Эмигрантский архив Троцкого будет интересен всем тем, кого волнуют сложные и драматические перипетии истории советского общества и его вождей, стран Европы и Америки, международных отношений и международного рабочего движения. Предлагаемые вниманию читателей документы в подавляющем своем большинстве хранятся в США в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета (Houghton Library, Harvard University). В издание включены также некоторые документы из Архива Гуверовского института войны, революции и мира (Hoover Institution, Пало-Алто, Калифорния, США), архивной коллекции Льва Троцкого — Макса Истмена в библиотеке Лилли Индианского университета (Lilly Library, Indiana University, Блумингтон, США), архивной коллекции Чарлза Маламута из архива Б.А. Бахметьева в Колумбийском университете в Нью-Йорке (Bakhmetiev Archive, Columbia University), архива Международного института социальной истории в Амстердаме (International Institute of Social History, Amsterdam).

Издание представляет собой продолжение публикаций архивов Троцкого, начатых в 1988 г. 4-томником «Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927», изданным на русском языке в США и переизданным в Москве. В 1999 и 2001 гг. издательство «Око» (г. Харьков, Украина) выпустило подготовленные нами два тома «Архива Троцкого», охватывавшие 1927 — первую половину 1928 г.

Документы второй половины 1928 г., относящиеся ко времени пребывания Троцкого в ссылке в Алма-Ате, были подготовлены издательством «Око» к печати, однако до сих пор не увидели свет. В США и России за последние годы нами были изданы еще несколько сборников документов зарубежных архивов Троцкого.

Документация Троцкого сохранилась и в России. В Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ) (бывшем Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС) материалы Троцкого сосредоточены в его личном фонде, но встречаются во многих других фондах (фонд ЦК КПСС, личные фонды других партийных деятелей и т. д.), завершаясь в основном ноябрем 1927 г., когда Троцкий был исключен из партии.

Правда, в фонде Троцкого имеется группа документов, относящихся к периоду эмиграции. Дело в том, что в 1936 г. сын Троцкого Л.Л. Седов передал часть архива отца в Парижский филиал Международного института социальной истории, которым руководил известный историк, публицист и собиратель архивов Б.И. Николаевский. В ночь на 7 ноября 1936 г. группа советских агентов совершила налет на помещение филиала, похитила часть бумаг Троцкого и вывезла их в СССР. В связи с «утратой служебной необходимости» они через много лет были переданы из секретных фондов НКВД в Партийный архив и теперь хранятся в РГАСПИ.

По всей видимости, обширная документация Троцкого находится еще и в Архиве Президента Российской Федерации (бывшем Архиве Политбюро ЦК КПСС, или так называемом «Кремлевском архиве»), сосредоточившем наиболее секретные документы правившей партии, в частности те, которые откладывались в так называемую «особую папку». В последнее время началось рассекречивание этих материалов и их постепенная передача в РГАСПИ. Передана, например, часть личного фонда И.В. Сталина (можно предполагать, что доступна исследователям стала лишь его небольшая доля). Очевидно, рассекречивание Архива Президента Российской Федерации займет много лет. Таким образом, основная часть рукописного наследия Троцкого вместе с его политическим архивом оказалась, и, видимо, навсегда, далеко от его родины.

Главным центром хранения документов Троцкого является Хогтонская библиотека Гарвардского университета. Троцкий продал Гарвардскому университету свои бумаги, как вывезенные из СССР, так и возникшие в годы его пребывания в Турции, Франции и Норвегии. В эту часть вошли материалы, созданные до 31 декабря 1936 г., то есть до его прибытия в Мексику. Каковы были причины передачи? Во-первых, с началом в СССР Большого террора Троцкий был объявлен «врагом № 1», над его головой сгущались тучи, и он с полным основанием опасался за судьбу своих бумаг. Во-вторых, сам Троцкий и его движение испытывали все больший недостаток средств, и вырученные деньги могли быть использованы как для обеспечения собственных немалых расходов, которые особенно резко выросли в связи с опасностью покушения, так и на нужды организаций его последователей. Троцкий мог не сомневаться, что в Гарвардском университете будет обеспечена безопасность документов на определенных самим Троцким условиях. Главным условием было секретное хранение всей деловой и личной переписки периода эмиграции в течение 40 лет с момента передачи.

Сразу же после убийства Троцкого в 1940 г. его вдова Н.И. Седова передала Гарвардскому университету документацию 1937–1940 гг. После Второй мировой войны Седова в течение нескольких лет собирала со всего мира документы, связанные с деятельностью ее покойного супруга. Эти материалы в 1953 г. также поступили в Хогтонскую библиотеку. Сама же Седова к концу жизни, следуя примеру Льва Давидовича, не только стала ненавистницей сталинского режима, но и через радиостанцию «Свобода» призвала «рабочих и крестьян» СССР восстать против Сталина, совершенно, видимо, не понимая утопичности и наивности таких призывов.

Под руководством профессора Дугласа Брайанта, президента библиотек и архивов Гарвардского университета, при активном участии профессора логики Жана ван Хейженоорта, в прошлом руководителя секретариата Троцкого в Турции и Мексике, была проделана необходимая работа по так называемому «фондированию» документов (их идентификации, определению дат, составлению описаний и т. д.). 2 января 1980 г. ранее засекреченная часть архива Троцкого была официально открыта для исследователей. Фактически только с этого времени стал функционировать весь архив.

В Хогтонской библиотеке хранится ныне свыше 50 тыс. документов Троцкого. В тематико-хронологическом отношении они делятся примерно пополам — до и после эмиграции. В числе этой богатейшей коллекции свыше 8 тыс. личных писем Троцкого.

Значительно меньшая, но существенная часть бумаг Троцкого и его сына Л.Л. Седова находится в Гуверовском институте войны, революции и мира в коллекции известного русского социал-демократа и историка революционного движения России Бориса Николаевского. Это те самые материалы, которые были переданы Николаевскому Седовым в Париже в 1937 г. Советским спецслужбам удалось выкрасть лишь часть материалов. То, что не было похищено, Николаевский передал со временем в Гуверовский институт.

Документы Троцкого имеются также в некоторых фондах Архива Международного института социальной истории в Амстердаме, куда Троцкий, в частности, передал ряд материалов по истории Гражданской войны в России; в коллекции Макса Истмена в библиотеке Лилли Индианского университета; в Коллекции Чарлза Маламута в архиве Б.А. Бахметьева. Отдельные материалы Троцкого и бумаги, связанные с его деятельностью, хранятся также в Исследовательской библиотеке «Прометей» в Нью-Йорке, но здесь в основном находится документация американских троцкистских организаций.

В настоящее издание включены только те материалы, которые ранее не публиковались на русском языке. В связи с этим вне его остались не только ранее изданные книги Троцкого и сборники документов, но и большой массив его статей, помещенных в «Бюллетене оппозиции (большевиков-ленинцев)», выходившем после изгнания Троцкого из СССР. Пользование ими облегчается тем, что в 1973 г. в США было осуществлено репринтное издание полного комплекта этого журнала (87 номеров). Часть представленных статей, писем и других материалов была издана ранее на английском языке в 13-томнике «Произведения Льва Троцкого» и в 24-томнике «Трудов» Троцкого на французском языке. Все они воспроизведены по архивным русскоязычным оригиналам. В издание не вошли книги и брошюры Троцкого, в том числе и опубликованные только на английском, немецком и французском языках.

Настоящее издание позволит существенно расширить представление о характере деятельности Троцкого после высылки из СССР в феврале 1929 г. Публикуемые документы, во-первых, важны для понимания эволюции международного левого коммунистического движения, носившего оппозиционный официальному коммунизму характер. Это международное движение можно лишь условно, в соответствии с фамилией его лидера, называть троцкистским. Сам Троцкий очень редко употреблял этот термин, ибо полагал, что, по существу, его движение являлось ленинским. Недаром выходивший более десяти лет журнал он именовал «Бюллетенем оппозиции (большевиков-ленинцев)».

Во-вторых, документы представляют интерес для уяснения политических установок Троцкого и их развития под влиянием международной обстановки, развития событий в СССР, ситуации в самом троцкистском движении. Документы показывают возникавшие подчас повороты политики и тактики Троцкого и его сторонников, например так называемый «французский поворот», когда Троцкий настоятельно порекомендовал своим сторонникам во Франции вступать в реформистскую Социалистическую партию и вести борьбу изнутри за поворот ее влево.

В-третьих, издание содержит материал, освещающий возникновение и эволюцию организаций сторонников Троцкого в отдельных странах Европы, Америки и Азии, расколы и перегруппировки, происходившие в них, появление конкурировавших групп и отчаянную борьбу между ними по вопросам теоретической догматики, тактики, степени «верности» Троцкому и т. д. Многие письма и статьи свидетельствуют о связях Троцкого с национальными организациями, провозглашавшими верность его учению, «отеческих наставлениях» Троцкого, с одной стороны, и жесткой критике, подчас приводившей к изгнанию из рядов «большевиков-ленинцев», — с другой.

В-четвертых, анализируя архив Троцкого, можно несколько углубить представления о тех экономических, социальных и политических процессах, которые происходили в СССР на протяжении более чем десятилетия — от высылки Троцкого за рубеж в 1929 г. до его убийства сталинским агентом в 1940 г., а также о ситуации в других странах Европы и Азии, прежде всего в Германии, Франции и Испании в связи с установлением нацистской диктатуры; возникновением движения народного фронта, его приходом к власти в Испании и Франции; испанской гражданской вой ной 1936–1939 гг.; «новым курсом» президента Ф. Рузвельта в США; японской агрессией против Китая; временным союзом Сталина и Гитлера.

Наконец, архив Троцкого, бесспорно, важен для обеспечения панорамного восприятия облика различных политических деятелей, современников Троцкого, прежде всего Ленина и Сталина, а также ряда других действующих лиц всемирной драмы 30-х гг. XX в. Иными словами, отбор документов для публикации проводился с точки зрения их значимости для характеристики существенных проблем мировой истории XX в. и самого Троцкого.

Лев Бронштейн родился 26 октября 1879 г. в семье зажиточного еврейского поселенца-землевладельца в Херсонской губернии. Окончив Одесское реальное училище, он доучивался в реальном училище в Николаеве, имевшем дополнительный класс, необходимый для поступления затем в высшее учебное заведение. Именно в этом городе он установил связь вначале с группой революционно настроенных молодых интеллигентов (среди них была и его будущая первая жена Александра Соколовская), а затем с рабочими местных предприятий. В результате этих контактов в 1897 г. был образован Южно-русский рабочий союз, объявивший о своей приверженности марксизму. Вместе с другими участниками союза Бронштейн весной 1898 г. был арестован, а затем сослан в Восточную Сибирь. Перед ссылкой в тюрьме он зарегистрировал брак с А. Соколовской, которая отправилась в ссылку вместе с ним. Здесь родились дочери — Зинаида и Нина, а сам Лев Бронштейн установил связь с иркутским журналом «Восточное обозрение», в котором начал практиковаться как журналист.

В августе 1902 г. Лев бежал из ссылки (именно во время бегства Бронштейн вписал в полученный им от нелегалов бланк паспорта фамилию Троцкий, которая стала его главным псевдонимом на всю жизнь), нелегально перешел границу, добрался до Лондона, где встретился с В.И. Лениным и при его посредничестве стал сотрудничать в марксистской газете «Искра», а также вести пропагандистскую работу среди русских эмигрантов. В Париже он познакомился со студенткой Натальей Седовой, с которой фактически вступил в брак (в 1906 г. родился их сын Лев, а в 1908 г. второй сын Сергей).

Участвуя во II съезде Социал-демократической партии в 1903 г., Троцкий вступил в спор с Лениным по вопросу о формулировке параграфа партийного устава, определявшего, кто может быть членом партии (Лев поддержал более мягкую формулировку Ю.О. Мартова). С этого начались конфликты Троцкого с Лениным, то ослабляясь, то усиливаясь на протяжении всего периода до 1917 г. Вначале Лев присоединился к фракции меньшевиков, возникшей на II съезде, но вскоре от них отошел, став нефракционным социал-демократом.

Когда в 1905 г. началась Первая российская революция, Троцкий возвратился в страну, стал одним из инициаторов создания Петербургского Совета рабочих депутатов, а затем краткое время входил в его коллективное руководство. В декабре 1905 г. вместе с другими членами Совета он был арестован, а в ноябре 1906 г. приговорен к бессрочной ссылке в Восточную Сибирь.

В статьях, написанных во время работы в Совете, а затем в тюрьме перед судом, Троцкий сформулировал основные положения своей концепции перманентной революции, согласно которой буржуазно-демократический и социалистический этапы революции неминуемо должны были слиться воедино, а успех революции в России непосредственно зависел от победы пролетариата развитых капиталистических стран.

В феврале 1907 г. во время этапа Троцкий совершил удачный побег и вновь оказался в Западной Европе. Он жил в Германии, а затем в Австро-Венгрии, установил связь с виднейшими деятелями II Интернационала, участвовал в его конгрессах, выполнял объединительные миссии руководства этого международного объединения, стремившегося к установлению единства социалистического движения. Троцкий публиковался как в русских эмигрантских, так и в других периодических изданиях, выступая прежде всего за воссоздание единой социал-демократической партии в России. Для достижения этой цели в октябре 1908 г. в Вене Троцкий стал издавать газету «Правда».

В августе 1912 г. в Вене состоялась руководимая Троцким конференция ряда российских социал-демократических групп, на которой был образован «Августовский блок». Он должен был послужить основой восстановления партийного единства, однако в результате решительного сопротивления большевиков последнего не произошло, а сам Троцкий стал объектом нападок не только большевиков, но и значительной части меньшевиков, особенно Г.В. Плеханова.

Когда в 1914 г. началась Первая мировая война, Троцкий переехал в Швейцарию, затем во Францию. В сентябре 1915 г. он активно участвовал в международной антивоенной социалистической конференции в Циммервальде (Швейцария), был инициатором издания нескольких новых русскоязычных марксистских газет. В сентябре 1916 г. он был выслан из Франции в Испанию, а оттуда депортирован в США. За океаном узнал о революции в России, свержении царизма и весной 1917 г. отправился на пароходе в Россию, чтобы непосредственно участвовать в событиях, в которых должны были, по его убеждению, реализоваться идеи перманентной революции.

Прибыв в Петроград в мае, он фактически возглавил так называемую межрайонную группу социал-демократов, близкую по своим установкам к большевикам, а в августе вступил в их партию, на VI съезде которой в том же месяце был избран в ЦК и сразу стал одним из виднейших партийных лидеров. Произошло это, когда Троцкий находился в тюрьме (он был арестован в июле по обвинению в сотрудничестве с германскими секретными службами — вскоре это обвинение было сочтено необоснованным).

Освобожденный из тюрьмы 4 сентября, он вслед за этим был избран председателем Петроградского Совета и в этом качестве стал инициатором создания Военно-революционного комитета, который фактически возглавил.

Именно Троцкий непосредственно руководил государственным переворотом в Петрограде 24–26 октября 1917 г., в результате которого большевики захватили власть. Когда было образовано их правительство — Совет народных комиссаров во главе с Лениным, Троцкий вошел в его состав как народный комиссар по иностранным делам.

В этом качестве он обращался к правительствам воюющих государств и к их народам с призывами о заключении мира без аннексий и контрибуций, а в декабре 1917 г. возглавил советскую делегацию на переговорах о сепаратном мире с Германией и ее союзниками, которые ранее начались в г. Брест-Литовске. По предварительному согласованию со своим правительством, он объявил на переговорах, что Советская Россия не подпишет мирный договор, предложенный немцами, который сочла несправедливым, но войну прекращает и демобилизует армию. В высших большевистских кругах возник серьезный кризис. Ленин отверг теперь позицию Троцкого. Сам Ленин находился на грани лишения власти и только ценой ряда хитрых маневров смог сохранить ее в своих руках. Троцкий же в феврале 1918 г. покинул должность наркома по иностранным делам, а в следующем месяце получил новый, в существовавших условиях еще более важный государственный пост наркома по военным и морским делам, а затем еще и должность председателя Революционного военного совета республики.

Будучи военным наркомом, Троцкий прилагал усилия по привлечению в создаваемую Красную армию старых военных специалистов, хотя и ограничивал их функции введением должностей военных комиссаров — ставленников большевистской партии. Он колесил по фронтам Гражданской войны в поезде наркома, непосредственно вмешиваясь в ход военных операций. В августе — декабре 1918 г. произошел его первый серьезный конфликт с И.В. Сталиным, который, находясь в Царицыне, куда был послан как уполномоченный по продовольственному снабжению центра, вмешивался в военные дела, отказывался подчиняться приказам наркома, преследовал военных специалистов.

Выходя за пределы только военных функций, Троцкий в декабре 1919 г. стал инициатором введения всеобщей трудовой повинности, а в феврале 1920 г. обратился в ЦК РКП(б) с предложением о частичной замене продовольственной разверстки (согласно ей, у крестьян отбирали все хлебные и прочие излишки, а часто и то продовольствие, которое было необходимо для пропитания) натуральным налогом. Эта инициатива была решительно отвергнута Лениным. В марте 1920 г. Троцкий был назначен по совместительству наркомом путей сообщения и приложил немалые усилия к восстановлению разрушенного транспорта, утвердив, в частности, в мае наметки перспективного хозяйственного плана, правда только в ограниченной, транспортной сфере.

В связи с временной передышкой в ходе войны после разгрома армий Колчака и Деникина и перед войной с Польшей в 1920 г. Троцкий выступил против демобилизации армии, потребовав создания на базе Красной армии трудовых соединений, то есть фактически пытался ввести систему принудительного труда во всероссийском масштабе. Он непосредственно руководил подавлением антибольшевистского восстания, которое произошло в военно-морской крепости Кронштадт в марте 1921 г.

Наркомвоенмор полностью поддержал замену продразверстки фиксированным налогом согласно решению Х съезда РКП(б) в том же марте 1921 г., а затем и другие меры частичного восстановления рыночных отношений, которые вошли в историю под названием новой экономической политики.

После окончания Гражданской войны круг дел Троцкого значительно расширился. Продолжая руководить военными делами, он стал заниматься хозяйственной работой и даже выступил в апреле 1923 г. на XII съезде РКП(б) с докладом о промышленности, в котором подчеркнул опасность «ножниц» — разрыва цен на промышленные и сельскохозяйственные товары. Съезд поддержал докладчика, хотя в кулуарах, да и за пределами съезда распространялись слухи о возникших разногласиях в партийной элите, причем в качестве главных соперников называли Сталина и Троцкого.

В значительной степени это было связано с тем, что с мая 1922 г. Ленин тяжело болел и, по сути дела, отошел от руководства. Более того, находившегося в Горках под Москвой фактически уже бывшего вождя Сталин в качестве генерального секретаря ЦК РКП(б) фактически блокировал, лишив не только секретной, но и опубликованной информации. В конце 1922 — начале 1923 г. Ленин продиктовал несколько заметок, противоречивых и непоследовательных. Одной из них было «Письмо к съезду» (имелся в виду тот самый предстоявший XII съезд, на котором Троцкий выступал с докладом о промышленности). В письме давалась характеристика ряда партийных руководителей, в основном сугубо отрицательная, причем наибольшее внимание уделялось Троцкому и Сталину, которого Ленин предложил сместить с поста генерального секретаря. Отмечая отрицательные черты Троцкого, Ленин все же снизошел до того, что назвал его самым способным членом ЦК и как политического деятеля явно предпочел его Сталину. Поворот в пользу Троцкого прослеживался и в других ленинских диктовках в последние месяцы перед новым инсультом в марте 1923 г., который положил конец сознательной деятельности Ленина. От XII съезда письмо Ленина было скрыто. Оно было оглашено только после смерти Ильича, на XIII съезде (май 1924 г.), причем не на пленарном заседании, а на собраниях делегаций без права делать записи, после чего стало секретнейшим документом, за одно упоминание которого можно было угодить за решетку или даже лишиться жизни.

Использовав партийный аппарат в центре и на местах как инструмент постепенного сосредоточения власти в своих руках, Сталин устанавливал временные союзы (вначале с Г.Е. Зиновьевым и Л.Б. Каменевым, затем с Н.И. Бухариным), постепенно оттесняя Троцкого на периферию власти.

8 октября 1923 г. Троцкий обратился с письмом к членам ЦК и Центральной контрольной комиссии РКП(б), в котором подверг острой критике складывавшийся внутрипартийный режим. Он считал порочным способ подбора кадров со стороны генсека, констатировал появление «отъявленного бюрократизма». За письмом последовала внутрипартийная дискуссия, в ходе которой появились новые критические документы Троцкого. Между ним и Сталиным на заседаниях политбюро и пленуме ЦК 26 октября происходили жаркие споры. Появилось близкое по смыслу к позиции Троцкого «заявление 46-ти» партдеятелей. Не обладая еще полнотой власти в партии и стране, Сталин пошел на фиктивный компромисс. 5 декабря 1923 г. политбюро и ЦКК утвердили резолюцию «О партстроительстве» с критикой бюрократизма в аппарате РКП(б), которая затем была опубликована в усеченном виде. Резолюция состояла из общих фраз и послужила средством закрепления власти Сталина. Троцкий оказался в капкане, ибо на открытую оппозицию пока не был готов пойти.

Он, однако, не складывал оружия. В сентябре 1924 г. Лев Давидович завершил подготовку статьи «Уроки Октября» с критикой позиции Зиновьева, Каменева и Сталина в октябре 1917 г. За этим последовала так называемая «литературная дискуссия», которая, по существу, явилась мощной атакой Сталина и его сторонников на «уклониста», в ходе которой Троцкий был обвинен в попытке подменить ленинизм «троцкизмом», а затем и в меньшевизме. Под этим термином подразумевалась особая система взглядов, враждебная не только позиции Ленина, но и основоположников марксизма. На самом деле никакого «троцкизма» как теории не существовало. Взгляды Троцкого соответствовали исходным догматическим установкам Ленина, который сам в 1917 г., по существу дела, стал на позиции концепции перманентной революции, ранее разработанной Троцким.

В январе 1925 г. Троцкий был снят с должностей наркома по военным и морским делам и председателя Реввоенсовета, а в мае назначен сразу на три второстепенные должности — председателя Главного концессионного комитета, начальника электротехнического управления Высшего совета народного хозяйства и председателя научно-технического отдела того же ВСНХ. При этом он, правда, оставался еще членом политбюро ЦК.

От выявления внутрипартийных извращений Троцкий в 1926 г. перешел в открытую оппозицию. Этому предшествовал разрыв со Сталиным в конце 1925 г. Зиновьева и Каменева, когда они сплотились с критикой сталинского курса накануне и во время XIV съезда партии (съезд переименовал РКП(б) во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков). Образование объединенной оппозиции сторонников Троцкого с одной стороны и Зиновьева и Каменева — с другой стимулировали и внешнеполитические события — массовая забастовка в Великобритании в мае 1926 г. и революционные события в Китае. Сочтя, что лидеры ВКП(б) заняли в отношении этих событий оппортунистическую позицию, оппозиционеры вначале выступали против линии Сталина и его приближенных на заседаниях политбюро, а затем — на июльском пленуме ЦК 1926 г., на котором завершилось формирование объединенной оппозиции.

Летом и осенью 1926 г. Троцкий выступил с рядом статей и тезисов, в которых все более усиливалась критика внешней, а затем и внутренней политики партийного и государственного руководства. В октябре на пленуме ЦК он был исключен из состава политбюро.

На протяжении первой половины 1927 г. шла подготовка оппозиционной платформы, которой предшествовали несколько коллективных документов, в частности заявление 83 партдеятелей, которое затем подписали несколько тысяч человек. К началу сентября был разработан наиболее подробный документ с изложением взглядов оппозиции, который получил название «Проект платформы большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б). Кризис партии и пути его преодоления».

В документе указывалось на ряд принципиальных пороков в жизни партии и страны, виновниками которых объявлялось официальное руководство во главе со Сталиным: ухудшение положения рабочего класса, недостаточно высокий темп индустриализации, ставка на «крепкого» крестьянина, бюрократизация госаппарата, великодержавный шовинизм, уничтожение партийной демократии, недооценка опасности войны. Главные предложения сводились к следующему: пресечь тенденцию к удлинению рабочего для в промышленности и поднять зарплату; обеспечить рост сельхозколлективов и помогать беднякам; повысить темп индустриализации путем правильного использования бюджета, кредита и цен, связи с мировым хозяйством; взять курс на борьбу против чиновничества, подчинить аппарат интересам трудящихся; преодолевать национальную рознь, опубликовать письма Ленина по национальному вопросу с критикой линии Сталина; подготовить XV партсъезд на началах демократии; подчеркивать курс на международную революцию, прекратив борьбу против левого крыла в Коммунистическом интернационале; систематически вести борьбу за мир, укрепляя в то же время Красную армию и флот.

