Фэн Цзицай, один из наиболее талантливых и популярных современных прозаиков, стал известен советскому читателю по опубликованному в 1985 году русскому переводу повести под названием «Крик». Она была напечатана дважды и сразу же нашла дорогу к сердцам читателей. С выходом в свет настоящего издания наш читатель сможет ознакомиться уже с отдельным сборником произведений Фэн Цзицая.

Фэн Цзицаю всего сорок с небольшим, он родился в 1942 году в Тяньцзине, где живет и по сей день. Тяньцзинь не похож на Пекин и большинство других китайских городов. Он третий по численности населения город Китая (после Шанхая и Пекина), город промышленный, портовый, застроенный большей частью каменными домами европейского типа.

Детство писателя прошло в интеллигентной семье, еще школьником он познакомился не только с родной китайской литературой, но и с произведениями русской классики и советских писателей, которые были чрезвычайно популярны в Китае в 50-х — начале 60-х годов. Фэн Цзицай учился рисованию, увлекался спортом. Высокий рост, по-видимому, послужил причиной того, что он стал профессиональным баскетболистом. По условиям того времени он не мог уйти из команды, пока случайно не сломал руку. Тянуло же его больше к другому: к живописи, к художественному творчеству. Будущему писателю было двадцать четыре года, когда началась «культурная революция», оставившая столь глубокий след в душе Фэн Цзицая.

В 1981 году в журнале «Вэньибао» писатель рассказал о начале своего творческого пути. Он начал сочинять, именно сочинять, а не писать, в то время когда всякое творчество в Китае жестоко преследовалось. В те годы хунвэйбины своими преследованиями многих доводили до полного отчаяния, а нередко и до самоубийства. Каждое утро, писал Фэн Цзицай, он проходил по дороге на работу мимо Храма висящего панциря на берегу реки Хайхэ. Летом там нередко тонули неосторожные купальщики, а во время «трагического десятилетия» ежедневно топились доведенные до отчаяния люди. Фэн Цзицай видел тела этих несчастных, которых вытаскивали из воды длинными баграми и клали в ряд на берегу на циновку, и пытался представить себе, что пережил тот или иной погибший, что привело его или ее к самоубийству.

Фэн Цзицай пытался мысленно воссоздать картину трагической жизни погибших. Он лично не знал никого из них, так что это были истории, представлявшие собой целиком плод воображения будущего писателя. Со временем он стал рассказывать эти выдуманные истории своим близким и друзьям, но, так как это было опасно, Фэн Цзицай переносил действие в другие страны и в другую эпоху, давая героям иностранные имена. «В ту пору, когда никакого творчества вообще не было, для многих моих близких друзей эти истории были радостным событием», — вспоминал писатель, который, конечно, не думал тогда, что эти устные рассказы лягут в основу его будущих произведений.

Однажды к Фэн Цзицаю пришел его друг, поведал длинную и грустную жизненную историю и спросил: «Скажи, будут ли потом люди знать об этой нашей жизни? Если и дальше так пойдет, то через несколько десятков лет все мы умрем, и им ничего не останется, как верить глупой фантазии будущих писателей. Попробуй напиши сам. Это, конечно, опасно, но как ценно для будущих поколений». Фэн Цзицай задумался над словами друга, и с тех пор у него зародилась мысль о литературном творчестве и о том, чтобы запечатлеть трагическую действительность тех дней для будущих поколений.

Именно тогда, еще в 1971 году, Фэн Цзицай начал сочинять повесть о своем современнике, попавшем под жернова «культурной революции». Эту повесть — «Крик» — Фэн Цзицай писал тайком на тонкой рисовой бумаге, потом скатывал листочки в трубочку и прятал в раму своего велосипеда. Велосипед днем стоял во дворе, а там хунвэйбины каждодневно искали «нити враждебного заговора», и однажды, боясь, что кто-нибудь догадается снять седло велосипеда и заглянуть внутрь трубок, Фэн вынул все рукописи и сжег их. Но не писать Фэн Цзицай уже не мог. Он писал и прятал листы то в груде кирпича во дворе, то где-нибудь в щелях ветхого соседнего домика, или аккуратно склеивал углы страниц и прилеплял их к стене, наклеив поверх какие-нибудь пропагандистские картинки, или закапывал рукописи рассказов в землю, а то прочитывал написанное по нескольку раз, а потом рвал в мелкие клочья, бросая их в уборную или сжигая в печке. При этом ему казалось, что языки пламени охватывают его сердце. Так писал Фэн Цзицай в журнале «Вэньибао» в 1981 году.

