениях партийной дисциплины тт. Троцким и Зиновьевым», был подготовлен объемистый «строго секретный» сборник материалов, в котором атака на оппозицию велась по ряду направлений. Так, в тезисах Чичерина и Бухарина о международном положении особое внимание уделялось «троцкистской» точке зрения на китайскую революцию. Троцкого обвиняли в том, что он формально опирается на аналогию с революцией 1905 г. в России, когда большевики, в противоположность меньшевикам, вели непримиримую борьбу против кадетов. Троцкий не понимает, утверждали авторы, основного отличия империалистической страны от колониальной. «Точка зрения Троцкого есть грубейшее извращение ленинизма, опирающееся на грубейшее смазывание различий между странами империализма и колониями, смазывание, чрезвычайно характерное для социал-демократического уклона » [585] , – указывалось в тезисах.

С докладом о нарушениях партийной дисциплины Троцким и Зиновьевым на пленуме выступил Орджоникидзе. К старым обвинениям было добавлено новое: оппозиция становится на путь раскола ВКП(б), на путь организации второй, враждебной ВКП(б) партии. Это новое обвинение грозило оппозиционерам очень неприятными последствиями, вплоть до исключения из ВКП(б), а может быть, и ареста, так как покушение на монополию коммунистической партии в деле управления государством было сравнимо разве что с государственной изменой.

Сталин обрушился на оппозицию демагогическими возгласами: «Неужели оппозиция против победы СССР в грядущих боях против империализма?» При этом он пересказывал собственную статью, опубликованную накануне открытия пленума, в которой несколько раз ставился этот же вопрос, причем читателю давалось понять, что оппозиция вступает на путь предательства государственных интересов СССР [586] . При этом генеральный секретарь использовал так называемый «тезис о Клемансо» [587] , который не очень удачно повторялся в нескольких выступлениях Троцкого накануне пленума и который состоял в том, что оппозиция даже в условиях возможной войны с империалистическими странами может настаивать на изменении состава партийного руководства, как этого добивался и добился во время Первой мировой войны французский политический деятель Жорж Клемансо. Используя, в частности, письмо Троцкого Орджоникидзе от 11 июля 1927 г., в котором Троцкий разъяснял, что «тезис о Клемансо» отнюдь не означает призыва к свержению нынешнего партийного руководства, Сталин продолжал: «Группа Клемансо пришла к власти и более последовательной, более разбойничьей империалистической политикой облегчила французской буржуазии победу. Были ли такие газетчики, которые называли группу Клемансо – пораженцами? Наверное, были: глупцы и клеветники тащатся в обозе всех классов. Но они не всегда имеют возможность играть одинаково значительную роль» [588] .

Сталин, таким образом, приклеил Троцкому одновременно ярлыки «клеветника», «глупца» и «пораженца». Троцкий не стал защищать столь неудачно выдвинутый тезис, но решительно возражал против обвинений по существу: «Из политики Клемансо хотят сделать улику против оппозиции… [589] В сущности Сталин имеет в виду другой вопрос, который не решается высказать, именно: неужели оппозиция думает, что руководство Сталина не в состоянии обеспечить победу СССР? Да, думает!» «А партия где?» – выкрикнул в этот момент Молотов. «Партию вы задушили», – ответил Троцкий и закончил свою речь словами: «За социалистическое отечество? – Да! За сталинский курс? – Нет» [590] .