В проекте платформы было немало противоречий, доминировали догматизм и дух коммунистического единовластия, однако многие ее предложения были рациональны и в случае принятия могли способствовать некоторому смягчению существовавшего в партии и стране режима. Проект был направлен в «Правду», однако по решению политбюро в публикации было отказано. Оппозиционеры нашли возможности для издания текста нелегально отдельной брошюрой, после чего травля оппозиции приняла необузданный характер.

На объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) в октябре 1927 г. Троцкий был исключен из состава ЦК. Начались репрессии против других оппозиционеров, включая аресты. Объединенная оппозиция ответила контрдемонстрациями 7 ноября в Москве и Ленинграде, после чего Троцкий был исключен из партии. На состоявшемся в декабре XV съезде ВКП(б) исключению подверглись многие другие видные сторонники оппозиции, а на местах резко увеличилось число арестов несогласных со сталинским диктатом. При этом группа оппозиционеров, в частности Каменев и Зиновьев, сразу же заявила об отказе от своих взглядов, капитуляции перед большинством, а в следующие месяцы за ними последовал ряд других оппозиционных деятелей.

В январе 1928 г. лидеры оппозиции были сосланы. Троцкий оказался в Алма-Ате. Оттуда он пытался поддерживать связь со своими сторонниками, рассылал директивные письма. В связи с проходившим в Москве VI конгрессом Коминтерна, который должен был принять его программу, он написал обширный документ «Критика программы Коммунистического Интернационала» и несколько других критических материалов. В ссылке Троцкий начал работать над книгой своих воспоминаний.

Постепенно власти все более ограничивали контакты главного сталинского противника, а в ноябре установили вокруг него почтовую блокаду. От Троцкого спешили отречься не только каявшиеся оппозиционеры, но и те, кто формально в оппозиции не состоял, но был связан с Львом Давидовичем хотя бы личными отношениями или общими интересами.

И все же Сталин продолжал считать Троцкого опасным и сильным врагом, не понимая, что он мог бы стать таковым лишь в случае каких-либо чрезвычайных событий. Сталин полагал крайне важным заставить Троцкого замолчать, причем в ближайшее время, что способствовало бы закреплению личной диктатуры. Из возможных путей достижения этой цели (физическое устранение, заключение в тюрьму, оставление на неопределенный срок в ссылке, причем в полной изоляции, изгнание за рубеж) избран был последний вариант. Советские власти полагали, что за границей Троцкому не удастся объединить вокруг себя сколько-нибудь значительные силы и его имя скоро забудется («Дальше едешь — тише будешь», — гласила подпись под одной из тогдашних карикатур на диссидентского лидера). Это была серьезная ошибка Сталина, отнюдь не предполагавшего, что за пределами СССР главный оппозиционер не только сохранит, но и значительно расширит свое международное влияние, станет инициатором создания альтернативного международного коммунистического движения.

По решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 7 января 1929 г. Троцкий был депортирован в Турцию, куда вместе с женой и сыном Львом был доставлен на пароходе «Ильич» 12 февраля 1929 г.

Первоначально казалось, что это решение не являлось окончательным, что Троцкому предоставлена возможность раскаяться и возвратиться в СССР или что, по крайней мере, советские власти надеялись на его молчание за рубежом.

Дело в том, что высылка сопровождалась некоторыми странными для выдворения из большевистской тоталитарной державы моментами: официальный мотив, который был выдвинут советским правительством перед турецким президентом Мустафой-пашой для получения визы, состоял в том, что Троцкий якобы нуждался в лечении (в Турции!); ему и близким было сохранено советское гражданство и выданы советские паспорта; в первое время жил он в здании консульства СССР в Стамбуле и получал почту на адрес консульства; когда Троцкий покидал корабль, представитель ОГПУ передал ему 1500 долларов на устройство. «Это была последняя плата от государства, одним из отцов-основателей которого он был», — писал биограф Троцкого Исаак Дойчер. Дойчер продолжал: «Троцкий мог увидеть за этим издевательскую усмешку Сталина, но, будучи без единого цента, он проглотил оскорбление и принял деньги». Добавим, что та же издевательская усмешка виделась в названии теплохода «Ильич», на борту которого и была совершена депортация.

В течение всех лет пребывания за рубежом Троцкий и его семья жили исключительно скромно, хотя он и получал довольно большие гонорары за свои книги и статьи от западных издательств и редакций журналов. Все эти средства он передавал на выпуск периодических и других изданий своего направления и на поддержку организаций своих сторонников. Средства на обзаведение в Турции и на начало издательской деятельности Троцкий получил в виде займа в сумме 20 тыс. франков от французского социалиста Мориса Паза, а позже возвратил долг из гонораров.

Вначале Троцкий не очень хорошо представлял себе денежную ценность своих публикаций. Послав статью своему переводчику и литературному агенту Максу Истмену в США с просьбой перевести ее и продать какому-либо изданию, Троцкий оценил ее в 200 долларов, но Истмен смог получить от журнала «Либерти» 1500 долларов. Вскоре Троцкий получил первые крупные гонорары от американских газет, публиковавших его статьи. Затем американское издательство «Скрибнер энд Санс» заплатило ему аванс в 7 тыс. долларов за будущую книгу воспоминаний. Еще через некоторое время он получил из США гонорар в 45 тыс. долларов за «Историю русской революции».

Тот факт, что Троцкий весьма нуждался в средствах на протяжении всех лет эмиграции и крайне экономно относился к тратам, виден из документов, публикуемых в настоящем издании. Он был весьма озабочен тем, как ему добраться из Стамбула в Осло, когда в начале 1931 г. встал вопрос о его возможной поездке в Норвегию для чтения лекций (поездка не состоялась). Добираться морем, считал он, будет очень дорого. В 1936 г., находясь в больнице в Осло, он сообщал знакомому о своей «финансовой катастрофе»: он должен был платить за лечение по 10 крон в день, а у него всего оставалось 100 крон.

После прибытия в Мексику в начале 1937 г. финансовое положение Троцкого улучшилось благодаря помощи художника Диего Риверы, но после разрыва с Риверой в последние полтора года жизни оно вновь стало крайне затруднительным, и Троцкий был вынужден писать, чтобы заработать себе на жизнь.

Уже вскоре после высылки в советской печати появились клеветнические материалы, в частности карикатуры, изображавшие «мистера» Троцкого с мешком, наполненным деньгами, полученными, мол, за верную службу «акулам империализма». Эту клевету, правда с других, в целом антикоммунистических, позиций и соответственно с другим источником «баснословного богатства», повторяют некоторые российские авторы, утверждающие, что еще в 1921 г. Троцкий перевел 11 млн долларов в один из банков США и 90 млн швейцарских франков в Швейцарский банк.

Троцкому разрешено было вывезти в Турцию свой огромный архив, включавший не только его личную документацию с начала политической деятельности, но также массу документов оппозиционных течений в ВКП(б) и материалы высших большевистских органов. Все эти материалы он вскоре опубликует или использует в борьбе против Сталина и его сторонников. Вывоз архива — это самый странный факт в истории депортации Троцкого, который иначе как демонстрацией стремления Сталина к примирению в случае отступления главного противника объяснить невозможно. Но и предполагать, что Сталин мог рассчитывать на подобное, было бы наивным. Не исключено в то же время, что в 1929 г. Сталин не был еще достаточно опытным, чтобы верно определить взрывоопасную силу документального материала. Это знание он приобретет со временем.

Тотчас после прибытия в Турцию изгнанник начал устанавливать письменную связь с оппозиционными коммунистическими деятелями в различных странах. Уже вскоре стали поступать ответы. Авторы некоторых из них заявляли о своей солидарности с Троцким и готовности вместе с ним и под его руководством вести борьбу за ликвидацию «центристского» (то есть сталинского) курса в ВКП(б) и Коминтерне. Через французов Анри Росмера, бывшего члена Исполкома Коминтерна, и Мориса Паза, видного журналиста, исключенных из компартии за поддержку объединенной оппозиции в ВКП(б), Троцкий установил связь с редакциями ведущих западных газет. Их корреспонденты стали появляться в консульстве, создавая серьезные трудности советским дипломатам. Становилось ясно, что изгнанник не собирается складывать оружие.

Безусловно, по команде из Москвы через месяц после прибытия Троцкий с семьей был изгнан из консульства. Его разрыв с властными кругами СССР стал почти полным, хотя, как полагал сам изгнанник, еще неокончательным.

В следующие четыре с лишним года он в основном жил на острове Принкипо (по-турецки Буюк-Ада) — главном острове архипелага Принцевы острова в Мраморном море. В 1931 г. в результате пожара, происшедшего в доме, где он проживал, Троцкий временно переселился в поселок Кадикей на азиатском берегу, недалеко от Стамбула. Его попытки получить визы на въезд (постоянный или хотя бы временный, для лечения) в одну из крупных западноевропейских стран были безрезультатными, ибо правительства этих стран небезосновательно оценивали его как потенциального возмутителя спокойствия. Связь с реальными и возможными сторонниками он осуществлял путем переписки, а также личных контактов с приезжавшими к нему коммунистами-оппозиционерами.

Известность Троцкого была всемирной. Но лишь для незначительной части людей его слава окрашивалась в тона политических симпатий и антипатий. Подавляющая масса интересовалась им как яркой и драматической личностью, совсем недавно еще одним из тех, кто привел большевиков к власти и сохранил эту власть, несмотря на военные усилия стран Антанты и внутренних противников большевиков.

Троцкий получал массу писем просто от любопытствующих, в частности от коллекционеров автографов. Поступали письма, и достаточно курьезные. Одно из них за подписью Сирилла Клеменса, сына знаменитого американского писателя Марка Твена, содержало предложение Троцкому стать почетным вице-президентом Общества Марка Твена. В качестве дополнительной приманки в нем сообщалось, что одним из вице-президентов уже является глава правительства Италии, лидер Фашистской партии Бенито Муссолини… Другое поразительное письмо пришло от писателя Эптона Синклера, который запрашивал, верно ли, что Троцкий собирается переводить на турецкий язык его романы. Видимо, кто-то подшутил над знаменитым американцем.

Первоначально многие факты свидетельствовали, что международное движение коммунистов-оппозиционеров, которые считали Троцкого своим естественным лидером, набирает силу. Их группы и объединения возникли в Германии, Франции, Австрии, Чехословакии, США, Китае и других странах. Американская группа была наиболее значительной, насчитывавшей несколько сот человек. Она была исключена из компартии осенью 1928 г., а в мае 1929 г. состоялась ее национальная конференция, провозгласившая создание Коммунистической лиги Америки и избравшая ее Национальный комитет, который фактически возглавил один из основателей компартии Джеймс Кеннон вместе с более молодыми деятелями Максом Шахтманом, Мартином Аберном и другими. Эта организация, в следующие годы переживавшая многочисленные расколы, оставалась главной национальной политической опорой Троцкого до конца его жизни.

Значительно хуже обстояло дело в среде французских оппозиционеров, хотя именно Париж рассматривался как своего рода столица оппозиционного коммунистического движения. Во французской организации непрерывно происходили расколы, перегруппировки, объединения и новые расколы, концентрировавшиеся вокруг двух групп лидеров во главе с Раймоном Молинье и Пьером Навиллем. В первые годы эмиграции Троцкий покровительствовал Молинье, несмотря (а может быть, вследствие) той предприимчивости и дурной репутации, которая сопутствовала в Париже этому коммунисту и в то же время нечистоплотному вымогателю. Молинье был, по-видимому, подобен тем российским социал-демократическим подонкам начала XX в., вроде В.К. Таратуты, которые могли «по поручению партии» жениться на богатой даме, чтобы заполучить в партийные фонды ее состояние. Вместе со своим братом Анри (также последователем Троцкого) Раймон Молинье владел так называемым Французским институтом сборов, занимавшимся скупкой подешевле просроченных счетов и «вышибанием» денег у должников путем угроз и клеветы. Если добавить, что для Р. Молинье были характерны истерические вспышки (однажды во время дискуссии он опрокинул на Навилля стол, за которым сидели диспутанты), то картина окажется еще более живописной.

С французскими оппозиционерами был связан М. Милль (П. Окунь, Обин), русский эмигрант, занимавшийся в Париже делами Интернационального секретариата левой оппозиции. Троцкий адресовал ему немало писем, вначале дружеских, затем все более критических и даже гневных. В 1932 г. Милль раскаялся перед советскими властями и возвратился в СССР. Есть предположение, что он с самого начала был агентом ОГПУ.

Тайным сторонником Троцкого считался сотрудник полпредства СССР в Париже Харин, предложивший в 1929 г. свое посредничество в связях с СССР и в других делах. Но вскоре оказалось, что Харин передавал оригиналы посланных ему документов сотрудникам ОГПУ. Стало ясным, что он был агентом-провокатором. В числе документов, похищенных Хариным, был оригинал письма Н.К. Крупской, написанного сразу после смерти Ленина и сообщавшего о его теплых чувствах к Троцкому уже в самом конце жизни большевистского вождя.

Позже в окружении сына Троцкого Л.Л. Седова в Париже свил себе гнездо Этьен (Марк Зборовский), стремившийся оставаться на вторых ролях как послушный исполнитель воли Троцкого и его сына, а на самом деле советский агент, оказавшийся способным путем хитроумных махинаций настолько втереться в доверие, что Троцкий с порога отвергал неоднократные подозрения, выдвигавшиеся по адресу Этьена.

Точно так же непрерывные фракционные дрязги и ссоры разъедали германских «левых», причем здесь, в свою очередь, не обошлось без участия советских спецслужб — братья Рувелис и Абрахам Соболевичусы, известные в Германии под именами Роман Вель и Адольф Соблен, прилагали свои усилия к углублению разногласий и способствовали потере влияния сторонников Троцкого в Германии еще до прихода нацистов к власти в 1933 г. Оба они были раскрыты как советские агенты через много лет в США.

Еще хуже обстояло дело в других странах. Китайская группа, например, вначале сравнительно крупная (есть сведения, что она в 1929–1930 гг. насчитывала около 500 человек), в 1932 г. была полностью уничтожена тайной полицией Гоминьдана.

Особенно важным для лидера оппозиции было создание собственной печатной базы в форме политических журналов и газет на разных языках, прежде всего на русском, которые давали бы оперативную информацию и оценку текущих событий, служили бы «коллективным организатором» его сторонников.

В разное время в ряде стран было создано несколько десятков периодических изданий последователей Троцкого, но почти все они существовали очень недолго, закрывались и из-за недостатка средств, и из-за фракционных столкновений, иногда заменялись другими, иногда через некоторое время возобновляли недолгий выход. Наиболее стабильным оказался русскоязычный журнал «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)».

«Бюллетень оппозиции» начал выходить в Париже в июле 1929 г. В марте 1931 г. издание журнала было перенесено в Берлин, куда для руководства им приехал из Турции сын Троцкого Лев Седов, проявивший великолепные организаторские качества. В начале 1933 г. в связи с приходом к власти в Германии нацистов издание журнала было опять перенесено в Париж, в 1934–1935 гг. он издавался в Цюрихе, затем снова в Париже. После начала Второй мировой войны «Бюллетень» перевели в Нью-Йорк, где в августе 1941 г. вышел его последний номер.

Седов публиковал в «Бюллетене» свои сообщения (обычно под псевдонимом Н. Маркин), подчас предоставлял трибуну сравнительно случайным корреспондентам, печатал письма из СССР.

Но подавляющее большинство материалов журнала составляли статьи, тезисы, обращения, письма, заметки самого Троцкого. Фактически «Бюллетень оппозиции» был персональным органом Троцкого в силу разительного противоречия между интеллектуальной мощью, производительностью, трудолюбием и напором этой весьма динамической личности и полным отсутствием за пределами родины российской группы последователей. Единственным устойчивым среди них был родной сын Лев. Оказавшаяся в окружении Льва во второй половине 30-х гг. Лола (Лилия) Эстрин занималась в основном техническими делами, а еще одно лицо, участвовавшее одновременно с ней в издании журнала, Марк Зборовский (Этьен), особенно прочно втершийся в доверие к Седову, был, как уже отмечалось, агентом советских спецслужб. Он, по-видимому, имел самое прямое отношение к умерщвлению Седова в 1938 г. «Бюллетень оппозиции» был, по существу дела, как определил Д.А. Волкогонов, журналом одного автора. Публикации Троцкого занимали обычно 80–90 % журнальной площади. Некоторые номера «Бюллетеня» были фактически брошюрами главного оппозиционера. Например, № 8 за декабрь 1929 — январь 1930 г. содержал лишь работу Троцкого «Третий период» ошибок Коминтерна». Печатался Троцкий под собственным именем, писал редакционные материалы без подписи, использовал различные другие псевдонимы (Г. Гуров, Альфа и др.).

Энергичная деятельность позволила Л.Л. Седову добиться, что «Бюллетень оппозиции» установил связь со многими странами, библиотеками, книжными магазинами, книжными фирмами, политическими организациями различных направлений. Интерес к журналу был довольно значителен, что позволяло регулярно его выпускать, хотя и небольшим тиражом, на протяжении свыше двенадцати лет.

В СССР журнал ввозили нелегально лица, возвращавшиеся из зарубежных командировок, а также иностранцы. Однажды его приобрели официальные головотяпы для магазина международной книги в Москве. Туда же попало несколько экземпляров автобиографии Троцкого «Моя жизнь». Но, разумеется, даже в первые годы издания журнал достигал лишь единиц из числа заинтересованной публики и просто тех, кто стремился получить информацию иного происхождения, нежели советский официоз. А с 1935 г. одно только прикосновение к его обложке в случае раскрытия этого криминала означало долголетний концентрационный лагерь или даже расстрел. Троцкий многократно признавал, что с распространением «Бюллетеня оппозиции» в СССР дело обстоит плачевно. Зато высшие коммунистические иерархи знакомились с «Бюллетенем оппозиции» обстоятельно. Журнал закупали для Сталина и его окружения, библиотеки ЦК ВКП(б). Даже в отделе специального хранения библиотеки им. В.И. Ленина (ныне Российская государственная библиотека) отложился его комплект.

Сталин и его подручные несколько раз упоминали «Бюллетень оппозиции» в своих публичных выступлениях для разоблачения «троцкизма», трактуя его статьи как выражение союза с гитлеровской Германией и призыв к террору в СССР. Сталин цитировал «Бюллетень оппозиции» на XVII съезде ВКП(б) в 1934 г. В 1935 г. секретарь ЦК ВКП(б) Н.И. Ежов широко цитировал журнал на закрытом совещании в ЦК партии, а на пленуме ЦК в июне того же года утверждал, что террористическая деятельность против советских руководителей проводилась якобы под непосредственным руководством Троцкого, причем в качестве «доказательства» Ежов привлекал «Бюллетень». Вот какая, с позволения сказать, «аргументация» здесь фигурировала: «Во многих статьях, касающихся процесса по делу убийства товарища Кирова, статьях, опубликованных в его собственном «Бюллетене» (обратим внимание, что даже на пленуме ЦК Ежов не решился привести полное наименование журнала. — Ю. Ф. и Г. Ч.), Троцкий разглагольствует против ареста Зиновьева и Каменева и полностью берет их под свое крыло». Особо отмечалась статья Троцкого «Рабочее государство, термидор и бонапартизм», в которой будто бы предлагалась программа террора против руководителей ВКП(б). В существовании «Бюллетеня оппозиции» для Сталина и его приближенных виделась угроза, они боялись самого его языка, с которым никакой лексикон в мире не мог быть сопоставлен по силе обличения и негодования, причем с очень знакомых советским главарям большевистско-ленинских позиций.

Просматривая «Бюллетень», Сталин, естественно, особое внимание уделял статьям о собственной персоне, публикуемым почти в каждом номере. Через свой журнал Троцкий вел почти непрерывную дуэль с советским диктатором. Это было единственное русскоязычное издание в мире, в котором с глубоким знанием дела, мастерски, да еще и на базе марксистско-ленинской догматики разоблачалась диктатура «кремлевского горца».

Важнейшей своей задачей изгнанник считал анализ советских реалий, той системы, которая сложилась в СССР к концу 20-х — началу 30-х гг. В многочисленных книгах, статьях, письмах, а затем и в незавершенной работе «Сталин» Троцкий определил сталинскую диктатуру 30-х гг. как бонапартизм, имея в виду некоторые особенности власти и Наполеона I, и его «маленького племянника» Наполеона III.

Марксистское обществоведение, особенно в его ленинском обличье, очень любило щеголять терминами, связанными с революционной историей Франции, транспонируя их на события XX в., особенно в России. Спекуляции по поводу «бонапартизма» совершенно не соответствовали действительности. Он рассматривался вне всякого исторического контекста как режим, возникающий при некоем равновесии борющихся классовых сил, который прибегает к демагогии, включая обманные плебисциты или референдумы. С последними в попытках Троцкого применить понятие «бонапартизм» к сталинскому режиму выходила очевидная накладка, так как никаких «всенародных голосований» по поставленным вопросам Сталин никогда не устраивал. Единственное же «всенародное обсуждение» — проекта «Сталинской конституции» во второй половине 1935 г. — имело место на гребне Большого террора, между первым и вторым судебными фарсами над реальными и вымышленными бывшими сторонниками Троцкого, другими оппозиционерами, опять-таки бывшими, и попросту пристегнутыми лицами. «Всенародное обсуждение» было, по существу дела, вдалбливанием в головы населения мошеннического документа, когда вождь был абсолютно уверен, что никто уже не осмелится пикнуть. Понимая крайнюю хрупкость своей конструкции, Троцкий в виде псевдоплебисцита, причем только в рамках ВКП(б), однажды пытался представить выражение отношения коммунистов к Сталину — кто за него, тот в партии, кто против — вне ее.

Но даже и в таком понимании сталинского «бонапартизма» Троцкий не был последователен и настойчив; вроде бы придя к выводу, что таковой уже существует, он тут же заявлял в 1930 г., что предстоявший XVI партийный съезд — это «автоматическая подготовка бонапартизма».

Можно полагать, что при всей остроте оценок, обилии достоверного и разнообразного фактического материала сущность Сталина и сталинщины Троцкий понять до конца не смог и даже порой, особенно в начале эмиграции, несколько идеализировал советского диктатора. «Сталин ведет борьбу с правыми под кнутом оппозиции», — писал он в первом номере своего журнала, явно переоценивая место и роль оппозиционной деятельности, с одной стороны, и представляя Сталина как «центриста», которого еще можно было исправить, — с другой.

Хотя детали аргументации Троцкого менялись, сущность ее, выраженная в статьях, письмах, книгах периода эмиграции, а затем и в работе «Сталин», оставалась неизменной. Он видел в Сталине представителя и выражение бюрократии, которой удалось захватить контроль над ходом революции и отвлечь ее от первоначальных, благородных целей. Основной причиной этого был тот комплекс фактов, что революция, происшедшая в социально-экономически отсталой России, не была поддержана на развитом Западе, не превратилась сразу же в «перманентную революцию», а российский пролетариат устал и истощился в борьбе за преодоление разнообразных трудностей. Пролетариат оказался не в состоянии сохранить контроль над бюрократией, последняя смогла установить свое господство, не разрушая социалистических потенций СССР.

Как отмечает исследователь сталинизма Г. Джилл, в стремлении преуменьшить роль личности в истории Троцкий рисовал Сталина лишь как представителя анонимных бюрократических сил, недооценивал независимую роль Сталина и поддержку его из небюрократических социальных источников. «Сталин — продукт машины» — этот афоризм, написанный осенью 1939 г. (читатель встретит его в данном издании), в предельно лаконичной форме выражал понимание Троцким истоков сталинизма. Такая постановка вопроса, отмечает Джилл, не дает возможности понять всю совокупность сталинского террора, ибо он был направлен против самых разнообразных общественных сил, включая и саму бюрократию.

В то же время глубочайшая личная ненависть к хозяину Кремля, несмотря на марксистский догматизм и зашоренность верностью социализму, вступала в противоречие с «социологическим» объяснением сталинизма, заостряла видение конкретных фактов, связанных с личной властью в СССР. Троцкий был первым, кто во всеоружии фактов, последовательно и целеустремленно, приступил к разоблачению политики советского диктатора, не пренебрегая его личными качествами, а учитывая их. Сильной стороной его критики было великолепное знание коридоров кремлевской власти и личное знакомство с ее носителями, прежде всего с самим главным героем.

Трудно быть вполне уверенным в том, что Сталин действительно произнес знаменитую фразу, которую Троцкий неоднократно повторял: «Самое лучшее в жизни — отомстить врагу: хорошо подготовиться, нанести удар и… пойти спать». Скрытность и расчетливость Сталина могут поставить под сомнение подлинность этого высказывания. Но тот факт, что оно адекватно выражало важнейшую личную черту Сталина — бесспорно, и фиксация Троцким внимания на ней свидетельствовала, что Сталин был для него отнюдь не только «продуктом машины». С полным основанием американский историк писал, что Сталин «был наделен острым чувством политического времени и шестым чувством по отношению к слабостям своих оппонентов».

