1. Изгнание из ЦК

Нелегальное издание платформы оппозиции было только началом ее несанкционированной полуподпольной деятельности. Сам Троцкий вспоминал, что, «несмотря на чудовищный террор, в партии пробудилось стремление услышать оппозицию. Этого нельзя было достигнуть иначе, как на нелегальном пути. В разных концах Москвы и Ленинграда происходили тайные собрания рабочих, работниц, студентов, собиравшихся в числе от 20 до 100 или 200 человек для того, чтобы выслушать одного из представителей оппозиции. В течение дня я посещал два-три, иногда четыре таких собрания» [619] . Иногда удавалось выступать легально. Троцкий и Каменев почти два часа выступали в конце октября на собрании в Большом зале Высшего технического училища имени Баумана, где присутствовало более двух тысяч человек, причем большая толпа не сумевших втиснуться в зал оставалась в коридорах и на улице. Председательствовал на собрании Каменев. Троцкий был главным оратором. Попытки администрации и парторганизации вуза (секретарем партячейки был начинающий сталинист Г.М. Маленков) [620] прекратить собрание путем окриков и угроз оказались безрезультатны. Внезапно был выключен свет, но дискуссия продолжалась при свечах. Собрание в МВТУ стало «главным митингом оппозиционеров» того времени, писал современник [621] . Следует добавить, что оно стало еще и последним публичным выступлением Троцкого перед массовой аудиторией.

ОГПУ после публикации платформы оппозиции по указанию Политбюро начало операцию по выявлению подпольщиков. Для ускорения и упрощения работы прибегли к провокации. В Москве были «арестованы» некие Тверской и Щербаков, являвшиеся, дескать, участниками подпольной оппозиционной организации. У них, согласно официальному сообщению, были изъяты множительная техника и печатные издания, в том числе платформа оппозиции. На допросе Тверской дал показания о существовании группы «военных заговорщиков» (были названы оппозиционеры Мрачковский, Охотников, Гердовский). Щербаков (на самом деле сотрудник ОГПУ Строилов) был объявлен еще и бывшим врангелевским офицером. Идея превратить Строилова во «врангелевского офицера» принадлежала лично Сталину, который дал соответствующее указание председателю ОГПУ Менжинскому [622] . Теперь оппозицию можно было обвинить еще и в том, что в целях захвата власти она использует услуги «белогвардейцев» [623] .

13 сентября ОГПУ «проинформировало» ЦК о подготовке «военного переворота», намечавшегося на ближайшее время. Эти материалы были приобщены к делу о «нелегальной типографии», и Сталин дал санкцию на проведение обысков у коммунистов, заподозренных в причастности к этим акциям. 22 сентября во все партийные организации было направлено закрытое письмо ЦК по поводу «раскрытого заговора». 28 сентября руководители ОГПУ приняли представителей оппозиции – Зиновьева, Смилгу и Петерсон. Первый заместитель председателя ОГПУ Ягода, который при постоянно болевшем Менжинском фактически руководил этим ведомством, злорадно проинформировал оппозиционеров, что «врангелевский офицер» на самом деле является его сотрудником, способствовавшим раскрытию ряда антисоветских организаций [624] .

В Москве и других городах подпольная деятельность оппозиции целенаправленно представлялась населению в крайне преувеличенных масштабах, как база для создания второй, нелегальной партии, враждебной ВКП(б), с собственным руководящим центром и местными организациями по всей стране. Было ясно, что до начала массовых исключений оппозиционеров из партии и других санкций против оппозиции остаются считаные недели, если не дни. В этих условиях Троцкий призвал своих сторонников начать самое энергичное сопротивление правившему большинству, считая, что только это может оттянуть прямые репрессии. В Москве и других городах оппозиционеры начали сбор подписей под своей платформой, о чем Ярославский 4 октября с тревогой информировал Орджоникидзе, утверждая, что платформа по существу является программой новой партии и оппозиционеры уже не скрывают существования у них подпольной техники, раз продолжают нелегально издавать литературу. Только в Москве под платформой было собрано не менее пяти тысяч подписей. Происходившее Ярославский не без основания квалифицировал как «открытие дискуссии явочным порядком»: «Совершенно ясно, что они решили идти на разрыв. Они бьют на то, что мы не посмеем принять решит[ельных] мер, побоимся, ибо мы будто бы морально неправы». Впрочем, Ярославский был далек от паники и переоценки влияния оппозиции: «Никакого особого успеха они не имеют. В самую горячую пору, при бешеном нажиме на партию и беспартийных … они соберут максимум 10 – 15 тысяч во всей партии. То есть 1%» [625] .

21 – 23 октября состоялся объединенный пленум ЦК и ЦКК, на котором был поставлен вопрос об исключении Троцкого и Зиновьева из состава ЦК, причем основным обвинением по их адресу было не отстаивание оппозиционных взглядов и даже не выработка платформы, а нелегальное ее издание при помощи «врангелевского офицера», создание контрреволюционной организации и подготовка военного заговора. Так как Троцкий до момента исключения оставался членом ЦК, ему было предоставлено слово. Прозвучала последняя речь Троцкого на заседании этого партийного органа. Обстановка была напряженной. Троцкому буквально не давали говорить. В кратком выступлении в начале работы пленума Троцкий потребовал обсудить провокацию, связанную с «врангелевским офицером» и лживыми обвинениями в организации военного заговора. Предложение было отклонено; выступление Троцкого постановили изъять из стенограммы, что было беспрецедентной фальсификацией закрытого во всех случаях партийного документа. Ярославский запустил в Троцкого томом «Контрольных цифр Госплана» (промахнулся). Тогда секретарь ЦК ВКП(б) Н.А. Кубяк [626] в Троцкого «пустил стаканом, но не попал». Секретарь Уральской партийной организации Н.М. Шверник [627] попытался стащить Троцкого с трибуны. «Троцкий на него кричал – фашист, Муралов побежал защищать Троцкого» [628] . «Можешь себе представить картинку», – описывал происходившее секретарь ЦК ВЛКСМ В.Г. Фейгин [629] в письме Орджоникидзе 23 октября.

Сам Троцкий уже на следующий день после окончания пленума, 24 октября, написал жалобу в секретариат ЦК, подчеркивая, что скандальные сцены нельзя рассматривать иначе, как «директивные указания наиболее ответственного органа всем партийным организациям относительно того, какими методами надлежит проводить предсъездовскую дискуссию». Действия нападавших на него участников пленума он назвал «фашистско-хулиганскими» [630] .

Троцкий читал свою последнюю на пленуме речь по заранее подготовленному тексту [631] . Начав с частного вопроса об обвинениях в военном заговоре против советской власти и опровергнув, точнее, высмеяв их, Троцкий вслед за этим перешел к принципиальным вопросам, прежде всего о так называемом «троцкизме». Настаивая на том, что его взгляды не отличаются от взглядов Ленина, Троцкий указывал на фальсификации, подтасовки и искажения фактов: «Чтобы построить «троцкизм», фабрика фальсификаций работает полным ходом и в три смены».

Общеполитический прогноз, содержавшийся в выступлении, был, однако, оптимистичен. Он состоял в неизбежном политическом крушении сталинского режима, которое, по мнению выступавшего, должно было наступить внезапно. Задача оппозиции состояла в том, чтобы служить своего рода «тормозом», дабы «последствия гибельной политики нынешнего руководства нанесли как можно меньший урон партии и ее связям с массами». Имея в виду наметившийся «зигзаг» сталинского курса в деревне, выразившийся в заявлениях о необходимости форсированного наступления на «кулака», Троцкий выражал убеждение, что этот «левый зигзаг» неизбежно сменится «правым курсом» и не является последовательной политикой. При этом Троцкий очевидным образом преувеличивал слабость сталинского руководства и его зависимость от аппарата, за спиной которого, по мнению Троцкого, стояла «внутренняя буржуазия». Одновременно переоценивались силы оппозиции, «сознательность» партийных масс и «рабочего класса», которые за оппозицией следовали: «Партия уже глубоко всколыхнулась: завтра она всколыхнется до дна. За несколькими тысячами кадровых оппозиционеров идет двойной или тройной слой примыкающих к оппозиции , а затем еще более широкий слой рабочих-партийцев, которые уже начали внимательно прислушиваться к оппозиции и сдвигаться в ее сторону», – сказал Троцкий. Более не имеющего к жизни описания картины вообразить было трудно.

Троцкий вновь и вновь повторял угрозы по адресу партийного руководства, в конце речи распространив их на международное революционное движение. «Травля, исключения, аресты сделают нашу платформу самым популярным, самым близким, самым дорогим документом международного рабочего движения. Исключайте – вы не остановите победы оппозиции, т. е. победы революционного единства нашей партии и Коминтерна».

Последнее слово осталось, разумеется, за Сталиным. Генсек вспомнил, что свою брошюру «Наши политические задачи», изданную в 1904 г., Троцкий посвятил «дорогому учителю» Павлу Борисовичу Аксельроду. «От Ленина к Аксельроду – таков организационный путь, по которому идет наша оппозиция… Скатертью дорога к «дорогому учителю Павлу Борисовичу Аксельроду»! Скатертью дорога! Только поторопитесь, достопочтенный Троцкий, так как «Павел Борисович», ввиду его дряхлости, может в скором времени помереть, а вы можете не поспеть к «учителю» [632] , – издевался Сталин. Он был достаточно хорошо информирован о здоровье Аксельрода и в этом смысле оказался прозорлив. Павел Борисович умер вскоре, в 1928 г., и Троцкий действительно «не поспел» к учителю: Сталин выслал Троцкого за границу в начале 1929-го, уже после смерти Аксельрода.

