Новый Орлеан, кладбище Сент-Луис № 3

15 марта

— Так где этот кусок таинственной хрени? — спросил Вон.

— Около надгробия, — ответил Данте, когда они взбирались по забору запертого кладбища, оба легко перемахнули через черную решетку из кованого железа и приземлились на тропинку ниже.

— Ага, но какого надгробия?

— Барон, я думаю, — ответил Данте, сняв капюшон.

Он выбрал мощеную центральную дорожку и пошел мимо сверкающих белых склепов. Сделал глубокий вдох; в воздухе витал аромат цветущей вишни. Но под сладким запахом он уловил дуновение разложения, гниющих костей и старого, старого горя.

— Кладбища Нового Орлеана жуткие, как ад, — прокомментировал Вон.

— Не могу представить, как они выглядят в дневном свете.

— Ты никогда не приходил сюда, когда был еще смертным?

— Черт, нет, — фыркнул Вон, — жуткие, как я уже и сказал. Особенно для такого нежного цветка, как я. — Он сделал паузу, коснувшись пальцем уха. — Подожди… экстренные новости. Поправка, кажется, я не нежный цветок, — и пожал плечами. — Кто знает? Мама, должно быть, лгала.

Данте засмеялся.

— Да-а-а, с тобой будет прикольно в туре.

— Чувак, со мной везде прикольно. И нам скоро нужно ехать в аэропорт.

— Ага, ага, я знаю.

Данте читал имена на надгробиях, мимо которых проходил: ДЮФОР, ГАЛЛЬЕР, РУКЕТ, — и прислушивался к тихому ритму, который привлек его на кладбище Сент-Луис № 3. Но, увидев буквы «БА», он замер, сердцебиение участилось.

Он слышит звук собственного голоса, грубого и требовательного, слова, отдающиеся эхом в молчаливом своде собора.

Какая у нее фамилия? Женевьева?..

Данте сжал руки в кулаки, борясь с памятью, закрыл глаза, его дыхание участилось, и огонь вспыхнул в венах. Горящий рядом с сердцем. Он открыл глаза. Бледный лунный свет прошелся по толстым искривленным дубам, проливаясь на испанский мох.

— Батист, — прошептал он.

<Ты в порядке, братишка?> — мысленно спросил Вон.

Данте кивнул и посмотрел на могилу, чтобы закончить читать имя, высеченное на белом камне: БАСТИЛЬ. Он выдохнул, руки расслабились, и чувство, которое он не смог назвать, свернулось в нем, превратив пламя в тлеющие угольки.

У его матери вообще была могила?

Рука сжала его плечо, и он посмотрел в светящиеся зеленые глаза Вона. Бродяга сдвинул очки El Diablo на голову.

— Ты уверен, парень? Никакой боли? Потому что мне показалось, что я почувствовал…

Данте обхватил грубое лицо Вона. Коснулся его губ, ощутил вкус виски и дорожной пыли, затем пригладил большими пальцами края усов.

— Я в порядке, mon ami, — ответил он. И, сбросив руки, развернулся, освобождаясь от хватки бродяги. — Мне не нужна гребаная няня.

Выгнув бровь, Вон показал средний палец.

— Как насчет этого? Это тебе нужно? — Он показал палец на другой руке.

— Может, еще?

— Я возьму все, — сказал Данте, — gêné toi pas.

Опустив свои El Diablo на глаза, Вон вздохнул, покачав головой.

— Мальчик безнадежен, как ад.

— Merci.

Когда они шли по залитой лунным светом дорожке, тишина кружилась в городе мертвых, отделяя его от мира за забором из кованого железа, словно вода в глубоком темном рве. Воздух был так спокоен, что глухой звон цепей на кожаной куртке Данте и скрип кожаных чапсов Вона разносились в тишине.

