Когда у Насти умерла мать, ей было двенадцать лет. На нее легли все заботы по воспитанию младших сестер и годовалого брата. Она поддерживала порядок в избе, нянчилась с маленькими сестрами и с братишкой, готовила обед, пекла хлеб, доила корову. Отец помогал ей только месить тесто и колоть дрова – на это ее сил еще не хватало. Зато и Настя иногда помогала отцу: летом ходила на поле с граблями и серпом, а зимой ездила с ним в лес за дровами. Девочка также научилась шить: ей пришлось обшивать всю семью…

– Какие стежки-то у меня кривые сначала выходили! – говорила она мне, вспоминая свое трудное детство. – Иной раз палец до крови наколешь, а ничего не поделаешь. Зимними вечерами, бывало, как ребят уложу спать, а отец на печь завалится, я зажгу лучину, сяду поближе к печке, чтобы теплее было, и начинаю шить.

Иной раз далеко за полночь сидела Настя над своим шитьем. И спать ей иной раз захочется, а как подумает она о ребятах, весь сон проходит. Днем-то работать ей было некогда. То она по хозяйству, то с ребятишками. А ночью никто не мешает. Вот и сидит: надо же было ребятишек одеть, не голыми же им ползать!

В те годы, когда барские дети еще игрушками забавляются, Настя уже была хозяйкой, много у нее было забот и редко ей удавалось погулять с подружками.

– Настя, беги сюда, поиграем! – звали ее, бывало, на улицу.

А ей некогда: то сестренки ссорятся, нужно их помирить; то маленький братишка кричит во все горло, есть просит, а там еще тарелки не перемыты; то, глядишь, отец с работы вернется – попросит его покормить.

Весь день Настя в работе – с утра до ночи, только иногда в праздник, если денек хороший выдастся, выведет она сестер на улицу, посадит братишку у избы на завалинку, а сама с девочками побегает, поиграет, песенки попоет… Так в трудах прожила Настя свои детские годы.

Как-то ее отец в конце зимы поехал за сеном в дальнюю пустошь и простудился. Он проболел всю весну и после Пасхи умер. Тогда Насте было восемнадцать лет. В эти годы деревенские девушки о женихах думают, мечтают свить свое собственное гнездышко… Насте же было не до женихов. Свое гнездышко у нее уже было, семья тоже была, были у нее и ребята – сестры и брат. Гнездышко у нее старое, ветрами потрепано – нужно было его сберечь, ребят нужно было поднять – вырастить! Деревенские власти оставили землю за Настей, не хотели обижать девку с малыми ребятами. Настасья была работящей, сама с землей управлялась и подать платила исправно. Ее дядя – мужик из соседней деревни – только весной да осенью приходил к ней на помощь и по два дня пахал ее полосу. Зато Настасья целую неделю, а иной раз и больше работала у него на поле в сенокос.

Теперь она сама управлялась с хозяйством: и в лес за дровами ездила, и сено зимой возила, и топором работала. Денег у нее было мало, она берегла их для сестер. Думала: «Вот вырастут, может, замуж захотят, ведь не так же им свой век вековать, как я живу! Пускай порадуются!»

У Настасьи одежда совсем износилась: не было ни шубейки, ни сарафана. А после отца осталось много всякой одежды: полушубок почти новый, сапоги кожаные, две пары валенок, две шапки, остались рубахи и штаны. Подумала-подумала Настасья и решила: «Чем деньги тратить, лучше я буду ходить в отцовой одежде!»

Сначала Настя надела полушубок и сапоги. Не совсем они были ей впору, да ничего – обойдется! Потом она сняла с себя остальную женскую одежду и надела мужскую рубаху и штаны, остригла волосы в кружок, как делают степенные мужики, и стала носить мужскую шапку. На первых порах в деревне удивлялись, глядя на нее, а ребятишки смеялись над ней, но потом привыкли и оставили ее в покое. Девка-то она была уж очень хорошая, добрая, ко всем ласковая. А Настасья так привыкла к мужской одежде, что все время в ней ходила. Когда вся отцовская одежда износилась, она сшила себе новую, а к женским нарядам уже не возвращалась.

При жизни отца Настасье было много работы, а теперь стало еще труднее, но никому она не жаловалась на свое горькое житье-бытье.

– Как ты, Настасья, одна управляешься? – спрашивали ее иногда.

– А что же мне делать-то?! – весело отзывалась она.

– Да без хозяина-то ведь тебе трудно! – приставали бабы.

– Почему? Я сама себе хозяйка!

Сестер Настасья замуж выдала, брата женила, отдала ему избу, землю и все хозяйство содержала в полном порядке. Состарилась Настасья, но старость ее была хорошая, здоровая, никому не в горе и не в тягость. Она жила то у одной, то у другой сестры, то у брата, помогала им управляться с полевыми работами, нянчилась с ребятами.

