Этой ночью Еретик спал плохо. Он отсутствовал четыре дня и вернулся в столицу Империи поздним вечером, когда уже изрядно стемнело. Сойдя с поезда, он удивился, что ночное небо мерцает непривычно ярче, чем городские улицы. Метрополитен был давно закрыт, и Еретик пошел пешком. Добравшись до центра, он вышел на знакомый перекресток двух широких улиц, где один угол занимало целиком одно из зданий Управления. Самое известное в Империи. Оно темной тушей возвышалось над соседними домами, и Еретик знал, что под землю оно уходит на какое-то количество этажей, но точное их число знали, должно быть, только Мору и его коллеги, не ниже полковника званием. Впрочем, Мору давно вне чинов, а полковничьи погоны носит, говорят, из сентиментальности.

Четыре дня назад за пять сотен километров отсюда в гвардейском исследовательском комплексе он должен был поговорить с Верьямером Шеклу. Поговорить в итоге не дали, на следующий день в комплекс его уже не пустили, и еще два дня Еретик бездельничал пока не получил предписание вернуться в столицу. Глупо все получилось. И профессора Шеклу очень жалко.

Получив у безразличного дежурного адрес нового временного жилья и ключи, он доехал на служебной машине с засыпающим водителем до дома и до полуночи занимался уборкой. Квартира была маленькая – спальня, кабинет и через недлинный коридор с дверью в сан-узел маленькая пыльная кухня. Еретик вымел из углов кабинета сухую коричневую листву, налетевшую из открытой настежь форточки, вымыл пол и подоконники, вытер везде пыль и, утомившись, лег спать без ужина. Вообще-то он легко привыкал к переменам, всегда любил оказываться в новых местах и никогда не испытывал бессонницы от того, что спит не в своей постели. Учитывая, что за годы службы на ИРУ понятие «своя постель» стало совсем уж расплывчатым. Но сегодня Еретик спал плохо: ему отчего-то приснился старшина Хрег Унару. Все такой же, каким был на Зоне 15, живой и веселый.

На плече у старшины был чистенький блестящий автомат. Старшина оглаживал усы и говорил, посмеиваясь:

– Так что, массаракш-и-массаракш, едешь ты со мной на Зартак? Слышишь, лейтенант Китт? Я долго ждать не буду! Маленькое горное село, заметь, тоже. Перевал закроется, и все, придется куковать здесь до весны!

– Но Зартак же уничтожен, – говорил Еретик. – Помнишь, доктор Доов говорил, что сброшены бомбы. Нам некуда ехать, старшина. Зартака нет.

– Да что же ему сделается? – искренне удивлялся Хрег. – Это все пропаганда, лейтенант. Чтобы людей озлобить, чтобы армия озверела. А ты не верь. Что ты как доброволец? Тебе говорят, а ты не верь. Вот же он, Зартак! Он вечен!

Еретик оборачивался и действительно видел, что они со старшиной стоят на сияющем, как Мировой Свет, белом снегу, что совсем рядом течет говорливая и быстрая речушка, а к близким, мерцающим потусторонней лазурью небесам тянутся величественные горные вершины. Кое-где на склонах еще был туман.

– Так что, идешь со мной, лейтенант? – нетерпеливо спрашивал Унару, и Еретик, обернувшись к нему, видел, что старшина сильно обгорел, усы опалены и в груди страшная, но уже не кровоточащая рана. Форма на нем порвана, от рукава остались одни лоскуты, а автомат оплавлен и покорежен, словно попал в огромное колесо.

– Ты мертв, – вспоминал тут Еретик. – Мы с Кимом были в капсуле, а ты заблокировал люк изнутри. Ты остался на Зоне 15.

Хрег долго молчал, глядя на Еретика, потом воскликнул:

– Массаракш, ну и как хочешь! Уговаривать не буду! Живи в своем аду, задница!

Старшина развернулся и пошел к речке, сильно прихрамывая и волоча за собой, как прикованную к ноге тяжелую гирю, собственную черную тень.

На берегу он все же снова обернулся, заглянул в глаза Еретику и кивнул, мол, пошли, но тот покачал головой:

– Я останусь пока здесь, старшина. Нужно присмотреть за Кимом, парнишка у гвардейцев. И нужно найти Сой, не знаю, где она. И все халатики, наверное, разбрелись кто куда, а ты же знаешь, они беспомощные, как пятилетние. Ты пока женись там на хорошей девушке да строй дом. А мы все к тебе приедем в гости, хочешь? Главное, чтобы ты успел разбить свой виноградник, старшина. Договорились?