Но под тишиной Данте уловил слабый ритм, который последние пару недель заполнял сознание, как только Сон охватывал его. Первобытный. Словно барабанный бой из сердца земли. Словно бессловесная песня, которая временами лилась в него от Люсьена, смешиваясь с припевом его ответной песни. Похожая, да, но не такая же. Этот ритм напомнил ему о другой песне, звучащей в мыслях в ту ночь в клубе «Преисподняя».

Ночь, когда Джея убили. Он умирал, пока Данте изо всех сил пытался добраться до него.

Я знал, что ты придешь.

Тогда же он нашел разбившегося и пронзенного обломком Люсьена на выложенном черно-белой плиткой полу Собора Святого Луи. Его крылья были изувечены, от песни ничего не осталось, кроме остывающих угольков. И тогда он узнал, что Люсьен, его ближайший друг, ami intime, был кем-то совершенно другим.

Ты так похож на нее.

Боль вонзилась в виски Данте. Отпусти. Сфокусируйся на настоящем. Сфокусируйся на этом месте.

Песня снова рассеялась в сознании, как дым. Приглушенный отчаянный ритм. Манящий. Он переместился мимо выбеленных и виды видавших статуй, охраняющих могилы, будто оберегая потери. Деревья и мраморные памятники превратились в мерцающую тень, когда он набрал скорость.

Звук барабанного боя из глубин земли пульсировал в ритме с кровью, текущей по венам, увеличивая громкость, пока он не почувствовал, что он резонирует в груди. Затем звук исчез.

Данте замедлился и остановился. Он стоял напротив надгробия с надписью «БАРОН». А рядом с ним, держа в руке мертвый высушенный букет, сидел каменный ангел с изогнутыми вперед крыльями и широко раскрытым ртом.

Согласно уличным слухам, он появился на кладбище однажды ночью.

«Магия», — говорили некоторые. «Гри-гри», — думали другие. Знамение.

Так шептали смертные, ага.

А создания ночи молчали, их молчание было тревожным.

Порыв прохладного воздуха, всколыхнув его волосы, принес запах кожи, мороза и старого моторного масла, когда Вон остановился рядом.

— Значит, вот куда мы шли, — произнес бродяга. — Кусок таинственного колдовского дерьма.

— Это не только колдовское дерьмо, llygad, — пробормотал Данте, внимательно глядя на каменного ангела. Он почувствовал, как Вон отошел на пару шагов назад, взявшись за свои обязанности Ока.

Наблюдая. Охраняя. Сопоставляя.

Перед каменным ангелом горели свечи в стаканах. Запах ванили и воска кружился в воздухе. Пластиковые бусы Марди Гра свисали с кончиков крыла и были обвязаны вокруг горла. Кресты, начерченные на удачу синим, желтым и розовым мелом, украшали тропинку перед статуей, а у когтистых ног примостились смятые клочки бумаги.

— Выглядит как один из Падших, — сказал Данте. Что-то еще Люсьен не удосужился упомянуть. — И кто-то превратил его в чертов камень.

Данте опустился на колени, поднял один из кусочков бумаги и прочел. «Лоа из камня, даруй мне защиту от зла. Защищай меня ночью». Затем вернул молитву на место рядом с каменной ступней.

Он стал изучать фигуру, припавшую к земле. Лунный свет мерцал и искрился, как лед, вдоль тусклых узоров, запечатленных на крыльях. Но крылья были не оперенные, нет. Как и у Люсьена, эти крылья должны были быть черными и столь же гладкими, как бархат, на ощупь, внутренняя сторона — окрашенной в фиолетовый цвет. Длинные до талии волосы обрамляли кричащее лицо. Фигура была обнажена, за исключением массивного обруча на шее и браслета на одном бицепсе. Но, определенно, это был мужчина.

Вон прислал изображение ошейника.

<Торквес . Кельтский. Древний>.

.

Лунный свет падал на темное пятно на лбу статуи. Оно казалось треснутым, какой-то кровавый символ, возможно, заклинание vévé. Данте наклонился, скрипнув кожаной курткой, и коснулся пятна. Остаточная сила потрескивала на кончиках пальцев, как статическое электричество. Крошечное синее пламя заискрилось в воздухе между его рукой и статуей.

