Рейхар был прав, когда сказал, что охота будет страшной. Слухи об атаке на Трибунал распространялись по мест-ностям с невероятной скоростью, Церковь не сдерживала информации, но, напротив, делала ее доступной для каждого подданного Короля. Любой горожанин и кресть-янин должны были знать, что дикие твари покусились на столичный Трибунал. Любой горожанин и крестьянин должны были знать, что в атаке выжили единицы, да и те сейчас жалеют, что не погибли на месте. Инквизиция делала все, чтобы этот дерзкий столичный штурм был первым и последним.

Несколько дней после еретической атаки Рейхар не появлялся в здании Трибунала, он выхаживал раненых сектантов и бродил по городу, собирая сплетни, глядя на то, как столица приходит в себя. Ранним утром он выходил из подвала, где прятались еретики, и возвращался только через двое суток, принося еду и новости.

– Наши большей частью в Трибунале, – рассказывал Рейхар Груму, пока тот, морщась от боли, жевал разведенную в холодной воде крупу, – кое-кого уже сожгли, но я не видел. Раненых лечат только так, чтоб до суда дожили, чтоб казнить живыми. А кто так доживет, тех вовсе не лечат, люди говорят, так калечных к столбам и вяжут. Во всем городе облава идет, Инквизиция мстит за штурм. Родственников в Трибунал тащат, сочувствующих ереси – всех.

– Хет, должно быть, говорит теперь: «Если бы они меня послушали», – Грум усмехнулся. – Прав был старик. А мы все неправы.

Никто ничего не отвечал, и в этом всеобщем молчании отчетливо было слышно признание поражения.

– Говорят, на Архипелаге то же началось, что у нас, в поселениях свои инквизиторы, – продолжил рассказывать Рейхар. – Местных дикарей для Церкви воспитывают.

– А у них и правда глаза зеленые? – спросил Виль.

– Я не видел, – ответил Рейхар. – Но могу отправиться через Океан и узнать, если ты так хочешь. В королевстве охота на ведьм началась. Женщин жгут теперь за колдовство.

– Их тоже из-за нас? – спросил Грум, почти желая, чтобы Рейхар ответил «да, из-за нас», чтобы чувствовать душевную боль, соизмеримую с чувством вины. Страдание было необходимо ему, но Рейхар словно не заметил тревожного, темного от предвкушения душевной муки взгляда, только покачал головой:

– Сомнительно. Говорят, что королева взревновала одного из своих фаворитов и велела своему духовному наставнику извести всех красивых женщин в королевстве как колдуний. Теперь так – чуть только девка красивая, сразу ее в Трибунал. А если еще и письму и чтению обучена… Король одобрил, ересь-то повыжгли, казну наполнять нечем, а тут новая дичь для Псов. В общем, жгут уже по две-три в день. Да еще от сект город вычистили, разве что вот цеховых мастеров не трогают пока. Имущества конфисковали столько, что уже самим много, дома пустые стоят, кабаки закрыты. Кто может, из города бегут, но это непросто. Дочерей в основном вывозят, но если найдут – сожгут сразу. Крестьяне еще приходят торговать, но жен своих на рынок тоже уже не отпускают. Кое-кого из врачей сожгли, опять же за колдов-ство.

– Ох, тьма темная. Скажи, Волк, вот и какой мне смысл теперь поправляться, – вздохнул Грум. – Ну, выйду я отсюда – кабаки заколочены, красивых баб не осталось, кругом монахи. Ох, даруй мне, Господь, добрую смерть.

– Уходить надо… Город сгнивает, – пробормотал полуразборчиво Манур. При штурме Трибунала ему сильным прямым ударом проломили челюсть, и объяснялся он теперь все больше знаками и все больше непристойными. Чрезвычайно доходчиво, впрочем.

– Да, надо, – согласился Рейхар, – но пока нет возможности. Сейчас улицы почти пустые, одни монахи отрядами перемещаются. Скоро инквизиторы крови напьются и ослабят хватку, тогда уйдем. Просто подождать…

– Ослабят они, как же. За пять лет что-то не ослабили, все сильнее впиваются, – Грум лег на пол и затих. Ему становилось все хуже, мощный когда-то организм обессилел от кровопотери, уныния и недостатка пищи.

