В нашем селе жил добрый, работящий мужик Михаил Прохоров. Хорошо он жил с молодой женой, красавицей Настасьей. Она была баба не глупая, ловкая, муж слушался ее. Михаил делал все не торопясь, зато прочно. У Насти же все так и горело в руках, все спорилось. Вовремя у них поле вспахано, вовремя посеяно, прополото, скошено, сложено в скирды. На огород посмотришь – глаза разбегаются, столько овощей посажено. Грядки вскопаны как следует, а между ними пестреют ромашки, желтеют подсолнухи. Весь плетень густо оброс белой акацией, пахнет сиренью, дикой мятой… На хатку посмотришь – сердце радуется. Окна чистенькие, стены выбелены, желтая солома на крыше золотом отливает на солнце! Зимой или летом, в солнечный день или в сумерки – всегда любо поглядеть на их хату.

У них была дочка Катюшка. Она была копия мать: такая же здоровая, крепкая, смуглолицая, с большими темными глазами. Родители крепко любили свое единственное детище, берегли его пуще глаза. За обедом мать давала Катюшке кусок получше, послаще. В праздник наряжала свою дочку в красный сарафан и красивые башмачки.

Привольно, хорошо жилось девочке под крылышком матери, но вдруг беда обрушилась на их дом…

Настя вдруг заболела и вскоре умерла. Когда Михаил овдовел, Кате исполнилось шесть лет. Горько плакала она, смотря на мать, лежащую в гробу. Ее родные руки уже не погладят ее по голове, холодные губы не поцелуют ее, эти большие добрые глаза, теперь закрытые, уже не подарят ей ласковый взгляд… Долго Катя не брала игрушки в руки – все тосковала по своей родной мамочке. Но понемногу горе стало забываться, и девочка привыкла к своему сиротству. Она стала убираться в хатке, пыталась готовить еду. Бывало, пол выметет и печь кое-как затопит, с грехом пополам.

Мирно и тихо текла их жизнь. По вечерам при лучине Катюшка сидела с отцом и слушала его сказки, спокойно им было.

Неподалеку от Михайловой избы стояла избушка солдатской вдовы Авдотьи. Ее на селе не любили за сварливый характер и прозвали Сорочихой.

– Дай, соседушка, я починю сарафан твоей дочке, да и тебе заодно рубахи постираю! – сказала однажды Сорочиха Михаилу. – Ведь ваше дело одинокое, сиротское. Никто за вами не присмотрит!

Лукавая баба… В следующий раз она привела к себе Катю, накормила ее пышками и насыпала ей целый передник конфет. Катюша, добрая девочка, за все говорила Сорочихе спасибо, но ей не нравились Сорочихины серые глазки, маленькие, словно испуганные мыши…

Так Сорочиха при каждом удобном случае попадалась Михаилу на глаза, как назойливая муха. И он стал думать, что хорошо было бы, если б он женился на своей соседке. «И для меня сподручно, и для Катюши хорошо! Ведь тяжело девочке расти без матери!» – думал он. Он, конечно, не полюбит Сорочиху, как покойную жену, просто ему в доме нужна была помощница, которая за всем присмотрела бы, накормила и обшила их с Катей.

Однажды вечером он сидел на завалинке у Сорочихиной хаты и покуривал трубку. За последнее время он часто сидел тут. Катя в этот момент играла с ребятишками, не чувствуя, что сейчас решается ее участь. Задумчиво смотрел Михаил на заходившее солнце.

– Знаешь что? – вдруг сказал он, обращаясь к Сорочихе. – Ты без мужа, а я без жены. Отдай свою хатку внаем, а сама перебирайся ко мне в хозяйки! Будем вместе век вековать…

Сорочиха будто бы растерялась от неожиданности и рот разинула, а на самом деле обрадовалась:

– А соседи что скажут? – затянула она.

– Что такое скажут? – успокаивал он ее.

– Сам, поди, знаешь, как дети с мачехой обращаются, – сказала она. – Про мачеху и в старых песнях плохо поют.

Но Михаил продолжал ее уговаривать. Наконец Сорочиха расплакалась и ушла к себе в хату. На следующий день они ударили по рукам, а через месяц сыграли свадьбу.

– Катя, вот тебе мамка! – весело сказал дочери Михаил, вернувшись с венчания.

– Нет! – грустно сказала девочка. – Нет у меня мамы! Маму землей засыпали и крест ей на могилке поставили. А это не мама, это Сорочиха!

– Глупая еще, – как бы извиняясь за дочь, пробормотал Михаил и нахмурился.

Первые три месяца дело еще шло ни шатко ни валко, а затем Сорочиха стала понемногу показывать себя отцу и дочери в настоящем свете… У добрых людей, глядишь, и печь истоплена, бабы делом занимаются, а наша Сорочиха еще спит, а если не спит, то лежит и потягивается. Встанет, наконец, поднимется с охами да вздохами, затопит кое-как печку, а сама уйдет на улицу и целыми часами с кумушками болтает. Оттого-то щи у нее перевариваются, хлеб сгорает, все-то у нее недосол или пересол. А ей и горюшка мало. Ей только бы из избы увернуться – гуляет себе да песенки распевает. В избе до самого вечера ничего не прибрано. Заворчит, бывало, Михаил на жену, а та ему сто слов в ответ.