Пленум исключил Троцкого и Зиновьева из ЦК ВКП(б) за организацию фракции и нелегальную антипартийную и антисоветскую деятельность. Ранее, 27 сентября 1927 г., Троцкий был исключен из Исполкома Коминтерна. Травля оппозиции приняла самые грубые формы. На собраниях оппозиционерам не давали говорить, их прерывали криками и свистом, а затем лишали слова. Номенклатурных работников-оппозиционеров лишали привилегий: бесплатного курортного лечения, в том числе за границей, которым они ранее пользовались, «открепляли» от Кремлевской аптеки, где лекарства выдавались бесплатно. Эти меры называли «битьем по желудку» [633] . Критикуя бюрократический режим с его разного рода привилегиями для начальства, оппозиционеры тем не менее пользовались этими самыми привилегиями как чем-то само собой разумеющимся. Теперь же они воспринимали лишение этих льгот как явную несправедливость. В чем-то они были правы: лишение льгот производилось очень избранно, в порядке наказания за оппозиционные взгляды.

Троцкий продолжал писать полемические тексты, которые распространялись нелегально со все бо́льшими и бо́льшими трудностями. Правда, в отдельных случаях его продолжали приглашать на рабочие собрания для изложения и обоснования своих взглядов. Иногда он получал письма поддержки, подписанные десятками, а то и сотнями людей (с завода «Манометр» за подписью 23 человек, а с фабрики «Красная оборона» за 427 подписями) [634] .

В ответ на письмо с завода имени Ильича (под ним стояли 250 подписей), в котором его просили выступить в связи с приближением 10-летия Октябрьской революции, Троцкий выражал готовность выступить, если будет заранее извещен [635] . Однако ни на этом, ни на других предприятиях выступить Троцкому не удалось. Посланные приглашения объявлялись властями недействительными. Без предварительного согласования с партийными инстанциями Троцкий выступать не имел права. Явиться на завод, зная, что он не будет допущен на трибуну, и пойти на прямую конфронтацию Троцкий не решался.

Тем не менее популярность Троцкого оставалась значительной, в частности в молодежной среде. На собрании столичного комсомольского актива в честь 10-летия ВЛКСМ во время демонстрации документального фильма об октябрьских событиях 1917 г. раздавались аплодисменты каждый раз, когда на экране появлялся Троцкий. Фильм демонстрировался в темноте, и аплодировать опальному вождю революции можно было, не опасаясь репрессий [636] . На художественной выставке, организованной в честь 10-летия Октябрьской революции, были выставлены портреты и бюсты в том числе и членов оппозиции, включая Троцкого. Об этом написал Сталину в малограмотном письме-доносе, содержащем десятки ошибок [637] , член ЦКК М.Ф. Шкирятов [638] .

Перед XV съездом ВКП(б), который был назначен на декабрь, ЦК официально объявил о начале предсъездовской дискуссии, как это было положено сделать по партийным нормам. В ответ Зиновьев, Каменев, Муралов, Раковский, Смилга и Троцкий 2 ноября обратились в редакцию «Правды» с письмом, в котором просили опубликовать посылаемые ими тезисы о партийной работе в деревне. «Какую бы ни было задержку в напечатании тезисов мы будем рассматривать как издевательство над решениями [октябрьского] пленума» провести дискуссию и «интересами подготовки съезда», писали оппозиционеры, добавляя, что тезисы должны быть помещены на одной из основных страниц «Правды» или в издающемся газетой «Дискуссионном листке» [639] . Как и следовало ожидать, ответа из редакции «Правды» не поступило. Тезисы, в составлении которых непосредственно участвовал Троцкий, написав, в частности, разделы «Корни наших затруднений» и «Ревизия ленинизма в крестьянском вопросе» [640] , публикованы не были, хотя «Дискуссионный листок» опубликовал другие тезисы оппозиции – по пятилетнему плану [641] .

Во время дискуссии оппозиционеры издавали свой нелегальный «Бюллетень», в состав редакции которого входили Радек, Сокольников и Вардин (Мгеладзе). Всем оппозиционерам, выступавшим на дискуссионных собраниях, вменялось в обязанность давать краткие отчеты о своих выступлениях [642] . Тезисы оппозиции о политике в деревне и по пятилетнему плану вошли также в «Сборники дискуссионных материалов», выпущенные партийным издательством, но построенные таким образом, что за каждым документом оппозиции следовала череда текстов, обвинявших оппозиционеров в преступлениях перед партией [643] .

В своих тезисах (точнее – контртезисах) оппозиция во многом повторяла положения платформы. Она заявляла, что путем правильного использования бюджета, кредита, цен и связей с мировой экономикой можно получить дополнительные средства для ускорения индустриализации. Как и в платформе, вносились популистские предложения о повышении заработной платы рабочим в соответствии с ростом производительности труда, о недопущении удлинения рабочего дня, о пресечении «бюрократических безобразий». Спекулируя на марксистской догме о неизбежности классовых схваток в деревне, оппозиционеры указывали, что «в разыгравшейся в деревне классовой борьбе партия не на словах, а на деле должна стать во главе батраков, бедняков и основной массы середняков и организовать их против эксплуататорских стремлений кулачества» [644] . Основную часть середняков предлагалось загнать в снабженческие и потребительские кооперативы, одновременно образовав Союз деревенской бедноты (т.е. вернуться к системе «комбедов»). Деревню намечалось систематически и постепенно подводить к переходу на крупное машинное коллективное хозяйство (через несколько месяцев Сталин так и поступит, назвав новую политику в деревне коллективизацией, а «крупное машинное коллективное хозяйство» – колхозами).

Однако основные усилия оппозиции по-прежнему концентрировались на критике бюрократических методов партийной и государственной работы, на критике усиливавшейся власти Сталина, и именно это вызывало наибольшую озлобленность правящей группы. На собрании партактива Москвы 26 октября Молотов указал, что со стороны Троцкого «с исключительным ожесточением ведется атака против тов. Сталина. Эти нападки в настоящий момент приобрели такой неслыханно безобразный характер, настолько возмутительно антипартийный, что мимо них партийные организации проходить не могут, надо положить этому конец». Молотов признал, что главным требованием оппозиции являлись смена политического руководства и смещение Сталина с поста генерального секретаря, в соответствии с ленинским «Письмом к съезду». На этом основании Молотов обвинил руководителей оппозиции в провоцировании террора против лидеров партии и государства [645] .

 

2. Празднование 10-летия революции и исключение из ВКП(б)

В конце октября в Ленинграде состоялась юбилейная сессия ЦИК СССР, в которой принимали участие председатель ЦИКа Калинин и другие высокопоставленные партийные руководители советских республик. В честь сессии организовывалась демонстрация. В попытке использовать сессию для пропаганды взглядов оппозиции Троцкий и Зиновьев выехали в Ленинград. Похоже, что никаких конкретных планов действий у руководителей оппозиции не было. Троцкий вместе с Зиновьевым и несколькими другими оппозиционерами «объезжал в автомобиле город, чтобы посмотреть размеры и настроение демонстрации» [646] . Подъехали к Таврическому дворцу, где в открытых кузовах грузовиков были оборудованы трибуны. К автомобилю подошел милиционер, не сильно разбиравшийся во внутрипартийных склоках и не подозревавший того, что когда-то возглавлявшие Петросовет Троцкий и Зиновьев не являются частью официальной правительственной делегации. Милиционер предложил высоким гостям пройти к грузовикам с трибунами. Незанятым оказался только последний грузовик. В него и залезли бывший наркомвоенмор и бывший глава Ленинграда. Демонстранты, которых в то время еще не научили организованно и неторопливо пропускать стройными колоннами мимо правительственных трибун, устремились к вождям революции. Демонстранты тоже в большинстве своем не знали, что Троцкий с Зиновьевым уже «бывшие», а не нынешние начальники. Можно не сомневаться, что помимо сравнительно небольшой группы сознательных сторонников оппозиции, участвовавшей в демонстрации, все остальные были просто обывателями. Троцкий же в этом спонтанном и стихийном событии увидел глубокий смысл: «Массы безразлично проходили мимо первых грузовиков, не отвечая на приветствия и спеша к нам. Возле нашего грузовика образовалась скоро многотысячная запруда. Рабочие и красноармейцы задерживались, глядели вверх, выкрикивали приветственные возгласы и продвигались вперед только под нетерпеливым напором задних рядов. Наряд милиции, направленный к нашему грузовику для наведения порядка, сам был захвачен общей атмосферой и не проявлял активности».

Ситуация выходила из-под контроля. Троцкий с Зиновьевым переманили к своему грузовику всю демонстрацию и перехватили инициативу. Их приветствовала толпа. Вот-вот Троцкий мог обратиться к народу с какой-нибудь пламенной антисталинской речью. Руководство растерялось. Находчивость проявил только Калинин. Прихватил еще нескольких сановников, он перебрался на грузовик Троцкого и Зиновьева и вместе с ними начал приветствовать толпу. Теперь уже трудно было определить, к кому именно устремились демонстранты.

Зиновьев и Троцкий по-разному оценили значение и смысл ленинградского события. Первый «ждал от манифестации величайших последствий». Второй сделал вывод, что «свое недовольство рабочая масса Ленинграда демонстрировала в форме платонического сочувствия по адресу вождей оппозиции, но она еще не была способна помешать аппарату расправиться с нами». Если слово «еще» не описка, значит, Троцкий все-таки сохранял надежду на то, что в будущем «рабочая масса» сможет защитить его от Сталина. Впрочем, перспектива не казалась Троцкому радужной: «На этот счет я не делал себе никаких иллюзий… Манифестация должна была подсказать правящей фракции необходимость ускорить расправу над оппозицией, чтобы поставить массу перед свершившимся фактом» [647] .

Тем не менее новых обвинений Троцкому и Зиновьеву в связи с ленинградскими событиями сталинское руководство предъявлять не стало. Окрыленные происшедшим, лидеры оппозиции решили поучаствовать в демонстрациях по случаю 10-летия Октябрьской революции – 7 – 8 ноября 1927 г., выведя своих сторонников на улицы под лозунгами, сочиненными Троцким: «Повернем огонь направо – против кулака, нэпмана и бюрократа», «Выполним завещание Ленина», «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии» и т. п. В Москве в разных районах были собраны отдельные небольшие группы оппозиционеров, которые двинулись к центру с плакатами и портретами Ленина, Троцкого и Зиновьева. Сам Троцкий вместе с другими лидерами оппозиции переезжал на автомобиле от одной группы к другой, приветствуя своих сторонников и произнося краткие речи, пока на Семеновской улице не раздались выстрелы по автомобилю. Стреляли, видимо, холостыми патронами.

