1

Что такое ранняя весна? Это когда, оглянувшись вокруг, не увидишь никакой зелени, когда речка, как и прежде, все еще скована тонким сверкающим льдом, а солнечные лучи бессильны растопить стужу. Это когда, в то время как едешь в повозке по проселку, твои уши чувствительно покусывает морозец, а из ноздрей лошади вырывается белесый пар… Это когда, невесть откуда взявшись, налетает свежий ветерок, а не снежная круговерть, сметающая все на своем пути, и ты ясно почувствуешь, как неведомые чистые, густые и пьянящие запахи обволакивают твое лицо.

Это и есть приметы близящейся весны. В такие мгновения перед твоим мысленным взором встают позабытые события, пережитые в давние времена в такую же пору. Прошлое лишь мелькнет — его не удержишь, подхватит его ветер и унесет вдаль, оно вдруг возникнет и так же внезапно исчезнет. Но воспоминания о былом нежданно потрясут человека, и тогда все его существо затрепещет, как под весенним ветром трепещут ветви деревьев, тонкие, длинные, уже обретшие гибкость. И человек ощутит в себе сладостные и грустные, смутные и глубокие чувства. Это и есть ранняя весна.

Какой-то художник сказал: из четырех времен года наиболее поэтичными являются два — ранняя весна и поздняя осень. По его словам, мир поздней осени позволяет познать глубину и богатство тонов, а картины ранней весны обычно настолько расплывчаты и неустойчивы по цветовой гамме и образам, что их невозможно уловить.

…Ну зачем я об этом все время толкую, ведь рассказать-то я хотел совсем о другом.

2

Однажды — тогда мне исполнилось двенадцать лет и, помнится, уже начала устанавливаться теплая погода — мама заставила меня помыть окна на нашей крытой лестнице: отлепить бумажные ленты, которыми были заклеены щели, чтобы не задувал сквозь них холодный ветер с улицы, и начисто протереть стекла. Я с усердием принялся за дело и тут увидел девочку, легко поднимавшуюся по ступенькам, очень красивую, по виду мне ровесницу. Мне сразу стало как-то неспокойно. Проходя мимо меня, она повернулась бочком и проскользнула на второй этаж.

Я долго не мог дождаться, когда она пойдет обратно. Через некоторое время спустилась Чжу Ли, жившая над нами, и позвала меня к себе. Чжу Ли — это девочка, покладистая, толстенькая, старше меня на год. Она любила распевать песенки, слыла трусихой, а когда разговаривала, слова не просто произносила, а выкрикивала. Родители ребенком отдали ее тете, и теперь Чжу Ли жила с ней в качестве приемной дочери. Я и моя старшая сестра частенько играли с ней, поэтому мы были, можно сказать, закадычными друзьями.

В комнате я увидел ту самую девочку, которая недавно поднялась по лестнице. Сидела она возле кровати, с книжкой в руках. Когда я вошел, в мою сторону она не посмотрела: то ли увлеклась чтением, то ли демонстрировала притворное безразличие.

— Иди сюда, познакомлю, — сказала Чжу Ли, обращаясь ко мне. — Это моя одноклассница, Лу Ся. А это сосед снизу, его зовут Ду Вэй.

Лу Ся отложила книгу, взглянула на меня и улыбнулась. До чего же она была красивая!

Чжу Ли села рядом с Лу Ся, мягко привлекла ее к себе и зашептала что-то на ухо своими полными губами. Обе они поглядывали на меня, а потом засмеялись. Я прямо-таки не знал, куда глаза девать, и в растерянности опустил голову. Впервые в жизни почувствовал себя так неловко среди сверстников. Может быть, всегда положено испытывать подобную неловкость перед незнакомой, красивой девочкой? Этого я не знал.

— Ты в какой школе учишься? — заговорила Лу Ся.

— В сорок первой средней.

— В каком классе?

— В первом классе средней школы первой ступени.

— Ой! Только в первом! А такой большой! Сколько же тебе лет?

— Двенадцать. — Все это время я не поднимал головы, не смел взглянуть на нее.

— Ой! Только двенадцать. На два года моложе меня. Теперь ясно, почему ты в первом классе.

— Ну, раз так, значит, ты обязан называть ее старшей сестрой, — сказала, словно выкрикнула, стоявшая рядом Чжу Ли.

Обе они залились смехом, что ввергло меня в еще большее смущение.

— Говоря по правде, старшей сестрой ты и меня должен называть, — громче прежнего крикнула Чжу Ли.

Случись подобное при других обстоятельствах, я бы знал, как отбрить Чжу Ли, мой язык умел ставить на место и не таких, а теперь я был нем, торчал столбом, скованный, растерявшийся. Если бы таким обескураженным мне довелось оказаться в школе перед учителем, то это наверняка поразило бы его.

Держалась Лу Ся непринужденно, разговаривала охотно, рассказывала складно и интересно. Вскоре мы оживленно беседовали, натянутость между нами незаметно растаяла. Я осмелел немного и принялся внимательно разглядывать Лу Ся. Сначала, правда, я хотел лишь бросить на нее мимолетный взгляд, но ее обаяние оказалось таким, что я уже был не в состоянии отвести от нее глаз.

У нее было полненькое личико, довольно смуглая, но нежная кожа, большие, темные выразительные глаза. Миниатюрный и чуть заостренный подбородок делал ее лицо особенно миловидным. Губы были тонкими, и, когда она разговаривала, создавалось впечатление, что она бойка на язык. В улыбке уголки рта у нее приподнимались, и губы тогда походили на маленькие красные плоды водяного ореха — чилима.

