– Господин Ромура Тшев, – раздельно и очень четко пробасил монах-пес, – волею Трибунала вы арестованы и передаетесь во власть Инквизиции как еретик.

Господин Ромура всплеснул руками и, опершись плечом о стену собственного дома, медленно съехал вниз, на мостовую, да так и остался сидеть в нечистотах, не в силах ни возразить, ни подняться, пока двое дюжих монахов-псов не подхватили его под руки и не потащили по направлению к зданию Трибунала. Никто не произнес ни слова, прохожие отворачивали лица и сжимали правую ладонь в кулак возле груди в принятом церковном жесте, чтобы никто из братьев-псов не решил, что Ромуру кто-то здесь жалеет. Инквизиция обоснованно считала, что невозможно искоренить ересь, не уничтожив и тех, кто сочувствует еретикам.

Рейхар Китт проводил монахов злым взглядом, стиснул челюсти так, что зубы едва не застрипели, и вышел из тени переулка. Прохладный осенний воздух был полон запахов немытых тел, мокрой шерсти, дыма и гниющей пищи, но теперь, казалось Рейхару, к этой обычной городской смеси добавился крепкий и острый, как укол в горло, запах унижения, боли и страха. Это был запах Трибунала, и с каждым годом город пропитывался им все сильнее.

В несколько поспешных шагов Рейхар пересек узкую грязную улочку и вошел в дом Ромуры:

– Улиа! Улиа, ты здесь? Я видел Ромуру…

Здесь было темнее, чем на улице, но Рейхар хорошо знал этот дом: нескладный сутулый господин Ромура Тшев был ему как брат, что же до госпожи Улии Тшев, то кумушки уже полгода как судачили, до чего она и Рейхар красивая и ладная пара. Не за горами и свадьба, благо, господин Рейхар Китт мужчина и при деньгах, и симпатичный.

Господин Китт неизменно при деньгах, потому что служит врачом, а после того как Инквизиция казнила двух его коллег, обвинив их в колдовстве, посетителей у Рейхара прибавилось. Что же до внешности, то первое, что замечал, и единственное, что запоминал собеседник, были глаза Рейхара. Очень светлого серого цвета – они потому и выделялись на обыкновенном, хотя и слегка темноватом от природы, тонкогубом лице. Брился Рейхар всегда чрезвычайно тщательно, а потому выглядел аккуратно и весьма привлекательно в глазах барышень, хотя красавцем не был, да и ростом не вышел.

Доктор Китт влетел в комнату, и сестра арестованного Ромуры, заслышав шум, подняла на Рейхара помертвевшее белое лицо:

– Его увели. Пришли монахи. Увели в Трибунал.

Улиа сидела на скамье возле окна, уронив ослабевшие руки на колени. Даже теперь ее, убитую горем, можно было бы назвать красивой – светлые волосы рассыпались по плечам, потемневшие от ужаса голубые глаза казались синими на белом, точно мел, лице. Даже старые девы, у которых в глазах уже не пожар, пепел только, от которых доброго слова не услышишь, тоже признавали, что она всегда была хороша, хоть и тощевата.

– Улиа, – Рейхар приблизился к девушке и взял ее холодные руки в ладони. – Так этого оставлять нельзя. Мы должны что-то делать.

– Трибунал не отпускает никого.

– Я знаю! – взорвался яростью Рейхар. – Все я знаю! Но мы не будем спрашивать. Я найду несколько крепких ребят, мы тайно вытащим его!

Рейхар вскочил на ноги и, не зная, чем занять свое деятельное естество, принялся ходить по комнате, а затем, придумав себе наконец занятие, принялся зажигать свечи.

– Все крепкие ребята давно стали Псами, – Рейхар обернулся на голос и увидел, как Улиа растянула красивые губы в злой усмешке. – Ты говоришь совсем как Руис. Мы не будем спрашивать… Мы вырвем власть из их пасти…

– Что плохого в планах Руиса? – мужчина раздраженно дернул плечом, – Он знает, о чем говорит. Послушай меня, я не знаю еще, что произойдет, но Ромура будет свободен. Господь свидетель, он безобидный малый, он никому не делал зла! А значит, он будет свободен, ты веришь мне?..

Он говорил и знал, что лжет. И госпожа Тшев знала.