– Подождать надо, – повторил Рейхар, не зная, как возразить.

– Совсем немного, – сказал вдруг Виль. – Уже готовы ружья, я уверен.

– Ах, да! – воскликнул Рейхар, довольный, что может сменить тему. – Чудесные ружья из пророчества нашего Виля, которые должны были появиться сегодня! А ведь я совсем забыл о нашем споре, Грум.

– Как и я, – Грум Лариному открыл глаза. – Так что, Виль? Где же ружья?

– Я не знаю, – Виль улыбнулся как ни в чем не бывало. – Руис говорил, что ружья точно есть, но они не у него. Сказал, в другом месте держит, для сохранности. Наверное, когда придет время, он Волку их отдаст, а Волк – нам.

– Я Руиса в глаза не видел, – Рейхар покачал головой. – И ружья тем более. Вряд ли Руис вообще интересуется, живы ли мы еще. Но Виль… Эх, Виль, ну как же так! А еще Пророк. Мог бы сразу предупредить меня, что я проиграю Груму дюжину бутылок отменного вина.

Виль сконфузился и ответ взгляд, а мужчины рассмеялись и над его смущением, и над всей нелепостью ситуации.

– Но ружья готовы, – бормотал Виль. – Ведь Руис сказал, что мои слова сбылись и ружья есть. Он ведь не мог меня обмануть.

– Может, и есть. Но кому из них стрелять? Что ж, пора идти, – Рейхар поднялся на ноги и отряхнул одежду от пыли. – Держитесь пока, я приду завтра. Постараюсь добыть свой проигрыш.

– Тебя-то что ж еще не схватили, Волк? – спросил вдруг Пегр. – Всех похватали, тебя – нет. Почему ты не в Трибунале?

– Закройся, – зарычал Грум, и в его голосе слышны были прежние нотки сильного и власт- ного человека.

– А когда меня арестовывают, – серьезно ответил Рейхар Пегру, – так я сразу честно говорю, что несу голодным раненым еретикам еду и воду. И добрые слуги Церкви тут же меня отпускают, прослезившись и благословив.

Еретики посмеялись над невеселой шуткой, и Рейхар покинул подвал. На самом деле за эту дюжину дней его арестовывали уже дважды.

В Трибунале царило оживление: множество новых дел требовало рассмотрения, множество осужденных ожидали казни. Из шести личных агентов Слепца на докладе присутствовали только трое, остальные пропадали где-то в городе, в своих сектах.

– Что ж, дети мои, пока все складывается очень удачно, – проговорил с обычной доброй улыбкой Слепец, благословив своих личных агентов. – Теперь люди всего Королевства знают, что любой, кто попробует покуситься на Трибунал, несомненно потерпит поражение. Если бы не было твоей секты, сын мой Рейхар, пришлось бы, пожалуй, инсценировать нападение на здание самим. Я удовлетворен твоими действиями, Еретик.

Рейхар благодарно склонил голову, принимая похвалу. Слепец был доволен им – за одобрение старого Вожака любой из братьев готов был сделать что угодно.

– Но все остальное мне не нравится, – Вожак недовольно поджал губы. – Псы словно дичают. Я с самого начала был против охоты на ведьм, Псы отнимают у нас первейший и простейший путь проникновения в дикую стаю.

Братья разом согласно кивнули – женщина приносила еретической секте много пользы, ей, как никакому мужчине, удавалось и собрать новости, и распространить нужные сплетни, и добыть пищи, когда секта зарывалась в грязь, но Ордену еретичка была стократ полезнее, редкие братья-волки попали в свою секту не через близость с сектанткой.

– Великий Инквизитор был неумолим, прямой приказ королевы и одобрение короля… Этот бой мы проиграли, дети мои.

– Так это правда? – спросил Рут. – Насчет королевы и ее фаворита.