Состязаться с Троцким в ораторском искусстве было сложно. Молотов пошел по другому пути. Он заявил, что оппозиция призывает к «повстанчеству против партии и советской власти», то есть к антисоветскому восстанию. А эти действия, как всем было понятно, грозили уже не просто обвинениями в государственной измене, но и расстрелом. По поводу этой речи Молотова группа из 13 оппозиционеров – Троцкий, Зиновьев, Каменев, Смилга, Раковский, Соловьев, Бакаев, Петерсон, Пятаков, Лиздин, Евдокимов, Муралов и Авдеев, все являвшиеся членами ЦК или ЦКК большевистской партии, – выступила 4 августа с заявлением [591] , в котором указала, что высказывание Молотова является частью более широкого и хорошо продуманного плана: «Ядро сталинской фракции хочет приучить партию к мысли о разгроме оппозиции… Неправда, будто оппозиция готовит вторую партию. Зато безусловная правда, что сталинская фракция раз и навсегда хочет подчинить себе партию методами не только партийного, но и государственного аппарата… Неправда, будто путь оппозиции ведет к восстанию против партии и советской власти. Зато неоспоримая правда, что сталинская фракция на пути достижения своих целей холодно наметила развязку физического разгрома».

Подписавшие документ высказывали решимость «до конца» защищать свои взгляды, но готовы были в интересах партийного единства пойти навстречу предложениям, которые могли бы смягчить внутреннюю борьбу, «создать условия, обеспечивающие всестороннюю проверку партией действительных разногласий и выработку правильной линии на XV партийном съезде». Слегка подправляя «тезис Клемансо», выдвинутый Троцким, оппозиционеры заверяли, что они согласны не просто защищать СССР от внешнего врага, но готовы делать это под руководством существующего ЦК и его Политбюро.

Верили ли Троцкий и его сторонники в возможность достижения соглашений со сталинским большинством летом 1927 г.? Можно не сомневаться, что не верили, что высказываемые оппозицией предложения носили тактический характер и были призваны показать не только членам партии, но и беспартийной массе стремление преодолеть внутрипартийный кризис на компромиссных началах. Сталинская группа, со своей стороны, создавая видимость конструктивного подхода к разногласиям с оппозицией, поставила перед руководителями оппозиции вопросы, от ответа на которые должны были зависеть решения пленума, в том числе и в пункте об исключении Троцкого и Зиновьева из состава ЦК [592] . Ответы на эти вопросы были даны пленуму 8 августа в виде нового заявления 13 оппозиционеров. По всей видимости, авторство принадлежало Троцкому и Зиновьеву (последний, скорее всего, писал проект документа, а Троцкий – окончательный отредактированный вариант). Это заявление носило примирительный характер и отвергало вымыслы о враждебности оппозиции к партии, о намерении создать новую партию и о тяготении к меньшевизму. Подробно разъяснялась позиция подписавших по главным пунктам обвинений. Особо важными были разъяснения по пресловутому вопросу о термидорианстве – произошел ли термидорианский переворот или находится в состоянии развития и только угрожает партии и советскому строю: «В стране растут элементы термидорианства, имеющие достаточно серьезную социальную базу. Мы не сомневаемся, что партия и пролетариат преодолеют эти силы при ленинской линии и внутрипартийной демократии. Чего мы требуем, это – чтобы партруководство давало этим явлениям и их влиянию на известные звенья партии более систематический, твердый, планомерный отпор. Мы отвергаем мысль о том, будто наша большевистская партия, ее ЦК и ЦКК, стали термидорианскими».

Оппозиционеры вновь и вновь решительно отвергали обвинение в намерении создать в СССР вторую партию и осуждали попытки такого рода: «Путь второй партии считаем безусловно гибельным для революции». В то же время подписавшие заявление указывали на существование «извращенного внутрипартийного режима», в условиях которого они вынуждены были бороться «за доведение до партии» своих «действительных взглядов, совершенно неправильно излагавшихся в печати, читаемой всей страной». Выступая за защиту «социалистического отечества» от «империализма», руководители оппозиции сохраняли убеждение, что и в случае войны партия не может отказаться от критики ЦК и исправления его линии, если бы политика ЦК оказалась ошибочной.