В машине в это время, кроме Троцкого, находились Каменев, Муралов и Смилга (он приехал с Дальнего Востока). Стрелял один из милиционеров, якобы по собственной инициативе, в качестве «предупредительной меры». Троцкий распорядился, чтобы шофер остановил машину. К ней с ругательствами подбежала группа молодчиков, сломала «рожок» (клаксон) и ветровое стекло, после чего удалилась (при полном равнодушии стоявших неподалеку милиционеров).

Каменев и Муралов вылезли из машины и направились вместе со Смилгой к нему на квартиру (в центре Москвы, между Кремлем и Охотным рядом), где застали не менее драматическую сцену. Из окна квартиры с раннего утра был вывешен плакат с лозунгом «Выполним завещание Ленина!», вместе с портретами Ленина и руководителей оппозиции. Взобравшиеся на крышу дома какие-то люди пытались крючьями сорвать лозунг и портреты, а находившиеся в квартире жена Смилги и другие женщины мешали им через окно половой щеткой. Толпа наблюдала за происходившим со смешанными чувствами. В конце концов в квартиру Смилги ворвалась группа из 15 – 20 человек. Все они были военными – слушателями Школы красных командиров имени ЦИК СССР и Военной академии, в свое время основанной Троцким. С крыши удалось с большим трудом зацепить портрет Ленина, причем он был разорван в клочья. Вместе с плакатами остатки портрета вождя были вытянуты наверх, а сами красные офицеры, ворвавшиеся затем в квартиру, устроили в ней погром. «На полу остались доски, щепы, крючья, битые стекла, разрушенный телефон и пр., в качестве свидетельства героических действий в честь Октябрьской революции», – писали оппозиционеры в жалобе в Политбюро и Президиум ЦКК [648] .

Инциденты происходили и в других частях города. Возле гостиницы «Париж» демонстранты несколько минут слушали выступавшего с балкона Преображенского, которого в конце концов, после «бомбардировки» льдинками и гнилым картофелем, «захватили в плен», но вскоре отпустили (находившаяся здесь же жена Троцкого Наталья Седова во время «захвата» была сбита с ног толпой). Член партии А. Николаев писал в заявлении в ЦК ВКП(б), что на его квартиру на углу Бауманской и Бакунинской улиц, с балкона которой свисали оппозиционные лозунги и портреты Ленина, Троцкого и Зиновьева, был совершен налет, которым руководил секретарь райкома партии А.М. Цихон. В ответ на протесты Николаева и его семьи Цихон закричал: «Молчи, сволочь, ты не делал революцию!» [649] Николаеву и его жене угрожали арестом [650] . Николаев был членом партии с 1913 г. и революцию «делал».

Попытки оппозиции в Москве организовать свою, отдельную от общей демонстрацию были пресечены в зародыше. Демонстрантов разгоняли, заталкивали в подъезды и избивали. Некоторые были арестованы, правда, вскоре отпущены. Такие же сцены разыгрывались в Ленинграде, куда на годовщину выехали Зиновьев и Радек. Оба были задержаны милицией и отпущены только после окончания демонстрации. Самих же оппозиционных демонстрантов, подошедших к площади Урицкого, оттеснила, а затем взяла в плотное кольцо конная милиция. Многие участники были арестованы и избиты [651] . Тем не менее из Ленинграда Зиновьев, исполненный оптимизма, написал Троцкому: «Перелом большой в нашу пользу. Ехать отсюда пока не собираемся» [652] . И, бросив письмо в почтовый ящик, немедленно отбыл в Москву, куда прибыл еще до получения Троцким оптимистического письма [653] .

Вечером 7 ноября на квартире Смилги состоялось совещание лидеров оппозиции (по классификации ОГПУ – Политического центра) с активистами. Обсуждение итогов контрдемонстрации породило серьезные разногласия. Зиновьевцы стали бить отбой во имя единства партии. Троцкий, следуя своей манере выражаться литературно и витиевато, завел разговор о «большом колесе» и «малом колесе» (рабочем классе и партии). Оба колеса находились во взаимодействии. Каждое могло повлиять на другое и повернуть его в ту или иную сторону. В данном же случае «большое колесо» (рабочий класс) должно было бы повернуть «малое колесо» (партию) в «правильную сторону», а оппозиции предназначалась роль толкача [654] .

8 ноября Троцкий написал то ли небольшую статью, то ли тезисы (основные положения были пронумерованы) под названием «После словесного зигзага влево – глубокий сдвиг вправо» [655] , где пытался проанализировать причины враждебного отношения большинства к праздничным лозунгам оппозиции. Троцкий пробовал оценить расправу с оппозиционными демонстрантами с догматической классовой точки зрения. «Бешеный натиск на оппозиционные плакаты прямо продиктован классовыми интересами кулака, нэпмана и бюрократа… – писал Троцкий, абсолютно не понимая Сталина и смысла происходивших событий. – Натиск на ленинские лозунги оппозиции произвели худшие элементы сталинского аппарата в союзе с прямыми отбросами мещанской улицы».

Собрания оппозиционеров на частных квартирах стали относительно регулярным явлением. В них участвовали десятки людей; Троцкий рекомендовал, чтобы на них приглашались также «колеблющиеся», сторонники сталинского большинства и даже беспартийные. Эти внеуставные беседы, на которых почти ежедневно выступал сам Троцкий, получили название «смычек». Троцкий оправдывал нелегальный характер собраний бюрократическим режимом в партии и невозможностью нормального обмена мнениями [656] . Когда такие собрания обнаруживались, милиция и ОГПУ их разгоняли, подчас с потасовками, иногда арестовывая тех участников, которые, по их мнению, являлись зачинщиками. Во всех подобных случаях Троцкого удавалось заранее уводить. Чтобы не допустить дальнейшего обострения ситуации, 14 ноября оппозиционеры заявили, что прекращают «смычки», и призвали воздерживаться от «опрометчивых выступлений», решительно отвергая планы создания второй партии [657] , в организации которой Троцкого постоянно обвиняло сталинское большинство и оперативные сводки ОГПУ [658] .

В провинции специально приехавшие из столиц люди вели тайную работу по сбору подписей под платформой оппозиции, проводили индивидуальную и групповую агитацию. Согласно информационному письму о состоянии дел в Днепропетровске, направленному в ЦК КП(б)У в конце 1927 г., в городе отмечалось усиление «фракционной работы» по двум направлениям: выступления на активах и партсобраниях и подпольная работа, которую, по мнению информаторов, организовывали приехавшие из Москвы оппозиционеры [659] . В Харькове распространялась листовка в поддержку Троцкого, которого называли «вождем Октябрьской революции, сподвижником Ленина, славным руководителем Красной армии и вождем международного пролетариата» [660] .

Про Одессу сообщалось, что там оппозиция имеет «значительный кадр своих сторонников», что им удалось захватить в свои руки пять партийных ячеек. Назывались формы работы «троцкистов»: конспиративные собрания, организация фракций, организация подпольных центров, связь с исключенными из партии и привлечение их к работе, организация нелегальных кружков с участием беспартийных, пропаганда в среде беспартийных с целью дискредитации политики партии, налаживание связи с предприятиями, распространение «сугубо секретных» партийных документов и «антипартийной литературы», в том числе среди беспартийных. В Одессе «за последнее время» из партии было исключено около 20 человек, говорилось в донесении. Дошло до того, что на одном из партсобраний в Одессе по случаю 7 ноября кто-то из присутствующих предложил послать приветствие Троцкому в связи с днем его рождения [661] . Взволнованный Каганович писал секретарю Одесского окружкома партии В.И. Чернявскому [662] , предлагая не столько карать оппозиционеров, сколько перевоспитывать их или по крайней мере сделать их «безвредными»:

«Считаю необходимым поставить перед Вами задачу борьбы с оппозицией не только методами изъятия через ГПУ и не только методами открытых разоблачений в выступлениях, а и методами обработки самих оппозиционеров. Вы должны иметь в виду, что аресты оппозиционеров, особенно среди рабочих, являются наименее желательной и крайней мерой. Необходимо сделать все для того, чтобы этих оппозиционеров из бывших членов партии мы обрабатывали и сделали все для того, чтобы если не вернуть их в партию, то во всяком случае сделать их безвредными, чтобы они отказались от активной деятельности против партии и советской власти» [663] .

Резолюция V кустового собрания Черкасской городской парторганизации была полностью выдержана в оппозиционном духе. Повторялись установки платформы оппозиции, выдвигалось требование немедленно возвратить в партию исключенных. В другой резолюции, также принятой в Черкассах, констатировалось, что существует «массовый террор против оппозиции, сторонники которой пачками выбрасываются из партии», что «завещание Ленина объявляется непартийным документом только потому, что там сказана правда об опасностях раскола и мерах его предупреждения», что за чтение этого документа исключают из партии, наконец, что постановление о партийной дискуссии «уничтожается тем, что партийные конференции, партийные активы на местах и выборы делегатов на партсъезды производятся до начала дискуссии – раньше, чем партия выскажется по спорным вопросам [664] .

Сталин в те дни пристально следил за тем, как «разъясняется» массам решение об исключении Троцкого и Зиновьева из ЦК и как на него реагируют коммунисты. Его интересовали на этот счет любые данные. Когда в сведениях первого секретаря Ленинградского губкома Кирова и секретаря губкома Н.К. Антипова [665] обнаружились незначительные расхождения, Сталин был крайне раздражен. 1 ноября он писал Кирову: «Ты сообщил мне ночью, что на «[Красном] Треугольнике» было 1500, из них за оппозицию голосовало 24. Я так и передал в «Правду». А сегодня Антипов сообщает, что на «[Красном] Треугольнике» было 2000, из них 22 голосовало за оппозицию. Кому верить[?] Сталин » [666] . Сталина волновали лишние два голоса.

