Сегодня, зная о судьбе Учредительного собрания, разогнанного большевиками и левыми эсерами в начале января 1918 года, может показаться удивительным, что в течение всего 1917 года те же самые большевики и левые эсеры энергично выступали за его скорейший созыв. Так, Ленин, еще до возвращения в Россию, в Швейцарии, в листовке «Товарищам, томящимся в плену», предостерегал против Временного правительства, которое «оттягивает назначение выборов в Учредительное собрание, желая выиграть время и потом обмануть народ» и неоднократно выступал в защиту Собрания после возвращения в Россию в апреле. В день большевистского переворота, 25-26 октября, в воззваниях Военно-революционного комитета и в обращении Второго съезда Советов, принятом в ночь на 26 октября, новая власть подчеркивала, что созовет Собрание. Постановление об этом было утверждено 27 октября на первом же заседании ВЦИК второго созыва, где указывалось, что «выборы в Учредительное собрание должны быть произведены в назначенный срок, 12 ноября».
Советские законы и учреждения автоматически считались временными, в том числе и Совнарком, создаваемый как временный орган — до созыва Учредительного собрания, с началом работы которого теряли силу декреты советской власти. Упоминания об Учредительном собрании не содержались только в тексте декрета о мире. Но и здесь Ленин обещал передать все пункты договора на рассмотрение Собрания, «которое уже будет властно решать, что можно и чего нельзя уступить». Наконец, свержение Временного правительства также оправдывалось необходимостью созвать Собрание скорее.
Как бы в подтверждение этого 28 октября в избирательные комиссии на местах были разосланы телеграммы за подписью Ленина с приказом продолжать работу по организации выборов и обязательно провести их в установленный еще Временным правительством срок. Однако в самом постановлении от 27 октября дата созыва не называлась, а о первоначальном дне открытия Собрания большевики очень скоро постарались забыть. Категорически против созыва выступал боявшийся потерять власть в пользу многопартийного социалистического правительства Ленин. Он предлагал отсрочить выборы, расширить избирательные права, предоставив их 18-летним (молодежь была настроена преимущественно радикально), «обновить избирательные списки», объявить вне закона кадетов.
Не многие из большевиков тогда поддержали Ленина, считая, что отсрочка выборов будет понята как их отмена, и Ленин в который раз оказался в одиночестве. Однако некоторые практические шаги большевики предприняли. Так, 6 ноября они попытались (неудачно) завладеть документами комиссии по выборам в Собрание (Всевыборы): В. Д. Бонч-Бруевич потребовал от Всевыборы представить большевикам данные «о работе комиссии и вообще о тех мерах, которые ею принимаются для проведения выборов в назначенный срок», но Всевыборы заявила о непризнании СНК и выдать документы отказалась. Тогда же на заседании ВЦИК большевики и левые эсеры рассмотрели вопрос о выдвижении новых списков кандидатов Собрания, прежде всего потому, что из-за происшедшего раскола в эсеровской партии кандидаты ПСР и ПЛСР оказывались в общих (старых) избирательных списках. Большевик В. А. Аван-есов предложил в связи с этим «поднять вопрос об отсрочке выборов», чтобы левые эсеры успели составить новые списки, но ПЛСР отказалась.
Против отсрочки выборов энергично выступал Свердлов, считавший, что откладывать созыв Собрания — значит ослабить позиции большевиков и советской власти на местах. За проведение выборов высказались фактически все политические партии России, кроме анархистов и эсеров максималистов, с одной стороны, и некоторых правых партий, с другой. Но поскольку Собрание, по словам Ленина, могло оказаться кадетско-меньшевистско-эсеровским, большевики 8 ноября на расширенном заседании Петроградского комитета РСДРП(б) впервые рассмотрели вопрос о возможном его разгоне. В. Володарский, выступивший с докладом по этому поводу, указал, что в России народ, не прошедший демократической школы, не страдает «парламентским кретинизмом», и даже при успешном для большевиков исходе выборов в Собрание нужно будет проводить его «коренную ломку», в результате которой оно окажется «последним парламентским собранием» России. Если же, продолжал Володарский, «массы ошибутся с избирательными бюллетенями», Собрание будет разогнано силой.
Большевики надеялись, что в случае заключения блока с левыми эсерами и меньшевиками-интернационалистами они получат в Собрании относительное большинство и риск с его созывом казался оправданным. К тому же, несозванное Собрание стало бы символом всей антисоветской оппозиции и могло бы объединить страну на борьбу с большевиками. По крайней мере, Собрание обещало пользоваться большим авторитетом, чем Временное правительство. Видимо, по этим причинам ВЦИК 8 ноября единогласно высказался за соблюдение намеченных ранее сроков выборов.
9 ноября «Известия ЦИК» опровергли слухи о намерениях большевиков отсрочить выборы, а расширенное заседание ЦК РСДРП(б) одобрило решение ВЦИКа и призвало членов большевистской партии «к самой широкой, массовой предвыборной устной и письменной агитации». С этого дня «Правда» ежедневно публиковала избирательный список № 4 — кандидатов в Учредительное собрание по Петроградскому округу от ЦК и ПК РСДРП (б), военной организации большевиков, комитетов социал-демократии Польши и Литвы, а также ЦК социал-демократии Латвии. Всего — 18 человек. Список № 4 опубликовали также «Известия» (на что они не имели права, не будучи партийной газетой). Печатная агитация большевиков «достигла значительного размаха».
Политика левых эсеров в отношении Собрания была динамичной. 12 ноября, в день выборов, Б. Д. Камков на первой странице левоэсеровской газеты «Знамя труда» выступил со статьей, поддерживающей идею созыва Собрания. Камков заявил, что без санкции Учредительного собрания ни одно правительство не имеет права действовать от имени всего народа, и те, кто выступает против, «будут сметены с лица земли»; что только Учредительное собрание сможет «положить конец губящей страну и революцию гражданской войне». Однако на происшедших в этот день выборах левые эсеры потерпели поражение. Параллельные партийные левоэсеровские списки кандидатов в Учредительное собрание им удалось выдвинуть лишь в двух-трех случаях, и собрали они «совершенно ничтожное количество голосов».