Инквизиционные суды были переданы Ордену Псов Господних около пяти лет назад, и только в первый год было казнено около трех сотен человек. Живым же не вернулся никто. Символом Ордена был черный пес на багровом фоне, бегущий вправо и держащий в пасти меч с изображением Чаши Мира на клинке. Псам Господним надлежало преследовать и уничтожать еретиков в королевстве, что символизировал меч. «Ибо дело их – Охота на диких тварей и Война за веру и свет!» – таковы были слова самого Главного Инквизитора. Под Войной за свет подразумевались иные дела Ордена: изучение наук и миссионерство… Но люди видели только жестокую бесчеловечную охоту на людей.

При господстве Псов Инквизиция перестала быть малым Святым отделом расследования ересей при Церкви. Даже сама организация, еще несколько лет назад представлявшая собой один лишь на все королевство общий суд, теперь разрослась, высасывая из страны и ресурсы, и деньги. Центральный инквизиционный совет, полудюжина Трибуналов в каждой местности – это было только начало. Теперь число местных Трибуналов увеличилось уже до дюжины, и в каждом порту располагалось отделение Трибунала. Даже в колониях уже завелись свои инквизиторы, берущие пример с кровавого Ордена Псов Господних.

Более того, через несколько дней на недавно открытый Архипелаг отправляется целая армада новейших кораблей, благодаря которым этот Архипелаг и был открыт, а на борту помимо команды, ремесленников и военных – инквизиторы. Рейхар был проездом в Порта-Руун и видел эти новые корабли, благо те еще не покинули гавань. Они и сами были похожи на город, эти великолепные суда, но гораздо красивее. Гордость короны, – говорили о них. А теперь гордость короны оседлали злые ссыльные Псы Господни и идут проповедовать неграмотным дикарям, у которых, по слухам, чудные зеленые глаза и раздвоенные языки. А Псы-то именно что ссыльные, потому что кто же по собственной воле отправится в это захолустье. Рейхар слышал, что инквизиторов на кораблях хватит на несколько Трибуналов, хотя на Архипелаге еще и поселений толковых нет, хижины какие-то да частокол. И за частоколом сидят, вцепившись в свои арбалеты и редкие «змеиные» ружья, те, кто бежал от Инквизиции на далекие дикие острова. Как страшно они просчитались…

Рейхар понимал, почему королевская чета попустительствует звереющему Ордену, нарушая законы предков и свои собственные, закрывая глаза на уничтожение церковной оппозиции. Первое время горожане злословили, что духовный отец королевы, сам из Ордена Псов, не духовник, но фаворит, любовник этой визгливой, отчаянно молодящейся старухи. Уже через полгода после учреждения первого Орденского Трибунала те, кто не задохнулся в дыму и запахе собственного горящего мяса, прикусили языки насчет недуховной связи королевы и Главного Инквизитора.

Вторая после постели причина передачи полноты власти над верующими Инквизиции была так же проста, как и первая. Корона желала упрочить государственное единство через единство церковное.

Третьим запахом в этом букете был запах медных монеток, так похожий на запах крови. Все конфискованное у казненных еретиков имущество оставалась в ненасытной пасти Инквизиции, но немало перепадало и в государ-ственную казну. И Рейхар не знал, от которого запаха его мутит больше.

Улиа вгляделась в исказившееся от ненависти лицо Рейхара:

– Ты зря пришел сюда, Рейхар. Тебя видели соседи, они донесут. Теперь тебе нужно «зарываться в грязь», а у тебя и денег при себе нет…

Госпожа Тшев говорила о подполье. Если кто-то из милых соседок или их мужей сообщит монахам, что Рейхар входил в дом после того, как увели господина Тшева, это причислит господина Китта к личностям, сочув- ствующим еретикам. Дом Тшевов стал словно зачумленным с того самого мига, как Ромуре объявили об аресте. А значит, господину доктору придется «зарываться в грязь», как многим из еретиков, – скрываться от Трибунала среди нищих и воров.

– Деньги я добуду, я ведь врач, – отмахнулся Рейхар, и Улиа уже открыла рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент входная дверь распахнулась, и в комнату ворвались двое.

Разворачиваясь на звук, Рейхар схватил со стола тяжелый подсвечник, готовый размозжить им череп первого, кто сунется к девушке, но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что вломились в дом не монахи-псы – эти гости были горожанами, пусть и не из богатых. Похожие друг на друга как две капли воды, они замерли в дверном проеме. Это могли бы быть мародеры. Если только мародеры ходят по бесчестным, но спокойным своим делам с тяжелыми взведенными арбалетами.