Многие оценки Троцкого корреспондируются с этим мнением. Отлично понимая сущность личных качеств Сталина и их влияние на развитие событий в СССР, Троцкий тем не менее вновь и вновь характеризовал его лишь как посредственность, как фигуру, порожденную бюрократической машиной. Видимо, в такой оценке, помимо приверженности теоретическим схемам, содержалось еще стремление унизить своего главного противника и в то же время внушить себе самому чувство утешения, что, мол, не Сталин, а сложившийся ход исторического процесса обыграл его, отрешил его от власти, а затем и отправил в изгнание.

Фактически подготовку работы о Сталине Троцкий начал уже в первый год эмиграции, и свидетельством этого было появление обширных и содержательных статей «К политической биографии Сталина» и «Сталин как теоретик». В следующие годы Троцкий тщательно собирал фактический материал о разных этапах жизни и деятельности Сталина, особенно до 1922 г., ибо со времени, как тот стал генсеком, факты имелись в изобилии, и задача состояла в основном в том, чтобы их сгруппировать, изложить и объяснить. Разумеется, особое внимание при сборе фактов Троцкий обращал на те из них, которые тем или иным образом могли скомпрометировать нынешнего «вождя и учителя». Время от времени в «Бюллетене оппозиции» появлялись статьи Троцкого о пути Сталина к власти и в изобилии — о всех нюансах его текущей политики.

С весны 1938 г. Троцкий почти полностью сосредоточился на подготовке книги о Сталине. По его просьбе единомышленники в разных странах помогали ему в сборе данных. Благодаря посредникам были привлечены и обширные материалы, собранные известным историком российского революционного движения меньшевиком Б.И. Николаевским. Крайне нуждавшийся в средствах и стремившийся донести срочно свою работу до читателей, автор дал согласие на издание «Сталина» в двух томах с тем, чтобы первый вышел как можно скорее. Первый том был в основном завершен к августу 1939 г., работа над вторым была прервана в начале 1940 г., и Троцкий к ней уже не возвращался. После гибели Троцкого от руки агента сталинских спецслужб американское издательство Harper and Brothers в 1941 г. опубликовало подготовленные главы и скомпонованные переводчиком Ч. Маламутом незаконченные фрагменты на английском языке. Русское издание появилось через много лет.

Небезынтересное сопоставление двух противостоявших фигур (одной — во всей полноте власти в огромной стране и другой — находившейся в изгнании в почти полной изоляции) приведено в книге К. Эндрю и О. Гордиевского: «Реальные Сталин и Троцкий обитали теперь… в созданном ими самими мире, в котором каждый питался фантазиями другого. Вера Сталина в почти не существовавший российский троцкизм заражала Троцкого, радость которого при открытии этих воображаемых последователей, в свою очередь, убеждала Сталина, что троцкистская угроза была даже страшнее, чем он предполагал».

Еще в пору открытой деятельности коммунистической оппозиции в СССР, а затем пребывания оппозиционеров в ссылке и в тюремном заключении между ними шли жаркие дебаты по поводу советского «термидора», который то ли уже произошел, то ли только еще угрожает, как некий дамоклов меч, висящий над страной. Если он произошел, значит, в СССР уже реставрируется капитализм. Троцкий считал, что «термидор» только угрожает Советскому Союзу, и это мнение он изменил только в середине 30-х гг., да и то с большими сомнениями и оговорками.

Во всех этих дискуссиях как-то забывалось, что изначальные события месяца термидора во Франции никакого отношения к дискутируемым явлениям не имели. В первые годы эмиграции Троцкий, резко критикуя основы сталинского курса и власть бюрократии, которая, по его мнению, все более утверждалась в СССР, в то же время считал, что «термидор», то есть буржуазное перерождение, является серьезной опасностью, угрожавшей СССР, но еще не свершившимся фактом. Вопрос о российском, советском «термидоре» занимал огромное место в его публицистике, в полемике с разнообразными левыми группами.

По вопросу о том, произошла ли буржуазная контрреволюция в СССР, продолжали дебатироваться различные мнения. Совершенно не обоснованная исторически, ибо сравнение проводилось с событиями иной эпохи и иного происхождения, носившая лишь хлесткий публицистический характер, концепция Троцкого по поводу советского «термидора» была неотделима от сущности его политических взглядов, от самой его судьбы. Если считать, что «термидор» уже произошел, значит, надо смириться и психологически, и политически с судьбой вечного эмигранта, оставить надежду на то, чтобы, фигурально выражаясь, въехать в Москву на белом коне после падения Сталина; войти в историю в качестве бывшего политика, а затем острого критика советского режима. И только. До самого конца своей жизни Троцкий мечтал о значительно большем и потому оставлял себе полуоткрытую дверь для возможного триумфального возвращения. Правда, по-видимому, с годами он все более четко понимал иллюзорность таких расчетов. Тем не менее, признавая, что в Советском Союзе существует антинародная диктатура (постепенно в его политический лексикон входила категория «тоталитарная власть» для обозначения сталинской политической системы), Троцкий до последних месяцев своей жизни продолжал утверждать, что в СССР сохраняется коллективная собственность на средства производства и что Советское государство продолжает в своей основе оставаться рабочим. Для обоснования этого тезиса он широко применял марксистскую догматику, прежде всего диалектику — весьма удобное оружие в руках изощренного публициста.

Верность марксистско-ленинской утопии Троцкий пронес до конца своих дней, хотя жизнь приводила все новые и новые доказательства абсурдности этой утопии. Порой высказывания Троцкого носили настолько вопиющий характер, что напоминали эскапады малограмотных коммунистических фанатиков из комсомольско-крестьянской среды. В конце 1932 г. имел место единственный случай, когда Троцкий получил возможность выехать в своего рода заграничную командировку: он оказался в Копенгагене, где по приглашению датских студентов-социалистов прочитал лекцию «Что такое Октябрь?». В этом выступлении, переполненном апологией большевистской власти в первые годы ее существования, встречались совершенно анекдотические пассажи (текст лекции публикуется в данном издании). «Недалек уже час, — говорил Троцкий, — когда наука, играя, разрешит задачу алхимии и станет превращать навоз в золото, а золото в навоз». Разумеется, это произойдет при коммунизме, предвещал лектор. В иных выступлениях Троцкий был недалек от другого, более реалистического анекдота по поводу великого химика Сталина, который одинаково легко превращал людей в дерьмо, а дерьмо в людей!

Из рассуждений Троцкого вначале проистекал вывод, что Советскому Союзу необходима реформа, а отнюдь не революция. С середины 30-х гг., однако, Троцкий уже полагал, что только реформой дело не обойдется, хотя желаемая им революция должна носить только политический, но не социальный характер, так как в СССР сохраняется коллективная собственность на средства производства, то есть сохраняются социалистические производственные отношения, которые лишь необходимо привести в соответствие с надстройкой.

В предлагаемом издании содержится много констатирующих и полемических материалов, более или менее реалистически оценивающих внутреннее положение в СССР. Наибольшей заслугой Троцкого в этом анализе было, как нам представляется, понимание места и роли чиновничьей номенклатуры, все более превращавшейся в правящий слой. Мы полагаем, что Троцкий, несмотря на свой марксистский догматизм, а может быть, как это ни парадоксально звучит, даже благодаря ему был в таком понимании ближе к истине, нежели некоторые обществоведы, значительно более близкие к нашему времени (М. Восленский, М. Джилас и др.), полагающие, что номенклатура в СССР достаточно рано сформировалась в особый эксплуататорский класс.

Даже в последние годы жизни, уже находясь в Мексике, Троцкий, отмечая «буржуазный характер бюрократии», ее буржуазный уровень жизни, продолжал придерживаться мнения, что она представляет собой «новый паразитический слой», связанный общими интересами со сталинской диктатурой (бюрократия, по его мнению, поддерживала Сталина, потому что он надежно защищал ее привилегированное положение), но не новый эксплуататорский класс.

В то же время понимание Троцким промежуточного, межклассового положения номенклатуры, того факта, что она лишь стремится превратиться в господствующий класс, но не является таковым, проистекало не из понимания СССР как тоталитарной системы, где государство вместе с диктатором (коллективным или единоличным) возвышается над обществом, где в принципе не может быть господствующего класса, а существует господствующая клика. Восприятие номенклатуры, верное в принципе само по себе, носило у Троцкого служебный характер, ибо признание наличия господствующего класса означало бы признание завершения буржуазного перерождения.

Троцкий предпочитал писать о «двоевластии» в СССР. Заметим попутно, что большевикам, как стоявшим у власти, так и оппозиционным, очень нравился термин «двоевластие», позволявший им хотя бы в какой-то степени войти в пределы элементарной логики при характеристике сложных, многогранных социальных процессов, сохраняя в то же время свой схематизм. Концепция «двоевластия» в СССР при Сталине нужна была Троцкому для обоснования своего двойственного подхода к внутренним процессам в СССР и к его внешней политике, проводимой диктатором. Существо концепции состояло в том, что в СССР сохраняется хотя и дегенерирующая, извращенная, но все же диктатура пролетариата, основанная на коллективной собственности, что в правившей партии сохранились «здоровые» элементы, что многие аспекты внутренней и внешней политики руководства соответствовали интересам трудящихся, что оставалась возможность поворота на «ленинский путь».

В то же время возникновение оторванного от масс бюрократического слоя, его приход к власти, воплощенный в Сталине и его группе, ставил социалистическую перспективу СССР под серьезную угрозу буржуазной контрреволюции. Признавая, что «двоевластие» не может сохраняться долго, что оно неизбежно и в скором времени завершится то ли возвращением к ленинизму, то ли восстановлением капитализма, Троцкий до конца жизни, как мы уже отмечали, так и не признал, что в СССР произошел «буржуазный переворот», хотя и широко оперировал понятием «тоталитаризм». В конце 30-х гг. для характеристики политической власти в СССР он придумал новый термин «бюрократический абсолютизм».

Марксистско-ленинский догматизм мешал Троцкому увидеть реальную причинно-следственную связь. Он вновь и вновь повторял, что сталинский бюрократизм, «тоталитарный режим» являются пережитками, следствием отсталости России. Он не понимал и не мог понять, что речь идет не об исключении, а о правиле: сталинский режим возник в качестве политической формы тоталитаризма, причем зрелой, почти классической формы, но унаследованной от ленинского времени, ибо именно тогда стала формироваться в России тоталитарная система. Происходило же это именно вследствие утопичности идеи освобождения рабочего класса в ее марксистско-ленинском понимании. Как в целом верно отмечал Макс Истмен, Троцкий и его окружение видели сущность тоталитарного правления, «но обещали, что в значительно более передовой стране и в том случае, если группа будет иметь хороших лидеров и будет проводить подлинно пролетарскую политику, возникнет, как кролик из шляпы, общество свободных и равных [людей]».

Для публикуемых документов, как и для других работ Троцкого, характерно связанное со сказанным поразительное сочетание глубины и даже прозорливости некоторых конкретных оценок со штампами и схематизмом в общих взглядах на сущность процессов, происходивших в СССР.

Пожалуй, наибольший морально-политический релятивизм, или, грубее говоря, беспринципность, вытекавшую из свойственного ему понимания сущности СССР, Троцкий проявил в характеристике советской внешней политики.

Уже в 1929 г. такое отношение четко выявилось в оценке советско-китайского конфликта на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Ряд оппозиционных коммунистических групп на Западе (германский Ленинбунд, французские синдикалисты, группировавшиеся вокруг Пьера Монатта, и др.) заняли позицию осуждения советской империалистической политики в этом конфликте, исходя из элементарного силлогизма. Состоял он в том, что Маньчжурия принадлежит Китаю, Китай имеет право на самостоятельность, следовательно, стремление СССР сохранить собственность на КВЖД есть проявление империалистического насилия. Конечно, оперировать только этим силлогизмом, который, кстати, был остро высмеян Троцким, было не совсем верно, существовали и другие варианты вспомнить историю, поставить вопрос о компенсациях и т. д. Но очевидно было, что втягивание в вооруженный конфликт с Китаем на китайской территории за имущество, находившееся там, в корне противоречило советским декларациям по поводу поддержки борьбы Китая за национальное самоопределение. Троцкий же в своих статьях и письмах пустился во все тяжкие, доказывая, что передать дорогу Китаю означало бы помешать китайской революции.

Но особенно рельефно противоречивость и необоснованность его позиции в защите агрессивного внешнеполитического курса СССР, то есть сталинской внешней политики, проявились в 1939–1940 гг., когда он, с одной стороны, резко критиковал пакт Гитлера — Сталина (более известный как пакт Риббентропа — Молотова, по имени подписавших соглашение министров иностранных дел двух держав), называл Сталина «интендантом Гитлера», а с другой стороны, полностью поддержал советское соучастие в нацистской агрессии — захват восточной части Польши, стран Балтии, агрессивную войну против Финляндии.

Особое негодование Троцкого вызывало то, что Сталин продолжал начатый еще при Ленине (это, естественно, Троцкий игнорировал или отрицал) курс на прямое подчинение своей воле зарубежных компартий и Коминтерна. Троцкий показывал, как Сталин использовал эти партии в интересах своих политических ходов на международной арене, добиваясь неукоснительного устранения тех руководителей, которые ему чем-то не угодили, и замены их рабски покорными. Троцкий писал о такого рода тасовании, как при игре в карты, руководителей компартии США Рутенберга, Ловстона, Фостера. Об обращении с европейскими партиями он высказывался еще в 1929 г.: «Братскими партиями» Сталин управляет, как старый турецкий паша управлял своей провинцией. Для Тельмана и Семара даже окрика не нужно: достаточно движения пальцем».

В публикуемых документах, как и в других работах Троцкого, содержится обширная и в основе своей достоверная информация о внутреннем положении СССР, состоянии его экономики, политических поворотах сталинского руководства, все большей бюрократизации советского режима. Приблизительно до конца 1932 г. эти сведения поступали главным образом от открытых и тайных союзников, которым удавалось посылать «пророку в изгнании» свои документы и письма. Наиболее глубокие из них принадлежали перу Х.Г. Раковского, находившегося в ссылке в Барнауле. Личных встреч, по-видимому, не было, если не считать визита Я.Г. Блюмкина, который был почти тотчас же после возвращения расстрелян за этот «криминальный» поступок. Параллельно с письмами, а после их прекращения фактически единственными источниками информации оставались критически анализируемые материалы советской и зарубежной печати, а также впечатления и материалы иностранцев, возвращавшихся из СССР. Последние охотно снабжали Троцкого самыми разнообразными сведениями, зная его отношение к сталинской власти и весьма острое перо.

Оценивая коллективизацию сельского хозяйства, Троцкий пророчески предрекал значительный подрыв и без того низкой его производительности, хотя вновь и вновь демонстрировал непонимание насильственных возможностей террористической власти. Отсюда проистекало ошибочное пророчество о неизбежности распада большинства колхозов.

Впрочем, в некоторых документах Троцкий ставил сталинскую «революцию сверху» под защиту, например отстаивая необходимость «раскулачивания», хотя и в несколько более мягких формах. Троцкий резко критиковал сверхинтенсивные темпы индустриализации, бюрократические нелепости в планировании. Он подчеркивал, что индустриализация проводится за счет рабочих, уровень жизни которых неуклонно падает. Первый пятилетний план он с полным основанием характеризовал как «экономический авантюризм».

Вместе с тем он не видел коренных пороков и противоречий советского планирования, неизбежности диспропорций и дефицитов, вытекавших из имманентно присущей советскому режиму невозможности учесть многомиллионные показатели в государственной экономике, вырванной из естественной регулирующей стихии рынка. Троцкий писал своему недолгому стороннику Виктору Сержу в июне 1936 г., выражая совершенно необоснованный оптимизм и непонимание экономических реалий: «Планирование — это единственный путь, который обеспечит независимость и будущее развитие страны… Ясно, что только этот [советский] режим все еще способен на развитие производительных сил».

Наибольшее негодование, наиболее острые критические стрелы, убийственный сарказм вызывала общая сталинская концепция построения социализма в одной стране в условиях капиталистического окружения, сформулированная еще в 1924 г. и вскоре ставшая генеральной линией ВКП(б). Эта концепция, действительно замыкавшая социализм в рамки экономически отсталого СССР и противоречившая взглядам дооктябрьского Ленина, в известном смысле была развитием ленинской политики, начиная с Брестского мира с Германией 1918 г., но Троцкий в эмиграции решительно отказывался это признать, утверждая, что она является коренным отходом от ленинизма в целом. Главное, конечно, состояло в том, что «социализм в одной стране» был прямо противоположен концепции «перманентной революции», которую Троцкий отстаивал на протяжении десятилетий.

Троцкий доказывал, что сталинская теория носит националистический характер. Он даже называл ее национал-социализмом, разумеется не проводя никакой параллели с нацистами в Германии. Для автора созвучие, скорее всего, было в основном случайным, хотя, рассматривая явления в ретроспекции, можно было бы найти глубинные корни в этом внешнем совпадении понятий, характеризовавших сходные в своей основе и в то же время весьма отличавшиеся тоталитарные системы. В определенной мере в своей концепции «национал-социализма» Троцкий следовал, хотя и с прямо противоположных позиций, анализу эмигрантов — сторонников «сменовеховства» (Н.В. Устрялов и др.), которые утверждали, что в СССР происходит становление «национал-большевизма», революция 1917 г. необратима и необходимо возвращение на родину и содействие ее развитию.

Троцкий убеждал читателей его статей и книг в пораженческом характере концепции «революции в одной стране», ибо она, по его мнению, откладывала революцию в капиталистических и колониальных странах на десятилетия. Социализм в СССР в условиях капиталистического окружения можно строить, утверждал изгнанник, но построить его можно лишь в обществе свободы, равенства, материального и духовного изобилия, то есть после социалистической революции на Западе, которая, как он чрезмерно оптимистически полагал, была намного ближе, нежели социалистическое общество в СССР.

«Социализму в одной стране» Троцкий противопоставлял «перманентную революцию», которая теперь мыслилась как длительный и взаимосвязанный всемирный процесс политической и социальной борьбы, с самого начала содержащей социалистический потенциал, хотя и проходящий через различные этапы. Российская революция оправданна, полагал он, лишь постольку, поскольку она станет катализатором революций в странах зрелого капитализма. Концепция «перманентной революции» была близка взглядам Ленина в 1917 г., после победы Февральской революции в России, и отчасти после Октябрьского переворота, но в основном лишь до Брестского мира и уж во всяком случае до постепенного перехода к новой экономической политике в 1921 г.

Только политическими соображениями можно, видимо, объяснить, почему в голове этого образованного и сравнительно трезвого мыслителя совмещались положения о коллективной собственности, строительстве социализма в СССР с концепцией тоталитаризма в этой же стране. Почти невозможно представить себе, что это были плоды слепого догматизма, умозрительные писания, не прошедшие через мыслительный процесс, отторгаемый им. Значительно логичнее полагать, что выраженные им допущения носили служебный, инструментальный характер.

Комплексный анализ современного ему состояния СССР Троцкий дал в книге «Что такое Советский Союз и куда он идет?», изданной на русском языке в Париже в 1936 г., а в следующем году появившейся на английском, французском и испанском языках. Советский режим здесь рассматривался как «рабочее государство», не являющееся социалистическим и управляемое «кастой, чуждой социализму». «Термидор» в СССР оценивался как уже свершившийся факт, а сталинская диктатура — как новый тип бонапартизма, управляющий тоталитарными методами. Только новая пролетарская революция может восстановить развитие СССР по социалистическому пути, делал вывод автор. Весьма своеобразным и неожиданным положением работы было утверждение о необходимости введения в СССР многопартийности.

В анализе международной обстановки, ситуации в отдельных странах, военных конфликтов 30-х гг. у Троцкого также было немало точных и тонких наблюдений. В ряде случаев ему были присущи оригинальные, подчас глубокие оценки явлений мировой экономической ситуации, в частности связанных с развитием конъюнктурного цикла под влиянием Великой депрессии 1929–1933 гг.

Он прозорливо обнаруживал рост влияния США, новые тенденции в англо-американском соперничестве в пользу великой заокеанской державы. Элементы трезвого учета реальных факторов можно встретить при рассмотрении ситуации в Индии, аграрного вопроса в Венгрии и многих других сюжетов.

Но особенно привлекают внимание рассуждения Троцкого в связи с ситуацией в Германии в начале 30-х гг., а затем — с приходом к власти нацистов и установлением их террористической диктатуры.

Уже с первых месяцев пребывания в эмиграции Троцкий бил тревогу в отношении опасной демагогии, роста политического и организационного влияния Национал-социалистической рабочей партии Германии.

В это время в документах Коминтерна, заявлениях советских лидеров и покорно повторявших их «мудрые указания» германских коммунистических вожаков во главе с недалеким и сервильным Эрнстом Тельманом нацистская опасность не просто недооценивалась, а фактически сводилась на нет, в качестве главного врага называлась социал-демократия, и прежде всего ее левое крыло. Затем, когда успехи нацистов в избирательной кампании стали очевидными и их рывок к власти общепризнанным, коммунистические «стратеги» стали тешить себя иллюзией, что приход Гитлера к власти окажется прологом социалистической революции в Германии. В противовес этому казенному оптимизму Троцкий во многих письмах и статьях предупреждал, что опасность нацизма в Германии налицо, что приход Гитлера к власти означает резкий откат назад в развитии не только Германии, но и всей Европы, что власть национал-социалистов чревата опасностью новой мировой войны. В 1931 г. Троцкий дал определение фашизма как «особой специфической диктатуры финансового капитала, которая вовсе не тождественна с империалистической диктатурой как таковой». Через два года такой подход лег в основу новой советско-коминтерновской дефиниции фашизма, хотя, разумеется, ее творцы отнюдь не ссылались на источник, по существу дела пойдя на примитивный плагиат.

Тревожные оценки стали особенно определенными после того, как в январе 1933 г. Гитлер возглавил правительство и нацисты начали установление своей террористической диктатуры, венчавшей тоталитарную систему. В отличие от многих наблюдателей того времени и мнений части историков впоследствии, Троцкий твердо оценил образование правительства Гитлера (он называл его вначале правительством Гитлера — Гугенберга) лишь в качестве начала установления нацистской диктатуры. Точно и образно он писал в феврале 1933 г.: «Государственный переворот [в Германии] проводится в рассрочку».

Буквально пророчески Троцкий оценивал перспективы агрессии Гитлера. Хотя в его высказываниях еще некоторое время продолжали звучать надежды на германскую революцию, он довольно точно прогнозировал не только объекты, но и время агрессии Германии, а также Японии. В 1935 г. он писал: «Сталинизм и фашизм, несмотря на огромные отличия в их социальной базе, — это симметрические явления. Многими своими чертами они демонстрируют убийственное сходство».

Неизменно подчеркивая противоположность социальной базы обоих режимов — монополистический капитал в первом случае и рабочий класс во втором, Троцкий через два года уже не исключает возможности союза Гитлера со Сталиным. После же подписания осенью 1938 г. Мюнхенского соглашения западных держав с Германией о передаче последней Судетской области Чехословакии предположение о предстоявшей сделке двух тоталитарных диктаторов становится оформленным и высказывается мнение, что результатом этого будет новая мировая война и физическое уничтожение восточноевропейских евреев.

Именно как предложение начать дипломатический торг Троцкий оценил некоторые пассажи из доклада Сталина на XVIII съезде ВКП(б) (март 1939 г.), и эта оценка в основном совпадала с позицией ряда наиболее дальновидных западных наблюдателей. Когда же предположения стали реальностью и Сталин превратился в помощника Гитлера в разделе Восточной Европы, Троцкий стал высказывать мнение о неизбежности разрыва между ними и советско-германской войны.

Документы Троцкого, включая публикуемые в данном издании, убедительно свидетельствуют, что он был одним из очень немногих аналитиков, которые уже в первой половине 30-х гг. отчетливо представляли себе, что нацизм — это страшная угроза для европейской цивилизации.

Подобно советским пропагандистам, а также многим западным политологам, Троцкий называл национал-социалистическую власть в Германии фашистской диктатурой, хотя и толковал фашизм не столь расширительно, как большевистско-коминтерновские авторы, заложившие основы восприятия этого термина не как историко-социологической категории, а как грубого политического ругательства.

Троцкий отвергал и высмеивал оценку социал-демократии как социал-фашизма. Задолго до того, как Коминтерн в 1935 г. воспринял тактику народного фронта, он считал возможным сотрудничество руководимых им партий, групп и движений с социал-демократами.

Впрочем, в его отношении к реформистской социал-демократии прослеживается крайняя непоследовательность. После всевозможных разоблачений реформизма в первой половине 30-х гг. он вдруг в 1935 г. совершил удивительный тактический пируэт — одобрил вступление своих французских сторонников в Социалистическую партию («французский поворот»), назвал его смелым организационным шагом. Правда, долго сторонники Троцкого в Социалистической партии не удержались.