Всего в 68 округах (по четырем округам данные есть лишь частичные) голосовало 44.443 тыс. избирателей, в том числе за большевиков 10.649 тыс., или 24%, за эсеров, меньшевиков и депутатов различных национальных партий — 26.374 тыс., или 59%, за кадетов и партии, стоящие правее кадетов — 7.420 тыс., или 17%. Из 703 делегатов, избранных в Собрание, 229 были эсерами, 168 — большевиками, 39 — левыми эсерами. Таким образом, даже вместе с левыми эсерами, большевики уступали ПСР, хотя и обгоняли кадетов и другие «правые» партии. Левым эсерам приходилось срочно менять лозунги. На состоявшемся неделю спустя Первом съезде ПЛСР они в целом выступили против Учредительного собрания. Из двадцати человек, выступавших в прениях по докладам А. М. Устинова и А. А. Шрейдера, посвященным Собранию, лозунг «Вся власть Учредительному собранию» защищал лишь один. В резолюции, принятой левоэсеровским съездом по вопросу об отношении к Собранию, указывалось, что «всякую попытку» превратить его «в орган борьбы с Советами» съезд будет считать посягательством «на завоевания революции» и оказывать тому «самое решительное противодействие».
Поскольку в общих списках эсеров в Учредительное собрание членов ПЛСР было крайне мало, левые эсеры призывали своих избирателей голосовать за список большевиков, предпочитая большевиков бывшим соратникам по партии. Тем не менее путаницы избежать было трудно, и избиратели, голосовавшие на выборах за общий эсеровский список, часто, против своей воли, голосовали не за ту партию, за которую намеревались. Эсеры пробовали исключить из своих списков левых (дабы за них не голосовали эсеровские избиратели), но безуспешно. Так, 8 ноября ЦК ПСР опубликовал заявление, что в списках партийных кандидатов по Петроградскому округу есть лица, вышедшие из эсеровской партии (в том числе М. Спиридонова), которые тем не менее не могут быть вычеркнуты из списков по установленным правилам о выборах. ПСР призвала поэтому выборщиков голосовать за эсеровский список (№ 9), «в твердой уверенности», что левые эсеры сочтут «долгом политической чести» снять свои кандидатуры. Но левые эсеры кандидатур не сняли.
На бойкот Собрания или уход из него левые эсеры соглашались, но дискредитировать себя насильственным роспуском не хотели. Впрочем, некоторые делегаты съезда соглашались разогнать Собрание в случае, если оно постановит распустить Советы и аннулирует декрет о земле. Иначе считал Ленин, «Надо, конечно, разогнать Учредительное собрание», — сказал он в те дни Троцкому. Вскоре стало ясно, что за разгон высказывается видный левый эсер Натансон. После некоторых колебаний ПЛСР, переживавшая, по словам Троцкого, «недели своего крайнего радикализма», согласилась с мнением Натансона.
Большевики, тем временем, пытались найти менее рискованное, чем разгон, решение проблемы. 20 ноября на заседании СНК Сталин внес предложение о частичной отсрочке созыва. Но предложение было отклонено, так как считалось, что такая «полумера» лишь усилит слухи о нежелании большевиков созывать Собрание. Решено было готовиться к разгону. Совнарком обязал комиссара по морским делам П. Е. Дыбенко сосредоточить в Петрограде к 27 ноября до 10-12 тысяч матросов. Г. И. Петровскому и Сталину поручалось, взяв в подмогу кого-нибудь из ВРК и того, «кого они найдут нужным», завладеть материалами Всевыборы. 21 ноября большевики и левые эсеры 67 голосами против 59 провели во ВЦИКе декрет о праве отзыва, согласно которому Советы получили право назначать перевыборы во все городские, земские и другие представительные учреждения, не исключая и Учредительного собрания. 23 ноября Совнарком назначил комиссаром Всевыборы М. С. Урицкого, а члены Всевыборы, отказавшиеся предоставить Сталину и Петровскому документы, были арестованы. Только после этого, 26 ноября, Ленин подписал декрет «К открытию Учредительного собрания». Первое заседание могло состояться по прибытии более 400 делегатов. Фактически это означало, что 28 ноября Собрание открыто не будет. А чтобы его не открыли без большевиков, декретом оговаривалось, что открыть Собрание может лишь уполномоченный Совнаркома.
Тем не менее 28 ноября, после митинга перед зданием Петроградской городской думы, развесившей по городу плакаты «Вся власть Учредительному собранию», собравшиеся демонстранты во главе с Черновым двинулись к Таврическому дворцу, окружив его со всех сторон. Латышский полк, охранявший дворец, не преградил дороги манифестантам, и эсеровские депутаты вошли внутрь. Единогласно избрав Чернова временным президентом Собрания, они подсчитали присутствующих членов и поняли, что их не более трети от избранного числа. Стало очевидно, что Собрание открыто быть не может, и эсеры разошлись по домам.
В остальных городах массовых манифестаций под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию» проведено не было. В Москве в этот день можно было видеть демонстрацию, шедшую под нестройное пение «Интернационала». Демонстрацию организовали эсеры. Возможно, их протест оказался бы более внушительным, если бы эсеровское руководство отказалось от идеи левого социалистического блока и согласилось действовать совместно с кадетами, получившими в Петрограде при выборах в Учредительное собрание 26,2% голосов. Между тем в организованный «революционной демократией» «Союз защиты Учредительного собрания» кадеты, несмотря на протесты народных социалистов, допущены не были.