– Не разорваться мне на вас двоих! Сидите и так! – крикнет, бывало, Сорочиха, так что окна задребезжат.

Михаил, как человек уступчивый, с мягким характером, не мог сладить с Сорочихой. Она была женщиной упрямой, всегда настаивала на своем. Хорошо жилось Михаилу с доброй, работящей Настей, а теперь ему горько пришлось.

А Катюшка уже много раз плакала украдкой. За обедом кусок послаще Сорочиха брала себе, а девочке оставляла объедки. Она все время шпыняла ее. Наконец дошло до того, что Сорочиха стала бить Катю. Сиротка часто ходила босая и непричесанная. Сама она еще не умела заплести косу, а идти к мачехе боялась. Та половину волос гребнем выдерет, а если Катюшка заплачет, то ей еще и подзатыльник попадет.

У мачехи все платки цветные, сарафаны новые, а у падчерицы последняя рубашонка с плеч валится. А Михаил или не замечал этого, или делал вид, что не замечает… Вот так невесело они жили до того самого вечера, о котором я хочу рассказать.

* * *

Однажды осенью Михаил уехал на два дня в лес рубить дрова. Мачеха с утра ушла в гости. Печь была нетоплена, хата промерзла. Катюшка пошла погреться к старушке соседке. Та сжалилась над девочкой.

– Не хочешь поесть? – спросила она ее.

– Хочу, бабушка, – ответила девочка и смутилась.

Старушка отрезала ей ломоть хлеба и подала чашку кислого молока. Катя с жадностью стала есть.

– Вот, дитятко, без матери-то как! Худое это дело, – сказала, вздохнув, старушка.

«Что бы сказала мама, если бы увидела меня теперь, как мы живем?» – подумала Катя. И так ей стало вдруг горько, чуть она чуть не расплакалась. Губы у нее задрожали, слезы подступили к горлу. Она поблагодарила старушку и поскорее ушла домой…

Вечером Сорочиха привела к себе гостей, и поднялся дым коромыслом. Пошла игра на гармошке, на балалайке, песни, пляска, гам – хоть уши затыкай! Сама Сорочиха визжала пуще всех и отплясывала так, что трещали половицы. Катюшка, лежа на печи, грустно смотрела на это веселье.

На следующий день мачеха снова с утра ушла в гости. Кате стало стыдно опять идти к старушке. Она весь день просидела дома голодной. Девочка легла спать, но и уснуть не смогла. Как только она закрывала глаза, ей представлялись вкусные пирожки… Сорочиха вернулась домой поздно ночью. Она была навеселе, и от нее сильно пахло самогонкой. Лицо ее раскраснелось, волосы растрепались, платок сбился в сторону.

– Ха-ха-ха! – расхохоталась она, стоя посреди избы и бессвязно рассуждая о чем-то сама с собой.

Наконец она повалилась на лавку и стала укладываться спать, а сама что-то ворчала себе под нос. В таком виде Катя еще ни разу ее не видела. Она боялась подойти к мачехе, но не выдержала: ведь голод-то не тетка.

– Я хочу есть! – вполголоса сказала девочка.

– Только бы тебе есть! Иди спи! – прошипела Сорочиха.

– Мне бы хоть кусочек хлебца! – робко продолжала Катя.

– Сказано – спи! До утра не умрешь, небось, – пробурчала мачеха.

Тут Катя не выдержала и заплакала:

– Мама, милая! Тятя, голубчик! – бормотала она, уткнувшись лицом в подушку и горько всхлипывая.

– Что?! Отцу на меня жаловаться! Так я тебе покажу! – зарычала мачеха, поднимаясь с лавки.

Пошатываясь, она подошла к Кате, схватила ее за плечо и потащила вон из избы.

– Убирайся! Пошла вон, змееныш! – крикнула она с яростью.

Сорочиха протащила ее через сенцы и, вытолкнув на крыльцо, захлопнула за ней дверь и заперла на защелку. И Катя в одном легоньком сарафанчике, с головой, покрытой лишь распущенными волосами, босая, очутилась на улице. Темная осенняя ночь стояла над деревней. Холодный порывистый ветер дул ей в лицо. В избах огни были погашены…

Катя спустилась с крылечка и еще раз оглянулась на свою хату. Может, мачеха смилуется, придет в себя, вернет ее. Не тут-то было! Как собачонку, вышвырнула ее из родного отцовского дома!

Вздрагивая и ежась от холода в своем жалком сарафанчике, Катюша пошла по улице. Стучаться под окнами она побоялась. Ее станут расспрашивать, за что ее выгнала мачеха. Вдруг ей послышалось, что во дворе одной хатки стукнули ворота. «Значит, еще не спят. Попытаюсь!» – подумала она и, подойдя к домику, заглянула в оконце. Темно в хатке – ни звука. Катя постучала в стекло – тишина. Тогда девочка пошла дальше. А ветер с неистовым воем проносился над деревьями, над головой бедной Кати. Она не знала, что ей делать, куда идти. Вот перед ней возник храм, за ним был погост. Не боясь ни могил, ни мертвецов, Катя пошла туда. Здесь она часто играла с ребятами. Девочка нашла знакомую могилу, присела около нее на землю и припала к ней головой.

– Мама! Милая мама! Никто без тебя не покормит меня, никто за меня не заступится! – зарыдала она…