В обстановке все большего нагнетания истерии против оппозиции 15 ноября в печати было опубликовано принятое накануне постановление ЦК и ЦКК об антипартийных выступлениях лидеров оппозиции [667] . Никто из обвиняемых на это заседание не вызывался. Возможно, что и заседания никакого не было, а решение было продиктовано Сталиным в отсутствие не только самих обвиняемых, но и членов высших партийных органов. Между тем в постановлении ЦК и ЦКК сообщалось, что Троцкий и Зиновьев на заседании ЦК и ЦКК были исключены из партии. Одновременно Каменев, Смилга, Евдокимов, Раковский и Авдеев были выведены из состава ЦК; а пять оппозиционеров – из ЦКК. Все (кроме уже исключенных Троцкого и Зиновьева) были предупреждены о том, что вопрос о «несовместимости их фракционной работы с пребыванием в рядах ВКП(б)» будет поставлен на XV съезде партии. Такое же предупреждение было вынесено в отношении Радека.

Так, без лишнего шума, без права на апелляцию и даже на «последнее слово подсудимого» Троцкий был лишен последнего, что у него оставалось в арсенале постов и должностей: рядового членства в коммунистической партии. Произошло это за две недели до партийного съезда, которому предстояло сформировать новый состав ЦК, в котором уже не осталось места для оппозиции. Следующим логическим шагом борьбы с оппозиционерами должны были стать репрессии, характер и масштабы которых предопределить было невозможно. Кое-кого из раскаявшихся могли затем вернуть в партию, как предлагал в своем письме Каганович. Возможно, это предположение относилось и к исключенным вождям революции Троцкому и Зиновьеву. Впервые Троцкий, давно разделивший весь мир на «партийных» (своих) и «беспартийных» (чужих и чуждых ему людей, которых в общем-то он считал получеловеками, недостойными его взгляда), оказался беспартийным, чужим, никем: гражданином Львом Давидовичем Бронштейном.

Оппозиционеры ответили на исключение «письмом-обращением» к партии, которое было напечатано на гектографе в виде листовки и распространялось нелегально. В нем говорилось: «Все ссылки на волю партии, якобы осудившей фракционную работу Троцкого и Зиновьева, являются надругательством и насмешкой над партией, ибо ей не сообщили документы, ибо она не знает, за что ей приходится осуждать тт. Троцкого и Зиновьева». Оппозиционеры указывали, кроме того, что принятое ЦК и ЦКК решение предвещает переход к массовым арестам [668] . В этом они оказались правы. Сколько-нибудь значительной циркуляции листовка не получила и вследствие равнодушия основной части коммунистов к борьбе в верхах, и по причине все более возрастающей боязни репрессий, и благодаря действиям органов ОГПУ и парткомитетов.

На практике исключение Троцкого из партии явилось тяжелым ударом по еще сохранявшейся объединенной оппозиции, особенно в провинции, оторванной в информационном плане от столиц. Украинские партийные чиновники в своих рапортах отмечали, что были случаи, когда коммунисты, узнав об исключении Троцкого, сдавали свои партбилеты, заявляя, что раз Троцкого нет в партии, то и им там не место. По подсчетам местных парткомов, против исключения Троцкого и Зиновьева из партии выступило 10 – 15% коммунистов [669] .

Троцкому и его семье было предложено немедленно покинуть квартиру в Кремле, которую Троцкие занимали со времени перевода правительства в Москву в 1918 г., и они на время переехали к Белобородову, формально остававшемуся еще на посту наркома внутренних дел РСФСР, но фактически отстраненному от работы и занимавшемуся исключительно пропагандой оппозиционных взглядов, в частности на родном ему Урале.

Квартира Белобородова после переезда туда Троцкого стала микроскопическим военным лагерем. В ней собирались руководители оппозиции, сюда приходили за указаниями активисты, здесь непрерывно дежурили несколько сторонников Троцкого из числа военных, сопровождавшие его при всех передвижениях по городу в качестве вооруженной охраны [670] . Уже 15 ноября Троцкий послал секретарю ЦИК СССР Енукидзе официальное письмо об освобождении кремлевской квартиры: «Сим извещаю, что, в связи с состоявшимся обо мне решением, я вчера, 14 ноября, выселился из занимавшейся мною до сих пор квартиры в Кремле. Впредь до того, как найду себе постоянную квартиру, я временно поселился в квартире тов. Белобородова (улица Грановского 3, кв. 62) [671] . Ввиду того, что мой сын заболел, жена и сын останутся в Кремле еще в течение нескольких ближайших дней. Надеюсь, что квартира будет освобождена окончательно не позже 20 ноября» [672] .

Через два дня, 17 ноября, вышло постановление Совнаркома СССР за подписью председателя СНК Рыкова о снятии Троцкого с наиболее ответственного государственного поста, который он все еще занимал, – председателя Главконцесскома [673] . Затем последовали официальные акты о лишении Троцкого других занимаемых им должностей. Под влиянием происшедших событий 16 ноября застрелился А.А. Иоффе – близкий знакомый Троцкого еще по венскому периоду, заместитель Троцкого по Концессионному комитету, участник Брестких переговоров, затем известный советский дипломат, преподаватель МГУ, а в последнее время еще и оппозиционер [674] . Тяжело болевший Иоффе (помимо туберкулеза обоих легких, он страдал хроническим воспалением желчного пузыря и полиневритом – множественным воспалением нервов) был отстранен как оппозиционер от партийной работы, а затем и от преподавания в Московском университете, где он читал курс по востоковедению. Над Иоффе открыто издевались. По решению Лечебной комиссии ЦК был созван консилиум профессоров, которые единодушно приняли решение о необходимости срочной его отправки на длительное лечение за границу. Однако Лечебная комиссия медицинское предписание проигнорировала и к тому же лишила Иоффе (как и других оппозиционеров) бесплатных лекарств Кремлевской аптеки. Теперь все необходимые медикаменты приходилось покупать в обычных городских аптеках по очень высокой цене, на общих основаниях. Иоффе был полностью лишен медицинской помощи и угасал в страшных муках.

Перед смертью Иоффе написал Троцкому большое письмо, в котором не только описывал свои мытарства последних месяцев, но и давал политические оценки ситуации в партии и стране. Коснулся он и личности самого Троцкого, и отношения к нему Ленина: «Я никогда не сомневался в правильности намечавшегося Вами пути, и Вы знаете, что более 20 лет иду вместе с Вами… Вы политически всегда были правы, начиная с 1905 года, и я неоднократно заявлял, что собственными ушами слышал, как Ленин признавал, что и в 1905 году не он, а Вы были правы . Перед смертью не лгут, и я еще раз повторяю Вам это теперь… Но Вы часто отказывались от собственной правоты в угоду переоцениваемому Вами соглашению, компромиссу. Это ошибка. Повторяю, политически Вы всегда были правы, а теперь более правы, чем когда-либо. Когда-нибудь партия это поймет, а история обязательно оценит» [675] .

Письмо Иоффе было конфисковано ОГПУ в числе всех бумаг Иоффе, поскольку сотрудники этого ведомства первыми приходили в квартиры умерших высокопоставленных партийных работников и, согласно имевшимся тогда инструкциям, опечатывали и увозили всю документацию покойников. Отдельный запечатанный пакет с надписью «Троцкому», в котором лежало объемное письмо Иоффе, был тотчас передан Сталину, который распорядился его засекретить. Однако супруга Иоффе Мария Михайловна, не успевшая это письмо даже прочитать, рассказала о существовании пакета ряду партийных работников, и даже Троцкому [676] . После известных колебаний Сталин изменил свое решение. В ОГПУ была сделана фотографическая копия письма (тогда это был единственный способ копирования документов) и отдана Раковскому. Оригинал так и остался в ОГПУ. «Почему письмо, написанное Иоффе для меня и запечатанное им в конверт с моей фамилией, было вручено Раковскому, и притом не в оригинале, а в фотокопии, объяснить не могу», – писал позже Троцкий [677] . Скорее всего, соображения были сугубо бюрократические. Сталин распорядился возвратить текст, но ОГПУ не пожелало расставаться с подлинником и отдало фотокопию. Троцкий был уже беспартийным, а Раковский, известный соратник Троцкого, с одной стороны, и близкий друг Иоффе – с другой, оставался пока еще членом партии. Вот и решили передать письмо Иоффе Троцкому через Раковского.

Так как Иоффе оставался до кончины членом партии, причем высокопоставленным, похороны проводились от имени ЦК на Новодевичьем кладбище. Была создана похоронная комиссия, куда от ЦК вошел секретарь Краснопресненского райкома партии М.Н. Рютин [678] (тогда еще выступавший со сталинистских позиций). От друзей и близких покойного в комиссию вошел Раковский. Похороны были назначены на дневные часы в будний день, 19 ноября, чтобы помешать массовому прощанию. Тем не менее собралось несколько тысяч человек. Фактически это была последняя крупная оппозиционная демонстрация, которую во главе траурной колонны возглавляли Троцкий, Раковский и И.Н. Смирнов. Когда процессия достигла кладбища, власти сообщили, что право войти на территорию кладбища имеют лишь 20 человек, но толпа прорвалась через заграждение. Милиция и ОГПУ сочли целесообразным не оказывать сопротивления многочисленным демонстрантам и отступили.

Перед открытой могилой выступил Троцкий, призвавший присутствовавших подражать Иоффе не в смерти, а в жизни: «Он ушел из жизни как бы добровольно. Революция не допускает добровольных уходов из жизни, но Адольфа Абрамовича никто не смеет судить или обвинять, потому что он ушел в тот час, когда сказал себе, что он революции не может отдать ничего больше, кроме своей смерти. И так же твердо и мужественно, как он жил, – он ушел. …Позвольте сказать, и, я думаю, что эта мысль будет вполне соответствовать последним мыслям, последним завещаниям Адольфа Абрамовича, – такие акты, как само вольный уход из жизни, имеют в себе заразительную силу. Но пусть никто не смеет подражать этому старому борцу в его смерти – подражайте ему в его жизни!» [679]

Во время похорон Троцкий беседовал с лидером группы демократического централизма Сапроновым, который поставил вопрос о возобновлении не только сотрудничества, но и о возможном новом объединении в рамках оппозиции. Троцкий отклонил эти предложения, мотивируя тем, что сапроновцы «всегда слишком забегают вперед» [680] . Можно полагать, что решительный отказ от политического сотрудничества был продиктован и тем, что децисты стояли на более демократических позициях, допуская теоретическую возможность организации новой (второй) коммунистической партии.