Партию народной свободы ожидал еще один серьезный удар. После некоторой подготовительной работы», 28 ноября, Ленин утвердил декрет СНК «об аресте вождей гражданской войны против революции». Согласно этому закону, все видные члены кадетской партии, в том числе и депутаты Учредительного собрания, подлежали «аресту и преданию суду революционных трибуналов». 29 ноября на заседании ЦК большевистской партии Свердлов потребовал объявить кадетов «врагами народа» еще и постановлением ВЦИК, задним числом и в нарушение формальной процедуры: партийное решение было важно сделать решением советской власти.
На том же заседании Бухарин предложил вновь рассмотреть вопрос об Учредительном собрании и окончательно решить, созывается оно или нет — что, собственно, выгоднее: «разбить кадетов по частям или же собрать Учредительное собрание, а потом изгнать оттуда всех кадетов». Лично Бухарин стоял за второй путь и предлагал «организовать левую часть, изгнать кадетов», а левую часть Учредительного собрания, состоящую из левых эсеров, меньшевиков-интернационалистов и большевиков, «с колоссальным преобладанием» последних, объявить «революционным конвентом». Представителей других партий в случае их попыток открыть Собрание Бухарин предложил арестовать.
Начались споры. Сталин заметил, что предложение Бухарина «опоздало на сутки», и предложил «добить кадетов». Но Бухарина поддержал Троцкий: «Мы ведем линию на революционный конвент» — и предложил, учитывая, что у большевиков и левых эсеров большинства в Собрании не будет, «собрать всех кандидатов в Питере», вызвав большевистских депутатов по телеграфу, и открыть конвент не дожидаясь положенных 400 человек. На следующий день, как и предлагал Троцкий, ЦК принял решение о вызове в Петроград большевистских делегатов Собрания.
Не совсем ясно, шла ли речь о вызове большевиков — членов Учредительного собрания — для того, чтобы открыть «конвент», не дожидаясь приезда 400 депутатов, или же для того, чтобы как можно скорее набрать 400 представителей левого крыла и таким образом оказаться в большинстве. Через несколько дней, 5 декабря, большевики запретили своим делегатам покидать пределы Петрограда. Исключение делалось только для тех, кто уезжал из города меньше, чем на сутки. Эта мера, конечно же, была принята для того, чтобы из 400 собравшихся в Таврическом дворце делегатов Учредительного собрания большевиков было как можно больше. Устранение кадетов, сосредоточенных-практически только в городах, вблизи железнодорожных узлов, способных поэтому быстро прибыть к открытию Собрания, преследовало ту же цель.
Левые эсеры в общем приветствовали устранение конституционно-демократической партии с политической арены, хотя и усматривали в самом декрете потенциальную опасность для ПЛСР: практиковать террор по отношению к целой партии. Левые эсеры, кроме того, были недовольны тем, что декрет «Об аресте вождей гражданской войны против революции» в нарушение установившихся норм отношений ПЛСР и РСДРП(б) был принят большевиками без предварительной договоренности с левыми эсерами. И в этом левые эсеры также усмотрели опасный для себя прецедент. После длительного обсуждения вопроса левые эсеры решили выразить большевикам умеренное недовольство. Они внесли во ВЦИК запрос о том, «на каком основании арестованы члены Учредительного собрания, которые должны пользоваться личной неприкосновенностью».
Запрос обсуждался во ВЦИКе в ночь с 1 на 2 декабря. За отмену декрета высказались Мстиславский и Штейнберг. Последний считал акт ареста кадетов «нарушением демократии» и требовал, чтобы арестовывали лишь тех, кто действительно был виновен в контрреволюционной деятельности, причем в каждом конкретном случае точные данные о причинах ареста нарком юстиции предлагал докладывать ВЦИКу. Арестованных 28 ноября кадетов Штейнберг требовал освободить для участия в работе Собрания, так как в противном случае, по его мнению, оно превратится в филиал ВЦИКа. Вместе с тем Штейнберг поддержал ленинский декрет по существу, сказав, что звание члена Учредительного собрания не должно спасать «во время беспощадной борьбы с контрреволюцией». Это половинчатое предложение было, однако, подвергнуто критике и Лениным, и Троцким. Большинством в 150 голосов против 98 при 3 воздержавшихся ВЦИК принял большевистский проект резолюции, подтверждавшей «необходимость самой решительной борьбы» с партией кадетов. В резолюции далее указывалось, что ВЦИК и в будущем будет поддерживать Совнарком «на этом пути и отвергает протесты политических групп».
Под влиянием ли поражения на выборах в Собрание, или не желая извечно плестись в хвосте у большевиков (все равно численно превосходящих при голосовании любой резолюции) 3 декабря ЦК ПЛСР принял постановление о Собрании, совпадающее с позицией ЦК РСДРП (б). В нем говорилось, что отношение левых эсеров к Собранию будет всецело зависеть от решения им вопросов о мире, земле, рабочем контроле и от отношения к Советам. Сходные позиции большевиков и левых эсеров дали возможность двум партиям на Втором Всероссийском съезде Советов крестьянских депутатов указать в резолюции, касающейся Собрания, что если Собрание не признает за Советами право на власть, ему будет оказано противодействие. В этом случае, заявил от имени левых эсеров Колегаев, «мы вступим в борьбу с ним».
На основании принятой съездом резолюции большевики и левые эсеры обратились с воззванием Второго съезда крестьянских депутатов к крестьянству. Проект этого воззвания был составлен Лениным 6-7 декабря и вечером 8 декабря оглашен на заседании съезда. Написанный в жестких тонах, проект осуждал партию эсеров и призывал крестьян отозвать из Учредительного собрак»я тех депутатов, которые не полностью поддерживают решения Второго съезда Советов и Второго Всероссийского крестьянского съезда. Левые эсеры внесли в проект Ленина несколько смягчающих дополнений; и 15 декабря воззвание было опубликовано.