– Августейшие особы тоже люди, хоть и избранные Господом нашим на царствование, – вздохнул Слепец. – Псы же звереют из-за своего обета целомудрия. В местностях начали жечь детей, это мне тоже не по душе, но детей новых нарожают, а вот женщины – совсем плохо. Что ж, такова воля Господа, и пока воля его не переменится, мы смиримся. Рейхар, сын мой, принес ли ты Ордену добрые вести?

Рейхар начал доклад, и когда рассказал, что обещанные Пророком волшебные ружья так и не появились в секте, Вожак разочарованно махнул рукой:

– Ружей нет. Руис на свободе. Пользы от этих останков твоей секты больше нет. Везвер, сын мой, говори.

Рейхар понял, что его еретиков арестуют со дня на день. Логово их было известно Вожаку, значит, совсем скоро туда заявятся монахи-псы и заберут всех. Радость от похвалы растаяла утренним туманом, осталось чув- ство недоделанной работы. Несколько дней назад Слепец требовал от Еретика результатов, и вот срок вышел, а у него ничего нет. Пока еретики еще не арестованы, следовало приложить все усилия к тому, чтобы найти ересиарха. Хватит жалеть раненого Грума. Рейхар не любил пытки, ему, как врачу, претило увечить тело, но иного выхода теперь не оставалось, кроме мясника Лариному, в лицо таинственного ересиарха не видел никто из оставшихся на свободе еретиков. Впрочем, был еще Виль, но причинять боль этому мальчишке было бессмысленно – Рейхар знал такой тип людей, неспокойный, истеричный, больной душевно. Он помнил рассказы самого Виля и других еретиков, как Руис, чтобы вызвать у мальчишки-пророка предсказания, причинял ему боль, то вывихнув пальцы, то выбив сустав, то используя нож. Испытывая мучение, Виль быстро соскальзывал в особенное состояние, в котором мог пророчествовать. Словно прятался от боли в собственных видениях. Поэтому пытать пророка-Виля не имело никакого смысла: парень спрячется в бреду и окончательно сойдет с ума раньше, чем что-либо расскажет. «Но почему ты не сбежишь от Руиса, если он тебя так мучает? – спросил однажды Рейхар, увидев длинные белесые шрамы от ножа на плече мальчишки и убедившись, что, кроме Виля, его никто не слышит. – Сейчас ты волен идти куда угодно, Руис тебя уже не будет искать». «Я не проживу один, – просто ответил мальчишка, – кому нужен больной подмастерье? Куда я пойду? Он меня хотя бы кормит…»

Выслушав отчеты и отдав несколько мелких указаний, Вожак благословил Волков, и братья покинули его кабинет.

– Плохо, что женщин жгут, – сказал Рейхару брат Рут, когда они вместе подошли к выходу из крыла. – Еще хуже, что жгут без разбору. Хоть бы у нас осведомлялись, которая нам еще нужна. У меня-то сейчас секта мужеская, а вот брат Тенх из кожи вон лезет – сожгли его последнюю еретичку, а ведь уже и сговор с ней был, что приведет на сходку.

– Нелегко ему будет, – согласился Рейхар.

– А ты ведь, кажется, был близок с той Тшев, брат Еретик, – проговорил Рут неуверенно, словно припоминая.

Он внимательно разглядывал висящую на стене гравюру, изображающую житие святого Кару, и Рейхар был благодарен Руту за то, что он не смотрел на него.

– Да, был, – сказал Рейхар и счел нужным пояснить. – Только благодаря ей я вошел в секту. К тому же она переписывала книги, а значит, и хранила их.

– Плоть обоих Тшевов обратят в пепел сегодня, – Рут намеренно употребил официальную церковную формулу. – Ты будешь присутствовать?

– Нет, – сказал Рейхар.

– Почему? – крепенький и невысокий, еще ниже самого Еретика, брат Рут резво отвернулся от гравюры и теперь с интересом заглядывал Рейхару в глаза.

