Пока партия левых эсеров не была подавлена, советское правительство в отношениях с немцами придерживалось выжидательной тактики. 6 июля в 5.15 Ленин телеграфировал об убийстве в Берлин полпреду Иоффе, причем тон его сообщения был очень мягкий и имел целью успокоить германское правительство. С этой минуты Иоффе постоянно вызывала к аппарату Москва, и он часами о чем-то беседовал то с Троцким, то с Чичериным. О содержании этих переговоров толком ничего не было известно, но в берлинском полпредстве слухи о них ходили «один нелепей другого». На съезде Чичерин призывал к «политике лавирования» до тех пор, пока «нарастающее повсеместно пролетарское революционное движение не вылилось во взрыв», указывая, что в данный момент можно лишь «с горечью говорить» об «отступлениях, о больших жертвах», на которые пошло советское правительство, «чтобы дать России возможность отдохнуть, собрать силы и ждать момента, когда пролетариат других стран» поможет «завершить начатую в октябре социалистическую революцию». Однако выжидательный тон сторонника ленинской передышки не удовлетворил съезд (и речь наркоминдела Чичерина была исключена из стенографического отчета съезда). 9 июля, лишь только разгромив своего политического противника, съезд Советов, три дня назад высказывавшийся (в лице большевистской партии) за мир любой ценой, указал, что в случае «иноземного нашествия» будет защищать «социалистическое отечество». Это была уже принципиально иная позиция.

10 июля о возможном разрыве мира докладывал новому созыву ЦИКа Свердлов. С возобновлением войны, видимо, смирился в те дни Ленин. 10 июля он вызвал к себе Вацетиса, чтобы в ходе общей беседы задать вопрос, интересовавший Ленина больше всего: «будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву». Вацетис ответил утвердительно, а когда днем 13 июля прибыл к М. Д. Бонч-Бруевичу, вопрос о разрыве передышки был, казалось, советским руководством решен. Бонч-Бруевич сообщил Вацетису, что Россия «вступает снова в мировую войну вместе с Францией и Англией» против Германии: «это дело уже налажено».

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы тела Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора — чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление.

Германия между тем тянула с ответом на последнее советское заявление. Только 14 июля в 11 часов вечера Рицлер вручил Чичерину текст полученной из Берлина ноты. В ней содержалось требование о вводе в Москву для охраны германского посольства батальона войск германской армии. Но советское правительство не уступило. Можно было бы ожидать, что отказ немцам приведет к разрыву передышки. Но события, казалось, развивались вопреки логике. «Самый факт восстания левых эсеров очень помог нам», — писал В. Д. Бонч-Бруевич, — «призрак почти неизбежной войны стал постепенно отдаляться». «Факт восстания» на языке Бонч-Бруевича значило — убийство Мирбаха, разрыв запутанного узла советско-германских отношений.

На требование о вводе в Москву батальона германских солдат при изменившихся в отношении большевиков планах немцев Ленин не мог смотреть иначе, как на подготовку к свержению Германией ленинского правительства. Для удержания Лениным власти необходимо было теперь отклонение германских условий, и Ленин, видимо, вместе с остальными членами ЦК, высказался против германского ультиматума. Получив германское требование о вводе в Москву войск, Ленин «улыбнулся, даже тихонько засмеялся» и сел за столик писать ответ.