Не следует, однако, считать, что в вопросе о разгоне Собрания большевики и левые эсеры достигли внутри своих партий полного единодушия. В большевистской фракции против откровенного разгона высказались, в частности, члены бюро фракции Каменев, Рыков и Милютин. В связи с этим 11 декабря ЦК по предложению Ленина рассмотрел вопрос о смещении бюро фракции. Ленин, поддержанный Свердловым, потребовал от фракции полного подчинения ЦК. На следующий день бюро фракции было переизбрано, а Бухарин и Сокольников назначены во фракцию политическими инструкторами. После обсуждения фракция большевиков в Собрании единогласно одобрила написанные Лениным «Тезисы об Учредительном собрании», анонимно опубликованные в «Правде» 13 декабря.
В тот же день комиссар по делам Собрания Урицкий выступил с докладом «по текущему моменту» на заседании Петербургского комитета партии. Урицкий признал, что Урал «не оправдал ожиданий» и в целом большевики и левые эсеры не составят в Собрании и половины депутатов. Урицкий подтвердил, что Собрание будет созвано. Вопрос же о разгоне будет зависеть «от обстоятельств». «Разногласия с левыми эсерами теперь все уничтожились [...] — указал Урицкий, — жизнь учит их быстро и хорошо».
В середине декабря на Всероссийском Чрезвычайном железнодорожном съезде эсеры и меньшевики, напуганные объявлением вне закона кадетов, попытались прозондировать позицию левых эсеров в отношении возможных арестов эсеров и меньшевиков — членов Учредительного собрания и участников железнодорожного съезда. Левый эсер Черепанов в ответ указал, что советская власть «должна гарантировать неприкосновенность личности лишь тех приглашенных на съезд членов Учредительного собрания, которые не совершили преступления, вызывающего уголовное преследование», т. е. пересказал ранее предложенную ВЦИКу (но отвергнутую большевиками) резолюцию Штейнберга, дающую возможность различно трактовать понятие уголовно преследуемого акта, поскольку новый советский уголовный кодекс в те месяцы еще не существовал. От имени большевистской фракции съезда делегат Жук обсуждать затронутую проблему вообще отказался, и левый сектор съезда с пением Интернационала (захватив с собой знамя железнодорожного союза) покинул зал заседаний.
19 декабря четыре левоэсеровских комиссара — Коле-гаев, Карелин, Штейнберг и Трутовский — обратились в Совнарком письменно с просьбой рассмотреть все неясности, касающиеся Учредительного собрания, на ближайшем заседании. Просьба была удовлетворена. 20 декабря Совнарком, не связывая себе руки в деле разгона Собрания, постановил открыть его 5 января 1918 г. Вечером следующего дня, выступая на съезде железнодорожников, Спиридонова указала отнюдь не сочувствующему ей в этом вопросе залу, что Собрание «с подтасованным составом и, в частности, его правая часть может стать на пути развития социальной революции». «Революция перед этими препятствиями не остановится», — заключила Спиридонова, дав понять, что следует ожидать разгона.
22 декабря постановление о созыве Собрания большинством голосов при двух воздержавшихся утвердил ВЦИК. Одновременно с созывом Учредительного собрания большевики и левые эсеры назначили на 8 января Третий Всероссийский съезд Советов, а на 12 января — Третий Всероссийский съезд крестьянских депутатов (Чрезвычайный съезд крестьянских депутатов и представителей земельных комитетов). Съезды Советов созывались в противовес Учредительному собранию, что открыто признал Зиновьев. Он предупредил, что Собрание будет разогнано, если станет «препятствием для осуществления воли трудового народа», но опроверг слухи о запланированном разгоне.
Большинство левых эсеров считало, что Собрание должно быть открыто и не может быть разогнано до начала работы. Левые эсеры высказались также против ареста правой части. На совещании фракции ПЛСР они вынесли в отношении Собрания менее резкую, чем большевики, резолюцию. Меньшинство левоэсеровской фракции, впрочем, на самом заседании ВЦИК проголосовало за резолюцию большевиков, зачитанную Зиновьевым: ВЦИК «считает необходимым всей организационной силой Советов поддержать левую половину» Собрания против его правой половины. На следующий день Свердлов разослал от имени ВЦИК всем Советам, а также армейским и фронтовым комитетам телеграммы о созыве Третьего съезда и Чрезвычайного крестьянского съезда. В телеграммах указывалось, что лозунгу «Вся власть Учредительному собранию!» Советы должны противопоставить лозунг «Власть Советам, закрепление Советской республики».
В рамках подготовки к разгону Собрания в Петрограде 23 декабря было введено военное положение. Непосредственная власть в городе перешла к Чрезвычайному военному штабу, как бы заменившему собой Чрезвычайную комиссию по охране Петрограда. В состав штаба вошли Н. И. Подвойский, К. С. Еремеев, Г. И. Благонравов, Урицкий, Свердлов, Прошьян, В. Д. Бонч-Бруевич, К. А. Мехоношин, К. К. Юренев. В тесном контакте со штабом находились некоторые большевистские «военные работники», такие как Крыленко и Дыбенко. Петроград был разбит на несколько участков. Урицкого назначили комендантом Таврического дворца, где должно было заседать собрание. Начальником Петропавловской крепости оставался Благо-нравов; Еремеев командовал войсками Петроградского округа. Комендантом Смольного и прилегающих к нему районов назначался Бонч-Бруевич. На нем лежала обязанность не пропустить к Смольному и Таврическому дворцу поддерживающих Учредительное собрание демонстрантов.
