Опять повздорили. Повздорили муж и жена, почти семидесятилетние старики, неразлучно прожившие бок о бок сорок с лишним лет. И все эти годы сопровождались стычками и перебранками. Ссор, больших и малых, было у них столько, что и не упомнишь. Но как бы они ни рассорились, самое позднее через пару часов снова воцарялся мир — будто ничего и не случилось. Этих двух людей уже ничто не могло разъединить. Что уж ссоры? Таких стариков — нельзя было разделить, как воду, слитую из двух стаканов: как ни пытайся провести по поверхности воды разделительную линию, ничего не получится.

Но сегодняшняя ссора оказалась ожесточенной, как никогда, хотя и началась она, как и большинство супружеских ссор, по ничтожному поводу. Пока старуха разогревала еду, муж, выложив на стол длинный мундштук, нарезал бумажные лоскуты и полоски, склеивал из них самокрутки. Весь стол оказался завален его добром. Вроде бы ничего особенного и не случилось, но, когда старуха велела ему прибраться, муж заупрямился и, назло ей, даже пальцем не пошевелил. Тогда старуха, как и другая бы хозяйка на ее месте, начала брюзжать. А поскольку женское ворчание действует на мужей как запальный шнур, старик тут же вскипел. И пошло-поехало… Каждый выкладывал перед другим скопившиеся за многие годы счета — притом все более злыми словами. В припадке гнева она схватила мундштук и сунула себе в карман. Старик же вышел из себя и швырнул на пол табакерку, а войдя в раж, отправил вслед за ней и пепельницу. Раз дело приняло такой оборот, старуха разошлась еще пуще.

— Так ты бросаться начал?! — закричала она охрипшим, сиплым голосом. — Тогда уж чайник брось, коль ты такой герой!

Заслышав это, старик подскочил как ужаленный и в самом деле, схватив со стола большой фарфоровый чайник, с силой швырнул его оземь. Старуха аж вскрикнула с испугу при виде заполнивших весь пол осколков и разлившейся чайной лужи. Праведный гнев охватил ее, дряблые щеки задрожали, и, наседая на старика, она выпалила:

— Развод! Немедленный развод!

Годами она выстреливала эти слова каждый раз, когда их стычки достигали наивысшего накала. Поначалу охлаждать таким образом пыл противостоящей стороны удавалось. Но со временем толку от этого приема не стало, ведь угроза никогда не приводилась в исполнение. Тем не менее старуха всякий раз повторяла эти слова — то ли выражая в нужный момент крайнюю степень своего негодования, то ли слепо веря в устрашающую силу этих слов. После шестидесяти она незаметно для себя это слово забыла. Но вот сегодня вновь выкрикнула — значит, совсем вышла из себя.

Да, сегодня терпение старухи лопнуло. Но в таком же состоянии был и ее муж. Подобно быку, взбесившемуся при виде красного платка в руке тореадора, он готов был на все, хоть головой в омут. Ну и видик же был у старика: пыхтел, как паровоз, и носился кругами по комнате. Пробежал два круга в одну сторону, повернулся и побежал в другую. Сделал еще пару кругов и вдруг рванулся к выходу и выскочил на улицу, с силой хватив дверью. Да так решительно, будто навсегда из дому ушел.

А гнев старухи все не спадал. Оставшись в опустевшей комнате, она не переставала ругать супруга. Но вот бранные слова иссякли, и женщина устало опустилась на кровать, печальная и несчастная. Если бы, рассуждала она про себя, не перенесенный в молодости туберкулез кишечника, то были бы дети. И жила бы с ними — неужто лучше до конца своих лет ругаться с этим старым хрычом, все более упрямым, склочным, подлым. А то день-деньской вертись с ним, ублажай, готовь еду и даже рис, чай и пепельницу — все под нос поднеси, да еще смотри, как бы, не дай бог, не раскапризничался…

Вот какие мысли были у нее в голове, а тоска не отпускала сердце, и несколько старческих слезинок выкатилось из глаз, обрамленных полосками морщин.

