1

Он возвращался в деревню, неся на плече узелок с семенами, купленными в поселке. Чтобы сократить путь, он свернул в кривой переулочек и сразу же увидел ее. Как человек, который долго прожил на необитаемом острове и вдруг заметил далеко в море мачту корабля, он не поверил своим глазам. Сердце замерло, и он чуть не вскрикнул: в глухом, заброшенном поселке — скрипка! Он бросился к ней. Скрипка, в старом, вылинявшем чехле, была прислонена к худосочному деревцу. Из чехла виднелся изогнутый гриф с колками, похожими на воткнутые в него ключики. К скрипке был прикреплен крест из жухлой травы — в знак того, что скрипка продается. Не отрывая глаз от скрипки, он подошел ближе и тут только увидел стоявшего рядом мальчика лет десяти. Он был худой, грязный, в одежде не по росту, в слишком больших для него туфлях на босу ногу, с воспаленными то ли от жары, то ли от чего-либо еще глазами.

— Продаешь? — спросил он у мальчика. — Дай-ка поглядеть.

— Гляди, — ответил мальчишка, окинув его недоверчивым взглядом: действительно ли тот хочет купить? Перед ним стоял человек лет за пятьдесят, весьма неприглядного вида — с залатанным мешком на плече, в перепачканных глиной башмаках, в брюках, запачканных грязью. — Эй! Это заморская цитра! — крикнул мальчик, словно предостерегая: не вздумай дотронуться до нее.

— Знаю, это скрипка, — спокойно ответил мужчина. — Я взгляну. Если хорошая, то куплю.

Мальчик сказал чуть более приветливо:

— Ладно, гляди, только осторожно, а то чехол больно старый, ткни — и разлезется, да и ремешок еле держится.

Мужчина скинул с плеча убогий мешок и взял в руки скрипку. Чехол и вправду был ветхий и дырявый, да и сшили его когда-то из лоскутков вручную, мелкими стежками. Нетрудно было догадаться, что хозяину скрипки пришлось нелегко, но что он очень дорожил ею.

Похоже, к скрипке давно не прикасались: чехол весь в пыли, разноцветные лоскутки, из которых он был сшит, выцвели и стали почти одинакового желтовато-серого цвета, выделяясь только чуть более светлыми или темными пятнами. Ткань с годами истончилась и стала хрупкой, словно старая газетная бумага.

Он осторожно развязал ремешок, стягивавший гриф, и снял чехол. Под густым слоем пыли, потемневшая от времени, скрипка была великолепна. Его руки мгновенно почувствовали, что это старинный инструмент, вещь редкостная. Он осторожно смахнул пыль с ее корпуса, и тотчас, словно спала завеса тумана, сверкнул глубоким, таинственным блеском лак. Он положил скрипку на левое плечо, прижал ее подбородком, взял смычок и прикоснулся к струнам. Им овладело пьянящее чувство счастья, как при встрече с очень дорогим существом после долгой разлуки. Будто прекрасный могучий беркут послушно опустился на плечо охотника. По тому, как непринужденно, привычным движением он взмахнул смычком, видно было, что скрипка — в руках мастера.

Вокруг собрались любопытные. Мальчишка, продававший скрипку, почуял покупателя в этом человеке с изборожденным морщинами лицом и побелевшими висками и не мог сдержать улыбки, оскалив пожелтевшие зубы, — ведь отец заставлял его с утра до вечера стоять на улице с этой скрипкой. Прошло больше двух недель, а никто даже не приценивался. Люди проходили мимо, бросив равнодушный взгляд, не останавливаясь хотя бы из любопытства. Он, словно в наказание, торчал здесь целыми днями, а сегодня, наконец-то, появилась радостная надежда на освобождение.

— Хорошая скрипка, прочная. Попробуй — выдержит. — Мальчишка старался изо всех сил, боясь упустить единственного покупателя. Он расхваливал свой товар так, словно продавал лопату или соху.