Вечером 3 января ВЦИК, Петросовет и Чрезвычайная комиссия по охране Петрограда предупредили население, что «всякая попытка проникновения [...] в район Таврического дворца и Смольного, начиная с 5 января, будет энергично остановлена военной силой». Комиссия предлагала населению не участвовать в демонстрациях, митингах и уличных собраниях, «чтобы случайно не пострадать, если будет необходимо применить вооруженную силу». А на запросы о том, что будет делать советское правительство в случае возникновения антисоветских демонстраций, Бонч-Бруевич ответил: «Сначала уговаривать, потом расстреливать». Примерно то же предусматривала формальная инструкция по разгону манифестантов: «В случае неисполнения приказа обезоруживать и арестовывать. На вооруженное сопротивление отвечать беспощадным вооруженным отпором».
Правительство запретило назначенное на этот день собрание гарнизонных представителей и закрыло газету «Солдатская шинель». Кроме того, ВЦИК объявил, что всякая попытка со стороны какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет считаться контрреволюционным деянием и подавляться всеми имеющимися в распоряжении советской власти средствами, вплоть до применения вооруженной силы.
По приказу Чрезвычайного военного штаба штаб Красной гвардии мобилизовал все наличные силы и резервы. В боевую готовность были приведены Литовский, Волынский, Гренадерский, Егерский, Финляндский и другие полки петроградского гарнизона. В город прибыл сводный отряд Балтийского флота. Правда, Ленин боялся, что обычные воинские части, крестьянские по своему составу, ненадежны, так как «русский мужик может в случае чего колебнуться». Большевики поэтому распорядились «о доставке в Петроград одного из латышских полков». Кроме того, на подходах к Таврическому и Смольному расставлялись заградительные отряды, была усилена охрана государственных учреждений, патрулировались улицы, составлялись диспозиции уличных столкновений. «Надежный отряд матросов» для дежурства в Таврическом дворце — команду для возможного разгона депутатов Собрания — подбирал Бонч-Бруевич лично: 200 матросов с крейсера «Аврора» и броненосца «Республика». Возглавлял отряд анархист-коммунист матрос А. Г. Железняков.
В столицах большевики были хозяевами положения. В Москве и Петрограде за них голосовало в среднем 47,5% избирателей. В 80 крупных городах они получили в среднем 38% голосов. Но в крестьянских губерниях влияние большевиков было мизерным. В Поволжье, Сибири и Центрально-Черноземном районе за них голосовало 10-16% избирателей, а в каком-нибудь Нижнедевицком уезде Воронежской губернии — лишь 2,7%. Это давало эсерам надежду на благополучный исход всего предприятия.
Собирались ли эсеры отстаивать права Учредительного собрания вооруженной силой? Первоначально может создаться впечатление, что да. Еще во время Октябрьского переворота Чернов заявил в речи на Десятой петроградской партийной конференции, что эсеры всегда стояли за Учредительное собрание и «если кто-нибудь посягнет на него», партия вспомнит «о старых методах борьбы с насилием с теми, кто навязывает народу свою волю». 3 (17) ноября ЦК ПСР постановил «признать необходимым организацию всех живых сил страны, вооруженных и невооруженных, вокруг лозунгов: «Вся власть Учредительному собранию», «Защита Учредительного собрания всеми мерами и средствами».
Однако к январю 1918 года позиция ЦК ПСР изменилась. Эсеры не хотели теперь быть причиной вооруженного столкновения, а потому предпочли попробовать мирным характером демонстраций «морально обезоружить» верные большевикам части. 3 января, на заседании Лиги защиты Собрания из 210 делегатов от социалистических партий и «демократических организаций», а также представителей Путиловского и Обуховского заводов, было принято решение устроить 5 января мирную манифестацию. Вооруженное выступление ЦК ПСР категорически запретил, считая его «несвоевременным и ненадежным деянием».
5 января 1918г. эсеры явились в похожий на военный лагерь и наполненный караулами Таврический дворец, в котором должно было заседать Учредительное собрание. Церемония пропуска в Таврический была такой, что депутат ощущал себя заключенным. Перед фасадом Таврического стояла артиллерия, пулеметы, походные кухни. Все ворота были заперты, открыта лишь крайняя левая калитка, в которую пропускали по билетам. Охрана проверяла пропуска, осматривала входящего, прощупывала, искала оружие. Затем пропускали в калитку, где проводилась вторая проверка, внутренняя. Всюду были вооруженные люди, больше всего матросов и латышских стрелков. У входа в зал заседания стоял последний, третий кордон.
Большевики и левые эсеры находились во фракционных комнатах. Они действовали единым блоком, согласившись в том, что открытие Собрания не будет задержано из-за отсрочки начала работ Третьего Всероссийского съезда Советов, но полномочий своих Совнарком Собранию не передаст. Предполагалось, что Собрание откроется в 12 часов дня. Но прошло несколько часов томительного ожидания перед тем, как оно начало свою работу: всем важно было знать, чем кончатся манифестации в Петрограде.
Манифестанты начали собираться утром в девяти сборных пунктах, намеченных Союзом защиты Учредительного собрания. Маршрут движения предусматривал слияние колонн на Марсовом поле и последующее продвижение к Таврическому дворцу со стороны Литейного проспекта. Предполагалось, что броневики одного из дивизионов, стоящих на защите Учредительного собрания, подойдя к казармам Преображенского и Семеновского полков, настроенных нейтрально, перетянут их на свою сторону, после чего вместе двинутся к Таврическому. Однако в ночь на 5 января рабочие ремонтных мастерских, поддерживавшие большевиков, вывели из строя бронемашины броневого дивизиона, и задуманное эсерами предприятие провалилось. Кой-какие гражданские манифестации, тем не менее, организовать удалось, но они были разогнаны вооруженной силой. При этом около ста человек было убито и ранено.
(Когда об этом сообщили наркому юстиции левому эсеру Штейнбергу, тот ответил, что лично объездил все улицы центра Петрограда и что везде все спокойно.)