Росточка она была небольшого, и вся ее фигурка выглядела ладной, энергичной. В сравнении с ней Чжу Ли воспринималась грубоватой, располневшей, дебелой, рыхлой, лишенной изящества, словно ее долго вымачивали в воде.

Мама позвала меня вниз обедать. За столом я сидел рассеянный, мне все время казалось, что я должен немедленно предпринять какие-то действия. Давясь, проглотил еду и хотел уже бежать наверх, сославшись на то, что у Чжу Ли есть ко мне дело, но мама остановила меня:

— Какое такое сверхважное дело! Срываешься как угорелый, будто нечистая сила за тобой гонится! Толком поесть не можешь!

Матери я ничего так и не ответил, поспешил наверх, но там оказалась одна Чжу Ли.

— Лу Ся ушла, — сказала она безразлично.

— Уже? — Я застыл истуканом.

3

После того случая Лу Ся долго у нас не появлялась.

Как-то, помнится, на дворе полыхала жара, я умывался, вернувшись с рыбалки, и в это время услышал, как меня зовет Чжу Ли. Я поднялся на второй этаж. Она стояла у своей комнаты, около плотно притворенной двери. Весь ее вид источал таинственность.

— Угадай, кто у меня! — сказала она.

— Чжу Жуй!

— Нет!

— Фэн Куань!

— Не отгадал. Попробуй еще. Скажу уж: там девочка!

— Девочка? Тогда, наверно, твоя двоюродная сестра Линь Нана!

— Опять мимо! Какой же ты бестолковый!

Меня осенило.

— Да никого у тебя нет, ты просто разыгрываешь меня!

И тут из комнаты донесся звонкий смех. Чжу Ли толкнула дверь. Конечно, я не отгадал — там была Лу Ся. Стояла она посреди комнаты и смотрела на меня своими черными смеющимися глазами. На ней была темно-синяя коротенькая юбочка на лямках, отчего ноги казались непривычно длинными, старая белая кофта, а на шее — пионерский галстук из красного шелка. В те времена все мы старались носить шелковые галстуки. Ветер легко трепал их у нас на груди, уголки галстука нежно касались подбородка и даже щек, что наполняло нас какой-то особой, бравой гордостью. Маленькие косички Лу Ся немного подросли по сравнению с прошлым ее приходом. Их тонкие хвостики теперь доходили до плеч, придавая ей живость и порывистость. Увидев ее, неизвестно почему я снова, как и в тот раз, оробел. Она же держала себя так, будто встретила старого приятеля. Щебетала без умолку, и вскоре моя скованность исчезла.

Мы болтали, когда я ощутил, как в кармане моих шорт что-то задвигалось, и ту же вспомнил о большом зеленом кузнечике, пойманном мной утром в поле. Я взглянул на робкую Чжу Ли, и у меня, по обычаю, появилось желание подшутить над ней. Положив руку на карман и напустив на себя серьезный вид, я повернулся к ней:

— Хочу сделать тебе подарок, ты будешь рада!

— А что там у тебя? — Полная девочка уставилась на меня малюсенькими глазенками.

— Сначала поблагодари… — Я старался распалить ее любопытство.

— Спасибо!

— Не понял! Что ты бормочешь, я ничего не расслышал.

— Спа-си-бо! — растягивая слоги, громко сказала Чжу Ли. Она уже совсем разволновалась.

— Смотри внимательно, — нарочно интригующе бросил я, будто собрался показать ей фокус.

Я быстро вынул из кармана кузнечика и поднес к лицу Чжу Ли, почти коснувшись ее носика. Тонкие ножки кузнечика шевелились.

Вытаращив глаза, Чжу Ли сперва молча пялилась на то, что я так неожиданно сунул ей под нос, и долго не могла разобрать, что это такое, но затем вдруг пронзительно завизжала. Потом, закрыв лицо руками, заметалась по комнате, от страха едва сдерживая плач.

Лу Ся же совсем не испугалась. Наоборот, кузнечик, которого я держал в руках, вызвал у нее неподдельный интерес. Она взяла его в свои руки.

— Ой, как интересно! Такой громадный! Как ты ухитрился его поймать? Жалко, что крылышки сломаны и ножки тоже. — Говоря это, она с любопытством осматривала кузнечика, поворачивая его то в одну, то в другую сторону.

— Чтобы не улизнул, я оторвал у него красные подкрылки, а ножки, наверное, сами пострадали в кармане. Теперь ему не прыгать, не летать — только ползать, — ответил я.

Лу Ся положила кузнечика на тыльную сторону ладони, и он двинулся вверх по маленькой пухленькой ручке. Не сводя глаз, она наблюдала за кузнечиком. Тот переполз на рукав кофточки, потом вскарабкался на плечо, затем по одной из косичек перебрался на голову и направился к самой макушке. Чжу Ли, стоявшая подле, волновалась и от ужаса принималась то визжать, то причитать. Вся эта картина внушала мне: Лу Ся — девочка необыкновенная.

4

Во время летних каникул Лу Ся стала навещать нас чаще. И сегодня пришла. Линь Нана, двоюродная сестра Чжу Ли, тоже была здесь. После ужина моя старшая сестра пригласила их спуститься к нам поиграть.

Первым делом Чжу Ли спела нам несколько песенок своим тонким, писклявым голосом. В последнее время почти каждодневно она пела эти песни. Так продолжалось уже пол-лета. Вместе с цикадами, стрекотавшими в нашем дворе, своим писком она не давала покоя никому из соседей и давно порядком всем поднадоела. Поэтому никто не настаивал на продолжении ее пения, когда она сделала передышку. Воспользовавшись паузой, мы принялись обсуждать, во что бы нам поиграть. Лу Ся предложила прятки. В эту игру, наверно, умеет играть всякий. Сначала одного выпроваживают из помещения, закрывают за ним дверь, выключают лампочку, и каждый затаивается в каком-нибудь укромном местечке. Когда все спрячутся, вызывают того, кто вышел наружу, чтобы он в темноте начал поиски спрятавшихся. Найденный первым считался проигравшим, выходил из комнаты, и игра начиналась сызнова.