Часы на стене пробили восемь, значит, с начала ссоры прошло уже два часа. Неизвестно почему, но всякий раз именно этот двухчасовой рубеж приносил перемену в ее настроение, подобно тому как конец морозов возвещает о ледоходе на реке.

Вздыбившаяся только что волна гнева мало-помалу улеглась. И отозвались вдруг эхом в ее голове собственные же слова: «Развод! Немедленный развод!» — теперь глупые и смешные. Ну где там разводиться, когда обоим под семьдесят! Она непроизвольно хихикнула. И с этим смешком отлегло от сердца — гнев, обиду как рукой сняло.

Она почувствовала, как пусто стало в комнате; в ней воцарилась необычная тишина, подобная той, что нисходит на поле брани после ожесточенной битвы. Настолько тихо стало, что хоть криком кричи, а все равно пустоты и тоски не разгонишь. Ну разве сто́ит, с грустью рассуждала она про себя, ссориться из-за подобной чепухи двум людям, прожившим вместе полную тягот и лишений жизнь? Об этом ей думалось всякий раз, когда она успокаивалась после очередной ссоры.

Но ведь старик всегда возвращался. Прежде он тоже убегал из дому, но примерно через час потихоньку появлялся. А сегодня уже два часа прошло, а его все нет.

Где же он, голодный, пропадает? На улице снег, а ведь выскочил без шапки, без шарфа, такой взвинченный, того и гляди поскользнется и упадет. Представив это, она уже не могла усидеть дома. Вытерев слезы с морщинистых век, встала, накинула пальто, сняла с крючка за дверью шарф и ватную шапку мужа и вышла на улицу.

Снегопад все усиливался, сугробов намело чуть не по колено. Посмотрев по сторонам, женщина выбрала то направление, куда они поворачивали каждое утро, выходя на прогулку. Ночь была не очень темная: белизна снега противостояла ночной мгле. Будто кто-то, обмакнув огромную кисть в белую краску, покрыл ею ветви деревьев, со всех сторон окружавших ее своими тенями. Дорога покрылась толстым слоем снега, стала мягкой, красивой. В свете уличных фонарей хрустальные снежинки беззвучно наполняли собой окружающее пространство. От такого снега исходит некий аромат влаги и чистоты, а когда ступаешь по нему, слышится звонкое, мелодичное поскрипывание. И возникает, особенно когда вытираешь мокрый снег со щек, едва уловимое, легкое ощущение прохлады. Обычный, давно привычный мир в какие-то четверть часа наполняется силой, торжественной тишиной, благородством, свежестью.

При виде этого снежного пейзажа ей вдруг вспомнилось то далекое, что было пятьдесят лет назад, когда он и она, беззаботные молодые люди, которым не было еще и двадцати, учились в университете. Старик тогда был обаятельным, сильным и энергичным парнем, любил волейбол, пел, играл в студенческом театре. В среде однокашников он слыл представителем «новой формации», радикалом. То ли из-за того, что он ей нравился и в ее сознании произошел резкий сдвиг, то ли, наоборот, именно потому, что их суждения постоянно совпадали, они сблизились, и она прониклась к нему симпатией. Они оба играли в студенческом театре, где она слыла превосходной танцовщицей. Каждый раз после вечернего представления будущий муж провожал ее домой. Все у них шло хорошо, но как-то получалось, что на публике они непринужденно болтали, а вот по пути домой, наоборот, не могли проронить ни слова. Так и шли молча, дорога казалась особенно длинной, и лишь звуки их шагов нарушали вечернюю тишину. Какие то были сладостные мгновения!

Ей вспомнился тот день. Шел такой же снег, они возвращались домой. Было тоже восемь вечера. Ее так долго тянувшееся ожидание именно в этот день переросло в предчувствие, проникнутое и волнением, и надеждой: наконец он что-то скажет. И вот на тихой дороге, что между берегом реки и забором, он вдруг, словно не владея собой, притянул ее к груди.