Мужчина как будто и не слышал слов мальчика. Стоило ему пройтись смычком по струнам, как послышались прекрасные, чистые звуки, родившиеся где-то в глубине скрипки. Словно журчание бьющегося в горной расщелине ручейка, они рассыпались в воздухе. Ему показалось, будто все вокруг засверкало ослепительным светом. Что такое? Неужели звучание скрипки, которого он давно не слышал, так взволновало его? Нет, нет! Не просто скрипки. Только первоклассный инструмент может рождать такие звуки… Они-то и растревожили его, проникли в самое сердце.

Он забыл обо всем на свете. Одно движение его плеча, и корпус скрипки сверкнул на солнце глубоким золотисто-красным цветом. Он поднял глаза. В лучах заходящего солнца он увидел необычайно чистое, светлое, широкое, просторное небо. Протянувшиеся по нему облака напоминали огненно-красных драконов, лежащих на спокойной глади безбрежного неба-озера.

Непонятно почему зрелище этого прекрасного заката, эта бесконечность неба и земли унесли его куда-то вместе с улетающими звуками скрипки. Музыка всколыхнула в его сердце и копившиеся годами горькие, мрачные чувства, и вместе с тем приятные, сладостные воспоминания, и трудно сказать, тяжело ему стало или радостно, но слезы увлажнили его лицо.

Когда замер последний звук, он словно очнулся и огляделся вокруг. Мальчишка и несколько жителей поселка смотрели на него в изумлении: одни — разинув рты, другие — нахмурив брови, словно не в силах разгадать какую-то загадку, третьи — не без опаски, как на полусумасшедшего.

А он думал о том, что никогда у него не было такой скрипки, способной передать малейшие движения души. Струны ее словно были струнами его сердца. Та немецкая скрипка, которой он лишился несколько лет назад, не могла сравниться с этой. Словно палитра большого художника, на которой он смешивает любые краски, какие пожелает, какие только вообразит себе, эта скрипка имела безграничный диапазон звуков, необычайно выразительных. Без сомнения, ему в руки попало сокровище. Достав из-за пазухи платок, он хорошенько протер скрипку, чтобы получше разглядеть ее.

Корпус был прост, без всяких украшений. У него перехватило дыхание: мягко закрученная головка скрипки напоминала очертаниями прическу древней красавицы, безыскусные колки были по-старинному изящны. На обратной стороне грифа из черного дерева, истертого бесконечными прикосновениями, даже образовалась впадина, а там, где подушечки пальцев прижимают струны, были заметны небольшие вмятины. Только на старинном инструменте могут появиться подобные отметины — так камни дорожки к древнему храму бывают стерты и отполированы ногами путников. Лак на скрипке местами облупился, это напоминало патину на древней бронзе, придающую ей такое очарование. Он пригляделся и обнаружил на головке скрипки и сбоку на корпусе мелко выгравированные сложные узоры. Сердце у него екнуло, он перевернул скрипку и на кончике грифа увидел несколько латинских букв.

— Скрипка из Кремоны! — воскликнул он. Ему было давно известно, что Кремона в Италии славится своими скрипками, что там жил знаменитый Страдивари. Мастерство Страдивари и его учеников было необычайно тонким, их инструменты звучали так, что завораживали слушателей, перенося их в неведомый, чудесный мир. Каждая такая скрипка уникальна, за ними охотятся коллекционеры из разных стран, как за шедеврами искусства. Прежде, слушая рассказы о старинных итальянских скрипках, он относился к ним как к занимательным историям, действительным или вымышленным. Разве могло ему прийти в голову, что он станет обладателем такого сокровища! Кто бы мог подумать, что в этом захолустье, после того как он лишился собственной скрипки, лишился возможности выступать с концертами, счастья, которое приносила ему музыка, и совсем пал духом, эта скрипка из Кремоны, словно растроганная его судьбой, сама найдет его?

— Ты чего ее вертишь? Берешь или нет?

— Да, да, конечно! Сколько стоит?

Мальчишка, обрадованный донельзя, повернулся к дому и заорал:

— Отец, скрипку берут! Отец!