Около часа дня к Таврическому, но не к главному входу, а к одним из ворот внутреннего двора, подъехал Ленин (он не спешил, собирал сведения о разгоне манифестантов, доставляемые Урицким и Бонч-Бруевичем). По условному сигналу ворота открыли, и Ленина провели безлюдными коридорами в комнату большевистской фракции. Так с часу до половины четвертого он совещался со Свердловым, Сталиным, Урицким и Бонч-Бруевичем, принял участие в заседании ЦК, на котором еще раз обсуждался вопрос о процедуре открытия Собрания, затем в заседании большевистской фракции, где было окончательно решено покинуть Таврический в тот же день, если Собрание откажется принять Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа (т.е. передать власть Советам).
К четырем часам были рассеяны последние значительные группы манифестантов. На улицах Петрограда левый сектор одержал очевидную победу. Можно было уже не тянуть с началом заседаний. Делегаты стали заполнять зал. Вместе с ними входили матросы. «Их рассыпали всюду, — вспоминал Бонч-Бруевич. — Матросы важно и чинно разгуливали по залам, держа ружья на левом плече». По бокам трибуны и в коридорах — тоже вооруженные люди. Галереи для публики набиты битком сторонниками большевиков и левых эсеров (входные билеты на галереи, примерно 400 штук, распределял Урицкий). Сторонников правого сектора Собрания в зале было мало.
Как всегда, когда решался вопрос: быть или не быть большевистскому правительству — Ленин нервничал. По свидетельству Бонч-Бруевича, он был бледен «как никогда» сжал руки и обводил «пылающими глазами весь зал». Позже, и это тоже свидетельствовало о его нервозности, он, подчеркнуто расслабившись, полулежал в ложе, то со скучающим видом, то весело смеясь. В той же ложе, справа от председательской трибуны, заняли места члены Совнаркома.
В четыре представитель фракции эсеров Г.И. Лордкиианидзе указал присутствующим на позднее время и предложил старейшему из членов Учредительного собрания открыть его, не дожидаясь приезда отсутствующих большевиков (главным образом председателя ВЦИК Свердлова). Старейшим был Е.Е. Лазарев, но по предварительной договоренности он уступил старшинство С.П. Шрецову. Швецов поднялся на трибуну. Большевик, депутат собрания и будущий наркомвоенмор Ф.Ф. Раскольников вспоминает:
«Свердлов, который должен был открыть заседание, где-то замешкался и опоздал [...]. Видя, что Швецов всерьез собирается открыть заседание, мы начинаем бешеную обструкцию. Мы кричим, свистим, топаем ногами, стучим кулаками по тонким деревянным пюпитрам. Когда все это не помогает, мы вскакиваем со своих мест и с криком «долой» кидаемся к председательской трибуне. Правые эсеры бросаются на защиту старейшего. На паркетных ступеньках трибуны происходит легкая рукопашная схватка [...]. Кто-то из наших хватает Швецова за рукав пиджака и пытается стащить его с трибуны»
Так началось заседание Учредительного собрания России. «Мы собрались в этот день на заседание как в геатр, — писал левый эсер Мстиславский, — мы знали, что действия сегодня не будет — будет только зрелище». Впрочем, дух того дня не могут передать ни мемуары, ни сжатые и сдержанные стенограммы. «На самом деле было много ужаснее, нуднее и томительней [...] вспоминал эсер М.В. Вишняк. — Это была бесновавшаяся, потерявшая человеческий облик и разум толпа. Особо выделялись своим неистовством Крыленко, Луначарский, Скворцов-Степанов, Спиридонова, Камков. Видны открытые пасти, сжатые и потрясаемые кулаки, заложенные в рот для свиста пальцы. С хор усердно аккомпанируют. Весь левый сектор являл собой бесноватых, сорвавшихся с цепи. Не то сумасшедший дом, не то цирк или зверинец, обращенные в лобное место. Ибо здесь не только развлекались, здесь и пытали: горе побежденным!»
Растерявшись, Швецов объявил перерыв. В этот момент из рук председателя колокольчик вырвал подоспевший в зал Свердлов. От имени ВЦИКа он объявил заседание открытым и потребовал от Собрания передать власть Советам. По указанию Ленина большевик Скворцов-Степанов предложил пропеть «Интернационал». Зал дружно запел, хотя режиссеры у левого и правого сектора были разные (у эсеров — Чернов). Пропев, начали выбирать председателя. Эсеры выдвинули кандидатуру Чернова. Большевики — Спиридоновой. Избрали Чернова. За него голосовало 244 депутата, против — 151. За Спиридонову — 153, против — 244. Чернов вышел на трибуну и начал речь. Вряд ли ее кто-либо слышал, так как в зале не прекращался шум. Стенограмма, по мнению Чернова, не давала «даже отдаленного впечатления о том, что происходило на самом деле».
Выход Чернова на трибуну был встречен аплодисментами правого сектора и «невообразимым шумом, стуком, свистом» левого. На несколько минут заседание обратилось в хаос. Что касается самой речи Чернова, то она «многих и многих не удовлетворила: большевиков и левых эсеров тем, что председатель обошел в своей речи вопрос о советской власти» и «об организации власти вообще», эсеров — «теми уклонами, которые как бы давали исход некоторой левизне, некоторым уступкам в сторону большевиков». Речь Чернова «была выдержана в интернационалистических и даже социалистических тонах, порой до нетерпимости демагогических», будто оратор «искал общего языка с большевиками», пробовал создать условия для совместной законодательной работы.
Под тем, что говорил Чернов, с легкостью мог бы подписаться любой из большевиков или левых эсеров. Поддержав идею всеобщего демократического мира, выступив с предложением созыва в Петрограде совещания социалистов всех стран, поприветствовав «великую волю к социализму трудовых масс России», привязав к строительству социализма само Учредительное собрание и несколько раз использовав эпитет «под красными знаменами социализма», Чернов так и не вспомнил о большевиках и левых эсерах. И если из левого сектора зала кричали: «Без пули не обойтись вам!», то только согласно имеющейся общей инструкции шуметь независимо от того, что будут говорить ораторы-эсеры.