Она с силой оттолкнула его и, рассерженная, стала хватать пригоршнями с земли снег и бросать в него. А он? Стоял неподвижно, как истукан, пока, под ее снежками, не стал походить на снежную бабу. А она все бросала, бросала и вдруг, остановившись и глянув на него, кинулась к нему в объятия. Она почувствовала, как жар его чувства передается ей сквозь толщу облепившего одежду снега. Вот так началась их любовь — с шуточного сражения.

Уж столько лет душа хранит память об этом прекрасном событии, столько лет оно отчетливой картинкой стоит перед глазами. И всякий раз, когда шел снег, она невольно возвращалась мыслями к этому пьянящему эпизоду прошлого. В молодости вспоминала о нем почти всегда, когда видела, как падает снег, в зрелом же возрасте — лишь иногда. Когда же напоминала об этом мужу, он только загадочно улыбался, потом они оба замолкали, будто погрузившись в теплый старческий сон.

Но сейчас, на склоне лет, она даже во время снегопада очень редко вспоминала о том, с чего началась их любовь. Может, не хотела, чтобы давило тяжкое бремя пережитого, и поэтому держала это воспоминание в самом потаенном уголке, не желая его ворошить? Но почему же сегодня давнишний эпизод вдруг вновь возник перед глазами и постучался в ее сердце с такой силой, словно все случилось совсем недавно…

Сейчас она уже старуха, с того дня прошло полвека. И хотя время, как и прежде, ведет их вместе по дороге жизни, но оно же — время — иссушило их силы. Ее ноги, когда-то такие резвые и сильные, сегодня одеревенели и стали немощными. Постоянный ревматизм подгибает ее колени, коварно впиваясь в них болью в дождливую и снежную погоду. В такие минуты каждый шаг по снегу на дрожащих ногах дается с трудом. И вот стоило только потерять осторожность, и она, поскользнувшись, оказалась в глубоком мягком снегу. Сунув в снег руки и опершись о землю, она с трудом приподнялась — и в это мгновение вспомнила еще один эпизод прошлого.

То было вскоре после их свадьбы. Однажды вечером они пошли в кино на чаплиновские «Новые времена». Подходя к кинотеатру, они заметили, что небо помрачнело, а когда вышли на улицу, кругом было уже бело и снег все еще шел.

В те дни они упивались радостью медового месяца. Счастье, переполнявшее их сердца, придавало их бедному существованию поэтический смысл. Вид кружащихся на ветру снежинок еще больше поднимал настроение, лежащий повсюду снег был такой же чистый и светлый, как чувства, охватившие их. Они шли, болтая и смеясь, затем побежали, гоняясь друг за другом. Вдруг она поскользнулась и упала. Он подбежал и протянул руку, чтоб помочь подняться. А она вдруг ударила его по руке:

— Отстань, кому нужна твоя помощь!

Характер у нее был резкий — под стать его собственному.

Одним прыжком она встала на ноги. Ведь в те годы она была легка, как молодая косуля, не то что сейчас, когда двигаться ей тяжело, словно старой, немощной кляче. И сейчас ей так хочется ощутить протянутую руку помощи, хочется надеяться, что муж окажется рядом! Пусть он так же стар и немощен — одной рукой уж ее не поднять; если сможет, так только обеими руками. Да хоть бы и так — все лучше, чем лежать на снегу одной-одинешеньке.

Тут ей вспомнился сосед сверху, старый Ли, у которого в 1967 году замучили до смерти жену. Хотя у Ли есть дочь, которая после замужества по-прежнему живет вместе с отцом, но в будни она и ее муж всегда на работе, дед же сидит дома, предоставленный самому себе; в выходные то же самое: молодые уходят с детьми гулять.

В общем, между молодежью и стариками всегда есть дистанция. Молодые хотят проводить время с молодыми, а старому человеку в спутники нужен тоже старик.