Хрег задумчиво пригладил неровно опаленные и жесткие усы окровавленной израненной рукой, кое-где почерневшей от глубокого ожога, и кивнул Еретику:

– Договорились, лейтенант. Жаль, что ты не идешь со мной. Перевал закроется, никак не пройдешь… Ну, бывай. До связи!

Старшина ступил в воду и пропал, а Еретик вдруг проснулся, чувствуя себя так, словно только что разошелся со старым приятелем на перекрестке.

– Все правильно, – бормотал он, вслушиваясь в тишину ночной комнаты, в то, как из неисправного крана капает вода на кухне, как тикают часы, как идет на улице дождь. – Все правильно. Зартак мертв, и Унару мертв. Все правильно, ему там самое место. Они друг другу подходят. Зартак вечен, и Унару вечен. Все теперь правильно.

А утром, едва рассвело, Еретик завтракал пустым чаем и ничего правильного в своем сне уже не видел. За окном было совсем по-осеннему прохладно и дождливо; Еретик вымыл за собой чашку и посмотрел на улицу. Удобно, что раковина расположена близко к окну, здесь будет приятно мыть посуду. Интересно, сколько он здесь еще проживет?

Послонявшись по комнате, Китт решил приняться за докторскую и через несколько минут сообразил, что не помнит темы. Автореферат кандидатской помнит почти наизусть, а докторская вот вылетела из головы. Не зная, чем заняться, Чейз принялся формулировать тезисы к новой диссертации об А-излучении, сожалея, что так и не удалось сделать вскрытия добровольцев с Зоны 15. Он смог даже набросать «новизну и актуальность», но стало ясно, что без данных это так и останется баловством, средством убить время. Жаль, нельзя связаться с Кимом, мальчишка наверняка сохранил в голове бешеное количество информации.

Когда лейтенанту Чейзу Китту пришло сообщение от Императорской Гвардии, что он временно отстранен от работы в Группе А, он не удивился. Гвардия перегрызлась с разведкой, двор перегрызся между собой, Их Императорское Величество волнуются и не знают, на кого можно положиться. Все вполне закономерно, хотя халатиков жалко.

Удивился лейтенант Чейз Китт тогда, когда без сигнала вызова на маленьком черно-белом экранчике видеофона возникло изображение полковника Дишлава Мору. Этот звонок закономерностью уже не был.

Разговор с Мору занял сорок минут. Еретик рассеянно подумал, что столько времени полковник не уделяет, должно быть, даже собственной семье. Да и есть ли у него семья? Должно быть, есть, Мору дворянин, он обязан оставить потомка, наследника рода. С другой стороны, эта информация засекречена так, что узнать подробности не удастся, пока Мору-младший не вступит во владение земельным наделом. Интересно, в какой провинции у Мору земля… Еретик думал о чем угодно, только не о том, что говорил ему полковник. Он хотел прожить еще хотя бы день как обычный человек, не зная, что будет дальше.

Китт открыл неприятно пустой холодильник и осмотрел запасы. Пять яиц и кусочек сала, одна банка тушенки, одна рыбная консерва. В отделении с крышечкой, где каждая семья традиционно хранила лекарства, валялось несколько концентратов, галеты из армейского сухого пайка и плитка горького шоколада в блестящей обертке. Внизу, в ящике для овощей, скучала одинокая луковица. На холодильнике лежала четвертушка белого хлеба и початая упаковка чая. Это паек на полторы недели, но он Еретику не понадобится. Так что попируем напоследок. Как странно знать, что все, что тебя окружает, – уже не для тебя.

Еретик разогрел сковородку, выложил на нее четыре пластиночки белого сала, красивого, с темной вкусной полоской. Дождавшись, пока начнет шкворчать, всыпал несколько оторванных руками кусочков мякиша белого хлеба, затем добавил лук колечками и снова подождал, и ждал до тех пор, пока не пришла пора переворачивать ставшее почти прозрачным, сало. Тогда он вбил в сковороду все пять яиц, и некоторое время на него таращились пять желтых бессмысленных глаз. Он поперчил, посолил и снял сковороду с огня только тогда, когда желтки чуть схватились. Он любил, когда желтки остаются жидкими, чтобы можно было макать в них хлеб. Отец тоже так любил, но мама всегда поджаривала яйца с двух сторон. Непонятно, зачем она это делала, никто в семье не любил такую еду. Из вредности, должно быть.

Правда, когда мама умерла, отец тоже начал поджаривать яйца с двух сторон, но Чейз уже не протестовал. Всем нужна память, хоть какая-то. Поэтому люди ставят монументы вождям, скульптурные группы воинам и Огни Вечной Славы идеям.