Створка разбитых ворот, у которых стоял мальчик, со скрипом отворилась, и показался худой, низкорослый мужчина с бледным лицом. На нем были черная куртка и черные брюки с широченными штанинами, едва доходившие до щиколоток, и рваные матерчатые туфли со стоптанными задниками, надетые на босу ногу. Длинные тускло-черные волосы и борода подчеркивали бледность его бескровного лица. Узкие глаза беспокойно бегали, так и шмыгали вверх-вниз, и от этого казалось, что они расположены на лице вертикально. Эти необычные блестящие, все подмечающие глазки совсем не вязались с его изможденным, болезненным видом. Он бросил быстрый взгляд на человека, держащего скрипку, и спросил:

— Вы хотите купить?

Его сильный сычуаньский акцент выдавал в нем человека не из этих мест.

— А сколько вы хотите за нее?

— А сколько вы дадите? — зыркнув глазами, спросил коротышка с бесстрастным лицом, как у человека, привыкшего торговать.

— Раз ты продаешь, ты и цену назначаешь.

— Хоть так и полагается, но эта заморская цитра не харчи какие-нибудь или домашняя утварь, тут нет твердой цены. Как уж договорятся продавец и покупатель. Вы не глядите, что она старая, она не разбита, не сломана, ею можно пользоваться как новой. А вот цену назвать не так-то просто. Мне ее отдали за долги. А ты знаешь, сколько тот человек мне задолжал?

— Ну так скажите.

И коротышка начал рассказывать, как попала к нему скрипка:

— Дело было так. Лет тридцать назад держал я в Чунцине чайную и сдал мансардочку одному студенту. Это его вещь. Днем он учился, а вечерами играл на этой заморской цитре. Уж очень был бедный, задолжал мне за комнату, за воду, за свет. Но я человек не жадный, никогда не помню, сколько кто мне должен, будут деньги — отдаст, нет — ну и ладно. Потом студент заболел чахоткой, а когда умирал, отдал в счет долга свой матрац, одеяло и еще кое-какие пожитки, ну, там книги да эту заморскую цитру. Он сказал, что инструмент хороший. Сам я им не пользовался, так и пролежал он все годы дома… Вот какое дело. Говоришь, назначить цену? Если взять эту заморскую цитру и прикинуть долг того студента, так знаешь как дорого будет? Вот вы и думайте, как тут быть. Нужна она вам, так дадите больше или меньше. О чем тут толковать?

— Что вам сказать…

Он знал, что скрипке цены нет.

Но коротышка вдруг признался:

— Вообще-то, я думал получить за эту заморскую цитру юаней пятьдесят или шестьдесят, но, раз уж она так тебе нравится, могу уступить немного. Давайте за сорок?

— Что? Сорок?! — изумился он.

— А что — слишком дорого? Я вам вот что еще скажу…

— Нет, нет, — прервал тот горячо, — эта скрипка и двести стоит.

Ему показалось, что коротышка решил быть великодушным, и, растроганный, он добавил благоговейно:

— Ведь это итальянская скрипка!

Коротышка вдруг замолк. Его черные «вертикальные» глазки еще больше загорелись и запрыгали вверх-вниз. И хотя слова «итальянская скрипка» ничего не говорили ему, по интонации покупателя он понял, что эта цитра необычная вещь, и опыт торговца подсказал ему, что перед ним — простофиля, ничего не смыслящий в делах. Он не стал выспрашивать, почему эта цитра так дорого ценится, однако тон его сразу же изменился.

— Да, конечно, я знаю, что это дорогая безделушка. А ту цену я назвал нарочно, чтобы проверить, разбираешься ли ты в товаре. Ты честно назвал цену, будь по-твоему.

Покупатель не почувствовал фальши в словах коротышки, он помолчал немного, опустив голову, потом решился:

— Сто двадцать.

Вот это да! Сам же одним махом поднял цену в три раза! Стоявшие рядом зеваки остолбенели. Но коротышка не собирался упускать попавший ему в руки товар, ценности которого он так и не мог себе представить. Он покачал головой:

— Сто двадцать? Не слишком ли мало? Вы ведь знаете, что эта цитра пролежала у меня тридцать лет, я все не мог с ней расстаться. И не стал бы продавать, если бы не болезнь матери этого мальчишки…

И с этими словами он забрал скрипку.