– Вечная тьма, – выдохнула Улиа. – Близнецы, как же вы нас напугали!

– Сюда идут Псы, – быстро сказал один из гостей.

– Берите бумаги и уходите, – продолжил второй.

– Рейхар, ты головой отвечаешь, – уведомил господина Китта первый.

– И за книги, и за девку, – уточнил второй.

Сколько Рейхар их знал, они всегда говорили попеременно, заканчивая фразы друг за другом. Улиа вскочила с места и бросилась к тайнику за тяжелой лавкой, которую уже отодвигал Рейхар, отбросив подсвечник. Главной ценностью и проклятием этого дома были книги, запрещенные Святой Инквизицией к распространению и хранению. Философские и научные книги. Еретические книги.

– Массаракш, – прошипел Рейхар.

Вдвоем они вынули из углубления в стене несколько старых, еще рукописных, фолиантов и едва успели выгрести россыпь пожелтевших от времени свитков, как из-за двери послышался голос одного из близнецов:

– Улиа, быстрее! А, тьма… Факелы! Рейхар, в окно!

Девушка испуганно замерла на месте, и Рейхар успел подумать, что она – как лесной олень, замерла под прицелом охотника, надеясь, что тот не заметит.

Рейхар распахнул ставни и выскочил во двор, опершись одной рукой о подоконник. Через миг он уже стоял под окном, слушая, как шуршат юбки Улии, а затем подставил руки и принял на них сначала манускрипты и свитки, а затем и легкое девичье тело. В любой другой момент такая близость заставила бы их обоих деланно смутиться, но сейчас Рейхар быстро опустил госпожу Тшев на землю, сунул ей в руки всю стопку найденного, чтобы освободить руки.

– Не беги.

Он стиснул локоть Улии и быстрым, но не слишком поспешным шагом направился вперед.

– Не беги, – шептал он, наклоняясь к самому уху девушки. – Движение только привлечет взгляды. Все бегут, Псы привыкли высматривать бегущую добычу.

Улиа послушно двигалась рядом, Рейхар чувствовал, как она дрожит. Он уводил ее дальше от факелов и бьющихся насмерть Близнецов, заходил за дома и выжидал там, принуждая Улиу молчать и не шевелиться, петлял по кварталу. Под конец он затащил госпожу Тшев в какой-то грязный, полный рабочего люда кабак и долго стоял возле стены, напряженно глядя на дверь, пока работяги, смеясь, отпускали низкие шуточки и зазывали Улиу бросить этого сопляка и книжки и пойти к ним, настоящим мужчинам. Когда они вышли, Рейхар снова наклонился к Улии:

– Прости меня, тебе не следовало бы появляться в таких заведениях. Это опасно для такой девушки.

– Для любой девушки опасно попасть в лапы к братьям-псам, – тихо ответила Улиа. – Господь свидетель, я никогда в жизни так не боялась.

Через дюжину минут они вошли в чей-то дом, с виду уже спящий и темный, на ощупь спустились в подпол. Улиа постучала в дверь, и та отворилась не бесшумно, но достаточно тихо, на хорошо смазанных петлях.

– Улиа, о, девочка моя, – послышался старческий голос. – Заходи. Я послал за тобой…

– Их больше нет, – девушка вступила в комнатку, Рейхар вошел следом.

– Псы, пожри их тьма, из которой они вышли! Китт, рад видеть тебя живым, – крупный, краснолицый, похожий на мясника мужчина придвинулся ближе и сжал предплечье Рейхара так, что у него чуть не треснули кости.

Рейхар освободился от хватки и огляделся. Помимо него и Улии Тшев в комнатке было пятеро – с четырьмя он был знаком почти год. Старик, нервно переминающийся с ноги на ногу, похожий на писаря при монастыре, сутулый и тощий, словно высохший, – это господин Борте Хет, ученый и философ. Мясника зовут Грум Лариному, он никогда не был особенно умен, зато некогда был весьма состоятелен. Церковь Грум ненавидит за то, что они сделала из него почти нищего. Причина не хуже прочих. Из троих мальчишек он знал только длинного тощего Вейга, этого мерзковатого характером ученика менялы-хонтийца, да лопоухого веснушчатого оборванца Неелая, который научился сплевывать через выбитый зуб и чрезвычайно гордился этим умением, демонстрируя при каждом удобном случае. Отец оборванца не только бывший судья, но и бывший живой. Судью-еретика сожгли несколько месяцев назад, возмущенные люди страшились роптать, и город полнился лишь тихим шепотом. Вскоре и шепот прекратился – на место старого судьи был поставлен гибкий, словно бескостный, Инквизиторский выкормыш с водянистыми глазами лжеца и подхалима. Рыжий Неелай остался один. В обычных условиях ему грозил бы монастырь или портовый притон – еще неизвестно, что лучше. Однако воспитан мальчишка был пусть и в некотором уважении к Церкви, как к организации власти, но в ужасающем неверии, в связи с чем ему грозил уже не монастырь или притон, а костер. Еретики забрали мальчишку из-под носа у Псов.