Еретик доел яичницу, убрал посуду и вымыл стол. Все действия казались бессмысленными. Зачем делать уборку на кухне, если завтра уже некому будет в ней готовить? Хотелось сидеть дома и убивать время за дурацкой доктор- ской диссертацией, но Еретик пересилил себя и отправился на улицу. Ему нужно было увидеть столицу такой, какой она стала за то время, что он провел вдали от нее. Еретик больше года был то на одном, то на другом объекте, да и в прошлый приезд, совсем недавний, он столицу толком не увидел. Сначала был в метрополитене, потом в Управлении – не было времени на знакомство с изменившимся городом.

Город был молчаливым, влажный воздух иногда прорезал звук сирены или чей-то дробный топот, но большую часть времени царило приглушенное многозвучие, сливающееся в белый шум и потому незаметное, – звук двигателей и покрышек, ветер, кашель прохожего. Высокие здания в старом имперском стиле сменились типовыми домами в четыре этажа – Еретик удалялся от центра города.

Когда-то давно весь город ограничивался центром, кое-где еще сохранился крепостной вал, а на востоке высилась непрестанно реставрируемая сторожевая башня – сначала там был склад, потом клуб азартных игр, потом музей, снова склад, и теперь башня пустует. За века столица разрослась, появились индустриальные районы с заводами и железной дорогой, там и сям появились вокзалы и автобусные парки, выросли целые кварталы новостроек. Город откусывал от окружающего все новые пространства, превращая куски леса в парки, пустыри в стадионы, и все дальше на север росло старое кладбище. На нем, как в миниатюрном городе, появлялись новые кварталы. Но теперь и их не хватало.

Теперь все вокруг серое, отталкивающее, больное. В лучшем случае, невыразительное, блеклое какое-то. Где улыбчивые люди? Где музыка? Война все испоганила. Высосала из Саракша все радостное, как холод высасывает из тела тепло. Все сожгла, все заразила гнилью, разложением. Все тлен. Никакой надежды не оставалось – в мировых войнах не бывает победителей, только те, кто выжил. Остальные не в счет.

Еретик и сам не замечал, как в его мысли проникал полковник Мору, просто ловил себя на том, что уже два квартала размышляет об утреннем разговоре. Размышлять об этом он не хотел, ему хотелось думать о прошлом. Еретик сердился на себя, сосредоточивался и старался думать об отце, о городе, о винах – о жизни. Но вскоре уже снова понимал, что все его мысли занимает звонок полковника. В конце концов он перестал бродить по улицам и мучить себя. Еретик сел на скамеечку в унылом сквере и дал себе волю думать о том, о чем нужно, а не о том, о чем было бы приятно.

– Вас отстранили, Китт, – сказал Мору вместо приветствия.

 – Да, полковник, меня известили несколько минут назад. Говорят, что временно, но я полагаю, что окончательно.

Полковник приложил к глазам указательный и большой пальцы и ненадолго зажмурился:

– Положение тяжелое. Мы больше не контролируем процесс. Никто не контролирует. Гвардейцы загубят исследование.

– Не думаю, полковник, – возразил Еретик, и Мору отнял руку от лица. – У Гвардии есть доступ к кадрам – Киму Дасаи и Верьямеру Шеклу, у Гвардии наверняка есть соответствующее помещение. Все будет так же, как на Зоне 15, но без нас.

– Не будет так же!

Впервые на памяти Еретика полковник Мору повысил голос.

– Чего вы опасаетесь? – спросил Еретик, и бледные сухие губы полковника тронула кривая ухмылка.

– Ружья. Землетрясения. Падения Империи. Много чего, – ухмылка пропала. – Того же, чего и все. Нет, больше. Я больше знаю, чем все.

Они помолчали.

– Император слаб, Еретик, – заговорил Мору. – Он не держит власть.

– Сохранение Империи, по-вашему, не требует сохранения Императора? – уточнил Еретик. – Одно возможно без другого?

– Разумеется. Империя – это земли и власть. Династия выродилась. Принц – безответственный недоумок. Бесполезный шлак. Иных наследников нет. Эта ветвь рода мертва.

Еретик припомнил юного принца и понял, что спорить с Мору по меньшей мере бессмысленно. Потому что полковник прав.

– Что вы предлагаете, полковник?

На окраинах города пахло гарью. В центре этого почти не чувствовалось, но здесь запах был таким сильным и едким потому, что здесь жгли тела мертвецов. Еретик рефлекторно задержал дыхание, стараясь удержать на лице безразличное выражение. Он в дет-стве придумывал себе разные тренировки, одна из них была не морщиться брезгливо, когда пахнет какой-нибудь гадостью. Еще он капал воском на ладонь, учился длительное время не дышать под водой, ходил босиком по крапиве и битому стеклу, тренировался долго висеть на руках и пару раз на спор прыгал со второго этажа. Было и еще что-то из числа этих тренировок, но сейчас Еретик уже не помнил.