– Я ведь никогда не хожу на казни, – ответил Рейхар. – Ты же знаешь, дикие твари могут проклясть нас перед смертью. Один ты не боишься вечной тьмы, брат.

– Сказать откровенно, брат Еретик, большинство из них вообще не думают о нас, – доверительно сказал Рут. – Они узнают меня, но очень скоро им становится не до тех, кто собрался на них поглазеть. Проклинают только те, у кого перешиблен позвоночник, они долго не чувствуют огня. Но и они клянут не меня, а Псов. Я много лет провожаю плоть своих еретиков в пепел. Еще ни разу я не был проклят.

– С кем ты теперь работаешь, брат? – Рейхар сменил тему, и Рут послушно прекратил разговор об Улии и Ромуре Тшевах.

– О, очень милая, безобидная секта, – улыбнулся Рут. – Сопроводишь меня, брат Еретик? Так вот, очень интересная ересь – они представляют Мир как сферу, сообщающую два особенных грандиозных сосуда. Конструкция напоминает песочные часы с нашим Миром в центре. Отягощенная грехами душа отправляется вниз, в королевство мук и боли, легкая от благости душа попадает вверх, в королев-ство радости и наслаждений. Им запрещено пить вино и брагу, вдыхать дым бредовых трав, красть, убивать, иметь жен и детей. Моя бы воля – я бы оставил их в покое, они сами вымрут через пару лет. Не от гнева Церкви, так от собственной скуки. Но Вожак решил, что раз мирское бытие у них безрадостное, так пусть хоть кончина будет яркая. Как костер. Месяца за два управлюсь, больше не понадобится…

Они говорили о пустяках до входа в часовню.

– Сегодня казнят Тшевов, – напомнил в финале беседы Рут, придержав Рейхара за рукав. – Проводи их, брат Еретик, это моя просьба. Если боишься, что тебя проклянут, знай – я возьму это проклятие на себя.

– Я боюсь не проклятия, – медленно проговорил Рейхар, признаваясь в этом уже не Руту, но скорее самому себе.

– Я вижу, – кивнул Рут. – Я понимаю. Ты жил с ними целый год, ты убивал слуг Церкви вместе с ними. А потому ты должен узнать, все ли еще ты Волк Господень. Можешь не говорить мне о том, что увидишь, но ты должен знать это сам.

– И что мне делать, когда я узнаю?

Рут выдержал взгляд Рейхара с обычным беззаботным выражением круглого лица:

– Это ты тоже решишь сам. Я лишь хочу избавить тебя от сомнений, брат.

– Убереги тебя Господь от вечной тьмы, брат, – Рейхар смотрел, как уходит Рут.

Быть может, Рут Ленер и прав. Что, если Рейхар больше не Волк Господень, что, если это его прозвище – Еретик – стало его подлинным именем? Тогда ему следует уйти, иначе в один момент он предаст и Вожака, и Рута, и саму Церковь так, как много лет предавал в пасть Псов свои дикие стаи. Следовало выжечь сомнение в своей душе тем же огнем, что обратит в пепел плоть Улии Тшев. На миг Рейхар ощутил ту же жажду страдания, которая терзала все эти дни Грума Лариному. Рейхар развернулся и направился к месту казни, поправляя капюшон так, чтобы не быть никем узнанным.

С площадки так много месяцев уже не выветривался запах паленых волос и мяса, что это зловоние стало собственным запахом этого места, и Еретик подумал, что если вдруг когда-нибудь здесь перестанут жечь грешников, воздух не сможет очиститься от смрада за много лет. Рейхар подавил желудочный спазм и задышал ртом, но на языке быстро образовался этот особенный привкус жаркого, нечистот и пепла. Он встал среди прочих монахов и принялся рассматривать лица живых, чтобы не видеть дымящихся скорченных фигур, прикованных к столбам.

На аутодафе в числе прочих уже вели Улиу и Ромуру, последний допрос всегда был формальным, кратким. Ромуру тащили двое монахов, позвоночник у него был перебит, и в сознании Рейхара эта картина странно совмещалась с воспоминанием об аресте Ромуры. Тогда его, ослабшего ногами от ужаса перед Инквизицией, тащили в Трибунал, сегодня, парализованного ниже пояса, тащили на костер. Улиа шла сама, Псы только придерживали ее за руки.