Трагические события «культурной революции» произвели на Фэн Цзицая, как и на многих его сверстников, ставших впоследствии тоже писателями, такое сильное впечатление, что после завершения «трагического десятилетия» он задался целью написать целый цикл из 20—30 повестей и рассказов об этом уже ушедшем в прошлое времени.

Фэн Цзицай думал назвать его «Необычайная эпоха». В статье 1980 г. «О замысле „Необычайной эпохи“» он писал:

«Время, которое я хочу описать, — это главным образом 1966—1976 годы. ‹…› Название «культурная революция» для этого периода небывалого в мире хаоса совершенно не подходит. Оно не передает характера «революции», которая не имела никакого отношения к преобразованию культуры… Правда, одной из ее задач было вымести прочь всю современную китайскую культуру. Это десятилетие в соответствии со своими собственными переживаниями каждый называет по-своему. Будущие историки, возможно, дадут ему более подходящее наименование, но я сам называю его «необычайная эпоха». Закройте глаза и вспомните. В то время все было необычайным: необычайное бешенство, необычайная безжалостность, необычайная многозначительность, необычайная жестокость, необычайное невежество, необычайный хаос… Она была необычайной — эта эпоха. Ее необычайность была в том, что в мирное время вдруг проявилась небывалая жестокость, в условиях строгого диктата смог возникнуть небывалый хаос. Древняя страна с пятитысячелетней цивилизацией вдруг опустилась до такой темноты и невежества, которые даже трудно представить. Древние формы поклонения божеству были перенесены из разрушенных храмов и соборов в канцелярии и цеха, в заводоуправления и вагоны поездов и даже в простые дома. Материалисты вдруг превратились в фанатиков, почти идолопоклонников. ‹…› И я часто думаю, смогут ли люди будущего понять нас?»

В 1982 году в обращении к русскому читателю повести «Крик» Фэн Цзицай писал:

«Мне хотелось правдиво запечатлеть действительность определенного исторического периода, чтобы о ней не забыли. Если забыть о зле, оно может вновь появиться, в другом обличье».

Эта забота о будущем и ответственность перед историей движут пером писателя начиная с конца 70-х годов, когда он, попробовав свои силы в историческом жанре, перешел к открытому, смелому и честному описанию недавней действительности.

Еще не совсем утихли волны «культурной революции», еще не был публично осужден в Китае культ личности Мао Цзэдуна, а Фэн Цзицай уже заканчивал свою повесть с необычным названием «На тропинке, усыпанной цветами…». Она явилась первым крупным произведением современной китайской литературы, в котором была раскрыта и осуждена психология тех девчонок и мальчишек, руками которых чинилась расправа над истинными коммунистами, над людьми, преданными революции, подлинными патриотами и интернационалистами.

Мы читали в газетах сообщения о зверствах разбушевавшихся хунвэйбинов и новоявленных «мятежников» — цзаофаней, но что чувствовали они сами, какова была их психология, задумывались ли они над происходящим? Этого газеты, естественно, поведать не могли. И как раз об этом читатель может узнать из повести Фэн Цзицая, показывающей, как девочка-старшеклассница Бай Хуэй, дочь директора завода, оказывается в числе тех, кто избивает прикладами деревянных винтовок незнакомую учительницу английского языка, которая впоследствии умирает от побоев. В дальнейшем оказывается, что сын учительницы спасает тонущую Бай Хуэй, у молодых людей возникает взаимное чувство, но Бай Хуэй видит фотографию его погибшей матери, и ее начинают мучить угрызения совести. Только-только начавшийся юношеский роман обрывается. Бай Хуэй уезжает в далекие степи и работает там медсестрой.

История Бай Хуэй рождена воображением писателя, но сложилась на прочной основе виденного и пережитого им самим в эти нелегкие годы. Через три месяца после начала «культурной революции» к нему самому явились хунвэйбины и учинили разгром в его доме. А через год, в день свадьбы писателя, его домик был фактически разрушен разбушевавшимися юнцами.