Анализ международной обстановки и ситуации в отдельных странах неизменно процеживался сквозь фильтр перспективы «мировой революции», которая являлась политическим воплощением теоретико-стратегической концепции «перманентной революции», о которой уже говорилось. Гипотетически Троцкий позволял себе предположить, что если мир еще десятилетие просуществует без революционных потрясений, то станет свидетелем непрерывного роста владычества США.

Но такое предположение выдвигалось лишь для того, чтобы объяснить его нереальность, несбыточность, фиктивность. С помощью цепи недоказанных и недоказуемых рассуждений Троцкий убеждал в неизбежности революционных потрясений в капиталистическом мире в самом скором времени. В качестве основной программной международной установки он выдвигал лозунг социалистических «Соединенных Штатов Европы». Что же касается США, то перспективу революционных потрясений в этой стране он прогнозировал осторожнее, хотя не исключал и ее.

Приход нацистов к власти в Германии был рубежом в тактических подходах Троцкого к задачам и организации международного движения его сторонников.

Как видно из настоящей публикации, Троцкий уделял большое внимание ситуации во Франции и в Испании в 30-х гг., образованию в этих странах народных фронтов с участием социалистов, коммунистов и других левых партий, правительств народного фронта, испанской гражданской войне 1936–1939 гг. Решительно осуждая компартии за их правительственные комбинации, предпринятые по команде Сталина, он полагал, что выживание как французской, так и испанской демократий возможно только на путях «перманентной революции», то есть непосредственного перехода к социалистическим преобразованиям. Пророчества Троцкого в этом смысле звучали весьма оптимистично. Он полагал, что забастовочная волна во Франции летом 1936 г. является началом социалистической революции («Французская революция началась», — писал он в июне 1936 г.), что к такому же результату могут привести уличные столкновения в испанском городе Барселоне через год, которые на самом деле были чреваты существенным подрывом сил испанских республиканцев.

Более того, выражалась надежда, почти уверенность, что испанская гражданская война окажется стимулом к революционному подъему в международном масштабе, подобно революции 1917 г. в России. «Советы повсюду» — таков был лозунг Троцкого и его сторонников во время войны в Испании. Троцкий даже собирался тайно переправиться в Испанию, чтобы лично возглавить революционные силы, но этот план в результате более трезвых размышлений был оставлен.

Иначе говоря, конкретные события текущей европейской, и не только европейской, истории, с их специфическими причинно-следственными связями Троцкий неизменно рассматривал через увеличительное стекло своей концепции «перманентной революции», которая объективно должна была вырваться за пределы как отдельной страны, так и узких рамок демократии. Крах этих надежд Троцкий связывал исключительно с «субъективным фактором» — отсутствием во Франции и Испании, а также в других странах массовых революционных партий. Немало гневных обличительных слов было произнесено по адресу испанских и французских коммунистических лидеров.

В любом случае каждый раз розовые прогнозы, вообще весьма часто свойственные нашему герою, терпели полное крушение.

Первоначально не только применительно к СССР, но и в международном масштабе группы и течения, враждебные официальному большевистскому и коминтерновскому курсу, рассматривались как своего рода «внутренняя» оппозиция, хотя и оказавшаяся вне компартий, ибо эти группы были удалены из партий, руководимых Москвой.

Троцкий сохранял курс объединенной оппозиции 1926–1927 гг., предусматривавший лишь острую критику политики Сталина и его сторонников в ВКП(б) и Коминтерне, которых именовал «центристами», а также «правых» (Н.И. Бухарина и его последователей в СССР и за его рубежами).

Впрочем, от «правых» уже к концу 1929 г. почти ничего не осталось, ибо Бухарин и близкие к нему А.И. Рыков и М.П. Томский покаялись, будучи снятыми с ответственных постов (Рыков еще год оставался главой правительства, но реальной власти уже не имел, и его устранение было предрешенным), а их последователи в зарубежных компартиях либо последовали примеру старших советских товарищей, либо были исключены. Троцкий добивался изменения политического курса ВКП(б) и Коминтерна путем фактического принятия его платформы. Естественно, это могло произойти только при условии отстранения от руководства Сталина, что в конце 20-х — начале 30-х гг. было уже практически невозможно.

Применительно к организациям своих сторонников вождь оппозиции проявлял четко прослеживаемую по документам двойственность — он отказывался считать их объединения параллельными компартиями и называл эти объединения оппозиционными группами, течениями, лигами и т. п., но в то же время добивался их внутренней структуризации, строгой дисциплины в них, единой идеологии, то есть фактически они рассматривались если не как партии, то, по крайней мере, в качестве зачатков партий. Было образовано и международное объединение этих групп во главе с едва подававшими признаки жизни Международным бюро и Международным секретариатом, находившимися в Париже.

Планы были весьма обширными. Предполагалось, например, уже в 1929 г. создать крупный международный журнал под условным наименованием «Оппозиция», который сцементировал бы гетерогенные группы в разных странах вокруг единой политической идеологии. Но создать такой журнал так и не удалось. Международный секретариат оказался в состоянии лишь изредка, без какой-либо периодичности, выпускать свой бюллетень.

С самого начала, как это обычно бывает с мелкими отколовшимися политическими единицами, в оппозиционных группах и между ними происходили острые столкновения по вопросам догматики, организации, личного престижа. Последний мотив был немаловажным, ибо вокруг оппозиционных коммунистических групп терлось немало авантюристов, мошенников и тайных агентов советских спецслужб, о чем мы уже упоминали в другой связи.

Соперничавшие политики и политиканы часто стремились привлечь Троцкого в качестве своего защитника и арбитра, и он обычно охотно, хотя и весьма неосторожно ввязывался во всевозможные конфликты и дрязги, хотя подчас и старался соблюсти позицию отца-примирителя. Эта поза, однако, ему редко удавалась, хотя окружавшие и смотрели на него снизу вверх, а он сам всячески поощрял такую иерархию, сочетая ее с внешним демократизмом. Последний, впрочем, призван был вновь и вновь продемонстрировать величие его носителя.

В течение всех лет своей политической деятельности Троцкий держался особняком и свысока с окружающими. У него почти не было личных друзей. Только двоих из товарищей по партии — Христиана Раковского и Адольфа Иоффе — он удостаивал такого определения (Иоффе покончил жизнь самоубийством в 1927 г., а Раковский с 1928 г. находился в ссылке). Будучи убежденным в своей постоянной теоретической и политической правоте, обладая острым аналитическим умом и жалящим пером, Троцкий в ту пору, когда он был в числе советско-большевистских вождей, никогда не снисходил до мещанского, как он полагал, уровня других партийных боссов.

На заседаниях политбюро, когда обсуждались вопросы, не представлявшие для него интереса, он демонстративно читал французские романы на языке оригинала, что вызывало естественную озлобленность всех этих явно провинциальных сталиных и молотовых, калининых и орджоникидзе. В книге воспоминаний, впервые изданной в 1930 г. в Берлине, Троцкий писал о времени своего пребывания в высшем партийном эшелоне: «Если я не участвовал в тех развлечениях, которые все больше входили в нрав нового правящего слоя, то не из моральных принципов, а из нежелания подвергать себя испытаниям худших видов скуки. Хождение друг к другу в гости, прилежное посещение балета, коллективные выпивки, связываемые с перемыванием косточек отсутствующих, никак не могли привлечь меня. Новая верхушка чувствовала, что я не подхожу к этому образу жизни. Меня даже и не пытались привлечь к нему. По этой самой причине многие групповые беседы прекращались при моем появлении, и участники расходились с некоторым конфузом за себя и с некоторой враждебностью ко мне. Вот это и означало, если угодно, что я начал терять власть».

Почти такой же стиль взаимоотношений Троцкий сохранил и в эмиграции. Обычно он был вежлив и приветлив со своими сотрудниками. Хотя временами у него и бывали приступы раздражения и чуть ли не истерические вспышки, он, как правило, стремился держать себя в руках. Но весь стиль поведения подчеркивал собственное величие и политическую миссию.

Секретари и посетители вспоминали, что пиджак Троцкого всегда был застегнут на все пуговицы, галстук затянут, походка прямая, спина ровная. Будучи требовательным к себе и не допуская, как правило, послаблений, он предъявлял столь же высокие и даже иногда намного большие требования к окружающим, считая любое проявление жизненных начал «мелкобуржуазной распущенностью», если не изменой.

Сам Троцкий мог позволить себе, хотя и изредка и, пожалуй, только в качестве стимула для работы, такие удовольствия, как охота и рыбная ловля, дневной сон. Он не чурался, хотя и в качестве третьестепенного занятия, любовной интриги. Но подобное поведение со стороны окружающих было бы совершенно немыслимым. Жан Хейженоорт, помощник и секретарь Троцкого в эмиграции, писал о взгляде своего шефа — «властном и уверенном в этой властности». Тот же Хейженоорт вспоминал, что, когда в Мексике приехавшая туда супруга Жана вступила в легкий бытовой спор с женой Троцкого Натальей Седовой, нарушившая этикет дама была немедленно отправлена домой, во Францию.

По документам можно легко проследить, как постепенно Троцкий порывал со своими сторонниками на Западе, которых поначалу было не так уж мало, пока в конце концов не оказался в почти полном политическом и личностном одиночестве. Старые товарищи и соратники превращались во врагов. Среди них были значительные и способные политики и организаторы. Можно назвать имена французов П. Навилля и Ж. Молинье, испанца А. Нина, немцев К. Ландау и О. Зейпольда, чехов Э. Буриана и Х. Леноровича, американца М. Шахтмана и многих других.

Пожалуй, особенно сложными и противоречивыми были взаимоотношения с американским журналистом Максом Истменом, являвшимся недолгое время в первой половине 20-х гг. коммунистом. Адресованные ему письма Троцкого широко представлены в этом издании. Истмен приехал в Россию в 1922 г. и вскоре стал изучать биографию Троцкого, чему последний явно покровительствовал. В 1924 г. Троцкий пересказал Истмену содержание ленинского «завещания» («Письма к съезду»), информацию о котором Истмен включил в свою книгу, написанную в том же году после отъезда из СССР и вскоре изданную. Троцкий ответил в свойственной большевикам манере: по требованию своих собратьев по политбюро он опубликовал заявление в журнале «Большевик», в котором отмежевался от Истмена и заявил, что никакого завещания Ленин, мол, не оставлял.

Поведение кумира вызвало у журналиста шок. Тем не менее именно ему в 1926 г. был тайком передан (безусловно, с санкции Троцкого) полный текст пресловутого ленинского письма, который Истмен немедленно опубликовал.

Когда же Троцкий оказался в эмиграции, его отношения с Истменом возобновились — свое прошлое поведение он объяснял тем, что «партия всегда права». Осадок в душе журналиста сохранился, однако, и в следующие годы. Истмен стал переводчиком и литературным агентом Троцкого. В 1932 г. они встречались на Принкипо, причем журналист уже очень скоро понял глубокое безразличие его гостеприимного хозяина к мнению оппонентов.

В следующие годы между Троцким и Истменом происходили разрывы и новые сближения. Троцкий восхищался мастерством, с которым Истмен перевел его «Историю русской революции» и другие работы, и в то же время злобно бичевал его книги, особенно «Художники в мундирах» (о фанатизме и бюрократизме в руководстве советской художественной литературой). Когда же Истмен присоединился к группе либеральных и социал-демократических деятелей, поставивших вопрос о виновниках кровавого подавления Кронштадтского восстания 1921 г., в частности об ответственности Троцкого за это злодеяние, а затем выпустил книги, доказывавшие неудачу социализма и провал учения Ленина, произошел окончательный разрыв.

Во взаимоотношениях с Истменом и другими левыми деятелями Троцкий подчас, казалось бы, удерживал себя, стремился не допустить полного отчуждения. Во многих случаях тон критики в документах Троцкого вроде бы даже дружеский, не исключающий возможности сближения, преодоления разногласий, но и в этих, как и во многих других случаях, когда автор метал в своих оппонентов остро заточенные стрелы, объектам критики давалось понять, насколько глубока интеллектуальная, теоретическая разница между ними и автором.

Убийственный сарказм, чувство негодования, политические клише невозможно было заслонить вполне приязненными обращениями вроде «дорогой друг», и почти во всех случаях, раньше или позже, следовал неизбежный разрыв. Нередко Троцкий пытался внушить своим сторонникам необходимость спокойного, товарищеского тона полемики, но сам он почти никогда не следовал собственным поучениям. В свою очередь, в ответ на стремление некоторых сторонников побудить его щадить самолюбие, самоуважение других групп и деятелей, Троцкий разражался гневными филиппиками. Примеры такого рода можно встретить в предлагаемом издании в изобилии.

Крайность в оценках, высокомерный тон, намерение «резать правду-матку в глаза» — так, как он ее понимал, отталкивали от Троцкого левых интеллектуалов, которые стремились понять и даже разделить его антисталинские настроения. Особенно много таковых было в США.

Подчас Троцкий вроде бы пытался примирить своих сторонников, упрекал их в групповщине, но делал это в настолько жалящем полемическом тоне, что это могло привести лишь к обострению фракционных свар. В предлагаемых томах опубликован ряд писем порвавшим с официальными компартиями западным деятелям, которые позже по тем или иным причинам не угодили руководителю альтернативного коммунистического движения — Троцкий вроде бы пытался сохранить с ними неплохие отношения, но по существу дела рвал их своим тоном.

Даже такой верный и последовательный ученик Троцкого, каковым был его сын Л. Седов, в письме Виктору Сержу упрекал отца в отсутствии терпимости, в грубости, в желании унизить оппонента и даже уничтожить его. О том, что это было не результатом минутного настроения, а сложившимся мнением, свидетельствуют те же интонации в письме, посланном матери, Н.И. Седовой, 16 апреля 1936 г.: «…Мне кажется, что все папины недостатки с возрастом не смягчаются, а, видимо, в связи с изоляцией, болезнью, трудными условиями — трудными беспримерно — углубляются. Его нетерпимость, горячность, дергание, даже грубость и желание оскорбить, задеть, уничтожить — усиливаются. Причем это не только «личное», но прямо какой-то метод, и вряд ли хороший метод».

Единственным случаем, когда после разрыва было восстановлено личное сотрудничество и даже дружба, было возвращение в число близких друзей Анри Росмера, видного французского левого деятеля. На догматизм, замкнутость, обидчивость, чувства ревности и зависти, вообще свойственные участникам мелких групп, оказывавшихся не в состоянии получить массовую поддержку, накладывались личные качества самого Троцкого, отмеченные Седовым, к которым следует прибавить непреклонную уверенность «пророка» в собственной правоте, непримиримость к инакомыслию, разящий сарказм.

Документы показывают, какие непрерывные ссоры и склоки происходили между оппозиционными группировками и внутри них, как эти группы понапрасну подрывали и растрачивали собственные силы в конфликтах, как Троцкий, вместо того чтобы гасить их, подчас сам разжигал взаимную неприязнь. Недаром в кругу тех, кто хорошо знал нравы этой среды, говорили: «Когда встречаются двое троцкистов, они высказывают три разных мнения». Любопытно, что склоки и свары между «троцкистами» продолжались даже в советских застенках. Известный сторонник Троцкого Борис Эльцин (никакого отношения к будущему президенту Российской Федерации не имевший) признавал: «Нет двух товарищей, которые придерживались бы одного мнения, — нас объединяет только ГПУ».

Можно привести сколько угодно примеров, какие хлесткие, оскорбительные эпитеты применял Троцкий по отношению к тем сторонникам (или бывшим сторонникам), которые ему не угодили. П. Навилля он называл «флюгером», готовым на политическую измену. У приверженцев итальянского «левого» коммуниста А. Бордиги была «каша мыслей» — худшей он не встречал. Болезнь «суваринизма» (то есть свойства французского деятеля Б. Суварина) — «болезнь паралича политической воли при гипертрофировании резонерства». М. Истмена Троцкий в 1933 г. обвинил в «страшном грехе» — «мелкобуржуазном ревизионизме». О Г. Брандлере Троцкий писал, что тот «не умеет отличить лицо революции от ее спины».

Троцкий полагал, что обладает монополией на истину. Для него почти равно враждебными были как правоверные коммунисты-сталинисты, так и оппозиционеры, хотя бы в чем-то не согласные с ним. Ведь, по его мнению, «кроме марксистской оппозиции, существует и оппортунистическая», и последняя, мол, «борется против мелкого дьявола, опираясь на сатану».

Троцкий проявлял полное непонимание человеческих слабостей своих бывших соратников, которые довольно легко шли на унизительную капитуляцию перед Сталиным, — их еще не избивали, не заставляли выстаивать многие сутки без сна на конвейерных допросах, не запирали зимой полуголых в промерзших камерах-карцерах — все это еще впереди. Пока же у бывших оппозиционеров проявлялся инстинкт не выжить любой ценой, а возвратиться к комфортной или хотя бы приличной жизни, вновь приобщиться к властным структурам, хотя бы на значительно менее важных ролях. Бывший же лидер коммунистической оппозиции стремился соблюсти хорошую мину. В прямом противоречии со своей еще недавней дружеской перепиской с единомышленниками он, узнав о покаянном заявлении Е.А. Преображенского, К.Б. Радека и И.Т. Смилги от 10 июля 1929 г., заявил, что они-де «давно уже представляют собой мертвые души» и что все эти «отходы» «только временно задержат борьбу оппозиции, но не остановят ее».

Причины сохранения такого положения в неустойчивой среде сторонников Троцкого, в его взаимоотношениях с ними были многообразными. В значительной степени это объяснялось тем, что они во главе со своим вдохновителем и руководителем, по существу дела, варились в собственном соку, не были в состоянии опереться на сколько-нибудь широкие слои населения, тем более на рабочий класс, выразителями интересов которого себя объявляли.

В первые годы эмиграции Троцкий был весьма озабочен привлечением в свои организации рабочих, созданием рабочих кружков, обещал посылать в эти кружки написанные им работы, которые использовались бы для коллективного чтения. Сознавая свой и своих сторонников отрыв от рабочей массы, он находил ему какие угодно причины, кроме существовавших в действительности — нежелания следовать утопическим схемам «перманентной революции», стремления обеспечить себе и своей семье достойную, по возможности зажиточную жизнь, не пускаясь на весьма рискованные революционные эксперименты. Подчас Троцкий предлагал чисто бюрократические рецепты преодоления оторванности групп его сторонников от пролетариата, например создание неких «рабочих комитетов печати», которые, разумеется, ничего не могли изменить.

Троцкий был настроен чрезвычайно оптимистически, и это отчетливо проявлялось в его публицистике и корреспонденции. Он крайне переоценивал влияние своих сторонников не только на Западе, но и в СССР. В начале 30-х гг., когда он уже потерял почти всех своих приверженцев в СССР, он все еще считал «русскую секцию» Интернациональной левой оппозиции самой крупной. В 1932 г. он оценивал положение русской оппозиции как «подъем». Если такая оценка и имела некоторый смысл, то только в том, что в СССР действительно было несколько тысяч человек, являвшихся то ли бывшими, ныне отрекшимися сторонниками Троцкого, то ли его последователями, пребывавшими в ссылке, концентрационных лагерях и в тюрьмах. В 1930 г. советские спецслужбы разгромили и несколько тайных групп сторонников Троцкого, состоявших из политических эмигрантов и иностранных коммунистов, обучавшихся в учебных заведениях ВКП(б). Анализ разгрома одной из таких групп — китайской — дан в монографии А.В. Панцова.

Но официальный оптимизм у дальновидного и опытного политика не мог срабатывать постоянно. Время от времени он признавал крах своего движения в СССР, неуклонную потерю сторонников и вынужден был довольствоваться лишь весьма слабыми утешениями вроде того, что содержалось в письме в СССР от 26 ноября 1929 г.: «Пусть останется в ссылке не 350 верных своему знамени, а 35 человек, даже три человека — останется знамя, останется стратегическая линия, останется будущее». Утешения были более чем зыбкими, и Троцкий не мог не осознавать этого.

Отсюда проистекал поиск виновников политических провалов, возложение вины на партнеров, которые хотя бы в чем-то не были с ним согласны, превращение мух в слонов, взаимные обиды и подозрительность.

Слабость и разобщенность оппозиционных организаций объяснялись, далее, тем, что к ним в то или иное время примыкали самые разнообразные группы и лица, которых подчас объединяло только одно — недовольство сталинским режимом в СССР и господством ВКП(б), в частности, в лице Сталина и его клевретов, в Коминтерне (некоторые отошли от Коминтерна или были исключены из него еще при Ленине, будучи недовольными ленинско-зиновьевскими методами руководства и большевистскими политическими установками). Кроме того, значительную часть среди оппозиционеров составляла молодежь без существенного образования и опыта, но уверенная в полной своей непогрешимости, смотревшая сверху вниз на старшее поколение. Немалую роль играло личное соперничество и другие личностные соображения, иногда даже материально-карьерного свойства.

Наконец, и это было последним лишь по счету, но не по значению, догматический характер марксистского учения сам по себе, полемическая нетерпимость Маркса углублялись догматизмом и нетерпимостью нескольких поколений его последователей, среди которых Ленин и Троцкий занимали далеко не последние места. Безапелляционность, как мы уже отмечали, была немаловажной чертой Троцкого на протяжении большей части его политической жизни. Общение с Лениным, безусловно, подкрепило это далеко не лучшее для политического деятеля свойство.

Уже выдвинув в 1933 г. задачу создания в Германии новой компартии, Троцкий еще на протяжении нескольких месяцев оттягивал свой открытый разрыв не только со сталинской группой, но и с ВКП(б) и Коминтерном в целом. Лишь с большими оговорками можно согласиться с американским исследователем Дж. Арчем Гетти, полагающим, что за странной медлительностью в эти месяцы скрывалась его последняя попытка возвратиться в кремлевское руководство. Именно этим Арч Гетти объясняет, что между серией публикаций в «Бюллетене оппозиции» в марте с призывом к созданию новой германской компартии и заявлениями о том, что Ком интерн мертв и бюрократический режим в СССР может быть свергнут только силой (июль), прошло долгих четыре месяца. Автор обосновывает это тем, что именно после призыва к созданию новой германской компартии, но до заявления о полном разрыве с ВКП(б) и Коминтерном (точнее, фактически одновременно с первым) Троцкий направил политбюро ЦК ВКП(б) секретное письмо, в котором, имея в виду неизбежную, по его мнению, хозяйственную катастрофу в СССР, обращался к «чувству ответственности» советских иерархов, призывая их использовать поддержку оппозиции и свое возвращение в партию с обязательством воздерживаться от критики. Не получив ответа, Троцкий 13 мая сделал заявление для прессы и передал журналистам текст письма. По мнению Арча Гетти, предложение Троцкого о возвращении в СССР для конструктивной руководящей работы носило серьезный характер, и он опирался при этом на созданный оппозиционерами различных направлений тайный антисталинский блок в СССР.

С Арчем Гетти можно согласиться лишь в том, что четырехмесячный интервал между заявлением о разрыве с компартией Германии и заявлением о разрыве с Коминтерном и ВКП(б) был прямо связан с письмом в ЦК ВКП(б). Но можно ли считать это письмо проявлением искреннего стремления к примирению? Нам думается, что для этого нет никаких оснований.

Во-первых, Троцкий отлично сознавал крайнюю слабость, фактическую беспомощность той попытки объединения оппозиционных сил в СССР, которая была предпринята в 1932 г.

Во-вторых, он должен был прекрасно понимать, что беспощадное подавление объединенной оппозиции, которое сталинская группа осуществила в предыдущие годы, было предпринято отнюдь не для того, чтобы принять теперь ее лидера в свои распростертые объятия, не говоря уже о явной нереальности обещания Троцкого воздерживаться от критики.

Троцкий, разумеется, не знал о той резолюции, которую начертал Сталин на предыдущем его обращении в ЦК ВКП(б) от 15 февраля 1931 г. по поводу судебной тяжбы с германским издателем Шуманом. Дело было связано с отказом Троцкого сотрудничать с этим издателем и выполнять подписанный с ним договор, ибо Шуман, как оказалось, напечатал книгу А.Ф. Керенского. В связи с рассмотрением дела в суде изгнанник считал, что московские лидеры должны представить в суд материалы, защищающие честь партии большевиков и ее руководителя Ленина («Объяснение по поводу заявления Шумана суду» публикуется в данном издании). Резолюция Сталина гласила: «Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через ИККИ [Исполком Коминтерна]. Пусть знает свое место». Повторяем, Троцкий не знал об этой резолюции, которая стала известна только сравнительно недавно. Но мог ли он ждать чего-либо иного от кремлевского владыки? Думать так означало бы считать Троцкого не опытным политическим деятелем, а подмастерьем в ремесле политика. Данное соображение следует тем более отнести к 1933 г.

Наконец, возвращение в СССР означало бы крах претензий Троцкого на руководящую роль как в самой стране, так и в международном революционном движении, а это для нашего героя было совершенно немыслимо, равнозначно политической гибели.