– Раскаиваешься ли ты в свершенных еретических деяниях и богопротивных мыслях, обвиняемая Улиа Тшев? Готова ли ты к тому, чтобы примириться с Церковью во веки веков? – спросил комиссар Трибунала Улиу, когда ее подвели к столбу, и она молча покачала головой. Тогда комиссар перешел к Ромуре:

– Раскаиваешься ли ты…

– Молчи, брат! – крикнула Улиа, но рот ей тут же зажали.

– Раскаиваешься ли ты, Ромура Тшев, в свершенных еретических деяния и богопротивных мыслях? – комиссар подошел ближе к бледному мужчине и чуть наклонился к нему. – Готов ли ты примириться с Церковью и принять ее милосердие?

– Нет, – голос у Ромуры был высоким и звонким от страха. – Мне не нужно милосердие!

Улиу уже приковали к столбу. Палач вышел на площадку и говорил о чем-то вполголоса с одним из стражников.

– Подумай, Ромура, – комиссар повернул к себе лицо Ромуры, взяв за подбородок, – только примирение с Церковью дарует тебе ее милосердие.

– Молчи! – Улиа, которую уже оставили монахи, дернулась в цепях. – Пусть сами жрут свои подачки! Псы! Ублюдки!

Монахи уже принялись приковывать Ромуру к столбу, как вдруг еретик разрыдался и принялся кричать, что да, он раскаивается в деяниях, он желает примириться с Церковью, он просит Церковь о снисхождении. Рейхар смотрел под ноги. Он слышал, как заплакала Улиа, когда комиссар удовлетворенно объявил, что Церковь являет милость свою для еретика Ромуры Тшева. Удавили Ромуру быстро и ловко, когда он затих, Рейхар позволил себе поднять лицо и посмотреть на Улиу. Эту казнь он должен был видеть от начала до конца.

Палач уже запалил факел и теперь дожидался, когда комиссар опросит еще нескольких избранных еретиков о том, раскаялись ли они. Церковь считала каждого еретика, принявшего ее милосердие, своей победой, но предлагала свою милость не каждому, но лишь выбранному из прочих, важному в секте еретику. Особенно ценны были примирившиеся с Церковью ересиархи, их имена хранились в записях отдельно и оглашались в проповедях. Ромуре Тшеву милосердие было предложено, чтобы сломить волю Улии Тшев, но Рейхар знал, что она никогда не примет «подачку».

– Свидетельствую, – забубнил комиссар, едва только последний еретик отверг милосердие, – что вина этих людей доказана неопровержимо. Повинны они в святотатстве, в поклонении не Господу, но иным нечестивым материям, коих не существует вовсе, в одичании повинны и в том, что совращали невинные детские души, внушая еретические мысли…

Палач уже приблизился к Улии и подпалил солому, так просто и привычно, что Рейхар едва ли не обозлился на него за эту равнодушную деловитость. Солома вспыхнула не сразу, чуть погодя, но когда пламя занялось, Улиа забилась в цепях с такой силой, что Рейхар услышал, как трутся и смещаются по столбу цепи. Солома возле столба Ромуры тоже пылала, и Рейхар увидел, как взметнувшийся огонь достигает колен мужчины. Подол темного смертного одеяния Улии горел, серый удушливый дым поднимался вверх и слышен был треск, словно рвалась ткань. Улиа била ногами в землю, насколько позволяла цепь.

– Брат, – шепнул вдруг подошедший монах, – брат Еретик, почему ты здесь?

Рейхар повернул голову, рядом стоял один из Волков.

– Слепец отдал распоряжение об аресте твоей стаи, – тихо проговорил монах, – тебе разве не следует быть там?

– Да, – Рейхар неловко кивнул брату-волку, – следует… Храни тебя Господь, брат.