Почти одновременно с повестью «На тропинке, усыпанной цветами…» Фэн Цзицай вновь начал работать над упоминавшейся повестью «Крик». Ее герой, историк У Чжунъи, о судьбах своей страны почти за десять лет до «культурной революции» в кругу друзей своего старшего брата со всей юношеской горячностью высказал опасения, что в Китае может развиться культ личности. В дальнейшем его собеседники были зачислены в правые и сосланы на северную границу «валить лес и тесать камни». Прошло более десяти лет, но вдруг… С этого «вдруг» и начинается повесть Фэн Цзицая. У Чжунъи получает письмо от брата, который пишет, что началась очередная кампания проработок и он предполагает, что имя У Чжунъи и его взгляды десятилетней давности могут стать известны тем, кто верховодит сейчас. Страх движет теперь всеми поступками героя. Тихий, неприметный сотрудник оказывается в самом центре событий, разыгравшихся в институте. Одного выражения его лица, его пугливых глаз, его позы человека, ждущего, что на него вот-вот обрушатся все кары земные, оказывается достаточно, чтобы опытный руководитель всех институтских чисток «железный Цзя Дачжэнь» начал подозревать его в темных контрреволюционных замыслах.

Цзя Дачжэнь — фигура очень реальная и в то же время символическая, его фамилия и имя выбраны писателем явно не случайно. Они означают «фальшивая великая правда» В тот период все называлось «великим», «великой» именовали и «культурную революцию», и имя такое было вполне в духе времени. Писатель показывает, как измывается «железный Цзя» над своей жертвой, как угрозами и шантажом заставляет он тихоню У Чжунъи выложить перед ним все, что произошло десять лет назад и о чем Цзя Дачжэнь и понятия не имел.

История У Чжунъи целиком плод художественного воображения писателя, но повесть написана столь достоверно, что даже китайские читатели, сами пережившие трагедию, тотчас же поверили в эту художественную реальность, в правду характеров и образов. Поверили потому, что Фэн Цзицай удивительно точно воспроизвел всю гнусную атмосферу того «необычайного времени», когда каждый дрожал за себя, когда донос был обычным делом, а честные люди сидели если не в тюрьме, то в «камере» при своем же учреждении, как герой этой повести У Чжунъи, которому была уготована такая участь после признания в давних грехах.

Повесть «Крик» вызвала живой отклик в сердцах китайских читателей, изголодавшихся по правдивому писательскому слову. В адрес писателя пошел поток писем, писали просто «Тяньцзинь. Фэн Цзицаю». Почта безошибочно доставляла письма. Их было так много, что писатель не мог отвечать всем. Больше всего писали молодые люди — студенты, школьники старших классов, солдаты Народно-освободительной армии. Все хотели понять, как получилось, что Китай был ввергнут в десятилетнюю всеобщую смуту. «Крик» был первой подлинной удачей писателя, это правдивое произведение в 1981 году было удостоено премии за лучшую повесть 1979—1980 годов.

После «Крика» Фэн Цзицай создал еще немало произведений о «культурной революции». Сам художник, тонко чувствующий живопись и людей искусства, он написал повесть «Картина „Противостоящие холоду“». Это была история известного старого художника, которого в отличие от У Чжунъи не сломили ни бесконечные проработочные кампании, ни то, что его, сняв с поста декана факультета, сделали уборщиком туалетов, потому, что его поддерживала вера в искусство. По вечерам он тайком от всех писал картину «Противостоящие холоду» — символическое изображение в стиле китайской национальной живописи «гохуа» стойкости человека, который прям и непоколебим, как сосна, не теряющая своих иголок даже в зимние холода.

Своеобразный тип художника выведен им в небольшом, получившем широкую известность рассказе «Резная трубка». Герой рассказа — художник Тан, которому запрещено рисовать и который весь свой талант вкладывает в вырезание трубок. Временами он приходит в оранжерею к старому садовнику, тонко чувствующему красоту природы и красоту, созданную руками человека. Между ними возникает чувство взаимной симпатии. Садовник дарит художнику прекрасные хризантемы, а тот в ответ трубку, но выбирает какую попроще, из тех, что он сделал, когда только-только осваивал это искусство. Художник Тан не понял того, что понял еще за две тысячи лет до него блестящий игрок на цитре сановник Юй Боя, обнаруживший истинного знатока и ценителя музыки в простом дровосеке Чжун Цзыци и разбивший свою цитру после того, как стало известно, что дровосека уже нет в живых. Человек нашего времени художник Тан понял, каким подлинным ценителем прекрасного был простой неграмотный садовник-цветовод, только тогда, когда старик уже умер, а сын его, выполняя волю отца, принес в дом художника огромный вазон с прекрасной хризантемой, названной «Хвост феникса». Запоздалым раскаянием художника, пожалевшего для старика одну из своих действительно лучших трубок, и кончается этот рассказ Фэн Цзицая.