15 июля написанный Лениным текст обсуждался на заседании ЦК. Протокол его числится в «ненайденных». Но в тот же день составленный Лениным ответ был оглашен во ВЦИКе. Сообщив об ультиматуме Рицлера и отклонении его советским правительством, Ленин указал, что на требование немцев о вводе в Москву батальона солдат для охраны посольства советское правительство ответит «усиленной мобилизацией, призывом поголовно всех взрослых рабочих и крестьян к вооруженному сопротивлению и уничтожению, в случае временной необходимости отступления, всех и всяческих, без всяких изъятий, путем сожжения складов и в особенности продовольственных продуктов, чтобы они не могли достаться в руки неприятеля». «Война стала бы для нас тогда роковой, но безусловной и безоговорочной необходимостью», — заключил Ленин и был поддержан единогласно ВЦИКом. «Все вздохнули свободно», — писал В. Д. Бонч-Бруевич; большевики «отчетливо сознавали, что, несмотря ни на что, немцам необходимо дать отпор». Ленин примкнул к большинству. Его партия снова обрела единство. А у Германии не оказалось сил настаивать на своих требованиях. 15 июля Чичерин передал Рицлеру две ноты, категорически отклонявшие ультиматум о вводе в Москву батальона германских войск. Ультиматум был повторно отклонен 19 июля. Столкнувшись со столь жесткой позицией советского правительства, Германия отказалась от своих притязаний, но распространила слух о том, что германский ультиматум советским правительством принят. Кроме того, немцы опубликовали сообщение о том, что члены ЦК ПЛСР Спиридонова и Камков, объявленные организаторами убийства Мирбаха и арестованные в Москве, будут расстреляны. А когда НКИД дал заметку с опровержением, германское правительство о том умолчало, пойдя на очеввдный обман общественного мнения Германии. Автором советского опровержения был Радек.

Советское правительство отказывалось покарать Андреева на том основании, что убийца «скрывается где-то на Украине». Опальные лидеры левых эсеров под тем или иным предлогом освобождались из заключения и даже получали старые посты (например, в ЧК). Из газет и собраний, как и прежде, допускались только большевистские и левоэсеровские. И все, что получили немцы, в конце концов, в ответ на требования о компенсациях, это список из более чем «ста человек, расстрелянных за участие якобы в покушении», однако в этом списке не было ни покушавшихся, ни лидеров партии левых эсеров, ни руководителей ВЧК.

26 июля, через несколько дней после назначения, из Берлина в Москву отбыл новый германский дипломатический представитель Карл Гельферих. У военной границы, на вокзале в Орше, его ожидал уже представитель НКИД с отрядом латышей и экстренным поездом. Были приняты все меры предосторожности. Во избежание прибытия посла на вокзал, Гельфериха высадили в Кунцево в поджидавший его автомобиль, где уже были Рицлер и Радек. Вечером 28 июля посол прибыл в особняк в Денежном переулке. Предупредив о необходимости заботиться о безопасности посольства, Радек уехал.

Прибытие Гельфериха ознаменовалось новой кампанией революционеров против Брестского мира. 29 июля на публичном собрании партийного и советского актива Москвы была принята резолюция, одобрявшая убийство графа Мирбаха и призывавшая следовать примеру Блюмкина и Андреева. На следующий день эта резолюция была опубликована в органе ПЛСР «Знамя борьбы». Утром 31 июля в Москве было получено известие об убийстве в Киеве генерал-фельдмаршала фон Эйхгорна. Арестованный на месте преступления убийца заявил, что принадлежит к левым эсерам и совершил покушение по приказу ЦК ПЛСР. Когда Гельферих в тот же день явился к Чичерину с протестом по поводу безнаказанности левых эсеров, тот развел руками и ответил, что в Россия — революционное государство, в котором существует свобода слова, печати и собраний и что у него, Чичерина, способов повлиять на левых эсеров нет.

31 июля Гельферих посетил своего турецкого коллегу и обещал провести у него вечер. Но к вечеру Гельфериха предупредили, что по дороге на него будет произведено покушение. Тот остался дома. Но покушение все равно произошло. В 11 часов вечера раздались ружейные выстрелы: была совершена попытка нападения на латышского стрелка, охранявшего здание посольства. Час спустя повторилась та же сцена. Затем было произведено несколько револьверных выстрелов по особняку посольства. Пули угодили в освещенное окно кабинета, где обычно работал Гельферих, однако посол не пострадал.

Сообщения о готовящихся на посла покушениях стали поступать в посольство почти ежедневно. Гельферих вынужден был отсиживаться в особняке Берга, практически не выезжая в город. Даже для вручения верительных грамот Свердлову он не рискнул покинуть свое убежище и отправиться в Кремль. Советское правительство, со своей стороны, отказалось гарантировать послу безопасность по дороге в Кремль и обратно. Положение становилось невыносимым. Большевики, конечно же, провоцировали немецкое посольство на оставление Москвы. И когда Гельферих сообщил Чичерину о планах перевести посольство в Петроград, где находились все посланники и представители нейтральных стран, Чичерин ответил согласием.