Магия Падших.

Поймав дуновение гранатового-темного-земляного аромата Люсьена из кровавого символа, Данте убрал руку и стал рассматривать ангела, задаваясь вопросами: что сделал Люсьен и почему. Обратить одного из своих в камень…

Затем он вспомнил слова Люсьена, сказанные той ночью: «Закрой свой разум. Поставь щиты. Обещай мне, что не последуешь за мной».

Данте поставил бы что угодно на то, что сейчас смотрел на причину этой просьбы. Коснувшись пальцем ошейника — торквеса — обхватывающего горло ангела, он закрыл глаза и слушал. Песнь зашептала сквозь кончики пальцев. Дыхание перехватило, когда его собственная песнь, хаотичная и темная, ответила. Камень под пальцами задрожал, словно зазвонил.

Внезапно боль пронзила сознание. Белый свет мигнул за закрытыми веками. Предупреждение о надвигающейся мигрени. Данте открыл глаза и начал подниматься, затем запнулся, одно колено все еще оставалось на земле. Исчезающая песнь будто хваталась за него отчаянными пальцами.

Обещай мне…

Он взял в левую руку мертвый букет ангела. Высохшие на солнце стебли и скукоженные лепестки хрустели под пальцами. Отслаивались, как сожженное дерево. Как невысказанная правда.

Ты так похож на нее.

Ты знал все это время? И никогда ничего не говорил?

Гнев охватил Данте, и раскалённая добела музыка запульсировала. Он вылил энергию в зачахшие остатки букета. Песнь, темная, одержимая и дикая, бушующая в его разуме и сердце, обвилась вокруг мертвых стеблей. Синий огонь, разожженный в ладонях, мерцал напротив камня.

Сложенные в форме чаши пальцы теперь держали зеленые стебли, увенчанные плотно закрытыми бутонами. Боль пронзила голову Данте снова, ритм изменился, взорвавшись резкими и диссонансными нотами, и его песня рассыпалась в ночи.

Его пальцы соскользнули с ангела, и он поднялся на ноги. Боль скручивалась в сознании, цепляясь за мысли, словно колючая проволока. Он сжал челюсть, стараясь прогнать ее.

Отпусти.

Кладбище закружилось; залитые лунным светом надгробия под кипарисами завертелись белым. Кровь текла из носа, капая на тротуар у его ног.

Он услышал, как Вон зовет его по имени откуда-то сзади.

В голове шептали голоса. Данте-ангел?

Он услышал взмах крыльев наверху.

Данте закрыл глаза и коснулся пальцами висков. Пот выступил на коже. Знакомое прохладное прикосновение прижалось к сознанию, ища доступ. Люсьен. Он усилил щиты, отказывая.

Пальцы сжали плечо.

— Как, черт возьми, ты сделал это? — голос Вона, низкий и напряженный, звучал встревоженно.

Данте открыл глаза. Колючий букет с черными цветами качался в каменной хватке ангела, будто поймав легкий ветерок. Или двигаясь сам по себе, танцуя под песню, прикрепленную к сердцу каждого темного цветка.

— Черт. — Он сделал все неправильно. Боль пульсировала. — Это не то, что я хотел.

— Хотел или нет, — сказал Вон, — это дар не создания ночи, по крайней мере, я о таком не слышал. Скорее всего, он перешел по линии отца.

— Ага, я тоже так думаю.

Вон мягко повернул Данте.

— Как твоя голова? — спросил он.

Данте пожал плечами и вытер нос тыльной стороной ладони. Кровь размазалась по коже.

— Все хорошо.

Сняв солнцезащитные очки, бродяга приподнял бровь и посмотрел на него с подозрением.

— Угу, — сказал он и снова надел очки.

Данте взглянул на каменного ангела и полуночный танец цветов в его руке.

— Почему? — Он кивнул на записки с просьбами, валяющиеся у ног статуи. — Зачем смертные молятся? Что они надеются получить?