Две мои младшие сестренки эту игру тоже знали, поэтому для большего веселья мы и им позволили принять участие в забаве. От радости они захлопали в ладошки — ведь разрешение играть вместе со старшими маленькие всегда воспринимают как награду.

Первой выйти из комнаты вызвалась Линь Нана. Мы плотно прикрыли дверь, погасили свет, и каждый поспешил в облюбованный им уголок. В темноте мы метались взад и вперед, сталкивались, попадали друг другу в объятия. Хотя все мы старались хранить молчание, то один, то другой не сдерживался, прыскал. Еще при свете, загодя, я высмотрел для себя место за дверью, но в последний момент мне показалось, что Лу Ся спряталась под письменным столом, и неодолимая сила толкнула меня туда же. Я пригнулся, шмыгнул под стол и тут же наткнулся на теплую руку, которая стала энергично меня выталкивать. Послышался смешок.

— Спрятались! Входи! — объявил кто-то.

Скрипнула дверь, вошла Линь Нана. Я присел на корточки, старался не двигаться. Послышались приближающиеся шаги Линь Наны, вот они затихли рядом. Под столом я подался вглубь и сразу ощутил прикосновение, как мне казалось, Лу Ся. Лицом почувствовал ее теплое дыхание, ее волосы щекотали мне ухо. Сейчас трудно описать тогдашнее мое состояние, могу только сказать, что было мне и страшновато, и как-то необычно, и немного сладостно…

— Вот она! Нашла! Быстрее зажигайте свет! — воскликнула Линь Нана с той стороны, где громоздился большой шкаф.

Зажглась лампочка. Оказалось, обнаружили первой мою самую младшую, глупенькую сестренку. Спряталась она в шкафу — в месте, которое легче всего угадать и в котором каждый ищет в первую очередь. Я обернулся — увы, рядом со мной была никакая не Лу Ся, а Чжу Ли! Стиснутая под столом, она раскраснелась, вспотела, волосы прилипли ко лбу. Глядя на меня, она хихикнула.

Я испытал разочарование. «Где же ты, Лу Ся?» Оказывается, спряталась она весьма умело: стояла на подоконнике, да еще задернула штору, заметить ее даже с зажженным светом было не так-то просто. То, как она спряталась, для всех нас явилось неожиданностью.

Через некоторое время прятки нам надоели. Лу Ся предложила новую игру. Это была игра в жмурки. Выбирался один, которому завязывали глаза, и он обязан был ловить остальных. Особенность нашей игры состояла в том, что водящий должен был назвать по имени того, кого он намеревается поймать, а тот в свою очередь обязан был откликнуться. Когда отозвавшегося ловили, водящий снимал с себя повязку, завязывал глаза проигравшему, и теперь уже тот начинал водить.

Моя старшая сестра и Линь Нана предложили первой завязать глаза Лу Ся. Вероятно, сделали они это назло, желая отомстить ей за недавнюю хитрость и смекалку. Лу Ся в ответ только хмыкнула, словно у нее на сей счет давно имелся свой план. Она не отнекивалась, не ломалась, не предлагала водить кому-нибудь другому. Из карманчика юбки достала розовый носовой платок и завязала себе глаза. В это время в комнату вошли мои родители и тетя Чжу Ли, решившие понаблюдать за нашей игрой. Лу Ся закружилась в середине комнаты, мы же, затаив дыхание, не издавая ни звука, сдерживая смех, на цыпочках убегали от нее, уклонялись, отступали назад… Вдруг Лу Ся остановилась, замерла, поворачивая свою маленькую головку из стороны в сторону, но по имени никого не называла.

— Почему не выкликаешь? — Я начинал терять терпение.

Услышав голос, она повернулась, лицо с розовой повязкой обратилось прямо в мою сторону, но попыток схватить кого-либо она не делала, стояла без движения.

— Эй, чего это ты?

Едва я проговорил это, как она ловко, словно кошка, прыгнула вперед и схватила меня. Она стянула с глаз платочек. Лицо ее светилось радостью победителя, в глазах пряталось едва заметное лукавство. Так я попал в ее ловушку. От всеобщего хохота я сконфузился.

Приемная мать Чжу Ли принялась расхваливать Лу Ся за сообразительность и ум. Эта сухонькая благообразная, маленькая, не выше Линь Наны, старушка стояла, опершись о косяк двери, держала в руке чайную чашку и улыбалась, отчего глаза у нее сузились настолько, что стали походить на пару махоньких запятых.

Лу Ся подбежала сзади и, приподнявшись на цыпочки, завязала мне глаза своим еще теплым, нежно пахнувшим, тонким и мягким платком. Все потонуло в темноте. Чтобы на глазах у всех поскорее восстановить свой авторитет, мне следовало немедленно поймать кого-нибудь, поэтому я раскинул руки и очертя голову бросился шарить вокруг. Но, наверно, я слишком спешил, так как не раз натыкался на мебель, а однажды даже чуть не свалился на кровать. Хитрый чертенок Линь Нана то и дело подбиралась ко мне сзади, хлопала по спине и снова ускользала. Я слышал вокруг себя смех, но долго поймать мне никого не удавалось. Где же они? Куда подевались? Я остановился, и все вокруг замерло, словно в комнате остался я один. До меня дошло: без хитрости, полагаясь только на свое нетерпеливое желание побыстрее поймать кого-нибудь, у меня ничего не получится. Уяснив это, я стал выкрикивать имена девочек. Когда дошла очередь до Лу Ся, меня охватило какое-то неосознанное смущение. Я все-таки набрался духу и завопил: «Лу Ся!», но Чжу Ли тут же запротестовала:

— Не годится так! Ты должен называть ее почтительно «старшая сестра Лу Ся», а то она откликаться не станет.

