Мы с братом крепко любили друг друга. Никогда мы с ним не ссорились, не обижали друг друга, всегда старались уступать. И племянники меня очень любили. Бывало, даже ссорились из-за меня! «Это моя тетя», – говорит один, а другой к себе тянет: «Моя!» Да как уцепятся, что и работу из моих рук выхватят!

Только жена брата ко мне относилась свысока. Уж я ей угождала, как малому ребенку, да все было бесполезно! «Душа моя, – говорю я ей, бывало, – сделаем вот так или этак, и ладно будет». Купить ли что, продать – ни за что на свете не послушается. Хоть и выйдет явный убыток, все равно будет стоять на своем! Замолчу я перед ней, поплачу тихонько, да и все тут.

Однажды мы с ней сажали рассаду в огороде. Я с ней пыталась поговорить, а она словно не слышит, даже отошла подальше. Тяжело мне стало на сердце – запела я. Пою, а слезы так и льются из глаз. Вдруг слышу:

– Бог вам в помощь, день добрый!

Смотрю – это наша соседка облокотилась на забор и кланяется.

– Здравствуйте, – говорю, – сестрица!

– А я к вам шла!

– Милости просим!

– Не продадите ли вы мне щепотку рассады?

– Мы чужим продаем, а соседке надо и так дать.

– Спасибо за ласку, сестрица, – и протянула мне горшочек.

Я набрала в тот горшочек рассады и дала ей. Она поблагодарила и пошла к себе. Невестка на меня так и напустилась:

– Станут все хозяйничать у меня – все растащат! Этак и от золотой горы ничего не останется!

И пошла, и пошла… Матерь Божия! Я только слезами обливалась.

– Послушай, – говорю я ей, – пока у меня что-то было, ничего я для вас не жалела. Грешно вам теперь меня куском хлеба попрекать! – бросила работу и ушла в дом.

Тяжко, горько стало мне, и решила я от них уйти. Потихоньку собрала свое добро. Кое-что в мешочек положила, а остальное племянникам раздарила, их было пятеро: две девочки и три мальчика. Сколько ни упрашивали меня брат и невестка, когда узнали о том, что я задумала, как ни плакали дети, прося не уходить от них, я твердо решила идти служить к чужим людям. Меньше будет греха, и на сердце, казалось мне, будет спокойнее. Легли спать, а я всю ночь не сомкнула глаз. Все думала…

Рано я поднялась, все еще спали, еще и заря не занималась. Темно. В последний раз я посмотрела на детей, на брата. И невестку мне жалко стало. Взяла свой мешочек и вышла тихонько из хаты. Иду, не оглядываюсь. Вот и высокий курган, что за околицей зеленеет. Взошла я на него и посмотрела на свое село… Село – как на ладони! Так и замелькали у меня перед глазами белые хаты, колодезные столбы, зеленые садики и огороды. Увидела я отцовское подворье и ту кудрявую ветвистую вербу, под которой я еще маленькой девочкой играла. Стою и с места не трогаюсь, засмотрелась: каждая тропинка, каждый кустик мне знакомы.

Слышала я когда-то от покойного батюшки, что в Демьяновке какие-то наши родственники живут. «Пойду я к ним!» – решила я. Вскоре мне встретилась одна старушка из Демьяновки. Разговорились. Тут я и узнала, что мои родные давно умерли.

– Что же я теперь буду делать-то?

– Зачем горевать да жаловаться? – ответила мне старушка. – Вот что я тебе посоветую: иди к нашему отцу Ивану служить. Я у него и крестилась, и венчалась, и до сей поры живу, да, наверное, и умру у него. Он и его жена люди ласковые, простые! Живут вдвоем, оба старенькие-престаренькие! Была у них дочка, отдали ее замуж, да недолго она похозяйничала, умерла. Девочка у нее осталась. Старики внучку взяли к себе. Славное такое дитятко! Отец Иван уже очень стар, он девять лет, как ослеп, а службы Божией все не оставляет. Дознался было владыка, что слепой старец служит, и запретил. Тогда наши люди всем миром пошли просить за отца Ивана, чтоб его оставили. «Люди добрые, – сказал им владыка, – если он вам так люб, так я не запрещаю ему стоять перед престолом Божиим до самого конца его века. Нужно мне только своими глазами удостовериться, что слепец точно может службу Божию вести!». Приехал владыка и хвалу Господу воздал, что так твердо и без ошибки правит слепой службу Божию, и крестом его благословил… Иди к нему, голубка. Работы немного тебе будет. Я, в чем смогу, помогать тебе буду!