Касались оппозиционеры и двух вопросов международного характера – одного частного и одного общего. В связи с исключением из компартии Германии членов группы Рут Фишер и Аркадия Маслова, стоявших, по определению Коминтерна, на ультралевой позиции, они констатировали угрозу раскола германского коммунистического движения, так как среди исключенных оказались сотни немецких революционеров, и предлагали вернуть в партию тех, кто подчинится решениям Коминтерна, разрешив им, однако, отстаивать свои взгляды. Второй вопрос касался лозунгов на случай начала войны против СССР. Механически применяя к новым, непредсказуемым ситуациям лозунг Ленина периода Первой мировой войны, который и тогда грешил национальным нигилизмом и с полным основанием квалифицировался правительствами воюющих стран как предательский и который решительно отвергал в свое время Троцкий, авторы заявления не просто провозглашали необходимость «поражения всех буржуазных правительств, воюющих против СССР», но и требовали, чтобы «каждый честный пролетарий капиталистической страны» активно работал «для поражения «своего» правительства», а каждый иностранный солдат, «который не хочет помогать «рабовладельцам» «своей» страны», переходил бы «на сторону Красной армии», поскольку «СССР есть отечество всех трудящихся» [593] .

О том, насколько влиятельной еще была оппозиция, говорит тот факт, что «Заявление 13-ти» 10 августа опубликовала «Правда», хотя при публикации были допущены искажения текста: отдельные фрагменты исключены, произвольно заменены слова. По требованию авторов на следующий день, 11 августа, «Правда» вынуждена была признать пропуски и напечатать заявление вторично – случай для центрального партийного органа абсолютно беспрецедентный. Впрочем, одновременно была опубликована критическая передовая статья редакции «Правды» (ее автором, очевидно, был Бухарин). Восхваляя правильность и мудрость решений июльско-августовского пленума и ссылаясь на «интересы мира и единства» партии, автор передовицы заявлял о явной недостаточности документа 13-ти, оставлявшего «лазейки для возобновления борьбы против партии».

К критикам присоединился партийный поэт Бедный, опубликовавший издевательское стихотворение-фельетон в «Известиях»:

«Барин с тросточкой» был конечно же Троцкий.

В кампании против оппозиционеров весьма ловко был использован тот факт, что как раз накануне примирительного заявления от 8 августа Троцкий, Зиновьев и Вуйович обратились в Президиум ИККИ с резким письмом по китайскому вопросу, в котором указывали, что в этой стране сложилось крайне серьезное положение, опасное и для национальной революции, и для СССР, в связи с чем выдвигалось требование исправления неверной линии, проводимой Коминтерном в Китае [595] . Письмо дало повод к обвинению Троцкого в «двурушничестве». Повсеместно принимались резко осуждающие резолюции, которые публиковались в центральной и местной печати. Тон резолюций и печатных выступлений становился все более грубым. Не выдерживая давления, некоторые сторонники Троцкого стали выступать с заявлениями о выходе из оппозиции. Правда, пока еще таких было немного, да и занимали они второстепенные партийные и государственные посты. Но самим оппозиционерам для обоснования своих взглядов слово не предоставлялось. Отказывая им в печатной трибуне, партийные органы тем самым провоцировали их на поиск других методов донесения своей позиции до партийной массы, а когда оппозиция прибегала к этим альтернативным способам, на нее лились потоки показного и лицемерного негодования по поводу фракционности и «нелегальщины».

К началу сентября был разработан подробный документ с изложением взглядов оппозиции, который авторы назвали «Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б). Кризис партии и пути его преодоления» [596] . Его подписали те же 13 оппозиционных деятелей. Авторы представили этот документ в Политбюро, оставляя за собой право внести уточнения накануне съезда, после обмена мнениями в печати и на собраниях. Именно поэтому документ был назван только проектом платформы. В нем впервые было дано своего рода «название» оппозиции – «большевики-ленинцы», фактически противопоставлявшее их «сталинцам». Это название, сохранившееся с того времени на многие годы – вначале в ссылке, а затем и в период эмиграции Троцкого, – было первым элементом в довольно длительном процессе структурирования оппозиции вначале в организационно оформленное течение, а затем и в самостоятельную партийно-политическую организацию. Одновременно все чаще и чаще Троцкий стал использовать сокращение «ВКП» вместо «ВКП(б)», оставляя упоминание о «б» – большевиках – для своей оппозиционной группы «большевиков-ленинцев».