Положение в Москве самих большевиков немецкими дипломатами оценивалось как критическое. Даже латышские части, являвшиеся опорой советского правительства, готовы были изменить ему, и некоторые командиры латышских частей, охранявших в числе прочего и германское посольство, выражали готовность вместе с войсками перейти в распоряжение Германии, если последняя, со своей стороны, гарантирует скорое возвращение дивизии в оккупированную немцами Латвию. На случай контрреволюционного восстания вокруг Кремля в большинстве квартир были очищены верхние этажи, где установили пулеметы. Днем и ночью производились облавы и обыски, а на 7 августа была назначена общая регистрация офицеров (и несколько тысяч явившихся на регистрацию были арестованы). Царил голод. Все продукты конфисковывались для армии. Даже германское посольство не в состоянии было купить в Москве хлеб (и его доставляли катером из Ковно).

Факт прибытия германского посла несколько успокоил Ленина. Гельферих по требованию своего правительства немедленно приступил к переговорам о заключении новых советско-германских соглашений. Речь, в частности, шла о компенсации потерь, понесенных германскими подданными в результате проведенных советским правительством национализации. Это дало повод для новой критики противниками брестской передышки позиции Ленина. Последний в речи во ВЦИК 29 июля указал, что дело не в том, сколько миллиардов золотых рублей Германия хочет взять по Брестскому миру, а в том, что она признала объявленные декретом от 28 июня национализации. Но выплачиваемые миллиарды были еще и платой за добрые политические отношения: Ленин пытался склонить немцев к поддержке возглавляемого им правительства.

Именно поэтому вечером 1 августа Чичерин по поручению Ленина предложил Гельфериху пойти на заключение неформального военного соглашения о параллельных советско-германских действиях против Антанты и белых. Германия должна была помочь советскому правительству предотвратить продвижение англичан из района Мурманска и Архангельска на Петроград, отказаться от поддержки на Дону Краснова и обещать не занимать Петрограда. СНК в ответ должен был сконцентрировать все силы на борьбе с Антантой и поддерживаемым ею генералом В. М. Алексеевым, создающим добровольческую Белую армию. Видимо, немцы потребовали как предварительного условия для переговоров полного разрыва с союзниками. В ночь на 5 августа советское правительство разослало по районным отделам НКВД сообщение о разрыве отношений с Англией, Францией и Японией. Утром в Москве был произведен ряд обысков и арестов среди подданных союзных стран. Некоторое время держали под арестом британского представителя в России Локкарта. Поиски французской военной миссии, обвинявшейся в организации заговора с целью свержения Совнаркома, не увенчались успехом. Члены миссии скрылись.

Продемонстрировав готовность порвать с союзниками, вечером того же дня Чичерин подтвердил свое предложение от 1 августа, указав, что советское правительство перебрасывает все имеющиеся в Петрозаводске войска в Вологду, где объявлено военное положение. Из-за этого, указывал Чичерин, дорога на Петроград открыта, и если Германия не вмешается, этим могут воспользоваться англичане. На юго-востоке страны положение советской власти не лучше. СНК поэтому не настаивает более перед немцами на оставлении германскими войсками Ростова и Таганрога, но просит предоставить советскому правительству право пользования железнодорожными линиями на условии, что они будут «освобождены от Краснова и Алексеева». «Активное вмешательство против Алексеева, никакой больше помощи Краснову», — закончил Чичерин.