Рейхар Китт обернулся на тихий разговор. Улиа что-то объясняла мяснику и старцу, причем последний мелко кивал и, кажется, соглашался.

– Но Улиа, – говорил он дребезжащим голосом. – Это так опасно, о, как это опасно. Ромуру арестовали. Близнецы пали, как вы говорите…

– Надеюсь, что пали, – жестко сказал Рейхар, присоединяясь к беседе. – Хуже, если их взяли живыми. Нужно уходить.

– Да-да, нужно уходить, – господин Хет беспомощно оглядывался вокруг. – Ах, вы принесли книги, чудесно, чудесно…

Он еще что-то бормотал, беспорядочно и медленно собирая свои вещи, разбросанные то тут, то там, брал в руки какие-то записи, ронял, подбирал с пола и рассматривал их, подслеповато щурясь и шевеля губами, потом откладывал.

Только теперь Рейхар обратил внимание на глазеющего на него незнакомого юнца лет двадцати. Рейхар кивнул мальчишке, и тот воспринял этот жест как приглашение: подошел к Киту и улыбнулся – открыто и очень приветливо. И очень неуместно.

– Меня зовут Виль, – сказал парень. – Я подмастерье у медника.

– Рейхар Китт, – представился мужчина. – Я еретик.

Мальчишка только рассмеялся. Рейхар в недоумении оглянулся на Улиу, словно желая спросить, что это за недоумок тут хохочет, когда сюда с минуты на минуту могут нагрянуть монахи, но тут же понял, где он слышал это имя. Виль-пророк, мальчишка не от мира сего. Он был вдохновителем ереси, его видения почитались за откровения. Рейхар заранее недолюбливал этого Виля – он не видел и не понимал разницы между откровениями этого полусумасшедшего и откровениями церковных святых. Одни бредят о величии и милосердии Господа, этот с той же убежденностью в истинности своего бреда вещает о том, что нет никакого церковного Господа, держащего Мир, есть лишь пустота.

– На тебя правда снисходят видения? – грубо спросил Рейхар, и улыбка Виля заметно погасла.

– Правда.

Больше ничего Рейхар спросить не успел: господин Хет собрал наконец свои бумаги и пригласил всех на выход.

– А куда мы идем? – полюбопытствовал Виль.

– Не знаю, – ответил Рейхар, злясь. – И не спрашивай. Узнаем, когда придем. Так больше вероятность, что ты не побежишь докладывать Псам о том, где теперь книги.

Но Виль, к большому разочарованию Рейхара, не обиделся, а, напротив, рассмеялся.

– Ох, ярый какой, – проговорил он, смеясь. – Ярый, подозрительный… Дикий.

– Встречаемся у «Тыквы», – пробасил Грум. – Вейг, тащи из дому свое тряпье, Улиу под парня оденем. Ищут девку.

Ученик менялы кивнул и выскочил на улицу. Долгое время все прислушивались, не раздастся ли крик, шум борьбы и ругань монахов-псов, но было тихо.

– Нет никого, – определил Грум. – Неелай, еще раз плюнешь на пол, уши вырву. Давай в окно, свисти, ежели что.

Следующим вышел Рейхар с книгами, Виль увязался по дороге. Последним дом покинул Грум, он сопровождал старика и девушку.

По дороге Виль многословно пояснял Рейхару, почему так важна для них Улиа.

– Ромуры нет теперь, – легко говорил он, и Рейхар снова сжимал зубы почти до хруста. – Надо кому-то книги переписывать. Борте человек образованный, да почерк у него такой, что он сам с трудом разбирает, привык писать наскоро. Прочесть нет возможности, у него перо заплетается, у чтеца – язык. Грум пишет медленно, до конца года книгу не осилит. А мы вовсе грамоте не ученые. Вот Улиа пишет, как поет, и ровно, и плавно, и быстро.