В 1985 году в первом номере основанного Союзом писателей журнала «Чжунго цзоцзя» («Китайский писатель») появляется повесть Фэн Цзицая «Спасибо жизни». В ней автор вновь обращается к судьбе художника в период «трагического десятилетия». Отвечая на вопрос о том, как была создана эта повесть, Фэн Цзицай пишет:

«Если в повести «Крик» я пытался показать, как мы прожили это десятилетие, то в повести «Спасибо жизни» я хотел показать, что помогло нам пережить эти десять лет. Первая повесть — это правдивая запись душевных переживаний, вторая — попытка докопаться до того, что давало нам в те годы подлинные душевные силы».

После «культурной революции», особенно в 1979—1980 годах, появился целый поток произведений об этом мрачном времени, были среди них и страшные, вроде знакомого советскому читателю рассказа Шао Хуа «Язык», были и абсолютно безнадежные, вроде подвергшихся в 1981 году суровой критике рассказов, в которых «культурная революция» была изображена как величайшее стихийное бедствие, как наводнение, не оставляющее ничего на своем пути, как конец света в полном смысле этого слова.

Фэн Цзицай пошел по другому пути. Резко обличая эпоху всеобщей подозрительности, доносов и проработочных кампаний, сменявших одна другую, он сумел показать, как простые честные люди — интеллигенты, мечтающие отдать все силы на благо своего народа, но лишенные этой возможности, — все-таки жили в этой атмосфере всеобщего хаоса, находя в себе душевные силы, влюбляясь, работая, чувствуя прекрасное даже, казалось бы, в самых суровых условиях. Действительно, не будь этого, разве мог бы сам Фэн Цзицай осмелиться писать тайком свои рассказы и повести, разве мог бы старый художник Шэнь после целого дня чистки общественных туалетов рисовать свою картину, изображая суровые заснеженные горы и тот момент, когда вот-вот должен начать таять снег — символ будущего потепления не только в природе, но и в жизни общества.

По словам Фэн Цзицая, вскоре после завершения «культурной революции ему довелось услышать историю художника Хань Мэйлиня, картины которого с изображением собак и кошек известны в Китае многим. Это была история о трогательных отношениях и взаимной привязанности художника и его любимого пса. Писатель и по сей день не знает, не является ли рассказанное плодом людской молвы, но в душе Фэн Цзицая эта история запечатлелась как самая правдивая.

Знакомство с вечно живым народным искусством помогло герою повести не только выжить в это трудное время, но и сохранить и даже развить в себе истинное понимание прекрасного, которое не умирает никогда.

Фэн Цзицай пишет, что преследованиям подвергались самые разные люди: рядом с репрессированными интеллигентами и кадровыми работниками мы встречаем простых людей, будь то неграмотные крестьяне или разнорабочие, которые, не боясь за свою судьбу, спасали попавших в беду, поддерживая их просто добрым отношением, как, например, рабочие каменоломни, куда был сослан художник Хуа Сяюй, или как школьный дворник из уже знакомой советскому читателю повести Лю Синьу «Жезл счастья».

Фэн Цзицай хотел выразить в повести «Спасибо жизни» свое восхищение замечательными мастерами прикладного, народного в конечном счете, искусства.

«Есть такой художник, расписывающий фарфор, его зовут Хуа Фэй, к тому же он и каллиграф. В годы «культурной революции» он хлебнул с лихвой всяческих страданий, но в то же время это были десять лет творчества, которое обычному человеку даже трудно себе представить. Он и по сей день спит на большом деревянном сундуке. Сундук и комната — все заполнено его творениями. Смею утверждать, что среди них есть и такие ценности, место которым в музее. Судьба этих мастеров трогает меня безмерно, особенно когда я вижу их огромное трудолюбие, терпеливость, искренность и другие великие качества».