Просьба Чичерина о военной помощи со стороны Германии для немцев была наилучшим доказательством того, что советское правительство находится в совершенно безвыходном положении. Общее мнение германских дипломатов сводилось, однако, к тому, что даже при самом искреннем желании жить в мире с Германией советское правительство вряд ли способно будет обеспечить добрые отношения, поскольку на всех уровнях брестская политика Ленина саботируется. Германское правительство поэтому указало на невыгодное и угрожающее для Германии положение на внутреннем русском фронте и потребовало от СНК принятия самых решительных мер для подавления восстания чехословацкого корпуса и вытеснения англичан из Мурманска. В случае отказа советского правительства выполнить эти требования, Германия грозила предъявить ультиматум о пропуске своих войск в глубь русской территории для борьбы против англичан и чехословаков. Чичерин ответил, что борьба с чехословаками и англичанами будет успешной лишь в том случае, если германское правительство обещает сохранить в неприкосновенности демаркационную линию и не допустить перехода этой линии Красновым.

Политика Германии в тот период была на удивление непоследовательной. В Прибалтике, Финляндии, на Украине, на Дону и на Кавказе немецкие войска, по существу, противостояли советским, в то время как на территории России поддерживали у власти большевистское правительство. Однако, как и прежде, все упиралось в то, что переориентация германской политики и ставка на небольшевистские силы должна была привести к изменению условий Брест-Литовского соглашения в смысле их смягчения, например, отказа от отделения от России Эстляндии, Лифляндии и Украины. Гельферих поэтому запросил согласие Берлина на передачу ему полномочий для ведения переговоров с рядом небольшевистских политических групп, в том числе с латышами и представителями сибирских политических групп. Готовясь к возможному разрыву с большевиками, Гельферих запросил кроме того разрешения МИДа перевести посольство из Москвы в оккупированный немцами Псков. На перевод посольства Берлин дал удовлетворительный ответ. Но попытки Гельфериха заручиться согласием германского правительства на улучшения для России условий Брестского договора в случае начала переговоров с антибольшевистскими политическими партиями или группами вызвала недовольство МИДа. Особенно резко выступал статс-секретарь по иностранным делам адмирал Гинце, считавший новое советское предложение неприемлемым по политическим и военно-практическим соображениям. К мнению его прислушивались, так как раньше он возглавлял военную миссию в Петрограде, и считалось, что он знает Россию. И поскольку в ответ на предложение советского правительства Германия промолчала, в Москве поползли слухи о предстоящей отставке Чичерина в связи с провалом его политики по умиротворению немцев. Оснований для слухов было более чем достаточно еще и потому, что 5 августа Гельферих был отозван в Берлин для устного доклада. В его отсутствие дела должны были вести остающийся в Москве германский генеральный консул Г. Гаушильд и Рицлер.

9 августа в Петроград из Москвы прибыла германская миссия в составе 178 человек, отправившаяся вскоре в Псков. Вслед за германским послом Москву покинули также турецкий посол Кемали-бей и болгарский посол Чапрашников. Консулы союзных держав также покинули столицу (защита их интересов была передана консульствам нейтральных стран, и над зданием американского генерального консульства был поднят шведский флаг). В те же дни советский посол Иоффе отбыл в Москву для консультаций (а когда отправился было в Берлин обратно, не был пропущен германскими военными властями в Орше; та же участь постигла Радека).

Положение самой Германии не было легким. Под впечатлением длительных тяжелых боев лета 1918 года в армию и тыл проникало разложение. В июле была сломлена наступательная сила, а в августе — сила сопротивления германской западной армии. Попытки воссоздать ее путем сокращения фронта закончились неудачей. Германская армия утратила те преимущества, которые получила в результате весенних наступлений, и начала неудержимо откатываться назад. И хотя на Востоке немцы вели еще военные действия и в августе оккупировали Донбасс, советская пресса давала знать, что уловила изменения на Западном фронте. 12 августа «Красная газета» опубликовала заметку «В оккупированной Белоруссии». Широкую практику в августе получил саботаж отсылки в Германию продовольственных грузов. Советское правительство безуспешно делало вид, что речь идет не более как об отсылке продуктовых посылок родственников томящимся в германских лагерях русским военнопленным. Но в посылки пленным, отправляемые из голодной России в Германию, никто не верил, и та настойчивость, с которой советской правительство, не слишком щепетильное в отношении русских солдат и офицеров, настаивало на отправке поездов с грузами в Германию, лишний раз давала повод для подозрений в том, что поезда были платой за Брестский мир. Протесты и подозрения были столь велики, что 11 августа Петросовет принял решение о задержании всех поездов «с посылками» и распределении их среди населения Петрограда.