– А Вейг что же? – удивился Рейхар. – Он же с менялой дело имеет.

– А Вейгу я не верю, – улыбался Виль. – Он, как хорек, быстрый, проворный, так и норовит глаза выесть. Ох, хорек он…

Здесь Рейхар был согласен с пророком, он Вейга недолюбливал именно за это ощущение, за ожидание стилета в спину.

– А со мной зачем пошел? Боишься, что книги укрою?

– Нет, – Виль на цыпочках обошел глубокую лужу по краешку, расставив руки, почти приплясывая, словно забавлялся. – Я один ходить боюсь. Случается, скрутит на улице и лежишь в канаве, грязью давишься. Хорошо, если не пнет никто, а то бывает, очнешься избитый весь и не знаешь, кого за синяки благодарить, для кого у Господа высшей милости просить… Этак ведь однажды и не очнусь. А ты и меня, и книги сбережешь, я знаю. Я всех людей вижу, Рейхар Китт, еретик. Что они есть, то я и вижу. Ты – Волк.

Рейхара прошиб холодный пот. Вспышка в сознании сменилась вязковатой тревогой, а Виль беззаботно продолжал:

– Ярый, дикий. Ух, глазищи серые, светлые, как дорогая сталь. Но верный. Вернее собаки. Ты не из Псов, я уж вижу. Волком буду тебя звать. А как я буду звать, так и остальные будут. Они меня слушают, знают, что не совру.

– А Неелай кто? – спросил Рейхар, чтобы не молчать.

– А, воробышек малый. Птичка добрая, – Виль смеялся. – Чем же ты на жизнь зарабатываешь, Волк?

– Меня зовут господин Китт, – глухо сказал Рейхар. – Я до сегодняшнего вечера был врачом. Теперь буду отребьем в порту, потому что меня ищут Псы. Тебе же, щенок, знать полагается только то, что я несу книги в «Тыкву».

– Ты мне не веришь, господин Волк? – Виль потешался, явно привыкший к вниманию и уважению среди еретиков.

Но Рейхар был очень странным и действительно недоверчивым еретиком. К тому же все еще напуганным. Он остановился, продолжая левой рукой прижимать к груди свитки и книги, правой взял пророка за ворот рубахи и несколько раз приложил спиной о стену, говоря по слову на каждый удар:

– Меня зовут господин Китт. И книги мне важнее, чем ты.

Рейхар встряхнул мальчишку и продолжил говорить:

– Я тебя впервые вижу, и если потеряю по дороге – не расстроюсь. Поэтому если надеешься до места дойти, да еще и на своих ногах…

– Я понял, – просипел Виль.

– Понял – кто? – еще раз встряхнул парня Рейхар.

– Понял, господин Китт.

– Хорошо.

Господин Китт отпустил пророка и тот поплелся за ним, шмыгая носом и более уже не пританцовывая. «Его веселость не выдержала столкновения с суровой действительностью каменной кладки», – поэтизировал имевший некоторую склонность к искусствам Рейхар про себя, но уже досадовал, что обошелся с мальчишкой слишком круто. Щуплый ведь, и в чем душа держится? Но больно уж складно он говорит для простого подмастерья. Видимо, Хет его грамоте обучил и правильной речи.

– Ох и ярый, – шептал позади Виль-пророк, потирая ладонью саднящую грудь и поводя ушибленными лопатками. – Дикий волк, волчище.

К «Пустой тыкве», кабаку, некогда принадлежащему Груму Лариному, Виль и Рейхар добрались только за полночь, все уже были в сборе, незнакомцев не было. Рейхар с болью смотрел на то, как осваивается в новом мире Улиа в мальчишечьем платье, с обрезанными светлыми волосами. Как она учится не по-дамски ходить, а Грум хохочет над ее грациозной неуклюжестью.

– Все равно девка, – сказал Рейхар. – Дай-ка вот…

Он потер рукой стену над очагом и несколько раз осторожно провел ладонью по волосам Улии и ее красивому лицу, ставшему как будто моложе после того, как обрезали длинные локоны. А может, и не моложе, просто беззащитнее.

– Ой, чумазая, – рассмеялся Виль.

Странно, но пророк все еще был подле Рейхара, как будто не боялся его, хотя того же Вейга двинь разок о стену – мигом поймет держаться подальше.