Так что будем считать — повезло. У нее, такой старой, еще есть спутник жизни, шагающий с ней рядом, словно тень, вот уже почти пятьдесят лет. Пусть ее старик чересчур вспыльчив, упрям, не очень чистоплотен да к тому же толстокож, однако он всегда был порядочным человеком, за всю жизнь не совершил ни одного бесчестного, своекорыстного, некрасивого поступка. В годину общего падения нравов он также не терял собственного достоинства. Он был страстно увлечен своей электротехникой, поэтому не очень вникал в домашние дела. И даже сейчас, на пенсии, то и дело бегает в свой родной НИИ расспросить, посмотреть, поговорить, будто там и в самом деле есть какие-то дела, с которыми он никак не может развязаться.

Ей был по душе и характер старика — нрав настоящего мужчины, которому неведомы месть и злопамятство. А то, что он толстокож, не беда: просто скручен из грубых нитей, это делает его более мужественным.

Чем больше она думала, тем более дорогим становился для нее старик. Все, что раздражало ее и казалось непереносимым в старике каких-то два часа назад, исчезло неизвестно куда. В этот момент ее волновало лишь то, что старик ушел из дома в снежную тьму. Кабы чего не случилось. Беспокойство ее все росло. Если она в самом деле потеряет старика, во что превратится ее жизнь? Сколько лет по ночам старик будил ее громовым храпом, но стоило ему уехать в командировку, и она — из-за того, что теперь никто не храпел, — не могла заснуть, ей казалось, что мир наполовину осиротел… Подумала об этом, и ей захотелось во что бы то ни стало немедленно найти его.

Больше часа бродила она по заснеженным улицам. Время близилось к десяти. Кругом никого не было, старик по-прежнему не появлялся. Снег падал все реже и реже. Ступни ее ныли от холода, колени болели, идти дальше было невмоготу. Оставалось только вернуться домой, посмотреть, может быть, старик уже вернулся.

Еще издали она увидала, что в комнате горит лампа, ее свет, проникая через желтоватые окна, падал на снег перед домом. Сердце екнуло: неужели старик уже дома? Потом подумала: может быть, не старик свет включил, а она сама, выбегая из дому, впопыхах забыла нажать на выключатель?

Подойдя ближе, она заметила цепочку отчетливых следов, ведущих прямо к подъезду. Следы старика? Или — засомневалась она — это прошли соседи сверху?

Наклонилась и стала внимательно рассматривать их: ямки в снегу, ни большие, ни маленькие. Никак не могла разобрать, его следы или нет. «Бог ты мой! — подумала она. — Вот бестолочь: прожила с ним целую жизнь, а даже следов его не могу определить».

Покачав головой, она поднялась по ступенькам и открыла дверь. А перед тем, как распахнуть дверь в комнату, произнесла про себя: «Хоть бы он был здесь!» Подобное чувство было у нее пятьдесят лет назад, когда начались их свидания. Вот ведь как бывает: весенние чувства, приводившие в трепет душу в молодости, неожиданно вновь стучатся в сердце на старости лет.

Распахнута дверь — и вздох облегчения! Прямо за столом восседает муж, потягивая трубку. Осколки чайника убраны с пола. Явно это он разворошил огонь в печурке, она гудит и пышет вовсю. Сразу же сладостное ощущение тепла охватило ее окоченевшее тело. И еще, заметила она, на столе стоят две чашки чая — одна перед стариком, другая на другом краю, явно предназначенная для нее…

Старик поднял голову, посмотрел на жену, а затем кротко и смиренно опустил веки. Это был взгляд застенчивый, смущенный, выражавший сожаление о происшедшем. Такой взгляд в моменты, когда после ссор наступало примирение и воцарялся лад, доставлял ей невыразимую радость. Она постояла и, будто внезапно вспомнив о чем-то, достала из кармана мундштук, подошла к столу и положила его перед ним. В этот момент в носу у нее защекотало, ей показалось, что она вот-вот расплачется, но все-таки она нашла в себе силы сдержаться. Не проронив ни звука, она торопливо подошла к плите и подогрела голодному старику овощи, рис, да еще пожарила два яйца…

Перевод Е. Верлина.

#img_14.jpeg