Большевики отметили примирительный тон речи Чернова. 7 января «Правда» написала, что «лепет» Чернова был сплошными словесными уступками советской платформе: «тут были и мир, и земля, и рабочий контроль, и даже — боже! — Циммервальд». Эсеровская фракция реагировала на речь своего лидера скорее отрицательно, указав, что Чернов посадил эсеров «в такие глубокие калоши», из которых, «пожалуй, уже никогда не выбраться». Беспартийная горьковская «Новая жизнь» позволила себе более резкую критику, отметив, что программа Чернова ничем, собственно, не отличалась от большевистской.
От имени большевиков в Учредительном собрании первым выступил Бухарин, потративший много времени на доказательство залу того, что Чернов, с его достаточно про-большевистской речью, все-таки не настоящий социалист, а вот большевики — настоящие. Выступавший от левых эсеров Штейнберг призвал Собрание принять Декларацию и передать власть Советам, что было равносильно самороспуску. Между тем эсеры и меньшевики все еще надеялись устоять, по крайней мере до речи Церетели. Когда он входил на трибуну, «крики со стороны большевиков, левых эсеров и «публики» дошли до таких размеров, что минут десять Церетели вынужден был стоять под дождем оскорблений и ненависти». Стенограмма Собрания отмечает:
«Председатель. [...] Слово имеет член Учредительного собрания Церетели. Церетели входит на кафедру. Рукоплескания на всех скамьях, кроме крайних левых. Все встают. Сильный шум на левых скамьях.
Председатель. Граждане, покорнейше прошу вас уважать достоинство собрания [...] (Шум, свистки.) Покорнейше прошу не мешать мне в ведении собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь!) Гражданин, как ваша фамилия? (Голос: Могилев!) Призываю вас в первый раз к порядку. [...] (Шум, крики.) Покорнейше прошу публику не вмешиваться в дело собрания. Граждане, покорнейше прошу соблюдать спокойствие. [...] (Шум, свистки.) Граждане, мне придется поставить вопрос о том, в состоянии ли некоторые члены вести себя так, как подобает членам Учредительного собрания. (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь!) Гражданин Могилев, вторично призываю вас к порядку. [...] (Шум продолжается.) Угодно вам, граждане, восстановить порядок собрания и не шуметь? Граждане, неужели мне придется напоминать, что Учредительное собрание есть место, где нужно уметь себя вести. (Шум.) Угодно Учредительному собранию, чтобы его председатель принял меры к тому, чтобы все соблюдали тишину и достоинство собрания? (Шум слева. Голос: Попробуйте!) Покорнейше прошу не шуметь. Гражданин Церетели, вы имеете слово.
Церетели. Граждане, представители народа! Я взял слово к порядку, чтобы обосновать мнение фракции, к которой я имею честь принадлежать. [...] (Шум. Голоса: Какой фракции?)
Председатель. Покорнейше прошу не переговариваться. [...] Граждане, не могущие сохранить спокойствие во время речи товарища Церетели, прошу вас удалиться и не мешать ему говорить. (Шум и возгласы слева: Вот еще, попробуйте!)» .
Сигналы к крику подавал Дыбенко. Эсеровское большинство было бессильно что-либо сделать. «Голос Чернова, его увещевания, призывы и просьбы терялись в гаме и выкриках. Многие его не слышали. Мало кто слушал. Кроме беспомощно звеневшего колокольчика, в распоряжении председателя не было никаких других средств воздействия против неистовствовавших и буянивших».
После речи Церетели состоялось голосование по повестке дня заседания. Большинством в 237 голосов против 146 утверждена была эсеровская повестка. Стало очевидно, что добровольно Собрание не разойдется. Для окончательного обсуждения вопроса о судьбе Собрания большевики и левые эсеры потребовали перерыва для фракционных совещаний. Руководители двух партий остановились на том, что нужно, формально не прерывая собрания, «дать возможность всем вволю наболтаться», но «на другой день не возобновлять заседание», а объявить Собрание распущенным и предложить депутатам разойтись по домам. Перед фракцией большевиков с изложением этого плана выступил Ленин. После некоторых колебаний было решено последовать его совету и из Собрания уйти. В Белый зал Таврического дворца вернулись только Г. И. Ломов и Раскольников, зачитавший декларацию большевиков об уходе. От имени левых эсеров аналогичное заявление вскоре сделал Карелин. Поднялся шум, крики, оскорбления, защелкали на хорах затворы. Какой-то большевик встал около своего пюпитра и, обернувшись к эсерам, стал упрямо и монотонно кричать: «Палачи! Палачи! Палачи!» Ему вторили голоса: « Кто ввел смертную казнь!». Это было в пятом часу утра.
После ухода из собрания большевики и левые эсеры приняли постановление о его роспуске и включении большевистской и левоэсеровской фракций Собрания в состав ВЦИК. Первоначальный проект тезисов был заготовлен заранее, но для формального утверждения декрета днем 6 января провели новое заседание, возможно из-за того, что в ночь на 6-е Совнарком не был в полном составе.
Утром 6 января Дыбенко отдал начальнику караула дворца Железнякову приказ «разогнать Учредительное собрание уже после того, как из Таврического уйдут народные комиссары». Первым собрание покинул Ленин, оставив письменное распоряжение: «Предписывается товарищам солдатам и матросам, несущим караульную службу в стенах Таврического дворца, не допускать никаких насилий по отношению к контрреволюционной части Учредительного собрания и, свободно выпуская всех из Таврического дворца, никого не впускать в него без особых приказов». Затем Таврический покинули остальные наркомы. Зал заполнили матросы и красноармейцы. Несмотря на это, фракция ПСР несколько ожила, начались прения, по предложению Чернова, решено было не расходиться до тех пор, пока не будет завершено обсуждение подготовленных эсерами законов о земле, мире и государственном устройстве. Их предполагалось опубликовать на следующий день от имени Учредительного собрания. Депутатов торопили, грозили потушить свет; депутаты заготовили свечи.