Моя старшая сестра и Линь Нана тоже поддакнули, заставляя меня величать Лу Ся «старшей сестрой». Услышал я и голос мамы:

— В самом деле. Ты обязан обращаться к ней как к старшей сестре, ведь ты моложе ее на два года.

— Старшая сестра Лу Ся! — выдохнул я.

И сразу же услышал ее отклик. Я выбросил руки на голос, но ухватил лишь пустоту. Все время я наталкивался на какие-то предметы, что вызывало оживленные реплики окружающих. Наконец мне подвернулся чей-то рукав, но тут же чуть хрипловатый добродушный голос разочаровал меня:

— Эй, зачем меня хватаешь?

Это была приемная мать Чжу Ли.

Теперь я и вовсе сконфузился, называя имя почти только одной Лу Ся, и чем дальше, тем чаще; она каждый раз откликалась. Казалось, что она мельтешит где-то передо мной. Я слышал порхающие шаги, иногда задевал косички, одежду и бретельки юбки. Продолжая выкрикивать ее имя, я стал активнее действовать руками, и тут Лу Ся перестала отзываться. Шум также постепенно утих. Громко дважды я назвал ее имя, но в ответ послышалось лишь хихиканье Линь Наны, которая, видно, была бессильна сдержать себя. Лу Ся по-прежнему молчала. И в тот момент, когда я решил было спросить, не случилось ли чего-нибудь, до меня донеслось:

— Ладно, считай, что поймал. — Голос Лу Ся звучал рядом.

Я снял повязку, в лицо ударил яркий свет, в комнате все сияло, в глазах у меня зарябило, будто в них падали прямые солнечные лучи, все вокруг блестело. Лу Ся стояла близко, прямо передо мной. Оказывается, я загнал ее в промежуток между громоздким шкафом и вешалкой и вырваться ей оттуда не было никакой возможности. Ее щеки пылали стыдливым румянцем, в больших черных глазах пряталось смущение…

Позднее моя старшая сестра, вспоминая эту нашу игру, говорила, что в тот вечер я слишком часто называл имя сестрицы Лу Ся, причем в моем голосе иногда звучали какие-то странные нотки.

5

В то долгое, знойное, беззаботное лето я и Лу Ся подружились окончательно. Она была горазда на придумывание разных игр, тетя Чжу Ли за это даже прозвала ее заводилой. В Лу Ся не было ничего от обычно изнеженных девчонок, а уж во время игры отличить ее от мальчишки не удалось бы никому. В таких чисто мальчишеских забавах, как ловля стрекоз, футбол, шахматы, равных ей трудно было сыскать. Даже мне, законно гордившемуся умением играть в шахматы, и то не удалось выиграть у нее ни одной партии. Приходить к нам она перестала. Ходили слухи, что у нее тяжело больна мать, которая с постели не встает, и дочери приходится неотлучно находиться при ней.

У нее дома я побывал всего лишь однажды, вместе с Чжу Ли. Жила она недалеко от нас, достаточно было пройти три улицы и два перекрестка. Их дом стоял у лесопитомника, где росли деревья и цветы, щебетали на разные голоса птицы.

Дома у нее я познакомился с ее старшим и единственным братом, которого звали Лу Ань. Он носил очки, был высок ростом, его лицо покрывала нездоровая бледность. В целом он выглядел утонченным интеллигентом, говорил мало, был тих и застенчив, как девушка, и в этом совсем не походил на сестру. Бросалось в глаза и то, что брат во всем прислушивается к мнению Лу Ся, но и она относилась к нему подчеркнуто уважительно. Лу Аня по праву можно было назвать библиофилом. В комнате стоял высоченный застекленный шкаф, до отказа набитый книгами, стоявшими ровными рядами.

Удивительная вещь эти книги! Замечено: у любого человека, очутившегося в доме, где много книг, невольно возникает уважение к их владельцу, перемешанное с робостью перед ним, и начинает казаться, что сам он недостаточно начитан, а его знания скудны; в поведении и действиях появляется скованность, неуверенность и даже опасение показаться невежественным. Именно такие чувства испытывал я перед Лу Анем. Поэтому я очень внимательно следил за собой, изо всех сил старался выглядеть культурным и благовоспитанным. Стоя перед шкафом, я рассматривал книги. Здесь был богатый выбор, в том числе и мои любимые: «О танской династии», «Восточный поход Сюэ Жэньгуя», «Тимур и его команда», «Приключения Тома Сойера», «Удивительные приключения барона Мюнхгаузена». Меня дернуло брякнуть, нет ли у него «Страны великанов и страны лилипутов» — книги, которая мне очень нравилась. Вообще-то, упомянул я о ней, по сути, только для того, чтобы показать, что и я не лыком шит. По его лицу скользнула улыбка. Из шкафа он достал толстенный том под названием «Путешествия Гулливера». Я недоумевал, зачем он дал мне эту книгу, и только после его объяснений мне стало ясно, что именно в ней рассказывается о стране великанов и лилипутов, а названная мной «Страна великанов и страна лилипутов» была лишь адаптированным вариантом «Путешествий Гулливера», специально изданным для детского возраста. Когда я выслушал до конца эти его объяснения, щеки у меня пылали жарким пламенем. Я не знал, куда деваться от стыда за свое невежество, за то, что дал такую промашку из-за своей необразованности, да и глупости тоже. К счастью, в комнате в то время не было Лу Ся, она вышла за водой. Больше я не осмеливался распространяться перед ним и только молча, сосредоточенно читал названия на корешках книг собранной им библиотеки.