Китту не хватало воздуха, но он не рискнул дышать ртом, решил, что это будет все равно, что грызть почерневшие останки. И подумал вдруг, что этот запах гари стал собственным запахом этого места и что, если когда-нибудь война закончится, воздух здесь за много лет не сможет очиститься от смрада. Наверное, это лучший памятник жертвам войны. Можно проходить мимо скульптурных групп, не обращая на них внимания, можно цинично прикуривать от Огня Вечной Славы, но попробуй быть равнодушным, когда ощутимо тошнит от дыма горящих тел. Никакой цинизм не поможет уберечь обоняние от этого плотного, как материя, прошибающего до самого мозга запаха.

Хотелось, чтобы прекратился дождь и подул ветер, но осенью редко бывало сухо. И до снега еще далеко. Когда настанет зима, она все спрячет. Интересно, какова война зимой? Должно быть, еще хуже, потому что все время холодно и нечего есть. С другой стороны, холод анестезирует, может быть, не так больно умирать. Хотя, какая разница, сам он до зимы не доживет. Интересно, доживет ли кто-нибудь до весны?

Сначала Еретик услышал звук подъезжающего грузовика и потом боковым зрением увидел, как выворачивает из-за угла кабина. В кузове лежали горкой какие-то не то мешки, не то свертки. Откуда-то поползли люди, большей частью солдаты, остальные нищие. Все были мокрые и шатающиеся, натыкающиеся друг на друга, но не сворачивающие с пути. Казалось, что в естестве их нет никакой мысли, одни рефлексы.

– Рота, массаракш, подъем! – надрывался кто-то суетливый. – Разгружай-ка.

Еретик подошел ближе, силясь сообразить, что за свертки разгружают солдатики, и вдруг понял – вот они, трупы, которые будут здесь сожжены. Топливо для памятника войне. Только неясно, откуда оно, это топливо.

«Погибшие… Но фронт далеко, не везли же сюда через пол-Империи. Жертвы бомбардировок? – терялся Еретик в догадках. – Не видно ранений. Химические атаки?..»

Солдатики медленно и неловко, как автоматы, сгружали тела в кучу. Глаза у живых были пустые, тусклые, как пуговицы, без выражения. Ни брезгливости в них не было, ни страха. Должно быть, часто тренировались…

– Эй, боец, – Еретик окликнул водителя, который курил, высунув ноги из кабины и глядя на небо. – Подскажи, откуда груз?

– Так местные все, – ответил солдатик, скосив глаза на Китта.

– Городские столкновения? – предположил Чейз, и солдат покачал головой, затягиваясь так глубоко, что казалось, он весь внутри наполнен дымом.

– Не, это которые от голода. Вишь, распухлые какие? С голодухи все. Ну и от болезней тоже. Холодно и сыро, воспаление легких у каждого второго. А которые с городских-то боев, так они израненные все, пока сгружаешь – весь перемажешься, не в одном, так в другом. А эти целые вон. Ничего.

– Часто в городе сражения? – спросил Чейз, и водитель бросил сигарету в мягкую, как масло грязь, спрыгнул сам и втоптал окурок подошвой сапога в самую жижу.

– Не. Мародеров да распухлых чаще возим. А так, чтоб в городе грызлись, это редко. Ну раз в неделю, может. Эта… оппозиция все буянит. Недавно в столице, а, господин офицер? – водитель запустил руку в карман и вытянул оттуда пачку сигарет, предложив Еретику.

– Не курю, – сказал Еретик. – В городе я с прошлого вечера. Что за оппозиция может быть в столице?

– Ясенно, – боец губами вытащил из пачки сигарету и прикурил, заслоняя огонь зажигалки ладонью. – Есть тут такие оппозиционеры. Откуда только берутся? Массаракш, как вши наползают. Как крысы. Все восстают, все требуют чего-то, вот тебе и городские столкновения. Где оружия-то столько накопали? Это если где в стране такое, сразу бы бомбой накатили им в глотку, чтобы заткнулись… А тут столица все-таки. Бомбы нельзя, вот и прут, скоты. В центр-то города они небось не лезут, там тебе и гвардия, массаракш, и чего еще душа пожелает. А тут, по окраинам, бывает, что и постреливают. Раньше еще все демонстрировали чего-то. Демонстрациями ходили, но пару раз расстреляли толпу в упор, так больше не ходят. Массаракш-и-массаракш, на фронт бы их всех, сволочей…

Боец черно выругался и снова затянулся так, словно был одним большим легким.