Рейхар направился к выходу с площадки и теперь только услышал, как за его спиной закричала Улиа. Это не было похоже на обычный визг испуганной женщины, не походило и на крики боли, исторгаемые обыкновенно пламенем из живого тела. В голосе Улии Тшев не было слышно ни страдания, ни муки, но только пугающая сила, и ненависть, и угроза. Так можно было бы в самом деле проклинать, так можно было бы благословлять на бой, так можно было бы петь, но не гореть в огне!

Рейхар так и не обернулся, он ускорил шаг и почти влетел в здание Трибунала. Через дюжину минут он бежал по улице, направляясь к подвалу, в котором оставил еретиков, но и здесь, далеко от площадки для казней, он все еще явственно слышал громкое и жуткое пение охваченной очищающим огнем Улии. Рейхар лихорадочно искал в себе ересь, словно слепо шарил нечуткой рукой в темном сундуке. Разве не жаль ему крепкого молодого тела красивой женщины, что скоро повиснет в цепях почерневшим огарком? Жаль. Но разве не требует дело Церкви уничтожать каждого, кто проповедует еретические мысли и смущает умы людей пагубной для души выдумкой? Требует. Рейхар знал, что Церковь права. Он месяцами наблюдал за сектой и знал, что Улиа заслуживает только костра и что ей дарована была возможность принять милосердие Церкви, но девушка сама отвергла его, как отвергала многие годы. И еще Рейхар знал, что он нужен Церкви. И что Господу нужен сильный, здоровый Волк, способный гнать стаю в пасть Псам. Волк, не отягощенный ни сомнением, ни жалостью. А потому и явил Господь волю свою, уведя Рейхара с казни в тот самый момент, когда душа его уже почти была готова дрогнуть. Рейхар замедлил скорый шаг за несколько домов от нужного ему здания и выбросил из головы все мысли о казнимой девушке – ни ее телу, ни ее душе уже не требовалось ни сострадание, ни внимание.

Едва только спустившись в подвал, Еретик понял, что опоздал. В глаза ему бросилось огромное обмякшее тело мясника-Грума, прислоненное к стене. Страшная рана на его груди более не кровоточила, глаза были закрыты, а из коченеющих пальцев вывалилась рукоять тяжелой сабли. Пол вокруг Грума был измазан душно и тошнотворно пахнущей кровью, Рейхар подошел ближе и движением ладони открыл глаза погибшему в бою мужчине. Умерший с закрытыми глазами будет видеть теперь лишь вечную тьму, и Церковь предписывала своим слугам закрывать глаза мертвым диким тварям, но Еретик видел, что Господь помиловал этого человека. Грум просил сегодня утром Господа о доброй смерти, и Вседержащий даровал ее, чем явил свою волю и свою милость. А значит, Грум, как прощенный Господом, заслуживает видеть после смерти Мировой Свет и не монахам-псам спорить с божественным решением.

Еретик оглянулся вокруг, больше никого в подвале не было, выживших увели в Трибунал монахи. Он подошел к противоположной стене, где обычно сидел Виль, постоял там немного, досадуя, что не успел выведать у мальчишки о ересиархе, и повернулся уже обратно, намереваясь уходить, но вздрогнул и замер. В том, что теперь Грум Лариному смотрел неподвижным взглядом прямо на Рейхара, не было ничего удивительного – Рейхар сам открыл ему глаза, но выражение лица покойника было таким суровым, что встревоженному событиями этого дня Рейхару почудилось, что Грум все еще жив. Еретик несколько секунд выдерживал взгляд мертвого, а затем осторожно уклонился в сторону, почти ожидая, что Грум переведет взор и туда. Но мертвец сидел и смотрел в стену за спиной Еретика. Тогда он вернулся к телу и теперь только заметил, что ладонь Грума опущена в лужицу его собственной крови, уже приобретающей плотность и клейкость, а рядом на полу криво начертаны буквы «к хету». Букву «у» Грум писал совсем слабыми пальцами, она заваливалась набок и нижняя ее черта уходила резко вниз.