Зачем же в таком случае было послано злосчастное письмо? Мы убеждены, что цель письма состояла только в том, чтобы продемонстрировать свою добрую волю, свою готовность к единству. Но продемонстрировать ее не советским лидерам, а своим сторонникам, а также беспристрастным наблюдателям на Западе, убедить их, что действительным виновником окончательного политического разрыва является не оппозиционное течение, а официальное руководство ВКП(б).

Иначе говоря, письмо было тактическим ходом, заранее рассчитанным на решительный отказ и последующую публикацию этого «секретного» документа. Об этом свидетельствует сопроводительное письмо от 3 мая 1933 г., «рассекречивавшее» обращение к большевистским властям. В нем говорилось: «При сем препровождается несколько копий секретного письма в Политбюро. Так как законный срок прошел, то письмо перестает быть секретным, хотя и не предназначено для опубликования. Лучше рассылать его «избранным», в том числе и дипломатам (не забыть Коллонтай, [Антонова-]Овсеенко и пр.). Я считаю возможным предоставить иностранным товарищам [возможность] цитировать это письмо на собраниях, если им это понадобится. Использованное в таком виде, оно произведет большее впечатление, чем в печатном виде».

Думается, что скрытый мотив отправления «секретного» письма в Москву раскрывается здесь достаточно очевидно.

Так или иначе, первая половина 1933 г. представляла собой важный рубеж в жизни Троцкого. 17 июля 1933 г. он, получив визу правительства Франции, вместе с супругой покинул Турцию на итальянском пароходе и 24 июля прибыл во французский порт Марсель.

Вначале Троцкий проживал в местечке Сан-Пале вблизи г. Руайан в устье реки Жиронда, а с 1 ноября — в небольшом городе Барбизон возле Парижа. Такая ситуация создавала серьезные затруднения для общественной деятельности, но, как показало близкое будущее, была единственно приемлемой как с точки зрения безопасности, так и перспектив пребывания в стране.

В середине апреля 1934 г. местные власти сделали пребывание Троцкого в Барбизоне общеизвестным, и развернулась массированная кампания за его депортацию, в которой равно активно участвовали как компартия, так и праворадикальные силы. Правительство Г. Думерга под этим давлением приняло решение об изгнании Троцкого, но не могло вначале его реализовать, так как ни одно другое государство не соглашалось его принять. Изгнанник вынужден был переезжать с места на место, пока, наконец, не поселился с разрешения властей в альпийской деревне Домен. Здесь он находился около года, с июля 1934 по июнь 1935 г., когда в конце концов получил санкцию правительства Норвегии, где у власти стояли социалисты, иммигрировать в эту страну.

Пребывание в Норвегии оказалось, однако, кратким и драматическим. Вскоре после убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г. советские власти, начавшие массовые аресты, которые являлись прелюдией к Большому террору 1936–1938 гг., стали обвинять Троцкого вначале в организации этого убийства, а затем в связях с «империалистическими державами», саботаже, подрывной деятельности, шпионаже и пр. Правительству Норвегии недвусмысленно разъяснялось, что дальнейшее пребывание Троцкого на территории этой страны влечет за собой ответные карательные действия СССР. Норвегии, в частности, угрожали, что будут прекращены закупки сельди у ее фирм, и такой демарш был значительно весомее, нежели соображения по поводу права политического убежища.

В августе 1936 г. банда правых экстремистов совершила нападение на дом, в котором жил Троцкий. Вслед за этим, через два дня после вынесения смертного приговора на первом московском «открытом» судебном фарсе Г.Е. Зиновьеву, Л.Б. Каменеву и другим подсудимым, за спиной которых якобы стоял Троцкий, 26 августа правительство Норвегии потребовало от него подписания заявления о полном отказе от политической деятельности. Требование было отвергнуто, и Троцкий оказался под домашним арестом. В основном неудачей окончились его попытки использовать суд над теми, кто осуществил нападение на его жилье, для разоблачения обвинений и разъяснения своей ситуации.

Троцкий фактически находился на положении заключенного до января 1937 г., когда правительством Мексики во главе с президентом Ласаро Карденасом ему было предоставлено право почетного политического убежища.

Главным содержанием французского и норвежского изгнания — второго этапа деятельности Троцкого после депортации из СССР — был его переход к созданию самостоятельной международной организации своих сторонников на базе полного разрыва с Коминтерном.

В первые годы эмиграции Троцкий, как мы уже отмечали, рассматривал группы последователей его взглядов лишь как «оппозицию большевиков-ленинцев», добивавшихся отстранения «центристов» и «правых» от руководства, осуществления своей программы хозяйственных и политических реформ в СССР, поворота Ком интерна к «подлинно революционному курсу» и, естественно, возвращения оппозиционеров в официальное коммунистическое движение, в руководство СССР. Все эти действия «троцкисты» намеревались осуществить мирным путем, в частности привлекая на свою сторону основную массу активных членов ВКП(б) и других компартий.

Вполне понятно, что на первом этапе наибольшее внимание Троцкий придавал попыткам продолжить свою агитацию в СССР. Поначалу ему удавалось поддерживать письменную связь со своими тайными и открытыми сторонниками (последние, как правило, находились в заключении и в ссылке). Именно на них в первую очередь был рассчитан «Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев)», который с большим трудом все же проникал в СССР. Но тончайшая струя, по которой оппозиционный журнал поступал в Советский Союз, причем почти исключительно в Москву, постепенно пересыхала. Основными «реципиентами» устойчиво, до прекращения выхода журнала, оставались только высшие большевистские иерархи. «Бюллетень оппозиции» издавался малым тиражом, не превышавшим 1 тыс. экземпляров.

В 1929 г. Троцкий попытался использовать для восстановления связей со своими сторонниками посетившего его на Принкипо бывшего сотрудника его аппарата, а к этому времени работника ОГПУ Я.Г. Блюмкина. Этот бывший левый эсер, служивший в ВЧК и в июле 1918 г. убивший германского посла в Москве Мирбаха (убийство было совершено вместе с другим сотрудником ВЧК Н. Андреевым), а позже амнистированный, ставший большевиком, был отпетым авантюристом, которому не давали покоя лавры всемирно известных шпионов и диверсантов вроде Лоуренса Аравийского или Сиднея Рейли. Через Блюмкина в Москву было передано директивное письмо, которое публикуется в данном издании.

Однако миссия Блюмкина была раскрыта (к этому, как считали тогда, приложил руку К.Б. Радек, о котором Троцкий в своем письме отзывался весьма презрительно, хотя достоверных данных о причастности Радека к расправе над Блюмкиным не было, а позже оказалось, что Блюмкин был выдан его любовницей). Чекист был арестован и расстрелян. Надежды Троцкого, что его дело станет «судом Сакко и Ванцетти» для левой оппозиции, то есть всколыхнет бурю протеста, оказались втуне. Призывы на этот счет не встретили поддержки западной общественности.

В первые годы изгнания Троцкий получал из СССР письма от своих нераскаявшихся сторонников, а также рядовых коммунистов. В этих письмах содержалась информация о жизни в СССР, о процессе все большей бюрократизации партийного и государственного аппарата, политических репрессиях, а также о попытках оппозиционных выступлений и их подавлении. Часть писем в препарированном виде была опубликована в «Бюллетене оппозиции». За границу подчас удавалось переправлять и более значительные не только по содержанию, но и по объему произведения оппозиционеров. Среди них наиболее важны были статьи и заявления Х.Г. Раковского, находившегося в ссылке в Барнауле, прежде всего его знаменитое «Письмо тов. В.», содержавшее вдумчивый, хотя и не выходивший за пределы марксистско-ленинской догматики анализ существа и причин формирования бюрократического слоя в СССР.

По-видимому, письма и другие материалы поступали Троцкому по различным каналам.

Есть свидетельства, что часть из них он получал непосредственно на Принкипо, скорее всего в результате небрежности местной агентуры ОГПУ. Ведавший ею, а затем переметнувшийся на Запад Г.С. Агабеков писал, что резидентура в Стамбуле организовала просмотр писем, «поступавших на имя Троцкого». «Несколько таких писем при мне было получено из Москвы. Они носили официальный характер. Некоторые издатели и журналисты обращались к Троцкому с вопросами и предложениями. Впоследствии было решено таких писем не задерживать и пропускать их Троцкому».

Другим путем было использование своего рода курьеров — тайных симпатизантов, выезжавших за границу и в командировки. Французский писатель П. Навилль, являвшийся некоторое время сторонником Троцкого, свидетельствовал, что он получил в Париже сообщение от того же Раковского на нескольких кусочках картона, которые были вшиты в лацканы пальто (естественно, он не указывает, кто именно был владельцем этого пальто).

В архиве Троцкого отложился ряд писем из СССР, написанных в соответствии с достаточно наивными, самодеятельными правилами конспирации — измененным почерком, печатными буквами и т. п.

В то же время надо отметить, что некоторые «письма из СССР», публиковавшиеся в «Бюллетене оппозиции» в первые годы его существования, сочинялись самим Троцким или же Л.Л. Седовым. В архиве сохранилось, например, «Письмо из Москвы» за 1931 г., написанное Троцким от руки с явными следами его собственного авторства.

Связь Троцкого с его сторонниками в СССР почти полностью прекратилась к концу 1932 г. Правда, этот год принес новые ожидания, оказавшиеся, увы, несбыточными. В письмах, полученных из СССР осенью 1932 г., содержались оптимистические факты, которые, казалось бы, свидетельствовали об усилении в СССР оппозиционных настроений. Один корреспондент сообщал из Москвы об эволюции молодежи в сторону оппозиции и в то же время о ее недовольстве «одними теоретическими рассуждениями» оппозиционеров, о желании организационного оформления. В письме говорилось также о стремлении найти «новый путь», чтобы не повторять ошибок прежней оппозиции, о притоке новых людей, ранее с оппозицией не связанных, и т. п.

К такого рода сообщениям и оценкам надо было подходить крайне осторожно. Во-первых, сообщались они сторонниками Троцкого, которые еще не капитулировали, а для них было свойственно приукрашивание реального положения вещей. Во-вторых, из писем было видно, что далее «кухонных разговоров» недовольные идти не собирались. Наконец, ни один из ранее активных и известных оппозиционеров в корреспонденции не упоминался, и было очевидно, что о возобновлении организационной, тем более легальной активной деятельности нечего было и мечтать. Тем не менее Троцкий воспринял полученные сведения как своего рода сигнал.

В 1932 г. он направил ряд писем бывшим ведущим оппозиционерам, в том числе К.Б. Радеку, Г.Я. Сокольникову, Е.А. Преображенскому. Содержание этих писем пока неизвестно, в архиве Троцкого сохранились лишь почтовые квитанции, и это, как справедливо отмечает Арч Гетти, странно, так как Троцкий внимательно следил, чтобы копии писем оставались в его распоряжении. Не исключено, что письма из архива были изъяты позже.

Странно и то, что письма отправлялись по почте, хотя Троцкому отлично было известно, что за всеми бывшими оппозиционерами, какие бы высокие посты они потом ни занимали, ведется непрерывное наблюдение со стороны советских спецслужб. Вполне вероятно, что в письмах была предпринята попытка убедить адресатов возобновить оппозиционную деятельность. Но, с другой стороны, имея в виду характер отправления этих писем, не была ли это просто провокация против бывших сторонников, теперь ставших слугами режима? Не хотелось бы в это верить, но исключить таковую возможность нельзя.

Вслед за этим необычным актом побывавший в Берлине бывший оппозиционер Е.С. Гольцман передал Троцкому через Л.Л. Седова предложение И.Н. Смирнова и других бывших соратников о создании тайного оппозиционного блока бывших участников объединенной оппозиции, членов группы В.В. Ломинадзе и других недовольных членов партии. Троцкий одобрил эту идею. Судя по дальнейшей информации, таковой блок был образован.

Однако то ли эта информация была слишком поспешной, то ли в действительности речь шла лишь о взаимном прощупывании, то ли, наконец, блок был создан только формально, но, во всяком случае, никаких признаков жизнедеятельности он так и не подал. Совершенно очевидно при этом, что, если бы даже какие-то попытки активности и были проявлены, они были бы немедленно сокрушены репрессивным аппаратом. В том же 1932 г. И.Н. Смирнов, Е.А. Преображенский и другие бывшие сторонники Троцкого были заключены в тюрьму, Каменев и Зиновьев сосланы за то, что, зная о существовании антисталинской группы М.Н. Рютина, не сообщили о ней властям. Принимая желаемое за действительное, Л.Л. Седов написал отцу, что аресты охватили лишь верхний слой блока, а низовые кадры сохранились. Восприняв и эту информацию как достоверную, Троцкий попытался через англичанина Г. Викса передать рукописное письмо своим сторонникам в СССР. Но никакой реакции не последовало.

Сказанное позволяет поставить под сомнение утверждение Арча Гетти, что оппозиционный блок был действительно сформирован в 1932 г., хотя его величину и силу определить невозможно.

По существу дела, к концу 1932 г. Троцкий потерял какое-либо влияние в ВКП(б), сохранив его лишь среди бывших членов партии, находившихся теперь в заключении и ссылке; впрочем, там оставались, за весьма редким исключением (Х.Г. Раковский, Л.С. Сосновский и немногие другие), малоизвестные лица, число которых продолжало таять. Это было связано с тем, что получить свободу и даже восстановиться в партии (в 30-х гг. применялся чудовищный бюрократический термин «партизоваться») было еще довольно просто — достаточно было энергично покаяться. Недаром в среде заключенных была распространена частушка: «Если есть у вас томленье по семье и чайнику, напишите заявленье ГПУ начальнику». Российский ученый Ю.А. Поляков вспоминает, что его родственник А.С. Поляков, молодой историк, арестованный за принадлежность к «оппозиции большевиков-ленинцев», то есть сторонников Троцкого, был приговорен Особым совещанием ОГПУ в январе 1929 г. к ссылке в Сибирь на три года. Несмотря на такой приговор, Поляков, видимо вначале упорствовавший в своей ереси, несколько месяцев находился в Тобольском политизоляторе (тюрьме). Но уже 26 июня того же года дело было закрыто, а сам он досрочно освобожден и получил разрешение свободно проживать по всей территории СССР «вследствие подачи декларативного заявления».

Понимал ли Троцкий, что его позиции в ВКП(б) почти полностью и безвозвратно утрачены? С одной стороны, как трезвый политик, он не мог не отдавать себе в этом отчета. С другой стороны, вел он себя так, как будто в СССР назревает глубочайший политический кризис и его шансы на возвращение во властные политические структуры растут.

По-видимому, ближе к истине первое утверждение. Внешний оптимизм, который он пронесет до конца своих дней, был скорее хорошей миной. Но эта мина была абсолютно необходима для самосохранения в качестве политического деятеля.

Еще раньше, в пору существования объединенной оппозиции, дипломатический представитель Чехословакии в СССР Й. Гирса обоснованно писал: «Оппозиция состоит главным образом из интеллектуалов, которые по своему духовному уровню возвышаются над основной массой членов партии, и это вызывает по отношению к ней определенное их недоверие. Сила сталинской позиции состоит в том, что он является представителем количественно преобладающей части партии, то есть интеллектуально посредственных людей». Этот вывод в еще большей степени относится к следующему периоду, когда интеллектуальные маргиналы, Шариковы со Швондерами, заняли все решающие позиции, а интеллигенты-оппозиционеры под любыми предлогами отказывались от «заблуждений», чтобы занять хотя бы незначительные позиции поближе к жене и чайнику.

Всего этого Троцкий старался не замечать. «Одна, но пламенная страсть», которая владела его умом и сердцем, — это стремление отстранить от власти Сталина и его группу, восстановить «ленинское», как он себе его представлял, руководство.

Очевидно, неверно сводить целиком и полностью все выступления Троцкого против сталинизма к борьбе за власть, к личному соперничеству, тем более что эта перспектива становилась все более призрачной. Троцкий искренне критиковал и бичевал сталинский курс — кровавую коллективизацию, провалы первой пятилетки, бюрократическое вырождение, непрерывные крутые колебания курса в мировой политике и в международном революционном движении — от заигрывания с британскими тред-юнионистами и китайским Гоминьданом к политике «третьего периода», чреватого якобы мировой революцией, затем назад, к курсу народного фронта, и вновь к совместной с нацистской Германией агрессии в Восточной Европе. Вождь оппозиции тщетно надеялся на некие изменения в советском руководстве, на перестановку сил в правившей группе и какие-то другие чудеса. Они конечно же не были полностью исключены, но вероятность их с самого начала была минимальной. А со временем она стала вообще эфемерной.

Реально изменения, не носившие системного характера, но казавшиеся глубокими, начались лишь через много лет после смерти Троцкого, со смертью в 1953 г. его главного антагониста и убийцы. Вскоре после этого псевдоистина, проповедовавшаяся Троцким, о «хорошем» Ленине и «плохом» Сталине стала проникать в широкое общественное сознание.

Писатель Л. Жуховицкий говорил о себе в том времени: «…Я верил в мудрость Ильича, замечательное учение которого так хамски извратил подлец Виссарионович». Увы, невольно заимствуя ход мыслей Троцкого, советские власти продолжали шельмовать его всеми доступными средствами. Точно так же ни его идеям, ни ему лично не было бы места в хрущевском, брежневском или горбачевском лагере, если бы он дожил до этой поры. Но так или иначе именно Троцкий был основоположником того мнения в марксистском обществоведении, согласно которому сталинизм был не продолжением, а противоположностью ленинизма, отрицанием всего предыдущего этапа развития Советского Союза, резким шагом назад в общественном развитии. Любому беспристрастному аналитику, думается, должна быть ясна предвзятость и ненаучность такого подхода.

Призывая возвратиться к истинному ленинизму, Лев Давидович видел себя единственным законным вождем, последователем Ленина, вещающим истину относительно развития СССР и мирового революционного процесса, самого понимания марксизма. Хотя эта формула не произносилась тогда ни одним из главных соперников (Троцкий так и не произнес ее, да и не мог произнести, Сталин же ввел в официальный обиход в 1947 г., вписав в собственную «Краткую биографию»), каждый из них видел себя «Лениным сегодня».

Любопытно отметить, что Сталин, представляя Троцкого как некоего дьявола, главное исчадие ада, основного виновника всех недостатков и трудностей, переживаемых СССР, зловещую тень, маячившую за спиной всех врагов, да и прилагая огромные усилия для подготовки и организации его убийства уже в начале Второй мировой войны, тем самым отдавал должное Троцкому, поднимал его, по существу дела, на собственный уровень. Оба они уподобляли себя древнегреческим богам, казнившим и миловавшим огромные людские массы по собственной прихоти.

Имея в виду, что отстранение Сталина от власти и возвращение к основам «ленинизма» были в представлении Троцкого одним и тем же, вождь оппозиции умело использовал диалектику для превращения тактических вопросов в программные и наоборот. Троцкий, например, отнюдь не выступал за «демократию в партии», когда он был у власти, но стал решительным оппонентом тайного голосования в коммунистических организациях и органах, когда оказался в оппозиции. О том, что тайное голосование имеет для него только инструментальный смысл, он говорил достаточно открыто. «Я хочу тайного голосования для рабочих-большевиков в партии против бюрократов, против термидорианцев», — писал он Борису Суварину 29 апреля 1929 г. из Турции. В этом документе он возражал против тайного голосования в Советах, потому что это будет, мол, голосование против коммунистов, и называл такое требование «меньшевистским». Поистине и в случае нашего героя подтверждалось бессмертное высказывание Д. Оруэлла о том, что на «скотном дворе», то есть при власти коммунистов, все животные равны, но некоторые более равны, нежели остальные. И разумеется, всякую иную позицию Троцкий именовал вздором, буржуазным мышлением, жалким идейным банкротством и прочими уничижительными определениями.

Опытному и трезвому политику не могло не быть ясным, что в условиях, когда политическая мафия, в каковую все более превращалась компартия, осуществляет бесконтрольную власть в стране, самой этой мафией можно управлять только диктаторскими и преступными методами, и декорум демократии, демократического централизма — это лишь средство сокрытия реального положения вещей, закрепления узды на шее неопытной, малообразованной и попросту глупой и доверчивой членской массы.

В то же время руководящие круги, карьеристы, идеологи и пропагандисты отлично сознавали цену «внутрипартийной демократии», и, разумеется, Троцкий был в числе первых среди них. Не чем иным, нежели тактическим приемом в борьбе против сталинской власти, не было его требование демократии в партии, в условиях которой, как он тщетно надеялся, оппозиция «нормальными методами завоюет пролетарское ядро партии».

В противовес Сталину и в то же время симметрично ему Троцкий всячески оправдывал все то, что делалось при Ленине. Через многие документы вновь и вновь проходит решительное противопоставление того периода, когда во главе советской России и международных коммунистических сил стояли Ленин и он сам, и периода, начавшегося примерно с 1923 г., когда стала нарастать концентрация власти в руках сталинской группы, а сам Троцкий постепенно, но во все большей степени оказывался на властной периферии. Троцкий многократно пытался снять вину с большевистского руководства первых лет после Октября 1917 г., и прежде всего, естественно, с себя самого, за ужасы и кровопролитие периода Гражданской войны и непосредственно после нее. Он утверждал, что диктатура пролетариата не обязательно связана с кровавым террором, может носить мягкий характер. Но почти всегда в подобных рассуждениях сразу же оказывалось, что это, мол, относится к развитым нациям, а диктатура пролетариата в России была установлена в слаборазвитой крестьянской стране. Противопоставление ленинского периода сталинскому — одна из главных тем всех крупных работ Троцкого периода эмиграции, прежде всего его мемуарной книги «Моя жизнь» и объемистой «Истории русской революции». Красной нитью эта тема проходит и через документы, публикуемые в настоящем издании.

Прежде всего Троцкий всячески оправдывал большевистский террор того времени, когда сам он находился у власти и был к этому террору причастен, и бичевал сталинский, то есть тот же большевистский террор, из своего зарубежного далека.

Уже в 1933 г. в публицистике Троцкого всплывает болезненный вопрос о кровавом подавлении большевистской властью Кронштадтского восстания 1921 г. (или, как предпочитал выражаться Троцкий в полном согласии с писаниями большевистских идеологов внутри СССР, Кронштадтского «контрреволюционного мятежа»). Схема, которая позволяла ему продолжать упорное одобрение беспощадной расправы над остававшейся на советской, но оппозиционной большевизму платформе бывшей «крепостью революции», состояла в том, что в Кронштадте, мол, положением овладела крестьянская, мелкобуржуазная контрреволюция, на смену которой, в случае ее успеха, неизбежно пришла бы «крупнобуржуазная контрреволюция». Позже ряд бывших сторонников Троцкого или же тех, кто только начинал отходить от него (А. Цилига, В. Серж, М. Истмен и др.), открыто поставили вопрос о его вине за зверскую расправу над кронштадтскими матросами и рабочими. Троцкий отрицал свое прямое участие в подавлении восстания (на самом деле именно он, находясь в своем поезде под Петроградом, осуществлял общее руководство действиями Красной армии против повстанцев), однако полностью брал на себя морально-политическую ответственность за кровавые репрессии.

В восхвалении Ленина Троцким и Сталиным были существенные отличия: во-первых, в ленинское время Троцкий был одним из вождей, а Сталин до 1922 г. не был широко известен, хотя и не находился в тени; во-вторых, Сталин был теперь у власти, а Троцкий в изгнании. Отсюда вытекало, что сталинское восхваление Ленина означало представление нынешнего советского курса в качестве прямого продолжения ленинского; оценки Троцкого означали неизменное противопоставление Ленина Сталину.

Пожалуй, единственной инициативой Ленина, которую Троцкий даже не то чтобы критиковал, а весьма сдержанно ставил под сомнение, было запрещение фракций в компартии, проведенное в 1921 г. на Х съезде РКП(б). Сдержанность была вполне объяснимой — тогда Троцкий полностью поддержал эту драконовскую меру Ленина, на которую впоследствии опиралась сталинская группа, превращая ВКП(б) в «орден меченосцев», в священный союз совокупного начальства, послушно следующий любой, пусть самой преступной команде. Теперь же он, осознав, что сам напоролся на то, за что боролся, стал заявлять, что наличие фракций «в известных пределах неизбежно связано с жизнью и развитием партии». Поэтому трудно согласиться с мнением М. Истмена, который писал о Троцком в период эмиграции, что тот «становился все более жестким в защите крайних организационных догм большевизма. Казалось, что он… стремится показать свою решимость превзойти Ленина». Нет, организационные взгляды Троцкого оставались стабильными, причем они были несколько мягче ленинских. Ленина вообще трудно было превзойти в стремлении централизовать партийное руководство.