Осенью 1927 г. слухи о положении, в котором оказался Троцкий, все шире заполняли зарубежную прессу. Журнал «Иллюстрированная Россия» откликнулся на ходившие в Париже достоверные и недостоверные разговоры серией карикатур известного художника Михаила Александровича Дризо под общим названием «Что мы знаем о Троцком?» с подписями: «Троцкий болен», «Троцкого выселили из Кремля», «Троцкий арестован», «Троцкий бежал за границу» и даже «Троцкий убит». Завершал же эту серию рисунок с подписью в виде диалога: «Как, Лев Давидович, вы не в ГПУ, вы не убиты?!» – «Право, не знаю: я еще не читал сегодняшних газет» [681] .

 

3. XV съезд

2 декабря 1927 г. открылся XV съезд ВКП(б). Исключенный из партии Троцкий мог следить за его работой только со стороны: по прессе и беседам со своими высокопоставленными знакомыми. Но оказалось, что тень оппозиционного вождя витала над делегатами съезда, хотя таковыми являлись только те, кто выражал свою верность сталинскому руководству и его политическому курсу.

Оппозиционеры предложили свою повестку дня съезда, в которую, помимо обычных отчетных докладов, должны были войти вопросы: итоги десятилетия и дальнейшие перспективы мировой революции, международное революционное движение и тактическая позиция оппозиции, положение рабочего класса СССР в связи с положением в промышленности, развитие буржуазных отношений в деревне и система мер по коллективизации сельского хозяйства, борьба против бюрократизма и состояние государственного аппарата, усиление обороноспособности страны, внутрипартийное положение [682] . Разумеется, предложения оппозиционеров были проигнорированы.

Это был второй со времени установления советской власти большевистский съезд, на котором отсутствовал Троцкий. Но разница была существенная: Лев Давидович не принимал непосредственного участия в VIII съезде, так как был вынужден срочно выехать на фронт, а на XV отсутствовал, поскольку был снят со всех должностей и постов и стал к тому же беспартийным. Однако теперь, как и в 1919 г., весь съезд находился под воздействием личности и деятельности Троцкого. На съезд была допущена с совещательным голосом небольшая группа оппозиционеров, еще не исключенная из партии [683] .

Перед открытием съезда на квартире Л.С. Сосновского состоялось совещание Политического центра. Троцкий сделал сообщение о характере имевшихся разногласий. Он заявил, что период маневров окончился. Наметилось открытое противостояние: «Теперь, когда партия достаточно подготовила почву для расправы с оппозицией и когда партии невыгодно идти на компромисс с последней, сама оппозиция не может уже больше хитрить ни с партией, ни с историей» [684] .

На совещании И.Н. Смирнов предлагал прекратить фракционную работу, считая ее в условиях подполья невозможной. Он предложил сохранить небольшую группу численностью примерно 300 человек, которая была бы хорошо законспирирована и гарантирована от провала. Между участниками группы следовало, по его мнению, сохранить только индивидуальную связь. Троцкий, соглашаясь с целесообразностью прекращения массовой фракционной деятельности, заявил, однако, что И.Н. Смирнов слишком пессимистично рисует перспективы сохранения кадров. «Выступления собравшихся в общем сводились к необходимости сохранения организационного кадра, способного развернуть работу в нужный момент» [685] .

Во время съезда с Троцким встречались также Зиновьев и Каменев и заверяли его в необходимости «капитулировать». Зиновьев напомнил Троцкому, как Ленин в «завещании» предупреждал, что конфликт Сталина и Троцкого грозит расколом партии. «Подумайте, какую ответственность Вы на себя берете!» – восклицал Зиновьев. «Но правильна или нет наша платформа?» – последовал вопрос Троцкого. «Сейчас более, чем когда-либо», – ответил Зиновьев. «Но, если так, сама ожесточенность борьбы аппарата против нас свидетельствует, что это – не временные расхождения, а социальные противоречия. Ленин также писал в своем завещании, что если расхождение взглядов внутри партии совпадет с классовыми различиями, ничего не спасет нас от рас кола» [686] .

Конечно, Троцкий вольно трактовал не слишком конкретные и четкие документы Ленина того времени. Ничего подобного в документах из серии «завещания» сказано не было. Ссылка на слова Ленина, пусть никогда не продиктованные, важна была Троцкому для оправдания своей становившейся все более непримиримой (по отношению к Сталину) позиции. Теперь уже Троцкий готов был идти на раскол. Однако он все еще не был готов на создание второй партии. Зиновьев же, надеявшийся на восстановление в партии в обмен на «капитуляцию», предлагал Троцкому заключить с партией мир, хотя был «Брестский», любой ценой. Троцкий считал, что подобный мир имел бы своим результатом политическую демобилизацию «масс», все еще шедших за оппозицией [687] .

С отчетным докладом на съезде выступил встреченный горячими аплодисментами генеральный секретарь партии Сталин. Слово в прениях первому было предоставлено генеральному секретарю ЦК КП(б) Украины Кагановичу. Он посвятил целый раздел речи «раскольнической работе оппозиции», в частности на Украине, где служил секретарем ЦК. Особое негодование оратора вызвало поведение Раковского, который, приехав в Харьков накануне, явился 5 ноября без приглашения на торжественное собрание, посвященное 10-летию революции, и обратился к иностранным делегациям с призывами о поддержке оппозиции [688] .

Деятели оппозиции были поставлены на съезде в такое положение, что не имели возможности подготовиться к полемике по докладу Сталина, не могли даже толком его прослушать: сильный акцент и плохая дикция Сталина в сочетании с неблагоприятными акустическими особенностями помещения привели к тому, что значительную часть отчетного доклада на слух просто невозможно было воспринимать. По этой причине Раковский, Муралов, Смилга, Каменев, Евдокимов и Бакаев обратились в президиум съезда с письменной просьбой о предоставлении им стенограммы доклада. Они просили также отсрочить их выступления до передачи им стенограммы. Однако требование оппозиции было отвергнуто. Стенограмма выдана им не была. Выступивший с сообщением по этому вопросу Рыков ехидно заметил: «Я им сообщил, что хотя они и получили совещательный голос, но никакого привилегированного дворянского положения в составе съезда нашего не имеют». Эти слова были встречены возгласами одобрения [689] .

3 декабря большая группа оппозиционеров (121 человек, включая Троцкого) представила съезду заявление, разъяснявшее их позицию и ставившее целью, как они полагали, консолидировать партию [690] . Заявление касалось трех главных моментов. Во-первых, в нем подчеркивалось отсутствие программных разногласий с партией: «Указывая на существование и рост термидорианских опасностей в стране и на недостаточный отпор им, мы никогда не считали и не считаем, что наша партия или ее ЦК стали термидорианскими». Во-вторых, говорилось, что партии нечего скрывать от беспартийной массы: «Осведомление беспартийных о внутрипартийных делах должно вестись с объективным изложением существующих в партии точек зрения, как было при Ленине» (при Ленине в марте 1918 г. даже делегатам большевистского съезда не выдали для ознакомления текст Брестского договора, так что ссылка на Ленина была не более чем общепринятая, банальная спекуляция на созданном партией культе личности Ильича). Наконец, подписавшие заявляли, что, не отказываясь от своих взглядов, в целях единства партии прекращают фракционную борьбу, категорически отвергают путь второй партии, настаивают на возвращении в партию исключенных и освобождении арестованных за оппозиционную деятельность. Иными словами, оппозицией был предпринят новый тактический ход, преследовавший двойную цель: восстановить в партии исключенных и предотвратить дальнейшее исключение из ВКП(б) основной массы оппозиционеров в обмен на обязательство распустить фракцию.

Заявление оппозиции не впечатлило Сталина. Обещание распустить фракции не раз делалось и вряд ли было выполнимо, так как сохранение взглядов означало их пропаганду, а именно это и рассматривалось сталинским руководством как основное проявление фракционности. Реальной предпосылкой для роспуска фракции могли бы быть заверения в отказе от своих взглядов. Но звучало это несколько дико, и в искренность такого стремительного идеологического перерождения вряд ли кто-то мог поверить. На съезде была образована неофициальная и по существу негласная комиссия по делам оппозиции, которая вступила в переговоры с лидерами оппозиционеров. Комиссия заявила, что представленное съезду заявление оппозиции совершенно недостаточно и что необходимо другое заявление, о «капитуляции» [691] .

На съезде удалось выступить лишь нескольким оппозиционерам. Самой важной и яркой речью был доклад 5 декабря близкого друга Троцкого и известного в партии коммуниста Раковского [692] , воспринятый поддерживающей Сталина аудиторией как прямой вызов. Можно предполагать, что основные тезисы доклада Раковского были предварительно согласованы с Троцким. И это было еще одной причиной, по которой речь Раковского с одинаковым вниманием слушали и союзники, и противники, хотя выступавший успел остановиться только на вопросах международного положения СССР. Начал он с повторения известного заявления оппозиции на июльско-августовском пленуме ЦК и ЦКК о том, что перед лицом внешнего врага ее деятели будут безусловно и безоговорочно защищать СССР под руководством существующих органов партии и Коминтерна. Но, отмечая, что область международных отношений требует максимального единства партии, а внешний враг – самый опасный враг партии и пролетарской диктатуры, Раковский указал на необходимость честно анализировать недосмотры, промахи и ошибки руководства во всех областях, в том числе во внешней политике. ЦК же недооценивает политику международной буржуазии, направленную на международную изоляцию СССР; в докладе Сталина проявлен неоправданный оптимизм, основанный на некотором росте симпатий мирового пролетариата к СССР, не подкрепляемый, однако, революционными выступлениями: «Тот факт, что пролетариат Англии никак не реагировал на разрыв дипломатических сношений с СССР, происшедший по инициативе английского правительства, должен нас предостеречь от выводов о слишком значительном революционизировании европейских масс», – предупреждал Раковский.