– Хотя поговаривают, что это не оппозиция никакая, а просто люди от голода с ума сходят. Я сам-то демонстраций не видел.

«Император не держит власть», – вспомнил Чейз слова полковника. Что ж, похоже, и впрямь не держит, если уж не где-нибудь, а в самой столице на протестные демонстрации набирались толпы, которые приходилось расстреливать. Раньше такого и представить себе было нельзя, значит, что-то изменилось.

Из подвала большого бестолкового здания выползали все новые люди, неотличимые от остальных, такие же спотыкающиеся, мокрые и измученные. Кто-то прямо при солдатах стаскивал с трупов сырую грязную обувь, кто-то, подобострастно глядя на бойцов снизу вверх, клянчил сигаретку, кто-то молча ходил между тел, разглядывая лица.

– Чтобы удержать власть, Император начнет использовать излучатели, – сказал Мору. – На населении Империи. Пассивное излучение. Круглосуточное.

Еретик молчал достаточно долго, чтобы полковник продолжил:

– Этого нельзя допустить.

– И нужно захватить «Старушку»?

– Да, лейтенант.

– Мне?

– Да, лейтенант.

– Эй! Лейтенант!

Еретик повернул голову на оклик и увидел милого капитана Эштаву. Она стояла возле подъезда невысокого дома, нетерпеливо притоптывая ногой в высоком сапожке. На двери была большая табличка, но отсюда Китт не мог разобрать буквы. В руках у Сой была папка, голос у Сой был все такой же – звонкий, с металлом.

– Господин лейтенант! – Эштаву помахала рукой, офицерская дамская шинель распахнулась, и под ней стала заметна черная форма.

Китт, кивнув на прощанье водителю, который не обращал на него внимания потому, что неотрывно смотрел на Сой, направился прочь от грузовика.

– Госпожа капитан, какими судьбами в этом районе? – Китт пожал женщине руку, испытывая желание учтиво поцеловать тыльную сторону ладони. С Сой всегда хотелось быть предупредительным, остроумным и изобретательным. – Мне кажется, это не лучшее место для прогулок красивой дамы.

– Совершенно с вами согласна, господин лейтенант, – Эштаву сильно похудела, отчего синие глаза казались еще больше на остром лице, но выглядела весьма бодрой и энергичной. – Не проводите ли меня в центр?

– Почту за честь, сударыня.

Шагая в ногу, они вышли на бульвар, и Еретику показалось, что город не так уж уныл и безразличен ко всему. Война идет, но и жизнь продолжается, и разгуливающие по улицам красивые женщины лучшее тому подтверждение. Эштаву болтала без умолку, а Чейз был рад ее видеть и рад знать, что она жива и здорова.

– Так что я теперь в Императорской Гвардии, – рассказывала Сой. – Повезло устроиться туда после инцидента на нашей Зоне 15.

– Не самый очевидный выбор работы, – отметил Еретик, – учитывая, что инцидент на нашей Зоне 15 состоял в том, что гвардейцы всех нас чуть не поубивали.

– Все это чудовищное недоразумение, – убежденно ответила Сой. – Из-за режима повышенной секретности все перепуталось и… К тому же гвардейцы вывезли нас на поверхность, а сами большей частью не спаслись из Зоны, когда ее затопило. Так что я считаю, что мы в некотором смысле квиты.

– А как же «всем радостно погибнуть при затоплении Зоны 15, чтобы информация не досталась врагу»? – серьезно спросил Еретик.

– Вопросы чести стали неактуальны, господин лейтенант, – развела руками Сой. – Наи-высший приоритет теперь у вопросов выживания. А что ты делал в районе сожжений? Не лучшее же место для прогулок… Где ты сейчас работаешь?

– Да все там же, в ИРУ. Сейчас у меня вынужденная передышка, к сожалению, вот и сижу в столице. После разрушения Зоны 15 мне предложили сотрудничать с Гвардией в исследованиях, но пока это сотрудничество заключалось в полном моем ничегонеделании, а утром меня официально временно отстранили. Видимо, уважаемая Гвардия рассудила, что лучшая помощь, на которую я способен, это абсолютное бездействие. Знаешь, как родители говорят детям, хочешь помочь – не мешай.

Сой легко сжала пальцы, покоящиеся на предплечье Чейза.

– Я хочу с тобой поговорить. Присядем?

– С удовольствием, госпожа капитан.