Кроме повестей Фэн Цзицай написал несколько десятков рассказов о том же «трагическом десятилетии», лучшие из которых вошли в эту книгу: «Высокая женщина и ее муж-коротышка», «Дилемма», «Итальянская скрипка» и некоторые другие. В этих рассказах целая галерея образов: интеллигенты, которых подозревают во всех смертных грехах, в измене Родине, революции, как подозревают инженера, мужа высокой женщины, в том, что он будто бы по ночам пишет книгу, собираясь отослать ее за границу и выдать производственные секреты, и неграмотные мелкие людишки, вроде обличающей инженера и его супругу жены портного, волею слепого случая оказавшейся в «культурную революцию» на гребне поднявшейся мутной волны.

Стараясь показать, как вели себя самые разные социальные типы людей в эти сложные годы, Фэн Цзицай описывает переживания и доверчивого, простодушного музыканта, у которого хунвэйбины растоптали его скрипку и который в ссылке, в маленьком уездном городке, вдруг видит продающуюся скрипку из Кремоны, города, где работал сам Страдивари (рассказ «Итальянская скрипка», в основу которого лег реальный факт — известный скрипач Хуан Юнъюй действительно нашел в годы всеобщего хаоса в каком-то захолустье итальянскую скрипку), и врача с его высокопоставленным пациентом, которого он спасает от верной смерти в тюрьме и который вскоре после реабилитации перестает замечать своего спасителя (рассказ «Нормальная температура»), и девушки-студентки, читающей «Эстетику» Гегеля и волею жестокой судьбы оказавшейся женой неграмотного деревенского парня, с которым она не может ужиться («Дилемма»), и многих других взятых из жизни героев, вызывающих сочувствие или, наоборот, гнев и осуждение читателя.

Писатель любит своих героев, но рядом с героями подлинными, ставшими жертвой «культурной революции», он выводит и образы проходимцев, сделавших карьеру в годы всеобщей трагедии, или просто мелких людишек, мечтающих только о деньгах, вроде героя рассказа «Венгерский велосипед», получившего за полцены конфискованный у кого-то во время «культурной революции» велосипед и не понимающего, почему бывший владелец хочет выкупить его обратно за большие деньги (даже в конце рассказа, когда выясняется, что бывший владелец, как и сам Фэн Цзицай, прятал в раме свои сочинения, которые теперь изданы, он не может понять, что это и представляет для человека подлинную ценность).

Большинство рассказов и повестей Фэн Цзицая посвящено теме «культурной революции», но было бы неверно думать, что только она занимает писателя. Есть по крайней мере еще две темы, серьезно интересующие писателя. Первую из них можно было бы назвать по-китайски «лао-шао», то есть «стар и млад». Это рассказы о детстве, о тех воспоминаниях, которые остаются у человека с поры младенчества. Поход с нянькой в Храм богини — покровительницы мореходов (рассказ «Прогулка в храм»), первые размышления девятилетнего мальчика на вечную тему, что такое жизнь (рассказ «Загадка»), еще совсем неясное, пробуждающееся в сердце школьника чувство к сверстнице («Ранней весной») — вот темы этих милых, лирических в своей основе рассказов, напоминающих известные миниатюры Лу Синя, описывавшего свои детские впечатления.

Как-то во время работы над повестью о баскетболистах «Превыше любви» ранним утром Фэн Цзицай вышел на балкон и увидел бредущих по пустынному переулку старика и старуху. Это были его соседи, одинокие люди, с которыми он здоровался, перебрасывался парой слов, но никогда не задумывался об их житье-бытье. Но в тот момент эта картина одиноко бредущих по переулку стариков тронула писателя, родила в его душе какие-то неожиданные противоречивые ощущения. «То ли это было сочувствие, вызванное видом двух прижавшихся друг к другу легких, прозрачных теней, то ли какие-то душевные переживания или, может быть, любовь к жизни», — вспоминал впоследствии писатель. Факт тот, что он, прервав работу над повестью о спортсменах, написал трогательный рассказ об одиноких пожилых людях, которые хоть и бранятся и ссорятся, но любят друг друга и не могут обходиться один без другого («Старик и старуха»).