Вон погладил свои усы, размышляя.

— Трудно сказать, — ответил он. — Существует много разных причин.

Некоторые молятся за друзей или родственников, которые в беде, может быть,

о защите или успехе, или чтобы исцелиться от чего-то.

Взгляд Данте вернулся к свечам. Он шагнул вперед, нащупал петлю гладких бусин, свисающих с кончика крыла.

— Ты тоже так делал? Когда был смертным? Молился, я имею в виду.

— Нет, не так, — ответил бродяга. — Знаешь, я никогда никому не молился. Просто говорил о том, что, как я надеялся, произойдет, например, желая благополучия в длинном путешествии или прощаясь с тем, кто умер.

— Кто слышит пожелания и прощания?

— Я забываю, что ты не знаешь об этом, — Вон покачал головой. — Кто слышит пожелания и прощания? Говорящий слышит, — ответил он тихо и задумчиво. — И ты надеешься, что сказанное от сердца имеет силу. Силу защитить, силу достигнуть ушей мертвых. То, о чем говоришь или чего сильно хочешь, остается в сердце, чувак. Обретает форму. Становится реальным.

— Становится реальным, — повторил Данте. — А прощания?

— Прощание может вылечить боль. Или, по крайней мере, начать лечение.

Это не обязательно должно быть «прощай».

В памяти Данте появился шепот Хэзер. Ее образ заполнил сознание: украшенные бисером из капель дождя рыжие волосы, черный плащ, васильково-синие глаза, пристально смотрящие на него. Она была федералом, да, но и женщиной с сердцем и внутренним стержнем. Он помнил, как сказал ей: «Беги от меня».

Что она и сделала, и теперь была в безопасности.

От него, возможно. Но была ли она в безопасности от Бюро? Она раскрыла отвратительный секрет в Вашингтоне. Попала в ловушку между правдой и чертовски тяжелой работой. Она была сама по себе в Сиэтле, без прикрытия.

Но ненадолго.

Тур по Западному побережью закончится двумя концертами в Сиэтле, затем две недели отдыха, прежде чем тур продолжится. Трей уже разыскал адрес Хэзер, выудил его из онлайн архива данных Департамента Транспортных Средств Сиэтла одним быстрым кликом.

Легче, чем писая ограбить туриста на Бурбон-стрит.

Данте отпустил ожерелье Марди Гра, бусинки стукнулись о каменное крыло, и повернулся к Вону.

— У тебя есть бумага? Ручка?

Вон нахмурился.

— Черт, я не знаю.

Он похлопал по карманам куртки, из-за движения заскрипела кожа.

— Я надеюсь, ты не планируешь устроить мне диктант.

Он вытащил шариковую ручку из внутреннего кармана.

Данте взял ручку, держа ее между пальцами левой руки, пока бродяга не выудил смятую квитанцию из переднего кармана джинсов и не вручил ему.

Встав на колени на тротуар перед каменным ангелом, Данте разгладил смятый кусок бумаги об обтянутое в кожу бедро. Его пульс ускорился, когда он небрежно написал свою молитву на квитанции, задаваясь вопросом, могла ли эта сила защитить, достичь ушей мертвых.

Данте свернул кусочек бумаги, затем приблизил к губам и поцеловал. Кровь из носа окрасила молитву темным цветом. Он положил ее у когтистых ног ангела среди остальных бумажек с молитвами и начерченных мелом желаний.

Данте встал, посмотрел на Вона. Спросил себя: что за эмоция была на его мрачном и немного грустном лице? Улыбка коснулась обрамленных усами губ бродяги, когда он забрал свою ручку и убрал ее.

— Ты готов, братишка? — спросил он низким голосом.

— Во сколько начинается посадка?

— Примерно через два часа.

Данте кивнул.

— Пошли.