Лу Ань, видимо, обладал великим терпением и трудолюбием: все книги были аккуратно переплетены, систематизированы, пронумерованы. Увидел я и тетрадь, что-то вроде каталога, с четко и даже каллиграфически выписанными иероглифами. Лу Ань объяснил, что каталог начисто переписала Лу Ся. Кто бы мог подумать, что Лу Ся, эта непоседа, заводила в играх, способна на такую усидчивость и владеет прямо-таки изящным почерком?

Комната эта принадлежала Лу Ся и ее брату. Она была чисто прибрана, на стенах — много картинок, в том числе портреты каких-то иностранцев, в основном стариков, один из которых был в пенсне, а лицо другого почти целиком закрывали усы и борода. Кто они, мне было неведомо. Рядом с дверью на стене висела табличка с надписью «Библиотека Лу Аня». Надпись обрамляла виньетка, обведенная тушью. Ее, как стало мне известно позже, написала и разрисовала Лу Ся.

Вскоре к Лу Аню зашел школьный товарищ и куда-то его позвал. Перед уходом Лу Ань заметил, что в любое время, стоит мне захотеть, я могу брать книги из этого шкафа. Я подумал: для ценителя книг эти слова, пожалуй, служат проявлением искреннего дружелюбия и доброжелательства.

Библиотека Лу Аня захватила меня. Я листал страницы неизвестных мне книг и в глубине души завидовал Лу Ся: тому, что у нее такая очаровательная комната, и тому, что у нее такой изумительный брат. Чжу Ли все это время невдалеке от меня беспрерывно тараторила, рассказывала Лу Ся о любимчиках классного руководителя, о том, как обожает и балует ее тетя. Слышал я, как она с большим жаром описывала фасон какой-то юбки — мечты ее жизни. Лу Ся, кажется, все время молчала, а вскоре и Чжу Ли исчерпала темы для болтовни и заторопилась домой, приглашая меня в сопровождающие. А мне, говоря откровенно, ох как хотелось побыть здесь еще хоть немного, но устоять перед настойчивостью Чжу Ли я не сумел, пришлось идти.

Выйдя из комнаты, мы попали в большой проходной зал, не привлекший прежде моего внимания. Зал был просторный. Одна его стена тремя большими застекленными окнами выходила на улицу. Склонившееся к западу закатное солнце просвечивало зал, и поэтому в нем было светло, только немного душновато. Чжу Ли прошептала мне на ухо: «На противоположной стороне зала — комната больной мамы Лу Ся».

Сквозь лучи, проникавшие через окна, постепенно проступила приоткрытая дверь в конце зала. Окна в той комнате, наверное, были задернуты шторами, потому что внутри нее были лишь какие-то размытые, темные силуэты. Из-за того, что я стал думать о лежавшей там тяжелобольной матери Лу Ся, эти черные силуэты настроили меня на мрачный лад. Да еще этот бьющий в нос острый запах спирта! Из глубины едва различимых очертаний предметов послышался слабый голос:

— Лу Ся, это сосед Чжу Ли, маленький Вэй из семьи Ду?

— Да, да, — откликнулась Лу Ся и, обернувшись ко мне, тихо сказала: — Моя мама…

Различить что-либо в дальней комнате я не мог, не видел я и больную, но все равно поклонился в сторону нечетких теней.

— Здравствуйте, тетя, — произнес я.

— Здравствуйте, — повторила за мной Чжу Ли.

— А-а… Чжу Ли, это ты… дети, вы вдвоем пришли, это… хорошо… Ду Вэй, дай-ка на тебя поглядеть… кхе-кхе… пройди немного вперед, что-то застит свет… лица твоего не видно… вот теперь хорошо, постой немного… я погляжу… ко мне не подходи… Хвораю я, близко подходить ко мне нельзя… Вон какой молодец вырос, совсем большой. Первый раз тебя видела, когда ты только-только ходить начал… тогда я частенько навещала тетю Чжу Ли, и твою маму знаю. Как ее здоровье? Подумать только, сколько лет я болею! И за это время никого не навещала… кхе-кхе… Маленький Ду Вэй вон как уж вытянулся, совсем взрослым стал и такой красивый…

Похвальные слова в мой адрес смутили меня, но в то же время по непонятной причине приятно отозвались во мне, особенно потому, что их слышала Ду Ся. Дочь перебила ее:

— Мама, они торопятся домой. Тетя велела Чжу Ли не задерживаться допоздна.

— Ладно, ладно… приходите еще, дети. Жалко, болею я, не приветила вас… встать не могу… кхе-кхе… Лу Ся любит, когда к ней приходит кто-нибудь, потом она мне рассказывает о вас. Ну ладно, Ду Вэй, маме привет передай… кхе-кхе-кхе… — Она зашлась в сильном кашле, который долго ее не отпускал. Мы уже вышли со двора, а надрывный кашель все еще доносился до нас.