Мы говорили выше о повести «Крик», где герой — историк. Историком в какой-то период своей жизни волею судеб был и сам Фэн Цзицай. Он занимался новой историей, сбором материалов о народных восстаниях конца XIX — начала XX века, особенно событиями, связанными с его родным Тяньцзинем. Этот период истории продолжает интересовать писателя и сейчас. В 1981 году он издает небольшой роман «Волшебный фонарь» о подъеме женского движения в Китае в самом начале нашего столетия, а в 1984 году публикует в журналах новую повесть — «Волшебный кнут».

«Волшебный кнут» — произведение необычное. Не успело оно появиться на страницах журнала «Сяошоцзя» («Прозаик»), как сразу же вызвало многочисленные отклики в печати. Действие повести происходит в Тяньцзине на рубеже XIX и XX веков, но назвать «Волшебный кнут» просто произведением историческим едва ли правомерно. Дело в том, что в последние два-три года в Китае широко издавались авантюрные романы традиционного типа о храбрых молодцах, знающих приемы ставшего модным на Западе традиционного китайского воинского искусства «у-шу». Романы эти, в большинстве своем созданные гонконгскими авторами, выпускались многомиллионными тиражами, их можно купить практически в любом городе, в любом газетном киоске. Это легкое чтиво, у которого есть свой массовый покупатель.

Именно эту модную тему затрагивает новая повесть Фэн Цзицая — произведение не совсем обычное для современной китайской литературы. Жанр этой повести определить нелегко. Сам Фэн Цзицай не считает ее «исторической в обычном смысле этого слова». Это попытка сплавить воедино элементы традиционного китайского авантюрно-рыцарского романа, романов бытописательского, фантастического и философского для того, чтобы создать новую форму повести, глубоко художественной, но одновременно вполне популярной и рассчитанной на вкусы массового читателя.

Во второй половине XIX века в Китае получил широкое распространение так называемый авантюрно-рыцарский роман. Рыцарский, конечно, не в том смысле, какой мы в него вкладываем, когда говорим о средневековой Европе, а скорее в смысле рыцарей зеленых лесов, благородных разбойников типа Робина Гуда. Эти удальцы в романах защищали обездоленных, убивали местных тиранов, но нередко выступали и на стороне правительственных войск, сражаясь с повстанцами. Они наделены удивительными способностями: могут поднимать огромные камни, голыми руками срывать железные засовы, бежать с небывалой скоростью, «взлетать» на стены и, уж конечно, фехтовать, владеть деревянным копьем или длинной палкой, кнутом, драться на кулаках, используя виртуозные боевые приемы. Это военно-фехтовальное искусство «гунфу» (у нас его часто неправильно транскрибируют с английского и произносят «кунфу») возникло в Китае очень давно, развивалось и совершенствовалось веками, став в последние годы необычайно популярным в Юго-Восточной Азии и на Западе во многом благодаря соответствующим (главным образом гонконгским) фильмам, так называемым «гунфупяр» — «лента гунфу».

В повести Фэн Цзицая выведены мастера кулачного искусства — удивительные люди, владеющие особыми секретами. Главный герой по прозвищу Дурень-Второй — торговец соей, коса которого обладает магической силой, она его главное оружие в уличных схватках. Силу эту и умение передали ему предки, завещав хранить в тайне семейный секрет.

Когда в середине XVII века маньчжуры завоевали Китай и установили свою династию, названную ими Цин (Чистая), они приказали всем китайцам-мужчинам в знак повиновения носить косы. Это вызвало тогда бурное движение протеста под названием «Долой фазаньи волосы», которое вскоре было подавлено, и китайцы носили косы до самой буржуазной революции 1911 года, когда их брили уже насильно. Вместе с тем коса в фольклоре всегда являла собой вместилище магических сил. Именно этот двойной образ: коса как символ покорности и как средоточие магической силы (недаром в повести говорится, что «в волосах обитает душа предков») — использует Фэн Цзицай. Но поскольку со времен начала династии Цин до событий повести прошло уже более двухсот лет, то коса в повести уже не выглядит как символ покорности иноземцам, которые за это время почти совсем окитаились и смешались с основным населением страны, а является скорее символом Цинского Китая и вообще китайцев.