Справедливо или нет, советская пресса начала рисовать положение на фронте в более светлых тонах. Положение Красной армии на чехословацком фронте «вполне надежное», писала одна из газет, «успех безусловно на стороне Красной армии», «наши славные отряды теснят чехословацкие банды», «окончательное подавление мятежа — вопрос дней». Особое внимание уделялось прессой Украине: «Украинские рабочие и крестьяне напрягают все силы, чтобы свергнуть Скоропадского и восстановить советскую власть», «из Черниговской губернии сообщают, что повстанцами сожжен большой мост около Локтя, к востоку от Глухова», «железнодорожный путь взорван в пяти местах», «около Хохловки к северу от Глухова взорвано два моста и один большой мост сожжен», «по последним сведениям Нежин захвачен повстанцами». «В городе Канатоне захвачено пять возов оружия».

Делались намеки на то, что из Украины, где уже разгорается восстание, революция через Польшу и Галицию перекинется в Австро-Венгрию, войска которой уже переходят на сторону Советов. Положение в Германии тоже описывалось исключительно как предреволюционное. Впрочем, и во всех остальных европейских странах тоже ожидалась в скором времени революция. Наконец, 22 августа стало известно о том, что страны Антанты требуют от Германии аннулирования Брестского соглашения как предварительного условия для начала мирных переговоров.

В такой ситуации согласие советского правительства на новый раунд переговоров с Германией в августе 1918 года могло бы показаться неразумным. Однако оно объяснимо. После убийства Мирбаха большевики перестали видеть в Германии основного своего врага, дни могущества которого были сочтены. Теперь уже всерьез обозначился другой грозный противник — Антанта, усиливающаяся по мере ослабления Германии и начавшая интервенцию в Россию. Ослабление Германии было теперь в интересах большевиков постольку, поскольку оно не вело к заключению европейского мира. Война, кроме того, увеличивала шансы на мировую революцию, в то время как мир на Западном фронте грозил открытием совместных военных действий европейских держав против ленинского правительства в России.

Переоценивая решимость своих противников уничтожить большевистский строй, Ленин считал, что Антанта потребует от Германии отстранения большевиков от власти. Если так, нужно было любыми средствами продлять мировую войну, сделавшись союзником Германии и оттягивая поражение немцев. 20 августа Ленин написал знаменитое «Письмо к американским рабочим», в котором призвал их оказать помощь «германскому пролетариату», иными словами, просил не воевать против Германии. В те же дни началось срочное минирование мостов по линии Северной железной дороги от Москвы до Вологды для взрыва их при приближении англо-французских войск. Только в этом свете объяснимо согласие советского правительства подписать 27 августа три дополнительных к Брест-Литовскому мирному соглашению, договора.

Когда 2 сентября во ВЦИК стал вопрос о ратификации соглашений, большевистская фракция не была против, а в оппозиции оставалась только незначительная фракция максималистов. От ее имени против ратификации договоров выступил Архангельский, подвергший резкой критике доклады большевиков Чичерина и П. А. Красикова. Архангельскому возразили бывший левый эсер Закс, переназвавшийся народным коммунистом, и Каменев. Закс назвал августовские соглашения самыми тяжелыми из тех, которые заключали большевики, но предложил ратифицировать договоры, назвав их «очередной передышкой». Каменев также указывал на временность уступки немцам и высказал надежду на скорую европейскую революцию. Большинством голосов договоры были ратифицированы.

15 сентября войска Антанты прорвали Балканский фронт; стало ясно, что мировая война подходит к концу. 27 сентября капитулировала Болгария. На Западном фронте развернулось наступление на линию Гинденбурга — последнюю линию обороны немцев. В тот же день линия была прорвана, и Людендорф, действовавший до тех пор хладнокровно, заявил 29 сентября, что в течение суток Германия обязана запросить Антанту о перемирии, так как иначе произойдет катастрофа.