Главки «платформы тринадцати», как ее стали называть, были посвящены положению рабочего класса и профсоюзам, государственной промышленности и социалистическому строительству, Советам, национальному вопросу, партии, комсомолу, международному положению и опасности войны, Красной армии. Заключительные разделы назывались: «О разногласиях действительных и мнимых» и «Против оппортунизма, за единство партии». Участие Троцкого в подготовке этого обширного документа неоспоримо. Он, безусловно, написал введение и общие заключительные разделы. Он также редактировал весь текст, внося в него элементы своей индивидуальной аргументации и логики, неповторимых публицистических приемов.

Уже во введении было дано общее представление о положении партии и страны, рассмотрены «ленинские принципы» партийной политики. Считая себя и, только себя подлинными наследниками ортодоксального ленинского курса, оппозиционеры рукой Троцкого писали: «За последний период произошел решительный сдвиг партийного руководства с этих ленинских позиций. Группа Сталина ведет партию вслепую. Скрывая силы врага, создавая везде и во всем казенную видимость благополучия, она не дает пролетариату никакой перспективы или, еще хуже, дает неправильную перспективу, движется зигзагами, приспособляясь и подлаживаясь к враждебной стихии, ослабляет и запутывает силы пролетарской армии, способствует росту пассивности, недоверия к руководству и неверию в дело революции» [597] .

Группа Сталина, по мнению «тринадцати», сосредоточивала огонь налево, тогда как действительная опасность находилась справа. Искусственно и прямолинейно вкладывая в две основные позиции, существовавшие в партии, классовый смысл, оппозиционеры называли себя выразителями интересов пролетариата, строившего социалистическое общество, а сталинскую группу – выразителем позиции российской буржуазии, стремившейся повернуть развитие страны на капиталистические рельсы. Понятно, что, прочитав такое введение, советские и иностранные читатели должны были лишний раз убедиться в том, что Троцкий и его сторонники продолжают ратовать за перманентную революцию, в то время как Сталин и его группа, отказавшись от лозунгов мировой революции, отстаивают мирное экономическое развитие Советского Союза в рамках провозглашенной в 1921 г. новой экономической политики.

Детальный критический анализ положения в партии и в стране служил базой для общих выводов и предложений. В числе главных негативных моментов проект платформы называл начавшееся ухудшение положения рабочего класса, отдаление профсоюзов от управления промышленностью; недостаточно высокий темп индустриализации; недооценку батрачества и бедноты как социальной базы диктатуры пролетариата в деревне и ставку на «крепкого» крестьянина; курс на «врастание кулацких кооперативных гнезд» в советскую «систему»; бюрократизацию Советов и всего государственного аппарата; сохранение русского великодержавного шовинизма; систематическое уничтожение внутрипартийной демократии, наличие которой воспрепятствовало бы проведению «правой» политической линии ЦК; недооценку опасности войны; допущение, что стабилизация капитализма может длиться десятилетия, на чем, собственно, и была основана сталинская теория социализма в одной стране.

«Ничто не свидетельствует в такой мере о политической неправоте группы Сталина, как ее непрестанные стремления спорить не с нашими подлинными взглядами, а с выдуманными взглядами, которых мы не разделяли и не разделяем», – писали оппозиционеры, подчеркивая, что им затыкают рот, представляя в то же время их взгляды в искаженном виде. Снова и снова в качестве главного козыря в своей игре они использовали авторитет Ленина и ленинское «завещание»: «Оправдались худшие опасения, высказанные Лениным в его завещании, относительно того, что тов. Сталин не будет достаточно лоялен, не будет достаточно партийно пользоваться той «необъятной властью», которую он сосредоточил в своих руках» [598] .