Повесть вполне выдержана в духе авантюрно-рыцарских романов: соперничество положительного героя с героем отрицательным, дебоширом по прозвищу Стеклянный Цветок — прообразом современных гангстеров, которые держат в страхе китайские кварталы в городах Юго-Восточной Азии. Но в отличие от старинных романов и сказов действие у Фэн Цзицая развивается в точно обозначенных временных рамках: в Тяньцзине конца XIX — начала XX века. Перед читателем разворачиваются яркие картины тогдашнего быта, проходят образы горожан как нового для той эпохи типа (Ян Дяньци, торгующий заморским товаром и знающийся с иностранцами, — прообраз будущих компрадоров), так и консервативно-традиционного (антиквар Цзинь Цзысянь, патриот, выступающий против всего иноземного и уговаривающий Дурня-Второго беречь косу как «достояние страны»).

Изображая сложное для Китая время, писатель показывает и мощное народное восстание 1900 года, известное под названием «восстание ихэтуаней» (то есть «отрядов справедливости и мира»). Движение ихэтуаней было жестоко подавлено объединенными силами империалистических государств. Это было не просто столкновение плохо вооруженных китайских отрядов с регулярными войсками европейских держав, но и, как показал Фэн Цзицай, столкновение отсталой, полной феодальных средневековых предрассудков страны с безжалостными силами империализма, имевшего на вооружении передовую для того времени военную технику. Пока Дурень-Второй, обладатель чудесной косы, боролся со Стеклянным Цветком и с теми, кто брался отомстить за его поражение, используя самострелы или различные приемы традиционного военно-фехтовального искусства, он выходил победителем, но когда он со своей косой оказался на поле боя, где свистели настоящие пули и где чужеземные солдаты кололи восставших штыками, то он понял, что ни заклинания, ни волшебство, ни полученное от предков искусство бить противника косой не помогут в этом бою — его чудесная коса была срезана выстрелом из винтовки.

Повесть Фэн Цзицая кончается несколько неожиданно и вместе с тем символически. Дурень-Второй, сбривший, как и все китайцы, после революции 1911 года свою косу, понимает, что жить надо в ногу с веком, и превращается в чудесного стрелка, стреляющего без промаха сразу из двух винтовок.

«Я отрезал только кнут, а волшебство осталось, — говорит Дурень-Второй Стеклянному Цветку. — Вот почему как ни верти, а так просто с нами не разделаешься. Какую бы новую забаву ни придумали, мы тоже будем ею забавляться, не станем трусить перед другими».

И хотя Дурень говорит это Стеклянному Цветку, который пошел служить в солдаты, писатель явно хочет дать понять читателю, что подлинная сила народа, которую символизирует Дурень-Второй, не умерла, что талантливый китайский народ, овладев современной техникой, сможет постоять за себя. В этом-то, по нашему мнению, и состоит идейный смысл новой повести Фэн Цзицая, повести традиционной и в то же время очень современной, реалистической, бытовой и в то же время фантастической и аллегорической в своей основе.

Фэн Цзицай писал и о китайских спортсменах (повесть «Превыше любви»), и о сложной жизни простых людей в годы после «культурной революции» («Я круглый дурак» — рассказ о безуспешной попытке обменять комнату на отдельную квартиру), и об известной неподготовленности Китая к быстрой модернизации жизни по западному образцу (сатирический рассказ «Двести тысяч автомобилей» — о том, как в город прислали сразу двести тысяч автомашин и какие из-за этого возникли трудности). Но трем главным темам, выделенным нами и представленным в сборнике, Фэн Цзицай остается верен и по сей день. Он заканчивает сейчас повесть «Золотые лотосы длиной в три цуня» (о судьбе женщин в старом Китае, маленькие, изуродованные бинтованием ножки которых именовались «золотыми лотосами»), собирается написать документальное произведение о «культурной революции», литературно обработав правдивые рассказы ста разных людей, записанные на магнитофонную ленту, и наверняка вернется еще к теме детства и старости, которая так его волнует.

Как бы то ни было, можно с полным основанием надеяться, что, находясь в расцвете своих творческих сил, Фэн Цзицай сумеет удовлетворить самые высокие запросы почитателей своего таланта и впоследствии отразит в своей прозе те большие положительные перемены, которые происходят сейчас в Китайской Народной Республике, идущей по пути модернизации и построения социалистического общества.

Б. Рифтин

#img_2.jpeg