Он действительно рад был ее видеть, ее присутствие помогало ему отвлечься от мыслей о завтрашнем дне. Приятно вспомнить прошлое в обществе Эштаву, хотя она и в Гвардии. Еретик смахнул сор со скамейки, и они с Сой сели рядом, глядя перед собой. Напротив и чуть в стороне была еще одна скамеечка, за ней тосковали пыльные деревья, за деревьями пустовала дорога, за дорогой высились дома.

– Давным-давно, еще на Зоне 15, когда ты принес мне цветы, я мечтала, что однажды мы выйдем на поверхность. С ума сойти, настоящие цветы! Где же ты их нашел тогда, господин лейтенант?.. – проговорила Сой и улыбнулась, даже голос ее стал мягче. – Я мечтала, что мы с тобой будем гулять вдвоем по старому городу, сядем вот так на лавочку на пустом бульваре, поговорим о том о сем.

– Я полагаю, ты сейчас не о том, что мечты сбываются? – спросил Еретик, и Эштаву отрицательно покачала головой.

– Я о том, что мечты сбываются, но, к сожалению, не так и не тогда, когда нам это нужно, – Сой резко выдохнула, и нежное выражение ее лица пропало, уступило место холодной деловой сосредоточенности. – Что ж… Я хочу, чтобы ты работал в Императорской Гвардии на благо Империи и Его Величества.

– Сой, я же половину своей сознательной биологической жизни работаю на благо Империи в Имперском Разведывательном Управлении, – заметил Китт. – Ты всерьез считаешь, что этого мало?

– Я считаю, что тебе нужно перевестись в Гвардию.

– Но чем плохо ИРУ?

– Я считаю, что тебе нужно перевестись в Гвардию, Чейз, – упрямо повторила Сой.

Они помолчали.

– У меня есть разрешение полковника Мору работать с Гвардией по проекту А. Работающее, действительное разрешение. Я был в комплексе один-единственный раз, когда нужно было поговорить с Шеклу, и то не поговорил. Сой, меня отстранили от работы над проектом сегодня утром. Зачем мне к ним переводиться? Как я понимаю, Гвардии мое участие совершенно не нужно.

– Ты неправильно понимаешь, Чейз, – Эштаву облизнула губы быстрым нервным жестом и сразу стала похожа на синеглазую ящерку. – Тебя не приглашали к активной работе по проекту только потому, что тебе не доверяли. Тебя отстранили опять-таки потому, что тебе все еще не доверяют. А не доверяют тебе именно потому, что ты работаешь на Управление, а точнее, на полковника Дишлава Мору.

– Тогда зачем отправляли запрос на мое участие в проекте?

– Об этом я позаботилась, – Сой вздохнула и откинулась на спинку скамейки, папку она положила себе на колени. – То, что я тебе сейчас скажу, секретно. Секретно от всех, Чейз, без исключений. Ты понимаешь?

– Я умею обращаться с засекреченными данными, Сой, – мягко проговорил Еретик, и Эштаву, усмехнувшись, кивнула.

– Да, уверена, что так. Слушай меня, Чейз. Имперскому Разведывательному Управлению в том виде, в каком оно существует сейчас, скоро придет конец. Вас расформируют, раскидают по отделам, кого-то, возможно, уничтожат… Да нет, не «возможно уничтожат», а совершенно точно уничтожат. И будет новая разведка. Будет организовано новое ИРУ, и контролировать все будет Гвардия, и только Гвардия. Вашей серой формы скоро не станет, останется только черная. Ты был с нами на Зоне 15, поэтому я хочу, чтобы ты работал над проектом А в новом гвардейском комплексе.

– Почему в новом? – мгновенно отреагировал Китт на легкую неестественность в стальном тоне Эштаву. – Что случилось с предыдущим?

– Несчастный случай, – и снова в голосе было что-то неправильное. – Два дня назад. А может, диверсия твоего ИРУ, расследование еще ведется.

– А как Ким? Он не был ранен?

Сой замолчала. Поднялся ветер, погнал по дорожке опавшую листву и мелкий мусор. С ветвей деревьев падали капли.

– Ким Дасаи погиб, Чейз. Несчастный случай в исследовательском корпусе, о котором я говорю, это взрыв большой мощности. Была повреждена проводка, и двери заблокировались. Никто не смог выйти из лаборатории, кто не задохнулся в дыму – сгорел заживо. Мне жаль, если тебя опечалят эти новости.

Еретик вспомнил слова Кима о том, как он боится огня. Больше всего на свете. Говорить об этом с Эштаву не хотелось. Вообще ни о чем больше не хотелось с ней говорить, ни о Киме, ни о Гвардии, ни о войне, ни о мире. Потому что это он отдал Кима гвардейцам и Сой, а они его не уберегли.