– Зато на мальца похожа, – Грум был доволен. – Что делать будем? Руис говорит, пора начинать войну и так слишком долго ждали.

– Нет-нет, я против войны, – заговорил господин Хет, нервно сжимая пальцы. Изо всей секты он один мог возражать Руису так, что тот прислушивался. – Этот ваш разбойник хочет не просвещения, но только крови. Чем мы лучше Псов в таком случае? Я проповедовал то, что Церковь зовет ересью, уже тогда, когда этот ваш Руис разучивал свои первые ругательства. И я все еще жив! А почему?

Борте Хет поднял палец вверх и замолчал, оглядывая собравшихся в «Пустой тыкве».

– Потому, дети, что никогда не вступал в открытую конфронтацию с Церковью. Я делал свое дело тихо, не привлекая внимания Псов…

– А если бы вы с вашей сектой перебили монахов лет пять назад, может, и не было бы этого зверства, – сказал мужчина с язвительным и словно для наглядности источенным язвочками лицом, которого все так и звали Оспа. – Нужно было давить их, пока они были еще щенками, пока не осерчали.

– Вы не можете так говорить, – запротестовал Хет. – Вы не можете этого знать, история, понимаете ли, не терпит сослагательного наклонения, не терпит всех этих «если бы», она…

– Хватит трепотни, – Грум ударил в стол дном тяжелой пивной кружки. – Полжизни треплетесь, а мы все слушаем. Руис говорит, что нужно воевать и первым боем будет освобождение Ромуры Тшева, которого Псы взяли вечером.

Все замерли на местах, даже господин Хет, все еще вполголоса переругивающийся с Оспой, умолк и недоуменно заморгал и нахмурился.

– Но позвольте, – начал он, – нам что же это, тюрьму штурмовать?

– А хоть бы и штурмовать! – выкрикнул заводящийся с полуслова Оспа.

– Нет-нет, я против, – заволновался старый ученый. – Мы потеряли сегодня Близнецов, они вероятнее всего мертвы, но это ради книг. Ради книг, понимаете! Но штурм ради чего-то иного… Мы не можем терять еще людей, это…Это расточительство!

Рейхар видел, как Улиа закусила губу и переводила тревожный взгляд с Грума на Хета и обратно, словно они перекидывали друг другу нечто, за чем следовало неотрывно следить. Если бы решала она – на штурм тюрьмы Трибунала отправились бы немедленно.

– А Руис говорит, что мы заставим Церковь считаться с нами, – упрямо говорил Грум. – Иначе всю жизнь и просидим в подполье. Как крысы.

Молодежь одобрительно загудела. Они не хотели быть как крысы.

– А я говорю, что ваш Руис отправляет нас на смерть! – воскликнул господин Хет. – И, Улиа, девочка, прости старика, но Ромура не стоит гибели кого-то из нас. Близнецы своей кровью заплатили за книги и Улиу, но…

– А Руис говорит, что никто не ожидает, что Ромуру будут освобождать. А значит, его будут охранять обыкновенно. Кто-то когда-то штурмовал Трибунал?

Борте Хет пожевал губами и признал:

– Нет, за то время, что Псы в Инквизиции, на это никто не решался. Но года четыре назад в Ууре, помнится, был убит председатель инквизиционного суда, да прямо в церкви. И, заметьте, привело это только к тому, что взрывы народного негодования были подавлены самыми жестокими, самыми страшными, самыми кровавыми, в конце концов, методами. И что мы теперь знаем об Ууре? А то мы знаем об Ууре, что практически вся земля там принадлежит Инквизиции, поскольку настоящие ее хозяева казнены, а имущество конфисковано. Нет-нет, если мы тронем Трибунал, столица опустеет.

– Но мы подадим пример, – проговорил Оспа и, передразнивая господина Хета, воздел вверх длинный узловатый палец с грязным обкусанным ногтем. – И если нам удастся – в местностях поймут, что равный бой возможен. И во всем королевстве начнется бунт!