– Спасибо вам, бабушка дорогая! Дай вам Господь здравия!

– Ну, теперь пополдничаем и в путь! Сегодня, Бог даст, заночуем дома.

Демьяновка лежала в долине, словно в зеленом гнездышке. Село это большое и богатое, в нем стоят две церкви: одна каменная, высокая, другая деревянная и древняя, даже в землю вросла и покривилась. Отец Иван жил недалеко за каменной церковью. Вошла я к нему, стою, сама не своя.

– Войди и отдохни, дитятко! – промолвил кто-то.

Подняла я глаза – напротив меня на лавочке сидит старец. Глаза у него незрячие, и такая в тех глазах тишина да доброта! Борода у него белая, кудрявая, ниже пояса. Сидит он в тени, только вечерний солнечный луч словно золотом его осыпает.

Как услышала я такие ласковые слова, так словно меня что за сердце схватило: слезы брызнули из глаз. А он протянул руку и благословил меня. Смотрю я – хозяйка вошла, старенькая, маленькая, чуть от земли видно, но еще бодренькая, словоохотливая такая.

– Оставайся у нас с Богом, голубушка. Ты еще молоденькая, ты нашу хату оживишь и внучку порадуешь. Беги сюда, Маруся, иди, не стесняйся! Такая уж она стыдливая у нас, словно просватанная.

Взяла она за ручку хорошенькую девочку, что все из-за дверей глазенками сверкала, и ввела ее в хату. «Поклонись, – говорит, – Маруся, молодице».

Она поздоровалась со мной, а мне вспомнились мои племянники… Я осталась у отца Ивана. Живу я у него месяц, живу другой, хорошо мне! Все меня любят. Бывало, я управлюсь, приберу хату, мы пообедаем и усядемся в саду под черешней. Батюшка тихо сидит себе и молитву шепчет или псалмы поет, да хорошо так, Боже мой! Матушка – с ним рядом, а внучка по садику бегает. То к ним подбежит, то опять в зеленой траве пропадает. Так тихо да спокойно проходили дни, но у меня тоска на сердце лежала. Они и разговаривают со мной, и утешают меня.

– Не кручинься, – говорят, – это большой грех. Дитя плачет потому, что оно ничего не смыслит, а кто вырос, тот сам своему горю помочь должен. Полно, сердечная, послушайся нас, старых людей! Вот, посмотри лучше, какой Господь вечер даровал!

Я подняла глаза: солнышко заходит, речка сверкает, кудрявые вербы в воде свои ветки купают, кое-где около белой хатки краснеют вишни. Батюшка поднял к небу незрячие глаза и сказал:

– Слава Господу Богу!

Однажды в субботу я белила хату. Вдруг ко мне подбежала Марусенька:

– К вам гости приехали!

– Какие гости? – спросила я.

– Да там какой-то человек, такой высокий, и молодица красивая, деточки с ними, вас спрашивают!

В этот момент в хату вошел брат с женой и детьми. Я так и обомлела! Они подбежали ко мне и стали просить:

– Поезжай с нами! Возвращайся!

Я молчу, не знаю, что сказать.

– Не послушаешься нас с женой, – сказал мне брат, – так хоть деток наших пожалей! Они по тебе каждый день плачут!

А дети как вцепились в меня, не выпускают, целуют меня и говорят:

– Поезжайте с нами, тетушка наша милая, поезжайте!

– Нет, не поеду!

Они заплакали, мои голубчики, так слезы у них из глаз и закапали. Припали они ко мне, и оторвать их нельзя. Отговаривалась я, отговаривалась, да, наконец, должна была уступить…

Пошла я, простилась с хозяевами, поблагодарила их за милость да за ласку. Им и жалко, что я ухожу от них, но они за меня радуются, что дал мне Бог вернуться домой к брату. Проводили меня с хлебом-солью, благословили, а Марусечка даже и поплакала, что я ее покидаю…