Уже вскоре после прибытия в эмиграцию Троцкий начал работать над биографией Ленина, которую он задумал как фундаментальный труд, противопоставленный официальной советской историографии и биографистике. В Турции заняться этой работой сколько-нибудь серьезно он не смог, погрузившись в основном в создание автобиографической книги, а затем и истории революции 1917 г., хотя в мемуарном плане о Ленине написал немало. Во Франции Троцкий наконец приступил к собиранию материала и написанию фрагментов, но вновь отложил рукопись, хотя поначалу работа, казалось бы, пошла быстро. В декабре 1933 г. с американским издательством «Даблдей, Доран и Ко» был заключен договор, и Троцкому был начислен аванс в сумме 10 тыс. долларов. М. Истмен ожидал рукопись для перевода на английский язык. В декабре 1934 г. он писал Троцкому, что хотел бы видеть «Жизнь Ленина» в одном томе, даже если это будет очень объемистая книга, ибо американские читатели предпочитают не покупать многотомных биографий.

Но на самом деле Троцкий, обычно быстрый и плодовитый, с этой книгой не спешил.

Осуществить свой план он так и не смог. Он откладывал свои наброски, через некоторое время снова возвращался к ним, но в более или менее завершенном виде написал только первые главы, посвященные лишь раннему Ленину (80—90-е гг. ХIХ в.). Думается, что причины такой удивительной медлительности состояли не только в необходимости возвращаться к текущим политическим делам (подготовка биографии Сталина в последние годы жизни также должна быть отнесена к таковым) — Троцкий умел сочетать политическую публицистику и переписку с занятиями историей, о чем свидетельствует написанная им на Принкипо фундаментальная двухтомная (причем второй том в двух книгах) «История русской революции». Что-то мешало ему полностью отдаться своему персонажу.

По всей видимости, автора разъедали сложные, противоречивые чувства. С одной стороны, он хотел оставаться чистым перед собой и осветить путь Ленина всесторонне (разумеется, в пределах марксистской парадигмы). С другой стороны, он понимал, что в этом случае далеко не все факты можно будет вписать в собственную схему прямой политической преемственности: Ленин — Троцкий. Над «Историей русской революции» Троцкому было работать значительно проще, ибо, во-первых, это было время его наиболее тесного единения с Лениным, во-вторых, он мог избирать те сюжеты и повороты, которые в наибольшей степени соответствовали его интересам, и, наконец, 1917 г. был началом его непродолжительного «звездного времени», и возвращение к нему на бумаге Троцкого особенно привлекало.

Нельзя не отметить и того факта, что сам он, вписавший немало страниц в книгу культа Ленина, испытывал к последнему противоречивые чувства, включавшие не только уважение и почтительность, но и ревность, и, возможно, раздражение и зависть. Кроме того, никак нельзя было забыть неоднократных обменов с Лениным злобными репликами в дооктябрьский период, еще со времени II съезда РСДРП в 1903 г. По-видимому, Лев Давидович вспоминал с саркастической усмешкой свою оценку взглядов Ленина по вопросам партийного строительства в то время. Эта оценка поразительно точно подтвердилась при ленинском преемнике Сталине. Троцкий писал тогда: «Партийная организация (то есть партийный аппарат. — Ю. Ф. и Г. Ч.) подменяет собой партию, Центральный Комитет заменяет партийную организацию и, наконец, «диктатор» подменяет собою Центральный Комитет…» Самолюбивый Троцкий не мог забыть ни презрительную кличку Иудушка и другие весьма нелестные характеристики, данные ему «Ильичом», ни интеллектуального воровства со стороны Ленина в названии газеты «Правда» (когда Ленин в 1912 г. в Петербурге начал выпускать собственную газету под тем же названием, что и венская газета Троцкого). Острую полемику с Лениным в конце 1920 — начале 1921 г. в ходе профсоюзной дискуссии, когда Ленину дважды удалось одолеть Троцкого в ЦК РКП(б) большинством всего лишь в один голос, Троцкий тоже хорошо помнил.

Троцкий вспоминал, как Ленин бичевал его детище — концепцию перманентной революции, как и то, что Ленин фактически перешел на его позицию по этому вопросу, хотя никогда не высказался на этот счет публично. В одном из документов 1930 г., публикуемом в первом томе настоящего издания, сдержанно, но с явной критической ноткой говорилось: «Ленин в 1919 году должен был дать, не мог не дать, новую оценку теории перманентной революции, отличную от той, которую он давал в разное время до Октябрьской революции, отрывочно, мимоходом, иногда явно противоречиво, на основании отдельных цитат, ни разу не подвергая рассмотрению мою позицию в целом».

Из всего этого вытекало стремление «заземлить» Ленина в публицистике, отрицание его роли в разработке марксистской теории, отвержение понятия «ленинизм» как теории — соображения полностью обоснованные, но никак не соответствовавшие политической целесообразности сплочения большевиков-ленинцев, как Троцкий именовал своих сторонников.

Р. Даниелс с полным основанием пишет: «Его (Троцкого. — Ю. Ф. и Г. Ч.) трагедия состояла в том, что он был слишком крупным деятелем, чтобы подчинить себя Ленину или любой другой личности, или партии, или доктрине, и в то же время слишком малым деятелем, чтобы действовать без моральных оправданий, которые верность личности, или партии, или доктрине требовала от него».

Между тем, после того как Троцкий объявил о разрыве с ВКП(б) и Коминтерном, призвал к созданию новых компартий и их нового международного объединения, никаких существенных изменений в состоянии «левой» международной коммунистической оппозиции не произошло. Продолжалась постоянная борьба за выживание крохотных национальных «троцкистских» организаций. Их общая численность составляла, как правило, несколько сотен человек, хотя сам Лев Давидович, сознавая их незначительность, все же на порядки преувеличивал число своих сторонников, утверждая, что их несколько тысяч, а иногда даже настолько увлекался, что говорил о десятках тысяч. Собственно, разница между сотнями и тысячами в масштабах земного шара была совершенно незаметной.

Эмбрион IV Интернационала Троцкий пытался моделировать по образцу III Интернационала, полагая, что это объединение должно основываться на «демократическом централизме» и состоять из идеологически единых и политически монолитных национальных партий, опираться на решения первых четырех конгрессов Коминтерна (1919–1922). Но шедших за Троцким национальных партий не было, или же они существовали только на бумаге.

Тем не менее с 1933 г. Троцкий не оставлял идеи образования IV Интернационала. Он не учитывал главного — Коминтерн был более или менее значительной международной организацией прежде всего потому, что опирался на финансовые вливания большевистского руководства, которое поначалу, щедро оплачивая своих певцов и танцоров (по данным хорошо осведомленного В. Кривицкого, Москва финансировала 90–95 % всех расходов компартий), считало, что имеет все основания заказывать музыку. Троцкий же мог рассчитывать лишь на такие нематериальные понятия, как «идейная выдержанность», «сознательная дисциплина», самоотверженность его сторонников.

Сознавая крайнюю шаткость позиций своих приверженцев, их сектантскую замкнутость, Троцкий в прямом противоречии с собственными установками, со своей критикой советского руководства за его союз с британскими тред-юнионами или китайским Гоминьданом, за политику сотрудничества с «реформистами» в форме народного фронта, искал союзников в среде явно нереволюционных социалистических сил.

Он пытался установить связь с Независимой рабочей партией Великобритании, поощрял своих сторонников во Франции, когда они выдвинули идею вступления в Социалистическую партию, способствовал созданию в 1931 г. раскольнической Социалистической рабочей партии Германии, которая после прихода к власти Гитлера примкнула к Интернациональной левой оппозиции, но вскоре, уже в лице своих эмигрантских органов, высказалась за народный фронт и порвала с Троцким. Все эти опыты полностью провалились — даже внедриться в социалистические партии и организации, а тем более взять их под свой контроль сторонники Троцкого не смогли. В среде его приверженцев происходили все новые и новые расколы, причем некоторые микроскопические группы продолжали конкурировать между собой в борьбе за звание «подлинных троцкистов», другие же полностью порвали с «пророком в изгнании» и переходили к острой критике его взглядов с коммунистических, социал-демократических или даже либеральных позиций. Иначе говоря, продолжался «процесс фрагментации», как удачно определил А. Каллиникос, сам принадлежавший к одному из течений сторонников Троцкого.

Курс на создание IV Интернационала встречал противодействие со стороны части последователей Троцкого и других близких к нему деятелей. Уже после формального провозглашения этой организации в 1938 г. Виктор Серж писал Троцкому: «Я убежден, что невозможно построить Интернационал, если нет партий. Нельзя играть словами «партия» и «Интернационал». Есть только мелкие группы, которые не могут найти общего языка с рабочим движением. Во всем мире не более 200 сторонников Троцкого. В настоящее время никто в IV Интернационале не думает иначе, как только Вашей головой».

Из публикуемых документов видно, что до создания IV Интернационала, как и после его провозглашения, международные органы оппозиции фактически не работали или, в лучшем случае, лишь изредка подавали весьма слабые признаки жизнедеятельности.

Разъедаемые внутренними противоречиями и личными склоками, Интернациональное бюро и Интернациональный секретариат как организационное целое фактически не существовали. Достаточно сказать, что сын Троцкого Лев, находившийся в Париже в центре оппозиционной деятельности, там, где располагался Интернациональный секретариат, и его гражданская жена Жанна Молинье (Мартен) — бывшая супруга Раймона Молинье — принадлежали к конкурировавшим фракциям: Жанна — к фракции своего предыдущего мужа, а Лев — к сторонникам Пьера Навилля.

Причины того, что международная «левая» оппозиция продолжала оставаться численно незначительной, сектантски замкнутой, оторванной от рабочего движения, реально представлявшей собой редкую сеть дискуссионных кружков, в которые входили ищущие, но не находившие решений революционные интеллигенты, состояли не только в их чуждости реальным процессам, происходившим в среде рабочего класса Запада, догматизме, отсутствии средств, но и в том, как обращался сам Троцкий со своими сторонниками и теми, кто присматривался к его взглядам в надежде найти истину.

На свои отношения с западными последователями и оппонентами он как бы накладывал, точнее, продолжал накладывать прежние перипетии внутренней борьбы в ВКП(б) и в любом отступлении от своей линии видел повторение то курса Сталина (иногда Сталина и Бухарина), то Зиновьева. Своим советским оппонентам Троцкий давал краткие, весьма желчные характеристики, например «Колечка Балаболкин» (о Бухарине) или «унтер Пришибеев, выступающий под псевдонимом Молотов». Троцкий настаивал на железной дисциплине в революционных организациях, совершенно непонятной для западных деятелей, хотя подчас и отказывался от этого требования, но только лишь по причинам временной тактической целесообразности.

Имея в виду особенности публицистики Троцкого, его сравнительно легкие тактические повороты, которые он умел очень ловко «диалектически» объяснить, его беспощадное бичевание подобных поворотов у других, саркастические оценки, огромный апломб, некоторые современники называли Троцкого «самовлюбленным нарциссом». Видимо, оснований для такой оценки не было. Самолюбование и тем более самовлюбленность «пророку» свойственны не были. И самым убедительным доказательством этого являются трагические страницы его жизни, прежде всего потеря четверых детей — все они были то ли убиты сталинскими палачами, то ли оказались косвенными жертвами Кремля. Но внешне многое, казалось бы, подтверждало эту характеристику, что еще более суживало сферу влияния его сторонников. Достаточно отметить, например, что самоуверенность нашего героя распространялась подчас на такие мелочи, на которые другие выдающиеся деятели попросту не обратили бы внимания. В первом томе читатель встретится с письмом М. Истмену от 13 марта 1932 г., в котором Троцкий настаивал на правильности двух очевидно неверных дат (эти настояния, разумеется, в соответствующем месте будут прокомментированы). Свойственная Троцкому безапелляционность в дискуссиях на какое-то время как бы околдовывала корреспондентов, собеседников, читателей — конечно, лишь ту часть из них, которые имели склонность поддаваться такому влиянию, своего рода гипнотическому внушению. Достаточно было Троцкому когда-то высказать ту или иную мысль, чтобы он потом (за редкими исключениями, когда позже признавалась правота Ленина), несмотря на возражения, употреблял формулу «неопровержимо доказано». Тот же Истмен записал через несколько дней после встречи на Принкипо: «Я чувствую себя уязвленным его полным внутренним безразличием к моим оценкам, интересам, к самому моему существованию. Он не задавал мне вопросов… Поэтому люди… уходят от него, чувствуя себя приниженными».

Подчас в переписке и в других документах Троцкого можно увидеть осознание неудачи возглавляемой им оппозиции, понимание, что его «историческая миссия» — по крайней мере, при его жизни — не увенчалась успехом. Особенно эта тенденция ощущается в последние годы жизни, на ее заключительном, мексиканском этапе.

Троцкий прибыл в Мексику в январе 1937 г. по приглашению художника Диего Риверы, человека бурного темперамента, стремившегося стать одним из революционных вождей не только в искусстве, но и в политике и в силу этого уверовавшего, правда ненадолго, в величие «перманентной революции» и ее вдохновителя.

Но, переместившись на Западный континент при условии, что он не будет вмешиваться в дела приютившей его страны (таковы же были условия приема во Франции и в Норвегии, но власти этих стран со временем приходили к выводу, что Троцкий их не соблюдает), изгнанник вел себя теперь политически крайне осторожно. Он многократно выражал благодарность президенту Мексики Карденасу за прием, повторяя, что неуклонно придерживается буквы и духа своего обязательства о невмешательстве.

Троцкий в значительной мере отгородился от непосредственной политической деятельности. Он, разумеется, не мог поехать в Францию на учредительную конференцию IV Интернационала (сентябрь 1938 г.), но по документам не ощущается и то, что он как-то руководил ее подготовкой, определял предстоявшие решения и т. п. Той страстности, того проникновения в текущую работу во всем ее объеме и во всем многообразии, как это имело место ранее в руководстве Секретариатом Интернациональной левой оппозиции, теперь уже не было.

Собственно, провозглашение IV Интернационала никаких изменений в характер движения «троцкистов» не внесло. Скептицизм многих последователей мексиканского изгнанника в отношении этой акции полностью подтверждался. По существу дела, продолжали существовать численно незначительные, гетерогенные, конкурировавшие и даже враждебные друг другу группы. Ни одно значительное пролетарское движение, ни одна сколько-нибудь влиятельная политическая партия IV Интернационал не поддержала.

Таким он остается по наши дни, существуя, правда, под видоизмененным странным наименованием Интернациональная коммунистическая лига (IV Интернациональная), рассылающая своим сторонникам письма со словами перед подписью «с троцкистским приветом». А. Глотцер высказывал обоснованное сомнение, что общая численность «троцкистских» организаций в мире когда-либо превышала одну тысячу человек.

Троцкий в Мексике в основном сосредоточился на разоблачении московских судебных фарсов 1936–1938 гг. (правда, последний шоу-процесс в марте 1938 г. над Бухариным, Рыковым, Раковским, Ягодой и другими он оставил почти без внимания) и подготовке книги о Сталине.

Раскрытие подлогов, клеветы и всякого рода других мошенничеств сталинских спецслужб, дирижером которых был лично диктатор, анализ причин Большого террора, поразительного единодушия подсудимых и обвинителей в признании «преступлений», за которыми стоял якобы «агент гестапо», «международный террорист и шпион» Троцкий, — это, пожалуй, главная заслуга мексиканского изгнанника. Он самым тщательным образом следил за модификациями советского террора начиная с убийства С.М. Кирова 1 декабря 1934 г., через три недели после которого в причастности к убийству были обвинены сторонники Г.Е. Зиновьева, которых сразу же стали именовать «зиновьевцами-троцкистами».

В предлагаемом издании публикуется ряд статей, заметок, писем, связанных с Большим террором, и в частности с московскими процессами. Среди них выделяются материалы, посвященные своего рода контрпроцессу, который происходил в Койоакане — пригороде Мехико, в доме, в котором жил Троцкий. Это были заседания подкомиссии международной комиссии по расследованию обвинений против Троцкого, прозвучавших на московских процессах. Заседания происходили 10–17 апреля 1937 г. На слушаниях, полностью соответствовавших судебным процедурам Соединенных Штатов, председательствовал выдающийся американский ученый, философ и психолог Джон Дьюи. Стенограмма заседаний была опубликована тогда же, а вскоре появился и том, который содержал материалы, резюмировавшие работу следственной комиссии. Троцкий тщательно готовился к заседаниям подкомиссии, собирал документальный материал, доказывавший, что все обвинения не только против него самого, но и против тех, кто имел несчастье оказаться на скамье подсудимых, были сфабрикованы, причем нередко ленивыми и бездарными сталинскими подручными. Еще находясь в Норвегии, Троцкий обратился к кремлевскому хозяину с гласным предложением потребовать от правительства этой страны его выдачи, что, согласно существовавшим правилам, привело бы к рассмотрению его дела в норвежском суде, который Троцкий намеревался использовать в качестве трибуны. Правительство Норвегии под дипломатическим и экономическим давлением Кремля ответило отказом, а затем поспешило избавиться от Троцкого. В Мексике он выдвинул новое требование — сформировать международную следственную комиссию в составе незаинтересованных общественных деятелей, юристов, журналистов, представителей политических партий различных направлений, которая рассмотрела бы обвинения, предъявленные на московских процессах ему и его сыну Л.Л. Седову. В феврале 1937 г. Троцкий объявил, что, если такая комиссия признает его виновным, он добровольно и немедленно передаст себя в руки официальных советских властей.

Троцкий полагал, совершенно не имея к тому оснований, что фальшивые обвинения, особенно те из них, лживость которых могла быть доказана элементарно, смогут привести к ликвидации сталинского господства. Он говорил об этом Ж. Хейженоорту сразу же после второго судебного фарса в связи с фиктивными показаниями Г.Л. Пятакова о том, что тот якобы летал на тайное свидание к Троцкому в Норвегию, тогда как, согласно официальному сообщению соответствующих норвежских служб, аэропорт был в это время закрыт из-за плохой погоды, да и вообще в соответствующий период ни один иностранный самолет не совершал на нем посадки: «Подобно ворону, который может обрушить лавину, история с самолетом Пятакова может стать началом падения Сталина». И через два дня вновь тот же мотив: «Это будет дорого стоить Сталину». Можно ли оценить это высказывание иначе, нежели как своего рода маниловщину? Вряд ли. Что могло вызвать падение Сталина в данном случае?

Вмешательство извне? Но оно было совершенно нереальным, особенно в условиях, когда западные державы играли с советским диктатором в политику коллективной безопасности. Внутренний взрыв? Но к 1937 г. недовольство населения было уже запрятано так глубоко, что нужны были десятилетия, чтобы пробудить хотя бы минимальную социальную активность.

Подобно утопающему, хватающемуся за соломинку, Троцкий уходил все дальше в дебри утопии о возможности революционного свержения советского диктатора. Комиссия по расследованию обвинений, выдвинутых на первом и втором московских процессах, в составе 11 человек — ученых, журналистов, политиков из США, Германии, Франции, Мексики с филиалами во Франции, Великобритании, Чехословакии, образованная в феврале 1937 г., собрала огромный документальный и фактический материал, который вплоть до настоящего времени очень мало используется исследователями истории политических явлений и событий в СССР 20– 30-х гг. Как пишет в предисловии к изданию материалов комиссии, выпущенных повторно в 1968 г. фототипным способом, американец Джордж Новак, являвшийся в 1937 г. секретарем Национального комитета защиты Л. Троцкого, на заседаниях «Троцкий был подвергнут детальному допросу юристами и перекрестному допросу членами комиссии. Он не только доказал фальшь московских обвинений. Он должен был упоминать важнейшие события своей жизни, раскрыть свои убеждения, описать и разъяснить головокружительные изменения в Советском Союзе от Ленина до Сталина. Он должен был проанализировать проблемы фракционных дискуссий в российском и мировом коммунизме, охарактеризовать ведущие личности, участвовавшие в борьбе, и коснуться всех фаз ожесточенной конкуренции между Сталиным и им самим, которая и привела к [судебным] процессам».

Судя по имеющимся материалам, Троцкий в Мексике действительно следовал, по крайней мере в основном, своему заявлению от 3 марта 1937 г. о намерении целиком отдаться литературной работе, тем более что его материальное положение было весьма скромным и он просто должен был зарабатывать себе и жене, а также своему техническому аппарату на достойную и безопасную жизнь (как вскоре оказалось, безопасность была эфемерной).

Полемические материалы, связанные с деятельностью мексиканских политических сил, он во многих случаях не подписывал или же подписывал псевдонимами. Иногда даже ставилась фамилия Диего Риверы.

Впрочем, политическое сотрудничество и дружба с Риверой прекратились в 1939 г., что было связано не только с необоснованными претензиями художника на политическое лидерство, но и, правда, видимо, лишь в незначительной степени, со страстным, хотя и кратковременным, окончившимся ранее, романом между 60-летним Троцким и 28-летней супругой Риверы художницей Фридой Кало. Под своим именем Троцкий в Мексике нападал на местных сталинистов — председателя профсоюзного объединения Ломбардо Толедано, руководителей компартии.

В последнем томе предлагаемого издания опубликован фрагмент документации, связанной с передачей архива Троцкого Гарвардскому университету. Последние публикуемые документы — письмо директору мексиканской газеты «Эль Насиональ» и заметка о речи В.М. Молотова, датированные 3 августа 1940 г., — были написаны менее чем за три недели до убийства Троцкого.

Не многие персонажи всемирной истории были предметом столь пристального внимания политиков, политологов, историков, деятелей культуры, как Лев Давидович Троцкий. Яркая образность, полемическая хлесткость привлекали к его публицистике интерес не только сторонников, но и значительно более широких общественных кругов. В 30-х гг. Троцкий продолжал оставаться знаменитостью, такой же, какой он был в годы Гражданской войны в России и непосредственно после нее. Интеллигентные читатели обращали внимание на мастерское использование им художественных приемов — сравнения, метафоры, гиперболы, риторического вопроса и т. д.

Еще в 20-х гг. известный английский скульптор Клер Шеридан создала бюст Троцкого и оставила весьма лестные о нем воспоминания, отмечая его блестящий ум и яркое остроумие. В 1923 г. портрет Троцкого работы Ю. Анненкова был воспринят публикой настолько благоприятно, что стал одним из важнейших экспонатов на выставке в Венеции 1924 г.

Позже появились высказывания видных писателей, ученых, политиков. Н.А. Бердяев называл Троцкого деятелем того же типа, что и Ленин, «но менее злобным политически». Мемуары «Моя жизнь» были высоко оценены французским писателем Ф. Мориаком, а «История русской революции» заслужила ряд серьезных, хотя и не всегда хвалебных рецензий в западной прессе. Так, американское издание The Saturday Review of Literature опубликовало большую статью профессора Нью-Йоркского университета Сиднея Хука «Эпос революции», посвященную труду Троцкого. Статья заканчивалась словами: «Лавры доверенного лица Ленина, заслуженные Троцким в революции и Гражданской войне, навсегда останутся зелеными». Рецензии были опубликованы также в The New York Herald Tribune, The Baltimore Sun и других авторитетных газетах США. Во Франции Троцкого посещал известный уже в молодые годы писатель Андре Мальро, книги которого Троцкий рекомендовал для издания в США, хотя и отмечал индивидуализм и пессимизм автора. Об этих встречах Мальро вскоре написал яркие воспоминания. В свою очередь Дж. Бернард Шоу, как уже было отмечено, называл перо Троцкого «великолепным оружием». Известный американский издатель и редактор журнала The American Mercury Х. Менкен, узнав о пожаре в доме Троцкого на Принкипо, дружески предложил ему книги из своей библиотеки, однако этот жест был отвергнут.

Деятельности Троцкого посвящена огромная публицистическая, мемуарная, научная литература, которая может стать объектом фундаментального историографического исследования, необходимость которого, по нашему мнению, созрела. Тем не менее многие аспекты его бурной жизни, особенно в годы оппозиционной деятельности и последней эмиграции, остаются все еще слабо выясненными и затуманенными партийно-политическими пристрастиями. Обширную информацию содержат, например, второй и третий тома биографии Троцкого, созданной Исааком Дойчером. Но принадлежность автора к одному из многочисленных оттенков в стане приверженцев Троцкого, его своего рода «снисходительность» к сталинскому режиму и в то же время несколько облегченный характер изложения, допускающий не всегда обоснованные предположения и не вполне мотивируемые рассуждения, а также весьма далекие от темы работы отходы в сторону, сильно понижают ценность его работы. Близко к истине впечатление Ж. Хейженоорта, что этот автор «работал в архивах торопливо, подобно репортеру хватаясь за любую информацию, а не как историк, сортирующий документы». Хейженоорт прав, что «ни один серьезный исследователь не должен пользоваться цитатой или информацией в его рассказе, предварительно не проверив их». Само собой разумеется, что работа Дойчера, написанная «троцкистом», по крайней мере бывшим, носит в значительной степени апологетический характер.

Немало и других, еще более апологетических работ, среди которых выделяется сравнительно недавняя книга Э. Манделя, который и в середине 90-х гг. продолжает придерживаться мнения, что взгляды Троцкого по всем вопросам, каких бы он ни касался, были позитивной альтернативой остальным коммунистическим и социалистическим концепциям.