Испугавшись, что тот передумает продавать, мужчина поспешил надбавить:

— Ну, сто пятьдесят, согласны?

Собравшиеся вокруг молча наблюдали. Им было ясно, что коротышка — настоящий торговец, а покупатель и купить не умеет. Один набивает цену, ловчит и так и сяк, а другой, простофиля, всю его брехню за чистую монету принимает. Коротышка видит, что этому человеку очень уж хочется заполучить цитру, а тот не замечает, что ему хотят ее всучить втридорога. Одни считали его дураком, другие заподозрили, что в этой похожей на тыкву-горлянку деревянной коробке что-нибудь спрятано. Некоторые догадывались: коротышка на этом не успокоится, наверняка попытается еще что-нибудь выжать из покупателя. И впрямь, коротышка воскликнул:

— Сто пятьдесят? Не пойдет, не пойдет! Вы ведь сами же сказали, что ей цена двести, разве не так? Я не из тех, кто не понимает, что это за штука такая. За кого вы меня принимаете?

— Но ведь ты… ты… — губы его задрожали, — ты же сам говорил, что хочешь сорок, а двести — это я сказал.

Коротышка рассмеялся:

— Да это я в шутку. Моя цитра триста стоит!

Лицо покупателя покраснело от гнева, но он не произнес больше ни слова, только не отрывал глаз от скрипки в руке торговца, как человек, у которого силой отняли самое дорогое. Потом он нагнулся, поднял свой узелок, закинул его на спину и пошел прочь. Торговец растерялся. Стоявший позади него мальчик дернул его за полу куртки:

— Наконец-то дождались покупателя, а ты его упустил. Разве не говорил: хоть бы за тридцать избавиться?

Тот пнул мальчишку ногой и прошипел:

— Болтай поменьше, дурак!

И тут же закричал вслед покупателю:

— Эй, товарищ, о цене договоримся, не уходи!

Но покупатель молча удалялся. Однако, сделав шагов десять, он вдруг остановился и повернул назад. Как будто он хотел уйти, но что-то его удерживало. Он стал перед коротышкой и, все еще в гневе, проговорил:

— Да, я сказал: двести, да, это так. Но я беден, потребуй хоть чуть больше, и я уже не смогу купить.

Глаза коротышки забегали, как бы прикидывая, правду ли говорит покупатель. Решив, что тот не врет, торговец сделал вид, что уступает:

— Ну ладно, пусть будет по-вашему. Так и быть, отдам. Деньги при вас?

— Нет. Если сговоримся, завтра в восемь утра принесу, жди меня здесь.

— Ладно, сговорились. Больше не менять! — Коротышка повернулся и ткнул пальцем в сломанные ворота. — Завтра утром постучи сюда. Я здесь живу. А вы из какой деревни?

Не ответив, тот бросил:

— Завтра в восемь. И ушел.

Коротышка, мальчик и любопытные молча смотрели ему вслед. Кто он?

Вправду ли отдаст двести юаней за этот хлам, ни на что не пригодную старую деревяшку, из которой только можно извлечь какие-то «чжи-чжи-я-я»? Этот человек не был похож ни на крестьянина, ни на учителя сельской школы, ни даже на чужака, приехавшего навестить родных. Все невольно провожали взглядом его удалявшуюся фигуру, освещенную лучами заходящего солнца.

2

Тусклый свет луны, вливаясь в крохотное окошко глинобитной фанзы, осветил изголовье его кровати. Он передвинулся в тень, желая погрузиться во мрак и найти в нем покой. Но глаз его тут же уловил наполняющие всю комнату неясные причудливые тени, и в памяти невольно вновь всплыл вчерашний день, такой же перепутанный и рваный, как эти тени.

Когда не спишь, в голове теснятся обрывки мыслей, клубки воспоминаний, подобные несущимся в небе рваным облакам. Мысли мелькают какие-то разрозненные, отрывочные, бессвязные, как будто бессознательные впечатления возникают и исчезают бесследно. Воспоминания о людях, событиях, мечты сегодняшние, прошлые, будущие то исчезают во мраке, то появляются вновь в бесконечном переплетении.