Оппозиционеры указывали на наличие в партии трех течений: правого (Рыков, Петровский, Чубарь [599] , Калинин); аппаратно-центристского (Сталин, Молотов, Угланов, Каганович, Микоян, С.М. Киров [600] ); Бухарин был назван в качестве колебавшегося между этими двумя течениями; и ленинского – представленного оппозицией. «Метод убеждения не только в громадной степени заменен методом принуждения, но и дополнен методом введения партии в заблуждение», – писали авторы платформы. Дело вполне поправимо, «но надо менять, и притом круто менять, линию партийного руководства в том направлении, которое дал Ленин» [601] .

Многие требования платформы следует назвать популистскими, рассчитанными на симпатии трудящихся (прежде всего рабочих и бедных крестьян). В частности, оппозиционеры предлагали пресечь наметившуюся и усиливавшуюся тенденцию к удлинению рабочего дня в промышленности и поднять заработную плату в соответствии с повышением производительности труда, прежде всего низкооплачиваемым слоям рабочих; принять меры к смягчению безработицы; взять курс на орабочивание партийного аппарата; противопоставить растущему фермерству быстрый рост сельскохозяйственных коллективов, оказать помощь бедняцкому хозяйству, всемерно содействовать подъему середняцкой части деревни и ограничивать эксплуататорские поползновения кулацких слоев путем перераспределения налогов; осуществлять кооперативное строительство, успех которого мыслим «только при условии максимальной самодеятельности кооперированного населения», исключающем «бюрократические методы регулирования» [602] . Оппозиция предлагала повысить темп индустриализации путем перераспределения бюджетных расходов страны и выделения на индустриализацию больших государственных средств, иной кредитной и ценовой политики, обложения высокими налогами частных предпринимателей, а не за счет государственной продажи водки, повлекшей за собой небрежную работу, порчу машин и рост несчастных случаев на производстве; обеспечить устойчивость денежной единицы через «строго целевой бюджет, бездефицитный, жесткий, не терпящий ни лишнего, ни случайного»; взять курс на борьбу против чиновничества путем последовательного развертывания демократии в партии, профсоюзах, Советах; «добиться того, чтобы самый отсталый чернорабочий, самая темная крестьянка убеждались из опыта, что в любом государственном учреждении они найдут внимание, совет, возможную поддержку»; проводить настойчивую работу по преодолению сохраняющейся национальной розни [603] .

Оппозиционеры настаивали также на публикации в печати писем Ленина с критикой Сталина по национальному вопросу, на возвращении в партию исключенных оппозиционеров. Они требовали полностью подтвердить и усилить курс на международную революцию, прекратить борьбу против левого крыла в Коминтерне, усилить внимание к обороне, к укреплению Красной армии и Красного флота. При этом, дабы избежать обвинений в разжигании мировой революции, если не мировой войны, оппозиционеры удивительно многословно описали свое стремление к миру, подчас скатываясь на пацифистские формулировки: «Последовательно, систематически, упорно вести борьбу за мир. Отсрочить войну, «откупиться» от надвигающейся войны – все, что возможно и допустимо… необходимо сделать для этого» [604] .

Заключительная глава являлась итоговой, обобщающей. Она характеризовала позицию группы Сталина как оппортунистическую, опирающуюся на бюрократический аппарат, и пыталась выявить причины «оппортунистической опасности» в ВКП(б), обнаруживая их в буржуазном международном окружении, НЭПе, мелкобуржуазной стихии внутри страны и даже в монопольном положении самой партии. Тем не менее в платформе подчеркивалась безупречность однопартийной системы и отказ от попыток создания второй партии: «Всеми силами мы будем бороться против двух партий, ибо диктатура пролетариата требует как своего стержня единой пролетарской партии. Она требует единой партии, она требует пролетарской партии, т. е. партии, политику которой определяют интересы пролетариата и проводит пролетарское ядро. Исправление линии нашей партии, улучшение ее социального состава – это не путь двух партий, а усиление, обеспечение ее единства как революционной партии пролетариата. К десятой годовщине Октябрьской революции мы высказываем наше глубокое убеждение в том, что не для того рабочий класс принес бесчисленные жертвы, низверг капитализм, чтобы не быть теперь в состоянии исправить ошибки своего руководства, сильною рукою повести вперед пролетарскую революцию и отстоять СССР, этот центр мировой революции. Против оппортунизма! Против распада! За единство ленинской партии!»