– Там ты сможешь переждать эту войну, занимаясь своим любимым делом, работая по специальности. Там ты сможешь проработать полжизни, Чейз, – продолжала Сой. – В наше время это дорогого стоит!

– Я же говорил тебе, что и так полжизни работаю на Мору.

– Твой распрекрасный Мору – старый дурак, и он обречен! – прошипела Сой. – Как и все твое Управление. Как ты не понимаешь, Чейз, единственный способ выжить в этом мире – стать одним из них!

– Ты сама в это не веришь, Сой, – сказал Китт. – Послушай себя. Ты же говоришь «одним из них», а не «одним из нас».

– Форма речи, – отмахнулась Эштаву. – Я ведь знала, что ты был там, Чейз, и приехала, чтобы увидеться с тобой.

– Да, я уже понял, что ты тут не просто так прогуливалась в районе сожжений. Тебя послали меня завербовать?

– Меня никто не посылал, я сама вызвалась, – раздраженно поправила его Сой. – И не завербовать, а поговорить. Убедить тебя в том, что с нами тебе же будет лучше. Я уверена, что мне удастся это сделать, потому что я сама убеждена в правильности принятого мною решения. Это война внутри войны, Чейз. Я ставлю на Гвардию и от всей души рекомендую тебе сделать то же самое. Мору не сможет защитить тебя, он себя-то защитить не в состоянии. Я ведь знаю, и все в Гвардии, кому это интересно, знают, что он не говорил с тобой с того самого момента, как дал добро на участие в исследованиях. Он не позвонил тебе, даже когда ты приехал в столицу. Знаешь, почему он не выходил на связь с тобой все это время?

Еретик внимательно посмотрел на Эштаву. Госпожа капитан. Бедная девочка. Бедная, глупая, сильная девочка. Предательница, рассудительная и бессердечная мразь, но до чего ее жалко, дурочку.

– Нет, Сой, я не знаю. Почему?

– Да потому, что ему все равно. Он не сможет уберечь своих людей, а Гвардия сможет. Ты всю службу был мальчиком на побегушках у Мору, но я понимаю, что ты определенным образом привязан к Управлению. И я понимаю, что для тебя, быть может, слова о чести мундира и верности форме не пустой звук, но сейчас не время цепляться за чемодан со старьем, потому что сейчас он тянет тебя ко дну!

– Вопрос не чести, но выживания? – спросил Еретик.

– Да, Чейз, как я и говорила, вопросы чести безнадежно устарели, – решительно проговорила в ответ Сой. – Ты знаешь, что у Гвардии есть собственный излучатель и что Его Величество Император уже принял решение о серийном производстве излучателей в рамках борьбы с вероломным врагом?

– В самом деле? – спросил Китт.

«Так и выжила, – говорил давно, словно в прошлом веке, старшина Унару, – что она всех страшнее и безжалостнее». Еретику хотелось оставить Сой здесь на скамеечке, а самому отправиться куда-нибудь подальше. Куда-нибудь за город. А лучше сразу за океан, на маленький остров вдали от материка, где никого нет, не было и не будет.

– В самом деле. Но это не все. Излучатели будут использоваться не только для войны, но и для мира. Как мирный атом, Чейз!

Синие глаза капитана Эштаву воодушевленно сверкали, на ее щеках появился румянец, а на губах – улыбка

– Пассивное излучение? – обреченно спросил Еретик.

Ответ был очевиден, но менее гнусным от этого не становился.

– Верно! Мы понесем культуру в массы, минуя человеческую лень и прочие факторы. Мы дадим людям образование, долг и смысл в жизни. Разве это не прекрасно? Что они сейчас? Бессмысленный скот, полуразумные животные, толпа. Мы воспитаем из них людей, Чейз. Мы дадим им все!

– И отнимем то, что даровал Господь? – вырвалось у Китта против воли, он совсем не хотел спорить с Сой, да еще и приплетать в разговор религию.

– Никто не будет отнимать жизни, мы и это внушим им, полный, нерушимый, абсолютный запрет на любые убийства себе подобных! – запротестовала Эштаву, но Еретик предупреждающе поднял руку.

– Да нет же, Сой, я о свободе воли.

– Что они с ней делают, с этой свободой? – Эштаву криво усмехнулась. – Едят ее? Пьют ее? Думают о ней?

– То же, что и мы, Сой, пользуются, – начал Китт.