Внезапный порыв воздуха с запахом ванильного воска бросил волосы Данте в глаза. Свечи сильно задрожали, некоторые потускнели до синего огонька, а затем погасли. Нахмурившись, Вон перевел взгляд наверх. Мышцы Данте напряглись. Боль запульсировала в висках. Он видел собственное напряжение, отраженное на лице бродяги.

Надеялся, что обойдемся без сцен. Но, возможно, я должен разобраться с этим.

— Дитя, подожди, — глубокий голос Люсьена отдался эхом в небе.

Убрав волосы назад двумя руками, Данте сделал глубокий вдох, развернулся и увидел, как Люсьен спускается в покрытой звездами ночи, мягко разрезая воздух черными крыльями.

Одетый только в дорогие черные слаксы, Люсьен ДеНуар коснулся босыми ногами каменных плит, выложенных вокруг могилы Барона. Он взмахнул крыльями еще раз, прежде чем сложить их за спиной, кончики изгибались над головой. Затем выпрямился во все свои шесть и восемь футов роста, черные волосы до талии струились по напряженным мускулистым плечам. Его привлекательное лицо было спокойным, внимательным. Золотой свет мерцал в глубинах глаз.

— Подождать, м? — Данте выставил бедро и скрестил руки на груди. —

Дай мне хоть одну гребаную причину.

— Ты не можешь ехать в тур.

— Это приказ, а не причина. И пошел ты.

— Тебе плохо. Твой контроль ускользает с каждым днем. Ты опасен.

Вспыхнул огонь, объединяя боль в голове Данте с болью в сердце.

— Пошел ты дважды, — сказал он низко и напряженно.

Лицо Люсьена осталось безразличным, но завитки темных волос приподнялись, как от легкого ветерка.

— Ты знаешь, что я говорю правду.

— Вау, — взгляд Данте сцепился со взглядом Люсьена, — выходит, это впервые для тебя?

Люсьен сжал челюсти, переведя внимание на Вона, и обратился к нему:

— Мне нужно поговорить один на один с моим сыном.

<Ты хочешь, чтобы я остался? Был судьей?> — послал Вон.

<Нет, я в порядке. Не переживай. Встретимся у байка>.

<Твой нос все еще кровоточит, братишка>.

— Merde, — пробормотал Данте, вытерев нос рукавом куртки.

Вон рассматривал его некоторое время, прежде чем кивнуть.

— Хорошо. До скорого.

Он пошел по дорожке мимо залитых лунным светом склепов к воротам кладбища.

— Ведите себя хорошо, вы оба, — крикнул он через плечо.

— Я не врал тебе, — сказал Люсьен напряженным голосом.

— D’accord, ты не врал мне. Но ты скрыл гребаную правду, а это равносильно вранью. Теперь счастлив?

— Как я могу, когда поиск правды разрывает тебя на куски?

— Мои проблемы, не твои. Держись подальше от моих дел.

— Это невозможно. Ты мое дело.

— Пошел ты! Я не твое дело, и никогда не был! — Боль затуманила зрение Данте, пульсируя в висках. Горячая кровь потекла из носа. — Мы были друзьями, помнишь?

Люсьен посмотрел в сторону. Пальцы потянулись к кулону, который больше не висел на шее, — руна дружбы, партнерства, которую Данте подарил ему — затем сжались в кулак. Данте не был уверен, когда Люсьен потерял кулон или как, но эта потеря, так или иначе, выглядела кармической для него.

— Я совершил ошибку, о которой сожалею, — сказал Люсьен, посмотрев на Данте. Янтарный огонь горел в его глазах. — Но я отказываюсь продолжать извиняться.

— Я никогда не просил чертовых извинений. — Потирая виски, Данте закрыл глаза. Все выглядело неправильным. Расплывчатым. Искаженным. — Как и сейчас. Хватить давить! Оставь меня в покое, черт побери, чтобы я смог найти то, что ищу. Мне нужна правда, или прошлое всегда будет контролировать меня.