Если всплывали воспоминания о недавнем тяжелом прошлом, он всеми силами старался подавить их. Он не хотел думать о случившемся, и это нежелание думать было щитом, который судьба подарила ему после того, как жизнь исколола его ядовитыми шипами. Щит прикрывал от пронзительной боли, причиняемой воспоминаниями, притуплял ее. Но он весь был в дырочках, и воспоминания неудержимо просачивались сквозь них.

Такая четкая картина словно живая стоит перед глазами. Толпа подростков с красными повязками на рукавах, в военной форме цвета травы, с деревянными винтовками и кожаными ремнями в руках заставляет его, стоящего на обломках домашней утвари, играть на своей драгоценной немецкой скрипке мелодию «В море не обойтись без кормчего». Когда он доиграл, парни вырвали у него скрипку, швырнули на землю, разбили прикладами в щепки, истоптали каблуками. А потом повернули к нему свои злобные и самодовольные лица победителей. Он привез ту скрипку из Германии, где учился, и десятки лет не расставался с ней ни на один день. Погибла единственная дорогая ему вещь.

Почему он вдруг вспомнил об этом? Не потому ли, что увидал в поселке итальянскую скрипку и она всколыхнула в его памяти события, о которых он запрещал себе думать? Не надо больше воспоминаний. Не лучше ли подумать о чем-нибудь приятном?..

Вот открылся огромный, свисающий чуть ли не с неба пурпурный бархатный занавес. Резкий луч прожектора выхватил его фигуру. Он не видит ни самого себя, ни публику в черноте зала. Только ощущает приятное прикосновение скрипки, прижатой подбородком… А потом гром аплодисментов, восторженные крики, цветы, горячие благодарные письма. В нем крепла вера в свое призвание. И родилось дерзкое желание стать китайским Паганини…

О чем мечта? Какая скрипка? Какой Паганини? Прочь! «Кампания критики и борьбы», обыски, проверки, побои, пинки — и он чувствовал себя собакой, потерявшей хозяина. А потом ссылка туда, где жили когда-то родные и близкие. К счастью, производственная бригада приняла его семью, и началась новая, незнакомая жизнь: сеять, собирать навоз, рубить хворост, пасти скот. От прежней жизни остались только жена и дочь. Но за много лет он не научился разговаривать с ними, их дела не интересовали его. Он привык говорить лишь со своей скрипкой. Радость, успокоение, счастье — все это давала скрипка. Он рассказывал ей о том, что у него на душе, и ему казалось, что она понимает.

Но скрипка разбита. А как она ему нужна! Как ветер парусу. Как небо птице. А сегодня он увидел то, о чем мечтал. Более того, он увидел итальянскую скрипку! Но ему, конечно, не заполучить ее. Нет денег! Вернувшись домой, он сразу же рассказал жене о своей радости, и бледное, изможденное лицо жены оживилось, но вскоре потухло. После того как он купил семян, у них осталось сто девяносто юаней. Если отдать их за скрипку, все трое останутся без гроша.

Это была удивительная ночь. Жена и дочь рано улеглись, но он не слышал их дыхания. Он тихонько позвал жену, окликнул дочь, ни та, ни другая не отозвались. Он думал о том, что завтра утром придется пойти в поселок, извиниться перед коротышкой, объяснить причину и отказаться от скрипки…

Он неотрывно смотрел на льющийся из окна лунный свет, тусклая ртуть которого постепенно сгущалась в ртутный туман.

Из бесконечной дали, пронизанной серебристым лунным светом, донеслась прекрасная мелодия, знакомая и незнакомая, сладостная и волнующая… В тот же миг он почувствовал, что плавно возносится ввысь, навстречу лунному свету. Оказалось, что он летит на огромной белой птице, похожей на лебедя. В руках у него необыкновенная скрипка, и он парит в небесах. Лететь и играть — как это прекрасно! Как восхитительна скрипка! А что это за узелок? Очень похож на тот, с семенами, который он вчера нес из поселка. Какие несравненные, божественные звуки извлекает он из скрипки! А справа и слева от него два огромных белых крыла машут в такт музыке…