Больше Еретик не медлил. Он стер ногой буквы, опасаясь, что послание достанется не тем людям, затем покинул подвал и направился к дому, где скрывался господин Борте Хет, ученый старик, которого в секте уважали, хоть и не настолько, чтобы прислушаться к его совету оставить мысли о штурме Трибунала.

Сильнее прочих Рейхара беспокоила мысль о Виле. Слабый нервами мальчишка не вынесет пытки, очень быстро он впадет в истерику, прекратить ее будет невозможно, и пророчества Виля скрасят однообразные и унылые рабочие часы палача, но пользы принесут мало. К нему требовался иной подход, но рассуждать об этом нужно было раньше. Оставался единст-венный шанс – упросить Слепца забрать Виля у инквизиторов-псов и допрашивать самим. Быть может, Вожак Ордена все же не до конца разочаровался в этой секте и Еретик сможет убедить его в том, что ересиарх еще может быть схвачен.

В доме, где нашел пристанище господин Хет, было тихо, и Рейхар в нерешительности постоял возле двери, предчувствуя что-то неприятное, болезненное, вроде засады. Но когда он распахнул дверь и двинулся вперед по темному коридору, он наткнулся взглядом не на ружья «змеиных женихов» из числа Псов, не на острия клинков и не на мощный монашеский кулак, но на нечто странное, продолговатое, виднеющееся в дверном проеме, чего там не должно было находиться, но что находилось. Не до конца понимая, что он видит, Рейхар приблизился к неподвижным предметам, у которых не было опоры, а разглядев их, опустил взгляд. Перед ним свисали две старческие ноги. С левой сполз мягкий остроносый тапочек и валялся теперь на полу. Рейхар поднял его и надел зачем-то обратно, словно бледная и сухая ступня господина Хета еще могла чув-ствовать холод или неудобство.

Рейхар опоздал и сюда, Борте Хет повесился, не дожидаясь, когда за ним явятся монахи-псы. Волк Господень пригнулся и вошел в комнату, стараясь не задеть висельника. Оказавшись в комнате, Рейхар обернулся и увидел, что на глаза старика надета плотная черная повязка – старый философ и после смерти отвергал учение Церкви, отвергал Мировой Свет, который еще мог бы увидеть, если Вседержащий Господь одарит его милостью. И пусть много лет ученый таил свою веру от людей, проповедовал скрытность и осторожность, в своей смерти он решился наконец заявить Миру, что ни Свет его, ни Господня милость Борте Хету не нужны.

Самоубийство считалось Церковью грехом непростительным, оскорбляющим Господа. Один их основных догматов Церкви гласит, что Господь лишь по милости своей, лишь из любви вынимает души людей из плотной, как камень, Тьмы, окружающей Мир, и дарует им жизнь. Отвергать этот чудесный дар – страшный грех, и если бы повесившийся еретик не был уже мертв, Церковь, без сомнения, опалила бы его праведным гневом и причинила жестокие страдания. Но еретик, презирающий Господа настолько, что лишил себя жизни, не был достоин даже очищающего огня – спасти такую душу не стоило труда инквизиторов.

В острой пронзительной тишине Рейхар услышал вдруг легкий, будто шорох ткани, мерный звук дыхания. Волк Господень обернулся на звук и увидел, что в углу сидит неподвижный, весь съежившийся и большеглазый мальчишка-пророк.

– Виль, – позвал Рейхар, но юный еретик не отзывался. Он не сводил глаз с мертвого ученого, и Рейхару пришлось подойти к Пророку и потрясти его за плечо.

– Виль, посмотри на меня.

Пророк моргнул и пошевелился, словно намеревался сделать какое-то движение, но обессилел на полдороге. Рейхар взял лицо Виля в ладони и силой повернул к себе, отводя взгляд мальчишки от тела господина Хета.

– Волк, – проговорил Виль, разлепляя бледные губы.

– Да, – Рейхар поднял Пророка и прислонил его к стене, загородив собой тело Хета. – Да, это я. Смотри на меня, Виль. Ты можешь идти?