— Правда никогда не будет такой, как ты надеешься, Данте. И цена окажется выше, чем ты можешь себе представить. Намного выше, — сказал Люсьен глубоким и тихим, как вздох, голосом. — Я думал, что смогу обеспечить тебе безопасность молчанием. Я думал, что смогу спрятать тебя, помочь исцелиться от всего вреда.

Данте открыл глаза и опустил руки. Безопасность в молчании?

— Я думал, что смогу сдержать твою песнь или, по крайней мере, заглушить ее. — Люсьен преодолел расстояние между ними. Его темный земляной запах окутал Данте. — Но я ошибался.

Данте выпрямился, внезапно почувствовав себя некомфортно — чего никогда не происходило рядом с Люсьеном прежде.

— Спрятать меня? От кого? Ты говоришь о Плохом Семени?

— Я даже не знал о существовании Плохого Семени. Нет, я прятал тебя от других. Сильных и могущественных, которые используют тебя без сожаления.

— Другие… как он? — Данте кивнул на каменного ангела, сгорбившегося на тропинке.

Взгляд Люсьена метнулся к статуе, остановившись на мгновение на цветах, качающихся в руке, затем вернулся к Данте.

— Да, как Локи. Я заточил его в камень, чтобы защитить тебя.

— Да? — мягко спросил Данте. — От кого?

— От Падших.

Золотой взгляд Люсьена пронзил Данте, замораживая его сердце.

— О чем, черт возьми, ты говоришь? Почему ты должен защищать меня от них?

— Ты не только Истинная кровь и Падший, дитя. Ты намного большее.

— И это?..

— Creawdwr, — в голосе Люсьена слышалась нотка почтительности. Гордость светилась в глазах. — Ты Создатель. Единственный существующий.

Холод прошелся по всему позвоночнику Данте. Он посмотрел на качающийся букет в руке Локи.

— Поэтому я могу делать херню, типа этой?

— Да. Ты можешь создавать все, что угодно. Твоя песнь несет ритм хаоса жизни. И также ты можешь разрушать.

Память Данте вернулась в прошлое. В Центр. Джоанна Мур кричала, когда его песня разрывала ее на части, разделяя на элементы.

Взгляд Данте вернулся к Люсьену, руки сжались в кулаки.

— И как долго ты знаешь об этом? Что я… Создатель?

— С первой встречи, — признался тихо Люсьен. — Твоя песня, твоя anhrefncathl привлекла меня. Так же, как привлек Локи. И, в конечном счете, привлечет остальных Падших. Если я не научу тебя…

— Забудь. Нет, — прервал Данте, горло сжалось, сердце колотилось в сумасшедшем ритме. — Вместо того чтобы притворяться моим другом, ты должен был сказать гребаную правду! Должен был предложить учить меня тогда. Сейчас немного поздно.

Боль не унималась, и внезапно стало казаться, будто он смотрит сквозь треснувшее стекло, так как изображение Люсьена стало разбитым и размножилось. Тревога вспыхнула на лице Люсьена, которое сейчас напоминало мозаику, сложенную из мелких осколков.

— Дитя?..

Что-то резко сместилось внутри Данте, что-то давно сломанное, пробиваясь в голову белым светом и расплавленной болью. Мир перевернулся, звезды расчертили ночь прозрачными полосами света, он чувствовал, что падает, все ниже, ниже и ниже, будто рассекая память, острую, гладкую и окаймленную шепотом.

Ты хочешь получить ее наказание, p’tit? D’accord, получай, если ты так жаждешь адских мук.

Теперь он спокойный. Снимите его.

Маленький гребаный псих.

Боль разорвала Данте на части, и его видение погасло, словно после взрыва лампы накаливания.

Шелест крыльев.

Он ощутил пьянящую кровь со вкусом терпкого граната. Почувствовал горячую плоть около своей щеки. Затем открыл глаза и посмотрел на мрачное лицо Люсьена. Он пытался вспомнить, где был, и почему сейчас возле Люсьена, крепко держащего его в своих руках. Крылья Люсьена выгнулись вперед, и темнота с фиолетовым оттенком окружила их, создавая теплое убежище, пахнущее темной землей, зелеными листьями и мускусом.