По дороге домой Чжу Ли поведала мне тайны, касающиеся Лу Ся, которые коротко сводились к следующему. Десять лет назад у мамы Лу Ся открылась чахотка. Она давно уже кашляет кровью, лежит, с кровати не поднимается. Поражены оба легких, со дня на день может умереть. А отец у Лу Ся человек бессердечный. Работает в городе Аньшане. Ссылаясь на занятость, подолгу не приезжает домой. Ходят слухи, что там в Аньшане у него завелась зазноба. Теперь они ждут не дождутся, когда умрет больная. И вот смертный час мамы станет часом счастливого бракосочетания папы. Лу Ся с братом любят мать, много лет ухаживают за ней, кормят и поят ее. И себя они обслуживают сами давно, с тех пор, как начали учиться в школе. Еще Чжу Ли рассказала, что и брат и сестра успевают в школе хорошо, что Лу Ся девочка самолюбивая и тяжелое бремя домашних хлопот не сказывается на ее успехах в учебе. По результатам годовых переходных экзаменов она неизменно занимает одно из первых трех мест.

Все, что я увидел и услышал за этот день, возвысило Лу Ся в моих глазах, в моей душе она заняла еще более прочное место, поколебать которое уже ничто не могло. С этого времени я не раз на дню возвращался мыслями к ней.

6

Осенью Лу Ся приходила к нам два-три раза. До чего же пленительной выдалась та осень, в какие только игры мы не играли, какими только делами мы не занимались — но все это без нее не имело для меня смысла. Пришла зима. Снега намело целые сугробы, а дважды случался большой буран, снега каждый раз наваливало по два чи, и поутру открыть балконную дверь из-за снега никто из наших домочадцев не мог.

Все эти дни я ждал прихода Лу Ся, чтобы поиграть с ней в снежки на пустыре за домом. Мне уже рисовалось, с какой радостью она встретит мое предложение, как будет показывать свою ловкость и умение, находчивость и смекалку, чего ей, на мой взгляд, всегда было не занимать. Я тоже считался большим мастером этой игры и прямо-таки жаждал продемонстрировать ей свою лихость и ухарство. Но тщетно — она так и не пришла… Не показывалась она у нас все зимние каникулы.

Позднее от Чжу Ли я узнал: ее матери стало гораздо хуже, наверное, ей действительно осталось жить совсем немного. Говорили, что отец спешно вернулся домой, к детям относится чересчур сурово, сам бездельничает, всю тяжелую работу по дому взвалил на дочь. Понятно, почему Лу Ся не отлучается из дому. Чжу Ли также рассказала, что и с учебой у нее дела пошли хуже: на полугодовых экзаменах перед зимними каникулами она оказалась на седьмом месте, такого с ней раньше никогда не бывало. Эти вести вселили в меня тревогу большую, чем просто сочувствие, и заставили меня поторопиться с выполнением давнишнего намерения навестить ее. Но когда я подошел к ее дому, от моей решимости не осталось и следа: «Что скажу, увидев ее? Зачем приплелся к ней? Скажу, что пришел навестить ее. Ну а навещаю-то с какой целью?» Но тут на ум пришел спасительный, на мой взгляд, довод: «Пришел к Лу Аню за книгой». Когда же я громко постучал в ворота, то и этот довод не показался мне столь уж веским.

К счастью, на стук никто не вышел. Я уже собрался уйти, как с шумом распахнулось окно на втором этаже. Показалась голова мужчины с крупным, мясистым лицом — кажется, это и был отец Лу Ся.

— Чего тебе? — Голос был грубым, в нем сквозили недовольство и крайнее раздражение.

— Лу Аня мне, — выпалил я, растерявшись.

— Ты кто?

Теперь я растерялся окончательно и ляпнул совсем уж невпопад:

— Я товарищ Лу Аня, учусь с ним!

— А в чем дело?

— Да по школьным делам, — продолжал я врать.

— Подожди немного, Лу Ань сейчас спустится, домоет посуду и выйдет.

Голова исчезла, окно с оглушительным шумом захлопнулось. Я стоял внизу и чем больше думал о своих сказанных минуту назад словах, тем больше убеждался, какую несуразицу я нес. Ну как меня угораздило брякнуть, что я соученик Лу Аня?! Через минуту я предстану перед Лу Анем, Лу Ся и их отцом — и что же скажу им, как сумею объяснить свою ложь?! Об этом я не имел ни малейшего понятия. И вдруг, словно нашкодивший трусоватый малый, я повернулся кругом и, охваченный паникой, со всех ног бросился бежать.

Вообще-то я бегаю хорошо. На школьных соревнованиях по спринту неизменно занимал первое место, но в данный момент мне показалось, что ноги у меня стали короткими, тяжелыми, переставлял я их медленно, с трудом, словно это были чужие ноги, слоновьи. Добежав до конца улицы, я услышал позади себя окрик Лу Аня:

— Эй, зачем убегаешь? Ты кто?

Я тут же пригнулся к земле и юркнул за угол дома.

7

Все это время я беспокоился, не узнал ли меня в тот день Лу Ань.

Через несколько дней к нам неожиданно нагрянула Лу Ся. День клонился к вечеру. Взглянув на меня, она улыбнулась, и я подумал, что ей известно все о моем злополучном визите. Кровь бросилась мне в лицо. Стало не по себе.

Чжу Ли полюбопытствовала, почему она улыбается. Та показала на мои ноги; оказывается, смеялась она оттого, что на мне были разноцветные чулки: один — синий, а другой — зеленый. Я тоже улыбнулся, от сердца отлегло.