Почти весь документ был проникнут духом коммунистического догматизма и единовластия. Чего стоило, например, требование подготовить и провести XV съезд партии на началах внутрипартийной демократии, как это было «при Ленине», и организовать партийную учебу на основе изучения трудов Маркса, Энгельса, Ленина, «изгоняя из обихода подделки марксизма-ленинизма, фабрикуемые ныне в массовом масштабе» [605] . Все это давало оппозиционерам надежду не только увидеть свою платформу опубликованной, но и начать наконец реальную дискуссию по поднятым в платформе вопросам. 3 сентября «Проект платформы» был направлен в ЦК ВКП(б), а вслед за этим для публикации в партийную печать (в газету «Правда» и журнал «Большевик»). Предполагалось и издание его отдельной брошюрой. Однако на объединенном заседании Политбюро и Президиума ЦКК 8 сентября, на котором оппозицию представляли Троцкий, Зиновьев, Муралов и Петерсон, в опубликовании этого документа было решительно отказано [606] .

На самом заседании дискуссия превратилась в склоку. Сталин извергал набор ругательств, смешанных с клеветой, по адресу Троцкого. В частности, прекрасно зная о том, как именно руководил Гражданской войной Троцкий, Сталин заявил, что тот за всю войну появился на фронте только один раз, «крадучись, на полчаса, в автомобиле с женой». Троцкий ответил, что заявление Сталина чистейший вздор. Но никто, кроме представителей оппозиции, не осмелился возразить генсеку. Окрыленный этим, Сталин стал кричать, что Троцкий – это «жалкий трус», «жалкий вы человек, лишенный элементарного чувства правды, трус и банкрот, нахал и наглец, позволяющий себе говорить вещи, совершенно не соответствующие действительности». «Бессилие ваше обнаруживает ругань ваша» [607] , – внешне спокойно ответил Троцкий.

Отдельные положения оппозиционной платформы Троцкий развивал в статьях, которые не увидели света, так как Политбюро категорически запретило их публиковать. Среди этих материалов заслуживают быть отмеченными статьи, посвященные событиям в Китае: «Новые возможности Китайской революции, новые задачи и новые ошибки» и «Старые ошибки на новом этапе», написанные 13 и 22 сентября, посланные в журнал «Большевик», но неопубликованные [608] . Главный тезис статей состоял в том, что китайская революция может победить только как диктатура пролетариата или же она не победит.

Единственным материалом Троцкого, который удалось опубликовать в центральной печати в это время, было изложение его беседы с американской профсоюзной делегацией [609] . Выдержанная в очень осторожных тонах, подчеркивавшая, что социализм в СССР будет строиться прежде всего за счет собственных ресурсов, хотя и указывавшая на связь советской экономики с мировым рынком (и этим косвенно вступавшая в дискуссию со сталинским планом построения социализма в одной стране), эта беседа была опубликована вкупе с огромной редакционной статьей-примечанием, которая ставила целью полностью дискредитировать беседу и ее автора. Комментарий «Правды» занимал столько же места, сколько сама беседа. Особенно возмутило редакцию (то есть Бухарина, ибо ясно, что именно он писал этот комментарий), что на вопрос, существует ли демократия в СССР, Троцкий не дал «ленинского ответа» в том духе, что пролетарская демократия, то есть диктатура пролетариата, является высшей формой демократии. Троцкий, мол, сбился на маскировочный характер буржуазной демократии, проглядев невиданное развитие демократии при советском строе. «Правда» издевательски заключала: «Как могло случиться, что заданные американской делегацией вопросы, столь простые по своему характеру для каждого сознательного рабочего-большевика, оказались вдруг столь «трудными», по словам тов. Троцкого, что он в них мог «запутаться» и наделать столько грубых ошибок».