Что это — сон? Нет, не может быть. Он погладил длинную шею белой птицы: прикосновение к гладким, плотным, шелковистым перьям было совершенно реальным, осязаемым. Он с силой несколько раз провел смычком по струнам, ощущение от скольжения конского волоса по струнам было совершенно реальным и даже передалось кончикам пальцев…

Но тут со всех сторон набежали тучи, резкий свет молнии ослепил его, оглушили раскаты грома. Белая птица закачалась, словно лодчонка в бурном море, которую волны то подбрасывают высоко, то швыряют вниз. Он с трудом удерживал скрипку, смычок в руке бешено прыгал, звуки стали беспокойными, хаотичными, похожими на вой ветра.

Белая птица опустилась на землю среди городской толпы. Люди в зеленом с красными повязками на руках окружают его. Один из них показался ему знакомым — невысокого роста, с удлиненными «вертикальными» глазками. Человек протягивает руку, чтобы отнять у него скрипку. Уж не тот ли это тип, что продавал итальянскую скрипку. Он уже раскрыл рот, чтобы заговорить с ним, как вдруг человек вырвал у него скрипку, положил ее себе на плечо и бросился со всех ног, да так, что скрипка в мгновение ока стала меньше спичечной коробки. Он потянулся к скрипке, чтобы схватить ее, но рука почему-то оказалась неестественно короткой, попробовал вытянуть ее, но почувствовал, что вытянулось только его тело.

Внезапно все исчезло, остались лишь какие-то неясные силуэты. Затем он осознал, что это был сон, что он все еще лежит в постели. Дорожка лунного света из окна передвинулась и стала отсветом блекло-голубого предрассветного неба. Луна еще светила, и виднелись редкие звезды, мрак в комнате рассеялся, и все стало серым. Ночной холод и свежий предрассветный ветерок заставили его окончательно проснуться. За окном давно уже пели петухи, дочь и жена сладко посапывали во сне.

Он подумал, что нужно встать и идти в поселок. До него более тридцати ли; если отправиться в путь сейчас, то к восьми можно поспеть.

Он сел, стал одеваться и вдруг увидел на столике у кровати, под чашкой с водой, пачку денег. Откуда деньги? Он взял их, сосчитал — ровно сто девяносто юаней. Все деньги, скопленные семьей. Значит, пока он крепко спал, жена тихонько положила их, чтобы он мог купить скрипку! В его сердце хлынула волна благодарности. Тут он заметил в предрассветном сумраке какой-то предмет, которого не было вечером, когда он ложился спать, — что-то белело возле подушки. Это был квадратный бумажный конвертик. Открыв его, он обнаружил сорок юаней и записку. Иероглифы было трудно разобрать, и он подошел к окну. Дочь писала ему:

«Папа, это немного денег, которые я сама собрала. Я копила их, чтобы купить тебе скрипку. Здесь немного, но они как раз пригодятся тебе. Прошу тебя, не отказывайся. Твоя дочь.

16/IV.1970».

Мог ли он надеяться? Целых двести тридцать юаней! Можно купить скрипку, и еще останется. Жена, дочь… как же это они? Все казалось еще более удивительным, чем сон, который он только что видел. Но он и не пытался понять. Огромная радость на время заслонила все. Ему хотелось разбудить жену и дочь, поблагодарить, обнять, расцеловать, но он не решился нарушить их сладкий сон.

Поскорее бы добраться до поселка, купить скрипку и сыграть им. Он смочил полотенце в тазу с холодной водой, обтер лицо и, прихватив пару лепешек, бодро отправился в путь.

3

На фоне постепенно светлеющего неба темнели поля, покрытые сплошной серой пеленой. То ли ночь еще задержалась на земле, то ли опустилась перед восходом солнца плотная утренняя дымка, сквозь которую просматривались лишь очертания деревьев. С востока, где виднелись темные силуэты деревень, издалека доносилось пение петухов, лай собак, непрестанное мычание коров и блеяние овец. Кое-где светились редкие огоньки. Холодный, влажный, пронизывающий утренний ветерок шуршал в придорожных зарослях камыша, в невидимых прудах с темной, словно лакированной поверхностью, всплескивала рыба среди водорослей, а над головой раздавалось хлопанье крыльев летучих мышей. Был еще звук — его собственных шагов.