В эти решающие для судеб мировой революции дни Ленин оказался выведен из строя пулями неизвестного террориста, стрелявшего в Ленина 31 августа. Попытки чекистов (а затем и историков) приписать эти выстрелы по некоторым данным эсерке, по другим — анархистке Ф. Каплан не кажутся убедительными. Так или иначе, Ленин был отстранен от власти еще и ранением. Германская революция созрела и пришла в его отсутствие. Пересмотрел ли он свой взгляд на передышку в те дни? Внешне может казаться, что да. 1 октября, находясь на излечении на даче в Горках, под Москвою, Ленин написал письмо Свердлову:

«Дела так «ускорились» в Германии, что нельзя отставать и нам [...]. Надо собрать завтра соединенное собрание ЦИК, Московского Совета, Райсоветов, Профессиональных союзов и прочая и прочая [...]. Назначьте собрание в среду в 2 ч. [...] мне дайте слово на 1/4 часа вступления, я приеду и уеду назад. Завтра утром пришлите за мной машину (а по телефону скажите только: согласны)».

Однако ЦК согласия на приезд Ленина не дал, справедливо опасаясь, что Ленин будет требовать сохранения передышки. 2 октября на заседании Бюро ЦК, а затем и ЦК полного состава решено было, не приглашая Ленина, зачитать 3 октября на собрании советского и партийного актива его письмо, в котором Ленин вновь предлагал повременить. «Кризис в Германии только начался», — писал Ленин. «Он кончится неизбежно переходом политической власти в руки германского пролетариата», «мы не будем нарушать Брестского мира теперь», — указывал Ленин и предлагал подождать, заверяя советской и партийный актив в том, что для помощи германской революции нужна армия в три миллиона человек, а ее можно создать не ранее весны 1919 года. Называя германскую революцию в письме Свердлову «событием дней ближайших», Ленин не собирался помогать ей еще полгода.

Адресат Ленина Свердлов мыслил совсем иначе: «Мы расцениваем события Германии как начало революции, — писал он 2 октября Сталину. — Дальнейшее быстрое развитие событий неизбежно». И пока Ленин весь день 3 октября сидел на пригорке, с которого была видна дорога, ожидая обещанной, но так и не посланной за ним машины, в ЦК, вопреки воле Ленина, было принято решение о поддержке германской революции, начавшейся на следующий день: 4 октября к власти в Германии пришло правительство Макса Баденского с участием лидера правого крыла немецких социал-демократов Шейдемана, заявившее о согласии подписать мир с Антантой на условиях « 14 пунктов» президента США Вильсона. Худшего для Ленина и быть не могло: возникла реальная опасность англо-американо-франко-германского блока против советской республики. В написанном им по этому поводу обращении во ВЦИК Ленин снова предлагал готовиться к войне, теперь уже с Западной Европой, но передышки не разрывать.

ВЦИК, однако, размышления о сохранении Брестского мира посчитал неуместными. Письмо Ленина было встречено холодно. В протоколе заседания была сделана лишь лаконичная запись: «Принять к сведению». Вслед за этим были заслушаны доклады сторонников разжигания революции в Германии. Радек назвал момент «неслыханно грандиозным», подчеркнув, что «в великие моменты надо быть великим, надо уметь рисковать всем, чтобы достигнуть всего». Троцкий тоже готовил к разрыву Брестского соглашения и революционной войне, которой вот-вот придет время. В духе доклада Троцкого ВЦИК принял единогласную резолюцию и предписал Реввоенсовету республики, председателем которого был Троцкий, «немедленно разработать расширенную программу формирования Красной армии в соответствии с новыми условиями международных отношений; разработать план создания продовольственного фонда для трудящихся масс Германии и Австро-Венгрии».