Раковскому понадобились невероятное самообладание, сдержанность и сосредоточенность, чтобы выступать с трибуны съезда, так как уже после первых его слов со всех сторон начали раздаваться грубые и оскорбительные выкрики: «Контрреволюционное выступление», «Троцкий послал Раковского использовать трибуну съезда», «Вы – несчастные изменники» и т. п. Когда же оратор попытался перейти к внутрипартийным делам, истерия стала особенно злобной. Под этот аккомпанемент председатель собрания заявил, что время, отведенное для выступления оратора, истекло, хотя было очевидно, что регламент нарушен не Раковским, а хулиганскими выкриками клакеров [693] .

Речь Раковского, несмотря на то что она не была закончена, сильно задела генсека [694] . Не случайно весь первый раздел своего заключительного слова Сталин посвятил полемике с Раковским [695] . Сравнение этого выступления с другими высказываниями Сталина против оппозиции показывает, что его заключительная речь на XV съезде была особенно злобной и раздраженной, хотя направлена она была не против Троцкого, а против второстепенного оппозиционера: «Раковский утверждает, что оппозиция является левым сектором нашей партии. Это курам на смех, товарищи. Такое заявление делается, очевидно, для самоутешения политических банкротов. Доказано, что оппозиция есть меньшевистское крыло в нашей партии, что оппозиция скатилась к меньшевизму, что оппозиция превратилась объективно в орудие для буржуазных элементов… Раковский, очевидно, окончательно запутался и спутал правое с левым. Помните гоголевского Селифана: «Эх ты, черноногая… Не знает, где право, где лево!..» Раковский заявляет, далее, что оппозиция сигнализирует нам об опасностях, о трудностях, о «гибели» нашей страны. Вот уж действительно «сигнализаторы», спасающие партию от «гибели», когда сами гибнут и действительно нуждаются в спасении! Сами еле на ногах стоят, а лезут спасать других! Не смешно ли это, товарищи? ( Смех )».

10 декабря Муралов, Радек и Раковский обратились к съезду с новым письменным заявлением [696] , вероятно предварительно согласованным с Троцким. Подтверждая прекращение фракционной работы, они требовали соблюдения демократических принципов в партии и настаивали на правильности своих прежних выводов: «В то же время мы считаем, что наши взгляды, изложенные в платформе и тезисах, каждый из нас в рамках устава может защищать перед партией. Отказ от защиты своих взглядов в партии политически равносилен отказу от самих взглядов. Такой отказ был бы для нас обязателен, если бы мы убедились в их неправильности, т. е. в их несоответствии программе ВКП или их маловажности с точки зрения судеб партии и диктатуры пролетариата. В противном случае отказ от защиты своих взглядов явился бы на деле отказом от выполнения своего элементарного долга по отношению к партии и рабочему классу. Мы не сомневаемся, что наши единомышленники, в том числе и исключенные из партии, докажут свою верность партии Ленина и не колебнутся в деле ограждения единства, как необходимого условия диктатуры пролетариата. Мы твердо верим, что партия найдет пути снова вернуть в свои ряды исключенных и освободить арестованных за оппозиционную деятельность».

Хотя в этом документе, наряду с демагогией и словесной риторикой, можно обнаружить скрытые намеки на готовность отступления и отказа от своих взглядов, символическое для оппозиции «ВКП» вместо «ВКП(б)» выдавало отказ авторов текста от «капитуляции» перед Сталиным. Подтверждением этого было новое заявление – от 18 декабря, подписанное Мураловым, Радеком, Раковским и Смилгой и оглашенное в тот же день Смилгой на съезде [697] . Оно было вызвано предложением Орджоникидзе об исключении участвующих в съезде оппозиционеров из партии. В заявлении оппозиционеров говорилось: «Исключение из партии лишает нас партийных прав, но не может освободить нас от тех обязанностей, которые приняты каждым из нас при вступлении в ряды Коммунистической партии. Исключенные из ее рядов, мы остаемся, как и раньше, верными программе нашей партии, ее традициям, ее знамени. Мы будем работать над ук реплением Коммунистической партии, ее влияния на рабочий класс».

Авторы заявления решительно отвергали приписываемое им намерение создать вторую партию и антисоветскую деятельность, а также характеристику их взглядов как меньшевистских, что так подчеркивал в своем выступлении Сталин. Кроме того, оппозиционеры настаивали на необходимости проведения внутрипартийной реформы.

Логично и обоснованно звучала мысль оппозиционеров о том, что пугало «троцкизма» носит фальшивый характер, представляет собой попытку «произвольно связать величайшие вопросы нашей эпохи с давно минувшими дореволюционными разногласиями, к которым большинство из нас не было причастно». Особо подчеркивалось, что и подписавшие это заявление партийные деятели, и все прочие оппозиционеры полностью и целиком стоят на позициях большевизма. Констатируя усиление расправ над инакомыслящими коммунистами, в частности исключение из ВКП(б) свыше тысячи оппозиционеров и планируемое исключение новых тысяч, руководство оппозиции справедливо указывало, что происходят эти репрессии в условиях, когда сталинское большинство берет на вооружение именно те левые лозунги, за которые билась оппозиция: ограничение кулачества, борьба против бюрократизма, сокращение рабочего дня. Нельзя с успехом осуществить эти лозунги, говорилось в заявлении, отсекая от партии «тех, которые добивались в продолжении последних лет отпора растущим силам кулака, настойчиво выступали против бюрократических извращений и ставили в очередь дня более быстрое улучшение положения рабочих». Таким образом, уже в декабре 1927 г. сами оппозиционеры заподозрили Сталина в том, что, расправляясь со сторонниками Троцкого, он на самом деле берет на вооружение его программу.

При сохранении существовавшего партийного режима оппозиционеры предрекали неизбежность новых расколов в партии, новых репрессий и исключений, хотя никто, в том числе и Троцкий, представить себе не мог, какие гигантские масштабы примет сталинский террор в приближающихся 30-х гг. Попытки оппозиции найти возможность компромисса со Сталиным, договориться о совместной работе ценой приемлемых взаимных уступок, установка Троцкого и его сторонников во всех случаях действовать в рамкам коммунистической партийной системы были изначально обречены на провал, были абсолютно бессмысленны и указывали на полное непонимание Троцким того, что происходит в Советском Союзе.

Договориться со Сталиным было невозможно. Ни искренне раскаявшиеся оппозиционеры, ни навсегда преданные и верные сталинисты не могли рассчитывать на его понимание и прощение. Но в 1927 г. последние чувствовали себя абсолютно уверенно, не сомневаясь, что поддержка линии Сталина гарантирует им довольствие и благополучие. На фоне этого обманчивого пожизненного комфорта большинства делегатов съезда заявление оппозиционеров, чье исключение из партии уже было предрешено инициативой Орджоникидзе, выглядело наивным донкихотством, упрямством, самонадеянностью и даже глупостью: «Верные учению Маркса и Ленина, кровно связанные с ВКП и Коминтерном, мы отвечаем на наше исключение из ВКП твердым решением впредь бороться беззаветно под старым большевистским знаменем за торжество мировой революции, за единство коммунистических партий, как авангарда пролетариата, за защиту завоеваний Октябрьской революции, за коммунизм, за ВКП и Коминтерн».

Так завершалось заявление оппозиционеров. Так закончилась, абсолютным поражением, организованная борьба левой оппозиции внутри большевистской партии. Все, что происходило с оппозицией и оппозиционерами после 18 декабря 1927 г., было лишь эпилогом, неторопливым добиванием обреченных на гибель людей, которым в большинстве своем оставалось прожить, а скорее не прожить, а промучиться примерно десять лет. Разумеется, можно поразмышлять о том, как все они получили то, что заслуживали, как руки почти всех оппозиционеров (и сталинского большинства) были по локоть в крови, причем у многих не в переносном, а в буквальном смысле слова. Можно вспомнить и о том, что со времени революции, а кто и раньше, все они с неслыханной жестокостью относились и к своим идеологическим противникам, и, простым обывателям, что абсолютно для всех коммунистов живые люди, крестьяне, составлявшие большинство населения огромной страны, были в лучшем случае средством для финансирования индустриализации, необходимой для мировой революции, а в худшем – классовыми врагами, подлежавшими уничтожению. Нельзя забыть и расстрела царских детей, и красном терроре, и уничтожении российского офицерского корпуса, российской интеллигенции и священнослужителей, прежде всего православной церкви, но и других конфессий. Система заложников впервые в истории крупномасштабно была использована тоже именно большевиками (потом этот опыт будет повторен и развит нацистами), среди которых были и нынешние оппозиционеры. С учетом всего сказанного внутрипартийная борьба в большевистской партии у современного читателя должна справедливо вызвать злорадство. Но не вызывает – прежде всего потому, что оппозиционеров наказывали не за совершенные ими в действительности преступления перед человечеством, а за абсолютно нелепые, искусственные, надуманные проступки, заключавшиеся в отступлении от догм, смысл которых был абсолютно никому не известен, ни сталинскому большинству, ни осознанным сторонникам и случайным попутчикам Троцкого.

Как и следовало ожидать, проникнутое коммунистическим духом заявление оппозиции вызвало новую волну негодования большинства съезда. В «Дневнике съезда» – официальном отчете его секретариата – заявление было названо «наглым». Съезд «с возмущением отверг обсуждение этой гнуснейшей декларации политических двурушников» [698] , – говорилось в партийном документе. В тот же день, 18 декабря, съезд принял решение об исключении из партии 75 оппозиционеров, в том числе, разумеется, всех подписантов заявлений [699] . 19 декабря было оглашено заявление совершенно иного содержания [700] . Его подписали 23 человека, включая Каменева Зиновьева, Евдокимова, Бакаева и Лашевича. Авторы заявляли о полном идейном и организационном «разоружении», осуждали свои прошлые действия и взгляды, обязывались защищать все партийные решения и просили вернуть их в партию.