Первая современная биография Троцкого на русском языке написана Д.А. Волкогоновым. Эта работа полезна для российского читателя прежде всего новыми фактическими деталями, извлеченными из ранее строго секретных архивных фондов (некоторые из них закрыты для «рядовых» исследователей по сей день, и Волкогонов смог привлечь их лишь в силу своего высокого служебного положения в администрации президента Б.Н. Ельцина).

Более документированной и взвешенной, как нам представляется, является объемистая (свыше 1000 страниц) биография Троцкого, принадлежащая перу Пьера Бруэ, профессора политических исследований Гренобльского университета (Франция) и редактора единственного в мире исторического журнала, специально посвященного Троцкому, его соратникам, его идеологии и политической практике. Несмотря на свои левые симпатии (Бруэ долгое время был членом французской Интернациональной коммунистической партии — одной из групп последователей Троцкого), автор стремился к научной сбалансированности и объективности. С полным основанием он уделил значительное внимание оппозиционной деятельности и годам изгнания (им посвящено более половины книги). Годы эмиграции он делит на два этапа (до 1933 г. и начиная с этого времени), что также в целом соответствует историческим реалиям (думается, что следовало бы выделить и третий, мексиканский этап).

Вместе с тем частично прав рецензент Д. Доже, который в своей в общем враждебной, предвзятой и грубо политизированной критике огромного объема уловил важный оттенок работы Бруэ — его стремление сгладить некоторые аспекты взглядов и политики Троцкого, сделать Троцкого более приемлемым для еврокоммунистических течений и горбачевских «перестройщиков». Хотелось бы попутно отметить, что политические взгляды Бруэ второй половины 80-х гг. представляются скорее позитивной, а не отрицательной стороной для авторской интерпретации Троцкого, хотя они, эти взгляды, и вели к известной идеализации героя произведения, отрицанию его догматизма, внутренних противоречий в его публицистике, непоследовательности оценок и т. д. Вместе с тем, широко использовав документацию фонда Троцкого в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета, П. Бруэ вынужден был самим соотношением частей своей работы лишь фрагментарно осветить взаимоотношения и связи Троцкого с его сторонниками в СССР, с группами последователей в странах Европы, Азии и в США, его усилия по созданию интернациональной организации сторонников.

Надо отметить, что значительным отступлением от достигнутого историографического уровня явилось появление книги британского автора Р. Сервиса. Здесь встречается масса общих сведений и далеких от темы рассуждений. В то же время автор крайне бегло остановился на поворотных моментах жизни своего героя, в частности конфликтах с Лениным, этапах создания международной организации сторонников Троцкого в 30-х гг., попытках сплочения сил альтернативного коммунистического движения за рубежами СССР. В ряде случаев факты передаются по неточным вторичным источникам, а это привело к тому, что книга изобилует неточностями и ошибками. Относиться к ее данным следует крайне осторожно.

В 2012–2013 гг. вышла в свет четырехтомная работа авторов этой вступительной статьи, в которой предпринята попытка наиболее полного освещения всех этапов и сторон жизни и деятельности Троцкого на базе разнообразных источников, прежде всего архивных документов.

Есть немало работ, посвященных «троцкизму», как некоторые авторы весьма неточно продолжают именовать систему теоретических, политических взглядов и политико-стратегических установок Троцкого. Более или менее углубленный анализ его концепций показывает, что идеи Троцкого эволюционировали, подчас превращались в противоположные, хотя и сохранялась их некая внутренняя первооснова, прежде всего концепция (многие авторы называют ее по-прежнему теорией) «перманентной революции».

Впрочем, и эта концепция не являлась вполне самостоятельной — даже сам Троцкий, весьма ревниво относившийся к собственному авторству и приоритету, отмечал ее близость к взглядам Ленина, отчасти в период революции 1905–1907 гг., но особенно в 1917–1918 гг. Среди работ, посвященных идеологии Троцкого, выделяется исследование израильского ученого Б. Кней-Паза. Кней-Паз рассматривает в основном взгляды Троцкого на революцию, посвящая три части своей работы теории «перманентной революции» («Теория перманентной революции», «От теории к практике» и «Преданная перманентная революция»), завершая свой анализ краткими замечаниями по другим вопросам.

Сопоставление взглядов Троцкого и Сталина на проблемы социализма, советской системы, места компартий является предметом исследования Р. Даниелса, причем смысл сопоставления автор концентрирует на положении, сформулированном в начале работы: «Троцкий [был] виртуозом в вопросах теории… Сталин [был] мастером политической интриги». Другой автор, А. Каллиникос, посвятил свою небольшую книгу, изданную в серии «Концепции социалистической мысли», эволюции системы взглядов последователей Троцкого. Практической революционной деятельности Троцкого и причинам, по которым не он, а Сталин смог овладеть всей полнотой власти в СССР после смерти Ленина, посвящена работа Р. Вистрича.

Движения сторонников Троцкого в отдельных странах и в международном масштабе со времени их зарождения в середине 20-х гг. до 70—80-х гг. ХХ в. рассматриваются, в основном в справочном, фактологическом плане, в двух работах сотрудника Гуверовского института войны, революции и мира (США) Р.Дж. Александера.

Масса работ посвящена конкретным сюжетам — от позиции Троцкого в еврейском вопросе и его отношения к Первой мировой войне до подготовки и организации его убийства агентом советских спецслужб Р. Меркадером. Еще большее число книг и статей касается деятельности Троцкого на том или ином этапе, в одной или другой области. Далеко не во всех из них использован Гарвардский архив и тем более аналогичные архивные фонды, связанные с Троцким, хотя сюжеты многих работ этого и требовали.

Имея в виду современный историографический уровень, можно полагать целесообразным постановку и реализацию задачи создания комплексного труда, посвященного одному из крупнейших политиков XX в. Троцкому, труда, лишенного партийно-политических пристрастий и основанного на строгой базе достоверных источников.

Настоящее издание построено по строго хронологическому принципу. Подавляющая часть документов публикуется впервые, абсолютно все — впервые на русском языке. В тех случаях, когда дата документа установлена по его содержанию или же по другим документам, она сообщается в квадратных скобках.

В тексте документов авторские скобки переданы в виде круглых скобок; фрагменты, зачеркнутые автором, взяты в косые скобки и оговорены в примечаниях редакторов сборника; восполненные фрагменты взяты в квадратные скобки.

Подавляющее большинство документов извлечено из фонда Троцкого (bMs Russ T-13), хранящегося в Хогтонской библиотеке Гарвардского университета. Архивные номера документов этого фонда в издании не указываются. Документы из других архивов даны со ссылкой на соответствующие коллекции.

Все разъяснения событий, имен, печатных органов, терминов и т. д. приводятся в примечаниях. Туда же отнесены авторские примечания к документам, которые нами оговорены. По соображениям оптимизации объема мы вынуждены были давать примечания в максимально сжатом виде и отказаться от биографических справок к известным российским (советским) и иностранным политическим деятелям. Ряд терминов, редких выражений и исторических событий также оставлен нами без примечаний исключительно по соображениям объема, за что мы вынуждены извиниться перед читателем.

Тексты документов публикуются в соответствии с современной орфографией и пунктуацией. Фамилии, а также географические наименования даны, насколько это возможно, в общепринятой ныне русской транскрипции (особенно это касается китайских имен, написание которых ныне существенно расходится с практиковавшимся 80–90 лет назад). Стилистические архаизмы, стилистические неточности и прочие особенности авторского текста сохранены полностью.

Документы подобраны для публикации доктором исторических наук Ю.Г. Фельштинским, подготовлены к печати Ю.Г. Фельштинским и доктором исторических наук Г.И. Чернявским. Ими же написаны вступительная статья и примечания. В подготовке издания, в частности тех его частей, которые связаны с китайскими событиями, оказал помощь доктор исторических наук А.В. Панцов, написавший ряд примечаний.

Все документы публикуются с любезного разрешения администраций архивных учреждений, где они хранятся. Мы выражаем этим учреждениям нашу сердечную благодарность.

* * *

В 1929–1932 гг. Троцкий, находясь в Турции, сосредоточивал свои основные усилия на формировании международной коммунистической оппозиции, не идя еще на окончательный организационный разрыв с компартиями и Коминтерном.

Том открывается наброском издательской программы, написанным сразу после прибытия в Турцию в феврале 1929 г. Этот и несколько следующих документов свидетельствуют, что Троцкий намеревался активно использовать новейшую историю в ходе своей политической борьбы. Действительно, появившаяся через несколько лет его книга «Сталинская школа фальсификации» содержала несколько важных документов, обозначенных в издательской программе, которые позволяли создать более сбалансированное представление по важнейшим вопросам недавнего прошлого, в основном о политике большевистского руководства в 1917 г., о разногласиях Ленина с Каменевым, Сталиным и другими «внутренними» деятелями после возвращения большевистского руководителя из эмиграции, о высокой оценке Лениным Троцкого и т. д.

Однако основная масса публикуемых документов связана с текущей политической борьбой, которую Троцкий развернул непосредственно после высылки из СССР, и его литературной деятельностью.

Особенно широко представлена переписка лидера коммунистической оппозиции с его сторонниками в различных странах, прежде всего во Франции, в Германии, Австрии, а также с другими лицами, с которыми он активно сотрудничал. Среди последних выделяется американец Макс Истмен, являвшийся литературным агентом и переводчиком Троцкого в США. Переписка свидетельствует, что Троцкий стремился наладить связи и с другими странами.

Несколько документов связаны с перспективами переезда Троцкого в европейские страны. Совершенно очевидно, что пребывание в Турции его крайне тяготило, он стремился оказаться в одной из развитых стран, находиться как можно ближе к центрам политических событий, но вынужден был пребывать в окрестностях Стамбула, ибо, говоря более близким к нашему времени языком, оставался «невъездным»: ни одно из правительств стран Европы не давало ему разрешения даже на краткий приезд для лечения.

Публикуемые материалы отражают работу Троцкого над его книгами, его взаимоотношения с издательствами Германии, Франции, США и других стран, в частности конфликт с немецким издателем Г. Шуманом. Последний, заключая договор с Троцким, скрыл от него, что выпустил перед этим воспоминания А.Ф. Керенского со сведениями, компрометирующими В.И. Ленина и партию большевиков в целом в связи с использованием последними тайных германских субсидий. Троцкий негодовал, он обвинил Шумана в клевете, по всей видимости лицемерно. Троцкий судился с ним, будучи уверен (по крайней мере, так он утверждал), что Шуман получает средства на тяжбу от Сталина.

Немало внимания в бумагах уделяется гонорарным и другим финансовым делам, причем, как видно из текстов, доходы от изданий в основном предназначались на нужды пропагандистской и организационной деятельности сторонников Троцкого. Из переписки видно, что Троцкий внимательно следил за качеством переводимых работ, был особенно требовательным и придирчивым к передаче марксистской терминологии на разных языках.

Фиксируются отдельные стадии работы над книгами, которые Троцкий начал писать в эмиграции. Устанавливается, например, что в конце мая 1929 г. он начал параллельную работу над историей революции 1917 г. и книгой о Ленине — первая была сделана быстро, вторая так и не была написана, хотя уже в 1929 г. Троцкий представлял себе ее состоящей из четырех частей: биография, характеристика, воспоминания, переписка.

Из публикуемой документации видно, что в 1929–1932 гг. Троцкий уделял основное внимание оценке ситуации в СССР, международным отношениям и мировому революционному движению, сплочению своих сторонников в различных странах, причем эти задачи он пытался решать в единстве, хотя в ответах, которые давал на возникавшие вопросы, таились глубокие внутренние противоречия.

В принципе Троцкий продолжал полностью поддерживать диктаторский режим в СССР. «Фетишизм демократических форм нам, разумеется, чужд», — писал он своей стороннице Р.Т. Адлер 27 февраля 1929 г., через две недели после насильственной доставки в Турцию. Охрана диктатуры выше всех других соображений, вздыхать о демократии — это фантастика, — такие и подобные мысли изобилуют в публикуемой публицистике и корреспонденции.

Оценивая путь, пройденный Россией (СССР) с 1917 г., лидер коммунистической оппозиции выделял в нем два этапа, полагая, что рубежом между ними были болезнь и смерть В.И. Ленина. Политику властей на первом этапе он в основном одобрял (возражения касались второстепенных вопросов, по которым он еще в те годы высказывал особое мнение), считая, что на втором этапе начал устанавливаться режим «бюрократического централизма», воплощением которого постепенно становился И.В. Сталин.

Для того чтобы совместить с этим свою концепцию сохранения в СССР «диктатуры пролетариата», а не над пролетариатом и другими слоями населения, Троцкий уже в начале 1929 г. придумал схему «двоевластия» в СССР, ибо, по его мнению, «химически чистой диктатура могла бы быть только в безвоздушном пространстве». Курс на «социализм в одной стране» Троцкий с первых месяцев пребывания в Турции осуждал и оценивал как выражение «национального социализма».

Политику большевистского руководства в 1929–1930 гг. Троцкий продолжал определять как «центризм», имея в виду якобы наличествовавшие колебания Сталина и его сторонников между социал-демократией и коммунизмом. Такая дефиниция была дана объединенной оппозицией в 1926–1927 гг., и Троцкий все еще придерживался ее, несмотря на чрезвычайные меры в области сельского хозяйства, введенные в 1928 г. и подрывавшие нэп, несмотря на все более учащавшиеся нападки Сталина на Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова как «правых», а затем открытую кампанию против них и смещение их с руководящих постов за «правый уклон». Действия Сталина в 1930 г. — начавшаяся насильственная сплошная коллективизация сельского хозяйства и отказ от нэпа — квалифицировались, вопреки фактам и в угоду упорно сохранявшейся схеме, лишь как «левый зигзаг» «центристов».

Далеко не адекватно воспринималась внутренняя ситуация в СССР, соотношение классовых сил в заявлениях о том, что происходит рост «политической самоуверенности буржуазных слоев».

Футурология — вообще весьма ненадежная отрасль, граничащая с хиромантией. Что же касается конкретных политических прогнозов, то они в переломные периоды подтверждаются крайне редко и скорее в результате «случайной выборки» судьбы, а не доказанной логической раскладки. Троцкий высказывал весьма самоуверенные предположения о развитии событий на «олимпе власти» в СССР, но, как правило, они были противоположны тому, что происходило в действительности, или, по крайней мере, не совпадали с ней. Достаточно упомянуть лишь его письмо единомышленникам в СССР (октябрь 1929 г., то есть перед самым началом сталинской «революции сверху»), чтобы в этом убедиться. Здесь он выражал уверенность, что «при первом же серьезном напоре термидорианской массовой стихии» «правые опрокинут сталинцев», что «кризис будет направлен против сталинского режима» и т. п. Эти прогнозы скорее отражали не анализ тенденций развития СССР, а образ мыслей самого Троцкого.

В то же время, предсказывая в 1929 г. новые зигзаги сталинской группы, Троцкий был прав в том отношении, что сами зигзаги были неизбежными, что никакие «принципы» не могли определять курс беспринципного Сталина, готового брататься с любым дьяволом, лишь бы ему это было лично выгодно, главным образом в смысле упрочения собственной власти и устранения возможных соперников.

Лидер оппозиции весьма остро критиковал сталинскую «революцию сверху» и в связи с этим выдвигал основные требования оппозиции, наиболее четко в это время сформулированные в «Письме друзьям в СССР», написанном перед XVI съездом ВКП(б) (июнь— июль 1930 г.). Невозможно установить, достигло ли это письмо адресатов (в документации ссыльных оппозиционеров оно не упоминается), но, судя по заявлениям Х.Г. Раковского, Л.С. Сосновского и других нераскаявшихся сторонников Троцкого, документы, излагавшие позицию их лидера, до них все еще доходили.

Троцкий требовал «отступления с позиций авантюризма», в частности приостановления его проявлений — коллективизации и раскулачивания, «призовых скачек индустриализации», считал необходимым перераспределение средств в пользу улучшения положения трудящихся, жесткой финансовой дисциплины, получения зарубежных кредитов под заказы на сельскохозяйственное оборудование и т. д. Как видно, «левыми» (по сравнению с установками Сталина) эти требования назвать было никак нельзя. Схематические представления о «правых», «левых», «центре» все более проявляли себя как неспособные дать реальное описание происходивших социально-политических событий, оставаясь лишь формальными этикетками.

Наибольшую лояльность в отношении советских властей Троцкий проявлял в области внешней политики, прежде всего в связи с советско-китайским конфликтом 1929 г. в Маньчжурии, на Китайско-Восточной железной дороге (КВЖД). Он полностью поддержал сталинский курс на сохранение КВЖД в руках СССР любой ценой, хотя и обоснованно предположил, вопреки раздуваемой военной тревоге, что конфликт не может привести к войне, так как советское правительство, мол, не хочет, а китайское не способно ее вести. Автор, однако, не фиксировал внимания на том, что глава правительства Китая Чан Кайши также ни в коем случае не собирался воевать против СССР, так что различие в акцентах, сделанное Троцким, обосновано не было.

Советскую компартию Троцкий продолжал еще считать «пролетарским авангардом», хотя за этой штампованной оценкой скрывалось глубокое разочарование в «руководящей политической силе» СССР. Но лишь несколько раз он сдержанно признал, что ВКП(б) «в нынешнем ее виде не есть партия в подлинном смысле слова». Однако, как бы обрывая себя, он добавлял, что партия включает в себя авангард пролетариата. Лишь к концу 1930 г. в письме болгарам о двойственной оценке ВКП(б) — «добровольный отбор пролетарского авангарда» и часть государственной машины — автор склонился наконец к тому, что второй, негативный момент решительно преобладает, что «основные функции партии — коллективная выработка взглядов и решений, свободный выбор должностных лиц и контроль над ними — окончательно ликвидированы». Можно полагать, что Троцкий не был вполне искренним в заявлениях, что ранее большевистская партия являлась партией в общепринятом смысле слова: кому, как не ему, было знать, как Ленин выкручивал руки другим деятелям, чтобы добиться угодных ему решений, и как этому примеру следовали на всех нижестоящих уровнях. В то же время выражение «окончательно ликвидированы» можно рассматривать как одну из первых предпосылок на пути к курсу создания параллельных компартий и нового Интернационала.

Троцкий отлично понимал, какую функцию несет культ личности Ленина на грани 20—30-х гг., осознавал, что этот культ является подсобным инструментом для оправдания и обоснования курса «социализма в одной стране», которому Ленин, по крайней мере до окончания Гражданской войны, был явно враждебен. «Эпигоны порезали его книги на цитаты и этим оружием стали бороться против живого Ленина, воздвигая ему погребальные мавзолеи не только на Красной площади, но и в сознании партии».

В документах встречаются образные и точные оценки деятелей ВКП(б), на которые Троцкий был мастером. В них сочетались его публицистическая острота и гнев первостепенного политика, отторгнутого, а затем изгнанного Сталиным вкупе с угодными ему лакеями весьма посредственных способностей. В.М. Молотова он, например, с полным основанием характеризовал как «наиболее законченное воплощение той бюрократии, которая… глубоко убеждена, что все вопросы решаются финансовыми и административными мерами». Троцкий был беспощаден к своим прежним союзникам по объединенной оппозиции, особенно к Г.Е. Зиновьеву, упрекал его и подобных ему в клевете, фальсификациях, подделке цитат, моральном цинизме. В связи с этим, впрочем, встает вопрос и о моральных основаниях самого блока Троцкого с Зиновьевым (1926–1927) — человеком, по поводу которого до нынешнего дня в публицистике и воспоминаниях лиц самых различных направлений не было произнесено почти ни одного доброго слова.

Некоторые материалы рисуют ситуацию в сфере дезинтегрированной и, по существу дела, разгромленной сталинистами коммунистической оппозиции в СССР. Среди той части оппозиционеров, которые не поддавались капитулянтским настроениям и в то же время требовали возвращения их в партию, вроде бы делающую «заимствования» из платформы оппозиции, Троцкий с полным основанием выделял Х.Г. Раковского. В то же время, если первоначально в отношении перспектив оппозиции сохранялся оптимизм (необоснованный с самого начала), то к лету 1930 г. он почти полностью истощился. Троцкий вынужден был признать, что кадры оппозиции «размагничиваются [и] выдыхаются».

В документах 1931–1932 гг. Троцкий обращался к ситуации в СССР реже, чем в 1929–1930 гг. Наибольшее внимание он уделял росту власти бюрократии, бюрократическому «перерождению» государственного и партийного аппарата, который, по его мнению, в первые годы большевистской власти носил пролетарский характер. Троцкий всеми силами пытался утвердить своих сторонников и более широкий круг читателей в убеждении, что между ленинским этапом в развитии партии и страны и ситуацией при Сталине существует непреодолимая пропасть. Разгром оппозиции стал вместе с тем разгромом партии Ленина, утверждал он в начале 1932 г.

Острый ум лидера коммунистической оппозиции напряженно искал объяснения случившемуся, причем только такого объяснения, которое, во-первых, никак не поставило бы под сомнение основные марксистско-ленинские догмы, а во-вторых, позволило бы оправдать и возвеличить Ленина и его соратников, прежде всего себя самого.

Близкая история и современность были для Троцкого неразрывно связаны, и недавнюю историю он в полном смысле рассматривал как «политику, опрокинутую в прошлое». Почему рабочий класс не предотвратил установление власти бюрократии? Как обосновать сохранение диктатуры пролетариата в условиях растущего сталинского единовластия? Удобное объяснение или, точнее, оправдание происшедшего и происходившего Троцкий находил в необходимости наведения порядка в стране, оживления экономики и повышения уровня жизни населения, что сочеталось с неизбежной усталостью рабочего класса «после каждого великого революционного напряжения» и с падением его политических интересов.

В этих факторах он видел главную причину упрочения бюрократического режима и роста личной власти Сталина, в котором новая бюрократия «нашла свою персонификацию». Нетрудно заметить, что этим самым Троцкий невольно признавал неизбежность бюрократического перерождения советской системы.

Применительно к действиям Сталина и его присных по «исправлению» истории, главным образом в связи с публикацией в конце 1931 г. статьи Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», Троцкий фактически предрекал грядущий Большой террор, хотя, разумеется, не только не употреблял этого термина, но и не представлял себе масштабов и сфер будущей кровавой резни. Имея в виду, что обвинения в «контрабанде троцкизма» выдвигались не только против бывших оппозиционеров, капитулировавших и вроде бы вновь занявших видное положение в советской иерархии, но и против молодых исследователей, не связанных в прошлом с оппозицией, Троцкий показывал, что, по существу дела, многие области общественной деятельности и важнейшие сферы гуманитарных исследований в СССР находились в руках тех, кого власть имущие без труда могли обвинить в том, что они являются «авангардом буржуазной контрреволюции».

В то же время вновь и вновь Троцкий тешил себя иллюзией, что в СССР, в ВКП(б) продолжают действовать значительные оппозиционные силы, что рабочий класс прислушивается к голосам его тайных сторонников, что возможно объединение групп, выступающих против власти Сталина, его относительно мирное, почти безболезненное отстранение от власти и т. п. В начале 1932 г., в преддверии XVII конференции ВКП(б), провозглашалось: «Рабочие недовольны не советским режимом, а тем, что бюрократия заменяет собой Советы. В разных рабочих ячейках «троцкисты» поднимают голос, иногда очень мужественно. Их исключают. Это начало новой главы в жизни правящей партии. Критические голоса более уже не смолкнут».

Действительно, критические голоса «троцкистов» еще раздавались. Но звучали они все реже и глуше. «Троцкистов» не только «исключали», но и отправляли в тюрьмы. «Новый этап» действительно приближался, однако он означал не возвращение Троцкого в качестве победителя, а завершение установления личной неограниченной власти Сталина, закрепленной кровью и всеобщим ужасом Большого террора, то есть вступление СССР в полосу зрелого тоталитаризма. Неоправданно оптимистический настрой, скорее всего продиктованный политической целесообразностью, как он ее понимал, Троцкий сохранял и позже, утверждая, что «левая оппозиция» в партии и рабочем классе расширяется и крепнет.

Небезынтересно отметить, что Троцкий продолжал фактически выступать апологетом сталинской власти, когда он публиковался в большой прессе западных держав, в частности Соединенных Штатов. О каких только чудесах не поведал он в интервью американским газетам «Либерти» и «Нью-Йорк таймс» в августе — сентябре 1932 г.! Отвергались очевидные для любого объективного наблюдателя истины — факты олигархической власти «узкой группы в Кремле», преследования религии, эксплуатации «предрассудков невежественных масс» с помощью, в частности, демонстрации мумии Ленина в Мавзолее, субсидирования зарубежной коммунистической прессы советским государством и т. п.

Что касается последнего вопроса, то аргументация Троцкого ничем не отличалась от обычной демагогии советских дипломатов и пропагандистов об «отдельности Коминтерна», то есть о том, что помощь, мол, оказывается не государством, а партией по линии Коммунистического интернационала, как будто между их финансовыми ресурсами существовала какая-то пропасть! В то же время расправу с крестьянством во время сплошной коллективизации Троцкий полностью поддержал, хотя и глухо упомянул о каких-то не названных им «ошибках».