Настасья знала все соседние леса и перелески как свои пять пальцев, знала места, где какие грибы растут, где какие ягоды найти и в какую пору. Грибы и иные ягоды – черную смородину, малину, чернику – она сушила и отдавала старикам и старушкам-одиночкам, потому что они по дряхлости уже сами не могли ходить в лес.

Зимой Настасья жила в крестьянских семьях, обшивала хозяев. Так она всю зиму и ходила из деревни в деревню.

– Полно тебе, старуха, бродить! – говорили ей добрые люди. – Замерзнешь ты когда-нибудь на дороге или тебя занесет снегом… Право, сидела бы у нас в тепле! Хлеб-соль у нас есть, не бойся – не объешь, и места в избе не убудет, хватит на всех… И работа найдется какая ни на есть. А если какой день и без работы посидишь – не беда. На печке полежи, погрей свои старые косточки!

– Грех, голубчики, без работы сидеть, большой грех, миленькие мои! – отвечала Настасья. – Ни день, ни полдня не надо без дела сидеть да на печке валяться! Покуда здорова, никак нельзя без работы… Как помру, тогда успею належаться…

– Поживи хоть немного-то, отдохни! – уговаривали ее хозяева.

– Отдохнула, голубчики, отдохнула… Спасибо! Дай вам Бог здоровья, – говорила Настасья. – А нельзя мне у вас дольше оставаться: в другом месте меня ждут, и там ведь работа есть!

И в самом деле, она везде была желанной гостьей.

– Ну, спасибо этому дому, пойду к другому! – говорила она при прощании и направлялась дальше.

За работу ее кормили, поили и деньжонок малость давали. Нрава она была смирного, кроткого, всем была довольна, всякую похлебку хвалила, за всякую плату говорила хозяевам «спасибо». Правду сказать, Настасья работала не так чисто и гладко, как работает городской портной, так ведь зато какую плату она получала! Дай-ка такую плату настоящему городскому портному, он на тебя так зафыркает, так окрысится, что ты и сам не рад будешь… В деревне красивого шитья не нужно. Главное – чтобы было крепко, прочно. Настасья шила попросту, без выкрутасов, и одевала, почитай, несколько деревень.

Иной раз она собирала за зиму рублей 10–12 и все эти деньги раздавала помаленьку то тому, то другому деревенскому бедняку. Родные, бывало, говорили ей:

– Ты зачем чужим-то раздаешь? Лучше бы нам принесла!

– А вам-то для чего? Вы, миленькие, и так живете хорошо – сыты, одеты… А у тех хлебушка нет! – отвечала им Настасья.

Иногда люди говорили ей:

– Как это ты, Настасьюшка, на черный день копеечку не бережешь? Да разве так можно жить?

– Можно, – говорит, – отчего ж? Ведь видите – живу, хлеб жую, и на все у меня хватает!

– Как же так? Другим отдаешь, а у самой на завтрашний день – ни гроша…

– Завтра день будет, сам добудет, нечего о нем заботиться!

– Уродится же такой человек на свет! – говорили про нее в деревнях.

Особенно же Настасья опекала сирот, калек, дряхлых одиноких стариков и малых ребят беспризорных.

– Умного, хорошего да пригожего полюбить легко! – говорила Настасья. – А ты полюби да приголубь того, от кого другие люди отворачиваются. Вот это так! А хорошему да пригожему и без нас тепло на свете!

И Настасья так привыкла жить для других, что и подумать не могла, что можно ей жить как-нибудь иначе. Она совсем забыла о себе, ей даже казалось странным, когда ее спрашивали при встрече: «Как поживаешь, Настасьюшка?»

Она как бы с удивлением озиралась по сторонами отвечала:

– А что мне сделается? Живу – и слава Богу!

Ей даже странным казалось хоть минуту подумать о том, как она живет…

Когда я в первый раз увидел Настасью, ей было уже за шестьдесят лет. Ее сестры и брат говорили своим детям:

– Если бы не тетка Настасья, не жить бы вам на белом свете! Ведь она и матерей-то ваших выходила, выкормила, без нее пропали бы они…

Прошлой зимой Настасья вдруг занемогла, ослабела. Незадолго перед Пасхой она совсем слегла, но лежала недолго – всего два дня, и никому не успела надоесть. Весь последний день она молчала и лежала с закрытыми глазами, и вдруг вечером, перед самым заходом солнца, пришла в себя и тихо произнесла:

– Вот и смерть моя пришла!

Вздохнула и посмотрела в окно на яркое весеннее солнышко.

Кто-то из домашних услышал ее слова, подошел к ней и спросил:

– Полно, бабушка, еще поживешь!

– Нет, родимые! – промолвила она еще тише. – Будет! Пожила, поработала… а теперь пора на покой!

– Да что ты, бабушка, торопишься, поживи! – говорили ей племянники.

– Простите, родимые, простите, – прошептала Настасья.

Это были ее последние слова… Все плакали о ней – и старые, и малые… И я про себя подумал: «А хорошо, если кто-то после смерти оставит такую добрую память, как эта старушка!»