Надо сказать, что Зиновьев предлагал ранее Троцкому дружно раскаяться и договориться о возвращении оппозиционеров (главным образом себя и Троцкого) в партийные ряды. Похоже, что даже 18 декабря Зиновьев предлагал сторонникам Троцкого представить съезду новое заявление в духе требований большинства, но те отказались [701] . ОГПУ рассматривало «Заявление 23-х» как окончательный распад блока «зиновьевцев» и «троцкистов» [702] . Троцкий считал точно так же и назвал поступок Зиновьева «чудовищным вероломством». «Бороться против сталинизма в тех пределах, которые разрешит Сталин» [703] он не собирался.

Понятно, что Зиновьев согласовал свои действия с руководством съезда и наверняка получил со стороны большинства какие-то обещания. Однако Сталин не был бы Сталиным, если бы не переиграл Зиновьева, как обязан переиграть хороший шахматист плохого. Вопреки ожиданию участников группы раскаявшихся съезд принял решение не рассматривать их документ, предложить оппозиционерам подавать заявления о «капитуляции» в индивидуальном порядке, а решения по заявлениям принимать через шесть месяцев после подачи, при условии, что поведение раскаявшегося оппозиционера соответствует принятым обязательствам, отвечает требованиям съезда и исходит из отказа от взглядов, изложенных в оппозиционных документах [704] .

Каменеву и Зиновьеву теперь не осталось ничего иного, как уступить Сталину по всем пунктам, «разоружиться перед партией», как тогда стало принято говорить. Они выступили с обширным открытым письмом, в котором полностью отрекались от союза с Троцким и от его взглядов и подчеркивали, что разошлись с ним прежде всего по вопросу о создании второй партии [705] . Последнее, разумеется, было откровенной клеветой, зарегистрированной многочисленными документами левой оппозиции, в том числе за подписью самого Троцкого. Но такие тонкости уже никого не волновали. Дело было сделано. Оппозиция раскололась. Буквально на следующий день после исключения 75 оппозиционеров значительная часть сторонников Троцкого «капитулировала» перед сталинской группой. По поводу «капитуляции» Зиновьева и Каменева Троцкий писал через два месяца, находясь уже в ссылке, что в ней «есть по крайней мере тот плюс, что мнимые величины выходят из игры, надо думать, выходят навсегда». Но это была не слишком удачная попытка минимизировать потери в глазах еще имеющихся единомышленников. «Когда появилось в газете письмо двух злополучных мушкетеров, – вспоминал Троцкий, – я в который раз уже вспомнил пророческие слова Сергея [Мрачковского]: «Не надо блока ни с Иосифом [Сталиным], ни с Григорием [Зиновьевым], – Иосиф обманет, а Григорий убежит». Григорий действительно убежал». Троцкий, однако, оставался верен себе, оправдывая свой временный союз с Зиновьевым тем, что это «был блок передовых московских и питерских рабочих» [706] . (В этом смысле Троцкий был неизлечим: к «рабочим» блок Зиновь ева и Троцкого мог иметь отношение только в его больном коммунистическом воображении.)

Хотя Каменев и Зиновьев не были немедленно восстановлены в партии, Сталин проявил к ним известную снисходительность. Каменев, еще в 1926 г. назначенный полпредом СССР в Италии, несмотря на исключение из партии с этого поста сразу снят не был, в 1928 г. был восстановлен в ВКП(б) и в следующем году назначен на вакантный после снятия Троцкого пост председателя Главконцесскома (короткое время этим ведомством руководил чиновник средней руки В. Ксандров [707] , но он считался фигурой временной). Нужно было обладать хорошим чувством черного юмора (если иметь в виду Сталина), чтобы придумать посадить Каменева на место Троцкого. Нужно было вообще перестать адекватно воспринимать происходившее (если иметь в виду Каменева), чтобы согласиться занять должность, ранее принадлежавшую Троцкому. Назначением Каменева на должность Троцкого Сталин, наверное, хотел подчеркнуть, что Каменев достиг высоты Троцкого – той высоты, с которой теперь ему придется очень больно падать вниз. В дополнение к этому, как временный бонус, жена Каменева Ольга (родная сестра Троцкого), назначенная в 1925 г. председателем только что образованного Всесоюзного общества культурной связи с заграницей, сохранила эту должность до 1929 г. Заработала она эту снисходительность откровенным предательством, причем личного плана: в 1927 г. Ольга Каменева не только выступила с публичным осуждением взглядов своего брата и своего супруга, но даже оформила с Каменевым развод [708] . Зиновьев, тоже восстановленный в партии в 1928 г., стал на недолгое время ректором Казанского университета. Оба они были вновь исключены из партии в 1932 г. и сосланы, после чего начались их хождения по мукам, завершившиеся расстрелом в 1936 г.

XV съезд, по словам Троцкого, стал «всесоюзным совещанием сталинской фракции». Главу своих воспоминаний об объединенной оппозиции Троцкий завершил словами о том, что «съезд постановил исключение оппозиции в целом. Исключенные поступали в распоряжение ГПУ» [709] . Так оно в действительности и было. Достойным завершением съезда, своего рода чествованием разгрома оппозиции, устроенным Сталиным, был учредительный пленум ЦК, на котором 19 декабря предстояло избрать высшее руководство: членов Политбюро, Оргбюро, Секретариата и, главное, генерального секретаря ЦК. Всем присутствовавшим, да и далеко не только им, было очевидно, что речь могла идти только об одной кандидатуре на этот главный пост: кандидатуре внешне все еще скромно державшегося в тени Сталина. В соответствии с намеченным сценарием председательствовавший Рыков предоставил слово Косиору, который огласил согласованный состав высших органов и предложил избрать генеральным секретарем партии Сталина. Обсуждений не ожидалось.

Предполагалось, что пленум завершится в течение нескольких минут. Но неожиданно слово попросил Сталин. Он произнес одну за другой две сравнительно краткие речи, полные демагогии, лицемерия и политического интриганства [710] . К изумлению делегатов, Сталин попросил освободить его от обязанностей генсека. Своей «просьбой», а на самом деле игрой на опережение Сталин раз и навсегда закрывал вопрос о «завещании» Ленина и о внесенном в свое время Лениным на рассмотрение партсъездом предложении о снятии Сталина с поста генсека. Разумеется, Сталин знал, что пленум единодушно отклонит его предложение – ведь оппозиция была из партии только что изгнана, и это было серьезным предупреждением тем, кто планировал остаться в партии. Одновременно Сталин подчеркнул, что именно ему принадлежала решающая роль в разгроме оппозиции: «Я допускаю, что до последнего времени были условия, ставящие партию в необходимость иметь меня на этом посту, как человека более или менее крутого, представляющего известное противоядие против опасностей со стороны оппозиции. Я допускаю, что была необходимость, несмотря на известное письмо товарища Ленина, держать меня на посту Генсека. Но теперь эти условия отпали. Отпали, так как оппозиция теперь разбита. Никогда, кажется, оппозиция не терпела такого поражения, ибо она не только разбита, но и исключена из партии. Стало быть, теперь уже нет налицо тех оснований, которые можно было бы считать правильными, когда Пленум отказывался уважить мою просьбу и освободить меня от обязанностей Генсека. А между тем у вас имеется указание товарища Ленина, с которым мы не можем не считаться и которое нужно, по-моему, провести в жизнь. Я допускаю, что партия была вынуждена обходить это указание до последнего времени, была вынуждена к этому известными условиями внутрипартийного развития. Но я повторяю, что эти особые условия отпали теперь и пора, по-моему, принять к руководству указания товарища Ленина».

Когда его «просьба», как и ожидалось, была решительно и единодушно отвергнута, в качестве промежуточного варианта Сталин предложил ликвидировать должность генсека вообще. Одновременно он напомнил, что на должность генсека был поставлен Лениным и что генсек в партии должен быть один, и только один. Всяких «маленьких генсеков» – в национальных республиках и областях – быть не должно. Председательствовавший Рыков, видимо, настолько не был готов к происшедшему, что после выступлений Сталина стал произносить несвязанные монологи. О его растерянности можно судить по тому, что многие свои слова он позже вычеркивал из стенограммы, затем восстанавливал их, потом заменял другими, и так много раз. Сталин же в текст своих выступлений в стенограммы съезда не внес ни единого изменения, настолько его речи были продуманы и отточены.

В конце концов Рыков предложил отвергнуть предложение Сталина. Этим политическим спектаклем завершился разгром оппозиции и изгнание ее из партии. Поражение Троцкого как лидера объединенной оппозиции и политического деятеля было обусловлено как объективными, так и субъективными причинами, которые тесно переплетались между собой. Объективными причинами были прежде всего сама сущность и структура политической власти в СССР, характер правившей партии, которая постепенно оформлялась в огромную мафиозную структуру, составную часть тоталитарной системы, находившейся в СССР к концу 20-х гг. на заключительной стадии формирования. Эта система не терпела двоецентрия и двоевластия, неизменно тяготела к установлению единовластия, прикрытого возвышенными утопическими проектами и демагогическими лозунгами [711] . Советский тоталитаризм призван был на определенном этапе, ко времени завершения периода своего становления, найти ту фигуру, которая могла бы с возможно большей степенью эффективности обеспечить функционирование преступной унифицированной экономической, социально-политической и идеологической системы, стремившейся охватить все стороны общественной и частной жизни [712] . Тот факт, что этой фигурой оказался Сталин, был связан не только с его личностью, но и с потребностями советской тоталитарной системы, нуждавшейся в прагматическом диктаторе, опиравшейся на «новый класс» – номенклатурный бюрократический партийный аппарат.

Эти общие теоретические системные проблемы дополнялись житейской конкретикой 1920-х гг., когда не только в обывательской среде, но и в партийных кругах накопилась невероятная усталость, являвшаяся результатом последней мировой войны, революции, Гражданской войны, военного коммунизма, равно как и попыток реализации грандиозных утопических (и потому нереализованных) проектов революционного переустройства не только России, но и всего остального мира. Бывшие ленинские соратники, стремившиеся вкусить, наконец, в полной мере практические результаты своей победы над многочисленными врагами, увидели делового исполнителя своих волеизъявлений в скромном генсеке, которого не только Троцкий, но и масса других функционеров считали посредственностью, серой мышью, позиционировавшей себя средним умеренным бюрократом. В отличие от фантазера Троцкого, предполагавшего извечно биться за идеалы мировой революции, приземленный Сталин обещал создание скромного социалистического рая в самом недалеком будущем, в масштабах конкретной (довольно большой) страны.