— Я падал… — произнес Данте, затем запнулся, сомневаясь. Или это не было сном?

— Ш-ш-ш, mon fils. Ты в безопасности. Отдыхай.

Золотые пятнышки танцевали в темных глазах Люсьена.

— Тебе нужен морфин, братишка? — спросил Вон, понизив голос.

Лед сковал основание позвоночника Данте. Было только две причины, почему Вон хотел воткнуть в него наркотик. Мигрень или…

Еще один гребаный приступ.

— Нет, mon ami.

Вкус крови Люсьена, задержавшийся на языке Данте, его губах, сказал ему, почему раскаленная боль не пронзила суставы и мышцы, почему он не лишился силы.

— Ты дал мне своей крови? Или я набросился на тебя?

Уголки рта Люсьена приподнялись в улыбке.

— Я дал.

— Merci, — пробормотал Данте.

Он почувствовал мягкие касания Люсьена к их закрытой связи, убеждавшие открыть ее. Встряхнув головой, он освободился от объятий. Перекатился на колени и так и остался стоять на них в пределах круга из крыльев Люсьена. Внезапно вопросы «Где?» и «Почему?» полились в его сознание, словно вода из сломанной дамбы.

Кладбище.

Я пытался обеспечить тебе безопасность молчанием.

Украшенный бусами каменный ангел.

Да, как Локи.

Creawdwr.

Руки, лежащие на бедрах, обтянутых кожей, сжались в кулаки, когда гнев снова вспыхнул. Он встретил и выдержал мерцающий взгляд Люсьена.

Он отправил Вону:

<Как долго я был без сознания? Мы пропустили самолет?>

<Всего несколько минут. Мы готовы — если ты все еще хочешь>.

<Я хочу>.

Крылья Люсьена махнули и сложились позади него. Он поднялся на ноги, одним плавным движением.

— Ты болен, Данте, и травмирован. Тебе нужно время излечиться.

Данте встал.

— Не говори, что мне нужно.

У Люсьена заходили желваки.

— Позволь прошлому уйти. Отмени тур и дай мне научить тебя тому, почему тебе нужно оставаться в безопасности.

— Нет. — Данте развернулся и направился вниз по дорожке, его ногти

врезались в ладони.

— Падшие найдут тебя однажды ночью, — сказал тихо Люсьен. — И, если меня не будет рядом, чтобы предотвратить это, они подчинят тебя.

Данте остановился на дорожке. Глубоко внутри зажужжали осы.

— Если они найдут меня, они не подчинят меня, — сказал он низким и напряженным голосом. — Им придется меня убить.

— Не если, Данте. Когда.

— Peut-être que oui, peut-être que non. Один и тот же конец.

— Нет, если я могу помочь.

— Тебе слова не давали, — сказал Данте, ему было тяжело говорить. — Мы здесь закончили.

Он двинулся, мчась по дороге в ночи, проносящейся мимо сине-белой лентой, запахи мха и выветрившегося мрамора заполнили легкие.

Несколько мгновений спустя он оседлал Harley Вона, положив руки на бедра бродяги. Холодный ветер обдувал лицо, Данте задавался вопросом, последовал ли за ними Люсьен? Спрашивал себя, следовали ли другие Падшие?

Скажет когда-нибудь Люсьен правду?

Я прятал тебя от других. Могущественных других, которые используют тебя без сожаления.

Падшие найдут тебя. И подчинят тебя.

Нет, они этого не сделают. Не в этой жизни. Только если они не знают, как подчинить труп.

Так или иначе, он будет свободен — его жизнь принадлежит только ему.

Данте посмотрел вверх. Небо было пустым, кроме звезд, луны и тусклых облаков. Ничего крылатого. Ничего, что бы он мог увидеть. А сильный урчащий грохот Harley подавлял любой звук, который он мог услышать.

Похожий на взмах крыльев.