За пазухой у него топорщился узелок с деньгами. Дорога была длинная, и он стал размышлять о неожиданном для него поступке жены и дочери. Тут ему вспомнился один случай.

Четыре года назад, в самый разгар «культурной революции», дочке было всего двенадцать лет. Однажды вечером студенты консерватории пришли делать у него обыск. Шел сильный дождь. Дочка вдруг куда-то исчезла и не возвращалась целую ночь. Он беспокоился, не случилось ли чего, но на другое утро она, вся вымокшая, прибежала домой. Челка прилипла ко лбу, губы посинели. Он расспрашивал ее, но так и не узнал, куда и зачем она уходила. Только через два года ему стало известно, что в день обыска она тайком взяла его ноты и закопала их. Когда они с дочерью откопали тайник, оказалось, что верхние листы уже сгнили, да ноты и не представляли особой ценности. Во время всеобщего хаоса и бедствий тех дней, когда жизнь человеческая постоянно была в опасности, он не придал значения поступку девочки. Только сейчас, через несколько лет, до него дошло, как это было трогательно… Откуда у нее сорок юаней? Годами копила? Неужели действительно на скрипку? Это… это…

Много лет он отдавал всего себя скрипке, тогда как живущие рядом жена и дочь молча отдавали ему свои сердца. Только сейчас, когда настали мрачные времена, он понял это.

И еще он подумал: почему в последние годы жена никогда не заговаривала с ним о скрипке? Он даже в глубине души обижался, думал, что она не понимает его, не разделяет его радости и горести. Но почему же тогда она отдала ему сегодня все деньги, какие были в доме? Ну да, конечно, жена боялась причинить ему боль. Только любящий человек так тонко чувствует, так деликатен. Да и не просто любящий, но глубоко преданный, понимающий его душу.

Он потрогал сверток за пазухой — все сбережения семьи и деньги, скопленные дочерью с таким трудом. И он взял их, чтобы купить столь желанную для него, но совершенно бесполезную для их жизни вещь. Не слишком ли это эгоистично? Нельзя потратить эти деньги. Он внезапно остановился. Но в тот же миг колдовская скрипка поманила его.

Он долго стоял, пока совесть боролась с желанием, но в конце концов нашел успокоивший его довод: жена и дочь будут рады его радости. Если он купит скрипку, она поможет ему доставлять им удовольствие, давать им отдых и утешение после целого дня тяжелого, унылого труда. Это его немного успокоило, и он зашагал к поселку. К тому времени совсем рассвело, туман рассеялся, поля стали зелеными, а большие и малые пруды заблестели под солнцем.

4

Еще не было восьми, когда он постучался в знакомую дверь. Коротышка открыл и впустил его в дом. Он оказался в темной, убогой комнатенке, в которой не видно было ни одной целой, чистой или новой вещи. На кровати спал красноглазый мальчишка, продававший вчера скрипку. В этой же комнате хлопотала по хозяйству женщина. Она была примерно такого же возраста, что и коротышка, такая же низкорослая и тощая. Должно быть, его жена.

Едва усадив его, коротышка выпалил:

— Я решил не продавать цитру.

— То есть как? — растерялся он.

— Жена говорит, это подарок. Да и двести юаней — невелики деньги. Даже если и продам, все равно не разживешься. Зря заставил вас столько пройти, уж извините меня.

Жена, которая мыла что-то, стоя к ним спиной, не проронила ни звука.

Он вскипел, не зная, что сказать:

— Ты… ты… Как же так?.. Мы же договорились?

Коротышка вперил в него свои длинные «вертикальные» глаза и вдруг сказал:

— Если подкинешь еще, я продам.

Наконец-то он понял хитрость коротышки. Оголтелая жадность этого человека чуть не привела его в ярость, но он совладал с собой, понимая, что все разговоры с ним бесполезны. Поднявшееся из глубины души чувство гордости заставляло его поскорее покончить с этим делом и уйти отсюда. Он сказал:

— Я честно скажу тебе, у меня есть двести тридцать юаней. — Он увидел, как сверкнули глаза коротышки, но пересилил себя и твердым голосом договорил: — Это все наши деньги. У меня жена больная, надо оставить себе юаней двадцать-тридцать. Могу добавить только десятку. Двести десять юаней, продаешь или нет? Если нет, я тут же ухожу и больше не приду к тебе.