– Куда? – спросил Виль. – Грума убили, я видел. Я пришел туда, а он еще теплый. Он написал на полу, чтобы я шел сюда, а здесь… Это все, Волк.

– Что все?

– Никого не осталось, – Виль запрокинул голову и широко раскрытыми глазами посмотрел в потолок, чтобы не пролить слез. – Все мертвы, Волк. Никого больше нет. Только Руис, но он теперь не примет меня. Он боится.

– Иди за мной, – сказал Рейхар. – Я тебя спрячу.

Принятое им решение удивляло его самого. Ничто теперь не мешало отдать мальчишку братьям-псам – большинство еретиков мертвы, им юный Пророк больше не понадобится.

– Спрячешь?

– Да. Среди тех, кто схвачен, есть кто-то, кто может выдать Руиса?

– Нет, – Виль покачал головой. – Вряд ли. Он ведь таинственный ересиарх, мало кто видел его в лицо. Грум мертв, господин Хет мертв, Вего, Улиа… Все мертвы. Только я свободен.

– Пусть так и останется, – Рейхар схватил мальчишку за руку, вытащил из угла и с силой вытолкнул в коридор.

Поспешные шаги Виля удалялись, а Еретик все еще стоял перед господином Хетом. Черная повязка на глазах старого ученого ужасала монаха-волка и вызывала жалость к обреченной на вечную тьму душе. Рейхар хотел уйти из этого дома и не мог. Он еще не объяснил сам себе, что дает ему право просто уйти.

Еретик взял табурет, отброшенный самим Борте Хетом, когда тот уже висел в петле, и встал на него, почти сравнявшись с покойником в росте. Внезапно Еретик понял, что было не так с этим мертвым стариком – в комнате совсем не ощущалось резкого запаха испражнений, обыкновенно сопровождающего усопших. Видимо, господин Хет заблаговременно подготовил свое тело к страшной смерти… Именно эта мысль заставила Еретика спуститься с табурета на пол и выйти из комнаты. Из уважения к Груму Рейхар открыл ему глаза, чтобы Мировой Свет принял душу и растворил в себе. Но из уважения к старику философу Рейхар оставил его таким, каким Хет выбрал сам. Отчего-то Рейхару казалось, что он может решать за Грума Лариному, простоватого лицом и духом, но не должен препятствовать в заблуждении Борте Хету, философу, человеку не храброму, но обстоятельному, мудрому и решительному. Он не увидит Света, но он именно так решил.

Что ж, пусть покойники будут мертвы, а живые займутся делом. Еретик выскользнул из дома, поднял на ноги сидящего на корточках Виля и повел прочь, придерживая за плечо. Мысли Рейхара скакали быстро, не оформляясь в слова. Никто, кроме этого мальчишки, не может отдать ему, Еретику, и Церкви ересиарха Руиса. Но при этом мальчишка не вынесет процедуры дознания, а значит, отдавать его Псам бессмысленно, они уничтожат его тело и, что хуже, сокрушат слабый разум. Значит, долг Рейхара укрывать Виля до тех пор, пока Виль не расскажет, где найти ересиарха. Но если об этом узнает хоть кто-то, пусть даже его, Еретика, собственные братья-волки, Вилю не жить. Значит, придется молчать о Пророке и в соб-ственном Ордене.

От мысли о том, что ему придется лгать всем, включая Вожака, у Еретика заныли виски. Не столько от страха перед наказанием за ложь, которое неминуемо ждет его, когда правда всплывет, сколько от чувства неправильности, чувства отвращения к самому себе. Рейхар был взрослым мужчиной и хорошим агентом, ложь не была для него в новинку, он большую часть жизни лгал всем, кого видел перед собой, и лгал себе. Он мог сколько угодно водить за нос Псов, стражников и мастеровых, торговцев и простых горожан, симпатичных девиц и верных друзей, но лгать Ордену, воспитавшему его, – не значит ли это предавать Орден? И Еретик мгновенно возненавидел шагающего рядом Пророка, из-за которого все это крутилось в голове. Но оставить его не мог.