Ленин тем временем решил стать на путь передышки и в отношении Антанты, с которой еще вчера готов был драться совместно с Германией. «Мы [...] во всякий момент готовы идти на то, что обеспечит нам мир, — писал он Иоффе, вернувшемуся к тому времени в Берлин, — если только условия будут приемлемы. Для всех наших представителей, имеющих возможность встречаться с антантовскими представителями или политиками, связанными с ними, эта задача является одной из важнейших. Не забегая и не производя впечатления, будто мы молим о пощаде, надо в то же время при представляющихся случаях давать понять, что мы ничего так не желаем, как жить в мире со всеми. Их дело сказать нам их условия. Конечно, мы не можем санкционировать замену германской оккупации антантовской. Если нам скажут точно, чего хотят — обсудим».

Жить со всеми в мире в дни германской революции — в этом заключалась в те дни позиция Ленина. 22 октября на соединенном заседании ВЦИК, Моссовета, фабрично-заводских комитетов и профсоюзов Ленин выступил с докладом о международном положении:

«Вы знаете, что вспыхнула революция в Болгарии [...]. Теперь приходят с каждым днем известия и о Сербии [...]. Мы знаем, что в восточной Германии образованы военно-революционные комитеты [...] поэтому с полной определенностью можно говорить, что революция назревает не по дням, а по часам [...]. Большевизм стал мировой теорией и тактикой международного пролетариата», — сказал Ленин.

Из этого, как казалось, должен был следовать вывод о немедленной мобилизации сил для помощи германской революции. Но Ленин делал совсем иной вывод:

«С одной стороны, мы никогда не были так близки к международной пролетарской революции, как теперь, а с другой — мы никогда не были столь в опасном положении, как теперь. Налицо нет уже двух, взаимно друг друга пожирающих и обессиливающих, приблизительно одинаково (сильных групп империалистических хищников. Остается одна группа победителей — англо-французских империалистов [...]. Она ставит своей задачей во что бы то ни стало свергнуть Советскую власть России [...]. Вот почему, повторяю, никогда мы не были так близки к международной революции, и никогда не было наше положение столь опасным, потому что раньше никогда с большевизмом не считались как с мировой силой [...]. Есть новый враг [...] этот враг — англо-французский империализм».

Снова и снова Ленин предлагал выжидать, не разрывая мира, на этот раз из-за опасения интервенции Антанты (которая, впрочем, уже состоялась). Резолюция Ленина была принята ВЦИКом большинством голосов. 24 октября проводник ленинской внешней политики Чичерин по поручению Ленина направил пространное письмо президенту Вильсону, а 3 ноября — официально обратился к правительствам США, Англии, Франции, Японии и Италии с предложением... начать мирные переговоры, чем поверг все эти страны в замешательство: они и не знали, что находятся в состоянии войны со своей союзницей по Антанте. Нота Чичерина выглядела настолько нелепо, что на нее, по-видимому, просто не обратили внимания. К тому же надвигались новые грозные события: 4 ноября началась революция в Австро-Венгрии.

Не разрывая Брестского мира, большевики помогали германской революции тайно, главным образом через советское полпредство в Берлине. Они финансировали более десяти левых социал-демократических газет; получаемая посольством из различных министерств и от германских официальных лиц информация немедленно передавалась немецким левым для использования во время выступлений к рейхстаге, на митингах или в печати. Антивоенная и антиправительственная литература, отпечатанная на немецком языке в РСФСР, рассылалась советским полпредством но все уголки Германии и на фронт. Советским правительством был основан фонд в 10 миллионов рублей, оставленный на попечении депутата рейхстага Оскара Кохна, а в самой Германии на сто тысяч марок было закуплено оружие для организации восстания. Левый коммунист Иоффе наконец-то получил компенсацию за унизительную роль посла в империалистической державе.

Германское правительство было осведомлено о деятельности советского полпредства. Но поскольку вся агитационная литература посылалась из Москвы в контейнерах с дипломатическими грузами, поймать советских дипломатов с поличным было крайне трудно. В результате, германской полиции пришлось прибегнуть к провокации. В контейнер с советским дипгрузом были подброшены антигерманские листовки, которые и были «случайно» обнаружены германской таможней. Воспользовавшись этим, правительство Германии 5 ноября «за нарушение советским представительством в Берлине ст. 2-й Брестского мира, воспрещавшей всякую агитацию или пропаганду против правительства или государственных военных установлений внутри страны», отозвало свое представительство и все свои комиссии из Москвы и выслало за пределы Германии представительство советской России. Было очевидно, что германское правительство лишь искало повода для разрыва отношений с Советами и высылки советских дипломатов. Брестский мир был разорван самими немцами.