Можно было бы уже начинать разгонять Собрание, но Дыбенко не хотелось при этом присутствовать, и он тоже решил уйти. Перед уходом он встретился с Железняковым, который, зная о письменном приказе Ленина не применять силы, спросил, что ему будет, если он поступит иначе. Дыбенко ответил: «Учредилку разгоните, а завтра разберемся». Железняков вернулся в Белый зал, подошел к Чернову, оглашавшему в это время проект закона о земле, выждал, затем тронул Чернова за плечо и сказал, что «караул устал» и все присутствующие должны немедленно покинуть зал заседаний. Чернов пробовал возражать, что Собрание «может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила». Но после вторичного требования Железнякова уступил, предложил собравшимся принять все эсеровские законопроекты без прений, после чего объявил перерыв до 5 часов дня. На все это ушло минут десять-пятнадцать. В 4.40 утра Учредительное собрание прекратило свою работу.
«Историк, который рассчитывал бы найти драматические эффекты в день 5 января 1918г., был бы разочарован. Внешняя обстановка первого заседания Учредительного собрания и его роспуска была донельзя проста», — писал историк Н. Рубинштейн. Когда утром того же дня Раскольников и Дыбенко рассказывали о разгоне Собрания Ленину, тот «сощурив карие глаза, сразу развеселился», а услышав, что Чернов «не сделал ни малейшей попытки сопротивления», глубоко откинулся в кресло и «долго и заразительно смеялся».
6 января СНК принял с небольшими поправками тезисы декрета о роспуске Учредительного собрания. После незначительных редакторских доработок в ночь с 6 на 7 января большинством голосов при двух против и пяти возюржавшихся декрет был утвержден ВЦИКом и опубликован в советских газетах. А еще через два дня петроградцы похоронили убитых 5 января 1918г. манифестантов на том же кладбище, где покоились жертвы расстрела 9 января 1905 года. 18 января декретом СНК из всех ранее изданных советских законов были устранены ссылки на Учредительное собрание.
10 января был также разогнан красногвардейским отрядом только что начавший свою работу Третий Всероссийский крестьянский съезд, созванный временным Исполнительным комитетом Второго Всероссийского съезда крестьянских депутатов, стоявших на защите Учредительного собрания и платформе эсеров. Часть членов Исполкома съезда была арестована; остальных по 5 человек сводили в низ здания, обыскивали и отпускали. В это время в Смольном заседал начавший свою работу 8 января большевистско-левоэсеровский Третий Всероссийский съезд крестьянских Советов, где большевиками или левыми эсерами были все кроме кроме 16-ти делегатов.
Одновременно в Петрограде собрался Третий Всеросийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Из (>25 его делегатов только несколько человек не были большевиками или левыми эсерами. 13 января оба съезда слились. С отчетом ВЦИК на объединенном съезде выступил Свердлов; с докладом о деятельности СНК — Ленин, указавший, что после двухмесячного опыта совместной работы с левыми эсерами между РСДРП(б) и ПЛСР уже нет разногласий и по большинству вопросов вырабатывается единое мнение. Резолюция по докладу Ленина, одобряющая деятельность ВЦИК и СНК, была единогласно поддержана фракцией левых эсеров. Левые эсеры голосовали также за большевистские резолюции о мирных переговорах в Брест-Литовске и по национальному вопросу. Большевики же в ответ поддержали левоэсеровскую резолюцию о принятии первого раздела «Основного закона о социализации земли», и этот шаг К. В. Гусев справедливо рассматривает как «уступку», как «одну из сторон принятого партией [большевиков ] компромисса» по отношению к левым эсерам.
Эти дни стали зенитом большевистско-левоэсеровского союза, настолько тесного и, как казалось, прочного, что ПЛСР начала поговаривать о слиянии двух партий. Олицетворением этого союза было избрание Третьим съездом нового состава ВЦИК. ЦИК Советов крестьянских депутатов, в котором доминировали левые эсеры, был лишен права входить в объединенный ВЦИК на паритетных началах. Съездом избирался теперь общий Исполнительный комитет, при котором была создана Крестьянская секция. Ее председателем стала Спиридонова. Трудно сказать, в обмен на что согласились левые эсеры добровольно распустить руководимый ими ЦИК Советов крестьянских депутатов. Возможно, они считали, что со временем большинство в объединенном ВЦИКе будет принадлежать левым эсерам. Действительно, из 306 членов ВЦИК третьего созыва большевиков было 160, а левых эсеров — 125. Не исключено также, что левые эсеры опасались поворота крестьян вправо, к эсерам, и предпочли избавиться от крестьянского ЦИКа, заменив его Крестьянской секцией при ВЦИК.
Уже после разгрома Учредительного собрания Ленин назвал немудрым и крайне рискованным решение большевиков и левых эсеров допустить созыв Учредительного собрания. Впрочем, он указывал, что в конечном итоге все сложилось благополучно. Борьба против Учредительного собрания упрочила сотрудничество большевиков и левых эсеров. Слияние высших органов власти привело в свою очередь к объединительному движению на местах, где в Советах большевики и левые эсеры действовали сообща и так противостояли влиянию меньшевиков и эсеров. Уделяя серьезное внимание борьбе со своими политическими противниками внутри России, большевики в то же время не забывали, что главная их задача — международная. Разгром Учредительного собрания был лишь этапом на пути к разрешению германской проблемы, где интересы Ленина столкнулись с интересами мировой революции и большинства советского и партийного актива.