К числу субъективных причин поражения Троцкого относилась прежде всего та стартовая точка, с которой он влез в большевизм и ленинскую организацию. Меньшевистское или «полуменьшевистское» прошлое Троцкого, его острые столкновения с Лениным в промежутке между двумя революциями в России, его позднее вступление в большевистскую партию никогда и не были забыты. Троцкий пришел в партию большевиков извне, причем сразу – на высший партийный пост. Он не поднимался по иерархической лестнице большевистского руководства дореволюционной эпохи вместе с остальными большевиками и при этом в октябре 1917 г. оказался выше всех рангом. Этого блистательного взлета на вершину власти Троцкому простить не мог никто, никогда. Меньше всего серый жестокий Сталин. Представители большевистского эшелона, непосредственно окружавшие Ленина, да и сам Ильич всегда помнили о том, как резко отрицательно Троцкий оценивал большевизм в начале века. Внутренней близости между «старыми большевиками» – в том числе и теми, кто в 1926 – 1927 гг. принимал участие в оппозиционном движении, – и Троцким не возникло.

Сам Троцкий не мог забыть своих острых и справедливых обвинений по адресу Ленина, выдвигавшихся им с 1904 г., абсолютно не понимая, что после октября 1917 г. начался иной отсчет времени, возникла другая эпоха и не имело больше значения, кто был прав в схоластическом теоретическом никому не понятном теперь споре – Ленин или Троцкий. Троцкий так и не сумел приспособиться к внутренней жизни большевистской партии, к созданной Лениным внутри партии жесткой диктаторской структуре, во главе которой стоял он – Ленин. Троцкий всерьез считал, что может разговаривать с Лениным как с равным, ошибочно предполагая, что все революционеры равны ровно настолько, насколько они искренне отстаивают идеалы мировой революции, сформулированные классиками европейской социал-демократии. В глубине души он не был в состоянии избавиться от своих юношеских надежд на возможность построения рабочей партии не на базе психологии осажденной крепости и вытекающего отсюда безоговорочного подчинения начальству, а на основе революционного порыва «рабочих», самодеятельности и инициативы рядовой массы партийцев и поддерживавших их беспартийных. Почти 50-летний Лев Давидович в значительной степени оставался революционным романтиком.

Троцкий не верил во власть. Сталин в нее верил. Троцкий не верил в аппарат. Сталин полагался именно на него. Троцкий верил в идеалы революции и в догмы коммунизма. Сталин не знал таких слов. Он верил только в диктатуру террора и в силу власти. В 1927 г. Троцкий сознавал, что условий для развертывания массовой работы оппозиции нет, что круг его сторонников очень узок. Но он тешил себя надеждой, что круг оппозиционеров не будет сокращаться, а в дальнейшем, по мере осознания партийной массой неправильности сталинского курса, начнет расти. Он успокаивал своих ближайших соратников, да и себя самого, сомнительной перспективой того, что «оппортунистический уклон» Сталина в теории будет сопровождаться «революционной практической политикой» [713] . Именно в этом духе выдержан анонимный документ «Очередные задачи левого крыла ВКП», написанный в конце 1927 г., скорее всего, самим Троцким. В качестве основных задач назывались подготовка кадров, «чтобы было кому руководить, когда потребуют обстоятельства»; укрепление связей с рядовыми партийцами и вообще рабочей массой; сосредоточение внимания на практических вопросах (борьбе против бюрократии, восстановлении внутрипартийной демократии, повышении зарплаты); прекращение фракционной борьбы при одновременном наступлении (в рамках партийного устава и не допуская организационного оформления); подготовка популярной литературы, выступления на принципиальные темы с изложением точки зрения оппозиции. В конце текста была приписка от руки: «В отношении фракционности следует иметь в виду, что организация фракции имеет шансы, когда мы держим курс на раскол, т. е. при условии, если партия перестала быть большевистской. Первичные же элементы фракционности, связь и проч. сохранить нужно обязательно, хотим мы этого или не хотим. Такова уже логика борьбы» [714] .

Именно эта романтическая двойственность: отказ от «разрыва», стремление «остаться большевиком», категорический отказ от планов создания второй партии – являлись одним из главных факторов, тормозивших становление оппозиции как самостоятельной политической силы. К тому же Троцкий был настолько уверен в своем превосходстве, что не видел необходимости опираться не только на аппарат (пусть небольшой) или ведомство (пусть не всесильное, не «силовое»): как и до революции, он искренне не видел необходимости в формировании своей партии, во главе которой будет стоять он, Троцкий. Троцкому было важно быть властелином идей и душ, а не владельцем людей. Именно в этом он видел силу революции. Именно это делало его идеальным непобеждаемым революционером (в дни революции) и столь же классическим беспомощным утопистом (в периоды ее спада). Считая, что он общается на равных с соратниками по партии, Троцкий на самом деле был непростительно и презрительно высокомерен абсолютно со всеми. Он выражался языком, который с известными поправками можно было бы классифицировать как литературный или философский, но никак нельзя было назвать понятным и простым, и это не могло вызвать ничего, кроме раздражения, у основной партийной массы.

Еврейское происхождение Троцкого, как бы ни относились к нему конкретные члены партии, что бы по этому поводу они ни говорили и писали публично, сколько бы они ни утверждали, что национальность для большевиков никогда не была важна и не имела значения, не было преимуществом Троцкого. Демьян Бедный, всегда говоривший то, что хочет услышать Сталин, не случайно во время расправы над оппозицией затеял политический разговор с абсолютно чуждым ему писателем и человеком Корнеем Чуковским, про которого, впрочем, хорошо было известно, что он ненавидит Троцкого. «Заметили вы про оппозицию, что, во-первых, это все евреи. А во-вторых, эмигранты?» – сказал Чуковскому Бедный, имея в виду под «эмигрантами» (так их действительно называли в партии) социал-демократов, находившихся до 1917 г. в эмиграции (как Троцкий), а не в ссылке (как Сталин). «Каменев, Зиновьев, Троцкий. Троцкий чуть что заявляет: «Я уеду за границу», а нам, русакам, уехать некуда, тут наша родина, тут наше духовное имущество» [715] .

Демьян Бедный, играющий на национальных чувствах Чуковского и говорящий о «духовном имуществе», – это было конечно же новое веяние. Понятно, что Троцкий об отъезде за границу не помышлял. Но Бедный уже в 1926 г. понимал, что именно хочет услышать от него Сталин, и «жаловался» генсеку: как только «пролетарский поэт» (Бедный) начинает разоблачать Троцкого, оппозиция кричит про «погром» [716] .

Циничный Радек, как и Бедный живо откликающийся на политическую злобу дня, только не с официозного, а с оппозиционного фланга, тоже прошелся по еврейскому вопросу в партии. После исключения Троцкого, Зиновьева и Каменева из Политбюро и усиления власти Сталина, Орджоникидзе и Енукидзе Радек выдал афоризм: «Раньше в Политбюро пахло чесноком, а теперь пахнет шашлыком». После начала арестов и высылок оппозиционеров Радек заметил: «С Кобой невозможно спорить. Ты ему цитату со ссылкой, он тебе ссылку без цитаты. Ты ему вывод, он тебе заключение». А когда совсем запахло смертью, он выдал свою последнюю черную шутку: «У меня со Сталиным расхождения по земельному вопросу: он хочет видеть в могиле меня, а я – его».

В Троцком не было тайны. Он не всегда был понятен, но всегда был открыт. В Сталине тайной было все: его взгляды, его мысли, его намерения и планы. Сталин всегда был закрыт и никогда не был понятен. Поражение Троцкого в борьбе со Сталиным являлось его поражением в продолжавшейся схватке Троцкого с Лениным, несмотря на то что Троцкий искренне считал себя его последователем. Сталин же не относил себя к последователям Ленина, но точно знал, что был первым и лучшим его учеником. У открытого принципиального Троцкого беспринципный мастер интриги Сталин с легкостью выкрал его программу и, одурманив партию, страну и международное общественное мнение реформистской теорией построения социализма в одной (уже потерянной для западной демократии и рыночной экономики) стране – Советском Союзе, приступил к реализации идей Троцкого, опираясь не на фантом в виде «рабочего класса» каждого конкретного государства, а на абсолютно земную силу советской Красной армии.

Так или иначе, но с конца 1927 г. Троцкий работал уже не на современников, а на потомков и историков. Но органы советской контрразведки, преувеличивая масштабы и характер его деятельности, не считали, что война закончена. Информационное письмо ОГПУ, с триумфом сообщавшее корявым бюрократическим языком о разгроме оппозиции, делало вывод, что основные битвы, оказывается, еще впереди: «Небывалый идейный крах и организационный развал оппозиции в результате ее острой и длительной борьбы с партией, устранив ее с политической арены, как самостоятельный политический фактор, не привел, однако, к полному уничтожению оппозиционных групп. Дезорганизаторская работа по подрыву ВКП(б) и пролетарской диктатуры не прекращается. В ходе этой подрывной работы внутри оппозиционных фракций возник ряд процессов, всестороннее освещение которых необходимо для определения современного идейно-политического лица оппозиционных групп и их политической значимости в стране».

Далее обосновывалась необходимость репрессий против Троцкого и его сторонников. Ягода и его сотрудники объявляли, что троцкистская фракция «представляла собой замкнутую, партийного толка организацию, имевшую к тому же свою твердую внутреннюю дисциплину, свою печать, технику и твердые кадры, подбиравшиеся в течение ряда лет. Ко времени 15 партсъезда эта организация окончательно эмансипировалась от ВКП(б) и противостояла ей как политическая организация антибольшевистских, отщепенческих элементов». Эту «подпольную контрреволюционную организацию» необходимо было разгромить, как откровенного врага, используя все доступные средства, применяемые «на поле боя» [717] .