5 ноября подписала перемирие Австро-Венгрия. Союзные войска заняли Константинополь. В Болгарии была провозглашена республика. Ходили слухи о предстоящем отречении Вильгельма. На пленарном заседании лифляндского ландесрата была утверждена конституция нового государства (и 18 ноября латышские политические партии, собравшиеся на всеобщий конгресс, провозгласили независимость Латвии). В скором времени после этого германские и австро-венгерские войска, находившиеся на оккупированных территориях России и Украины, объявили о нейтралитете в русских делах. Сила, поддерживающая на Украине хоть какой-то порядок, самоустранилась.

В советско-германских отношениях, фактически разорванных, установилось состояние «ни война, ни мир», которое не было изменено даже 8 ноября, после установления в Германии республики и прихода к власти социал-демократов. Но и они не восстановили отношений с советской Россией. Возвращения Иоффе в Берлин большевики смогли добиться только через своих единомышленников в радикальном Берлинском совете, постановившем 9 ноября разрешить Иоффе вернуться в Германию.

Через два дня правительство новопровозглашенной Германской республики подписало в Компьене перемирие с Антантой. Теперь уже нечего было терять и большевикам. 13 ноября на заседании ВЦИК, состоявшемся в гостинице «Метрополь», Свердлов зачитал постановление ВЦИК об аннулировании Брест-Литовского договора «в целом и во всех пунктах». В тот же день советское правительство отдало Красной армии приказ перейти демаркационные линии и вступить в занятые немцами районы бывшей Российской Империи. Так началось одно из решающих наступлений Красной армии, целью которого было установление коммунистического режима в Европе. 25 ноября немцы вынуждены были оставить Псков, а 28-го — Нарву. В тот же день Рижский совет рабочих депутатов провозгласил себя единственной законной властью в Латвии. 29 ноября было образовано советское правительство в Эстонии (не занятым Красной армией остался только Ревель), а 14 декабря — в Латвии. Ядро тех красных войск составляли стрелки Латышской дивизии. К концу декабря глава советского правительства Латвии П. Стучка провозгласил независимость Латышской советской республики. В Латвии же 17 декабря был опубликован большевистский манифест, указавший на Германию как на ближайший объект наступления.

В те дни на повестке дня любого заседания или съезда стоял один вопрос — о мировой коммунистической революции. Казалось, все исчисляется днями. В феврале через Вильно Красная армия вышла к границам Пруссии. «Круг замкнулся, — произнес в начале февраля Радек, — только Германия, самое важное звено, все еще отсутствует». Но германская революция прорывалась со всей неизбежностью. В январе-феврале 1919 года в ряде городов Северной и Центральной Германии были провозглашены республики. Наиболее серьезным положение было в Баварии, где при активном участии большевика Евгения Левина в феврале была провозглашена советская власть и началось формирование Баварской Красной гвардии. Коммунистический мятеж вспыхнул в Руре, где была образована рабоче-солдатская республика.

Окончательная победа коммунистической революции в Германии ожидалась большевиками самое позднее к середине марта 1919 года. Но время уже было упущено. Социал-демократическое правительство Германии, наученное горьким опытом российских социал-демократов, начало принимать жесткие контрмеры. 12 февраля в Берлине был вторично арестован большевик Карл Радек. Правительственные войска, состоявшие из добровольцев и реорганизованных частей кайзеровской армии, вступили в Рур. Для защиты фланга Восточной Пруссии и оказания помощи антибольшевистскому добровольческому корпусу, сформированному в Прибалтике, генерал-майор Р. фон дер Гольц выступил с дивизией в направлении на Любаву. В мае правительственные войска Германии заняли Мюнхен. Баварская республика пала. Коммунистическая революция в Германии была подавлена. Вместе с нею, как оказалось, потерпела крушение мировая революция. Ее единственной жертвой осталась Россия.