В облике Лу Ся я заметил сегодня перемены. Возможно, просто оттого, что мы не виделись в течение четырех месяцев и я успел до некоторой степени отвыкнуть от нее. Нет! Нет! Встретившись нынче снова, я чувствовал, что мы ничуть не отдалились друг от друга, и, хоть давно не встречались, казалось, что расстались мы только вчера. Я вгляделся внимательнее. По-моему, она изрядно похудела, на лице лежала печать заметной усталости. Не знаю, может быть, она выглядела так из-за неровного освещения, но и под глазами проступали темные круги. Сами же глаза излучали черный блеск, искрились умом, как и раньше, были очень выразительны. Кто знает отчего, но в этот ее приход разговаривали мы мало, больше молчали. В ней не было присущей ей безмятежности, жизнерадостности, создавалось впечатление, что общих тем для беседы у нас теперь нет. На самом же деле мне очень хотелось поговорить с ней о многом, и это многое касалось ее, но выдавить из себя я не мог ни единого слова. Чжу Ли в этот вечер умаялась так, что, отбросив всякие приличия, беспрестанно зевала.

Несмотря на такую атмосферу, на то, что разговаривали мы совсем мало и наша беседа носила бессодержательный характер, была более пустой, нежели любая другая со времени нашего знакомства, я не чувствовал ни неловкости, ни смущения. Мне казалось, что и у Лу Ся было что сказать мне. Но именно в этот вечер я, возможно впервые в жизни, познал, что не все хранимое в сердце нужно выплескивать наружу, может быть, самое сокровенное следует поберечь, оставить в глубине души.

Лу Ся поднялась, собираясь уйти. Мы с Чжу Ли проводили ее со второго этажа вниз. Наступила ночь, ничего не было видно — хоть глаза выколи. Чжу Ли предложила мне проводить Лу Ся до дома. Лу Ся не возражала. Я обрадовался.

Мы с ней прошли довольно большой отрезок пути, но ни она, ни я не проронили ни слова. Наконец Лу Ся не выдержала, нарушила затянувшееся молчание, принялась обсуждать планы на весенние каникулы. Постепенно она разговорилась, в ее словах появилась заинтересованность.

— Надо бы съездить куда-нибудь за город, и чем дальше, тем лучше. Уговорить бы Чжу Ли поехать с нами и твою старшую сестру, Линь Нану. Прихватим с собой еще моего брата. Он ведь заядлый домосед, целыми днями только и знает, что книжки читать. А как раз ему-то больше других нужно бывать на природе, дышать свежим воздухом. А воздух весной там действительно чистый… травка к тому времени зазеленеет, река вскроется. Ты захватишь удочки — очень уж хочется научиться рыбу удить! Порыбачить, съездить на природу страсть как хочется, особенно после того, как прочитала «Бежин луг» Тургенева… — Вдруг она умолкла и, как бы продолжая разговаривать с собой, тихо заметила: — Только дай бог, чтобы маме полегчало, а то…

— А то что? — воскликнул я.

— Эх, и не спрашивай, мне даже думать об этом не хочется!

Мы снова замолчали. Стало ясно, ее что-то мучительно гнетет.

Вечер был дивный. Деревья еще стояли без листвы, голые. Но прохлады не чувствовалось. Царило безветрие. Ветви на деревьях замерли, ни одна из них ни разу не шелохнулась. Асфальт под светом электрических фонарей блестел, словно покрытый ледяным панцирем; деревья, льнувшие к уличным фонарям, цеплялись друг за друга ветвями, причудливо переплетались, являя собой замысловатую картину, исполненную рукой пейзажиста, прихотливо пользующегося одной лишь черной тушью.

— Покидать эти места я совсем не хочу! — промолвила она.

— Покидать? Ты что, уезжаешь?

Ее слова удивили меня, прозвучали неожиданно. Я недоумевал.

Не отвечая на мой вопрос, она повернулась ко мне, продолжила:

— Я и вас не хочу покидать. — Ее черные глаза выдавали волнение.

Мы подошли к лесопитомнику возле ее дома. Здесь было особенно темно и спокойно. За стволами деревьев, выстроившихся вдоль проезжей части улицы, угадывались парочки молодых людей. Эта обстановка, это безветрие и темный блеск ее глаз слились в единое чувство, в котором хаотично смешались еле уловимые ощущения тихого счастья и милой нежности. Мне почудилось, будто в вышине, на небе, в ореоле появился месяц и вместе с сияющими звездами залил землю серебряным светом, изменив силуэты всех предметов вокруг.

Что-то неведомое, не имеющее еще названия, шевельнулось у меня в сердце. Оно забилось неистово и готово было выскочить из груди. В висках застучало, голова пошла кругом, появилось желание рассказать ей о чем-то значительном, сообщить о чем-то важном, излить перед ней свою душу, но для этого я должен был собрать всю свою волю, чего мне, к сожалению, сделать не удалось.

— Я понимаю… — Моих сил хватило только на то, чтобы выжать из себя эти два слова, причем произнес я их едва слышно.

Она ничего не сказала, лишь опустила головку.

— Я понимаю… — повторил я те же два слова почти шепотом.

Не знаю, когда мы успели, но вскоре очутились у ворот ее дома. Лу Ся стояла, напряженно выпрямившись, и смотрела на меня выжидающе.

Сердце продолжало гулко стучать, я слышал каждый его удар. Помедлив немного, она повернулась, достала ключ и поспешно отомкнула калитку, скользнула внутрь, захлопнув за собой створки. Из-за ворот донеслось:

— До свидания!