– Так вот чего вы хотите? – надрывался ученый, но его голос потонул в восторженных криках еретиков. – А вы понимаете, что даже если нам и не удастся – охрана судов будет многократно усилена! А уж если удастся… Вы понимаете, что будут казнены…

Его уже не слушали. Улиа плакала от счастья в руках посмеивающегося Оспы, молодежь бахвалилась и спорила, сколько монахов кому удастся зарезать, мужчины постарше уже делили шкуру неубитого пса и обсуждали, как поднять бы скорее восстание по всему королевству. В затхлом воздухе заброшенной таверны вдруг пахнуло свободой, а люди устали жить, скрываясь в грязи, верить молча, бояться любого, кто походит габаритами на Пса – монахи всегда высокие, здоровенные, и сопротивляться таким бесполезно. А тот, кто не походит на Пса и даже не связан с Инквизицией, – тот всегда может донести. Выхода не было, не было надежды, и еретики были рады даже такой возможности освободиться от Церкви. Пусть мы пойдем во тьму, но зато другие…

– Бунт! Бунт!

– Штуц нам поможет, даст оружие, а может, и стрелков даст…

– Рейхар, ты слышишь? Все как ты говорил! – восторженный голос Улии потонул в шуме других голосов, избавив Рейхара от необходимости отвечать.

– Ох, и заживем же! Напоследок хоть поживем как люди…

– Руис – голова!

Рейхар украдкой глянул на Виля, наполовину ожидая увидеть то же душевное волнение и подъем, что охватило всех, но пророк был странно спокоен на фоне воодушевленных будущей битвой людей и выглядел почти нормальным юношей.

– Они все покойники, – раздраженно сказал Хет, усаживаясь на скамью рядом с Рейхаром. – И я почти желаю им погибнуть при этом безнадежном штурме. Пусть дураки отправляются во тьму, это лучше, чем на костер… А вы, господин Китт, я вижу сохранили разум. Ведь вам безразличен этот бестолковый Ромура, я надеюсь?

– Ромура мне как младший брат, – сказал Рейхар, – глупый, несмышленый, но брат, и мне сердечно жаль его. Но я считаю, что вы правы. Если смотреть в будущий день…

– Какая отрада – слышать разумную речь! – перебил Рейхара Борте Хет. – Именно, именно что в будущий день! Я, пожалуй, даже готов признать правоту этого господина… Этого господина… Видите ли… С лицом…

– Оспы, – подсказал Виль.

– Да-да, именно его правоту я и готов признать, спасибо, Виль. Возможно, он и прав, и во всем виноват день прошлый. Возможно, и впрямь нужно было давить щенков пять лет назад. Это разумнее, чем теперь наскакивать на злого и матерого пса, который уже привык жрать человеческое мясо. Где они возьмут оружие, позвольте спросить? Штуц не даст им ружей, поверьте моему слову. Он разумный, деловой человек. И что они будут делать? Должно быть, кинутся на монахов с вилами! Кстати, Виль, мой мальчик, тебе ведь тоже отчего-то совсем не хочется на штурм, верно?

Виль пожал плечами и сказал без своей обычной придурковатой улыбки:

– Так Руис и не пустит меня на войну. Он и сам не пойдет, вот увидите. Если штурм не удастся, он соберет новую секту, а меня будет выставлять перед ними, как ярмарочного урода. Так же как выставлял перед вами. А если удастся – все поймут, как он хорошо запланировал штурм. Так хорошо, что сам не явился.

Рейхар изумился спокойной и взвешенной речи сумасшедшего. Хет, видимо, тоже был поражен, если не говору, то мысли пророка, потому что, помявшись, спросил осторожно:

– Быть может, ты считаешь, милый мой Виль, это не первая попытка нашего безрассудного Руиса атаковать Трибунал?

– А я не знаю, – признался Виль. – Не удивлюсь, если нет.

Он вдруг повернулся к Рейхару:

– Простите меня, господин Китт. Я не хочу, чтобы и вы шли на штурм.

– Если бы мог – не пошел бы, – отрезал Рейхар, теряясь, а потому допуская излишнюю грубость. – Но я пойду.

– Из-за Ромуры?

– И из-за нее, – Рейхар снова перевел взгляд на Улиу.

– Как? – изумился ученый. – Неужели вы думаете, что и девочка?..

Рейхар вздохнул:

– Неужели вы думаете, что кто-то сможет ее удержать?

Грум, как глава победившей в дискуссии о войне с Церковью группы, уже вовсю рассуждал о будущем штурме, без обсуждений принимая на себя командование отрядом:

– Ромуру уже допросили, и раз монахи заявились к Тшевам в дом, значит, он рассказал уже и о сестре, и о книгах, и о нас…

– И зачем вы идете за тем, кто выдал нас Инквизиции? – повысил голос господин Хет.