Одновременно он фактически взял на себя долю коллективной ответственности за террористическую политику большевиков в целом: «…Кто принимает революцию, вынужден принять ее последствия. Я принадлежу к тем, которые стоят на почве Октябрьской революции, и готов нести ответственность за все ее последствия…»

От обычной большевистской демагогии такого рода декларации Троцкого отличались лишь большим словесным мастерством, великолепным умением жонглировать фактами, находить исторические аналогии и псевдологичные причины и следствия. Впрочем, и в такого рода выступлениях Троцкий изыскивал возможности для пропаганды своей концепции перманентной революции, в частности допуская, что «европейский капитализм гораздо ближе к социалистической революции, чем Советский Союз — к национальному социалистическому обществу».

В 1931–1932 гг. Троцкий уделял значительную (порой основную) часть своего времени подготовке крупного труда «История русской революции», который оказался самым весомым его произведением по исторической проблематике и не утратил своего историографического звучания до наших дней, несмотря на сугубо политическую окрашенность. Вслед за выпуском на русском языке в Берлине эта работа появилась почти одновременно в США на английском, а затем в разных странах на французском, испанском, польском, немецком и других языках. Многие документы, публикуемые в данном томе, связаны с подготовкой этой работы — подбором материалов, выработкой позиции по тому или иному вопросу, контактами с издателями и пр. Особенно это относится к письмам сыну Троцкого Л.Л. Седову и американцу М. Истмену, а также к документам, связанным с судебной тяжбой с германским издателем Г. Шуманом.

Своеобразный конспект своего труда, облеченный в форму устного выступления, Троцкий представил в лекции «Что такое Октябрьская революция», прочитанной 27 ноября 1932 г. в Копенгагене и публикуемой в конце данного тома. Помимо многих других вопросов, поставленных в этом выступлении, которые, очевидно, привлекут внимание специалистов и других читателей, бросается в глаза обоснование «закона комбинированного развития», под которым Троцкий понимал неизбежность ускоренной, догоняющей модернизации отсталых стран, которые в погоне за хозяйственным авангардом человечества перепрыгивают через промежуточные стадии.

Сам ленинизм он в этом случае рассматривал как некую застывшую данность. Но на самом деле прагматик Ленин просто не в состоянии был придерживаться неизменных взглядов, постоянно приспосабливал их к менявшейся обстановке, и в этом смысле ленинизма как единой системы воззрений просто не существовало. Концепция «перманентной революции» же действительно совпадала в основном с позицией Ленина в 1917–1920 гг., но не в последующие годы.

Теперь же, через десять лет, Троцкий внес и в эту свою концепцию существенные коррективы. Он более не рассматривал европейскую революцию как стоящую на повестке дня в ближайшей перспективе, считал, что «диктатура пролетариата» может продержаться в СССР длительное время изолированно, хотя, конечно, только при «правильной политике», что в СССР можно строить социализм, однако построить его до победы революции в международном масштабе невозможно.

В публикации большое внимание уделено международным сюжетам, главным образом в связи со стремлением Троцкого сплотить своих сторонников в различных странах и превратить коммунистическую оппозицию во влиятельную интернациональную силу. В эти годы лишь шла подготовка к разрыву с Коммунистическим Интернационалом и входившими в него партиями, непосредственной задачи создания параллельных компартий и нового Интернационала Троцкий еще не выдвигал. Не случайно он уклонился от ответа на вопрос социал-демократической печати, не может ли Коминтерн превратиться в орудие национальной политики СССР, — отрицать, что это есть очевидный, свершившийся факт, он не мог, а согласиться с утверждением означало почти поставить крест на возможности реформировать Коминтерн по собственной схеме.

Мог ли надеяться Троцкий на такую трансформацию? Ретроспективно ясно, что его курс был заранее обречен на неудачу. Но думается, что на рубеже 20—30-х гг., в условиях «великой экономической депрессии» и обострения социальных противоречий он всерьез рассчитывал на позитивные, с его точки зрения, сдвиги в мировой коммунистической организации.

Но Троцкий недооценивал значение финансовых субсидий партиям Коминтерна со стороны советских руководителей, преувеличивал революционность и самоотверженность коммунистов разных стран. Руководитель оппозиции полагал, без должных к тому оснований, что сплочение и расширение коммунистической оппозиции в отдельных странах и в международном масштабе обусловит изменение курса Коминтерна и отдельных компартий в соответствии с его схемами. «С конца 1923 года Интернационал жил и живет под дулом револьвера, на рукоятке которого была сперва рука Зиновьева, затем Сталина. Все обязаны были мыслить, говорить и особенно голосовать «монолитно». Это умерщвление идейной жизни жестоко отомстило за себя ростом фракций и группировок», — констатировал Троцкий. И тем не менее он предостерегал против того, чтобы «законное возмущение негодным руководством не приводило… к разочарованию в коммунизме…» (Декларация для газеты «Веритэ», август 1929 г.).

В основу сплочения коммунистической оппозиции и эвентуального «возрождения» интегрированного коммунистического движения Троцкий стремился поставить свою концепцию «перманентной революции», полагая, что в том понимании, которое он теперь в нее вкладывал, эта концепция совпадает с сущностью ленинизма.

На базе концепции «перманентной революции» и конкретной оценки ряда вопросов, которые он считал уже разрешенными (классовый характер СССР, отказ от создания параллельных компартий и др.), Троцкий прилагал максимум усилий к стабилизации, сплочению, расширению оппозиционных коммунистических групп в разных странах. В самые первые годы эмиграции тон его полемики был в основном спокойным, подчас чувствовалась обычно несвойственная ему сдержанность, он добивался отказа от личных нападок и сам стремился, далеко не всегда успешно, воздерживаться от таковых.

Правда, лишь немногие оппозиционные коммунистические деятели удостоились его положительной оценки. Французский деятель Борис Суварин был первым из оппозиционеров, с которым Троцкий решительно порвал, объявив, что его деятельность целиком направлена против идей Маркса и Энгельса. Во второй половине 1929 г. одновременно последовали конфликты с германским Ленинбундом (Ленинским союзом) и его лидером Гуго Урбансом и несколькими австрийскими коммунистическими группами. Вслед за этим начались нападки на другого француза — Мориса Паза. Надо отметить, что оппоненты отвечали еще резче, подчас используя совершенно недостойные методы полемики.

Особое внимание Троцкий уделял печатной пропаганде своих позиций, созданию и функционированию газет и журналов коммунистической оппозиции в разных странах. Он написал обширную декларацию для французской газеты «Веритэ» («Правда»), которая важна для уяснения его политических взглядов (декларация публикуется в данном томе).

Вначале большие надежды возлагались на коммунистическую оппозицию в Германии и Франции. Троцкий стремился поставить под свой контроль сравнительно крупный Ленинбунд. В нескольких письмах правлению этой организации подвергались критике ультрарадикальные взгляды ее лидера Урбанса, полагавшего, что Троцкий не идет «достаточно далеко» в критике сталинского режима, не решается на окончательный с ним разрыв, имея в виду, что в СССР уже произошел «термидорианский переворот». Троцкий пытался добиться отстранения Урбанса от руководства, а когда из этого ничего не вышло, стал стимулировать раскол в Ленинбунде, что вело ко все более глубокому раздроблению и аморфности коммунистического движения в Германии, где все большую силу набирал нацизм.

Троцкий вынужден был считаться с крайней нестабильностью групп своих сторонников, особенно в Германии, конфликтами между ними и внутри этих групп. Первоначальный оптимизм постепенно и в этом отношении сменялся чувством разочарования. «При продолжении этих нравов оппозиция себя навсегда осрамит в глазах немецких рабочих», — писал он в феврале 1930 г. по поводу склок в Ленинбунде. А через две недели он раздраженно сетовал, что объединение оппозиции Ленинбунда с так называемой Веддингской группой (другой оппозиционной ячейкой, оплот которой был в рабочем районе Берлина Веддинг) осложняется тем, что «разодравшиеся интеллигенты возглавляют теперь обе группы».

В конце марта 1930 г. произошло наконец объединение части Ленинбунда с Веддингской группой. На объединительную конференцию в Берлин Троцкий послал «тяжелую артиллерию» — своих в то время доверенных представителей француза Пьера Навилля и американца Макса Шахтмана. Но последние информировали его, что личные склоки продолжаются. «Мне иногда приходит в голову, — писал Троцкий, — нет ли в среде оппозиции лиц, специально подосланных сталинской бюрократией для внесения разложения».

Это предположение имело все основания, но тайные агенты советских спецслужб, проникшие в среду немецких «троцкистов», — братья Соболевичусы (они действовали под псевдонимами Р. Вель и А. Соблен, Сенин, Собл), — настолько втерлись в доверие к Троцкому, что он мог заподозрить в провокаторстве кого угодно, но только не этих лиц.

Действительно, относясь с подозрением ко многим своим сторонникам, позиции которых хотя бы в чем-то расходились с его собственными, Троцкий подчас совершенно не мог разобраться в качествах тех, кто имитировал полную ему верность, и относился с доверием к тем, кто отнюдь не заслуживал этого с точки зрения его принципов. Троцкого не раз предупреждали о весьма подозрительном поведении Веля, о грязных махинациях француза Р. Молинье, но все эти предостережения пока оставались втуне.

С начала 1930 г. значительные усилия Троцкий направлял на создание некоего подобия международного объединения своих сторонников, в то же время не уставая повторять, что речь не идет об организации нового Интернационала. Позиции оппозиционного лидера были весьма противоречивыми, ибо, отвергая курс на организационный разрыв с Коминтерном, он требовал, чтобы международное объединение его сторонников приняло обязательную для всех «секций» платформу, установило единую дисциплину, в частности в признании его «основополагающих установок».

Более того, считая недопустимым образование параллельных компартий, он вдруг уже в 1929 г. высказал предположение, что Коммунистическая лига США имеет основания развернуться в самостоятельную партию, имея в виду, видимо, как крайнюю слабость официальной компартии США и внутренние раздоры в ней, так и высокую активность своих сторонников в заокеанской стране.

Ряд документов связан с подготовкой, проведением и последствиями конференции европейских оппозиционных организаций, состоявшейся в Париже в начале апреля 1930 г. Особое внимание проведению европейской конференции было вызвано тем, что Европа рассматривалась как континент, события в странах которого определяли политические и организационные перспективы его движения. Летом 1929 г. Троцкий впервые отметил опасность нацизма (или фашизма, согласно коммунистической терминологии).

Оптимизм в отношении перспектив развития коммунистической оппозиции в международном масштабе, как видно из публикуемых документов, продолжал преобладать. Хотя в то же время Троцкий признавал, что образованные на конференции в Париже Интернациональное бюро и Интернациональный секретариат реально не функционируют, что объединения фактически не произошло.

Публикуемые документы свидетельствуют о все более усиливавшейся двойственности и противоречивости политической линии и организационных усилий лидера международного коммунистического оппозиционного движения, особенно четко проявлявшейся к концу рассматриваемого периода. С одной стороны, он продолжал подчеркивать «внутренний характер» своей оппозиции, ее принадлежность к единому коммунистическому движению. Он считал, что оппозиция совершила бы пагубную ошибку, решив создать сегодня IV Интернационал. Но, с другой стороны, он вынужден был считаться с тем фактом, что его сторонники были изгнаны из компартий и уже сформировали свои самостоятельные группы или же находились в процессе их оформления.

Троцкий продолжал настаивать на четком организационном и политическом размежевании. Хотя он рьяно отрицал обвинения в том, что происходит формирование параллельных компартий, фактически он все больше видел в группах, лигах и прочих объединениях своих последователей эмбрионы будущих партий, а в их международном объединении — зародыш будущего Интернационала. Не случайно, отвергая необходимость создания IV Интернационала, он в 1931–1932 гг., в отличие от прежних лет, относил эту свою позицию только к данному времени, не предрекая, какие действия будут предприняты в недалеком будущем.

Троцкий уделял особое внимание деятельности находившегося в Париже Интернационального секретариата оппозиции (его стали называть в этот период также Административным секретариатом). Об этом свидетельствует ряд писем М. Миллю (Окуню), эмигранту из России, занимавшему в начале 30-х гг. пост исполнительного руководителя этого Секретариата (публикуется лишь небольшая часть этих писем, которые могли бы, по словам Троцкого, занять целый том). Они показывают, что усилия Троцкого по объединению оппозиционных коммунистических групп, по преодолению раскола в национальных организациях, прежде всего в Коммунистической лиге Франции, не приводили к успеху. Сам Милль, на которого Троцкий первоначально возлагал большие надежды, не оправдал его ожиданий, стремился к бюрократическому единоличному решению сложных вопросов и, главное, своевольничал, нарушал указания «пророка в изгнании», пытаясь в то же время убедить Троцкого, что он последовательно выполняет его волю.

Троцкий стремился активизировать Интернациональный секретариат, но все его усилия в этом направлении к успеху не привели. В то же время поначалу Троцкий даже как бы заискивал перед Миллем, и это свидетельствует, насколько скудны были находившиеся в его распоряжении активные кадры. Разочарование, однако, наступило довольно быстро. С середины 1931 г. Троцкий перестает обращаться лично к Миллю и адресуется к Интернациональному секретариату в целом, а в октябре того же года происходит полный разрыв с Миллем.

По документам прослеживается плохо скрытое, а иногда и открыто выражаемое разочарование тем, что Интернациональный секретариат не в состоянии наладить эффективное руководство национальными секциями, находится в жалком состоянии, что его «Бюллетень» выходит лишь от случая к случаю.

Все большее чувство досады и даже озлобления проявлял Троцкий по адресу многих лидеров национальных секций своих сторонников. Хотя свои гневные, а подчас и издевательские письма он считал лишь «дружескими увещеваниями», они не только интенциями, но во многих случаях и содержанием не отличались или почти не отличались от разоблачительных филиппик по адресу политических противников. Присоединение одной из французских оппозиционных групп к Коммунистической лиге Франции Троцкий комментировал презрительными словами: «Группа «Лютт де клясс», которая в течение нескольких лет переезжала с одного идеологического курорта на другой, примкнула к левой оппозиции».

Тем не менее, как и подобало правоверному марксисту-ленинцу, Троцкий искал «объективные» причины неудач своего движения. В июле 1931 г. он высказал мнение, что возникший «революционный прилив» бьет как по правой, так и по левой оппозиции официальному сталинистскому коммунизму. «…При таких условиях, — полагал он, — та фракция, которая не просто плывет по течению, а критически перерабатывает обстановку и сознательно ставит все вопросы стратегии, должна неминуемо быть на известное время оттерта в сторону». Почему же? Ответ на этот вопрос не следовал. Правда, почти вслед за этим лидер оппозиции все же вынужден был перейти от «объективных факторов» к «субъективным», признав, что оппозиция «до сих пор» сделала «очень мало», что оппозиционные группы «нередко не имели ничего общего с большевизмом», что «мы делали… немало ошибок», что рабочие «не поспешили броситься очертя голову на призыв левых оппозиционных групп в разных странах». Призывая к конкретному анализу обстановки, причинно-следственных связей явлений, Троцкий далеко не всегда следовал собственному призыву, особенно в тех случаях, когда такой анализ мог оказаться политически вредным для его движения или же для него лично.

Отсюда и те негодующие упреки, язвительные характеристики, стремление навязать оппозиционерам собственный строй мыслей, которые прослеживаются у автора почти всех публикуемых документов все больше и больше. Естественно, он был крайне уязвлен репликой Г. Урбанса, который возразил против того, чтобы в качестве незыблемой истины признавали «каждую запятую Троцкого». В чем только не обвинил Троцкий Урбанса в связи с этой фразой: в глубокомысленном богемстве и люмпенпролетарском цинизме, в том, что тот, мол, сводит дело к своей лавочке, и, наконец, в идейном шарлатанстве и авантюризме! Не менее презрительно отзывался Троцкий о П. Навилле, французском писателе-сюрреалисте, возглавлявшем одну из групп в Коммунистической лиге Франции, которая соперничала с группой Р. Молинье, пользовавшегося поддержкой оппозиционного «пророка». «Политическая бесплодность этого человека доказана полностью, — гласил своего рода приговор Навиллю. — Ждать от него революционной инициативы можно так же, как от козла молока. По складу это консервативный, недоверчивый и политически робкий буржуа, испорченный случайной прививкой марксистской теории». Неясно, сознательно ли бросил автор последнюю фразу, или она прорвалась случайно. Но в ней Троцкий был ближе к истине, чем во множестве своих сочинений, — «прививка» марксизма могла только испортить западного интеллектуала…

Все же многие конкретные оценки политической ситуации Троцким, особенно когда он выходил за пределы положения в оппозиционном коммунистическом движении или в компартиях, отличались достоверностью, несмотря на то что каждый раз они окрашивались в догматизм творца концепции перманентной революции.

В наибольшей степени это относилось к оценке ситуации в Германии, где в условиях Великой депрессии начала 30-х гг. резко усилились экстремистские политические настроения и влияние Национал-социалистической рабочей партии Гитлера. Уже в сентябре 1931 г. Троцкий считал возможным приход национал-социалистов к власти, что означало бы, по его мнению, неизбежность войны между Германией и СССР. В то же время он отвергал свойственную не только коминтерновским теоретикам, но и некоторым из тех, кто считал себя его последователями, тенденцию весьма расширительного толкования «фашизма». Эта тенденция состояла в том, что чуть ли не любой сдвиг вправо в системе политической власти той или иной страны квалифицировался как «фашистский переворот», и в том, что предсказывалась фатальная неизбежность «фашистской стадии» в развитии капиталистических стран. Полемизируя со своими британскими последователями Ридлеем и Аггарвалой (точнее, последние причисляли себя к таковым, Троцкий же от них отмежевался), оппозиционный лидер счел немотивированным выдвижение ими на первый план вопроса о возможности фашистской власти в Великобритании. Он обоснованно оценил «полное ничтожество» Фашистской партии О. Мосли и тем более экстремистской Гильдии св. Михаила. В более широком плане он характеризовал фашизм как «специфическую форму диктатуры финансового капитала, не тождественную с империалистической диктатурой как таковой». Нетрудно увидеть, что по существу эта дефиниция почти не отличалась от определения фашизма, данного Коминтерном через четыре года, на его VII конгрессе (1935). Но это было сделано через два с половиной года после прихода нацистов к власти в Германии. В начале 30-х гг. же официальный коммунизм, в отличие от Троцкого, видел фашизм не столько у партии Гитлера, сколько у социал-демократов, против которых и направлял свои стрелы.

Через год Троцкий смог уже довольно объективно оценить социальную базу национал-социализма, признав, что он выражает отнюдь не только интересы «финансового капитала». «Разношерстные массы мелкой буржуазии, оторвавшись от старых партий или впервые пробудившись к политической жизни, сомкнулись под знаменем со знаком свастики. Впервые за всю свою историю промежуточные классы — ремесленники, торговцы, «свободные» профессии, служащие, чиновники, крестьяне, — разобщенные условиями и привычками жизни, традициями и интересами, оказались объединены в одном походе, более причудливом, фантастическом и противоречивом, чем Крестовые походы Средних веков». Эта оценка может рассматриваться как зародыш того интерклассового понимания германского нацизма, которое постепенно сложилось в историографии после Второй мировой войны. Правда, из этого комплекса Троцкий исключал рабочий класс, что можно считать понятным, учитывая коммунистические догматы нашего героя.

Впрочем, из относительно взвешенного анализа ситуации в Германии делались весьма субъективные, хотя и выгодные для авторитарно-коммунистического мышления Троцкого выводы о том, что в целом буржуазно-демократический строй если еще и не становится анахронизмом, то вступает в полосу, когда он вынужден будет отойти на «запасные позиции». Вот еще одно высказывание Троцкого, относящееся, как и предыдущее, к концу лета 1929 г.: «…Можно сурово осуждать крайние партии за пристрастие к насилию; можно надеяться на лучшее будущее. Но факт остается фактом: провода демократии не выдерживают социальных токов слишком высокого напряжения. Между тем это еще только начало эпохи».

Из других стран, которым уделялось наибольшее внимание в 1931–1932 гг., следует выделить Испанию, где была ликвидирована авторитарная власть генерала Примо де Риверы, а вслед за этим развернулась демократическая революция, продолжавшаяся почти все десятилетие. Из документов, посвященных этой стране, видно, какие грандиозные планы строил Троцкий в связи с испанскими событиями. Поначалу казалось, что факты подтверждают его расчеты, и он вновь и вновь использовал их для того, чтобы призвать к развитию перманентной революции. Троцкий отлично понимал, что добиваться в Испании низвержения буржуазно-демократического устройства и замены его диктатурой пролетариата означало бы «играть роль дурачков и болтунов». В то же время он призывал к неуклонному углублению революции и тем самым ставил буржуазную демократию под сомнение в противоречии с собственными утверждениями.

Здесь, как и в массе других случаев, на помощь приходило удобное орудие диалектики, в частности концепция единства противоположностей и диалектического «снятия», то есть отвержения достигнутого путем его максимального развития. Задача в том, провозглашал Троцкий, чтобы «на основах парламентской стадии революции стать сильнее, собрав вокруг себя массы. Только так можно преодолеть парламентаризм».

Троцкий резко критиковал испанскую компартию и Коминтерн, которые пропускали «месяц за месяцем» и этим подготовили, по его словам, исход революции не в русском, а в «немецком стиле», то есть создание собственно демократического режима. Правда, иногда ему казалось, что испанская компартия воспринимает его лозунги, и он считал это результатом критики со стороны оппозиции. Но вскоре ему приходилось не раз убеждаться, что компартия Испании от установок перманентной революции весьма далека.

Троцкий отвергал сепаратистские программы некоторых левых испанских групп, в частности тех, которые провозглашали себя его последователями. В первую очередь это относилось к Рабоче-крестьянскому блоку, а затем к Каталонской федерации во главе с Хоакином Маурином, которые фактически выступали за отделение Каталонии от Испании. Созданная позже на базе этих организаций Рабочая партия марксистского единства (ПОУМ) не была, как это утверждалось в официальной коммунистической литературе и как пишут многие авторы по наши дни, «троцкистской организацией» — Троцкий неустанно критиковал ее установки.

Довольно трезвые оценки можно встретить в публикуемых документах касательно ситуации на Дальнем Востоке, в частности положения в Китае, японской агрессии в Маньчжурии, перспектив развития событий в этом регионе. Япония увязла в Маньчжурии, полагал Троцкий. Попустительство Лиги Наций ведет к тому, что Япония будет «втягиваться в Китай» все более и более, считал он. Национальное пробуждение Китая будет расти, тогда как Япония будет предпринимать все новые захваты и акты насилия. «Этот процесс имеет свою автоматическую логику. Международное положение Японии будет становиться все более напряженным. Военные расходы будут непрерывно увеличиваться, первоначальные соображения экономической выгоды… подменятся соображениями военного престижа». В то же время миллионы китайцев берутся за оружие. «Уже в качестве партизанских отрядов, постоянно висящих над японскими коммуникациями и угрожающих отдельным японским отрядам, импровизированные китайские войска и сейчас могут представлять для японцев грозную опасность». Как видим, оценки и прогнозы были весьма точными и тонкими, особенно если иметь в виду, что приход нацистов к власти в Германии и возникновение оси Берлин — Токио были еще впереди.

В публикации нашли отражение и многие другие аспекты социально-политического и культурного развития общества на рубеже 20—30-х гг. Читатель с интересом познакомится с оценками, которые Троцкий давал М. Горькому как общественному деятелю. Эти оценки содержатся в письме американскому ученому российского происхождения А.Д. Кауну, который как раз в это время работал над книгой о Горьком. Некоторые из оценок Троцкого в данном случае весьма любопытно корреспондируются с оценками писателя в современном исследовании о нем.

Троцкий как политический деятель и публицист был порождением своего времени, своей среды, определенных политических взглядов, что обусловило специфический образ мыслей и действий, ту ментальность, которая находит экспрессивное выражение почти во всех материалах, публикуемых в томе. Читатель может убедиться на примере его предположительной полемики с итальянским политическим деятелем К. Сфорца (о ней можно узнать из письма одному из итальянских сторонников в ноябре 1930 г.), что Троцкий отнюдь не чуждался грязных методов дискуссии и не стеснялся их. Производит впечатление также, в каком глубоком противоречии находились сравнительная широта и раскованность анализа (конечно, лишь в рамках марксистской парадигмы, как ее понимал Троцкий) и крайняя догматика в организационных вопросах, в общении со сторонниками. Чего стоит, например, выражение «С оппозиционным приветом…», которое можно встретить в конце нескольких писем.

Мы выражаем надежду, что документы и материалы, публикуемые в данном томе, позволят расширить представление о деятельности Троцкого и о коммунистической оппозиции в целом на рубеже 20—30-х гг. прошлого века, что этот комплекс будет полезен и для анализа более широкого круга проблем современной истории.

Ю. Фельштинский Г. Чернявский