Послышались удаляющиеся шаги, она пересекла маленький дворик, вошла в дом. Я услышал хлопанье открываемых и закрываемых дверей…

Память до сих пор хранит и события того вечера, и все, что запечатлели мои глаза, когда я шел от нее: темно-синее небо, усеянное яркими звездами, которые мерцали и переливались, словно драгоценные камни; чернеющие очертания больших зданий и маленьких домов вдоль улицы; проемы окон, желтеющие от зажженного в квартирах света. Все это воспринималось неправдоподобным, чем-то вроде декораций к пьесам-сказкам. Большая круглая луна неотступно следовала за мной, то прячась за дымоходные трубы, то снова выставляя свой полный светлый лик над крышами приземистых строений. В лесопитомнике, видимо, недавно вспахали землю, и оттуда теперь шел неповторимый дух сырой земли и прелых листьев, знаменуя наступление нового цикла в кругообороте природы и неумолимый расцвет ее в будущем. И хотя ветра не было, этот запах заполнял все окрест, вызывая ощущение чистоты, прилива новых сил, будоражил подсознательное желание искать и находить во всем только прекрасное.

8

Всего лишь одним-единственным годом ограничилось мое знакомство с Лу Ся. Летом умерла ее мать, сама же она окончила среднюю школу первой ступени. Отец продал небольшой двухэтажный дом и с детьми переехал в город Аньшань. Перед отъездом Лу Ся приходила в наш двор попрощаться со мной и Чжу Ли, но, к сожалению, меня дома не было — нас со старшей сестрой на время летних каникул отец забирал в санаторий «Бэйдайхэ». Когда мы вернулись, Лу Ся я не застал, она давным-давно уехала.

Как бы желая повторить чудесный сон, я отправился к дому, где она жила, но в нем уже поселились новые люди. Теперь от Лу Ся во всем нашем городке не осталось никакого следа. Правда, Чжу Ли передала мне от нее бумажный сверток с книгой «Путешествия Гулливера», на первой странице которой красовалась дарственная надпись и подписи Лу Ся и Лу Аня. Эта книга теперь единственное, что осталось на память от нее! Я берегу ее, храню не просто как книгу, потому что она дает мне то, что ни одна другая книга дать не может. Это поразительная книга! Для меня в ней скрыто два смысла, и пусть второй смысл не нашел отражения на ее страницах, тем не менее в нем есть я, хотя мое имя там не упоминается ни одним словом…

После отъезда Лу Ся прислала из Аньшаня несколько писем Чжу Ли, в которых неизменно передавала мне привет. Но лентяйка Чжу Ли ответила ей только однажды, и переписка между ними постепенно оборвалась. Мне же она не написала ни разу.

Да… Даже и теперь я никак не могу понять, что происходило с нами в тот вечер, что заставляет меня на протяжении вот уже долгих лет предаваться бесплодным думам. Вспоминаю, как однажды, сидя на уроке, я безотчетно непрерывно царапал на парте имя Лу Ся. После того памятного вечера она еще не раз приходила к нам, но, встретившись со мной, была безразличной.

Да… Я опять о том вечере. О чем она говорила? Что говорил я? Кажется, ничего особенного. Перебирая в памяти тот разговор, теперь я думаю, что ее слова, которые тогда приводили меня в трепет, были самыми обыкновенными и не заключали в себе ничего значительного. Во время последующих встреч Лу Ся никогда не вспоминала о том вечере. Быть может, на нее он не произвел впечатления и только мне чудилось тогда что-то имеющее особый смысл, может быть, меня тогда обманывали мои чувства, а может быть, я испытал наивную, детскую любовь!

С тех пор я больше не встречался с Лу Ся и ничего о ней не слышал. У каждого из нас были друзья детства, весны нашей юности, все мы в ту пору были неразлучны, как бывают едины утреннее солнце, встающая заря, наступающий рассвет, чистая роса, которые сначала составляют единое живописное полотно, а потом, с течением времени, медленно, но неизбежно размываются. Лу Ся была моим другом, одним из многих в моей юности. Она давно и бесследно исчезла из моей жизни, наслоения прожитого запрятали ее далеко. Для меня, претерпевшего немало невзгод и накопившего житейский опыт, детство и юность представляются ныне в виде пересохшего ручейка, чьи прозрачные, чистые струи с искрящимися брызгами не суждено больше видеть, чью сладостную прохладу не суждено ощутить. Но чарующее и звонкое журчание того ручейка навеки сохранит моя душа…

По совершенно случайным и неожиданным ассоциациям иногда в моем сердце буквально на мгновение возникает образ Лу Ся, перед взором воскресает время, проведенное с нею, вспоминаются самые незначительные, характерные для нее жесты и по-особенному брошенные взгляды или же вдруг послышится ее звонкий голос, беззаботный смех. Каждый раз в такие моменты я ощущаю прилив свежести, радости и нежности, которые вызывают во мне неизбывную тоску по юности…

Все-таки что за чувства я испытывал к Лу Ся в те далекие времена? Сказать точно не могу, но мне кажется, что они созвучны тем, которые вызвала во мне ранняя весна в тот вечер, когда мы оказались с ней наедине: земля еще не проснулась от зимней спячки, все охвачено дремой; по утрам на сером фоне окружающего ландшафта смутно проступают робкие признаки весны; легкое дуновение случайного ветерка доносит неясные весенние запахи пробуждающейся природы с ее беспредельными жизненными силами; но ощущение весны еще совсем неуловимо, оно исчезает мгновенно: внимательно вглядишься — и нет ничего, что говорило бы о весне, ни в поле, ни на холмах, ни в целом лесу, ни на отдельной ветке.

Мне исполнилось двадцать лет, когда я встретил девушку, в которую влюбился с первого взгляда. Разговоры с ней о жизни, об идеалах, о любви, о будущем стали для меня настоящим откровением в узнавании прелестей весны с ее изумрудно-зелеными горами и лугами, напоенными ароматом цветов.

Перевод О. Лин-Лин.

#img_8.jpeg