– Затем, что это рассказал бы любой, кого арестовали Псы, – пробасил Грум. – Даже вы, уважаемый Хет.

– Под пытками – да, рассказал бы за милую душу, – не стал спорить ученый. – Но не в первые же минуты допроса.

– Откуда вы знаете, что его не пытали? – Улиа готова была накинуться на Хета и удавить старика голыми руками.

– Оттуда, девочка моя, что у Инквизиции есть протокол, которого церковники неукоснительно придерживаются, – просто сказал старик. – Но я уже вижу… Нет смысла в моих речах, ибо нет ушей, способных услышать. И я умолкаю.

– Да уж сделайте одолжение, – едко сказал Оспа. – Грум, говори.

– Лучше всего штурмовать, перед тем как сменится охрана… Но еще лучше, если планировать атаку будет Руис. Он ведь воевал…

– Грабил, – нарушил обещание и громко поправил Грума господин Хет, но на него никто не обратил внимания.

– …ему лучше знать, как нужно нападать. Мы должны верить ему! Все ему верят! Наш брат, наш Ромура – он ему верил!

– Ну и где теперь Ромура? – спросил Виль столь тихо, что услышал его только Рейхар.

Так Ромура постепенно делался мучеником, почти святым в этой небольшой еретической общине. Уже никто и не думал, чем был Тшев на самом деле, он, сдавшийся монахам без сопротивления, становился символом борьбы и свободы. Рейхар наблюдал за толпой и думал, что они, пожалуй, ничем не отличаются от истинно верующих, которых сами же то жалеют, то презирают.

Символом Церкви был Мир: круг, изображающий Мировой Свет, и расположенный под ним полукруг, изображающий Мировую Чашу. Круг и полукруг увенчивали верхушки церквей, были нарисованы на воротах монастырей, вырезаны на дверях и окнах домов. Символ был вышит монахинями из женских монастырей на рясах священнослужителей, символ гравировался на доспехах воинов. И именно в символ Мирового Света складывался кулак горожан, прижатый к груди, это был принятый церковный жест, и охранный – «Свет в сердце». Но была у этого символа и атакующая форма. Особенный удар монахов-псов наносился этим священным сжатым кулаком в позвоночник жертве. При этом монах фанатично кричал о боге, а его жертва кричала от боли. Позвоночник ломался, еретик был обез-движен ниже пояса и теперь не мог убежать от очищающего гнева Церкви.

Церковь гневалась на еретиков, этих диких тварей, за их непочтительность к Господу, ведь он, согласно догмату, держал в правой руке Мировой Свет, это по внутренней стороне его ладони, сложенной чашей, и бродим мы, смерт- ные слабые люди. Неблагодарность еретиков грозила вечной мукой им же самим: после смерти душа благочестивого человека отправлялась в Мировой Свет, а душа еретика застывала навечно во Тьме – окружающей божью ладонь бескрайней тверди, – как муха в янтаре. Церковь, объединительница земель, отрада уставшего духа, надежда отчаявшегося духа, защита слабого духа, считала своим долгом оградить от этой душевой чумы невинных детей и благочестивых подданных Его Королевского Величества. Таким образом, в жертву следовало приносить всех, в чьих душах были посеяны семена ереси. Раскаявшихся еретиков перед сожжением удавливали – это и была отрада уставшего духа и проявление великодушия.

Ромуре грозила теперь именно такая, легкая, казнь, ведь он в присутствии свидетелей- священников, как полагалось по протоколу, рассказал инквизитору о книгах. Теперь за книгами и теми, кто их хранит, начнется Охота, и Рейхару странно было слышать, как те, кого будут выслеживать Псы, собираются сами прийти в песью конуру. Повезло еще, что это столица, крупный город и здесь есть тюрьма – не будь ее, арестованных отвозили бы в монастырь Ордена Псов Господних, а для его штурма потребовалась бы целая армия. Но разве Рейхар не один из них, этих измученных, отчаявшихся людей? Он пойдет в атаку, как все, а если выживет – начнет поднимать бунты в других городах, как все…

Когда собрание закончилось, Рейхар с трудом нашел дорогу домой – еще никогда он не возвращался из «Тыквы» так поздно. Он долго шел по кривым улочкам, дважды вступил в лужу, поскользнулся на каких-то помоях и едва не упал. Он никогда не опасался, что дома его схватят Псы.