Чуть позже, послав в «Правду» статью «Худой мир лучше доброй ссоры» (о советско-французских переговорах по вопросам долгов и кредитов), Троцкий направил в редакцию сопроводительное письмо со следующими словами: «Если, однако, редакция «Правды» собирается поступить с этой статьей так же, как с моей беседой с американской делегацией, то есть снабдить статью примечаниями, которые должны подорвать политическую цель статьи, тогда самое публикование статьи становится бессмысленным» [610] . Статью, действительно, в газете не поместили, уважив таким образом просьбу Троцкого.

Раньше перед партийными съездами группам или отдельным коммунистам, не согласным с официальным партийным курсом, предоставлялась возможность открытых выступлений, которые, хотя и были обречены на поражение, все-таки допускались. Теперь же, из-за постановления Политбюро и Президиума ЦКК, запрещающего публикацию платформы, оппозиция прибегла к нелегальной деятельности. Брошюра с проектом платформы была отпечатана тайно. Организацией издания руководил Мрачковский, создавший с этой целью специальную группу [611] . Троцкий же, как доносил Ярославский, грозил: «А что – не все же вы нас судить будете». В изложении ОГПУ это выглядело как создание целой сети нелегальных типографий и организация второй подпольной партии с руководящим центром во главе с Троцким и Зиновьевым и с местными организациями по всей стране. Председатель ОГПУ Менжинский и его помощники стали ориентировать теперь своих подчиненных на раскрытие всей «подпольной сети», а чекисты, проявляя повышенную активность, умело или неумело, но «раскрывали» эту несуществующую сеть. Начались первые аресты оппозиционеров, обвиняемых в контрреволюционной пропаганде и агитации. Мрачковский в августе 1927 г. за организацию подпольной типографии был исключен из партии.

Оппозиционеров и тех, кто к ним тяготел, беззастенчиво запугивали. В Киевском институте народного хозяйства под давлением администрации несколько оппозиционеров вынуждены были заявить, что они прекращают оппозиционную деятельность и отходят от оппозиции. Трое покаявшихся были тут же исключены из партии [612] . В одной из резолюций, процитированных в обзоре Информационного отдела ЦК КП(б)У о дискуссии перед XV партсъездом, говорилось: «Партии уже надоело слушать оппозицию, ибо она ведет к гибели. Троцкий всегда в трудные моменты был в оппозиции. Троцкий – сильный оратор, но теперь он ничего не делает, он фактически ведет к расколу партии… Если оппозиция хочет работать с партией, то пусть работает, если нет, то нечего с ней церемониться» [613] .

На партийных собраниях и конференциях взгляды оппозиции грубо извращались. Ее обвиняли в том, что она отказывается строить социализм в СССР, собирается ограбить крестьянство, хочет отдать фабрики и заводы иностранным капиталистам, ликвидировать Коминтерн [614] . Власти прибегали и к провокациям. В президиуме Х съезда КП(б) Украины была обнаружена «оппозиционная листовка № 1015» с набором ругательств по адресу правившей группы, которую называли «трусливыми рабами» [615] . Этот «документ» позволил съезду обрушиться на оппозицию, которая вряд ли могла иметь отношение к листовке с порядковым номером 1015, поскольку номеров 1 – 1014 обнаружено не было. В результате, хотя некоторые оппозиционеры Украины сохранили верность своей линии и даже в отдельных случаях сумели добиться принятия резолюций с поддержкой их позиций и с протестами против преследований Троцкого и Зиновьева [616] , в целом в республике оппозицию поддержало менее 1,5% коммунистов [617] . Аналогичным было положение и в других регионах страны [618] . Дело шло к изгнанию Троцкого из партии.