Эштаву с неизъяснимым презрением в голосе перебила его:

– Плохо пользуются, Чейз. Посмотри вокруг, идет война не на победу, на уничтожение. Они же не доросли до свободы, она вредна им. Я знаю, что ты мне ответишь, я много думала. Ты скажешь, что мы, может, тоже не доросли… Но, Чейз, у нас есть ресурс, способный изменить облик мира к лучшему. Это будет глобальная школа для нового ответственного общества, которое больше не будет капризничать и отлынивать от уроков. Неужели ты не хочешь быть причастным к этому процессу и этому ресурсу?

Еретик вдруг подумал, что если бы ее облучили в Гвардии и такую, запрограммированную, натравили на него, это было бы лучше и понятнее, чем знать, что все это она произносит по своей воле. Что это не заложенные извне, но ее собст- венные мысли. Может, она и права – не все доросли до свободы.

От этой мысли ему стало совсем тоскливо.

– Однажды профессор Шеклу сказал, что главное не то, какими ресурсами мы обладаем, а то, как мы ими распоряжаемся. И еще сказал, что мы обязаны оставаться людьми… Впрочем, я внимательно слушал тебя, Сой, и услышал все, что ты хотела мне сказать. Ты потратила на меня кучу времени, надеюсь, у тебя не будет неприятностей. Теперь я должен подумать, слишком много информации для моей разленившейся без работы головы.

– Подумай хорошо, лейтенант Китт. Для меня действительно очень и очень важно, чтобы ты был одним из нас, – последние слова она произнесла с нажимом.

Капитан Эштаву улыбнулась и встала со скамеечки, протянув руку Еретику для прощания. К тротуару за деревьями подъехал черный автомобиль с затемненными стеклами, и Китт ухмыльнулся – все как в фильмах про шпионов. Наверное, все это должно произвести на него какое-то впечатление, но Еретик не совсем хорошо понимал, какое именно впечатление предполагали в Гвардии. Вероятно, уважение, а может, страх. Но в любом случае, Еретик должен бы всеми силами желать тоже красивый автомобиль с водителем и черную форму. Но он отчего-то совсем этого не хотел.

Перед тем как исчезнуть в глубине салона, Сой обернулась и крикнула:

– Подумай, Чейз!

Еретик кивнул ей на прощанье, и она уехала. Должно быть, больше они не увидятся. Хорошо бы, если так.

Некоторое время Еретик размышлял о том, что за ним, несомненно, следят гвардейцы, потом размышлял о том, что Мору об этом позаботится. Потом подумал, что нужно поразмышлять о Киме, но ничего не получилось, все размышления разбивались о тяжелое чувство вины. Чего ему стоило не отдавать Кима этим болванам в черном? Спрятать мальца в каком-нибудь брошенном доме, каких достаточно в любом городе, да подкармливать из собственного пайка. Киму не привыкать сидеть взаперти. А Мору сказать не сразу, через недельку – полковник бы точно понял. И уж наверняка полковник извлек бы выгоду из того, что одаренный парнишка в руках у ИРУ, а не Гвардии. И почему-то плохо и неприятно, что во сне Еретик солгал старшине Унару – он сказал, что присмотрит за Кимом. Уже не присмотрит. Нельзя лгать мертвым, потому что они уже не смогут тебя простить.

Еретик поднялся со скамейки, направился вверх по улице, пытаясь стряхнуть с себя острую жалость к мальчишке, который умер самой страшной из всех смертей, которые могли бы выпасть на его долю. Знание о погибшем Киме странно, но полно срифмовалось с тем запахом горелого в районе сожжений. И Еретик понял, что для него памятником войны будет именно это знание и это соответствие. Мимо скульптуры можно пройти и не заметить, огонь погаснет, а запах выветрится, пусть и через сотню лет, но вот выстраданное знание никуда не денется от тебя до тех пор, пока при тебе твоя личность.

Впрочем, памятники делаются для того, чтобы память прорастала в будущих поколениях. В тех молодых и веселых мальчиках и девочках, у которых нет собственного знания о прошлых событиях или людях, которых они не знали. Им твое знание будет так же безразлично, как безразличен трехметровый памятник храброму воину с винтовкой. Разве что молодым и веселым мальчикам у монумента легче назначать свидания молодым и веселым девочкам. Тем, в научный опыт которых никогда не входила смерть.

– Я завишу от вашего решения, Еретик, – Дишлав Мору опустил взгляд на пачку сигарет. – Положение предельно серьезное. Если мы не захватим излучатель, нам придется использовать иные меры воздействия.

Впервые на памяти Еретика полковник Мору изъяснялся так пространно. Должно быть, положение и впрямь серьезнее некуда.

– Какие меры, полковник? – спросил Еретик, и Мору поднял голову, посмотрев в глаза своему агенту.

– Вирус «Хатшайна». Ваша «Серая смерть».