Коротышка забеспокоился и быстро обменялся взглядом с женой. На лицо его выплыла угодливая улыбка, которая, казалось, была спрятана прежде где-то под кожей. Он, хихикнув, затараторил:

— Хорошо, хорошо, договорились, двести десять. Я продаю, ты берешь. Ты даешь деньги, я даю тебе эту заморскую цитру.

Когда он услыхал, что торг завершен, гнев его улегся и сменился радостным умиротворением. Он полез за пазуху, чтобы достать деньги.

— Где же скрипка?

— А это что? — И коротышка, обернувшись, показал на стену.

Он посмотрел туда, куда указывал пальцем коротышка, и увидел в углу комнаты, на стене, что-то белое, похожее на больничное фаянсовое судно. Что это? И вправду скрипка. Белая скрипка? Никогда не видел таких. Рука, достававшая деньги, замерла. Он решил, что коротышка опять набивает цену, и спросил:

— Что это за скрипка? Мне нужна та, вчерашняя.

— Ай-я! — воскликнул коротышка. — Ну и глаза у вас! Ведь это и есть вчерашняя заморская цитра!

— Да нет же, та была старинная. А это…

Тут жена коротышки повернулась к нему и, самодовольно посмеиваясь, сказала:

— Та самая и есть. Откуда у нас другая? Отец мальчишки подумал, что она слишком старая, а у нас как раз было полбанки белил, вот вчера вечером для вас и покрасили. Видите, какая красивая стала, чистая! Совсем как новенькая! Разве нет?

Она с улыбкой смотрела на него.

— Что? Покрасили?! — выкрикнул он с округлившимися глазами.

Коротышка, взглянув на его лицо, немного растерялся и спросил обеспокоенно:

— А что, плохо покрашено?

Скрипач вытащил руку из-за пазухи. Полная безнадежность и уныние отразились на его вытянувшемся лице.

— Что с вами? — удивился коротышка.

— Теперь я за твою цитру не то что двести десять, а и десятки не дам.

— Как? Почему? — «Вертикальные» глазки коротышки превратились в восклицательные знаки.

— Звук у нее теперь уж не тот. Считай, что скрипка пропала.

— Я… я думал, получу за нее еще несколько юаней, потому и покрасил, — признался коротышка. — Что же теперь делать? — забеспокоился он. — Может, соскоблить, а потом наждачной бумагой потереть и…

— Замолчи! — закричал он. — Ты ведь не только скрипку загубил! Что ты со мной сделал?!

И он на глазах изумленных супругов резко толкнул разбитую дверь и вышел, хлопнув ею изо всех сил.

Все кончено! Загублено! Ничего нет!

Словно слепой брел он назад к дому. В душе его была пустота… Он вновь потерял скрипку, вновь ощутил, что без музыки мир для него пресен, безвкусен, пуст. То, что произошло, еще более утяжелило безнадежность прошлой потери…

Он шел, чувствуя себя совсем одиноким на пустынной планете.

Подняв голову, он увидел вдали свой дом. Глинобитная фанза желтоватого цвета, несколько высоких светло-зеленых тополей, старая, покосившаяся изгородь — все было ярко освещено солнцем и отражалось в чистой воде пруда. Можно было различить склоненную фигуру жены во дворе перед домом, дочь развешивала белье. Растянутая на веревке рубашка в солнечных лучах была ослепительной белизны.

Почему-то эта обыденная картина оказала на него магическое действие. Он вдруг почувствовал, что в душе его воцарился покой — так разглаживается поверхность озера, когда уляжется ветер. Он невольно остановился. Все его существо наполнялось какой-то новой жизненной силой, и окружающий мир постепенно становился в его глазах богаче, полнее, ярче. И это рождало в нем беззвучную сладостную мелодию…

Перевод Б. Рифтина.

#img_9.jpeg